В августе сорок первого

Глава восемнадцатая А с другой стороны

Москва. Кремль. Заседание Ставки Верховного командования. 17 августа 1941 года.

16 августа мне пришел приказ: передать армию и срочно отправляться в Москву. Армию принял генерал-лейтенант Владимир Яковлевич Качалов[1], который был до этого командующим Архангельским военным округом, кавалерист, в Гражданскую служил начальником штаба 2-й конной армии у самого Думенко. Сражался в Гражданскую с Деникиным и Врангелем, гонял по Украине батьку Махно, человек волевой, образованный, умеющий принимать быстрые и правильные решения, этому командиру свою 14-ю армию, ствшую каким-то непонятным конгломератом, передал с видимым удовольствием. По приезду в Москву у меня был ровно час на то, чтобы увидеть жену и дочку, вечером уже надо было быть в отделе кадров наркомата, но звонок оторвал от созерцания дочери, которая сосредоточенно сосала палец ноги, вызвали в Кремль. В Москву был отозван и мой начальник штаба, генерал-майор Антонов. Сталин выглядел уставшим, но при этом бодрился настолько, насколько мог. 12 августа он выступил по радио с обращением, тем самым: «Братья и сестры», вот только я, клянусь, текст этого обращения вождю не диктовал. Он писал его сам, а я потом удивлялся, как снова он нашел те же слова, фразы, аргументы, я увидел буквально три, нет, четыре маленьких отличия! Было видно, что вождь работает в буквальном смысле на износ. От Сталина узнал, что назначен в аппарат Ставки спецпредставителем. Тут же будет работать и Алексей Иннокентьевич Антонов. Вот и сижу на моем первом совещании в Ставке. Василевский делает доклад о положении на фронтах, слушаю внимательно, у себя, на Крайнем Севере, я был в информации по другим участкам фронта ограничен.

— Положение на шесть часов утра 17 августа на Южном фронте остается напряженным: части 9-й армии удалось отвести к Одессе, она укрепила оборону города, в то время, как танковая группа Клейста повернула на Первомайск. Прорвавшись в промежуток между Могилев-Подольским и Летичевским УРом танки Гота вышли вдоль Днестра к тому же Первомайску, в результате 55-й стрелковый корпус оказался в окружении, при этом части 169-й стрелковой дивизии фактически разбиты, штаб ее уничтожен, но сохраняется возможность вывода из окружения 130-й дивизии. Кавалерийский корпус Белова вышел к Стефанештам, кавалерийский корпус Бычковского в боях под Урлатой потерял почти все танки и большую часть артиллерии. Сейчас он сумел выйти в район Крайовы, куда румыны, по данным разведки, стянули серьезные резервы. Выход корпуса к Неготину и дальше в Югославию, на соединение с местными партизанскими отрядами представляется нам проблематичным. Линия фронта идет по Южному Бугу по линии Первомайск-Винница-Проскуров. Армии Юго-Западного фронта отошли с потерями на эту линию обороны, Жмеринка, к сожалению, потеряна. Украинский фронт удерживает оборону по Карпатам, противник перебросил туда горнострелковые части, но сбить или обойти наши оборонительные узлы на карпатских перевалах им не удалось. Мы смогли остановить намечающийся прорыв под Кобрином, но в результате выхода Гудериана к Минску пришлось отводить войска на линию Пинск-Барановичи-Осиповичи-Борисов. Гудериан рвется к Борисову, после падения Минска его основной удар нацелен На Оршу-Могилев и далее на Смоленск. Тимошенко уже третий день удерживает Борисов, но положение сложное. Мы дали согласие на отвод его частей к Орше и Могилеву. Жуков тоже был вынужден изменить конфигурацию фронта, отступить на линию Вилейка-Дрисса-Опочка-Остров. Рокоссовский удерживает Псков, Гёпнер с большим трудом продавил приграничные укрепления и прорвался к Нарве, но дальше пробиться не может, там наблюдается затишье, возможно, противник ведет перегруппировку войск и следующий удар следует ждать на Псков. Резервы фронта Рокоссовский расположил на Лужском оборонительном рубеже. Ленинградский фронт: Мерецков вышел в результате наступления на линию Котка-Каусала, финская армия отступает, оборонительные бои тяжелые, сказывается наше серьезное преимущество в танках, артиллерии и самолетах. По данным разведки, финны спешно создают оборонительный рубеж на линии Лахти-Ловииса. В Карелии после занятия Каяни сложилась крайне выгодная обстановка, мы посчитали возможным ввести в наступление 26-ю армию, сформированную на базе Архангельского военного округа. Ударная группа 14-й армии заняла Оулу, а 26-я армия Ватутина успешно перешла в наступление на Куопио и захватила этот важный транспортный узел, в ходе ожесточенных боев была разгромлена немецкая пехотная дивизия, которую недавно перебросили из Норвегии через Швецию, её немецкое командование начало отводить из-за угрозы окружения. В итоге, почти вся Карельская армия Финляндии окружена в районе Лиекса-Тохмаярви. По Ботническому заливу бои идут в районе Кокколы. После занятия Оулу и Кеми появилась возможность снабжения наших войск в Швеции и Норвегии по железной дороге, что значительно упростило логистику и доставку подкреплений как в Оперативную Группу «Швеция», так и в ОГ «Норвегия». Фактически закачивается разгром армии «Норвегия», высвобожденные резервы будут переброшены для скорейшего решения финской проблемы и укрепления группировок в Скандинавии. В Норвегии бои идут в районе Стейнкьяйер, продвижению наших сил мешают переброшенный в Тронхейм силы Кригсмарине, в частности, отряд из пяти эсминцев, две канонерские лодки и линкор «Шарнхорст». По данным разведки, ожидается переход в Тронхейм линкора «Тирпиц» и отряда крейсеров, скорее всего, планируется операция против сил Северного флота. Мы планируем удар на Тронхейм силами авиации, к сожалению, новых боеприпасов объемного взрыва сейчас у ВВС практически не осталось.

Кризис, каков он есть на самом деле

Берлин. Рейхсканцелярия. 17 августа 1941 года.

Совещание у фюрера было в самом разгаре. Показательная истерика с обязательным срывом гнева на бездарных военных была уже в прошлом, разговор шел в конкретно-деловом тоне, но чувствовалось, что напряжение не погасло и фюрер готов взорваться снова, и на этот раз могут полететь начальственные головы.

— Геринг! Это ваша заслуга в том, что большевики оставили нас без бензина! Ваша, и никого больше! И не надо прикрываться тем, что Ешоннек застрелился! Вы зачем тут нужны? Наша система ПВО фактически провалилась с треском! Вы докладываете, что сбили полторы сотни русских бомбардировщиков, да хоть полторы тысячи! В итоге мы все равно остались без топлива для моторов!

— Мой фюрер, это провал, в первую очередь, нашей разведки! Я не снимаю с себя ответственности, но нам не докладывали, что у русских есть достаточное количество самолетов, которые смогут долететь до Лондона и еще и разбомбить по дороге заводы в Германии. Тем более, такое количество ночных экипажей! Мы не были готовы, но, если бы были данные, мы бы укрепили действующую систему ПВО, которая не пропустила бы противника к нашим жизненно важным центрам.

— Вы опять стараетесь переложить ответственность на других, Герман! Бамлер уже командует артиллерийским полком на Восточном фронте. Гейдрих погиб! Все концы в воду. Что у нас с запасами топлива? Гальдер, я слушаю вас.

— Мы вступили в войну с запасами топлива примерно на три, максимум, три с половиной месяца боевых действий. Этого должно было для проведения Блицкрига хватить. К сожалению, я вынужден также констатировать, что наша разведка провалилась. По данным наших агентов, в приграничной зоне большевиками создавались гигантские фронтовые склады, в том числе горюче-смазочных материалов, на которые мы серьезным образом рассчитывали. На территории Западной Украины и Белоруссии такие склады есть. Топлива на них нет. То, что захвачено нами в ходе наступления в Молдавии, крохи, ничего не решающие. После нанесения воздушных ударов по нашим крупным складам мы потеряли полумесячный запас бензина, особенно опасен дефицит авиабензина, запас которого не превышает месячный. Ситуация с обеспечением танков и автомобилей несколько лучше, но не превышает полутора-двух месяцев. Очень неприятным стало и то, что нефтяные промыслы в Закарпатье и в районе Карпатских гор уничтожены большевиками, мы не можем их восстановить в ближайшее время.

— Что вы предлагаете? Что мы можем сделать сейчас?

