Утро туманное

ФРУСТРАЦИЯ

Тотальное отсутствие толерантности к фрустрации. Вот такой затейливый диагноз поставил я моей любимой пациентке. Варвара…

Варенька. Моя милая, лёгкая Варя. Пожалуй, единственная девушка, которую я так и не смог объяснить, понять. Впрочем, признаюсь, я и не хотел. Мне было настолько приятно её общество, её несуразные вопросы, необдуманные и, наверное, поэтому поразительно точные мысли, что я начисто забывал о целях нашего знакомства. Варю привёл мой лучший друг. Попросил понаблюдать за ней.

— Женька! С ней что-то не то. Она прямо как с луны! Такое вытворяет! Хоть стой, хоть стреляйся! — обескуражено заявил Никита, пропуская вперёд свою юную спутницу. Хрупкая, нежная… Светлые глаза, светлые волосы. Сама вся светлая-светлая и какая-то другая.

Не от мира сего, что называется. Всё, что происходило вокруг, её как будто не касалось. Варя жила где-то далеко-далеко, и при этом я всегда отчётливо чувствовал, что на самом деле только там, где она, и пылает настоящий костёр жизни. Это я, Никита, все мы бродим в тумане, а Варя знает что, как и когда нужно делать. Только она не знает, что знает. Из неё надо вытянуть все эти хитрые, подёрнутые безвременностью тайны.

— Женечка! А что всё это значит? — она взглянула на меня, разрешая задержаться в тёплых кружочках своих зрачков, раздвоиться в них и замереть под неестественно длинными ресницами.

— Это значит, что у тебя абсолютно отсутствует терпимость к жизненным неприятностям. Крушатся твои планы, и ты прячешься от реальности в каких-то выдуманных тобой же сказках, — пытался объяснить я.

— Терпимость, — она повернулась к окну. За стеклом уже третий день безмятежно падали белые хлопья, вспыхивающие позолотой в болезненно-жёлтом свете фонарей и вновь пропадающие где-то во мраке декабрьских вечеров. — Ты думаешь, она нужна? Надо сдерживаться?

— А как же, Варенька? — я не уставал изумляться небрежно роняемым ею фразам.

— Я не хочу терпеть. Зачем? Если всё может быть так прекрасно! Стоит только закрыть глаза.

— Но ведь это уже неправда, выдумка!

— А скорбь не выдумка? — Варя говорила спокойно. Она никогда не раздражалась, и из размеренности её лишь порой уносил безудержно счастливый смех, неизменно сопровождаемый блаженным сиянием глаз. — Женечка, я не буду ничего терпеть. Если здесь плохо, я ухожу туда.

— Варя, ну а как же твой роман? — я хоть как-то пытался прикрепить её к действительности, но она ловко ускользала от всего настоящего, хотя уже и я сомневался в том, где кончается сон и начинается явь.

— Я люблю Никиту, — продышала, даже не проговорила она, загораясь своим осознанным счастьем.

— Он здесь или там? — не отставал я.

— Какие странные вопросы ты задаёшь, — лукаво улыбнулась Варя. — Ты думаешь, я — душевнобольная?

— Ну что ты! — честно удивился я.

— Никита там, где он хочет быть, — Варя пристально разглядывала меня.

— Он любит тебя? — я боролся с её раздражающе счастливым взором, увлекающим меня в сонное небытие.

— Я не знаю, — она всё более проникала в каждую пору моей кожи.

— Расскажи мне про него. Про вас, — я лихорадочно обдумывал как бы мне ухватиться за что-нибудь в плавающем глубоко поверхностном разговоре. Найти рану, болезненную точку в её сердце? Нажать и вытащить из этого бесконечного сна! Но она счастлива! Она понимает, что он её бросил или нет?

— Мы встречались на той неделе, — Варин взгляд становился всё внимательнее. — Никита очень переживал. Так странно, — она пожала плечами. — Он хотел сказать, что не хочет больше видеть меня, а говорил какую-то ерунду. «Мне надо разобраться… Я хочу уехать». И знаешь, почему он не хочет больше встречаться со мной?

— Почему? — осторожно спросил я.

— Потому что я люблю его. Он боится сделать мне больно. Ты бы поговорил с ним, — вздохнула Варя.

— Варя, а что ты делала в кустах около его подъезда? — я уже жаждал её слёз.

— Ах это! — она засмеялась. — Действительно, глупо. Он не хочет меня видеть, но я должна его видеть. Обязательно! Понимаешь?

— Зачем?

— Чтобы возвращаться… Я знаю, когда он работает, поэтому могу подгадать время и увидеть его так, чтобы он не видел меня.

— Варя! Ты в семь утра сидела в кустах у чужого подъезда! Разве можно так?

— Меня мучило какое-то беспокойство. Я боялась, что с ним что-то случилось. Мне нужно было его увидеть.

— Ты уверена, что любишь его?

— Любовь случайна, — задумчиво проговорила она.

— Ты не хочешь бороться с этим?

