Утросклон

Сэмюэль Гей

Утросклон

Фантастический роман

СОДЕРЖАНИЕ

Часть пeрвая

СЫН ПОЙМАННОГО ВОЖАКА

Часть вторая

СУДЬБА

ПРОЛОГ Кристоны

Обоз длиною в две сотни саней бесконечно растянулся по заснеженному распадку. В морозной хрупкой тишине, среди стылых черных скал, намертво уснувших деревьев, нелепо и странно слышались посторонние, непривычные для этих мест звуки - фырканье коней, скрип полозьев, выкрики людей, щелканье кнутов.

Караван двигался, и это было не наваждение. Мохнатые, хорошо подкованные лошадки бодро бежали по ледовому панцирю реки. Дорога шла под уклон, и тяжело груженные возы катились легко и плавно.

Если бы сторонний наблюдатель мог рассмотреть поклажу на санях огромного каравана, он нашел бы все, чем может быть богат таежный край: спелый лес, пушнину, мед, смолу, орехи, сушеные грибы, ягоды, пряные и лечебные травы, рыбу, дичь, ивовые прутья - все, что можно пустить в дело, продать илн обменять...

Вот уже месяц, как лютая стужа завладела Дальними Землями. Бурные речки, рыжие плешины болот зима сковала морозом, сделала твердыми и надежными.

Лесные дебри, где в любое другое время можно пробраться только пешком, да и то с большими предосторожностями, с наступлением холодов стали доступными, и люди торопились вывезти с далеких угодий все, что добыли там за лето и осень.

В головных санях ехали два брата, широкие, черные, бородатые. Они были самые удачливые в своем поселке и знали себе цену. Их маленький возок прытко катил по ровному насту. За спиною охотников были небрежно брошены несколько мешков из парусины, где невесомым пухом покоились меха горностаев, куниц, соболей и белок.

Молчаливо-довольные, братья лениво покачивались в такт езде, но сторожко поглядывали по сторонам.

В ногах, в соломе, лежали их ружья, всегда готовые к стрельбе, и большая бутыль домашней водки, мутной от мороза. Время от времени бородачи прикладывались к ней и, хорошенько глотнув, радостно испускали сивушный дух в густую морозную синь.

Вдруг один из них резко натянул вожжи, молниеносно выхватил карабин и привычно, навскидку, выстрелил в прогалину между двумя старыми соснами.

Внезапная остановка расстроила движение каравана. Задние стали наезжать на передних, затрещали оглобли, послышалась ругань, кто-то открыл суетливую пальбу. Некоторые лошади вскинулись, перевернулись чьи-то сани... Началась самая настоящая паника, потому что никто толком не знал, что же случилось. Бог знает, сколько бы продолжалась вся эта неразбериха, но дело уладилось одним-единственным еловом.

- Кристоны! - разнеслось по каравану, и вмиг стихли шум и возня. Люди, забыв обо всем, торопко схватили ружья и кинулись в чащу. Весь караван застыл в тревожном ожидании. Вот кто-то выстрелил, вот еще раз... Все стихло. Через некоторое время преследователи, тяжело дыша, вернулись к покинутым повозкам, озлобленные и угрюмые.

- Заколдованные они, что ли! - с досадой произйес какой-то молодец в барсучьем малахае.

Вскоре обоз вновь заскрипел яо зимнику и скрылся за поворотом, оставив после еебя запах пороховой гари и накатанный санный путь...

Кристоны никак не могли служить чед. зеку. Мясо и шерсть их никуда не годились. Это были могучие, величиною с волка, звери с длинной зеленой щетиной вместо меха и с непомерно большой квадратной головой. Огромные клыки в виде трезубцев без труда могли поразить любого врага. Даже на цепь нельзя было посадить такое чудовище, потому что овладеть диким и могучим зверем можно было только уничтожив его.

Люди давно прокляли кристонов, ибо, поедая зайцев, лис и прочую полезную живность, клыкастые чудовища отнимали у человека то, что он считал своей Собственностью. Со временем люди уяснили главную причину такой ненависти - они не могли допустить, чтобы на их земле жили существа, не подвластные никому и ничему, а значит, бывшие свободнее их, людей, разменявших свое природное естество и волю на благо и покой. Но покоя вовсе и не было, одни заботы и хлопоты, хлопоты и заботы. А у кристонов было небо над головой, земля под ногами и вода в ручье. Чтобы отнять у вольных зверей такую малость, люди пошли на кристонов войной.

Капканы, отрава, пули дальнобойных ружей сразили почти всех кристонов. Остался лишь десяток крупных, самых выносливых и умных хищников. Предводителем этой загнанной стаи был старый и неустрашимый Вожак. Его могучие клыки с годами стали грозным и мудрым оружием. Скольких врагов сокрушил он шутя, только за то, что они посягали на свободу его собратьев.

Каждый, кто считал себя настоящим мужчиной на Дальней Земле, будоражил свою фантазию, мечтая повесить на стене шкуру побежденного Вожака. Но, тем не менее, горстка кристонoв оставалась недосягаемой для людской хитрости. Вожак искусно прятался со своей стаей в самых непроходимых дебрях.

Но людей было больше. Ни на один день не прекращали они травлю.

К весне охотники основательно обложили кристонов. Оставалось сделать последнее усилие, чтобы окончательно уничтожить их.

...Одним апрельским днем по рыхлому снегу в лес пришли пятьдесят лучших стрелков и следопытов, одержимых великой охотничьей страстью. На маленькой поляне, затерянной в дремучем пространстве Дальней Земли, они встретились, вооруженные общим оружием - лютой ненавистью к заклятому врагу.

По последним сведениям, кристоны находились где-то здесь, в набухшем тишиною лесу, в нескольких милях от преследователей. Этим сборищем кровожадных глаз, твердокаменных кулаков, спутанных волос управлял строгий худощавый господин в элегантном охотничьем костюме из мягкой черной кожи. Его бледное красивое лицо выражало уверенность и одновременно брезгливость. Без единого слова, жестами, наводил он порядок и тишину, заставлял высказываться охотников. Непонятная сила заключалась в его молодой легкой фигуре. Говорили, будто это высокий чин из службы безопасности общественного спокойствия, которому правительство поручило уничтожить неподвластную стаю.

Человек в черном выслушивал планы один глупее другого. Уставшие от долгой погони каратели несли сущую околесицу: предлагали заминировать лес, разбить его на зоны и стеречь неделю, две, месяц, пока жертва не попадет в прицел. Нашлись и такие, которые предлагали вызвать силы гвардии... Наконец худощавый не стерпел и поднял руку.

- Мне понятен ваш искренний интерес, - негромко заговорил он. - Но мы отвлеклись. Говорить надо в Вожаке. Только поймав его и тем самым обезглавив стаю, мы сможем покончить с кристонами. Так?

Толпа согласилась, и в то же время кровожадные преследователи недоумевали, как же вот так, одним махом, можно захватить Вожака?

Черный человек велел подать план местности. Он сел за походный столик и внимательно принялся изучать переплетения линий, за которыми скрывались тропы, болота, овраги и распадки. Наконец офицер службы безопасности, подчиняясь своей интуиции, уверенно нарисовал на карте кружок.

- Вот здесь!

Через несколько минут по его приказу вооруженные до зубов охотники скрылись в чаще. Их шаги по мокрому снегу были почти не слышны.

Человек в черном не ошибся. Кристоны были именно там, где он загадал. Отряд стрелков окружил и напрочь уничтожил стаю. Вожака, мокрого от крови и талого снега, но еще живого, выволокли из леса и бросили в клетку. Раны ослабили его, но не убили.

Через день пленника доставили в близлежащий городок. Люди ликовали. Последнее сопротивление природы было сломлено. Вольных кристонов как таковых больше не существовало.

Зеваки паясничали возле клетки весь день. Свистели, улюлюкали, корчили рожи.

- А Вожак-то, ха-ха, смотрите, Вожак-то по-ойманный! - взвился чей-то голос, и это привело толпу в еще большее возбуждение. R пленника стали плевать, швырять комья земли, пытаясь раззлобить зверя, но Вожак равнодушно лежал в своей тюрьме.

Какой-то недоумок подбежал к клетке и обломком доски стал тыкать в зверя, норовя угодить в могучие клыки. Это ему никак не удавалось. Он визжал, ругался, наконец попал. Вожак в бешенстве взвыл и, забыв про боль, бросился на стальные прутья. Его обидчик с серым лицом отшатнулся, замешкался, упал на колени и быстро-быстро, на четвереньках, скрылся в чащобе ног. Толпа захохотала над ним, но бросаться и свистать перестали. Вожак лег на бок и закрыл глаза.

В некотором отдалении от всех стояли трое важных чиновников. Они примчались недавно на мошной легковой машине и сейчас о чем-то расспрашивали предводителя столь блестяще закончившейся погони. Офицер по-прежнему был в своем изящном костюме и с достоинством отвечал на вопросы высокопоставленных особ.

- Мы слишком долго ждали... Вот так просто расправиться с Вожаком... Слишком прозаично, да и народ будет разочарован, видите, как радуются...

- Что же вы предлагаете?

- Нужно сломить дух этой дикой скотины, вот тогда она почувствует наше превосходство. Свобода - единственное, ради чего живут кристоны. Вернее, жили, - с усмешкой поправил себя черный человек. - Вернуть ее Вожаку с тем, чтобы он поверил, и тут же захлопнуть зверя в ловушке.

- Не много ли человеческого для этих...

- О, нет! Это зверь, который во многом превосходит человека.

- И нас с вами? - лукаво усмехнулся чиновник.

Офицер ответил на шутку добродушным смешком.

Он был доволен собой.

Клетка накренилась, и Вожак понял, что его опять куда-то везут. Несколько дней отлеживался он на толстых досках своей тюрьмы, изредка сквозь влажную пелену слезящихся глаз смотрел на мир и каждый раз видел зыбкие тени людей с красными пятнами лиц. Их крики и камни не досаждали так, как запах. Ловушки, капканы, отрава, ружья - все, что предназначалось для уничтожения кристонов, носило этот тяжкий дух.

И даже загонные псы воняли человеческим жильем.

Вожака везли лесом. Он по-прежнему безразлично, будто в дреме, лежал, уткнув несуразную голову в толстые лапы. Никто из окружавших его вооруженных людей даже и не подозревал, как жадно вбирал он в себя запахи талого снега, ветреной сырости наступающей весны. Эту весну, зарождавшиеся ручьи, просыпающиеся соки жизни злая рука отгородила от Вожака тяжелыми стальными прутьями. Но ненадолго.

Клетку спустили на землю. Стражник в мохнатой шапке и с револьвером наготове распахнул кованую дверь и благоразумно отскочил в сторону. Вожак нехотя поднялся и в наступившей тишине услышал вдрур серебряный голос ручья. По дну глубокого ущелья, среди мертвых скал, текла светлая нитка жизни. Вожак, осторожно ступая по жгучему колкому снегу, вошел в воду и стал пить.

Пил он долго и беззвучно, чувствуя, как распрямляется измятая клеткой щетина, как приходит свежесть в израненные мускулы. Постояв немного, зверь окончательно пришел в себя и посмотрел назад. Там, в напряженном ожидании, замерли враги. Они с интересом и опаской наблюдали, как поведет себя пойманный зверь. Впереди путь был свободен. Вожак на миг зажмурился на холодное солнце, будто на всякий случай решил проститься с ним, и медленно затрусил вдоль ручья. Он отчетливо чувствовал, как десятки глаз следят за ним, оценивают его силы. Но ни один ствол не поднялся. Это еще больше насторожило зверя, и вдрур страх жгучей пулей пронзил все его нутро. Стало отчетливо ясно, что в этой гробовой тишине опасность еще будет, и совсем скоро. Но где, как?

Незаметно взглянув на отвесные стены ущелья, зверь убедился, что оттуда ничего не грозит. Значит, впереди... Заросли кустарника закрыли от него врагов. Вожак был теперь один в жуткой тишине, какая бывает после щелчка взведенного курка. Делая гигантские прыжки, он зеленой тенью расстелился над белой землей.

Зверь не мог видеть, что вооруженные люди уже ..не стоят на месте, движутся следом, возглавляемые офицером. Его длинная тень на снегу была похожа на черную стрелу, выпущенную в цель.

Захлебываясь ветром, Вожак мчался изо всех сил.

Он знал, что сейчас ущелье разомкнется и будет лес.

Густой, древний и такой знакомый... И он скроется там, обязательно скроется и сделает то, чего не успел - найдет в логове беспомощного и слабого своего детеныша, которого надо спасти. Только бы не опоздать, найти и увести подальше...

Вожак совсем забыл про опасность. Вот впереди уже мелькнул гребень чащи. Скорее, скорее в ее спасительный полумрак, ведь там, в толще снегов, человек увязнет на своих двух ногах.

И вдруг Вожак остановился. От леса, куда он так спешил и который был уже рядом, донесся ненавистный запах. Тот самый, от которого он бежал. И в этот же миг лесную опушку украсило огненное ожерелье ружейного залпа...

Исхлестанный свинцом, Вожак мелко дрожал на снегу, хватая пастью соленый снег. Перебитые лапы еще продолжали бег, размывая по белизне красное пятно.

Он хотел встать, но не знал, где небо, где земля. Кругом был розовый туман, пахнущий кровью.

Рядом захрустели шаги. Человек, похожий на черную лайковую перчатку, лениво вставил в ухо умирающего зверя прохладный ствол...

Тем временем в логове Вожака тихонько выл от голода и холода маленький зеленый комочек. Молодой зверь еще не умел прокормить себя и ждал Вожака, Когда пухлая тишина весеннего леса лопнула от выстрелов, он выбрался из хитро устроенного, неприметного убежища. Инстинкт приказывал ему уходить. Подвывая, шатаясь от слабости, последний из кристонов удалялся прочь от холодного гнезда туда, где небо подпирали пики Острых Скал. Еще хлопок выстрела докатился в чащу в подстегнул маленького беглеца.

К вечеру вконец ослабевший зверь увидел дорогу.

После вязкого снега она манила своей твердостью. Бежать по ней к Острым Скалам можно было легко и долго. Зверь насторожился. Кругом стояла тишина, солнце падало за фиолетовые макушки сосен, унося с собою свет и тепло. Сын Пойманного Вожака вышел на дорогу и с облегчением почувствовал, что лапы больше не проваливаются. Вперед, и как можно дальше от страшного места.

Едва зверь успокоился, как впереди показалась человеческая фигура. Это была старуха в грубом балахоне до пят. Она не спеша двигалась тоже в направлении Острых Скал, помогая себе посохом. Зверь остановился.

