ГЛАВА 2

Гроб Ларисы был дорогой, лаковый, с двойной крышкой — такие Поздняков видел только по телевизору, когда показывали похороны кого-нибудь из сильных мира сего. А вот кладбище, на котором ей предстояло погрузиться в вечный сон без сновидений, оказалось отнюдь не привилегированным, а самым обычным. Место, правда, хорошее, тихое — неподалеку от ладной недавно выстроенной часовенки и в окружении десятка молодых сосенок, словно отделяющих ее последний приют от безмолвного пристанища почивших прежде и тех, кому еще только предстояло пуститься в скорбное, но неизбежное путешествие в потусторонний мир.

Поклонников таланта, — кажется, теперь таковых чаще именуют фанатами (и то и другое определение Поздняков одинаково на дух не переносил), — несмотря на удаленность кладбища, собралось немало. Многие из них держали в руках не только цветы, но и Ларисины книжки в красочных переплетах. В подобной обстановке они выглядели довольно нелепо. Отдельно, вокруг гроба, стояли близкие. Поздняков узнал из них только последнего из бывших Ларисиных мужей — Георгия Медникова в темных очках. Михаила Ковтуна он не заметил: тот либо не пришел на похороны, либо изменился настолько, что не поддавался идентификации. Публика у гроба была по всем признакам сплошь богемная. Некоторые лица казались Позднякову смутно знакомыми, но припомнить имен он не мог. Да и Бог с ними, какое ему дело до них, особенно теперь, когда он навсегда прощался с Ларисой.

Распоряжалась ритуальным действом высокая, худая старуха в коротком черном платье, выставляющем напоказ пожелтевшие жилистые ноги, — видимо, надела то, что имелось под рукой, не заботясь, как она будет выглядеть при большом стечении народа. По крайней мере, ее о чем-то тихо спрашивали молчаливые молодцы с лопатами, а она отрывисто им отвечала, поджав тонкие губы. Была ли она Ларисиной родственницей, Поздняков не знал. Он вообще только теперь сообразил, что Лариса никогда не рассказывала ему ни о своих родителях, ни о своем детстве, словно возникла из ниоткуда.

Прощальное слово произнес высокий седой мужчина, исполненный достоинства, с явными признаками породы. Надо отдать ему должное, надгробное слово было коротким, достаточно прочувствованным, но без лишней экзальтации. Едва он произнес традиционное «земля пухом», старуха зыркнула в сторону молодцев, те немедленно выпустили из рук лопаты и взялись за веревки для спуска гроба в могилу.

Дальше все пошло по обычному сценарию: сначала по горсти земли на крышку гроба бросили стоящие у края могилы, потом молодцы споро заработали лопатами. Какое-то время комья еще стучали по лаковому дереву, потом звуки стали глухими, и очень скоро Ларису Кривцову отделил от живых холм земли с цветами поверх. Цветов и венков было так много, что Ларисин портрет утонул в их пестром ковре, виднелись только ее веселые отчаянные глаза. Поздняков повернулся и медленно пошел по аллее к выходу с кладбища.

— Постойте, молодой человек, — внезапно раздался чей-то голос за спиной.

Николай Степанович удивленно оглянулся и поискал взглядом того, кто мог бы обращаться к нему столь необычным образом, если, конечно, обращение «молодой человек» относилось к нему.

В двух шагах позади он увидел того самого седовласого мужчину, что произносил надгробную речь.

— Я к вам обращаюсь, вы не ошиблись, — уточнил тот, на ходу прикуривая и прикрывая сигарету рукой. — Смотрите-ка, похоже, дождик начинается… Хорошая примета, если, конечно, в таком деле бывают хорошие приметы.

Дождь и правда начинался прямо-таки ни с чего: еще минуту назад на небе не было ни облачка!

— А ведь вы меня забыли, молодой человек, ай-ай-ай, — посетовал седовласый.

Присмотревшись к мужчине, Поздняков решил, что его, пожалуй, уже следовало относить к категории стариков — под семьдесят ему это уж точно.

— Понимаю, понимаю, — продолжал незнакомец, — мало ли в вашей практике было свидетелей? То ли дело я, мне ведь только однажды приходилось выступать в этой роли.

Поздняков попытался сосредоточиться, но в такой тяжелый день мозги напрочь отказывались ему повиноваться.

— Ну, не буду вас мучить, — объявил старик. — Надеюсь, моя фамилия что-то скажет вам. Я — Воскобойников.

Наконец-то в голове у Позднякова немного прояснилось. По крайней мере, фамилия Воскобойников точно была ему знакома. Стоп, стоп… Ну, конечно, Воскобойников! У него еще, помнится, было какое-то странное имя.