— Нам надо готовиться к непростой зиме. Считаю, что размашистые удары наших танковых групп по плану «Барбаросса» сейчас не обеспечены топливом. Нам надо стать скромнее и сосредоточить усилия на главных направлениях. Я предлагаю перебросить Четвертую танковую группу по железной дороге на Смоленское направление и все усилия направить на продвижение к Москве. Движение на Киев и Ленинград осуществлять методом артиллерийского наступления полевыми частями. У нас две танковые группы сейчас соединились под Первомайском. Предлагаю оттуда нанести массированный удар на Николаев-Запорожье-Сталино с выходом полевых частей к Крымскому полуострову и Харькову. При наличии ресурсов нам необходимо перерезать Волгу, вот тут, у Сталинграда, чтобы нарушить поставки бакинской нефти и бензина. Таким образом, мы организуем ответный топливный кризис у противника. Считаю неотложно необходимо отозвать корпус Роммеля из Африки, там нефти нет, разве что в Алжире и в районе Суэцкого канала, но игра не стоит свеч. А для усиления Восточного фронта Роммель подойдет. Мы сможем использовать его как последний довод в нашу пользу, если чаши весов Победы будут колебаться.

— Франц, сколько можно говорить вам не пользоваться этим устаревшим высоким слогом? Ваша позиция предельно ясна. Функ, Шпеер, где мы можем найти топливо в ближайшей перспективе?

Функ, который стал министром экономики не так давно, сменил на этом посту, как казалось, всесильного Шахта. Это был ничтожный человек и слишком ничтожный министр, постоянно пребывающий в тени настоящих злых гениев Рейха.

— Наши собственные ресурсы слишком незначительны. Голландские месторождения практически исчерпаны, Плоешти выведены из строя. Остается озеро Балатон. Но максимум этих месторождений также не покрывает наших минимальных потребностей. Восстановление заводов синтеза бензина из угля и других материалов — от трех месяцев до полугода. Нужно время для производства необходимого оборудования. Запуск — ранее весны будущего года отдачи от этой программы ждать не следует. Африка — Алжир и Египет — небольшие запасы и трудности с доставкой. Тут я поддерживаю наш генералитет, держать там Роммеля — непозволительная (по экономическим причинам) роскошь. Нефть Персидского залива и Ирана контролируют англичане. Остальные источники под контролем США. Только они могут обеспечить поставки достаточного количества ресурсов, пока мы не восстановим Плоешти и не построим свои заводы синтетического бензина в более труднодоступных районах.

— Йоахим, мы можем рассчитывать на США?

Риббентроп, которого многие считали тенью фюрера, на самом деле был одной из ключевых фигур руководства Третьего рейха. Он был во многих вопросах не согласен с Гитлером, но всегда выполнял его волю, был аккуратен и напорист в достижении цели. Ему удалось через представителей немецкой диаспоры создать свою сеть осведомителей, которые замыкались на сотрудников германских дипломатических миссий, при этом, довольно часто, его информация была достовернее информации того же Абвера.

— Правительство и Рузвельт сделали свой разворот в сторону оказания помощи СССР. Моральное эмбарго уже снято. Сегодня-завтра будет подписан закон о Ленд-лизе для Советов. Это создает определенные трудности для осуществления закупок авиабензина и нефтепродуктов у наших постоянных партнеров. В любом случае, этот вопрос решается, но единственными воротами для нефтепродуктов остается Испания и Португалия. Других вариантов нет.

— Значит, судьба Западной цивилизации находится в руках наших заокеанских партнеров!

После того, как фюрер минут тридцать пораспинался о важности цивилизационной миссии Германии и завоевании жизненного пространства для немцев, совещание подошло к концу. По просьбе Гитлера Шахт остался ждать в приемной, а сам вождь немецкой нации оставил для короткой беседы Гиммлера.

— Как не вовремя погиб Гейдрих! Генрих, вы говорили, что у вас был какой-то план по усилению нашего влияния в США? Так вот, пришло время его осуществить! Используйте для этого любые ресурсы, в том числе финансовые. И еще: сопротивление Британии целиком держится на этом упрямом борове с сигарой во рту, задайте себе вопрос: почему он до сих пор коптит британское небо?

Отпустив руководителя СС восвояси, не обращая внимания на его застенчивые замечания, что провалено уже третье покушение на Черчилля, Гитлер вызвал в кабинет Шахта.

— Ялмар, я знаю вашу позицию по этой войне, и войне с русскими в частности. Более того, ваши прогнозы сбываются в большей степени чем мои ожидания. Скажите, как вы видите ситуацию сейчас?

— Призрак финансовой катастрофы перестал быть призраком. Очевидно, что за одну кампанию войну не выиграть. Это было очевидно еще до начала вторжения. Но сейчас… нам понадобятся серьезные расходы на снабжение миллионов солдат теплым обмундированием. А нашим танкам надо срочно искать другое топливо или создавать присадки к привычному. Насколько мне известно, наш синтетический бензин бесполезен в русские морозы. Это расходы, которые пока что покрыть нечем. По всей видимости, русские не только сумеют вывести из-под удара свои предприятия и перебазировать их за Урал, но они еще и стараются не оставлять нам свое население. Даже захватив хорошие сельскохозяйственные районы нам просто некем будет их обрабатывать, потребуется завозить туда рабочую силу и создавать условия для их работы. Плюс техника плюс бензин, которого на армию еле-еле хватает. Медленное продвижение наших армий дает возможность большевикам спокойно и без суеты перебазировать свои предприятия в глубоки тыл. Следовательно, их экономические возможности не пострадают. Они смогут перевести промышленность на военные рельсы. И нам это необходимо сделать немедленно, но это вызовет еще больший финансовый дефицит и значительное ухудшение жизни немцев. Предположим, мы сможем не только выйти на Волгу, но даже захватить нефть Кавказа. И что? Мы не сможем ее транспортировать. Железная дорога? Но нефтяные поезда надо будет перешивать на нашу колею. Русские в свое время очень мудро не согласились на то, чтобы мы переделали их железнодорожную ветку из Майкопа в Белоруссию под наши вагоны и паровозы[2]. Значит, долго, дорого и крайне проблематично, если авиация русских сможет к этой железной дороге дотянуться. На Черном море у большевиков остался всего один танкер, остальные они еще до начала войны успели отправить на Дальний Восток. У наших союзников и даже у Турции там танкеров нет. Придется их перегонять, под угрозой вражеской авиации. Морской путь не выглядит слишком надежным и тоже не даст нам возможности обеспечить Рейх топливом. Лучше всего тянуть нефтепровод, но это время и деньги! Большие деньги! Логистика такова, что мы реально сможем получить нефть Кавказа не ранее, чем через год после захвата месторождений, и это при вложении очень больших средств, которых нет. Лучше сразу же бензин, но, думаю, что при угрозе захвата русские свои нефтеперерабатывающие мощности просто взорвут. Про Иранскую нефть молчу. При господстве Британского флота! И задайте себе вопрос: чем мы будем расплачиваться с американцами за бензин и нефтепродукты?

Ни Гитлер, ни Шахт не знали, что уже сработала операция «Снег»[3], а из портов Японии с соблюдением режима радиомолчания вышел Японский флот для удара по американской базе в Перл-Харбор. В декабре 1940 года, на Рождество, в Вашингтоне состоялась встреча представителя СССР Виктора Павлова с помощником министра финансов США Гарри Десктером Уайтом. Советский специалист по Востоку и Японии, в частности, передал Уайту ряд документов и изложил свою позицию по вопросу растущего японского милитаризма. Перспектива захвата страной восходящего солнца нефтяных месторождений делает их военные силы и экономику слишком опасным соперником даже для США. Документы были настолько убийственно убедительны, что Уайт составил доклад на имя своего шефа, Моргентау[4], который донес внезапно окрепшую озабоченность до Рузвельта. В результате этого уже в январе Конгресс вводит эмбарго на поставки Японии нефтепродуктов и бензина, товаров военного или двойного назначения. Фактически, США предъявляют стране Восходящего Солнца ультиматум, требуя убраться из Китая и освободить Маньчжурию. В августе японский нарыв прорвало.

[1] В РИ погибнет в ходе Смоленского сражения

[2] Такие переговоры действительно велись в РИ.

[3] В РИ операция снег — апрель 1941 года. В декабре Япония напала на Перл-Харбор.

[4] Моргентау был не просто министром финансов, но еще и близким другом президента Рузвельта и имел на него серьезное влияние.

Глава девятнадцатая Кризис и его последствия

Москва. Кремль. 19 августа 1941 года.