Врожденный страх перед двуногими заставлял прятаться, уходить в сиреневые сумерки весеннего леса, но уже не было сил скрываться, спасать себя, и загнанный зверь бесшумно двинулся вслед за человеком.

Старуха монотонно меряла путь аршином своей клюки, потом неожиданно остановилась, достала краюху хлеба и, обернувшись, ласково протянула угощение.

- Не бойся, малыш, ешь. Какой ты зеленый, - тихо приговаривала старуха, наблюдая, как замученный зверь с жадностью поедает ржаной ломоть...

Часть первая

СЫН ПОЙМАННОГО ВОЖАКА

Монк потолкался на кухне, нашел в буфете седой сухарь и маленькую сушеную рыбку, пахнущую пылью.

Съел все это и основательно устроился на диване, поджав под себя ноги, запахнувшись в стеганое одеяло.

В окошко матово светил зимний день. Из углов и щелей ползла стужа, подчиняя себе все пространство в доме - второй день не топилась печь...

Монк спрятал озябшие пальцы под мышки и, тихонько раскачиваясь, слушал музыку ржавых пружин.

Сквозь апатию и дремоту он вдруг уловил сухой легкий треск. Это на потолке лопнула штукатурка. Пыльное облачко извести припудрило волосы и плечи юноши. Тогда он решительно соскочил с дивана, достал бумагу, тяжелую чернильницу из серого камня. Долго не думая, начеркал: "Денег нет. Съел все, что было".

Немного подумал и продолжил дальше:

"Надо: 1. Искать работу! 2. Срочно искать работу!! 3. Сегодня же!!!" Со стоном и бранью MotfK натянул ссохшиеся, давно не мазанные сапоги. Потом снял с вешалки вытертое пальто синего сукна, где накрепко были прикручены проволокой разномастные пуговицы - две черные и одна красная. На голову небрежно легла шапка, мех которой нельзя уже было назвать оленьим, чтобы we обидеть столь благородное животное.

И тем не менее вид у молодца получился бравый.

На заснеженное крыльцо вышел коренастый юноша лет двадцати, с длинными черными волосами. Бледные губы на скуластом лице тонко сложены, отчего казалось, что молодой человек сердит или слегка обижен. Карие, глубоко посаженные глаза смотрели холодно и спокойно.

Не замыкая дверь, Монк постоял на крылечке, глубоко вдыхая морозный воздух, прищурился на снежную белизну сугроба под окном и с удовольствием чихнул.

Тут же рассмеялся и как бы заново открыл, что он попрежнему молод и полон сил. А раз так - нужно жить.

"Чтобы творить великое, нужно прежде не умереть с голода", - усмехнулся Монк, и это было вполне справедливое умозаключение. Он бодро шагал на Биржу свободного труда.

II

Когда город перестал быть портовым, докеры, рыбообработчики с консервного завода, механики, слесари - все, кто обслуживал торговый флот и рыбацкие корабли, - остались без работы. Многие из них подались на шахту, где хоть и не сладко жилось, но можно было неплохо заработать. Но шахта - не богадельня, она не резиновая. И люди стали мыкаться. Кинулись на Биржу свободного труда. Было такое заведение на Катон-Хил в одноэтажном здании красного кирпича.

Биржа считалась в городе авторитетным учреждением, потому что по закону Ройстона каждый горожанин волен был менять свое ремесло, занятия сообразно накопленному опыту, способностям и интересу. Но какой уж тут интерес, если слесарю предлагали сколачивать ящики, а докеру поручали пропалывать цветочную клумбу. Это была ненадежная временная работа, но она кормила. Потому в коридоре Биржи каждый день толпились десятки безработных и каждый надеялся заключить выгодный подряд. Это было унизительно, но иного выхода не было. Перешагнуть порог Биржи значило признаться самому себе, что ты не самый везучий человек.

Зайдя в приемную, Монк оторопел. Десятки озабоченных, неулыбчивых лиц разом повернулись к нему, отчего стало неуютно и тревожно. Чтобы скрыть неловкость и смятение, Монк напустил на лицо выражение чрезвычайной лени и даже презрения, будто пришел сюда не просить, а выполнять какую-то важную миссию. Он так уверенно шел к нужной ему двери, что тихие люди безропотно расступились перед ним, приняв, видимо, за курьера. Монк бесцеремонно потеснил тучную даму и без стука распахнул дверь управляющего.

Скромно отделанный кабинет оказался пустым, и Монк обрадовался этому было время осмотреться и собраться с мыслями.

В центре квадратной комнаты неуклюже громоздился письменный стол, похожий на городскую площадь после народного гулянья - так он был захламлен. Бумаги, справочники, обломки карандашей, кнопки, резинки - .весь этот канцелярский мусор наводил неимоверную тоску, и Монк совершенно отчетливо понял, что в этих стенах надеяться на какое-то человеческое понимание просто бессмысленно. Он нашел одинокий плюшевый стул у стены, но садиться не стал. Со скуки принялся рассматривать развешанные по стенам сводки и таблицы, засушенные до желтизны и походившие скорее на использованные горчичники, нежели на что-то статистическое и необходимое.

Как раз в этот момент на пороге появился управляющий, довольно молодой толстый человечек, короткий, как сарделька, с черными подвижными глазками на безбровом добродушном лице. Он забавно сморщил аккуратный носик, и получилась маленькая улыбка,

- Тебя, кажется, зoвyт Монк? Знаю, знаю. Здравствуй, сухопутный капитан.

Как старому знакомому управляющий протянул юноше руку.

- Меня зовут Крокен.

- Прежде всего... - взволнованно начал Монк, но толстячок замахал руками. Он не намеревался разговаривать стоя. Проворно юркнул за стол, вскарабкался на кресло и, утвердившись на своем высоком месте, милостиво предложил юноше сесть.

Монк удобно устроился на стуле, положил ногу на ногу и стал терпеливо ждать.

Некоторое время Крокен разглядывал нелепые пуговицы посетителя, его героические сапоги. Машинально управляющий отметил, что Монк явился без шарфа и перчаток.

- Давно тебя жду, -сказал наконец управляющий.

- Что делать, Крокен, жизнь идет и надо жить.

Крокен заерзал на своем кресле, но ничего не ответил.

- Отец оставил мне после смерти небольшие деньги и шхуну "Глобус". Да вы знаете...

- Да, да, это не нужно, - охотно согласился управляющий. - Если хочешь, я разовью твою мысль дальше.

Тут Крокен усмехнулся и ласково поглядел на юношу, гляди, мол, балда, все про тебя знаю наперед, так что сиди и помалкивай. Во всяком случае так показалось Монку.

- Поскольку шхуна, которая является основным источником дохода вашей семьи, теперь, что называется, заживо погребена, ты, естественно, не можешь наследовать ремесло отца, к чему готовился с малых лет. Так?

Монк кивнул.

- Несмотря на нелепый случай, судно ваше не пострадало, поэтому страховка тебе не светит. А это были бы деньги, и немалые! Во всяком случае тебе они сейчас бы не помешали, да?

Крокен опять посмотрел на пуговицы Монка, и от такой бесцеремонности юноша закипел от негодования,

- Это пустой разговор, давайте говорить о деле.

Крокен поджал губы. Ему не нравилось, когда перебивали, тем более такие вот самонадеянные голодранцы,

- Пустых разговоров, юноша, в этом кабинете не бывает, запомни. Даже если кто и уходит отсюда ни с чем, он должен знать, почему мы не смогли ему помочь. Но мы отвлеклись.

Управляющий взял карандаш и стал черкать им по бумаге.

- Эту несчастную шхуну ты можешь продать. Ну, скажем, на дрова. Если найдешь, конечно, такого идиота, который захочет с ней возиться.

- Да ни за что! - вскочил Монк. - Единственное, что осталось от отца... Я пришел к вам... Я хочу попросить место...

- Прекрасно, сядь. Наконец-то ты заговорил о деле. - Карандаш тенькнул о столешницу.

- Да это вы не давали мне рта раскрыть...

- Сядь, - миролюбиво приказал чиновник. - Ты неразумно себя ведешь, и разговор у нас может не получиться.

Крокен сосредоточенно стал ковырять в ухе скрепкой и с укором смотрел на юношу.

- Честно говоря, я был о тебе лучшего мнения. Бесцеремонно ворвался в мой кабинет, минуя очередь. Нигде не служил. Занимался бог знает чем... Голос управляющего переходил на крик. - Ты не забывай, кто ты есть и что у тебя есть!

Монк молча проглотил эту пилюлю нравоучения.

Крокен с удовольствием сложил теплые ладошки на жилете и с улыбкой откинулся в кресле.

- Ты молод, Монк, начинаешь только жить, и я, честно говоря, завидую тебе. Сейчас начинается интересное время, ты, наверное, сам это чувствуешь.

- Не понимаю, - насторожился Монк.

Управляющий довольно ухмыльнулся. Он любил такие редкие минуты, когда ставил человека в тупик, интриговал собеседника и, наслаждаясь этим, не спешил выкладывать сокровенное. Сейчас Крокен решил поддеть этого самоуверенного парня.

- Ну как же не понимаешь! Грамотный, образованный юноша, остро чувствуешь жизнь, а такой... гм...

гм... как бы это сказать...

Монк стиснул шапку в руках, поднял на чиновника колючие глаза и промолчал. Ему вдруг стало совсем безразлично, что скажет Крокен и чем закончится этот странный и никчемный разговор.

Крокен принялся о чем-то долго рассуждать, но Монк уже не слушал его. До него только долетали обрывки фраз: здраво рассудить... переоценка ценностей... слишком мало... Наконец настала тишина.

- Ты меня слушаешь? - настороженно спросил Крокен.

- Да, да, продолжайте, очень интересно! - как можно естественней воскликнул Мoнк.

- Так вот, голубчик, я подвожу черту. Сейчас интересное время. Во все века люди стремились к благополучию. Нынче все обеспечены. У каждого, кто хорошо и много работает, есть сытная вкусная еда и надежный кров. Зато покоя в душе так и нет. Нашли достаток, потеряли цель. Ищут цель - теряют покой. Так?

Крокен внимательно посмотрел на юношу и доверительно произнес: - Теперь никто не знает, куда идти, к чему стремиться, как утешить душу. Но я дам тебе подсказку; богат сейчас не тот, кто хорошо ест и пьет, а тот, кто знает, зачем он живет. Подумай над этим. У тебя кончились деньги, зато я подарил тебе рецепт, как стать счастливым. Xa-xa-xal Не ожидал? - Крокeн радостно посмотрел на хмурого Монка.

- Но тем не менее я те стал от этого сытым, - возразил Монк.

- Ах, господи, в этом ли дело! Ты молод, образован, годен для любой службы. Устроишься и заработаешь себе все необходимое и сверх того. Это так ясно. Я хочу помочь тебе, чтобы ты знал, что искать. И больше не приходил сюда, на Биржу, как вот эти, - кивдул на дверь Крокен. - Только нищие духом смеют являться сюда. Просить должность, место. Ищут где получше. Додумались - отдавать меньше, а получать больше. Фу, свобода по-скотски...

Крокен зло рассмеялся.

- Что же вы определили для себя? - не удержался от вопроса Монк.

- Презирать. Презирать это стадо, - засмеялся Крокен и вновь показал на дверь, где терпеливо дожидались своей очереди люди.

Управляющий разгорячился, выбрался из-за столаалощади и, засунув руки в карманы, стал расхаживать озле зарешеченного окна. Сквозь ажурный чугун смотрел во двор, будто забыв про Монка. Казалось, он разговаривает сам с собой.

- Власть, власть и власть, вот что я назначил себе, к чему шел. Захочу - внемлю, будет угодно - укажу н.а дверь. Даже из этого кабинета никто еще ме выходил без моей воли, ки-ки-ки-ки, - мелко, почти до слез рассмеялся Крокен. В тот же момент он почувствовал, как его грубо ухватили за плечо. Совсем близко он увидел бледное от гнева лицо Монка. Юноша крепко вцепился пальцами в мягкий пиджак чинуши.

- Ты и передо мной наслаждаешься своим превосходством?

Этот гневный шепот словно заворожил управляющего. Он не мог закричать, позвать на помощь или попытаться освободиться от своей неуютной позы. Лицо Крокена сделалось глиняным.

- Чернильный пузырек, жаба, ржавая скрепка, - сыпал Монк первые слова, приходящие на ум.

От тряски голова Крокена болталась взад-вперед, и он как бы соглашался со своими обидными прозвищами.

Монк наконец оставил свою жертву и, тяжело дыша, прошипел напоследок что-то такое, чего Крокен не расслышал.

Гулко выстрелила дверь. Оставшись один, чиновник сел, переводя дух. Через минуту он окончательно оправился и неожиданно развеселился.

- Аи да молодец! Каков!

...На улице Монк унял возбуждение, но руки все еще дрожали, как после драки. Постепенно собрался с мыслями. Хотя он и сделал красивый жест хлопнул дверью, сила осталась за Крокеном. Юноше стало жарко от злости и бессилия перед маленьким ничтожным человечком. Впервые в жизни он ощутил себя беспомощным и несвободным. Монк четырежды проклял город, где его могли так унизить.

III

Фалифан пробыл не более двух часов на своей необременительной службе, затем, сославшись на головную боль, убрался домой, чтобы отдаться тишине, покою и наслаждаться творчеством. Совсем недавно он понял, что лучше всего свои мысли и воззрения оформлять посредством художественных образов. Он всерьез занялся литературными упражнениями. Было приятно сидеть над листом бумаги, составлять слова, кая того велит душа и подсказывает вкус, и выражать сокровенные свои мысли. Писать, вымарывать, переделывать и таким образом приближаться к совершенству, как по форме, так и по содержанию. Это было прекрасно. Фалифан считал, чем художественней и правдивей изобразит он жизнь, тем больше полезных мыслей смогут извлечь для себя потомки, прочитав когда-нибудь его бессмертный труд, писанный болью сердца.

Фалифан вошел в свою темную комнату, которую снимал на первом этаже двухэтажного каменного дома в захолустном переулке. Жилище его было холодным, с заплесневелыми стенами и ветхими половицами, поеденными грибком. Зато имелся отдельный вход, и это достоинство покрывало все недостатки убогого жилища.

Он разжег керосинку, достал закопченный котелок в разогрел гороховую кашу. Намазал горчицей хлеб в принялся есть. Проглотив наспех несколько ложек пахучего месива, не выдержал и сел за стол. Его одолевал зуд творчества, он торопился сказать то главное, к чему пришел за годы своей жизни.

Расчистил стол, достал с полки твердую папку с листами недорогой, но довольно белой бумаги и начал перечитывать то, что успел создать. Первая глава его книги называлась "Ройстон".

