Увези нас, Пегас!

Глава 14. Цветочный бал

Каждый год в середине июня гедеонцы устраивают праздник цветов. Весь город тогда украшен цветами. Со всей Черной Розы собираются фермеры и плантаторы, их жены, дочки и сыновья. Они едут из Аржантейля, Кроликтауна, Традесканции, Молочного Берега, Пинуса и даже из форта Клера. Они едут из крохотных местечек с чудными названиями Держи Крепче, Дырявый Камень, Нигде-не-Найдешь. Они едут со своих ферм и плантаций, которым тоже любят давать затейливые имена – Дорогая Покупка, Душа Здесь Спокойна, Конец Разлада.

Дочки надевают лучшие платья, сыновья новые сапоги, отцы вынимают дорогие сигары, а жены отложенные доллары. Дочки надеются встретить женихов, сыновья за кем-нибудь приударить, отцы хорошенько выпить, а жены привезти назад хоть малую часть денег.

Они садятся в свои экипажи. Кто победнее, в простые фургоны, кто побогаче, в лакированные коляски от Брюстера. Они украшают упряжки цветами, венками из сассафраса, звездами из листьев магнолии.

Гедеон завален цветами. Вешают гирлянды на стены домов, протягивают через улицы, букеты в горшках расставляют вдоль тротуаров. Весь город напоен цветочным ароматом. Волной набегает запах гвоздик, гиацинтов, сирени, ландышей, резеды, ясменника, жимолости, белой акации, фиалок, медвежьего уха, лабазника и ванили. Проскальзывает слабый болезненный аромат петуний, руты, пионов, медовый дух флоксов, шафранов, германий.

Нет, Гедеон в этот день совсем не кажется скучным городом. Открыты все лавки на Пряничной улице, ведущей прямо к Капитолию. Веселенькие домики этой торговой части сплошь покрыты деревянной резьбой, уголками, завитушками – «пряниками», как назвал их какой-то плотник. В «пряниках» и пожарная каланча, на нее поднимают огромный венок из картонных роз. Колокол отбивает каждые полчаса, приглашает всех покупать, продавать, гулять, веселиться.

Вечером в Капитолии начинается Цветочный, бал. Для этого вставляют разбитые стекла, подметают пыльные залы, вешают на стены гирлянды, фестоны, ставят повсюду вазоны с цветами.

Белый зал Капитолия преображается. Даже с высоченного потолка сметают паутину, чистят паркет мастикой, расставляют красные стулья, диваны. В боковых комнатах открывают курильную, бильярдную, буфет с мускатной шипучкой, имбирным пивом, шампанским, пирожными, сухими фруктами.

Народу набивается тьма. Молодые толпятся в зале, старики по комнатам. Вивиетты, Артемиссы, Магалоны, Темперанции, Квантиллы – сколько здесь девушек с цветочными именами, которые бывают только в этих краях!

У входа продают бархатные, шелковые и бумажные цветочки. Покупай и укрепи где-нибудь на видном месте. Теперь ты нарцисс или фиалка, жасмин или азалия.

Мы с Моррисом решили стать тюльпанами. Тюльпан означает постоянство. По случаю Цветочного бала мы поделили одежду. Мне достался сюртук и сорочка, Моррису жилет, синяя бабочка в горошину и мягкая фетровая шляпа. Сдвинув ее на затылок, Моррис так и не снимал шляпу целый вечер. Нравы в Гедеоне свободные, тут многие отплясывали в шляпах и даже в цилиндрах.

Мари пришла в красном платье с красной розой в пушистых, еще не высохших волосах. Дейси Мей оделась в белое с синим огоньком незабудки, а Хетти была в своем желтом платьице с пуговками до пояса. За одной пуговицей торчали две белые звездочки ясменника. Того самого ясменника, который я обрывал еще в мае недалеко от деревни криков.

На возвышении устроились два оркестра, струнный и духовой. Они будут играть на переменках. Бал открыл мэр Гедеона сквайр Стефенс.

– Молодые друзья! – сказал он. – Мы связываем с вами большие надежды! Сегодня бал цветов. Развлекайтесь, веселитесь, но помните, что завтра, быть может, вам придется взять в руки оружие! Здесь много цветов, как я вижу. Красные, белые, желтые, голубые. Но Черная Роза превыше всего!

Оркестр грянул «Славься, Черная Роза». Бравую речь сквайра Стефенса приветствовали криком и брошенными вверх шляпами. Потом все закрутилось и завертелось. Пошли польки, кадрили, мазурки и бесконечные вальсы. Старики выстроились по стенкам, засунули в рот сигары и одобрительно кивали головами. Скоро в зале уже висела синеватая дымка. Я думаю, всего легче дышалось в курительной, там почему-то никто не курил.