— Разве можно восстать против случайности? Женечка, это же вздор!

— Но не можешь же ты всю жизнь просидеть под его окнами?

— Жизнь — это любовь, так?

— Не знаю, Варя. Тебе надо чем-то занять себя. Где ты учишься?

— В театральном, — просияла Варя. Неужели она настолько перевоплотилась в чью-то роль?

— Ты играешь? Ты не путаешь сцену с жизнью?

— Я живу, Женечка, живу, — она мягко покачала головой. — Я обманула тебя. Я не учусь в театральном. Просто сказала то, что ты хотел услышать. Ведь так проще, да? Я — ненормальная, помешавшаяся на почве театра актриса! Только это не так, Женя! У меня отсутствует эта самая толерантность, потому что нет фрустраций!

Я заглянул в её глаза, окунулся в искрящуюся синеву, но Варя не пускала меня вглубь. Или я стучался не в дверь, а в глухую стену?

— Знаешь, что мне теперь не нравится? — она как будто воодушевилась. В ней всё же проснулся интерес к этой преисполненной бессмыслия беседе психоаналитика и пациента.

— Что же?

— Мне не нравится, что Никита лжёт. Мне не нравится, что я больше не имею права быть частью его судьбы, что я ничего не могу сделать для него, а когда я делаю что-то для себя, он думает, что я сошла с ума.

— Неправда, — тихо вставил я.

— Знаешь, ведь на самом деле это с ним что-то не так. Ты ведь его друг, Женечка, помоги ему, — она легко коснулась моей руки, пробегая тёплыми кончиками пальцев по ладони.

— Что с ним? — неуверенно поддержал её я.

— Он делает какие-то странные вещи, Женя. Он отстранил меня, испугавшись моей любви, а потом сам пришёл с дружбой. Он показывал мне её фотографии, что-то говорил… Этакая поэтичная романтика!

— Ты злишься?

— Я не понимаю.

Она снова отвернулась, оглянулась на манящее бездной мрака окно. Всё было так же. Снег, фонари, игра света…

— Фрустрация… Это серьёзно? — как-то слишком тихо спросила Варя.

— Да нет… Со всеми бывает.

— Что я должна делать?

— Только не спи, — эхом отзывался я. — Скандальчик — хорошее средство. Разрушить всё, чтобы затем построить заново.

— Мне скучно, — Варя поморщилась. — Я бы хотела родиться моллюском, который живёт себе в раковине на дне океана, хранит жемчужину и взирает на мир сквозь узкую щель.

— Наблюдать — тоже неплохо… — я достал бланк и, изображая кипучую деятельность, решительно застрочил рецепт.

— Это что?

— Тебе нужно попить капли, — уверенно заговорил я. — С Никитой не встречайся. Развеешь иллюзию.

— А может быть, иллюзия развеет меня? — усмехнулась Варя. Она неслышно поднялась, листок как будто сам скользнул к ней в руки.

Юное личико озарила счастливая улыбка.

— До свидания, Женечка! Я зайду к тебе в следующую пятницу.

— Да, обязательно, — подхватил я, вставая, чтобы открыть перед ней дверь.

— Не волнуйся. У тебя всё будет хорошо. Если до моего прихода не пройдёт, ты мне расскажешь про свою депрессию. Я тебе помогу.

— Ты о чём? — оторопел я.

— Это будет синий-синий сон, — Варя загадочно улыбнулась и исчезла за дверью. Я ещё долго слышал, как ласково звенели её шаги у меня в душе: дин-дон, дин-дон… И всё вокруг становилось синим, синим-синим…

Такое случается с каждым.

Ноябрь всегда казался мне самым тоскливым месяцем в году. Земля уже окоченела от ледяного дыхания зимы, всё бесстыдно оголилось, а сверкающая красота снега ещё не коснулась не то умершеё, не то глубоко заснувшей природы. Я молча брела бок о бок с Верой. Под ногами хрустела замёрзшая листва, ветер порой скудно сыпал в наши хмурые физиономии сухие снежинки и уносился в пустошь безликих дворов. По проспекту бродили незнакомые люди, мимо пролетали средства передвижения… Пейзаж не из приятных. Но вдруг моё задремавшее, зябнущее внимание привлекло удивительно худенькое живое существо — бродячая собака. Она неустанно бежала рядом с явно чужими ей людьми: женщиной и ребёнком. Настойчиво следовала за ними, семеня через дорогу, не останавливаясь на поворотах. Она бежала не сама по себе, не бродила бесцельно по улицам города, не искала пищи или крова. Она спешила куда-то рядом с сильными и знающими людьми, а они шли рядом с ней, бездомной собакой. Только вот рядом ещё не значит вместе. Женщина и ребёнок исчезли в глубине подъезда. Собачья морда как будто утонула в растерянности, но только на миг. Вот она уже решительно затрусила рядом с молодым человеком и девушкой. Она была не одна… Она не хотела верить в своё одиночество…

Я никогда не забывала эту собаку. Что-то поразительно знакомое виделось мне в её чертах.