"На многие мили Побережье вытянулось глухой неприступной стеной, составленной из острых отвесных скал. С далекого расстояния темные зубцы берега напоминали крепость, затихшую перед осадой. На самом же деле борьба не прекращалась ни на минуту, с тех пор как появились на свете суша и море.

Вода побеждала. С каждым десятилетием все больше становилось брешей в строю каменных исполинов.

Дряхлые были скалы. В одном месте красно-фиолетовая гряда Побережья расступилась, и здесь была чудесная бухта, надежно укрытая от волн и ветров. Люди дали ей достойное имя: Бухта Спокойной Воды.

Даже в жестокий шторм в воде бухты, как в зеркале, можно было прочесть диковинные названия кораблей из разных концов света.

Теперь трудно сказать, что появилось здесь прежде, суда в гавани или дома на берегу, но город был. Вымощенный красно-фиолетовым камнем, с кудрявыми зелеными улицами, нашпигованными розовыми черепичными крышами. Назывался он Ройстон.

Отгороженный от мира горными хребтами, жил он своею обособленной жизнью. В Ройстоне колыхались многолюдьем богатые ярмарки, ломились от невидан ных заморских припасов лавки и кабачки. Но особенно хорошо было здесь летом. Диковинные цветы, виноградные лозы, абрикосовые деревья, напитанные влажным теплом южного моря, брали город в свой плен. По вечерам улицы и парки Ройстона обволакивал многосложный аромат цветов и фруктов, от которого тесно становилось в груди и тревожно замирало сердце.

В городе было много красивых женщин. Их заманила сюда яркая легкая жизнь, и они слетелись, как бабочки на медвяный цветок. Смуглые южанки пили сладкий нектар благополучия и ошибочно полагали, что небрежная роскошь города принадлежит им. Это было не так. Казино, фейерверки, оркестры под открытым небом, вино и сами женщины служили истинным хозяевам города морякам. Эти люди ценили каждый глоток жизни на берегу и ни во что не ставили ее в море.

Обветренные, соленые от штормов и шуток, они напивались в кабачках до рвотной бледности, вопреки здравому смыслу не копили денег и бездумно проматывали за короткую ночь все свои филоны, заработанные среди риска и опасностей. Эти бесхитростные дети моря жили не ради показухи. Просто они были не от мира сего, и те, у кого оседали их капиталы, даже не подозревали, насколько богаче их эти нищие бродяги моря. Они были временными на грешной земле. Ложь, скупость, измена, лесть, расчет и прочий балласт сухопутного мира был чужд вольной братии, живущей по своему уставу. От будничного хлама и маяты они могли избавиться без особого труда - уйти в море, Всякий корабль, покидая Бухту Спокойной Воды, вскоре исчезал за чертой, где соединялись вода и небо.

Дальше был другой мир, невидимый и неведомый. Оттуда, из-за узкой полоски горизонта, каждое утро нарождался новый день, и из моря всплывал рельефно очерченный круг солнца. Оно вздымалось и росло на глазах, набираясь сил, и в эти минуты напоминало огромное яблоко, нарисованное самыми золотыми красками. Светило являлось городу через просвет среди скал, где был вход в бухту. Этот вход сторожили два каменных великана. Их называли Ворота Солнца.

Кроме нового дня в эти ворота заходили корабли.

Бывало, что перворанний корабль приносил на мачтах солнечный диск, будто вымпел праздничного утра. Даже самые мрачные горожане находили, что это лучшее зрелище, какое может быть в Ройстоне.

...Сейчас все не так. Один из каменных сторожей Бухты Спокойной Воды состарился и однажды всей своей громадой рухнул, в воду. Там, где раньше проходили суда, теперь торчал каменный тяжкий клин.

Таким образом вход в бухту оказался запертым самой природой.

Корабли нашли себе другое пристанище и ушли навсегда за горизонт. И только солнце не изменило своему курсу. Оно по-прежнему беззаботно появлялось из никому не ведомой утренней страны.

Без моряков жизнь в городе притихла, но не угасла. Чья-то светлая голова решила сделать Ройстон курортным местечком. По-прежнему благоухали розы и магнолии, смеялись красивые женщины, шипело вино в звонких бокалах. Колесо увеселений вертелось в прежнем темпе, но уже для других людей курортников. Ради них построили многоэтажные отели, проложили скоростную автомагистраль. Праздные люди привезли с собой запах лаковых машин и одеколона "Фокс", захламили город зубочистками и окурками никчемных, но модных сигар.

В Ройстоне появилось множество маклеров, спекулянтов и прочих финансовых манипуляторов..." Здесь Фалифан прервал чтение и вычеркнул сухое и казенное, как ему показалось, слово "манипулятор".

Он подумал и аккуратно вписал вместо него "дельцов".

"В Ройстоне появилось множество маклеров, спекукулянтов и прочих финансовых дельцов, которые неплохо грели руки на курортной индустрии. Неожиданно заметили, что в городе есть муниципалитет. Его здание с узкими овальными окнами покрасили зеленой краской, вымыли с мылом красно-фиолетовые ступени, парадный подъезд украсили двумя якорями, перевитыми тяжелой цепью. Для красоты".

Фалифан был удовлетворен. Начало будущего произведения ему очень понравилось. Он бережно убрал в папку исписанные листы и приготовился писать дальше. В эти минуты не было в Ройстоне человека счастливее его...

IV

Обескураженный неудачей на Бирже, Монк в отчаянии поднялся на свое крыльцо. Заходить в неуют вовсе не хотелось, но от низкого неба исходила такая серая тоска, что хотелось укрыться хоть где.

Дом, каков бы он ни был мрачный и заброшенный, все же укрытие. Юноша не раздеваясь прошелся по комнате, присел к столу и увидел свою утреннюю записку. "Приказывать себе надо тогда, когда ни от кого не зависишь", рассудил Монк и порвал листок.

Вдруг он почувствовал, что в доме вроде как потеплело. Обернулся и с удивлением заметил, что в печи полощется пламя. В этот момент распахнулась дверь, и в платке, накинутом на плечи, вошла хрупкая девушка с большим ртом и коротко постриженными каштановыми волосами. Ее светлые радостные глаза заметно оживили хмурое жилище. Икинека пришла.

- А я тебе что-то принесла, - загадочно пропела девушка и улыбнулась.

Получив в подарок такую искреннюю улыбку, Монк впервые за день по-настоящему почувствовал тепло и покой. Он стал поспешно снимать пальто и шапку, а девушка развернула старую кофту и поставила на стол глиняный горшок.

- Мама велела отнести, говорит, что это нашего Монка не видно, может, с голода умер? Ага, ты не умер? Не умер, я вижу. Ну, ешь.

Икинека метнулась к печке поправить огонь и попутно отчитывала Монка.

- Так выстудил дом, просто ужас. Я зашла, а у меня пар изо рта идет. Ты что же, не мог взять у нас дров?

Монк грустно посмотрел на девушку:

- А что толку, Икинека? Кончились дрова, нет хлеба, да жить-то в долг нельзя.

- Какой долг, о чем ты, как не стыдно. Давай-ка ешь быстрей, а то остынет.

Монк поднял крышку. По комнате разошелся сытный запах тушеного мяса с картофелем.

- У-у, вкусно! - глотая горячие куски, нахваливал Монк. - Тетушка Марталеза славно готовит.

- Да это не мама, это я, - смущенно похвасталась Икинека. - Ну ты ешь и рассказывай, где был, что делал?..

Монк рассказал про свой визит на Биржу свободного труда.

- Ну и правильно, - согласилась девушка. - Я бы точно так же сделала. А хотя нет, я бы просто не пошла на эту гадкую Биржу.

Монк засмеялся: - Так куда мне деваться. Я искал более-менее приличную должность.

- Можно и так найти работу, - возразила Икинека.

- Вот именно, работу, - усмехнулся Монк. - Заборы красить, вещи подносить, да? Что же ты мне раньше не сказала, я бы учиться не стал, подметал бы сейчас улицы и был счастлив...

Икинека покраснела и умолкла. Монк не замечал, что ему пора остановиться.

- Ах я идиот! - еще больше распалялся он. - Должности захотел! Ну, прости, Икинека, прости. Ведь я же хотел больше пользы принести, согласно своим способностям. Ах я глупец! Завтра же наймусь дрова рубить. Или руду копать. А еще лучше - могилы рыть, там недурно платят. А может, ты меня в подмастерье возьмешь? Буду выделывать оправу для твоих стекляшек.

- Зачем ты, ну зачем? Что с тобой? - Губы у Икинеки задрожали, слезы удержать не удалось, и они упали с ресниц. Застыдившись этой своей слабости, девушка выбежала из дома.

Теперь Монк расстроился. Увлекшись своими неудачами, он нечаянно обидел Икинеку. Виски сдавила звенящая боль, и ему тоже захотелось плакать. Он отшвырнул ложку и долго сидел неподвижно, прислушиваясь к самому себе.

Икинека прожила на свете столько же, сколько и Монк, а дома, где они впервые заявили о себе криком, стояли по соседству и того дольше. Отец Икинеки, Чиварис, был большим другом покойного Дакета. Говорят, лучше жить в сарае, зато иметь хорошего соседа.

Рядом с Чиварисом можно было жить в собачьей будке. Добрее и отзывчивее человека в Ройстоне было трудно найти.

Освбое ремесло выбрал себе Чиварис. Он шлифовал стекла для очков. Каждую весну мастер уходил далеко в горы, пропадал там неделями в приносил небольшой холщовый мешок, где были бережно уложены сверкающие друзы горного хрусталя, исландского шпата.

Как и всякий Мастер, Чиварис был совестливым человеком. Он не спешил распиливать прекрасные находки. Любуясь ими подолгу, Чиварис всегда удивлялся неповторимости камня, его исповедальному сиянию и силе, которая сокрыта в прозрачных гранях кристалла. Вволю насладившись общением с камнем, Чиварис разрезал его на заготовки.

Мельчайшая пыль, годами висевшая в его мастерской, незаметно оседала в легких. Стеклянные жала теснились в груди и все чаще напоминали о себе. Чиварис знал, в какую сторону раскручивает его жизнь ядовитый шлифовальный круг. В свои пятьдесят лет он выглядел дряхлым, высохшим стариком, но что делать, если так радостно после долгого, хлопотного труда взять в руки теплую, круглую стекляшку. В отполированных линзах уже не играли таинственным светом краски жизни, но стоило человеку со слабым зрением взглянуть сквозь них на море, дома, деревья, и пустые с виду стекла возвращали предметам четкость форм и яркость красок.

В этом и заключалось чудо, и оттого Чиварис подолгу сидел над своим шепелявым кругом и дивился каждому новому стеклышку, которое уносило с собой кусочек его хрупкой жизни.

Но еще большим счастьем, чем работа, была для старого мастера дочь Икинека. Она наполняла все его существо тем невидимым светом, какой дают нежность и любовь. Когда Чиварис просыпался по утрам, ему непременно хотелось начать день с бодрой ноты. Для этого нужно было тотчас, немедленно услышать голос дочери. Чтобы получить такое удовольствие, он изобретал различные хитрости. Например, окликал ее и спрашивал, который час. И если из соседней комнаты Икинека сообщала ему, что "уже восемь", Чиварис довольно крякал, резво вскакивал с постели, подкручивал отвислые усы и, бурча под нос какой-нибудь марш, шел умываться. Если же утром Икинека куда-то отлучалась, и, окликнув ее раз, другой, отец не получал ответа, тогда он хмурился, обувал на босу ногу войлочные боты в уходил во двор без завтрака хлопотать по хозяйству.

Икинека выросла рядом с точильным кругом отца, с годами поняла радость и смысл его ремесла и уже лет с десяти стала помощницей. С годами мастеровые руки Чивариса утратили нужную чуткость, ошибались, когда требовалось едва заметными движениями пальцев придать стеклу законченность, нужную выпуклость и чистоту. В таких случаях он потел от напряжения, тихонько ругался и проклинал судьбу, пославшую ему такой нервный и хлопотный труд. И когда он был готов уже трахнуть об пол неподдающуюся стекляшку, тогда появлялась Икинека и мягко, ненавязчиво предлагала отцу помощь. Поначалу он сопротивлялся и даже гнал от себя дочь, но потом само собой определилось, что Чиварис стал делать грубую работу, а Икинека наносила последние штрихи, сообщая линзам их удивительные и неповторимые свойства.

В то время как Икинека, помогая отцу, отходила от своих детских забав и открывала мир взрослых забот, мальчишка Монк трепетал всей душой на вольной палубе "Глобуса". В редкие минуты встреч детям уже не так просто было общаться, тем более вспоминать старое, когда лопотали младенцами на пушистой травке возле дома, ссорились из-за игрушек и каждый прожигый день был такой длинный, что, казалось, и конца ему не будет. Они жили разной жизнью, и это с каждым годом незаметно отдаляло их друг от друга.

Однажды Монк с отцом вернулись с моря. Как обычно, к ним зашла Икинека. Она чуть ли не первая являлась всегда в их оживший дом, спрашивала ради приличия про новости, но какие новости в море? И она сама рассказывала о переменах, происшедших в Ройстоне. В тот раз Икинека постучала в дверь чересчур рано. Дакет был еще на корабле, а Монк распаковывал багаж. Он искренне обрадовался девушке и по обыкновению достал подарок - огромную раковину из южных морей. Икинека улыбнулась подарку, но как-то грустно и жалко. И хотя Монк не был в Ройстоне несколько месяцев, он чутко уловил какую-то тревогу в настроении девушки.

- Тебе не нравится мой подарок? - спросил он.

Нет, раковина была хороша. Немыслимо закрученная, она переливалась внутри лиловым перламутровым сиянием. Тогда Монк принялся выпытывать причину грусти девушки, и она рассказала, что ночью Чиварис опять задыхался от кашля, от доктора отказался, а утром она нашла у него под подушкой платок, замаранный кровью.

Монк растерянно молчал, не зная, что сказать, как утешить.

- Я очень люблю отца, - сказала Икинека, - а в жизни все так неожиданно...

- Ты не волнуйся, - сбивчиво заговорил Монк, - скоро я буду заканчивать учебу... тогда мы будем рядом. Ведь мы же как брат и сестра.

Он осторожно обнял ее за плечи, и вдруг сломалась преграда между ними. Они вновь на какой-то миг обрели утраченную с годами искренность, почувствовали себя близкими и родными.

Икинека прикосновением руки попросила обождать в исчезла. Монк остался в растерянности. Вскоре девушка вернулась и протянула расшитый бархатный чехольчик.

- Возьми, пожалуйста, эти очки.

- Зачем, ведь я хорошо вижу!

Икинека рассмеялась: - Бери, я три года работала над ними. Когда посмотришь сквозь них, все черное и гадкое из жизни вмиг исчезнет.

