Увечные механизмы

Глава 3

– Ох, святые угодники, бедные мои нервы! – всплеснула руками появившаяся в дверях спальни Сурьмы госпожа Кельсия – высокая, ещё не утратившая красоты дама со сложной причёской, затянутая в строгое и элегантное платье. – Девочки, нельзя же так копаться, до выхода меньше часа!

Девочки (Сурьма и её двенадцатилетняя сестрёнка Таллия) были ещё в нижних платьях. Сидя у зеркала, сёстры в четыре руки, как могли споро, снимали папильотки с волос Сурьмы. Свободные пряди одна за другой падали девушке на плечи, и за каждой следом падал дружный вздох сестёр: локоны опять вышли недостаточно тугие, недостаточно крутобокие и пружинистые. То ли дело – у Таллии: её мелкие букольки всегда получались идеальными.

– Ах, девочки, да что ж это такое-то! – простонала госпожа Кельсия хорошо поставленным голосом.

– У неё слишком жёсткие волосы, – пожаловалась Таллия, – всю ночь были на папильотках, а толку-то!

– Вот, детка, скажи спасибо своему братцу! – мать грозно сверкнула глазами, глядя на Сурьму в зеркало. – Он, негодник, сбежал с единственной особой, умеющей одолеть эти твои «кудри»! Ах, святые угодники, бедные мои нервы! – госпожа Кельсия достала надушенный кружевной платочек и промокнула им сухие глаза. – Никель бросил свою семью в таком положении! Бросил ради какой-то замарашки-горничной! Как нам теперь людям в глаза смотреть? А чем за дом платить? Его жалованье очень нам помогало! Как думаешь, детка, возможно ли устроить вашу с Астатом свадьбу чуть раньше?

– Мами, она и так в августе, куда же раньше!

– А сейчас только май, и нам нужно как-то протянуть ещё три месяца!

– Мы могли бы снять дом поменьше этого и не в самом центре, мами, – робко подала голос Таллия, – нас же всего четверо осталось, не считая поварихи.

– Ах, крошка, сама подумай, как мы объясним это обществу? – ответила мать, выделяя голосом слово «общество», будто речь была не о соседях, а как минимум о членах королевской семьи.

– Временными затруднениями, мами, – вздохнула Сурьма, – временные затруднения у всех случаются.

– Нет, детка, – госпожа Кельсия приосанилась и коршуном глянула на дочь, – я лучше буду питаться водой и хлебом, чем позволю, чтобы о нашем банкротстве поползли слухи! Не первый год мы успешно справляемся с этой ситуацией…

– Мы успешно притворяемся, мама!

– Успешно справляемся с ситуацией! – Кельсия от негодования даже чуть притопнула обутой в шёлковую туфельку ножкой. – И я не позволю, чтобы хоть одна живая душа заподозрила, что у нас, представителей столь знатного рода, имеющих титул, могут быть какие-то… трудности! У нас всё должно быть как у людей!

– Люди живут в домах и поменьше…

– Это не такие люди! Мы совершенно иного сорта, у нас всё и всегда должно быть на высшем уровне.

– Но так не бывает, – вздохнула Сурьма, – ни у кого не бывает!

– Значит, мы примем вид, что у нас всё на высшем уровне, дорогая! Тем более, ждать осталось недолго: у Нильсбория договор с отцом твоего Астата, не забывай! Ах, милая, теперь вся наша семья, честь нашего рода – на твоих хрупких плечиках, детка! – мать подошла ближе и легонько обняла Сурьму сзади за плечи. – Уж ты-то оправдаешь мои надежды, солнышко, не то что твой братец! Ах, как он мог так с нами поступить! – вновь запричитала Кельсия. – И что его сподвигло на этот воистину опрометчивый поступок, хотела бы я знать!

– Любовь, – краешком губ улыбнулась Сурьма, – и пузырьки игристого в сердце.

– Какая ещё любовь? – возмутилась матушка. – Крепкий брак, к вашему сведению, зиждется на чувствах глубокого взаимоуважения двоих людей одного круга, а не на каких-то там пузырьках! Придумали тоже: «пузырьки»! – фыркнула женщина, покидая спальню. – И, девочки, сделайте всё-таки что-то с этими волосами и наденьте нештопаные чулки! – раздалось уже из коридора.