Награждение проходило более чем в скромной обстановке. Я получил орден Ленина за разработку операций «Кукурузник» и «Песец». А за разгром армии «Норвегия» — звание генерал-лейтенанта. Повышение заработал и мой начальник штаба Антонов, и стал на генеральскую планку Баграмян, получивший генерал-майора, правда, ему прилетела и Звезда Героя. Так было за что! В Москве его не было: обживал базы в Швеции и готовился встретиться с немецким экспедиционным корпусом, который Вермахт усиленно сосредотачивал в Дании. Заодно награждали руководство ВВС, причем не только нынешнее: командующего ВВС Новикова, его начштаба, такого интересного типа, по фамилии Худяков,[1] командиров дивизий дальней бомбардировочной авиации, но и предыдущие: Локтионова, Смушкевича и Жигарева, которые для проведения этой операции сделали тоже немало. Новиков получил Звезду Героя и звание генерал-лейтенанта авиации, аналогичные награды ждали и Худякова. Локтионов, Смушкевич и Жигарев — удостоены ордена Ленина. Орден Красного Знамени получил командир Центра ночных полетов ВВС СССР, майор ВВС Франции Антуан Мари Жан-Батист Роже де Сент-Экзюпери.[2]

Эту операцию мы готовили более года. В начале сорокового среди пилотов Аэрофлота, которые летали в Германию с регулярными авиарейсами затесалось некоторое количество штурманов с военной выправкой. Осваивались и исследовались маршруты. Заранее готовились экипажи. Было решено практически все экипажи дальних и тяжелых бомбардировщиков готовить к полетам в ночное время. Бы создан и центр Ночных полетов в Уфе. Техники готовили самолеты, которые предстояло отправить в полет: на Германию планировалось направить 600 самолетов, на Румынию — 240. Им были установлены новые движки, отобраны из последних партий, с моторесурсом не менее 100 часов[3]. На начало 1941 года в ВВС РККА насчитывалось более 2000 самолетов Дальней авиации (в основном устаревшие медленные ДБ-3 в разных модификациях), более 500 ДБ-3Ф (Ил-4), около полутора сотен других самолетов дальнего действия БЕр-2, Ту-2Д, ТБ-7, которые можно было подготовить к дальнему полету. Из них часть служила для обучения экипажей и их никто никуда посылать не собирался. Что касается ДБ-3, то из них удалось отобрать чуть больше половины технически способных перенести столь длительный перелет. Лучшими экипажами отрабатывалась тактика применения боеприпасов объемного действия, новые авиабомбы требовалось сбрасывать с высоты 1000–1100 метров, которые были опасны из-за возрастающей вероятности попадания зенитных средств. Моя роль была не только в идее операции и ее обосновании, будучи начальником Разведупра я организовал разведку и уточнение данных по нефтеперерабатывающим заводам, поиск крупнейших нефтехранилищ и складов бензина и нефтепродуктов. В Германию и Румынию были направлены десятки разведгрупп, их задачей было оставить световые маркеры в местах, по которым должны были наноситься удары советских ВВС. В районе Плоешти, где было введено строгое военное положение и бдили патрули румын и немцев, было особенно трудно, не всюду удалось маркеры поставить, но и то, что наши ребята смогли сделать, серьезно облегчило задачу. Самолетам приходилось сбрасывать «вакуумные» бомбы с километровой высоты, точность должны была быть… Вот эту точность я и обеспечил. Одним из первых приборов, созданным по моим чертежам из будущего стал аналоговый вычислитель, типа Norden M, прибор, позволяющий добиться точного бомбометания, при использовании припасов объемного взрыва лапоть-второй туда-сюда не столь имели значение, но попасть надо было все-таки в объект, а не на пару километров от него. Самой большой проблемой стали гироскопы. Их у нас просто не было в достаточном количестве. Гироскопией занимались у нас … моряки. В марте 1940 года я встретился с доктором технических наук, инженер-контр-адмиралом Борисом Ивановичем Кудревичем. Он создал первый советский гироскоп, довольно неплохой по своим характеристикам, наладил его производство на ленинградском заводе Электроприбор, внедрял гироскопию на флоте. Поработать на авиацию — это предложение поначалу у упрямого уроженца Харькова никакого энтузиазма не вызвало. А вот озвученная задача: разработать прицел для точного бомбометания, при котором бомба попадала в круг не более пятидесяти метров адмирала не могла не заинтересовать, вот только интерес был чисто теоретический. Потом я показал ему чертежи. В моем времени прицел Нордена секретом не был. Это сейчас американцы вложили в его разработку полтора миллиарда долларов и охраняли его пуще еще не созданной атомной бомбы. Вот тут и адмирала проняло! Я уже видел такой огонь в глазах Таубина, Поликарпова, Ипатьева, да вообще любого нормального ученого, которым покажут готовое решение сложнейшей задачи. Учитывая сверхсекретность прибора и сверхоперативную скорость, с которой его нужно было не только разработать, но и запустить в производство, а после этого освоить, Кудревич привлек к работе своего ученика, кандидата технических наук Василия Харитоновича Дерюгина. К новому году мы получили первую партию приборов, которые прошли успешные испытания на старых проверенных ДБ-3. Точность бомбометания составила 29–30 метров (в среднем), что для наших целей было более чем хорошо. Да. прибор был дорогим, нежным, очень требовательным к экипажам и самолетам, которые им оснащались, плюс понадобились дополнительные монтажные работы, но уже были отобраны те сто машин, на которых этот прибор мы могли поставить. Из них два десятка предназначались для обучения пользователей прибором, получившем название ПАВТ-КД-03, а у пилотов негласное прозвище «глазомер». Заодно не отказал себе в удовольствии подкинуть Кудревичу идею волнового твердотельного гироскопа, тем более, что его теория была разработана Дж. Х.Брайаном еще в 1892 году. Единственной проблемой при его создании могла стать точность обработки, потому что требовалась сверхточность, и никак иначе!

А дальше… Этой операцией и подготовкой, и проведением, руководил лично Худяков. Он был в одной из машин, которая отбомбила по одному из крупнейших нефтехранилищ Рейха. Я поражался энергии этого человека и его мужеству. Невысокий, смуглый армянин с очень обаятельной улыбкой и очень энергичными движениями казался мне воплощением вечного двигателя в человеческом теле. А чего стоило тот энтузиазм, с которым он взялся за обучение экипажей! С апреля 1940 года экипажи на тяжелых и дальних бомбардировщиках учились полетам, штурманскому делу, ночным полетам в специализированном центре, срочно созданном в Уфе. Техники трудились не покладая рук. Моторы, которые предстояло поставить на машины перебирались и вылизывались неоднократно. На самолеты ставили только новые, прошедшие проверку моторы, которые имели, как минимум, сточасовой моторесурс. Запасу прочности всех деталей и механизмов уделялось особое внимание.

Я вспомнил тот разговор, который состоялся у меня со Сталиным и Берией в начале сорокового года, когда мы обсуждали план операции «Нефть на ветер». Естественно, Сталин потом дал операции свое название. Но я к вождю не в претензии, я не слишком силен в назывательных предложениях.

— Скажите, товарищ Виноградов, почему такую операцию мы не смогли провести в вашем времени? Чем занималась дальняя авиация? Сейчас мы имеем более двух тысяч самолетов, которые могут провести операции на расстояние до двух с половиной, даже трех тысяч километров. Куда они делись?

— В первый день войны наша авиация понесла очень большие потери. Дальняя авиация в меньшей степени, но враг наступал очень энергично. Получилось, что у командования именно дальняя авиация стала тем козырем, которым попытались заткнуть образовавшиеся бреши. Фактически, дальнюю использовали как фронтовую, часто еще и днем, что привело к тяжелым и необоснованным потерям. Медленным высотным самолетам нечего противопоставить быстрым и хорошо вооруженным истребителям. Это первый фактор. Второй — нецелесообразное и неправильное использование тех ресурсов, что у нас оставались. Зачем было посылать самолеты бомбить Берлин? Психологически бомбардировки мирного населения у врага ничего, кроме раздражения не вызывают. Только массированные авианалеты, когда города стираются с лица земли и гибнет огромное количество мирного населения, могут повлиять на решимость врага сражаться. Третье — постоянная и необоснованная смена руководства ВВС РККА. Такую операцию готовить надо год, даже два. У нас сейчас серединка на половинку и сложностей в организации этой акции более чем достаточно. Я не собираюсь разбирать причину этих ротаций, но статистика такова: 1938 — Локтионов, 1939 — Смушкевич, 1940 — Рычагов, 1941 — Жигарев, 1942 — Новиков[4]. А надо, чтобы командовал авиацией один человек, чтобы он смог эту операцию подготовить.

— И вы знаете такого человека? — вопрос Сталина прямо в лоб. Даю ответ спокойно и хладнокровно.

— Так точно! Александр Александрович Новиков. И начштаба у него должен быть обязательно Худяков. Вот эта пара обязательно вытянет! И последнее, пусть не обижается Лаврентий Павлович, но этот фактор был по его ведомству.

А Берия-то напрягся. Не любит, когда кто-то про его ведомство плохо говорит, извини, дарагой! Правду не любят все. Но принимать горькое лекарство придётся.

— Накануне войны была арестована группа военных, в том числе почти все руководство ВВС. Следствие проходило с нарушением норм социалистической законности. 21 октября без решения суда была расстреляна группа военных в поселке Барбыш близ Куйбышева. В моем времени были уверены, что это была сознательная акция со стороны вражеского агента в НКВД, который преднамеренно вывел накануне войны руководство ВВС из строя.

— И каким будет наш следующий шаг после нанесения удара по нефтеперегонным мощностям Германии и заводам синтетического топлива?