- Но в жизни и без того все хорошо. Нет, я не возьму...

Монк решительно отодвинул подарок, и чехольчик от неосторожного движения упал на пол. Икинека вскрикнула, но было уже поздно, под ногами весело поблескивали розовые осколки.

Монк опешил и, чтобы как-то повиниться, молча погладил плечо девушки. Икинека подняла глаза, no в них не было сожаления о потере драгоценной вещи.

Монк увидел взгляд, который невозможно описать, потому что так смотрят на нас лишь один раз в жизни.

Он ничего не соображал, не успел даже о чем-то подумать, как вдруг ощутил теплое дыхание у щеки. Кто из них первый сделал шаг навстречу, трудно сейчас сказать. Но тот миг больше не повторился.

VI

Скала, преградившая вход в Бухту Спокойной Воды, в момент падения подняла высокую волну. Она мощным плугом распахала дремотно-голубую равнину гавани, словно проверяя, что же будет захоронено здесь на вечные времена. Посыльная Катастрофы покачнула лишь небольшую моторную шхуну. Случай распорядился, чтобы в бухте остался именно этот одинокий корабль. Так "Глобус" стал нелепым памятником былой морской славы Ройстона.

В тот день Дакет сделался седым. Прежде он считал себя богатым человеком, у неги был сын и была моторная шхуна "Глобус". Мальчуган обещал уберечь от одиночества загрубевшее сердце, а корабль хорошо помогал очищать душу от горечи и тоски по несостоявшемуся человеческому счастью, ведь Мэри умерла совсем рано, Монк даже не помнил мать С тех пор, когда Дакет собственноручно насыпал холмик на ройстонском кладбище, он старался меньше бывать на остывшем берегу. Слишком все напоминало здесь о той, которую вдруг полюбили боги и забрали к себе.

Монк с малых лет стал путешественником на "Глобусе". Вначале агукал в деревянной колыбельке, подвешенной к потолку каюты, И не материнская рука, а море баюкало его, и он быоро засыпал под шорох волн и топот ног над головой. Потом как-то незаметно подрос, окреп и стал полноправным членом команды.

Когда отец с сыном уставали от походной жизни, они самым коротким путем возвращались в Бухту Спокойной Воды. Отмыкали дом, топили печь сухими дровами, чтобы прогнать нежилой дух, отсыпались, отогревались. Заходили друзья отца, соседи; разговоры, застолье, суета... Все это скоро наскучивало Дакету, и вновь закипала вода за кормою "Глобуса".

Дакет никогда не работал морским перевозчиком.

Он не любил спешить из порта в порт, следуя чужой воле. Каждую весну Дакет набирал на корабль отважных и крепких парней в отправлялся на Север, к берегам Холодной Земли, промышлять морского зверя. Или снаряжал невода и начинал охоту в южных широтах за стремительной скумбрией. В Дакете жила вечная охотничья страсть. Он умел незаметно подкрадываться к тюленям, подчиняясь своему чутью, находил богатые рыбные косяки. Азарт состязания с природой управлял всей его жизнью.

Но ничто не возбуждало так существо владельца "Глобуса", как новые, неведомые места. Будь это вулкан на маленьком пустынном острове или тропический архипелаг, где живут люди-карлики. Эта страсть капитана скоро обнаруживалась, но матросы не роптали, когда корабль неожиданно, без всяких на то причин, менял курс и спешил в неведомое. Они сами знали, что лучше всякого рома будоражит кровь полоска незнакомой земли на горизонте. Некоторые снисходительно считали Дакета чудаком, авантюристом, отшельником, даже неудачником, а он всю жизнь искал неведомую землю Утросклон - сладкую пристань беспокойных грез и несбыточных надежд. Но маленькое суденышко - не более чем пылинка, странствующая по безбрежной равнине Океана. Старый Дакет понимал это, и потому на всю оставшуюся жизнь видел себя в плену неустанного поиска призрачной и счастливой страны. Был смысл, а значит, мотор верной шхуны звучал для него как прекрасная музыка.

И вот гул падающей скалы, корабль, заживо погребенный в бухте. Как все нелепо! Дакет состарился за один день, сгорбился и почти не разговаривал. Команда разбрелась по свету, на шхуне остался лишь моторист Бильбо.'Маховики судовой машины по тактам отстучали ему долгую жизнь, и вдруг выяснилось, что крохотная каморка на "Глобусе" - единственное прибежище для старика. Да и не мог моторист оставить капитана и друга в беде. Они подолгу сидели молча на затихшей шхуне, Дакет и Бильбо, курили крепкий табак и бережно хранили свое прошлое.

От такой жизни Дакет высох, как рыба, выброшенная на берег. Умирая на шхуне, он позвал. Монка, Долго смотрел в потускневшие глаза сына. Многое хотелось ему сказать, но он боялся выказать тревогу за будущее Монка и подорвать тем самым у мальчика еру в себя. Со слезами на глазах старый умирающий отец понимал, что уже ничем не может помочь сыну идти дальше по жизни. И эта тревога за Монка, остающегося в большом мире одиноким и беззащитным, все сильнее сжимала стальными пальцами его уставшее сердце. В несколько отрывистых фраз Дакет вместил все, о чем не успел сказать сыну за многие годы.

- Как жаль. Будь все иначе, я бы еще протянул. Тебе трудно будет без "Глобуса", я знаю. Но все равно, не теряй надежду. Утросклон есть, и ты обязательно найдешь... Я всю жизнь шел к нему, и, наверное, в этом было мое счастье...

С тех пор, как Дакет навечно закрыл глаза, минуло полтора года.

VII

Люди покидают землю и уже ни в чем не испытывают нужду. Зато живым нужно с честью проводить усопших на далекий берег Небытия и показать, что из жизни ушел не кто-нибудь, а человек. Ради этого и придуманы венки, цветы, ленты, гробы, памятники, ограды, склепы и тому подобные принадлежности. Чтобы не было нужды в таком печальном товаре, муниципалитет Ройстона устроил небольшую мастерскую по изготовлению погребальных предметов.

Маленький деревянный домик на четыре окна находился в глухом углу городского кладбища. Длинный верстак занимал почти все пространство в цехе, где работали четыре мастера печального ремесла. Среди них был Фалифан. Сейчас он ловко вырезал ножницами фигурный металлический листок. Обрезки жести падали к его ногам с капельным звоном - так тихо было в мастерской.

Сосед Фалифана, косматый чернявый молодец неопределенного возраста, тучный, как куль с мукой, насупившись и высунув язык, припаивал к железному листу проволоку-веточку. Другой подельник, точная копия косматого, соединял эту железную поросль воедяно. И уже четвертый, совершенно лысый, с носом, похожим на банан, красил содеянное зеленой лаковой краской. Его звали Дозо, он был здесь старшим.

Дозо аккуратно обмакнул кисть в корытце с краской и сердито взглянул на Фалифана.

- Ты что-то сегодня много выкрутасничаешь, - проскрипел он, - форма должна быть строгой, работай под лавр.

Фалифан отложил ножницы и презрительно ухмыльнулся: - Что ты мелешь. В Ройстоне не растет лавр.

Начиналась обычная перепалка. Близнецы Люм и Дюм прекратили работу и приготовились к веселой забаве.

- А я говорю, листья нужны попроще. Нечего это.., выкрутасы... того... - упрямо бубиил Дозо.

Люм и Дюм прыснули со смеху.

- Я делаю то, что вижу каждый день: березу, клен, дуб, - не соглашался Фалифан. - Правда, есть еще тополь, липа, у них простые листья, но, дорогой Дозо, ты хотел бы спать вечным сном под липовым венком?

Люм и Дюм уже давились от смеха. Дозо рассвирепел, шикнул на смехунов, но гнев его был не опасен.

По всему было видно, что Дозо отделывался пустыми угрозами, чтобы хоть внешне уберечь свое достоинство и авторитет.

- Лучше всего ель, - сказал Люм. Он не хотел, чтобы представление так быстро кончилось. Брата тyт же поддержал Дюм. - Помните, когда хоронили начальника почты, нам ваказали еловый венок. Это был не венок, а картинка!

Дозо ничего не нашел возразить, сам он умел только красить, да и то плоховато. Но надо было последнее слово оставить за собой.

- Хватит разговаривать, работайте, - прикрикнул старший.

Фалифан принялся вырезать, как ни в чем не бывало, новый кленовый листок, но в этот момент у порога раздался знакомый густой бас протоиерея Гарбуса.

- Мир дому сему, - рявкнул толстяк в добротнойрясе, с густою желтою бородой, красными висячими щеками и таким же красным набрякшим носом. Служба в церкви только что закончилась, но пахло от святого отца отнюдь не ладаном.

Ему почтительно улыбнулись, а Дозо дважды помотал головой, цепенея от страха. Гарбус не любил его, и он знал об этом. Вот и сейчас священник нехорошо смотрел в его сторону.

- Я слышу, ты потребляешь глас свой, дабы определить власть свою? Заруби на носу: "И не называйтесь наставниками, ибо один у вас Наставник Христос". Неужели трудно уразуметь? Поганец какой!

Хмельной протоиерей плюнул в угол и отвернулся.

Дрзо трясущейся рукой перекрестился и съежился. Что еще на уме у этого святоши?

Гарбус икнул и накрыл толстым задом табурет рядом с Фалифаном. Собственно, к нему он пришел.

Обычно они подолгу беседовали здесь, в мастерской, и для Дюма и Люма это было еще одно замечательное зрелище. Правда, хохотать они не осмеливались, зато имели повод для безделья. А если учесть, что обитель протоиерея находилась поблизости от мастерской я ваходил он почти каждый день, то можно представить, как радовались ему близнецы.

В мастерскую Гарбус начал заходить не случайно.

Причиной тому были загадочные и таинственные обстоятельства, которые он и сам не мог объяснить. О них стоит рассказать.

Однажды, перечитывая Новый Завет, священник засиделся допоздна. Захлопнул, наконец, книгу и решил подышать вечерней прохладой. Вышел во двор, почесал бок, зевнул, и как раз в этот момент случилось нечто удивительное. То ли за день Гарбус набрался хорошенько смородиновой настойки или сказалось действие только что прочитанного Евангелия, но вдруг он отчетливо увидел, как на небосводе колыхнулась звезда. Она не падала, не мигала, а медленно проплыла над верхушками деревьев и остановилась в аккурат над крышей мастерской погребальных принадлежностей. Такая же блуждающая звезда указала волхвам место рождения Христа. Гарбус осенил себя крестным знамением и поспешил убраться от греха.

Едва дождавшись утра, протоиерей вошел в дом о четырьмя окошками и узнал, что как раз вчера там стал работать Фалифан. C тех пор Гарбус поставил себе цель - узнать, кто такой этот хромоножка. Изо дня в день являлся святой отец в мастерскую, занимал осторожными разговорами Фалифана, но кроме неглупого собеседника ничего необычного в нем не открыл.

Гарбус тщательно маскировал свою потаенную цель.

Вот и сейчас, усевшись рядом с Фалифаном, он хитро заглянул ему в глаза и пустил пробный шар.

- А скажи мне, дружок, что есть это такое? - весело спросил протоиерей, указывая на узорные жестянки, разбросанные по верстаку.

Фалифан решил подсмеяться над пьянчужкой и, напустив на себя серьезность, стал уважительно объяснять:

- То есть труд мой, святой отец, свободный для меня и радостный для других, веруюших и неверуюГцих, живых и усопших, потому как...

Гарбус скривился, икнул и замахал руками:

- Мелет, сам не ведая что. Не зря сказано: "Язык Неудержимое зло, и никто из людей укротить его не может..." Ну, ладно, - смилостивился Гарбус, - прощаю тебя по молодости, но впредь думай над словом своим.

Люм и Дюм подмигнули друг другу - начиналось.

- Так в чем же я не прав, батюшка? - лукаво улыбнулся Фалифан.

- Никогда и никому не говори, что труд твой бесКорыстен...

Это уже было интересно. Дозо, который собирался было украдкой пнуть близнецов-бездельников, напрягся в ожидании прелюбопытных уразумений. Фалифан стал скручивать в трубочку начатый листок и обратился к Гарбусу:

- Чтобы раз и навсегда покончить с вашим заблуждением, скажу на память из того же Священного Писания, если не совру...

- Стой! - оборвал протоиерей. - Повремени. Позволь я угадаю, что скажешь ты из завещания Господнего.

- Сомневаюсь, достопочтенный Гарбус. Предубеждение и заблуждение плохие советчики. Я живу в соответствии с заветом вашего Христа: "Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и там же воры подкапывают и крадут".

Дозо после этих слов сдавил обеими руками свою Лысину, чтобы впустить в голову смысл заковыристого разговора. Люм и Дюм заметили его растерянную физиономию и опять, напару, зашлись в беззвучном смехе. Протоиерей шлепнул о верстак тяжелой ладонью и погрозил дуракам пальцем. Сам же с удовольствием подумал о своем собеседнике, ибо тот, как по заказу, подводил беседу к нужному руслу. "Только не спешить", - остерегал себя Гарбус.

- Похвально, друже, похвально, что ты знаешь столь проникновенные слова. Кусок хлеба, но без масла, не вино, а вода. Так?

- В общем, да, - согласился Фалифан. - Накопительство мне чуждо, ибо заботиться о завтрашнем дне, значит, взваливать на плечи дополнительную ношу. Я хочу идти налегке. Мещанин же похож на верблюда с тремя горбами.

- Охотно соглашусь, - приветливо улыбнулся Гарбус, - но Значит ли, что мещанство, о котором ты заговорил, суть вещи, злато, чревоугодие? Всякий ли сытый - филистер, а каждый голодный - герой или мыслитель? - Священник засмеялся: - Ты, Фалифан, либо очень хитер, либо не знаешь, что есть суть мещанства. Я верю, что чрево твое не знает излишеств, и дух твой не спит обывательским сном. Но ежели желаешь совершенства своего, избавиться от пороков, кроме меня, друже, никто тебе не поможет. Тебе нужно понимание как помощь, и я дам тебе это. За время, что знаемся мы, я, кажется, сумел постичь твою душу.

Протоиерей замолчал и выжидательно посмотрел на Фалифана. Тот напряженно думал, ожидая новых слов.

- Что же ты не удивляешься, сын мой? Это же так знатно - понять человека! Твоя судьба, не скрою, давно привлекает меня, С тех пор как я тебя узнал. Будь иначе, я каждый день откупоривал бы на одну бутылку больше и не ходил бы сюда.

Люм и Дюм стосковались по веселому и просительно заржали. Гарбус в бешенстве принялся искать что потяжелее, чтобы швырнуть в глупцов. Ему помог Дозо. Визгливым криком он прогнал близнецов .....