Наша Мари имела успех. На нее сразу накинулись местные щеголи с чересчур узкими талиями, чересчур обтягивающими брюками и чересчур загнутыми носками башмаков. Первым пострадал Люк Чартер. Несмотря на свой огненный мундир, он никак не мог перехватить у Мари вальс или польку. Отчаявшись, он стал танцевать с Флорой Клейтон, но и та скоро предпочла менее знакомых кавалеров.

Мы с Моррисом выпили для храбрости по бокалу шампанского марки «Редерер» и почувствовали себя не хуже других, хотя совсем не знали этих кадрилей и мазурок. Зато вальс мы накручивали так, что наши дамы обмирали. В конце концов мы добрались и до Мари, каждый станцевал с ней по разу.

Близнецы Смиты лихо отплясывали друг с другом. Несколько дней назад они выписали очки и теперь ходили только в очках. Можно позавидовать близнецам Смитам. Наверное, до старости они будут держаться за руки, никто им особенно не нужен.

Неужели я все-таки влюбился в Мари? Все время искал глазами ее красное платье. Вот она танцует с сыном судьи, вот с каким-то лихим глиноедом, он даже на бал пришел в кожаной куртке и жирно начищенных сапогах. Она совсем не замечает меня. Но нет. Вот пронеслась мимо и вспыхнула ярким личиком, бросив веселый и, как мне показалось, ласковый взгляд.

Я немножко воспрянул духом и добился от нее тура вальса. Когда мы кружились, она сказала:

– Ax, Майк, я так хорошо представляю себе Париж. Мне так хочется в Париж! Там танцуют с утра до вечера. Ты хочешь в Париж, Майк?

– Чего я там не видал!—сказал я презрительно.

– Чудаки вы с Моррисом. Все-таки ты выглядишь старше своего брата. Неужели ты моложе на целый год?

– Мы родились почти одновременно, – сказал я.

– Да-а? – протянула она. – Как же это так?

– Бывают случаи, – сказал я. – Сначала появился на свет он, а спустя три недели я. Только он в декабре, а я в январе. Вот и получилось, что разница в год.

– Правда? – она округлила глаза. – Разве так бывает? Я не знала. Ты не врешь?

– Конечно, не вру, – сказал я. – Просто я немножко задержался в пути. Когда-нибудь тебе расскажу.

– Ой, как интересно! Расскажешь, Майк?

«Неужели ты такая глупая? – думал я уныло. – Да разве в этом дело? Дело в том, что у тебя серые пушистые брови, длинные ресницы и розовые щеки. А глаза у тебя веселые и глупые».

– Все девочки глупые, – сказал я по этому поводу.

– И я? – спросила она.

– Все, кроме тебя, – заверил я.

«Что ты можешь знать о Париже, глупенькая Мари Бланшар? – думал я. – Что там танцуют с утра до вечера?» Странно, почему можно влюбиться в глупую девочку? Об этом я спросил Флору Клейтон.

– Ты думаешь, можно влюбиться в глупую девочку?

Черноволосая пампушка Флора ответила вопросом:

– А можно влюбиться в глупого мальчика?

– Глупых мальчиков не бывает, – грустно сказал я.

– Ну да, конечно, – заметила Флора, – умные только вы со своим Моррисом.

– Ничего такого не говорю, – ответил я смиренно.

Совсем не в своей тарелке чувствовал я себя на балу. И сюртук стал жать, и сорочка сдавила горло. Но самое главное, я не мог спокойно смотреть на красное платье Мари Бланшар. Мне хотелось подойти и сказать ей какую-нибудь дерзость.

А бал, бал гремел оркестрами, расточал запахи цветов и желтое придушенное пламя масляных светильников. Я не вытерпел, я подошел к дочке какого-то фермера и сказал:

– Et bien, petite, dansons peut-etre?

– Чего вы сказали? – спросила она простовато.

– Нет, ничего, извините, миз. – Я специально сказал это «миз», а не «мисс», как говорят приличные люди. Я тоже прикинулся простаком.

Я вышел в курительную комнату. Здесь огненный Чартер сиротливо корчился в углу дивана.

– Как поживаешь, Люк? – спросил я.

– Называйте меня на «вы», – уныло ответил он. – Я старше вас на три года.

– Да, не везет нам с тобой, – сказал я. – Мари и дела до нас нет.

– Еще бы! – сказал он. – Какое ей до меня дело.

– До нас, – поправил я.

– Нет, до меня. Вам хорошо, у вас паровоз. А у моего папы долги во всех лавках.

– Неужто, Люк? – сказал я.

– Поэтому она и не обращает на меня внимания, – печально промолвил Чартер.

– Но ты же офицер. Быть может, ты станешь начальником пожарной команды.

– Не хочу, – он махнул рукой. – Поеду учиться на Север.

– Ого! Как бы нас не услышали!

– Слишком тут жарко, – сказал Чартер.