— Гелий, Гелий…

— Андрианович, — услужливо подсказал старик.

Ну да, тот самый Воскобойников Гелий Андрианович. Писатель. Тоже проходил по делу выпавшего из окна Рунцевича. Кажется, уже тогда был среди маститых, хотя в последнее время Позднякову не попадалось его имя на книжных лотках. Впрочем, за это он не мог ручаться, ибо следил исключительно за творчеством Ларисы Кривцовой.

— А вот я вас сразу узнал, хотя и старше вас лет на двадцать, наверное, — похвастал Воскобойников. — Впрочем, вы теперь тоже…

— Далеко не молодой человек, — подхватил Поздняков. — Слава Богу, уже пятьдесят три.

— Да что вы говорите! Надо же! А ведь как будто вчера все было! Вы приехали тогда в наш дом творчества такой юный, свежий, голубоглазый, такой, знаете ли, пышущий здоровьем… У меня все никак не получалось величать вас товарищем следователем, и я вас называл молодым человеком, а вы краснели и, кажется, сильно злились, хотя старались не подать виду. Да, время летит… Кстати, вы хромаете или мне показалось?

— Почти как в известной кинокомедии, — Поздняков хлопнул себя по бедру. — Бандитская пуля.

— Понимаю, понимаю, — кивнул Воскобойников и замолчал.

Какое-то время они молча шли по кладбищенской аллее, потом снова заговорил Воскобойников:

— Да… Грустно теперь будет на этом свете без Ларисы Петровны. Женщина она, конечно, была своеобразная, но писательский талант имела неоспоримый. Хотя, вы знаете, могла бы, конечно, использовать его более рационально. Впрочем, кто знает, кто знает…

Поздняков не поддержал тему. Во-первых, он еще не был готов говорить о Ларисе в прошедшем времени; во-вторых, легкий моросящий дождичек приятно освежал его лицо после жары, и ему вообще хотелось не произносить какие-то никчемные слова, а идти молча, вдыхая аромат хвои, и ни о чем не думать.

Но Воскобойников никак не отвязывался.

— Не понимаю, зачем она это сделала? — вздохнул он. — Сорок пять лет для писателя — детский возраст, еще жить да творить. И на тебе, взяла и покончила с собой, хотя, грешным делом, я теперь сопоставляю факты и нахожу, что звоночки к тому были уже давно…

— Вы в этом уверены? — вырвалось у Позднякова.

— В чем, простите?

— Ну, в том, что она покончила с собой?

Все, дамбу прорвало, Поздняков таки высказал, что было у него на уме и на языке с того самого момента, как он услышал жуткое сообщение по радио. Сомнение возникло у него сразу же и с каждой минутой все более укреплялось, хотя никаких особенных к тому оснований как будто не было. Он даже успел поговорить со следователем, который вел дело о Ларисиной смерти, и тот — впрочем, без особого желания и явно тяготясь расспросами — довольно подробно изложил все, что удалось выяснить.

А выяснить удалось следующее. Ларису нашли в понедельник утром на ее даче в Хохловке мертвой. Она лежала на диване в гостиной в роскошном вечернем платье, подле нее на полу стояли пустые бутылки из-под шампанского, рядом валялся пустой флакончик, в котором предположительно находилось сильнодействующее снотворное. Смерть произошла около полуночи. Результатов экспертизы еще нет, но, судя по всему, когда они станут известны, ничего нового не откроется, и версия о самоубийстве полностью подтвердится. Что еще? Погибшая была в состоянии алкогольного опьянения, никаких следов насилия или борьбы не обнаружено (что, конечно же, опять же говорило в пользу версии самоубийства), как, впрочем, и предсмертной записки. В доме ничего не пропало, замки целы, а это опять-таки склоняло следствие идти по проторенной дорожке, в конце которой маячило удобное объяснение, уже чуть ли не читающееся между строк бесстрастного протокола: «А черт ее поймет, эту богему, у них же все не как у людей!» Да, следов насилия нет, а какие, Господи Боже мой, могут быть следы насилия, когда она, судя по количеству выпитого, находилась в состоянии полной прострации?

Они уже вышли за ворота кладбища, а общительный Воскобойников все не спешил комментировать провокационный выпад Позднякова. Постепенно их догоняли остальные участники траурной церемонии. Дождь усиливался, и все торопились побыстрее усесться в машины и автобусы.

— Вы идете на поминки? — осведомился Воскобойников.

— Честно говоря, не собирался, — пожал плечами Поздняков. Теплые струйки дождя уже затекали ему за воротник. — А где они намечаются?