- Вы мне льстите Гарбус, не пойму даже, чем заслужил... - без улыбки произнес Фалифан, и в глазах его сверкнул какой-то тревожный огонек.

- Не льщу, дорогой мой, а храню в душе свой интерес к тебе.

Дозо от удивления выпучил глаза и распустил губы. Уважать этого наглеца? За что? Бедный мастеровой проклинал свой слабый ум, который ничего сейчас не мог понять. Но не слушать такой завлекательный и откровенный разговор он не мог.

Гарбус уперся ладонями в колени и внимательно посмотрел на Фалифана.

- Сейчас я скажу главное. Подобно тому, как Мария родила от Святого Духа Господа нашего, а Иосиф нарек ему имя - Иисус, так и среда обыденная породила тебя, Фалифан. Не учения, не книги и умствования, а среда. Но если Господь Бог на свет появился, чтобы освободить людей свеих от грехов, ты, Фалифан, зачат грехом во чреве мирском. Не перебивай. Я не виню тебя, а, как уже говорил, почитаю за редкостность. Ибо первый ты такой, с кого новые люди пойдут...

В тот же миг в комнате раздался протяжный стон.

Это несчастный Дозо, в ужасе от услышанного, стал валиться на бок и грохнулся на пол вместе со стулом.

- Фу, дурак! Никак не поговорить. - Гарбус в отчаянии выругался и стал уходить. Возле двери его настиг Фалифан. Он был бледен и сильно сжал руку протоиерея.

- Я верю каждому вашему слову, но о чем вы хотели сказать?

Гарбус обернулся и строго посмотрел на юношу:

- О сытых трутнях. Это кризис духа людского - поменьше дать, побольше взять. Ты - новая отливка старого порока.

- Как это?

- Дa, да, ты не глуп, и знаешь, что настоящие ценности в жизни - это не жирный кусок на золотом блюдце. Книги, музыка, зрелища, общение с разумными, разговоры о бытии, о душе человека - вот твой мир. И ты все-таки потребитель! Копишь то, чему цены нет, что ее измеришь деньгами: разум и знания, добытые веками. Эта пища приятней зажаренной индейки или копченого окорока. Но что отдашь ты взамен братьям по крови? Эти погребальные венки, творить которые удел слабоумных? - кивнул протоиерей на подымающегося Дозо. - Или речи твои? Но ты не Господь, чтобы творить чудеса одним лишь словом. Подумай...

Гарбус исчез, прикрывшись таинственной дымкой слов.

VIII

Фалифан долго бродил по пустынному кладбищенскому парку, пробирался по рыхлому снегу мимо старых деревьев и могил, как по лабиринту, из которого нет выхода. Когда ноги перестали повиноваться ему, он нашел в укромной аллее скамейку. Здесь можно было собраться с мыслями и передохнуть.

Слова протоиерея не выходили из головы. Впервые Фалифану так открыто заявляли, что он бездельник, трутень и паразит. Ну, хорошо, был бы какой-то недоумок, чьи суждения можно пропустить мимо ушей или осмеять, но Гарбус... Священник слишком опытен и умен, чтобы бросаться нешутейными словами.

Неспроста так задел Фалифана разговор с протоиереем. Он и вправду иногда ощущал себя пустым, мертвым человеком, безвкусным и ненужным, как мякина подсолнуха. Чувствовал, но никогда в этом не признавался себе. Что может быть страшнее, чем осознание своей никчемности? "И все-таки этот Гарбус сумасброд, - думал Фалифан. - Обыкновенный сумасброд и пьяница. А пьянство - это тоже бессмысленное существование. Так что все его заявления о пустой, никчемной жизни - не более чем крик его собственной души. Вот так-то, Гарбус, надо закусывать!" Осудив священника, Фалифан почувствовал, как полегчало на душе, и тут увидел в конце аллеи знакомую фигуру Монка. Фалифан мало обрадовался приятелю. Сейчас так хотелось побыть одному. С плохо скрытой досадой Фалифан пожал протянутую руку.

- Под сенью дерев и печальных надгробий он мечтал... - рассмеялся Монк и присел рядом.

Фалифан с интересом разглядывал Монка. Он заметил, что тот хотя и весел, но чересчур суетлив. "Э-э, да ты чем-то озабочен", - лениво подумал Фалифан, но расспрашивать не стал. Ему сделалось скучно.

Монк еще немного покуражился над странным уединением друга, его мрачным видом, но, не получив ответа, умолк. Заготовленный запас веселья иссяк. Да, собственно, не веселиться пришел к другу Монк.

Фалифан теперь уже искоса поглядывал на товарища, украдкой зевал и думал о том, как относит их друг от друга течение времени. Учеба, которая связывала их прежде, прошла, откипели они в этом котле, и сейчас каждый из них купается в своем соусе.

- У тебя, что ли, неприятности? - спросил наконец Фалифан.

Монк засмеялся: - Неприятности... Целое горе, дружище. Если б не добрые люди, я бы еще вчера умер с голоду.

- Что так?

- Очень просто. Деньги кончились, ВД Бирже отказали. Хоть топись!

- Это скверно, - пожевал губами Фадифан. -Я ничем не могу тебе помочь, сам понимаешь, какие мои миллионы. А тебе сейчас нужно что-то конкретное, материальное.

- Ни в коей мере, - испугался Монк. - Какие деньги! Я ведь по старой дружбе, так... Поговорить, подумать вместе, может, что-нибудь придумаем. Как жить дальше, черт его знает...

Фалифан не удержался и расхохотался.

- Как жить, как жить, - повторял он, смеясь. - Да знаешь ли ты, сколько людей на свете ушло в могилу с этим вопросом? Ха-ха-ха! Но даже их ошибки не учат нас ничему, потому что разное время, разные люди, и каждому надо прожить только свою жизнь.

Монк поморщился от таких азбучных истин. Фалифан собрался было долго и много рассуждать на эту тему, но, заметив кислую физиономию приятеля, передумал.

- Впрочем, есть выход, - стал он поворачивать разговор к концу. - Очень простой. Надо хотя бы раз поднатужиться и постараться понять, чего же тебе все-таки надо. Если деньги - иди ворочай кряжи, копай руду. Карьеру? Стучись во все двери, авось где откроют...

Монк с насмешкой смотрел на Фалифана. Примерно то же самое слышал он на Бирже от Крокена.

- Все?

- Все.

- Маловато ты мне отпустил, - раздраженно заметил Монк, - карьеру да деньги. Ну а для себя что ты оставил?

- Что оставил, то оставил, - лениво отмахнулся Фалифан.

- Свободу?

- Да, свободу! Человек моих убеждений счастлив лишь тогда, когда может делать что хочет.

Такое заявление рассмешило Монка.

- Неужели, чтобы плести жестяные венки, нужна большая свобода?

- Нет, чтобы быть вольным, нужно делать эти жестяные венки.

Фалифан побледнел от негодования. Многое мог бы он объяснить этому кретину о свободе духа, независимости от чьей-либо воли, но промолчал и резко поднялся, не замечая боли в ноге.

- На что же ты тратишь свою вольную жизнь? - не отступал Монк.

Но Фалифан не слушал его. Он бежал по аллее, делая гигантские выпады здоровой ногой, словно пытался кого-то затоптать.

Монк не стал отчаиваться, что не удалось поговорить с Фалифаном по душам. Он привык к самым неожиданным выходкам товарища и великодушно прощал их, потому что искренне уважал и понимал Фалифана. "Ему и так несладко жить в своем гордом одиночестве, а тут еще я... - рассуждал Монк. - Да и что толку в пустых разговорах, все равно мне никто не поможет".

Он вышел на набережную. Глазам открылась бухта, и Монк по привычке посмотрел в сторону причала, где стоял "Глобус". Сегодня шхуна не казалась одинокой и заброшенной. Может, потому, что в небе было много свети и вода бухты сияла приветливой голубизной. А может, оттого, что над "Глобусом" уютно курился белесый, почти невесомый дымок. "Бильбо, наверное, затеял стряпню", - подумал Монк и улыбнулся. Он представил старика, невысокого и крепкого еще, с длинными мускулистыми руками, узловатыми пальцами и бесцветными от старости глазами под мохнатыми голубыми бровями.

Монк вспомнил, что давно не навещал Бильбо, и ему захотелось обрадовать старика. Он живо представил, как станет хлопотать и суетиться старый моторист, как будет размахивать руками, не находя слов от радости. И ему самому тоже захотелось посидеть и погреться возле убогого камелька Бильбо. "Старики, наверное, надежные друзья, - подумал Монк, - и способны многое прощать, лишь бы не сдаваться одиночеству в плен".

По старым доскам трапа Монк вошел на корабль, сбежал по крутой лесенке, будто провалился, во чрево шхуны и оказался в крохотной каюте моториста. Опасаясь выпрямляться в полный рост, юноша переступил порог и, к удивлению своему, увидел, что затворник Бильбо не один. За крохотным одноногим столом, намертво привинченным к полу, на откидной лежанке старика, заправленной бесцветным одеялом, сидел Грим Вестей, бывший штурман "Глобуса".

Сколько же не видел его Монк? Полгода? Год? Он нисколько не изменился. Загорелое, продубленное соленым ветром на веки веков лицо, светлые волосы редкими ручейками растекались по голове. Нижняя губа, как всегда, была слегка оттопырена, и казалось, что вот-вот с уст Грима слетит легкое, веселое словцо.

Этот человек с. широко раздавшимися плечами и открытым честным взглядом многие годы был надежной опорой капитана Дакета в его морских похождениях. Как никто другой, Грим Вестей в любую погоду мог определить точное местонахождение корабля, наилучшим образом проложить курс. Многие капитаны хотели бы иметь такого знающего и дельного морехода, но Грим, случайно попав на "Глобус", остался верен одному этому кораблю. Он полюбил капитана Дакета, неисправимого чудака и авантюриста, который с веселой усмешкой, будто иголку в стоге сена, искал неведомый никому Утросклон.

"Что может быть заманчивей для штурмана-бродяги, чем поиски волшебной страны, не отмеченной ни на иной карте", - говорил часто Грим и предлагал Дакету новые маршруты дальних странствий Так полно и счастливо неслась жизнь славного моряка Грима по волнам бескрайнего и мудрого моря, навстречу прекрасной мечте. Но боги где-то в своей вышине посовещались к решили, что слишком безбедно живет этот человек на земле.

Горе свалилось на Грима в один год, когда стала пухом земля для его стариков, когда любимая Клора то ли от отчаяния, то ли от усталости убежала догонять свое призрачное счастье с каким-то карабинером, оставив Гриму трех дочерей и запушенный дом. Так грубо и жестоко берег призвал к себе Грима. Это случалось незадолго до того, как. завалило вход в бухту.

Грим Вестей уходил с "Глобуса" тихо и виновато, будто пойманный вор, нет, наоборот, как человек, у которого украли спокойствие, уверенность в мечте.

И все же сильных людей не сломить никакими невзгодами. Грим это доказал. Чтобы заглушить боль сердца, он выбрал самое тяжелое ремесло в Ройстоне - пошел на рудник ломать камни под землей. Среди многих несчастных и обездоленных, которые, как кроты, копались во чреве земли, он не потерялся, не растворился во мраке, а, наоборот, принес людям веру в то, что они - люди и что жизнь - удивительная штука, нужно только правильно ею распорядиться. Вокруг него сплотились рудокопы, он стал мудрым вожаком человеческой стаи, которая до поры ушла под землю, чтобы в одно прекрасное время вынести на поверхность свет грядущей свободы своих собратьев.

- Монк, старина! Где ты пропал? - искренне обрадовался Грим, и от его лучистой улыбки на душе Монка стало тепло, как это всегда бывает при встрече со старым другом. Рудокоп тискал в объятиях парня, а Монк припал к груди этого сильного и надежного человека.

- Будешь с нами пить кофе, - угрюмо сказал Бильбо и достал для Монка глиняную кружку с отбитой ручкой. Старик сидел на высоком табурете, за его спиной, у открытого иллюминатора, пыхтела керосинка, и на сковороде скворчали, румянясь в сале, ломти хлеба.

- Ты прав, Грим, Монк действительно запропастился куда-то, - обиженно пожаловался старик. - А самое главное - он забыл дорогу на "Глобус".

- Бильбо справедливо сердится на меня, - признался юноша. - Я действительно потерялся. Иной раз окликнешь себя: Монк, где ты? А в ответ тишина.

Грим рассмеялся:

- Ты все такой же, Монк, любишь пофилософстврвать, закрутить посложней. Лучше скажи, на что ты живешь, как живешь. А то Бильбо напугал меня, говорит, затворился ты в своем доме, как гребешок в створках.

- Он выучился на свою голову и потерял вкус к жизни, - обиженно жаловался старик. - Это в его-то годы! Ему нужно заниматься мужским делом, а он... Ты бы взял его к себе на рудник, что ли...

Грим Вестей посмотрел на старика, на Монка и ушел с головой в облако трубочного дыма, чтобы собраться с мыслями. Когда сизая завеса развеялась, он, уже приняв решение, испытующе заглядывал юноше в глаза.

- Мне нечем крыть, - развел руками Монк. - Бильбо тысячу раз прав, но что с того... Я остыл вместе со всеми потрохами. Я обленился. Мне не только работать, думать даже лень. Да и не о чем. Эх, если бы "Глобус"... Отец был прав, когда перед смертью говорил, что я его буду...

Монк осекся, заметив косой взгляд старого моториста.

Грим невесело усмехнулся.

- На земле жить труднее, Молк, поверь. Я ее, что называется, изнутри знаю. Но не в море, не под землю надо уходить, а жить на земле, расчищать ее от зла и несправедливости. Смеешься... Ты еще молод, и потому тебе хочется, чтобы уже сегодня было хорошо. Но так не бывает. Ведь когда ты устраиваешь сад, деревья плодоносят не сразу, спустя несколько лет. Я думаю о детях, о нашем будущем. Эх, Монк, ты бы видел моих дочурок. Принцессы. Жаль, конечно, что никогда они не увидят Ройстона таким, какой он был. Но зато они увидят его еще лучшим, очень правильным городом.

- На что же вы надеетесь, Грим?

- Да уж во всяком случае не собираюсь сидеть сложа руки и цокать языком: аи, как нехорошо.

- Ага, значит, бороться? - пошел в атаку Монк. - Бороться, бороться... Только и слышишь. Всю жизнь люди за что-то борются. И борются, борются. И умирают с закатанными рукавами и сжатыми кулаками. И другие после них должны бороться, и так без конца...

- Можно и спокойно жить, - возразил Грим. - Как ты. Сиди себе и сиди в своей норе, дожидайся, пока засохнешь от тоски и голода.