Сёстры невесело переглянулись.

– И что с ними сделать? – Таллия подняла двумя пальцами один из неудавшихся локонов сестры.

Сурьма, сняв последнюю папильотку, причесалась керамическим гребнем (от любой другой расчёски её било током) и затянула волосы в привычный пучок.

– Мами будет недовольна, – сделала вывод Таллия, оглядев сестру. – Это не выглядит нарядно, как и штопаные чулки.

– Но нештопаных у нас давно уже нет, и, уж поверь, эти штопки никто не заметит под платьями и в туфельках, даже мами! – улыбнулась Сурьма.

– Но твой пучок обязательно заметит. И не только мами.

– Тогда придётся тебе, Талли, одолжить мне свои кудряшки! – Сурьма подскочила со стула и кинулась щекотать хохочущую девочку.

Смеясь, они рухнули на широкую кровать, и Таллия прижалась к сестре.

– Скажи, а ты бы всё равно вышла замуж за Астата, даже если бы не договор его отца и папи? – серьёзно спросила девочка.

– Конечно, – так же серьёзно ответила Сурьма. – Этот договор, конечно, важен для обеих семей: мы расплатимся по долгам, а Астат, став моим мужем, получит титул, что поможет в его юридической практике. Но женимся-то мы не поэтому.

– А потому, что он чертовски хорош собой? – захихикала Таллия.

– Что за выражения, маленькая госпожа! – притворно возмутилась Сурьма, ущипнув сестру за бок.

– Но он же чертовски хорош собой, разве нет? – девочка ёрзала на покрывале, пытаясь увернуться от щекотки. – И чертовски тебе нравится, разве нет?

– «Разве да»! – со смехом передразнила её Сурьма. – А ещё он очень хороший человек.

– И благовоспитанный!

– И благовоспитанный.

– И чрезвычайно аккуратный!

– Да!

– И такой же чопорный и скучный, как матушкин хрусталь!

– Ах ты маленькая негодница, я тебя сейчас защекочу!

– Девочки, поторапливайтесь! – разлетелся по коридору второго этажа взволнованный голос госпожи Кельсии.

– Давай не будем расстраивать мами, – Сурьма поднялась с кровати и протянула руки сестрёнке, – сегодня «клубный день» – это и так испытание для её бедных нервов!

«Клубный день» случался в семье господина Нильсбория раз в неделю и последние месяцы всегда проводился совместно с Астатом и его родителями. Они отправлялись в семейный клуб Крезола, где отцы приятно проводили время за игрой в бильярд или покер, матушки обсуждали свои женские секреты за изящно сервированными чайными столами, а молодые люди играли в кегли на лужайке перед клубом, прогуливались в саду или, если погода была ненастной, – в оранжерее.

Для госпожи Кельсии этот день был в неделе главным и самым ответственным. Она окуналась в привычную ей среду великосветских разговоров, шелков, ароматов духов и дорогих сигар, а также в среду самых безжалостных сплетен, колючих и ядовитых, словно осиный укус, из-за которых «держать лицо» требовалось ещё тщательнее.

Сегодня выход был особенно тяжёлым: предстояло преподнести побег Никеля с горничной (о котором, безусловно, все уже прознали) не как поступок безрассудный и позорный (каким его считала сама Кельсия), но как подвиг во имя искренних и глубоких чувств, вызов обществу, который посмеет бросить лишь сильный духом человек – настоящий мужчина, не страшащийся людской молвы. А ещё следовало придумать убедительную причину, почему они до сих пор не наняли новую горничную и старшая дочь Кельсии появляется в обществе не с модными нынче локонами, а со скромным пучком – словно отправилась на смену в своей мастерской, а не в высший свет!

В этих тревожных думах и проходило утро госпожи Кельсии. Но вот к их парадному подъехал кеб, и мами, разместив в нём остальное семейство так, чтобы не помялось ни одно платье, отправилась навстречу своим светским обязанностям.