— Да там и будут, на даче в Хохловке. Отсюда по шоссе каких-то двадцать километров. Поедемте, непременно поедемте. Вам же ведь наверняка хочется посмотреть, где все произошло, тем более что… — Воскобойников оборвал фразу, и возникла многозначительная, прямо-таки театральная пауза.

Да уж, в чем, в чем, а в проницательности старому писателю не откажешь. Поздняков уже решил про себя ехать в Хохловку. Оказавшись там, он, во-первых, получал возможность, не привлекая особого внимания, исподволь осмотреть дом, в котором умерла Лариса, во-вторых, приглядеться к ее ближайшему окружению, собравшемуся за поминальной трапезой.

Поздняков распахнул дверцу своей бежевой «шестерки» и посмотрел в зеркало заднего вида. Увидел, как Воскобойников плавно тронул с места пусть не суперновый, но вполне приличный «Фольксваген».

* * *

Дача Ларисы Кривцовой в Хохловке, элитном генеральском предместье Москвы, не имела ничего общего с привычными дачными постройками, которые неизменно возникают в воображении среднего обывателя при слове «дача» и которыми утыкано едва ли не все Подмосковье. Поздняков увидел довольно большой особняк из белого кирпича, впрочем, особенно не выделявшийся среди множества ему подобных.

«Неплохо живут у нас генералы», — мысленно прикинул про себя Поздняков, окидывая взглядом ухоженный, утопающий в зелени дачный поселок. Хотя удивляться следовало, наверное, лишь тому, что Лариса, которую он помнил девчонкой в куцем халатике, громко хлюпающей облупившимся носиком, стала, оказывается, на равных с генералами. Как, в сущности, мало он знал о ней, ведь она, позволявшая себе иногда снизойти до его, Позднякова, жизни, никогда не пускала его в свою. Да он и не рвался…

Дом был обнесен высокой каменной оградой, так что окна первого этажа и просторный двор оставались скрытыми от посторонних глаз. Гостиная, где нашли мертвую Ларису, находилась на первом этаже. Вряд ли кто-нибудь мог видеть с улицы, что происходило в доме той злополучной ночью.

Воскобойников поджидал Николая Степановича у открытой калитки и, похоже, всерьез решил его опекать. Поздняков не возражал: в конце концов, Воскобойников был единственным мало-мальски знакомым ему человеком в этой весьма пестрой и неординарной компании.

— Думаю, поминки будут как раз в гостиной, — объявил Воскобойников, пропуская Позднякова вперед. — Где стол был яств, там… — старик закашлялся.

Они пересекли просторный двор, в глубине которого Поздняков успел рассмотреть гараж и белую, увитую декоративными цветущими растениями беседку. Повсюду поддерживался идеальный порядок: кусты вдоль вымощенной брусчаткой дорожки аккуратно подстрижены, под окнами первого этажа разбиты клумбы.

«Лариса и подобная буржуазность — есть ли вещи более несовместимые? — подумал Поздняков. И тут же сам себе возразил: — Но разве не к этому она стремилась, сбежав прямо из-под венца от одного юного сыщика?»

Тогда, пожалуй, она достаточно хорошо знала, чего хотела. Разве Поздняков мог в обозримом будущем предложить ей хотя бы сотую часть этого богатства?

А вот и сам дом вблизи, как говорится, во всей красе. Тут тоже было на что посмотреть. Прежде всего — на террасу, расположенную на первом этаже с фасада, уставленную легкими белоснежными столиками, стульями и плетеными креслами; по этой причине она здорово смахивала на летнее кафе. Открытая дверь с цветными витражами вела с террасы в дом, откуда уже доносилось характерное звяканье посуды.

Едва Поздняков и Воскобойников переступили порог дома, их встретила женщина средних лет в строгом платье. На ее лице читалась профессиональная печаль. Такие деловитые и распорядительные дамы непременно возникают на всякого рода пышных похоронах — обычно готовят поминальный стол, пока близкие усопшего провожают его на кладбище.

— Милости просим, помяните Ларису Петровну, — торопливо приветствовала женщина всех входящих в дом, указуя рукой, куда именно следует идти.

Пройдя в нужном направлении, Поздняков и Воскобойников оказались в просторной комнате: и стены, и ковры, и мебель, и камин, и даже элегантный рояль у огромного окна, выходящего на террасу, были выдержаны здесь в молочных тонах. Белизна интерьера резала глаза, и Поздняков невольно зажмурился.

— Что, впечатляет? — произнес с легкой усмешкой Воскобойников. — Да уж, что-что, а шикануть покойница любила.

— А рояль? — зачем-то спросил Поздняков шепотом. — Она что, разве играла на рояле?