Иосиф Виссарионович рассматривает план операции, схематично изображенный на карте Европы. Вопрос задает на автомате, пребывая в глубокой задумчивости.

— Нам надо будет срочно убирать Трумэна.

Задумчивость тут же исчезает, сменяясь непониманием.

— Почему Трумэна, зачем Трумэна, кто он такой, этот твой Трумэн? А?

Лондон. Кабинет премьер-министра. 25 августа 1941 года.

— Бэззи, присаживайся! Я чертовски рад тебя видеть. Это новый отчет твоего отдела? Прекрасно. Я немедленно им займусь, как только ты покинешь этот кабинет, а то вдруг тебе понравится, и ты захочешь провести в нем несколько лет?

Черчилль расхохотался своей незамысловатой шутке, жестом указал вошедшему на кресло напротив своего стола, очень быстро выхватил из недр открытой коробки сигару, щелкнула гильотина, зажглась спичка, Уинстон жадно затянулся, пыхнул дымом, ощущалось, что он чем-то возбужден.

— Сэр, я не потяну эту ношу. Вы же мне не враг, оставайтесь на своем месте. — очень осторожно и аккуратно поддержал шутку своего шефа вошедший, майор Гарт, начальник аналитического отдела при кабинете премьер-министра.

— С этим, Бэззи, есть определенные трудности. Наверняка, ты еще не слышал, но сегодня утром удалось избежать еще одного покушения. Четвертого за мое премьерство! И три из них в последние полгода!

— Фюрер так высоко оценил вашу деятельность? Примите мои поздравления!

— Не с чем меня поздравлять. Я уже стал задумываться, чтобы завести двойника, по примеру дядюшки Джо.[5] Так вот, мне нужен твой неотложный совет. У меня был их посол. Аралофф. Настойчивый и наглый тип. С этим… предыдущим, Майски… с этим работать было легче. Нам задали вопросы, будем ли мы участвовать в гарантиях нейтралитета Швеции? От нас ждут незамедлительного ответа, будем ли мы высаживаться снова в Норвегии и по созданию наших военных баз в Швеции, кроме того, просят оказать воздействие на немецкий флот в Тронхейме. Немцы туда готовят перегнать «Тирпиц» и кучу крейсеров с эсминцами. Это несколько идет вразрез с данными нам обещаниями[6]. И я не уверен, что время нарушить их уже наступило.

— Конечно, для предотвращения большевизации Норвегии и Швеции наши базы были бы там кстати. Но в Норвегии есть еще немецкие пехотные дивизии. Это значит ввязаться в войну на континенте. За настойчивыми предложениями русских, на мой взгляд, стоит серьезное положение на их фронтах. Они за наш счет смогут высвободить свои дивизии и перебросить их на критически опасные направления. Швеция? Насколько я понимаю, со дня на день надо ожидать вторжение из Дании, там уже сконцентрированы немецкие части вторжения. Гитлеру нужна шведская руда. Но еще больше ему нужна нефть. При этом Африканский корпус Роммеля готовят к эвакуации. И все-таки, я бы не стал посылать наши войска в Скандинавию. Репутационные потери будут велики, а война на суше с Вермахтом не наш козырь. Появление же немецких линкоров — прекрасный повод потерпеть с поставками военных грузов большевикам. Мы сможем отстоять наши позиции по Скандинавии на послевоенной мирной конференции. Русские всегда проигрывали мир, даже если выигрывали войну.

— Как Гитлер сможет решить проблему с бензином?

— США. Других вариантов нет. Следовательно, нам необходимо, чтобы кузены были на нашей стороне и отказали Гитлеру в помощи.

— Эти хитрые торгаши будут торговать с Рейхом даже если их города будут бомбить немецкие бомбардировщики, заправленные американским же авиабензином!

Гарт усмехнулся, он знал, что премьер весьма осведомленная фигура. И если кузены собираются торговать со всеми участниками конфликта, то надо постараться изменить ситуацию. Гарт чуть подумал и выдал:

— Я думаю, что после этого скандала с Трумэном, партия изоляционистов будет серьезно отодвинута от власти. Фрэнк такого шанса не упустит!

— Бэззи, мне лично Трумэн нравился тем, что он убежденный антикоммунист и последовательный враг СССР. Но сейчас его деятельность была во вред Империи. Не знаю, кто подкинул этому сенатору несовершеннолетнего паренька в постель и вызвал полицию, но это ставит на его политической карьере жирный крест![7] Если это ребята дядюшки Джо, то я готов наградить их каким-то орденом Империи, только не слишком значительным.

Черчилль плеснул себе в стакан немного бренди из тонкой высокой бутылки.

— Ну что же, Бэззи, я согласен, посылать войска в Скандинавию нет необходимости. Дважды наступать на те же грабли, увольте! Выпьете? Этот бренди мне передал посол СССР, он весьма неплох.

— Благодарю вас, сэр, но я думаю отказаться от…

Тут открылась дверь, в которую влетел секретарь Черчилля. У него было такое лицо, как будто немцы высадились в устье Темзы.

— Господин премьер-министр! Срочное сообщение из США: два часа назад потерпел аварию самолет президента Рузвельта. Они с женой и вице-президентом возвращались из Далласа в Вашингтон. Пролетая над Аппалачи самолет перестал выходить на связь. На место катастрофы выехали спасатели, но шансов найти кого-то живым очень мало.

[1] Сергей Александрович Худяков, он же Арменак Артёмович Ханферянц был одним из выдающихся руководителей ВВС, прирожденный летчик, хороший специалист своего дела. Впал в опалу после смутной истории с пропавшим самолетом с сокровищами последнего императора Китая (и Маньчжурии заодно). Но… выяснилось, что Худяков погиб еще в Гражданскую, а кто скрывается под его именем долго оставалось загадкой.

[2] В РИ во время вторжения во Францию Экзюпери был капитаном, звание майор ему присвоили уже в самом конце войны и подтверждения он не получил. Но в нашей истории награда успела найти героя до его эмиграции в Великобританию.

[3] У многих моторов, которые ставили на дальние бомбардировщики, моторесурс был около 50 часов!

[4] Тут попаданец чуток запамятовал, командарм второго ранга Александр Дмитриевич Локтионов командовал ВВС РККА с 1937 года по 1939й.

[5] Так Черчилль, а с его подачи и Рузвельт называли «за глаза» Сталина (от английского произношения имени Иосиф — Джозеф).

[6] Черчилль имеет ввиду договоренности с Мартином Борманом, которые позволили Гитлеру начать агрессию против СССР.

[7] В это время о таком диком явлении, как толерантность никто ничего не слышал. Репутация гомосексуалиста множила на ноль репутацию политика.

Глава двадцатая Много счастья не бывает?

Москва. 27 августа 1941 года

— Нина, я уже пришла. Ты можешь быть свободна.

Нина, домработница с круглым приятным лицом и очень округлой фигурой, мимо которой хозяйка протискивалась с некоторым усилием, выглянула из кухни в прихожую, конечно, войти в квартиру никто, кроме Ермольевой не мог.

— Зинаида Виссарионовна, вы опять допоздна… Ой, лишенько ви моє[1], что мне с вами прикажите робыть?[2] Еда на столе, посуду у мойку, я пишла[3]…

Нина была из-под Полтавы, переехала в Москву в трудных тридцатых, в поисках работы и хлеба на пропитание. Разговаривала она на дикой смеси украинского и русского, к чему ее хозяйка уже привыкла. Нина была очень аккуратной, внимательной, доброй женщиной и умела очень вкусно готовить. Но вот еще и любила много и вкусно поесть… Вжав разувающуюся Ермольеву в стену узкого коридора Нина величественно протиснулась к двери.

— Ниночка, мне кажется, вы еще прибавили в весе. Может быть, стоит все-таки сесть на диету? Вам надо сбросить вес.