Астат – высокий, гладко выбритый светловолосый молодой человек с серьёзными и чуть грустными серыми глазами – ждал Сурьму и Таллию на обычном их месте: в кружевной беседке, оплетённой клематисом. С собой у него, как и всегда, была книга (его любовь к чтению очень подкупала Сурьму), которую он закрыл, как только увидел приближающихся сестёр.

– Скажи, что это что-то про приключения, – хихикнула Сурьма, протягивая жениху руку в ажурной перчатке.

– Это сборник статей по юриспруденции за прошлый год, душа моя, – ответил Астат, легонько коснувшись губами её руки.

Они направились в тенистый зелёный лабиринт – любимое место для их уединённых прогулок. Таллия сразу убежала вперёд, а молодые люди неспешно шли под руку следом.

– Как ты, душа моя? – поинтересовался Астат. – Эта неделя случилась для вашей семьи большим испытанием.

– Ух, – Сурьма закатила глаза, – подсыпал, конечно, братец нам пороху! Мами все дни не расстаётся со своими каплями, папи отшельничает в кабинете за накрепко запертыми дверьми… Но ничего, мы справимся, как и всегда. Я больше боялась, что мами не позволит мне без Никеля работать в мастерских и велит взять расчёт, но пока она об этом не подумала. Да и с деньгами у нас настолько худо, что я назвала бы этот шаг опрометчивым, – шёпотом добавила она. – Кто теперь займёт место Ника, интересно? В нашей бригаде все остальные – технеции, нужен кто-то с допуском к работе машиниста. Лучше даже настоящий машинист, но кто ж из таких согласится бо́льшую часть времени сидеть в депо и выполнять обязанности технеция? Скучно! Да и оплата невелика… Хотя прошёл слух, что господин управляющий кого-то уже приглядел на это место, так что, может, к следующей смене у меня будет новый напарник.

– То есть ты будешь работать вдвоём с каким-то посторонним мужчиной? – Астат выгнул изящную тонкую бровь.

– Нас в бригаде десять человек. «Вдвоём с каким-то посторонним мужчиной» я работаю только тогда, когда выполняю обязанности пробуждающей. Это бывает примерно раз в тысячелетие, – хмыкнула Сурьма. – А так я – диагност, без напарника, сама по себе.

– Прости, душа моя, никак не могу уяснить все нюансы и тонкости твоей работы…

– И я же просила не называть меня так, Астат! – с досадой взмахнула рукой Сурьма.

– «Душа моя»? Но почему?

– Потому что это откуда-то из прабабкиных сундуков и пахнет старушенцией: тальком и побитыми молью крахмальными рюшами цвета пыльной розы!

– Ну и фантазия у тебя, ду… м-м-м… Сурьма! – усмехнулся Астат. – Я постараюсь звать тебя иначе. Как бы тебе хотелось?

– Ну-у-у… Не знаю, придумай сам. Все эти «душа моя», «голубушка», «душечка» остались в прежних временах, сейчас уже наступила другая эпоха! Сейчас даже побег родовитого парня со служанкой можно выставить в свете героическом и романтическом (уверена, у мами получится!), а ты говоришь «душа моя» и робеешь поцеловать меня даже здесь, где кроме нас никого нет, – Сурьма выдернула руку из-под локтя своего спутника и резко развернулась к нему лицом, оказавшись практически вплотную к жениху.

– Я не робею, – удивился Астат, – я отношусь к тебе со всем уважением.

– Но от этого твоего уважения моё сердце совсем не похоже на бокал игристого, вовсе нет! – разочарованно воскликнула Сурьма. – А так хочется…

– О чём ты, душ… э-э-э… бесценная моя?

Сурьма едва заметно скривилась: этот вариант обращения понравился ей не больше предыдущего.

– Поцелуй меня, Астат, – тихо попросила она, глядя ему в глаза, – так, чтобы дыхание перехватило и сердце оступилось…

Астат ласково улыбнулся, согнутым пальцем легонько приподнял подбородок Сурьмы и нежно, почти невесомо прикоснулся губами к её губам. Сурьма обняла его за плечи и закрыла глаза, полностью отдаваясь моменту. Но дыхание не перехватывало, а сердце продолжало стучать размеренно и ровно: туду-туду, туду-туду, как колёса паровоза по рельсовым стыкам.