— Да нет, — покачал головой Воскобойников, — рояль для антуража. Сколько помню, на его крышке всегда стоял бокал с шампанским или красным вином и лежала какая-нибудь рукопись. Такая, знаете ли, утонченная небрежность, точнее художественная…

— Так это и есть гостиная?

— Да.

Поздняков покосился на белый пушистый диван, напоминавший большую породистую собаку, мирно дремлющую в тепле. Значит, именно на нем и нашли мертвую Ларису. Скорее всего эта трагическая сцена выглядела эффектно, если только смерть вообще увязывается с этим словом.

Между тем Ларисины близкие и знакомые уже вовсю рассаживались за длинным столом, перерезавшим комнату по диагонали и сильно диссонирующим с ее изысканной обстановкой. Присоединившиеся к остальным Поздняков и Воскобойников оказались как раз напротив бывшего мужа Ларисы, Георгия Медникова, и красивой рыжеволосой женщины под густой темной вуалью. По всей видимости, эти двое были достаточно хорошо знакомы, ибо вполголоса что-то обсуждали.

Поздняков чувствовал себя ужасно, в буквальном смысле не зная, что говорить и куда девать руки. К тому же он терпеть не мог поминок, находя редкостным идиотизмом обычай обильно есть и пить сразу после похорон. В таких случаях его почему-то не покидало ощущение, что по крайней мере половина пришедших проститься с дорогим покойником мечтает поскорее с ним покончить, чтобы с сознанием выполненного долга наконец усесться за стол.

Воскобойников протянул руку к бутылке водки и подмигнул Позднякову: мол, будешь?

— Я же за рулем, — вспомнил Николай Степанович.

— За помин души выпить нужно, хотя бы пригубить, — наставительно изрек Воскобойников и, решительно опрокидывая свою рюмку, прибавил: — Ну, Лариса Петровна, пусть земля тебе будет пухом, красавица.

Поздняков тоже поднес свою рюмку ко рту и замер, увидев на камине Ларисин портрет в рамке. На снимке она была совсем юной, именно такой, какой он ее увидел впервые, — с беззвучным, радостным возгласом «Здрасьте!» в широко раскрытых, вечно меняющих цвет — от изумрудного до черного — глазах. Казалось, она смотрела с портрета исключительно на него, Позднякова, смотрела и звала… Он пригубил раздирающе горькой водки и закашлялся, виновато прикрыв рот ладонью.

— А вы закусывайте, закусывайте. Отличная икорка, — участливо отозвался вовсю опекающий его Воскобойников.

Поздняков не стал есть икру, наколол на вилку маленький, словно бутафорский, огурчик, оказавшийся безвкусным, да еще отдающим одеколоном — явно импортный, из банки. Поздняков проглотил его и побыстрее плеснул в высокий стакан минералки из запотевшей бутылки.

Все закусывали молча, неторопливо, а женщина по правую руку от Медникова ничего не ела, так и сидела, не подняв вуали, зажав в длинных пальцах маленькую хрустальную рюмочку с водкой.

— Наследница-то на угощение не поскупилась, — опять проговорил сбоку Воскобойников.

— Наследница?

— Ну да, у Ларисы ведь осталась одна-единственная наследница — сводная сестра, пожилая женщина, — пояснил Гелий Андрианович.

В этот момент дама под вуалью поставила рюмку на стол, так и не пригубив, и, поднеся ладони к лицу, нервно забормотала:

— Нет, я не могу, не могу… Как вспомню… Извините…

Она с грохотом отодвинула стул и, вскочив, застучала каблучками к выходу. Не прошло и минуты, как Поздняков увидел ее через окно уже со спины, торопливо удалявшуюся в сторону калитки.

В гостиной повисла напряженная тишина, разрядил которую Медников.

— Это Виолетта нашла Ларису мертвой, — объяснил он, ни к кому конкретно не обращаясь.

Слава Богу, трапеза не затянулась, в какой-то момент все как-то разом засобирались, заторопились. Поднялся из-за стола и Поздняков. Он уже намеревался ретироваться по-английски, но Воскобойников снова придержал его за локоть:

— Не торопитесь.

Поздняков удивленно взглянул на словоохотливого старика.

— Я живу здесь рядом, по соседству, так что мы могли бы с вами продолжить нашу беседу в спокойной обстановке.

Беседу? Да уж, что-что, а заинтриговать этот «инженер человеческих душ» умел. Поздняков решил, что от приглашения отказываться не стоит.

Прощались все на террасе, причем общий настрой незаметно перешел из траурного в непринужденный. Давно и хорошо знающие друг друга люди принялись как ни в чем не бывало обмениваться рукопожатиями, поцелуями и обещаниями непременно скоро встретиться. Медников схватил за пуговицу полного импозантного мужчину и принялся зудеть ему что-то на ухо. До Позднякова долетали отдельные слова, по которым можно было судить, что речь шла об его последнем телевизионном шоу.