— Гарної людини повинно бути багато! Взагалі, покажіть мені, де та дієта, я на нею сяду, якщо вона витримає, бо той ваш стілець мене не витримав, а нового ви ще не купили! А куди вагу кидати? Ви все кажете: скинь вагу, скинь вагу, а куди? Скажіть, куди: я і кину, і винесу, в квартирі нічого зайвого бути не потрібно.[4]

Когда Ниночка начинала тараторить на родном полтавском диалекте, который многие считают «золотым стандартом» украинского языка, это означало одно: она в гневе. И Зинаида Виссарионовна, как мудрая женщина, предпочала от этого торнадо cпрятаться, не искушать судьбу. Она проскользнула на кухню, где стала тщательно мыто руки мылом, используя для этого щетку, привычка, которая въелась в ее стандарты поведения с тех пор, как она занялась медицинскими исследованиями. Ниночка была удовлетворена поспешным бегством хозяйки. Она и рада была похудеть, но как только пыталась ограничить себя в еде, так сразу же огорчалась, а от огорчения сразу же кушала в два раза больше. Аккуратно закрыв дверь, Ниночка отправилась на выход из подъезда. На выходе она обратила внимание на мужчину, который нес букет ярких алых гвоздик, отметила про себя, что именно такие цветы больше всего нравится хозяйке, после чего направила свои стопы на автобусную остановку. Ермольева поставила на плиту чайник, который успел уже застыть, и размотала заботливо завернутый в махровое полотенце ужин: в кастрюльке были сварены пельмени, до которых Ермольева была особо охочей, она вообще-то в еде никогда не была привередливой, но у Ниночки пельмени всегда получались очень вкусными. «А шо тут такого? Обычные наши вареники с мясом, тока закрученные у дулю» — бурчала Нина, но готовить их не отказывалась. Отдельно в посуде топленое масло и уксус. Черные перец. Весь набор вкусного. К пельменям ничего больше не требовалось — самодостаточное сытное блюдо, как раз чтобы поесть один раз в день и наесться, и удовольствие получить. Зинаида домработницу не осуждала: та сердилась на нее по праву: в последнее время, с работы Ермольева возвращалась не просто поздно, а очень поздно! Хорошо, что еще Ниночка успевала на один из последних автобусов. А что тут поделать? Мало изобрести лекарство, крустозин, надо еще наладить его производство, да и сделать его недорогим, потому что от нее потребовали сразу же массового выпуска препарата, даже не дожидаясь окончания клинических испытаний. Это все шло параллельно: испытания, запуск в производство, наладка оборудования, решения массы технических и организационных проблем. Ей оказывали невиданную для ученого медика поддержку: с нею работал очень толковый технолог, сотрудник НКВД, который был в курсе почти что всех тонкостей производственного процесса. Казалось, что он знает ответы на вопросы еще до того, как их задают. Просто такой Мессинг от производства. Слухи про Вольфа Мессинга в Москве крутились уже давненько. Так что сравнение было неслучайным. Прибавьте к этому почти неограниченное финансирование, плюс непосредственное курирование процесса самим Лаврентием Павловичем! Она и не заметила, как прикончила тарелочку и теперь размышляла: взять добавки или остановиться на достигнутом. На переполненный желудок тяжело засыпать, а голод она утолила полностью. Тут раздался звонок в дверь. Ермольева никого не ждала, неужели Ниночка что-то забыла? На нее это не похоже. Открыла дверь и обомлела! Прямо перед ней был огромный букет алых гвоздик, совершенно закрывавший стоявшего за букетом мужчину.

— И кто это знает, что я люблю эти цветы? — стараясь не потерять самообладание, произнесла Зинаида Виссарионовна.

— Зиночка! Я вернулся!

Она узнала бы этот голос из сотен, из тысяч других голосов. И произнесла еле слышно:

— Лёка, это ты?

— Я же обещал вернуться, вот и вернулся.

Захаров переступил порог их дома. Его еще потряхивало, он сам не верил тому, что все уже позади. Казалось, что все, что приговор вынесен и завтра, максимум, послезавтра его, Алексея Захарова не станет, но госпожа Судьбина решила иначе: в тот день следователь был в слишком хорошем настроении, настолько хорошем, что дал возможность подследственному оклематься после последней их встречи: кажется, решил, что тот нежилец и нового издевательства не выдержит. Как ни странно, но именно эта неторопливость следователя, казалось, забывшего об обвиняемом, и сломила известного ученого окончательно. Он готов был подписать все. Абсолютно все. А вместо этого получил шанс на свободу. И ему эту свободу дали.

— Лёка, я не верю своим глазам. — И Зина очень осторожно обняла мужа, боялась, наверное, зацепить какие-то раны…

— У меня все давным-давно зажило. Вот, выполнил поручение партии, сегодня мне вернули все звания и награды, кстати, орден Красного Знамени еще дали. Так что у тебя муж-орденоносец. Почти как в титрах к кинофильму.

— Идём на кухню, я тебя покормлю.

— Я не голоден, Зинуля, просто соскучился…

И тут раздался резкий еще более неожиданный звонок в дверь. Оба вздрогнули. Ермольева потому что не знала, кто там за дверью, а Захаров потому что догадывался. Зинаида Виссарионовна открыла. И увидела огромный букет темно-синих гвоздик, совершенно невиданного цвета и какого-то подозрительно яркого оттенка.

— Лёва, перестань скрываться за цветами. Такой букет подарить может только один человек во всей Москве, если не в мире. Заходи.

Захаров, услышавший эту фразу сразу же набычился, ревность вновь проснулась в нем, как никогда стала сильной. Лев Зильбер, первый муж Ермольевой зашел, одаряя весь мир ослепительной улыбкой. Он всегда был обаяшкой, веселой, жизнерадостной с тонким язвительным юморком. Вот и сейчас он галантно поцеловал бывшей супруге руку и отвесил шутовской поклон Захарову.

— Ты первый, Отелло, да еще и на самых законных основаниях!

— Так, мальчики, прекратить! Сначала вы мне все расскажете, а потом и будем говорить по душам. Лёва, где та нашел такие дивные цветы? Дай подумаю! Так, ты купил обычные белые гвоздики, а потом поил их пигментом… дай подумать каким… лучше всего подойдет…

— Зазя, мы тебе расскажем всё, что нам можно рассказывать, поверь, это очень немного. И вот то, про что ты думаешь, к этому немного не относится. — Лёва быстро прошел в гостиную и уселся за большим обеденным столом, на который давным-давно в этом доме не накрывали.

— Но я могу тебе приоткрыть тайну, что меня восстановили во всех званиях и вернули награды, да еще и Трудовик[5] прикрепили.

Захаров фыркнул

— Ну да, не мне одному… Вот, Захару тоже досталось.

— Так вы, мальчики вместе работали? Чума в Западных областях? Это вы ею занимались? А я думала, что это ребята из…

И тут в дверь опять позвонили. Нам этот раз вздрогнули все, от неожиданности.

— Сегодня у меня день открытого доступа! — грустно пошутила Ермольева, не зная, какой еще букет гвоздик сегодня ожидать. Но гвоздик на этот раз не было. В дверях оказался симпатичный худощавый военный в генеральском мундире.

— Зинаида Виссарионовна, разрешите представиться, генерал-лейтенант Алексей Иванович Виноградов. У меня к вам неотложное дело. Разрешите войти.

Зинаида пожала плечами и пропустила неожиданного визитера в гостиную. Увидев веселую компанию мужей Зинаиды Ермольевой за столом, вошедший генерал совершенно не растерялся, а напротив, протянул руку, поздоровался:

— Алексей Александрович! Лев Александрович! Рад вас видеть. Извините, я отвлеку Зинаиду Виссарионовну, надеюсь, что ненадолго.

Развернулся к Ермольевой:

— Зинаида Виссарионовна, мне крайне необходим ваш крустозин. Дочка. Ей только исполнилось три месяца. Сильный жар. Врач сначала сказал, что это простуда, но через несколько дней жар возобновился, у нас был профессор Мочан[6], он по своим делам оказался в Москве, удалось его уговорить посмотреть ребенка. Он говорит, что двухстороннее воспаление легких. Я очень прошу вас…

— Вы понимаете, что препарат еще не прошел испытаний, это опасно, давать его, тем более трехмесячному ребенку. Я просто не имею права…

— Зинаида Виссарионовна, я верю в ваш препарат. Только он можете сейчас спасти девочку.

— Я понимаю… Понимаю… Но…

— Зина, ты должна помочь товарищу. — неожиданно резко прозвучал голос Льва Зильбера, в котором на этот раз не было ни легкости, ни иронии, а только сочувствие. И еще, вот это… когда Лева говорил, что она должна, значит, так должно было поступить, так было правильно!

— Зина, Лев прав. Тебе обязательно надо помочь товарищу. — выдавил из себя с муками Захаров.

— Это много времени не займет, у меня машина. — добавил Виноградов.

— Ну хорошо, поедемте — не ожидавшая от своих мужей такого единодушия, Ермольева пребывала в некоторой растерянности.

— Понимаете. Мы еще не отработали дозы препарата для детей, тем более такого маленького возраста, я просто на знаю, сколько вам дать… — сказала доктор Ермольева, когда они сели в машину.

— Ничего страшного, Зинаида Виссарионовна, я знаю, по сто тысяч единиц четыре раза в день да десять дней — это четыре миллиона единиц…

Сказать, что Ермольева выпала в осадок, так нет, это неверное слово. Какой-то военный, не имеющий специального медицинского образования, так спокойно оперирует специфическими терминами и дозами! Она сама не была уверена, не будет ли такая доза токсичной для трехмесячного младенца, дала бы меньше в два раза, максимум, семьдесят пять… а тут так сразу и так уверенно, как будто для него это уже давно пройденный этап…

— Вы понимаете, что я не могу гарантировать…

— Все мы под Богом ходим, Зинаида Виссарионовна, только он гарантию дать может, а мы только делаем предположения. Я понимаю, что у вас достаточно недоброжелателей, и, если что-то случиться, могут возникнуть неприятности. Тут расписка, что я беру всю ответственность на себя. Сохраните. Надеюсь, что не пригодиться.[7]

Ермольева взяла листок бумаги, искаряканый почерком, который вполне можно было бы принять за медицинский. Подумала, что этот военный мог иметь к медицине какое-то отношение, но машина неслась по городу очень быстро, вскоре они были у нее в институте, мысль додумать не удалось.

