Узбека

Владимир Шуля-Табиб

УЗБЕКА

Мы сидим на большой веранде Борькиного дома: я, Боб, коробка темного пива

«Хайникен» под столом.

Теплый сентябрьский вечер, оголтело трещат цикады, мы потягиваем ледяное пиво и

никак не можем наговориться - всего-то тридцать лет не виделись!

С Борькой мы однокашники по Военно-Медицинской Академии, и в те давние

курсантские времена снимали комнату на двоих в старом питерском доме неподалеку от

Литейного проспекта. И жили как бы в музее: на стенах картины - итальянских и

французских мастеров, подлинники, как горделиво уверяла хозяйка, в серванте сервиз

мейссенского фарфора – боже упаси не только тронуть, а неосторожно протопать рядом.

Военная судьба разбросала нас черт-те куда: Боб уехал в Баку, я – в Узбекистан, под

Ташкент, причем, очень ПОД: предгорья Чимгана, до ближайшего кишлака – 5 км.. Потом

появился в русском интернете сайт: « Одноклассники.» - оказалось, что уже более 10 лет мы

живѐм в 4-х часах езды: я – в Нью Йорке, он в Балтиморе. И хотя мы оба – лысые и толстые, давно уже не военные и не врачи, по-разному сложилась жизнь, однако,словно и не

расставались. Сидим, пьем, треплемся, как и тридцать с лишним лет назад. Вот только темы

уже далеко не те...

У Боба служба сложилась нормально: воевать не пришлось, бог миловал, закончил

психиатром в одном из госпиталей. Мне повезло меньше, зато есть теперь что рассказать.

- Слушай, Шуляк, ты же в Афгане был – как там на самом деле-то было? Вот тебе

лично? Газеты, я так понимаю, все врали?

- Само собой. Все врут. Думаешь, американцы пишут правду о войне в Ираке или в

том же Афгане? И очевидцы врут, не зря юристы говорят, что никто так не врѐт, как

очевидец. Каждый видел кусочек правды и уверен, что знает еѐ всю. Помнишь, у Бисмарка...

- Ага, «никогда так не врут, как перед половым актом, во время войны и после

охоты»! – засмеялся Боб. – Ври, твой черед! Как в суде: «Правду, всю правду, и ничего, кроме правды!»

- Нет, Боб, всю правду и я тебе не расскажу: есть вещи, о которых я сам себе приказал

забыть, больно мерзкие. И вообще: обо всѐм говорить – ночи не хватит.

- О’ кей! На Кавказе наши азеры да чечены тоже мусульмане, как они «любят» нас, я

по себе знаю. Интересно, а как ваши таджики-узбеки-казахи там воевали? Против

мусульман-то?

- Кто как. Хватало там всего: и героизма, и трусости, и мародерства, и воровства,как и

на любой войне. И самого обыкновенного идиотизма. Сам посуди: нашу Ферганскую

дивизию ВДВ, специально подготовленную для войны в горах да пустынях – мы на всяких

учениях цистерну пота пролили! –вдруг за пару месяцев до ввода войск в Афганистан

расформировали, а в Афган ввели Витебскую,которая ни малейшего понятия не имела обо

всех прелестях нашего азиатского бытия!

- Видимо, Штирлицы и в наших штабах попадаются, -хмыкнул Боб.

- Хрен их знает. Потом нашу десантно-штурмовую бригаду лепили из остатков

расформированной нашей Ферганской дивизии . Офицеров и солдат не хватало, набирали со

всего округа , не глядя на подготовку и прочее, абы штат заполнить.

- Знакомая картинка. Но я тебя о мусульманах спрашивал, как они воевали против

единоверцев.

- По всякому. Вот был у меня один интересный тип – узбек, к тому же военный врач, как и мы с тобой.

- Были когда-то,- вставил Боб.

- Так вот, когда появился этот « десантник», мы с моим другом Вовкой Харламовым

просто рухнули: невысокий коренастый толстяк – узбек (как сказал Вовка: «Косая сажень в

животе»). Широкое скуластое лицо, узкие маслянисто-чѐрные глаза, типично восточная

сладко-неискренняя улыбочка, крупный, с горбинкой, нос, утиная походка. Доложил:

«Товарищ капитана! Майор Салимбаев для прохождений дальнейшей служба прибыла!»