Словоохотливый Воскобойников неожиданно умолк, бросая настороженные взгляды в дальний конец террасы. Поздняков посмотрел туда и увидел невысокого мужчину, невзрачного, в костюме цвета свежего асфальта (именно так всегда называла любимый серый цвет отечественной легкой промышленности Лариса). Мужчина был погружен в глубокую задумчивость.

— Смотри-ка, и этот тут, — пробормотал себе под нос Воскобойников.

— Что, еще один старый знакомый? — поинтересовался Поздняков.

— Не то чтобы… Он учился в Литинституте на одном курсе с Ларисой, потом уехал куда-то в Среднюю Азию. По-моему, так ни разу и не напечатался. Надо же, вот уж кого не ожидал увидеть.

* * *

Дача Воскобойникова оказалась поскромнее: без шикарной террасы, но с пресловутыми грядками с огурцами и морковкой.

— По выходным наезжает невестка и что-то пытается здесь вырастить, хотя, на мой взгляд, это совершенно бессмысленное занятие, — пробурчал Воскобойников, словно прочитав мысли Позднякова.

Он похлопал себя по карманам пиджака в поисках ключа от дома и прибавил:

— Вообще-то я здесь живу один — жена уже восемь лет как умерла, сын погиб в автомобильной аварии полтора года назад. Из родных только невестка и внук приезжают, не могу же я им запретить?

Позднякову не пришлось пользоваться методами индукции и дедукции, чтобы догадаться: со своей родней, во всяком случае с невесткой, Воскобойников не очень-то ладит. А кроме того, у писателя извечная стариковская проблема — дефицит общения. Не исключено, что именно по этой причине он и пригласил Позднякова к себе.

— Ну-с, проходите, пожалуйста, — пригласил Гелий Андрианович, — не обращайте внимания на некоторый беспорядок. Ко мне обычно приходит убираться одна женщина из соседней деревни, но у нее недавно родился внук, забот прибавилось, она ходит реже, а я, грешным делом, не очень приспособлен уют наводить.

Они вошли в просторную комнату, по-видимому, гостиную, уставленную непритязательной мебелью в стиле семидесятых. Воскобойников развел руками, как бы говоря своему гостю: «Почувствуйте разницу, здесь все по-простому».

Безусловно, внутреннее убранство дачи старого писателя заметно отличалось от белоснежной роскоши, которую они могли наблюдать в доме покойной Ларисы Кривцовой. Старый писатель незлобиво посетовал на житье-бытье:

— Видите, я не роскошествую. Снаружи дом все еще производит впечатление, зато внутри, конечно, все по старинке, я бы даже выразился точнее — по-стариковски. Да много ли мне надо? Сколько теперь осталось? Проходите, не стесняйтесь.

Воскобойников переложил стопку пожелтевших газет из уютного глубокого кресла на широкий деревянный подоконник, на котором при желании запросто можно было улечься и соснуть. Видимо, он хотел было предложить освобожденное таким образом кресло Позднякову, но, помешкав, лишь махнул рукой:

— А знаете что, Николай Степанович, пойдемте-ка лучше в мой кабинет, у меня там поуютнее. Опять же обстановка рабочая, так сказать, располагает.

Поздняков не стал возражать.

Кабинет и впрямь выглядел уютнее, прежде всего из-за того, что был по крайней мере в три раза меньше гостиной. Вдоль стен стояли высокие стеллажи для книг, точно в библиотеке, у окна — старый двухтумбовый стол, кресло и пара стульев. Некоторый диссонанс в эту непритязательную, можно сказать спартанскую, атмосферу вносил компьютер.

— Вот решил модернизироваться на старости лет, — похвастал Воскобойников. — Скопил денег и купил. Боялся, что не освою. Вдруг, думаю, мозги совсем заизвестковались? Ан нет, есть, оказывается, еще порох в пороховницах — научился. Так что творю сейчас по-современному, управляюсь с байтами и килобайтами, — он коротко хохотнул. — Впрочем, не могу сказать, чтобы это отражалось на вдохновении… Вы садитесь, располагайтесь, кресло у меня специально предназначено для гостей, а моя, извините, старая задница от продолжительного сидения приобрела такую защитную мозоль, что предпочитает твердое. — Воскобойников опустился на стул.

Поздняков решил воспользоваться затронутой темой:

— А у Ларисы, гм, Петровны компьютера, насколько я знаю, не было.

— Нет, она принципиально не хотела им пользоваться, хотя, конечно, могла бы запросто купить. По-моему, у нее на этот счет был пунктик — боялась, что творчество превратится в поденщину. Распространенное предубеждение, одним словом.