-- Пусть так, зато буду свободным!

- Да никакая это не свобода. Свободен человек только тогда, когда все кругом свободны.

- Что же вы предлагаете, Грим? Реформы, революцию, бунт? Хотите, я сейчас принесу учебник мировой истории, и мы выберем что-нибудь подходящее? - Монк с вызовом взглянул на Грима, но тут же опустил голову, ибо понял, что зарвался.

Грим Вестей как-то вдруг потускнел и, махнув рукой, попросил у Бильбо еще кофе.

Старик налил до краев посудину Грима, а Монку не предложил. Так он выражал свою солидарность с Гримом. Но кофе рудокоп пить не стал. Дрожащими руками он опять стал набивать трубку.

- Ты, конечно, умный малый, - заговорил он отрывисто. - Подожди, не перебивай. Я в себя никак не приду. Ты был другим, Монк. Мне кажется, ты уж прости, - он дружески коснулся плеча, - от знаний человек становится умней, но, оказывается, не всегда это хорошо. Один вопрос к тебе. Если в Ройстоне в один прекрасный день начнется пальба между полицией и рудокопами, где ты будешь?

- Нигде, - не задумываясь Ответил Монк и храбро улыбнулся. - Надо менять не жизнь, а самого себя.

- Это что же, приспосабливаться к той жизни, какая есть?

- Нет, напротив, делать все, чтобы не подчиняться обстоятельствам, чтобы быть честным перед своей совестью. Так живет мой друг Фалифан, так буду жить я. Помните, отец еще говорил, чтобы попасть в Утросклон, нужно жить строго к себе, уважать себя...

- А ты сам веришь в Утробклон? - спросил напрямик Грим.

Монк не стал отвечать. Иногда ему верилось в чудесную страну всеобщего благополучия. Временами же он отчетливо сознавал, что Утросклон - не более чем красивая сказка для чудаков.

- Да, Утросклон... - задумчиво проговорил Трим, не ожидая ответа Монка. - Когда я ушел с моря, я вдруг понял странную штуку - можно искать Утросклон сто лет, выучить наизусть весь океан и так и не найти эту землю обетованную. Куда надежней самому сделать Утросклон там, где ты живешь. Чудесную страну, где вольно дышится всем, где всем правит Справедливость.

Грим Вестей поднял глаза на юношу и чуть улыбнулся.

- Я уже говорил, что не собираюсь сидеть сложа., руки. Но руки мои пока коротки, чтобы добраться до желаемого. Мне нужно удлинить их ровно на длину карабина. Собственно, за тем я и пришел...

- Вот как! - юноша округлил глаза.

- А чего ты испугался? - подал голос Бильбо.Сколько времени ржавеют у нас в сейфе без дела эти железки.

Монк вспомнил, что действительно на "Глобусе" было оружие - карабины, ружья, несколько револьверов, патроны... Когда шхуна стала навечно приписанной к берегу, отец поговаривал о том, чтобы сдать все это хлопотное хозяйство в полицию, да так и не собрался. И вот теперь Грим вспомнил про скромный арсенал "Глобуса". "Неужели дело зашло так далеко?" - подумал в смятении Монк.

- Ты не мальчик, Монк, и я тебе доверяю, - через силу улыбнулся Грим, и Монк почувствовал, что рудокоп волнуется.

Монк медлил с ответом. Его беспокоила тревога, что кто-нибудь узнает, что рабочие получили оружие с "Глобуса", и тогда начнутся серьезные неприятности с властями. В своем сегодняшнем положении Монк никак не хотел этого.

- Что ты думаешь? - рассмеялся Грим. - Все равно полиция рано или поздно вспомнит про оружейку на шхуне. Конфискуют эти хлопушки, и тогда, кто знает, может, пули твоего отца полетят в нас, рабочих.

- Не давите на педаль, Грим, - рассердился Монк. - Оставим отца в покое. Я мальчишка против вас, но позвольте усомниться в вашей затее. Рудокопы не пойдут никогда в горы с оружием в руках. В крайнем случае им подкинут деньжонок, позаботятся о безопасности работ, и на том все кончится.

Грим охотно кивал, он не хотел сейчас спорить, напрасно что-то доказывать, чтобы не сеять лишние сомнения у парня.

- Конечно, конечно, Монк. Все так, ты прав, я прошу дать мне оружие на всякий случай, вроде бы как на хранение. Только и всего. Единственное, чего я хочу, чтобы никто не знал, что хлопушки у меня. Да, я думаю, ты и сам заинтересован...

Монк сразу понял: Грим хитрит, не хочет говорить больше, чем следует. Это несколько задело Монка, но он искренне хотел ему помочь, хотя и не был его единомышленником. И еще подумал Монк, что если уж отдавать кому оружие, то рук надежнее, чем у Грима, не найти.

- Я согласен, - сказал Монк. - Берите, если это для пользы дела.

Грим крепко пожал парню руку, и больше об оружии не говорили.

IX

С "Глобуса" Монк уходил, когда на небе мигнула первая звезда. Очертания города в сумерках расплылись, и Монк шел навстречу Ройстону с пустыми карманами и пустой душой. "Еще один день прожит, и ничего не изменилось", невесело подумал Монк. Но неожиданное часто случается тогда, когда перестаешь верить в чудеса, когда вообще ничего уже не ждешь...

Дома он застал гостя. Монк растерялся, увидев в сумраке комнаты чужой силуэт. Человек затушил сигару, подошел к юноше и представился: - Аллис.

Познакомились. Монк включил элеетричество, Чтобы получше рассмотреть загадочного визитера. Лет тридцати, подтянутый, загорелый, с ухоженными волосами, недурно одетый, он вызывал доверие. Карие глаза его смотрели уверенно и чуть насмешливо.

- Очень рад, - приветливо сказал Монк и умолк, яе зная, что делать дальше.

Аллис заговорил, скрасив тем самым неловкую заминку.

- Я должен извиниться за вторжение, - улыбнулся ан. - Только я постучал, как подошла очень милая девушка и сказала, что вас нет...

- Это Икинека, - уточнил Монк.

- Возможно. Она предложила мне обождать, и я яе стал противиться. На улице холодно, а тут теплая аечь...

- У вас какое-то срочное дело ко мне?

- Я вообще человек дела, - пошутил гость. - И хотя потерял два часа, думаю, не напрасно.

- Отлично, не будем мешкать.

Аллис выразил полное удовольствие. Ему вполне яравилось такое начало, нравился Монк, который с первых же слов показал себя человеком энергичным, по-юношески непосредственным и откровенным. "Этот вилять не будет", подумал Аллис и опустил руку а карман пиджака.

- Вот моя карточка, чтобы с самого начала все было ясно...

Монк осторожно взял лощеный квадратик картона я прочел: "Аллис Клейс, ученый, действительный член Совета Общества Совершенствования Человека".

Юноша вопросительно посмотрел на гостя. Он впервые слышал про такое Общество, но спрашивать не спешил, дабы не выказывать свое невежество. Это чутко уловил Аллис и стал терпеливо и ненавязчиво, даже с некоторой долей изящества, объяснять суть дела. По его словам выходило, что он приехал в Ройстон из столицы организовывать здесь что-то вроде филиала своего Общества. Программа его обширна и разнообразна, но вся работа сводится к общению с людьми, изучению их взглядов, мнений, привычек.

Одним словом, сбор информации.

- Это большая работа, на которую уйдет немало лет, - предупредил ученый. - Затем в Центре специальные службы будут тщательно и кропотливо обрабатывать полученный материал...

- И что будет дальше?

- Дальше? - Аллис вновь подарил Монку свою превосходную улыбку. - Будет составлен обобщенный портрет, даже точнее, модель нашего общества, всех его слоев. Это нужно, чтобы правительство могло своевременно и правильно предпринимать ходы в своей внутренней политике. Ну, что еще... Дело важное и нелегкое, для него мы отбираем самых подготовленных и достойных. Общаться с людьми так непросто... Поэтому наш труд оплачивается весьма недурно.

Здесь Аллис счел нужным прерваться, чтобы дать Монку немного прийти в себя. Предложений ему он пока никаких не делал, и это тоже было не случайно.

Если бы сейчас Монк прикинулся дурачком и спросил, чего же от него хотят, или стал интересоваться жалованьем, то в таком случае он выглядел бы человеком поспешным и неосторожным. С такими качествами он вряд ли мог помочь Аллису.

Монк как будто не придал большого значения услышанному. Он подошел к вешалке и повесил свое пальто. Приглаживая волосы, улыбаясь, он обернулся к гостю и словно старого знакомого, которого не видел много лет, спросил:

- Как вы меня нашли?

Такой поворот вполне устраивал Аллиса.

- Мне помог ваш "Глобус", - охотно отозвался он. - Когда я знакомился с городом, я заметил несоответствие: абсолютно изолированная от моря бухта и одинокое, вполне крепкое судно на воде. Естественно, я подумал, что владелец такой необычной шхуны должен быть человек... непохожий на других и в то же время мужественный и благородный. Вот я и пришел. Кроме того, мне сказали, что вы бедствуете материально, и я решил, что смогу вам помочь.

Аллис умолк и продолжал изучать юношу, как он отреагирует на его лесть? Но Монк был на удивление сдержан и серьезен. С самого начала он почувствовал, что с этим странным гостем нужно быть предельно осторожным.

- Я хочу сделать предложение, - объявил Аллис. - Вы можете поступить к нам на службу. Мне кажется, вы, Монк, из тех людей, какие приносят пользу везде. Вам можно доверить важное дело, я вижу это. Вам по силам нести это тяжелое, но благородное бремя - служить благополучию человека.

Монк по-прежнему не проронил ни слова, хотя был убит наповал. "Ну и ну, - думал он. - Это либо дьявол, который заглянул мне в душу и теперь соблазняет, либо мне неслыханно повезло". Юноша даже вспотел от волнения.

- Ей-богу, - распалялся Аллис, - на такой алтарь стоит положить весь свой ум, здоровье, честь, веру... даже жизнь без остатка. Вдумайтесь, Монк, какое это высокое предназначение, служить Делу - совершенствованию человека.

У Монка перехватило горло, он с трудом глотнул воздух и осторожно спросил: - Вы- не опасаетесь переоценить мои скромные способности?

-. Думаю, что нет. - Аллис достал платок и высморкался. Этим прозаическим жестом он хотел вернуть. Монка из заоблачных высей на землю. Когда человек верит в смысл и необходимость идей, которым служит, можно смело сказать, что именно здесь предельно разовьются его способности. Я думаю, вы вильно понимаете задачи нашего Общества?

- Да, да, - поспешно согласился Монк, - еще бы! Ничего почетнее и благороднее не может быть, чем совершенствование Человека.

- Значит, согласны?

- Да, - горячо подтвердил Монк.

- Отлично!

С этими словами Аллис торжественно вручил юноше нераспечатанную пачку кредиток.

- Здесь триста филонов.

- Но я еще ничего не сделал, - возразил Монк и подозрительно покосился на деньги. Все, что происходило сейчас, так было похоже на сон, что Монк стал подозревать какой-то подвох.

- Не беспокойтесь. Наша служба... то есть наше Общество, платит обычно вперед. Возьмите, это жалованье за полмесяца.

Монк робко взял деньги и посмотрел в глаза своему новоявленному шефу.

- Какая сейчас моя задача?

"Ну, умница парень". Аллис оживился, по-приятельски похлопал Монка по плечу и сразу перешел на "ты".

- Чтобы войти в наше дело, потребуется некоторое время. Я дам тебе на первый случай простецкое задание...

Монк приготовился внимательно слушать, но Аллис не спешил. Он достал сигару и, раскатывая ее между ладоней, стал прохаживаться по комнате.

- Есть большая категория людей... - неторопливо начал Аллис. - Это старые и слабые люди, не занятые важными трудами, но еще бодрые и неутомимые. Они довольствуются, как правило, скромным образом жизни. Одним словом, положение их сложное, а мы мало о них что знаем. Наше Обшеcтво должно пробел ликвидировать, чтобы правительство могло сделать правильные выводы и улучшить их образ жизни. Нужно выяснить, чем "дышат" старики. Чего они хотят, на что надеются, в чем нуждаются, о чем помышляют...

- Но людей, о которых вы говорите, действительно великое множество. Чтобы встретиться с каждым в Ройстоне...

- Ты недооцениваешь наши возможности, - улыбнулся Аллис. - У нас много агентов, то есть специалистов. Тебе поначалу лучше взять кого-нибудь из твоих знакомых. К примеру, моториста с твоей шхуны. Кто он такой, с кем общается, что ему надо? Вот и узнай. Это непросто, но я торопить не буду. В нашем деле поспешность вредна и неуместна.

- Я понимаю, - кивнул Монк.

- Вот наш фирменный бланк. - Аллис положил на стол отпечатанную в типографии бумагу. - Нужно заполнить каждую графу. Там все указано, это тебе поможет.

Гость взглянул на часы.

- Мне пора. Желаю удачи.

Аллис с нежностью посмотрел на Монка и крепко пожал ему руку.

Теперь, имея кучу денег; и не случайных, а надежный заработок, Монк приобрел уверенность в завтрашнем дне и полный душевный покой. Большие дела, которые, по словам Аллиса, ожидали впереди, вполне соответствовали его благородным помыслам и утешали юношеское тщеславие. "Иначе и быть не могло, - рассуждал счастливый Монк. - Жизнь так обширна, и в ней всегда есть подходящее место для каждого человека. Надо только подождать, и желаемое само найдет тебя". Неожиданная встреча с Аллисом была лучшим доказательством тому.

На следующее утро Монк опустошил окрестные продуктовые лавки, накупил гору лакомых вещей, по которым так соскучился, и, нагруженный корзинками, свертками и пакетами, заявился в дом Чивариса. Нужно было немедленно поделиться с кем-то своей радостью, и Монк поспешил к соседям, как в свой собственный дом, где ждут мать, отец и сестра.

- Что я вижу, Монк! - всплеснула руками тетушка Марталеза. - Ты похож на разносчика из бакалейной лавки. Откуда все это?

- С неба. С неба свалилось на мою бедную голову, - рассмеялся Монк. Придержите-ка, пожалуйста, дверь...

Он прошел в комнату, вывалил всю снедь на стол и устало помахал руками.

- Еле донес. Будем пировать.

На шум вышел Чиварис в тапочках на босу ногу.

Икинека была уже возле Монка и с испугом глядела на все эти дорогие сыры, копчености, фрукты и сладости.

- Откуда?

Монк довольно хихикал и загадочно молчал. Чиварис спустил со лба очки на нос и внимательно посмотрел на юношу.

- На грабителя он не похож. Наследства ждать ему неоткуда. Значит, заработал.