- Как зовут-то?

- Нигматулла .

- Хорошо. Идите в отдел кадров, оформляйтесь, потом – ко мне.

Когда он ушѐл, Вовка расхохотался:

- Нигматулла прибыла! Ну чистая Узбека!

Эта кличка «Узбека» так и прилипла к нему.

А через месяц нас подняли по тревоге и бросили в Афганистан.

Служил Нигмат на должности командира медроты, которую мы не развѐртывали, не было

смысла: рядом, по другую сторону взлетной полосы, стоял пехотный медсанбат 201-ой

дивизии. Развернули только изолятор, гепатита было до хрена, и операционную, да и ту

использовали изредка по мелочам. Все врачи ходили на боевые действия, по очереди. Как

простые фельдшера. Так вот Салимбаев, командир медроты, медроты, не ходил. Ни в какую!

Под любым предлогом. И без. Просто: «Я не обязан!»

- Но ведь все не обязаны! Однако, все ходят. Я, начмед бригады, твой начальник, хожу!

- Ты – началник! Сама решаешь: хочу – хожу, не хочу – не хожу! Фельдшер ходить

должна. Я – не фельдшер.

- Да, но фельдшера наши – солдаты-срочники, сопливые пацаны по 18 лет, только

после медучилища! Ни опыта, ни знаний. Пока ещѐ их научишь...

- Не знаю, начмеда. Мне 44 года, я по горам-пескам бегать уже не могу, старый, тяжело. Я в десантники не рвалася, понимаешь, мне меньше года до пенсии оставалася.

Меня начмеда округ сюда силой загнала. Судить грозилась, пенсия отобрать!

Я махнул рукой: и в самом деле в горах от него толку мало, пусть живѐт,как хочет.

Впрочем, надо отдать ему должное, кое в чем он был очень даже полезен. Знаешь, нашу

бригаду всѐ собирались вывести из Афгана, да так и не собрались, посему нам сборно-

щитовых модулей не давали. Мы жили в палатках. А как на сорокаградусной жаре

нагревается брезент, ты даже представить себе не можешь! Пекло днем, духовка ночью! Так

вот он со своими узбеками-казахами наладил изготовление саманного кирпича из глины и

ещѐ чего-то там. И сложили они бараки-хибары, точно как у афганцев. Саман – он пористый.

Если внутри поставить у стенки вѐдра с водой, он воду впитывает и наружу испаряет, какое-

никакое, а охлаждение получается, жить можно.

И еще он умел встречать начальство, всяких там проверяющих. Откуда ни возьмись, появлялся плов, шашлыки, зелень, фрукты! Начальство было весьма довольно. Поэтому, узнав о приезде оного заранее, я всегда старался смыться на боевые, оставляя вместо себя

Узбеку.

- А откуда этих узбеков-казахов он взял?

- Да пользуясь связями в Ташкенте, дружбой с кадровиком бригады. Знаешь, в Афгане

с выпивкой всегда напряженка была, так что, если у тебя есть спирт, то подружиться – не

проблема. Постепенно перетянул их всех из других подразделений в медроту. Тем более, что

за них никто особо не держался. Другое дело – таджики, их язык почти одинаков с одним из

афганских, дари, они переводчиками были

И вот однажды, вернувшись с очередных боевых на день раньше запланированного, вижу я

потрясающую картинку: в офицерской комнате на кровати, поджав под себя ноги по-

турецки, восседает Узбека в спортивных штанах, босиком, с голым торсом. Перед ним стоит

поднос с фруктами - а их можно было достать только на выходах, в нашей столовой

фруктами не баловали!- узбекский заварной чайник. Потея и отдуваясь, Узбека пьѐт зеленый

чай, рядом в почтительном полупоклоне стоит солдат–узбек Рашид Юлдашев, с

заискивающей улыбочкой спрашивает: « Нигмат-ака, , хотите ещѐ чаю?» То есть «дядя

Нигмат»! Второй солдат, казах, кормит птицу в клетке, степную куропатку – кеклика. Три

дня назад, когда я уходил, ничего этого и близко не было! Откуда он еѐ взял? Кто смастерил

клетку?