— Вот. Возьмите. Хранить надо в прохладном месте.

— Да, не проблема, у меня есть дома холодильник…

У Зинаиды Виссарионовны брови взлетели вверх.

— Холодильник… а это такое ваше название шкафа-ледника? Интересно… В общем так, купите шприц в аптеке, стерилизатор, иглы, прокипятите и вот вам раствор для инъекций, чтобы развести препарат. Раствор лучше держать при комнатной температуре. Ну, дозу сами рассчитаете.

— Спасибо, а шприцы у меня есть. Вот. Новейшая разработка. Одноразовый шприц.

— Одноразовый? А зачем? Шприц всегда можно прокипятить.

— Во-первых, не всегда. В полевых условиях, при боевых действиях это проблематично. Намного проще сделать укол и забыть о шприце, а для следующего укола взять новый. Есть шприц-тюбики из фольги, но они не удобны и не слишком практичны. Посмотрите сами, они не из стекла, а из полимера, в тонком пластике, игла впаяна в шприц, накрыта колпачком. Упаковка и шприц стерилизованы жестким рентгеновским излучением. Там еще есть предохранитель от дур.

— От кого?

— От слишком умных медсестер, которые захотят его использовать несколько раз в целях экономии. После инъекции отламывается кусочек пластика и забивает входное отверстие.

— Хитро.

— По-другому нельзя! Это еще и профилактика передачи вирусного гепатита.

— Вот тут я согласна.

Ермольева вздохнула.

— Это пока что первые экземпляры. Для производства новый завод только начали строить, но понемногу уже делают. При массовом выпуске стоимость будет копеечная, а польза огромная. Вот тут заявка, попишите у руководства, на ваш отдел для испытаний выделят пробную партию.

— А вот за это спасибо! Огромное! — голос ученой выражал искреннюю признательность.

— Извините, Зинаида Виссарионовна, я выйду. Шофер отвезет вас домой. Всего вам хорошего. И еще раз огромное спасибо!

— Пусть препарат поможет вашей дочке. — пожелала Ермольева генералу вслед и тихонечко так перекрестилась.

Вскоре она вошла в квартиру и застала на кухне умилительную картину: ее бывшие не растерялись, пельмени были доедены (на одной тарелке остался одинокий пельмешек, это Левы, у него была постоянная привычка чуть-чуть еды оставлять, чтобы вкусного он не ел, а маленько обязательно оставит). Бутылка коньяка, которую, видимо, принес кто-то из них с собой — допита, нет, каким-то движением фокусника Лева вытащил еще одну такую же. «Хороший коньяк, проверенный» — отметила про себя Зинаида. На кухне стоял дым коромыслом, мальчики курили безбожно. Зина упала на табуретку, намаялась за сегодня. Лева так же артистично разлил коньяк по стопочкам.

— Ну, за наше возвращение? — прозвучало вопросом.

— Лева, я не могу, я устала. И еще… Мой муж — Захаров. Он — вернулся домой. Ты тоже вернулся. Но эта страница моей жизни перевернута окончательно. По работе мы еще можем иногда где-то встретится, но и на большее ты не рассчитывай.

— Приговор окончательный и обжалованию не подлежит? — вращая рюмку в руках не без надежды поинтересовался Зильбер. Зинаида думала, что сказать, и в эту минуту зазвонил телефон. Было половина одиннадцатого, и кто мог так настойчиво звонить? Ермольева взяла трубку. Раздался приятный бархатистый голос:

— Зинаида Виссарионовна?

— Да, это я…

— Одну минуту. Сейчас с вами будет разговаривать товарищ Сталин.

— Да, слушаю…

И тут в трубке раздался голос, хорошо знакомый каждому человеку в стране.

— Зинаида Виссарионовна? Сестричка! Хотел сказать, что я выполняю свои обещания.[8] Чем занимались товарищи Зильбер и Захаров спрашивать не надо. Они справились — это самое главное!

— Спасибо, товарищ Сталин.

Ермольева старалась не терять самообладания.

— Я знаю, что вы пошли навстречу генералу Виноградову и нарушили служебные правила и порядки. Вы хорошо поступили, товарищ Ермольева, генерал Виноградов — проверенный и надежный товарищ, ему обязательно надо было помочь. Но звоню я вам не по этому поводу: принято решение создать научно-исследовательский институт антибиотиков. На базе нашего медицинского наукограда. И партия считает, что именно вы должны институт возглавить. Когда вы будете готовы запустить производство крустозина?

— Строго по графику, первого сентября сможем начать изготовление препарата. Но мы еще не закончили полностью испытания, клинические испытания, дозы, нужно время, чтобы выработать рекомендации…

— У нас уже есть рекомендации. И правила его применения тоже есть. Начинайте производство, там, на фронте, тысячи бойцов страдают от грязных ран, каждый день промедления — это потерянные жизни наших людей.

— Я понимаю это, товарищ Сталин. Но такие объемы производства…

— У нас уже лежат заявки на ваш препарат из Великобритании, там тоже война, там тоже есть раненые. Их ученые разработали похожий препарат, пенициллин, но от производства он еще далек.[9] Так что эти мощности простаивать не будут и после войны. А вот второго сентября я попрошу вас дать свои предложения по структуре института и перспективным направлениям исследований. Завтра вас ознакомят с секретной информацией. Изучите ее и обязательно используйте при планировании вашей работы. Всего хорошего.

Зинаида Виссарионовна подошла к столу, взяла рюмку, произнесла:

— А вот за это следует выпить.

И залпом махнула ее, как будто не благородный напиток с горных склонов Кавказа перед нею, а обычная самогонка — «бурачанка», которую гнали в станицах казачки из сахарной свеклы.

[1] Горюшко вы мое (укр)

[2] Делать (укр)

[3] Пошла (укр)

[4] Хорошего человека должно быть много! Вообще. Покажите мне, где та диета, я на нее сяду, если она выдержит, потому что ваш стул меня не выдержал, а нового вы не купили! Вы все говорите: скинь вес, скинь вес, а куда? Скажите, куда, я кину, и вынесу, в квартире ничего лишнего быть не должно! (укр)

[5] Орден Красного Знамени был один на всех, но люди предпочитали подчеркивать, за боевые заслуги он или за трудовые свершения. Так появились термины Орден Боевого красного Знамени и Орден Трудового Красного знамени (в просторечье «Трудовик»).

[6] Виктор Осипович Мочан опытнейший и известнейший ленинградский педиатр, профессор, блокадник.

[7] В РИ тоже один из молодых генералов обращался к Ермольевой за крустозином, получил его и спас ребенка.

[8] В РИ Сталин обещал Ермольевой выпустить одного из ее мужей. Она выбрала Зильбера. В этой реальности товарищ Стали даже перевыполнил свои обещания.

[9] Пенициллин Флемингом был открыт еще в 1929 году. Но до ума свое открытие он не довел. Уже в США сумели пенициллин довести до ума и сделать то, что у американцев всегда получалось лучше других: внедрить препарат в массовое производство.

Глава двадцать первая И снова фронт

Северо-Западный фронт. Район под Сморгонью. 30 августа 1941 года.

Конец августа мог стать трагедией для моей маленькой ячейки общества. Кто знает: я ли принес в дом эту заразу, или жена не досмотрела, кто его знает, почему маленький ребенок может заболеть? Спас крустозин. Когда я держал в руках флакон этого бесценного для меня лекарства, то понимал, что вот он — пример того, как действует закон обратной связи: удалось стимулировать открытие и наработку крустозина и теперь это чудо в наших руках. Во-первых, осознавая, что за золотое дно это лекарство, я дал все рекомендации по его внедрению в производство. В моей реальности крустозин не пошел в таких масштабах не потому, что пенициллин Флеминга и компании был лучше: американцы вбухали 200 млн долларов в разработку технологии глубинного выращивания грибка, который дал массовый его выпуск в промышленных масштабах, после войны они делали 85–90 % его объемов в мире. Оборудование, технологические карты, все это было в моей голове. И тут СССР и Сталин показали, как они могут работать, когда это действительно необходимо! Бросили лучшие кадры — и смогли добиться прорыва. Технолог Фрумкин Абрам Мейерович в 1920 году закончил Массачусетский технологический. Его семья эмигрировала из СССР еще до революции, толковый молодой парень сумел получить именную стипендию и закончил университет, через два года защитив диссертацию. Но во время Великой депрессии и у его семьи наступили трудные времена, а тут получил предложение поработать по специальности, но в Советском Союзе. Говоря про экономическое чудо и спасение Рузвельтом экономики США из Великой депрессии, мало кто говорит о том, что экономика США продержалась благодаря заказам из СССР, щедро оплаченным золотом и поставками сырья. Неожиданно для многих, семья Фрумкиных решила остаться в большевистской России. В 1937 году технолога Фрумкина арестовали, что самое удивительное, как американского шпиона. В том же году он стал работать в одной из «шарашек», получив всего пять лет, что было странно, видимо, так и не нашли доказательств шпионской деятельности, но осудить было надо. С 1939 года — сотрудник НКВД, работник технического отдела, эксперт по техническим решениям, перспективным разработкам, оценивающий научные изыскания советских ученых. Это после его заключения были отправлены на свалку некоторые «гениальные» виды вооружений, которые горе-изобретатели пытались построить за государственные деньги.[1] Вот он и довел технологию получения пенициллина до ума.