- В самую точку, дядюшка Чиварис. Теперь я пря деле. Да при каком!

- Хорошо, хорошо, потом, а сейчас будем накрывать на стол. Хотя, честно говоря, надо быть обжорой, чтобы съесть хотя бы половину всего этого. Но мы ведь отмечаем твой праздник, Монк? Все правильно. Пока женщины хозяйничают здесь, посидим в моей келье, поговорим. Я давно уже не видел тебя...

Они прошли в комнату Чивариса и сели рядышком на аккуратно заправленную кровать. Увидев аптечные склянки на тумбочке, Монк покачал головой:

- Опять вы подружились с докторами.

- Нет, что ты. Они сами пристают ко мне, а я, сам знаешь, не могу отказать, - лукаво усмехнулся Чиварис, потом добавил уже серьезно: Пустяки, давление. Это старческое. Ты лучше о себе расскажи.

- О-о, это похоже на сказку, - восторженно вздохнул Монк и рассказал про свои последние неудачи, про загадочного гостя и Общество Совершенствования Человека. Чиварис внимательно слушал и, когда Монк закончил, спросил удивленно: - Неужели от тебя нужно так мало - заполнить анкету на Бильбо?

- Нет, конечно. Мне придется много, очень много встречаться с людьми. Это Аллис для начала дал мне что полегче, чтобы я освоился.

- Этот Аллис... Икинека видела его ненароком... Она говорит, что у него черная душа.

Монк рассмеялся:

- Икинека будто святая, все насквозь видит... Хотя, признаюсь, большой симпатии Аллис и у меня не вызвал. Он постоянно держится в отдалении, чего-то недоговаривает. С ним непросто себя чувствуешь... Ну да это первые впечатления.

- Я не хочу влезать в твои дела, сынок, но попрошу - ты не слишком откровенничай на этой бумажке. Кто знает, кому попадет она в руки? И вместо помощи она может принести Бильбо неприятности.

Монк промолчал. Он считал неуместными такие необоснованные подозрения. "Толком не разобрался, а уже дает советы", - нехорошо подумал он о старике.

- Нe сердись. Не мне тебя учить. Я очень рад за тебя, Монк, что ты, наконец, нашел дело по душе.

- Да, дядюшка Чиварис, - благодарно улыбнулся юноша. - Я вновь ощутил вкус жизни, мне хочется горы свернуть, и я знаю, что у меня хватит на это сил.

- Конечно, конечно, - согласился Чиварис, - ведь гы получил хорошее образование... Кстати, давно хотел тебя спросить, как устроились твои товарищи, с которыми ты учился?

- Они не жалуются на судьбу, - злорадно усмехнулся Монк. - Работают чиновниками, коммерсантами... Один пристроился рубщиком мяса в ресторан и ни о чем другом не мечтает. Уже купил себе автомобиль... Есть такие, которые нигде не работают. Живут спекуляцией, торговлей запрещенными товарами... В общем, каждый чего хотел, то и нашел. Это мы только с Фалифаном бредем в потемках к высокой благородной цели. - Монк засмеялся. - Он делает погребальные принадлежности и верует, что его ум, способности когда-нибудь пригодятся. Ну, а я теперь при важном деле. Общеcтво Совершенствования Человека - это не шутка...

- Очень хорошо, Монк, очень хорошо. Я рад, что нам на смену придете вы с Фалифаном, - признался Чиварис. - Сам я не сильно грамотный, ты знаешь... Всю жизнь работал в своей мастерской, делал то, что хотел делать, всегда точил стекла для очков. Не бог весть какое занятие... Но не подумай, что я не хотел сделать людей лучше. Если не думать об этом, а только работать для удовольствия или чтобы прокормиться - грош тебе цена. Не знаю, удалось ли мне это... Не знаю. Но такая цель всегда правила мною, когда я садился за шлифовальный круг.

- У нас все готово! - раздался из комнаты веселый голос Икинеки.

Они поднялись. Чиварис взял за локоть Монка.

- Не изменяй себе, мальчик, - сказал он, будто прощаясь, - не сворачивай со своего пути, и тогда ты не зря проживешь на земле.

Это отеческое напутствие тронуло Монка и согрело ему душу. И когда он увидел великолепный стол, накрытый в честь его радости, он уже не чувствовал голода, он был сыт искренним общением с Чиварисом.

Но эта гастрономическая суета на столе, которую он сам себе заказал, обозначала праздник, и нужно было теперь држдаться его конца. Монк на секунду замешкался в дверях, настраиваясь на нужный тон, затем, бодро потирая руки, прошел к столу и, став во главе, возле большого блюда с заливным поросенком, объявил; - Прошу всех к столу!

Тетушка Марталеза молча подошла и поцеловала его в обе щеки. Монк не сумел сдержать слез и сел, низко опустив голову. Впервые за все время он пожалел, что у него нет дома, где близкие люди помогают Друг другу жить на земле.

- Налейте мне шипучего вина! - попросил с улыбкой Монк и поспешно запил свое одиночество хмельной влагой. .

XI

Увидев друга, Монк чуть не подпрыгнул от радости.

- Очень хорошо, что ты пришел! Тут такие дела, такие дела! Я как раз к тебе собирался, вот только хотел доделать... - Монк кивнул на разграфленную бумагу.

- Что это? - лениво спросил Фалифан.

Монк не спешил открываться. Он приготовился свалить приятеля наповал удивительными новостями, а для начала достал пачку денег и помахал ею над головой,

- Ну, как?

Фалифан безразлично взглянул на такой ребяческий жеч и в свою очередь вынул из кармана газету.

- Вот, почитай.

Монк недовольно убрал деньги.

- Что там еще? Сенсация какая-нибудь? Нефгяной фонтан на главной площади ударил? Родилась кошка с пятью ногами?

Фалифан сидел не шелохнувшись. Он в задумчивости прикрыл глаза, будто очень устал и решил на минуту вздремнуть.

Монк нехотя развернул свежий номер ройстонской курортной газеты "Бодрость духа". На первой полосе синим карандашом был отчеркнут броский заголовок!

"Аттракцион или вызов обществу?". Монк легкомысленно хмыкнул и стал читать.

Репортер рассказывал, что владелец комнаты смеха в городском саду, некто Лобито, вылетел в трубу со своими допотопными кривыми зеркалами. Чтобы както поправить свои дела, несостоявшийся коммерсант выбросил вон выпукло-вогнутую мишуру и установил взамен нечто доселе невиданное. Это было тоже зеркало, совершенно заурядное на вид, но обладающее необыкновенными свойствами. Лишенное каких-то видимых приспособлений, оно, по заявлению шарлатана, могло цветом, причудливым отражением выражать суть человека, находящегося перед зеркалом.

Монй прервал чтение и простодушно засмеялся:

- Это же абсурд! Ты что-нибудь понимаешь, Фалифан? Есть оптические законы, здравый смысл, наконец... Чепуха!

Фалифан уничтожающе улыбнулся:

- И тем не менее к этой стекляшке не пробиться. Здесь действует другой закон... Для каждого человека главная загадка на земле - он сам. О каких науках и здравом смысле можно говорить, когда ни то, ни другое не может помочь человеку познать собственную душу, определить себе цену. Но узнать-то хочется! Все наши достоинства и недостатки - это не более чем сумма мнений окружающих нас людей. Скажи-ка мне, кто верит в такую оценку, считает ее полной и справедливой?

Монк не стал вникать в сложную речь Фалифана и вновь впился глазами в серые газетные строки, теперь уже настороженно. "Вредность подобного "аттракциона" налицо, - писал разгневанный репортер. - "Чудесног" зеркало вносит сумятицу в спокойную жизнь нашего курортного города. Люди могут перестать верить в собственное благополучие, получив искаженное и неверное отражение в этом осколке шарлатанства".

- Ты видел это зеркало? - спросил Монк.

- Нет.

- А что люди говорят?

- Что говорят... - Фалифан усмехнулся. - Толпа на самом деле возбуждена. Поначалу зеркало висело в павильоне, в просторной комнате. Когда один из служащих муниципалитета подошел к нему, оно стало цвета болотной жижи. Возник скандал. Лобито велели убрать зеркало в отдельный кабинет, во избежание других конфузов.

- Он согласился?

- Да, - механически ответил Фалифан, хотя уже не слушал товарища. Слишком велико было его потрясение от чудодейственного зеркала. Фалифан солгал, что не заходил в павильон к Лобито. Он был там и заглянул в таинственно мерцающую поверхность стекла...

Отчего-то сразу, едва узнав про необычный аттракцион, Фалифан отнесся к нему чрезвычайно серьезно.

Будь он чуточку уверенней в себе, рассмеялся бы дурацким бредням и забыл про Лобито с его зеркалом.

Но прежней веры в собственную непогрешимость уже не было, Ее поколебал протоиерей.

...Отстбяв длинную очередь в парке, чуть не валясь с ног от усталости, Фалифан попал, наконец, в павильон. В большой комнате, откуда вынесли кривые зеркала, было пусто и пыльно. Стрелка, нарисованная на листе бумаги, указывала, куда следовало идти. Оказавшись в полутемной каморке, Фалифан с легким трепетом затворил за собой дверь. Зеркало висело в углу, как икона, и нужно было сделать только шаг, чтобы приблизиться к истине волшебного стекла... Фалифан не помнил, как сделал тот шаг, только вздрогнул, когда увидел в зеркале бледное свое лицо, плечи, приподнятые от напряжения. Недолго он разглядывал себя.

Вдруг изображение стало бледнеть, растворяться, пока не угасло совсем. Была ореховая рама и прямоугольник зеркала в ней. Себя Фалифан не видел, будто стоял в стороне. Плохо соображая, он ступил вправо, влево - ничего. Пусто. Зеркало объявило свой безмолвный приговор: "Ты никакой. Тебя нет".

Фалифан встряхнул головой, сбрасывая оцепенение, и увидел вопросительно-недоуменный взгляд Монка.

- Ну, идем? - в который уже раз спрашивал он товарища.

- Куда? - не понял Фалифан.

- Да в парк, черт побери! Ведь интересно!

- Нет, нет, в другой раз. У меня что-то с головой.

Фалифан ушел, а Монк не в силах был унять свой интерес, вспыхнувший внезапно, словно спичка. Ему хотелось тотчас мчаться в городской сад и явиться перед вещим зарцалом. А вдруг стекло ошибется? Такая догадка озадачила Монка. Он не хотел разуверйваться в себе, особенно сейчас, когда все устраивается йаилучшим образом. Но, с другой стороны, юноша никак не мог поверить до конца в то, что есть такаяi сила, способная за короткий миг постичь суть человека. Чудес на свете нет! И тут Монк вспомнил отца, который всю, жизнь искал неведомый Утросклон. Ну и что! Чудес нет, но люди должны в них верить. Эх, была не была, подайте сюда ваше чудесное зеркало!

Монк бросился к вешалке и уже застегивал пальто, когда в дверь вдруг кто-то торопливо постучал.

- Открыто!

Тишина. Монк выглянул на крыльцо. У порога лежало письмо, но поблизости никого не было.

- Что за чертовщина, - пробурчал Монк, подобрал конверт и нетерпеливо вскрыл письмо. "От восьмого апреля. Ройстон. Приветствую, дружище! Обстоятельства резко изменились. Жду сегодня в 16 часов возле "Спящего Пегаса". Захвати с собй то, что я поручил сделать. А." В одни момент Монк напрочь забыл о чудесном зеркале в парке и вернулся в дом. Чувство жгучего стыда раскрасило его щеки. Еще - бы! Ему заплатили деньги, доверили серьезное дело, а он ведет себя как легкомысленный мальчишка.

Монк взглянул на часы и принялся торопливо заполнять бумагу под номером 4036 на моториста шхуны "Глобус" Бильбо, пребывающего на жительстве в городе Ройстоне. Вначале следовало указать данные о возрасте, образовании, роде занятий. Потом - пол, национальность и тому подобное. С этим Монк справился быстро. Но вот он прочел пункт "Цель жизни" и задумался.

Старика Бильбо он знал всю жизнь и ни разу не слышал от него высказываний на этот счет. Да и спроси его сейчас, какая у него главная цель, он рассмеется в ответ. Графа документа торопила своей незаполненной белизной, громко тикали часы на стене. В крохотном пространстве на бумаге между двумя жирными линиями предстояло обозначить скупыми словами назначение жизни моториста Бильбо, указать, зачем он родился и как состарился. Монк заерзал на стуле. Перо готово было писать, но рука мертво лежала на столе. Монк прикусил губу и задумался. Он размышлял о великом предназначении, к которому готовил себя, о своей жизни, о многих человеческих радостях, от которых отказался во имя беззаветного служения Делу.

Но если он такой исключительный, ему должно быть по силам то, что недоступно каждому. В том числе ответить за старика Бильбо на такой серьезный вoпрос.

Монк ворошил в памяти все, что имело отношение к мотористу. Сколько он знал Бильбо, тот был старым и одиноким. Моторист как-то рассказывал, что за всю жизнь никогда не имел дома на берегу. "Жить надо там, где тебе хорошо, любил говорить старик. - Пусть в моей каюте нельзя выпрямиться в полный рост, но, ей-богу, здесь мне свободней, чем в десяти Роистонах".

Он так и не полюбил город, просто не сумел привыкнуть к месту, где совершенно другие законы человеческого бытия. Монк вначале не подозревал об этом, но отец как-то сказал, что Бильбо сможет жить только на шхуне. И Монк с тех пор опасался хоть одним словом напомнить Бильбо о том, что хозяин "Глобуса" он, Монк. Да какие могут быть счеты между людьми, которые бок о бок прожили лучший свой кусок жизни в море, на соленом ветру. "Цель жизни", - который раз читал Монк, - "Цель жизни"... Уже и перо высохло, а он не написал ни слова. Между тем до встречи с Аллисом оставалось совсем немного времени, но Монк не спешил, сознавая значение своей работы. От; того, что сейчас он напишет, в дальнейшем будет зависеть судьба и благополучие таких одиноких стариков, как Бильбо. К месту он вспомнил совет Чивариса нe очень-то откровенничать с незнакомым человеком. Пусть так...

В чем же цель его жизни? Ясно одно: живется Биль бо непросто, и все-таки... Чего же хочет старик, чем держится? Монк помнил старика в море веселый, крепкий, с пушистой закрученной бородкой. Сейчас это был другой человек - вялый, неразговорчивый. И глаза потускнели на стянутом морщинами лице. Если Бильбо жил, значит, находил все же в чем-то смысл и радость. В чем? В надежде? Но на что ему надеяться в своем одиночестве? Ах, ну да, конечно! Бильбо живет на корабле и по-прежнему чувствует себя моряком. Перебирает машину, драит палубу. И так же свободен, как прежде, хотя и нет крутой волны под килем, давно смыта рыбья чешуя с палубы, а трюмы пахнут погребом.