— А вы близко с ней общались? Я имею в виду — в последнее время?

— Ага, вот вы и приступили к допросу, — навострился Воскобойников.

Поздняков принялся неловко оправдываться. Ситуация и впрямь выглядела дурацкой: с одной стороны, он не мог заставить себя не предпринимать попыток выяснить обстоятельства Ларисиной смерти, но с другой — какие, собственно, он имел полномочия задавать кому бы то ни было вопросы?

— Да ладно, не смущайтесь, — махнул рукой неугомонный Гелий, — ведь я же сам напросился, не так ли? Видите ли, уважаемый Николай Степанович, по некоторым признакам, а точнее по некоторым вашим фразам, я догадался, что вы собираетесь проводить самостоятельное расследование. Я не ошибся?

— Слишком громко сказано, — усмехнулся Поздняков, — я ведь уже некоторым образом пенсионер, дело находится не в моем ведении… Сами понимаете, возможности мои ограничены.

— Ну, не прибедняйтесь, умная голова и проницательный ум всегда таковыми остаются, даже если их обладатель уходит на пенсию. И даже в том случае, когда его никто не уполномочивает проводить расследование. Что касается юноши-следователя, который меня уже допрашивал насчет Ларисы, то я о нем совсем невысокого мнения.

Выслушивая эту тираду, Поздняков потупился, делая вид, что внимательно изучает свои запылившиеся туфли — слова Воскобойникова в его адрес отдавали неприкрытой лестью. Интересно, зачем он так уж распинается?

— И почему вы столь невысокого мнения о нем? — поинтересовался Поздняков, все еще не поднимая головы. — Вы что, сомневаетесь, что это было самоубийство?

— Ловко, ловко, ничего не скажешь, поймали на слове, — улыбнулся Воскобойников, но тут же посуровел. — Да нет, я еще далек от того, чтобы делать столь серьезные выводы. И знаете, почему?

— Почему?

— Объясняю. Пусть мое мнение сугубо субъективное, но все же… Если это не самоубийство, то, значит, убийство, так? Допустим. Но для убийства нужны весьма основательные мотивы, вы согласны?

Поздняков кивнул — старый писака шпарил, точно по учебнику криминалистики.

— Вы надо мной не смейтесь, — продолжал Воскобойников, — я хоть и самоучка, но кое-что в этих делах соображаю. Итак, для убийства нужны серьезные мотивы, а где они — эти самые мотивы? Допустим, охота за наследством. Отбрасываем сразу без тени сомнений. Все движимое и недвижимое имущество Ларисы Кривцовой — заметим, немалое — с наибольшей степенью вероятности переходит ее сводной сестрице из Костромы, той самой долговязой старухе… ну, вы ее наверняка видели на кладбище. Трудно вообразить, как она могла организовать убийство, находясь в Костроме. Да и зачем? Ее саму на том свете уже ждут не дождутся. Впрочем, чисто гипотетически можно оставить ее в числе подозреваемых, ибо наследство — какой-никакой, а мотив, — Воскобойников перевел дух. Поздняков внимательно слушал его, не перебивая. — Идем дальше. Кто там еще? Ага, бывшие мужья. В принципе, и у того, и у другого были причины ее ненавидеть. Обоих она бросила, причем последний, Медников, после развода почему-то не стал претендовать на причитающуюся ему по закону часть общего имущества, оставив все Ларисе. Почему? Непонятно. Известно лишь одно: никогда он не был бессребреником, и копейка обычно мимо него не проплывала. Дача, которую вы сегодня имели возможность лицезреть, между прочим, вообще принадлежала Медникову еще до женитьбы — досталась ему от отца-генерала. Однако и она, как видите, перешла в полную собственность Ларисы Петровны. Что касается спортсмена-неудачника, то этот вообще недвусмысленно выражал свои чувства, когда время от времени наведывался в Хохловку.

— Ковтун бывал в Хохловке? — удивился Поздняков.

— Бывал, бывал. Не часто, конечно, может, раза три на моей памяти, но всегда производил своими неожиданными визитами шумный фурор. Лариса его и на порог не пускала, а он пьяный бегал по поселку и орал дурным голосом, что удавит стерву Лариску собственными руками. Впрочем, чего от него другого ждать? Совершенно опустившийся человек, приходил к бывшей жене занять денег на бутылку, а она без долгих разговоров хлопала дверью у него перед носом. Ну вот, уже тройка подозреваемых. Вам недостаточно?

— А кто еще? — спросил Поздняков.