– А если война начнется?

– Пускай воюют.

– На чьей же ты будешь стороне?

– Я поеду учиться. Я стану адвокатом.

– Но тебя заберут в солдаты. И на Севере, и на Юге.

– А ты думаешь, они станут воевать? – с детским удивлением спросил Чартер.

– Кто знает, Люк. Ты ведь слышал, Черная Роза собирается отделяться.

– Я ничего не собираюсь.

– Да, но ведь ты настоящий южанин, Люк.

Он сморщил лоб.

– Мистер Аллен, вы какой-то странный. Вы и ваш брат. Я думаю, вы шпионы.

– Чьи? – удивился я.

– Их. – Он показал на север.

– И ты хочешь нас выдать?

– Выдать? – теперь удивился он. – Нет… Оставьте меня в покое. Что вы пристали? Кто из вас женится на Мари?

– Мы оба, —сказал я, вспомнив рассказ дядюшки Парижа.

– Так не бывает, – сказал он почти как Белая Коробочка.

Странный, однако, парень. С виду не слишком умный, спесивый, а выходит, не так уж все ладно у него в душе. Из всех сынков Черной Розы вряд ли наскребешь десяток, которые захотят учиться на Севере.

Я отыскал Морриса.

– Посмотри, как скучает Хетти, – сказал я. – Ты бы хоть поболтал с ней немного.

– А почему это я должен с ней болтать? – Моррис принял высокомерный вид.

– Да нет, – сказал я. – Просто я так…

Хетти весь вечер просидела на стуле у самого входа. Иногда к ней подбегала Мари, говорила что-то оживленно, подходила Флора и даже близнецы Смиты, но я ни разу не видел рядом с ней Морриса.

Он явно старался держаться от Хетти подальше. Быть может, мне приснился тот разговор в саду? С тех пор мы были у Бланшаров всего один раз, но и тогда Моррис не обмолвился с Хетти и словечком. Она чуть не расплакалась при всех в тот вечер.

– Красные слева, желтые справа! Синие и белые по бокам! – кричал распорядитель, – выстраивая пары для кадрили.

Я не мог спокойно смотреть на Хетти. Когда к ней подсаживалась Мари, Хетти пыталась улыбнуться, но губы только слегка кривились. Она совсем смяла в руках два белых цветочка ясменника, две скромные звездочки. Ее палка стояла рядом, прислоненная к стулу. В глазах ее набухали слезы.

– Моррис, – сказал я, – давай посидим вон там. Я что-то устал.

– Там? Нет, я боюсь сквозняков.

Я почти тащил его к стулу Хетти.

– Что ты меня толкаешь? – Он посмотрел подозрительно.

– Ничего. – Я отпустил его руку. – Давай крутись дальше. С кем ты танцуешь?

– С Пруси Хендерсон.

– Смотри не лопни от натуги. Она весит десять пудов.

– Почему ты меня задираешь? – спросил Моррис. – Тебе не нравится, что я танцевал с Мари четыре раза, а ты только два?

– Ты угадал, – сказал я. – Именно это мне и не нравится.

– Но я уже перешел на Пруси, – сказал он примирительно.

– Мне и это не нравится, – сказал я.

– Почему?

– Мне не нравится, когда ты хватаешь кого-то в охапку, а потом не обращаешь внимания.

Он сразу понял и напрягся.

– Ты это про Хетти?

– Почему про Хетти?

– Но ведь это с ней я тогда…

– Не знаю, с кем и когда.

– Что с тобой, Майк?

– Со мной ничего. А с тобой?

– И со мной ничего. Все в порядке.

– И со мной все в порядке, Моррис.

Я оставил его в легкой задумчивости. Я подошел к Хетти.

– Хетти, тебе не скучно?

– Майк, проводи меня домой, – попросила она еле слышно.

У ворот своего дома она не выдержала и заплакала.

– Что ты, Хетти? – пробормотал я.

– Спасибо тебе, – повторяла она сквозь слезы, – спасибо тебе, Майк.

– За что?

– Ты меня проводил. Я бы одна не дошла. Я в самом начале вечера хотела уйти. Но я бы одна не дошла. Никто бы не пошел меня провожать. Спасибо тебе, Майк. Тебе ведь хотелось танцевать, а вот пришлось…

– Пустяки, – бормотал я. – Что ты говоришь, Хетти?

– Нет, нет, Майк… Зачем я только пошла в Капитолий. Я не хотела идти, я боялась. Не стоило мне идти в Капитолий, Майк…

Она плакала, прислонившись к чугунной решетке имения «Аркольский дуб».

Ночью я плохо спал. То ли перенервничал, то ли надышался густым запахом цветов. Мне снился пустой разрушенный Гедеон, заросший черной травой и картонными цветами. От этого сна я проснулся весь мокрый.