Значит, ему нужна свобода и независимость! Наконец-то Монк нашел нужные слова и с радостью вписал их в бумагу. Дальше пошло легче. "Образ жизни?" Замкнутый. "Отношение к религии?" Не верит ни в бога, ни в черта. Вот и все. Осталось подписать заполненный лист. Монк еще раз внимательно все прочитал и после типографских слов "за достоверность информации несу полную ответственность" поставил свою подпись. Теперь надеть свежую рубаху - и к "Спящему Пегасу". Часы показывали шестнадцать часов без четверти.

XII

До ресторана "Спящий Пегас" - рукой подать, триста шагов в гору по бетонным ступеням улицы Бессмертного поэта. Монк мало бывал здесь. Улица короткая, скучная, составленная из нескольких роскошных угрюмых особняков, которые нашли приют на взгорке, чтобы еще больше отдалиться от городского шума и людей. Сюда приезжали из разных концов страны музыканты, поэты, актеры и прочие люди от искусства, которые, устав от шумной и беспокойной жизни, искали здесь кто покоя и уединения, а кто творческого вдохновения. Улицу они так назвали по своему разумению, видимо, чтобы подчеркнуть исключительность ее обитателей. Скучно и пустынно на улице Бессмертного поэта.

Монк считал ступеньки и щурился от яркого солнца наступающей весны. "Интересно, зачем я так спешно понадобился Аллису? Может быть, он хочет дать мне новое поручение? И почему у "Спящего Пегаса", самого шикарного ресторана в Ройстоне?" Вот и вершина холма. Монк остановился на минуту, чтобы перевести дух и не являться перед Аллисом за", пыхавшимся, как гончая собака.

Вершина холма безлесая, усыпанная кое-где валунами, и потому ресторан "Спящий пегас", построенный из ломаного камня, очень вписывался в ландшафт и казался творением самой природы. Небольшая стоянка для автомобилей, фонтан и несколько скамеек возле него только портили общее впечатление.

Возле бассейна фонтана, заполненного бурой талой водой, Монк увидел одинокую фигуру Аллиса. Глаза их встретились, и шеф пружинистой походкой двинулся навстречу юноше, приветливо улыбаясь. Крепко пожал руку, взглянул на часы и похвалил Монка за пунктуальность.

- Поскольку ты человек дела, сразу же приступим, - сказал Аллис, но, внимательно оглядев ветхий наряд юноши, вдруг умолк. - Извини, мне нужно срочно позвонить, - сказал шеф и поспешил в холл ресторана.

Через пять минут он вернулся со своей неизменной улыбкой. Они сели на скамью, и Монк, волнуясь, передал бумагу. Аллис скользнул взглядом по аккуратным строчкам и, как показалось Монку, особенно внимательно прочитал там, где как раз говорилось о цели в жизни старого моториста. Взглянув на подпись в конце, шеф небрежно засунул листок в карман синего плаща.

- Неплохо. - Он посмотрел на Монка. - Первый экзамен ты выдержал успешно. Написано умно, кратко, самая соль. Если и дальше так пойдет, мы сварин хорошую кашу.

Монк старался изобразить равнодушие на лице, но ничего не получалось, губы сами расплылись в застенчивой улыбке.

- Значит, этому мотористу шестьдесят восемь лет?

Ветхий возраст. Ну, хорошо, сейчас мы посидим в покойной обстановке и поговорим еще.

Они вошли в темную арку здания, и предупредительный швейцар открыл перед ними серую дубовую дверь с тяжелым кольцом вместо ручки. Дальше надо было подниматься по крутой каменной лестнице, которая освещалась тусклыми светильниками и спиралью уходила вверх. "Как на маяке", - подумал Монк.

Но вскоре эта иллюзия кончилась, они вошли в просторный круглый зал, сияющий зеркалами, обставленный вдоль стен мягкими креслами и диванами. На одном сидели два франтоватых мужчины. Они курили сигары и о чем-то вполголоса беседовали, но, увидев вошедших, примолкли и с любопытством воззрились на новых посетителей. От этого очень неуютно почувствовал себя Монк. Он вдруг увидел себя со стороны в этой непривычной роскошной обстановке в плохоньком своем пальтеце и сапогах, которые более естественно выглядели бы в конюшне, но не в шикарном ресторане.

- Какого черта мы здесь забыли, - зловеще шепнул он Аллису, но тот только улыбнулся, глядя куда-то ва спину юноши. Монк обернулся и увидел господина в черном фраке и лаковых штиблетах. Он величественно нес густую седую шевелюру и, подойдя к Аллису, едва кивнул: - Господин Аллис, вам приготовлен столик на террасе, как вы просили.

- Благодарю.

Человек во фраке откланялся и исчез за портьерой.

- Кто это? - растерянно спросил Монк. - Владелец ресторана?

- Лакей, голубчик, лакей, - усмехнулся Аллис а подтолкнул юношу. - Идем разденемся.

Монк в замешательстве снял шапку, принялся расстегивать свои диковинные пуговицы и в это время услышал едкий смешок с дивана.

- Гардеробная вон там, - учтиво, как больному, показал Аллис на дверь с надписью "Гардеробная".

- Я и сам вижу, - вспыхнул Монк и рванул дверь на себя. Она не поддавалась.

- От себя, - шепнул Аллис, и Монк, пунцовый от стыда, будто провалился в душную темноту, Из-за барьера к нему тотчас выскочил бородатый старикан в ливрее и, сопя крупным носом, стал помогать снимать пальто.

"Пропади оно все пропадом", - подумал Монк я, не зная, куда спрятать глаза, отдал себя на растерзание гардеробщику.

Они прошли, наконец, на застекленную террасу, где в углу их ожидал столик на двоих. "Черт бы побрал этого Аллиса, - ругался про себя Монк, хоть бы предупредил, я бы сапоги начистил..." Юноша поспешч но сел в кресло, на которое показал ему Аллис, и с интересом огляделся. Терраса очень походила на аквариум, потому что была отгорожена от мира голубым стеклом, а из вазонов ползли вьющиеся зеленые стебли, очень похожие на водоросли.

Вдруг, как из-под земли, вырос волшебник в искрящемся белом фраке. Будто из воздуха, на столе вдруг появились холодный морс, фрукты, легкая закуска. Аллис разрезал большое красное яблоко и по-приятельски подмигнул Монку. Но, заметив, что юноша не знает, куда деть руки, он протянул ему сочную ароматную половинку. Потом завел нудный разговор о скором тепле, живописных окрестностях Ройстона и как бы между прочим поинтересовался, был ли Монк в той чудесной долине, где живут бортники.

Монк грыз яблоко в в качестве ответа покачал головой.

- Ну как же, это совсем рядом, несколько миль по Крутой Дороге! Я недавно там был, чудесное место. И снега почти нет, вот-вот подснежники полезут...

Монк понимающе улыбнулся. Он знал, как великолепен весенний лес, где умирает зима, где зарождаются звонкие молодые ручьи.

- А может, махнем туда прямо сейчас? А? Отличная идея! - похвалил сам себя Аллис.

Такому неожиданному предложению Монк не удивился. После загадочного визита к нему домой, этого письма, таинственно подброшенного сегодня под дверь, он стал уже свыкаться со странностями Аллиса. И Монк почувствовал, что не может воспротивиться воле этого легкого в общении, обаятельного человека. В чей была сила Аллиса, Монк пока не мог разобраться, и оттого интересно было наблюдать шефа, постигая суть этого загадочного человека, который случайно, как чужая тайна, вошел в его жизнь.

- Поехали, - беззаботно махнул рукой Монк. - За вами, Аллис, я готов хоть куда.

- Похвально, дружище, - обрадовался Аллис, - значит, решено! По крайней мере увидишь настоящих бортников. А уж меда попробуем, будь уверен. - И подмигнул хитрым глазом.

Как близкие люди, меж которыми давно все ясно, Монк и Аллис покинули шикарную кормушку и сели в не менее шикарный автомобиль марки "Беланже",

- Что это значш, Аллис? - удивился Монк, - Полчаса назад здесь не было этой машины...

- Люблю чудеса, дорогой друг, без них скучно жить...

Когда отъехали за город, шеф остановил машину,

- На заднем сиденье сверток, - сказал он Монку. - Там все, что необходимо настоящему джентльмену. Переоденься.

Монк-хотел было возмутиться, мол, как все это понимать, что это за подачки! Но, взглянув на Аллиса, понял, что спорить бесполезно, уже все решено я ему надо подчиняться. Притом не так уже это противно - примерить новую одежду. Он без лишних слов развернул обертку и обнаружил прекрасный коричневый костюм, с жемчужным отливом сорочку, галстук, шляпу и ботинки на кнопках.

Аллис дождался, пока Монк переоденется, включил зажигание, красиво положил сильные руки на руль, и машина почти бесшумно выехала на дорогу.

Шоссе, широкое и ухоженное, терялось в синеве близких гор. Крутая Дорога соединяла Ройстон с центром страны, и Монк впервые ехал по ней. Их синий "Беланже" мчался с бешеной скоростью, потому что ни встречных, ни попутных машин не было.

Монк украдкой продолжал осматривать машину, тискал мягкое сиденье, и ему очень хотелось потрогать рычажки и ручки, которые маняще поблескивали никелем. Он с интересом оглядывался по сторонам и невольно отворачивался от окна, когда прямо под колесами возникало бездонное ущелье,

- Не волнуйся, - успокоил шеф, - я не первый год вожу машину.

На седловине хребта дорога расширялась, чтобя можно было отвести машину в сторону и дать передышку мотору. Отсюда сразу же начинался головокружительный спуск, при виде которого у Монка возникло давно забытое чувство риска. Вслед за Аллисом он вышел из автомобиля. Несмотря на солнечный день, здесь, наверху, свистел ледяной ветер. Путешественники укрылись в небольшой беседке на краю обрыва.

- Через полчаса будем на месте, - сказал Аллис, поднимая воротник плаща. Монк облокотился на ажурные перила и стал смотреть вдаль, где серебрилась большая лазурная вода.

- Кстати, что ты думаешь по поводу сегодняшней сенсации? - спросил Аллис, раскуривая сигару.

- Вы имеете в виду аттракцион в городском саду?

- Какой к черту аттракцион! Это мошенничество.

- Я не знаю, что за человек Лобито, владелец комнаты смеха, но, мне думается, свое удивительное зеркало он вывесил не ради денег, - возразил Монк. - Быть может, в такой форме он хочет выразить протест.

- Протест чему? - оживился Аллис. - Человеческим правилам жизни? Порокам общества?

- Наверное, так. Вы ведь сами говорите, что человеку далеко до совершенства. Собственно, наше Общество...

Монк внезапно замолк. Он заглянул в глаза Аллису и увидел там такой недобрый интерес, что ему стало не до откровений.

- Так что же Общество?

- Я имел в виду наше... вернее, ваше... - замялся Монк.

- А! - огорченно скривился Аллис. - Если горбатому говорить, что он горбат, его этим не вылечишь...

- Вы правы. Я, например, побоялся даже идти в парк, подумал, а вдруг у меня там, в душе, не все а порядке? Лучше жить как жил, и считать себя нормальным человеком, - стал врать Монк, насторожзнно наблюдая за Аллисом. Тот облегченно вздохнул.

- Ты правильно поступил, дружок. Не нужно поддаваться на дешевые авантюры. Я уверен, что этот, как его... Лобито действительно протестует. Видишь, как взбудоражил он людей! Нет, нам нужны уверенные в себе, довольные всем люди.

Монк молчал.. Ему хотелось закончить побыстрее этот разговор, где нужно держать ухо востро, чтобы, упаси бог, не упасть в глазах шефа, не ляпнуть какуюнибудь ерунду. "Чего же хочет от меня этот человек? К чему клонит?" гадал Монк. Аллис чутко уловил настроение спутника и прервал разговор.

Весь спуск с перевала молчали. Монк хотел, чтобы эта загородная поездка быстрее кончилась, и недоумевал также: зачем нужно было рядить его в этот шикарный костюм, когда ехать-то предстояло всего-навсего в лес, к бортникам. Хотя какие к черту бортники, когда пчелы еще спят. Аллис сосредоточенно вел машину, манипулируя педалями и рычагами. Наконец выехали в живописную долину, зеленую от света елей. Машина повернула вправо, и вскоре Монк увидел впереди два уютных домика, белых, под красной черепицей.

- Кстати, про моториста Бильбо, - неожиданно заговорил Аллис. - Знаешь, чем он похож на Лобито? Он тоже не принимает нашу жизнь, общество, только не борется с ним в открытую. Жует сухой хлеб и протестует, наверное, про себя. Ну да от него вреда нет...

Машина остановилась возле ближнего дома, и не успел Монк толком обдумать последние слова Аллиса, как тот хитро улыбнулся и толкнул юношу в бок: - А сейчас появятся ужасные бортники, которых ты так опасаешься.

И действительно, дверь с шумом отворилась, и на пороге показались... две молоденькие женщины в ярких летних платьях, таких нелепых в этом глухом холoдном лесу. Тончайший шелк, розовые плечи, искусно обнаженные портным, прекрасные глаза, ободряющие и ласковые... Монку сделалось душно и тревожно. Он неуклюже вывалился из машины без пальто и в шляпе в законченным болваном уставился на красоток. Аллис выручил его.

- Это Монк, - громко сказал он, - мой непорочный юный друг.

Красавицы сдержанно засмеялись, шутливо поклонились и провели юношу в дом. Монк никак не ожидал встретить такую роскошь в лесу. Ковры на полу и стенах, мягкие диваны. Несколько темных, писанных маслом картин, изображающих сцены охоты. Посредине большой комнаты безукоризненно накрытый стол, живописный, как натюрморт.

Появился Аллис с корзиной шампанского.

- Льюзи, - окликнул он одну из девушек, - это надо поставить в ледник. Монк тебе поможет.

Монк схватил тяжелую корзину с вином и робко пошел за девушкой. Больше всего сейчас он опасался сморозить какую-нибудь глупость, ляпнуть что-нибудь невпопад и потому решил молчать. - "Ну Аллис со своими дурацкими розыгрышами, - возмущался Монк, - бортников выдумал, я, кретин, поверил, а теперь черт знает что", Льюзи привела его куда-то за дощатую перегородку, в пристройку, оборудованную наподобие кладовой.

В сумраке Монк разглядел две пустые бочки, корзины, сложенные башней, одна в другую, несколько пыльных ящиков. Девушка остановилась и вопросительно посмотрела на Монка. Тот держал обеими руками но. шу и озирался кругом.