— Пожалуйста. Последний любовник Ларисы, молодой парень. Слышал, что между ними произошел какой-то грандиозный скандал. Похоже, Лариса не могла смириться с тем, что ей он предпочел другую, более юную прелестницу. Да, ее, наверное, тоже следует взять на заметку. К тому же нельзя исключить, что красавец в свободное от общения с Ларисой время вполне мог приударить еще за десятком разнообразных куколок. Как видите, работы прибавляется. Опять же лучшая подруга Ларисы — модельерша Шихт. Она и обнаружила труп. Мало ли какие счеты возникают между женщинами: сплетни, интриги… В общем, подсчитывайте варианты, господин сыщик.

Поздняков уже раскусил затею Воскобойникова: старик попросту разыгрывал ситуацию, словно партию в шахматы, заодно демонстрируя собственную прозорливость. Только и оставалось подыгрывать ему.

— Думаю, следует еще кое-кого внести в этот список.

— Интересно, — оживился Воскобойников, — кого же?

— Вас.

На какую-то долю секунды Воскобойников растерялся, но самообладание и на этот раз его не подвело. Во всяком случае, поздняковский пас он отбил мастерски:

— Очень разумно, молодой человек. Действительно, меня тоже следует отнести к подозреваемым. Мотив найдется и у меня. Допустим, зависть. В последнее время госпожа Удача предпочитала посещать Ларису Кривцову и упорно обходила стороной обитель старого прозаика Гелия Воскобойникова. Но будем уж логичны до конца. Не думаю, чтобы я был замыкающим в списке. Вы, уважаемый Николай Степанович, начисто забыли о себе.

На этот раз Поздняков чуть не подпрыгнул в кресле.

— Поясняю, — между тем невозмутимо развивал свою мысль Воскобойников. — Если мне не изменяет моя старческая память, вы с Ларисой во времена оны тоже находились в близких отношениях, и тогда, к большому сожалению, она предпочла вам бронзовые мышцы Ковтуна.

— Примите мои аплодисменты, — не удержался от комплимента Поздняков и несколько раз хлопнул в ладоши. — Мастерская работа.

— Да ладно вам, — отмахнулся Воскобойников. — Всего лишь небольшая тренировка для заизвестковавшихся мозгов. А если серьезно, уж слишком много мотивов — верный признак того, что все они и выеденного яйца не стоят.

— Значит, самоубийство? Но для самоубийства тоже нужен мотив, не станете же вы против этого возражать, — рассудил Поздняков.

— Повторяюсь, не стану возражать, но, на мой взгляд, все говорит за это. Во-первых, как все было обставлено: свечи, шампанское, вечернее платье… Представление, разыгранное женщиной с воображением.

— Тогда почему она не оставила записки?

— Не исключено, что по большому счету она и не собиралась травиться, просто переборщила в игре. Это очень по-женски, а уж такая экзальтированная дама, как Лариса Петровна…

Поздняков заерзал в кресле: черт возьми, логично, в высшей степени логично, такой вариант он уже прокручивал. Если бы не это маленькое «но», которое всегда выпрыгивало из подсознания, как чертик из табакерки.

— Хорошо, красивая игра, но к ней тоже должен быть какой-то толчок?

— Если честно, — вздохнул Воскобойников, — то я думаю, что она себя попросту загнала. Писать десять авторских листов ежемесячно — это вам не пряники кушать. А главное — остановиться она не могла, здесь, как в шоу-бизнесе, нельзя сбавлять обороты: чуть-чуть замешкаешься, дашь себе передышку — твое место займет кто-нибудь более прыткий. На разработанную жилу всегда найдутся желающие. А нащупать ее не так-то просто! Ведь как ни относись к жанру детектива, авторов, в нем работающих, много, а имен, которые на слуху, — раз, два и обчелся. Она была гениальна тем, что схватила момент: только читателю наскучили примитивные подражания американским боевикам, она выдала легкую и прозрачную женскую прозу. К тому же нельзя забывать, что основные читательницы — женщины, вот она им и потрафила. Плохо, что сама в конце концов угодила в собственную ловушку. Сходить с дистанции и уступать дорогу другим она не желала, а жить в таком темпе… Отсюда и ее пристрастие к алкоголю, особенно проявившееся в последнее время. В принципе, эта трагедия — тема для диссертации о том, как для человека губителен его собственный успех. Или, если хотите, для добротного романа. Я бы сам за такой взялся, да силы уже не те, хватило бы духу старые задумки осуществить.

— Неужели все действительно так серьезно?