А утром был вызов Сталина. На стене висела карта с отображением положения фронтов на 28 августа. В кабинете никого больше не было, и это было довольно странно. В последнее время никаких встреч тет-а-тет у нас не было. Всегда в кабинете был кто-то из ГКО или Ставки.

— Скажи, Алексей! Если сравнить это положение фронта с соответствующим положением из твоей реальности, какие изменения ты видишь?

Я был несколько ошарашен таким обращением по имени, но никакой фамильярности тут не было, товарищ Сталин просто подчеркивал уровень доверия.

— Я могу сравнить с положением на 12-е июля. Это был момент небольшой временной стабилизации. 20 дней, у нас 25, но, в целом… Крайний Север — бои шли на нашей территории, но особого продвижения не было, труднее всего было в направлении на Кандалакшу. Контроль ни над Мурманском, н над железной дорогой немцам с финнами установить не удалось. В Карелии мы отступали, бои шли у Петрозаводска и удар финской армии был в направлении на Лодейное поле — вот сюда. К Ленинграду финны подошли на расстояние примерно 20–25 км, захватив Выборг. Ну, тут у нас разница ощутимая! В Прибалтике немцы еще не вошли в Таллин, линия обороны проходила по линии Пярну-Тарту, но в нашей реальности мы реально держим противника у границы, пока его единственный успех — это прорыв к Гдову. А вот тут уже разница в пользу немцев из моей реальности: Псков за ними, и они приближались к Порхову, дальше — практически, как и у нас: Остров-Опочка-Дрисса, зато потом намного хуже. Тут у нас угол фронта на Сморгони, а в моей реальности линия фронта проходила по линии Полоцк-Витебск-Орша-Могилев. Бои на Днепровском рубеже уже шли. У нас пока что ситуация выглядит лучше. Конечно, Минский выступ — это тот еще узелок проблем, но вполне решаемый. В той реальности линия фронта шла по Днепру до Гомеля, тут был разрыв, если не ошибаюсь, фронт шел через Житковцы[2], однозначно, значительно большая часть Белоруссии была под немцами. На Украине тоже разница велика. Сначала о хорошем: в той реальности фронт шел по линии Сарны-Житомир-Бердичев-Проскуров, далее на Каменец-Подольский, по Днестру, но за нами были Кишинев и граница вдоль Прута. На Южном направлении у нас дела намного хуже, хотя бы потому, что две танковые группы — это не одна. Самое главное отличие, товарищ Сталин, в том, что нет Белостокского котла, в котором были окружены вся 10-я и части 3-ей и 13-й армий Западного фронта. Пока не могу сказать, какая динамика потерь, особенно в танковых группах противника, но…

— Хорошо, я понял, а теперь скажи, как называют в Генштабе Минский выступ?

И что тут ответишь, знамо, как называют:

— Минским хреном, товарищ Сталин…

— Так вот, двадцать восьмого утром Минский х… выстрелил! Смотри сюда!

Иосиф Виссарионович употребил значительно более экспрессивное наименование органа, который я осторожно обозвал хреном. За занавеской открылась карта состояния Западного фронта на сегодняшнее утро. А Быстрый Генц опять всех удивил! Он ударил по позициям РККА по реке Свислочь в направлении на Бобруйск. Наверняка, мы ждали, что он пойдет напрямую, будет молиться по Минскому шоссе, так нет, сумел удивить, обошел подготовленные противотанковые рубежи!

— Вчера поздно вечером танки Гудериана вошли в Бобруйск. Отступающий части РККА взорвали мосты через Березину, но насколько это задержит Гудериана?

— Очень мало. Когда началась война, то основной понтонный парк был у Гудериана, но мы так успешно взрывали мосты в Прибалтике, что большую часть парка переместили туда. Сейчас Гёпнера перебрасывают к Минску. Насколько быстро идет переброска, данные разведки противоречивы. Но у Гудериана проблем с наведением мостов возникнуть не должно, если мы ему не помешаем.

— Голиков докладывал, что несколько радистов Четвертой танковой группы по-прежнему работают в районе Везенберга.

— Это один из приемов маскировки маневра танковой группы. А вот данные авиаразведки не такие однозначные. Необходимо разнести транспортный узел Минска. Снабжение ударной группы немцев сложное, там дороги под ударами. В том числе Вильно-Минск. Думаю, чтобы улучшить снабжение Минской группы надо ожидать удара на Сморгонь-Вилейку, с целью обезопасить дорогу из Вильно. И удар на Барановичи. Дорога из Бреста. Думаю, Гудериан будет двигаться по двум направлениям: удар на Рогачев с поворотом на Могилев, и по дороге Бобруйск-Могилев. А вот когда он двинет на город, тогда вступит Гёпнер: мы вынуждены будем оттянуть резервы на Быстроходного Гейнца, а неспешный Гёпнер пойдет на Могилев через Березино, или ударит на Оршу. Орша становится ключевым пунктом, из которой прямой путь на Смоленск. А туда допускать немецкие танки никак невозможно!

— Считаешь, что поворот немецких танков на Гомель-Чернигов не состоится?

— Сначала Смоленск — это ворота на Москву. Поворот на Гомель возможен, если под Могилевом-Оршей мы упремся, и потери танковых групп начнут возрастать. Это раз, вторым фактором должен быть успешный удар двух танковых групп на Черкассы и выход к Киеву. Тогда Чернигов становится важным стратегическим пунктом, а удар на Москву можно наносить через Брянск или Курск. Мне кажется, Гитлер обязательно захочет кампанию сорок первого года закончить взятием Москвы. И важнейший промышленный центр, и транспортный узел, и столица. В моей реальности от взятия Москвы зависели вступление в войну Японии и Турции, насколько это актуально в этой реальности? У Японии просто нет бензина, чтобы ввязываться в еще одну большую континентальную кампанию. Так что при неблагоприятном ходе развития событий может возникнуть соблазн выйти к Киеву и окружить части Украинского фронта. Генералитет Вермахта будет настаивать на украинских котлах. Гитлер — рваться к Москве. Третий — и самый сложный для нас вариант — вырвавшись через Днепр и заняв Рогачев ударить чрез Кричев-Рославль-Юхнов на Москву, его тоже необходимо учитывать.

— Насчет удара из Первомайска на Черкассы ты оказался прав. Именно туда пошли танки Клейста и Гота. Они пробили стык Южного и Юго-Западного фронтов. Гот двигается на Умань и очень энергично. Клейст действует вдоль железных дорог двумя колоннами на Смелу.

— Идея ясна — создать кризис под Киевом, захватить плацдарм у Черкасс, переправиться через Днепр, разрезать линию, лишая взаимодействия Южный и Юго-Западный фронты. Возникает вопрос: какими силами немцы будут наступать на Житомир? Если цель — Киев, то без Житомира Украинский фронт не обрушить. Пока неясно.

— Мы решили создать еще один фронт — Киевский. Это 29-я армия, что под Кировоградом. 33-я армия, которая формируется в Киеве, 56-й стрелковый корпус, мы его перебрасываем из Полтавы в Черкассы. Гинденбурги у нас закончились. Кого на фронт ставить? Вот в чем вопрос!

— Ватутина надо ставить! Он справиться!

— Ватутин, говоришь, а что, посоветуемся с товарищами. Будет у нас Киевский фронт с товарищем Ватутиным во главе или нет. Я думал, Баграмяна скажешь… да…

— Баграмян скоро будет Данию от немцев чистить. Он человек занятой. Нам бы его пока что не трогать, и в Норвегии надо поторопиться — тем более, что наглы, извините, англичане в Швецию и Норвегию идти отказались, а контроль за шельфовой нефтью и газом Норвегии для союза социалистических государств более чем важен.

— Хорошо, Алексей. Тебе особое поручение: берешь 27-ю и 28-ю армию, формируешь фронт, Могилевский фронт будет. Линию Орша-Могилев-Гомель надо отстоять. Приказ Ставки заберешь у Василевского. Выезжай немедленно.

— Будет сделано, товарищ Сталин!