Увидев меня, Нигматулла медленно встал, широко улыбнулся:

- Салям аллейкум, начмеда! Хорошо, что назад пришѐл, совсем живой-здоровый!

Садись, чай пить будем, фрукта-шмукта кушать будем! Или по сто?

- Так, солдаты свободны! – скомандовал я, подождал, пока выйдут. – Слушай, Нигмат! Ладно, мы с тобой субординацию не соблюдаем, это нормально. Я-твой

начальник, но ты старше и по возрасту, и по званию. К тому же мы оба – врачи и офицеры.

А если...

- Нет, начмеда! Нет сегодня «если»!Ты забыла, воскресенье сегодня, замполита-

шамполита лекцию утром делала. Теперь с зампотылу и комадиром в баньке спирт пьет. У

меня брали, я точно знаю. ( была у нас хорошая банька, саперы сварганили.) Проверяющих

нет. Кто не воюет, отдыхает сегодня, да?

- Мы же, Нигмат, боевая часть, ДШБР, мать твою! Мы ВОЮЕМ! А ты тут кишлак

устроил, только чинары с арыком не хватает! « Дядя Нигмат!» - Я сплюнул под ноги, закурил. – Бред какой-то!

Нигмат нахмурился, улыбка сползла с его лица.

- Да, Нигмат-ака я, поэтому она ко мне придѐт, и всѐ расскажет, про сестру, про маму, кто его обижает, кто над ним смеѐтся. Что он думает, чего хочет! А к тебе не придет, потому, что я ему – дядя, а ты – «товарища капитана»! Я пожалеть могу, помочь могу! А ты

– приказать, потребовать и наказать. И это – правильно! Но ему и так тяжело, чужой язык, чужие законы и обычаи! Я ему немного дом напомнил, кому от этого плохо?

Я чертыхнулся про себя, но спорить – ругаться не стал, устал до чѐртиков, выпил, поел и завалился спать.

Так продолжалось ещѐ год. И вот однажды вечером, в декабре, Узбека ввалился ко

мне в клетушку ( был у меня как-бы отдельный кабинет, 4х2м, со столом, маленьким сейфом

и кроватью).

- Добрый, вечер, начальник! У меня есть хорошая новость: из отдела кадров округа

передали! Приказ об увольнении в запас есть! Скоро дома буду! Давай, начмед, праздновать

будем! Коньяк пить будем!

- Ого! Ни хрена себе! Коньяк-то откуда?

- Есть, начмед, одна бутылка! Армянский, три звезды. Долго прятал, ждал, пока домой

ехать буду! Теперь – можно!

- Ну, давай! Кого ещѐ зовѐшь?

- Сегодня – никого. С другими потом буду. С тобой поговорить хочу.

Нигматулла махнул рукой, и тут же появился очередной солдат,то ли узбек, то ли казах ( а я

и не заметил, что дверь приоткрыта). В руках у солдата поднос, на нем – обычная закуска: вареная картошка, селедка, тушенка, хлеб и (ух ты! Мать твою мусульманскую!) хороший

шмат сала с чесноком. В руках у Узбеки как бы из воздуха материализовалась бутылка

коньяка. Разлили по стаканам, чокнулись:

- Ну, давай, Нигмат, за твоѐ скорое возращение домой!

- Давай, начмед, чтобы и ты вернулся.

Выпили, закусили, по второй, третью, по традиции, стоя, «за тех, кто не вернется».

Отвалились от стола, закурили. Что-то в нѐм появилось новое, но я как-то не уловил,что.

- Слышишь, Нигмат, а ты не хочешь хотя бы напоследок сходить «на войнушку»?

Завтра разведрота идет на «талаши» ( это, Боб, прочесывание кишлака, поиски «духов», ну, и

чего другого, если попадется). Идут на «броне», ходить по горам пешком не надо. Хоть

посмотришь, как это выглядит. Себя проверишь, другим покажешь. Потом там, в Ташкенте, будешь рассказывать, как на боевые ходил, а?