— Увы, — Воскобойников словно бы заглянул грустными глазами внутрь самого себя, — когда-то и я прошел через это. Я тоже познал успех, правда, еще в те времена, которые теперь принято называть застойными. Тогда книжки издавались по плану, и, по большому счету, бестселлеров ни от кого не требовалось, гонорар и без того был обеспечен, не то что сейчас. А я написал вещичку, которая понравилась народу, а потом, к сожалению, уже не смог удержаться на достигнутом уровне. Так бывает: сегодня пишешь бестселлер, завтра — элементарную халтуру. Но вам, вероятно, трудно меня понять, и мои доводы выглядят для вас дикостью и тарабарщиной. Вы просто счастливый человек, потому что ваша рука не срослась с пером и вы никогда не писали по десять авторских листов в месяц.

— Если то, что вы говорите, правда, — после продолжительной паузы изрек Поздняков, — то вы лучше меня знали Ларису.

— Ах, молодой человек, достаточно уже того, что я хорошо знаю самого себя, — усмехнулся Воскобойников, и от этой усмешки на его породистом лице прибавилось морщин. — А с Ларисой, особенно в последний период, мы общались мало. Да у нее и не было времени для дружеских контактов при таком темпе жизни. Поверьте мне, она существовала где-то на пути между машинисткой, которая перепечатывала ее рукописи, и издательством. Все остальное, включая и других людей, наверное, рассматривалось ею в качестве объектов, способных каким-либо образом сделать этот путь короче или, напротив, удлинить. Не стоит романтизировать труд писателя, писатель — добровольный каторжник.

— Интересно, что она писала в последнее время? — Поздняков выглядел потрясенным. — Не знаете, у нее осталась какая-нибудь незавершенная рукопись?

— Она со мной на этот счет не делилась. Наверное, вам стоит спросить у следователя — он весь дом обшарил — или у Ларисиной сестры. Хотя ей, по-моему, на рукописи наплевать. Интересно, как она поступит с авторскими правами, ведь, по идее, они должны перейти к ней? — озадаченно произнес Воскобойников.

— А вы случайно не знаете, кто перепечатывал Ларисе ее рукописи? — неожиданно осенило Позднякова.

— Что?.. А, не знаю, — похоже, Гелий Андрианович уже порядком устал от разговора и начинал постепенно тяготиться обществом Позднякова. Во всяком случае, он уже открыто позевывал и поглядывал на часы. А у Позднякова осталось еще немало вопросов.

— Послушайте, Гелий Андрианович, раз уж вы оказали мне такую любезность…

— Валяйте, валяйте, — усмехнулся Воскобойников, — догадываюсь, к чему эти реверансы, — хотите знать, что я делал в воскресенье. Извольте, у меня секретов нет. Весь день я провел у реки: есть у меня, знаете ли, такая стариковская причуда шляться по живописным окрестностям. В семь, точнее — на электричке 19.47, я уехал в Москву, где пробыл до второй половины дня понедельника. Почему уехал на электричке? Да потому, что мой «Фольксваген» забарахлил во время предыдущего приезда, и я оставил его в своем московском гараже. Слава Богу, мой сосед по лестничной площадке, отличный автомеханик, выручил и на этот раз. Кажется, я все изложил самым подробным образом. Захотите подтверждений, милости прошу по моему московскому адресу. По крайней мере десяток человек подтвердит вам то, что я вам сообщил. Достаточно?

— Более чем, — отозвался Поздняков. — Кажется, теперь моя очередь давать показания, поскольку я тоже в вашем списке?

— Нет уж, увольте старика. Пожалуй, мне пора отдохнуть после тяжелого дня.

Воскобойников и правда заметно сдал прямо на глазах: лицо посерело и осунулось.

Позднякову ничего другого не оставалось, кроме как вежливо откланяться и спросить разрешения при необходимости еще раз прибегнуть к помощи Гелия Андриановича. Тот развел руками:

— Разумеется. К тому же не исключено, что я еще что-нибудь вспомню. Все-таки сегодня такой день, что не трудно и запамятовать.

Воскобойников проводил Позднякова до калитки, а тот, прежде чем попрощаться, задал ему все-таки мучивший его вопрос:

— Скажите-ка, Гелий Андрианович, а со следователем, который занимается Ларисиным делом, вы делились своими размышлениями?

— С этим юнцом? — Воскобойников весьма нелицеприятно отозвался о каком-никаком, но все же коллеге Позднякова. — Да зачем ему? Не будет он себе голову забивать моими теориями. Может, он и прав?

Поздняков вышел за ворота дачи Воскобойникова и набрал в легкие побольше свежего воздуха, настоянного на запахах листвы и цветов. Сел в машину, завел мотор, развернулся, бросив на прощание последний грустный взгляд на возвышавшийся за каменной оградой белый дом Ларисы. И подумал: кто знает, вдруг где-то там еще мечется и тоскует отчаянная и неприкаянная душа Ларисы?

Загрузка...