Улыбка сползла с лица Узбеки, взгляд стал тяжелым, он даже как бы постарел, Хотя нам, тридцати лет и моложе и так казался стариком.

- Мне 45 лет, три дня до пенсии. Я себя знаю, другим доказывать ничего не буду, незачем. Ладно, начмед, я тебя знаю, ты хоть и не очень-то добрый, но не подлый. Стучать на

меня не побежишь. И умный тоже. Я тебя спросить хочу: ты зачем здесь? Тебе афганцы чего

плохого сделали? Кому они плохо сделали?

Знаешь, Боб, я даже поперхнулся:

- Ни хера себе! А ты Фарита Сафина помнишь? Которому они голову отрезали? А

казаха, рядового Саржигитова, помнишь? Он «духам» в плен попал, мы потом труп его в

реке Кокче отловили? Все пальцы на руках и ногах раздроблены,глаза выколоты! Хер

отрезан! Я других пока не вспоминаю, но эти-то тоже мусульмане были, вроде бы? Да они

же, «духи» долбанные, зверьѐ!

- В том-то и дело, что они были « вроде бы» мусульмане.Ни во что не верили, ничего

не соблюдали. Да и вообще, по приказу русских убивали правоверных! Но я не о том. А что

плохого сделали нам афганцы ДО ТОГО, как мы пришли? Или ты тоже веришь в

замполитские сказки , что на границе были американские войска, готовые войти и задушить

бедную афганскую революцию? Что можно перебросить на другую сторону планеты , сосредоточить и снабдить целую армию, и никто в мире этого , кроме наших

политработников, не заметил? Да, « духи» - звери, но они готовы грызть глотки за свой дом, семью, веру, наконец. За что готов рвать ИМ глотки ты? Зачем всѐ это? Что, мало было

пятнадцати « младших братьев», шестнадцатого захотелось?

- Ага, вот что, заело что Россия вас младшими братьями считает? А кто построил всю

промышленность в Узбекистане? Медицину? Образование? Посмотри на афганцев: они и

сейчас землю на волах деревянной сохой пашут, сам видел! Вот такими и вы были бы!

- Ага, ты еще скажи, что вы нас стоя ссать научили! Помнишь, так любил говорить комбат

третьего батальона. А ты знаешь, что наш Самарканд был культурным центром всей Азии, когда вы, русские, ещѐ и народом-то не были! Жили в нѐм поэты, философы, великие

математики, астрономы., когда у вас еще письменности не было! Так кто из нас « младший

брат»? Но даже и не в этом дело! А вы у нас спросили, хотим ли мы, того, что вы нам дали, если взамен вы научили нас пить водку,не уважать старших, веру отобрали? К женщинам

нашим приставали? Так вот: я свой дом защищать пойду, а отбирать чужой мне незачем.

Именно потому, что у меня есть СВОЙ дом, жена, дети, машина, сад-огород, бахча. В доме

полно работы, детей воспитывать надо. Им не нужен отец отец герой, им нужен отец

ЖИВОЙ.

- А моим не нужен? У меня тоже жена есть, двое детей, квартира!

- Э нет, начмед! Я тебя за эти два года хорошо понял. Ты в душе – кочевник, квартира

твоя – юрта. Нет у тебя СВОЕГО ДОМА, да и не нужен он тебе. Тебе и семья-то , по

большому счету, не нужна. Женился, потому.что все женятся. Дети сами получились. И не

сильно ты по ним тоскуешь. Поэтому я поеду достраивать свой дом, а ты иди, орден

зарабатывай!

- А зачем ты в Армию тогда пошѐл?

- Молодой дурак был. Поступил в Горьковский мединститут, в России жить можно

было привольней, девочки посвободней,рестораны, гулянки. Отчитываться не перед кем.Вот

и догулялся до того, что на 4-ом курсе завалил два экзамена, хвостов полно, вопрос встал об

отчислении . Предложили выбор: Военный факультет тут же, в Горьком, или – домой.

Решил – пойду, чего терять? Полжизни псу под хвост! Но ничего, скоро это кончается...

- Ну вот, как гулять-так в Россию, а как воевать – так ты узбек! – рассмеялся я.

- Да – я узбек, Узбека, как вы меня все зовѐте, думаешь, не знаю? Только мне

наплевать. Вот ты пойми: Афганистан – мой сосед, твой дом далеко, а мой – рядом. Если ты

разрушаешь и грабишь дома соседей, ты должен быть готов, что тебе ответят тем же. Рано

или поздно. На Востоке умеют терпеть долго, но не забывают ничего и никогда. Если ты

придешь в мой дом, мы будем есть шашлыки и плов, потому, что ты будешь гость. Но если

ты думаешь, что у нас забыли Будѐнного и его головорезов, которые вырезали целые

кишлаки...Ты, начмед, служишь на Востоке восемь лет, но ни черта не понял. Поэтому ты

можешь ворваться в чужой дом, даже на женскую половину, чтобы найти «духа» или

оружие!

- А что за проблема, блин?! Они и в самом деле могут там быть! А если нет – так

извинимся. Мы же их баб не трогаем!

- Дурак! Ты, чужой мужик, НЕВЕРНЫЙ, зайдешь на женскую половину в доме

МУСУЛЬМАНИНА, куда запрещѐн вход даже его родному брату – и ИЗВИНИШЬСЯ?! Да

тебе жизни не хватит извиняться! А я, хоть и не верю в Аллаха, но обычаи наши уважаю.

Поэтому и не пойду. Мне-то уж не простят никогда. Да я и сам себе не прощу!Так что мне

твоего ордена не нужно, мне забыть это всѐ, как кошмарный сон...И –домой! Меня там ждут.

Я вдруг понял, что не так: Узбека сегодня говорит по- русски чисто, почти без акцента.

Никаких тебе « начмеда прибыла» там или «соседи –шмаседи»!

- Постой! – Боб аж подпрыгнул- Выходит, он больше года придуривался! А на фига ж

ему это было нужно?

- А ты помнишь, как на экзамене по нормальной анатомии Серго Кобаладзе, вытащив

билет, где он половину ответов не знал, начал изображать деревенского грузина с плохим

русским языком? Типа: «Я – как собака, всѐ знаю, сказать не могу?» И ведь проскочил, сдал!

Та же история. Нигмат вовсе не был « Узбека», он им стал на время, чтоб отцепились.

Потому, как русскому офицеру отказа выходить на боевые действия не простили бы. Да не

начальство, хотя и оно тоже. Свои не простили бы! А с Узбеки что взять? Узбека, он Узбека

и есть. Недоделанный «младший брат», чурка. Презирать можно, бить – нет. А на презрение

наше он плевал, он сам нас тихо презирал и недолюбливал. Как и мы – его.

Боб налил ещѐ по бокалу пива, достал кусок вяленого кальмара, задумался.

- И как ты думаешь, Шуляк, он прав?

- Знаешь, как-то декабрист Сергей Муравьѐв-Апостол писал своему брату Михаилу...

Дословно не помню, но смысл такой:

« Я не верю Пестелю, не верю во всю эту затею. Но когда твои боевые друзья идут на смерть, оставаться в живых – неприлично. Недостойно!» Я всегда считал так же. И сейчас так

думаю. Но мне уже пятьдесят семь, и я давно уже понял: кроме моей правоты, может быть и

другая, и третья. Я не думаю, что Нигматулла считал нас боевыми друзьями. У него не

было никаких причин лезть во всѐ это. Вот он и не лез. Сейчас, небось, сидит за дастарханом, жрѐт плов и радуется, что его внуки никогда не будут говорить по-русски. Н-и-к-о-г-д-а! И

вот за ЭТО он воевать будет!

- Господи! Как же все они эту Расею не любят!

- А кого любит она? Вспомни: в армии если ты – не русский, значит, или чурка, или

черножопый, или косоглазый, или жид! А мы с тобой здесь почему? Вот то-то!

...Сон не шел. Какого чѐрта! Прав был Узбека: нет у меня ни дома, ни семьи, ни

своего дела. Даже страны моей и той нет...