А что я еще должен был ответить?

В Генштабе в приемной Василевского встретил Тюленева, он только что вышел из кабинета, оказалось, что вчера был тяжело ранен Штерн и Иван Владимирович получил назначение на его место. Долгого разговора, как и ожидания не получилось, меня почти сразу же пригласили в кабинет начальника Генштаба. Получил задание, оказывается, штаб фронта был практически сформирован, разделили управление 27-й, самой укомплектованной армии, добавили нескольких специалистов, а я попросил дать мне начальником штаба Михаила Ивановича Злобина, толкового специалиста, умного и обстоятельного штабиста, правда, склонного к теоретической работе, лишенного инициативы, а вот как раз такой придирчивый и внимательный работник мне и был нужен. Инициативы у меня за троих: мне в упряжку исполнителя подавай, да еще толкового. Дело в том, что у Злобина были какие-то «терки» с Василевским, вот я и решал две задачи: убрать градус напряжения в Генштабе и получить хорошего начштаба[3].

И вот, в итоге, трясусь с товарищем Жуковым, напросился к нему в гости, как только принял фронт и раздал первые указания. Мне сейчас крайне необходимо наладить контакт с соседом. Жуков не в настроении. Назвать нашу встречу ритуалом расшаркивания никак нельзя. Я не знаю, кем считает меня Жуков: выскочкой, сталинским фаворитом, кто в его голову заберется? Я его по-прежнему считаю маршалом Победы и одним из самых выдающихся полководцев нашего времени, с ним рядом можно поставить только Рокоссовского, но это мое личное мнение, и ни на что большее не претендую.

— Надо было резать Минский хер намного раньше! Объясни, почему 28-ю перебросили под Могилев, а не на Барановичи или Бобруйск? Можно было двумя армиями ударить на Минск и никакого бы наступления не было бы!

— Георгий Константинович! Гудериан бы удар 28-й легко парировал, а по 27-й ударил бы Гёпнер.

— Ты так и настаиваешь на том, что Четвёртую танковую группу немцы перебрасывают под Минск?

— Ленинград — крупный промышленный центр и база Балтфлота, немцы бы рвались к нему, если бы не наша активность в Финляндии. А так — понимают, что взять сходу город не смогут, а на блокаду после нашего продвижения к Хельсинки рассчитывать не стоит. Да, они перебрасывают войска в Данию — им надо пробиться к шведской руде. Но это не столь уж и критично, кроме того, там танковой группе делать нечего. Так что перебросить сюда и создать мощное давление, организовать стратегический прорыв — самое разумное.

— Значит, сюда. И будут идти по кратчайшему пути к Москве, я правильно понимаю?

— Все верно. Но у Минского хера есть один хороший для нас момент — всего две линии снабжения через Заславль и Столбцы. Уверен, что немцы ударят у тебя на Сморгонь и Вилейку, чтобы линию снабжения обезопасить максимально, возить по чугунке грузы под обстрелом то еще удовольствие. Вот я и хочу, чтобы ты ударил на Красное-Заславль. Тогда от твоей Сморгони они отстанут.

— Ты верно придумал, да и приказ Ставки я получил, но сделаю по-своему. Я лучше обстановку знаю. Буду атаковать на Засьцянки и Молодечное.

— Почему на Засьцянки? — удивился я.

— Название понравилось! — буркнул в ответ Жуков. Увидев, что я все еще недоумеваю, снизошел до объяснения.

— Там местность болотистая. Немцы удара не ждут. Я могу стрелковыми частями и Засьцянки, и Молодечное взять. А танков у меня две бригады по полста двадцать шестых. Смех! Но есть пойдут дожди, местность станет там труднопроходимой, они меня оттуда никакими танками не выковыряют.

Да, название пришлось генералу Жукову по душе, а что, он лучше знает, где и как немца ущучить.

— Дожди начнутся с середины сентября. Так что строй из этого свои расчеты.

Жуков хмыкнул, но информацию к размышлению принял. Не смотря на свой тяжелый характер, пониманием военного дела его Господь не обделил, в остальном…[4] это тема для совсем другого разговора.

— Приехали уже, давай, посмотрим, что тут у нас, в Сморгони, творится.

Мы вышли из машины и направились к вершине небольшого холма, недалеко от паромной переправы через Вилию. Паром был давно уже сожжен, немцы постарались. Город представлял собой дымящиеся руины, вот уже который раз немцы превращали этот небольшой аккуратный городок в сплошные развалины.[5] На холме был оборудован НП, на который мы и прошли, соблюдая осторожность. Отсюда открывался довольно неплохой вид на плацдарм, который Жуков удерживал у Сморгони.

— Наша оборона проходит по центру города. Вот там разделительная полоса — центральная улица. По эту сторону мы, по ту сторону — немцы. В подвалах и у нас и у них — пулеметные точки, вот то село, Клиденяты — за нами. По его окраине линия обороны. А чуть дальше — станция Белая, она под немцами. Вот там справа от нас Перевозы, там мост, который немцы регулярно бомбят, а мы восстанавливаем, это наша линия снабжения на Сморгонь. Дальше Светляны, это наш край, вот, Светляны — Минки это правый фланг Сморгоньского выступа. Артиллерийский резерв расположили за рекой, пара километров для них… Пока тут бои были средней интенсивности, если серьезно навалятся, не удержу Сморгонь, резервы не смогу перебросить. Придется за реку отходить, тут, по берегу мы приготовили и замаскировали еще одну линию обороны.

— Говорят, что против тебя немцы поставили Паулюса. Смотри, Георгий Константинович, этот тип мастер артиллерийского наступления. Где сконцентрирует свои гаубицы, там и жди удара.

— Сам знаешь, у меня с тяжелой артиллерией совсем никак. Если бы не летуны, кранты нам. Наши старые гаубицы против немецких совсем не тянут, а тут еще каждый ствол держу в кулаке и пересчитываю каждый снаряд. Тебе там, на Севере все условия создали, за наш счет, получается.

— Георгий Константинович! Было стратегическое решение вывести из войны Финляндию и Норвегию. Это решение правильное, а то, что на его решение дали остаточно ресурсов, так и надо: сосредоточить усилия там, где вероятнее всего победа. И дальше для наступления ресурсы будем готовить с избытком, чтобы в ходе него не чесать репу: где тот самый перерасходованный снаряд найти! Думаю, зимой погоним немца и с Белоруси, и с Прибалтики, пора там порядок наводить.

Вышли из наблюдательного пункта и направились к машинам, спрятавшимся за леском у Трилесино. И тут обратили внимание, что недалеко от наших машин разгружаются 120-мм минометы, разгрузкой очень браво и уверенно командовал молоденький сержант, не удержался, подошел к нему, тот, увидев начальство, даже чуток растерялся от обилия комсостава, но быстро сориентировался и доложил старшему по званию, которым был генерал Жуков.

— Товарищ генерал армии, 2-й взвод тяжелых минометов 26-го минометного полка разгружается для занятия позиции у села Трилесного, для поддержки наших частей в Сморгони и ударов по железнодорожной линии Вильно-Минск. Командир отделения сержант Семен Зеленский.

Тут я и ляпни:

— Не Семен ли Иванович?

— Так точно, товарищ генерал-лейтенант. — браво отвечает сержант.

— Скажите еще, что из Кривого Рога.

— Так точно, из Кккривого Рога… — уже не совсем уверенно, чуть заикаясь произносит боец. Прикидываю, а ведь Сёма двадцать четвертого года рождения и не должен был на фронт попасть. Или это отличие в реальностях?

— Так что, в военкомате год себе приписал, или два? — спрашиваю на всякий случай.

— Два… — молоденький невысокий круглолицый паренек стыдливо уставился взглядом в землю. Ну, блин! Ну хороший же парень! И человек стоящий! А вот на внуках природа отдохнула.

— Ну что же, Семён Иванович, воюй, немца бей. У тебя вон, какие дуры на хозяйстве! Всыплешь фрицам, мало не покажется!

И протягиваю бойцу руку. Тот ее жмет, тогда наклоняюсь к нему и тихо говорю:

— Пообещай мне, генералу Виноградову, что, когда у тебя появится внук, Володенька, будешь его пороть, чтобы человеком вырос, а не клоуном.[6]

Эпилог

5 сентября 1941 года в Москву из военного аэродрома под Терсо вылетел самолет. Это был Бристоль Бомбей — не самый плохой транспортный самолет Второй мировой. Он создавался как бомбардировщик, но к сороковому морально устарел и сейчас использовался именно как транспортный самолет. Именно этот борт эвакуировал греческую королевскую семью на Мальту. Теперь он вез сэра Уинстона Черчилля на переговоры в Москву. Моторы перебрали, дополнительные баки установили и заполнили под завязку. Маршрут был почти на предельной дальности полета этого двухмоторного гиганта. И сама идея перелета Черчилля не сильно радовала, но никаких вариантов у него уже не было: если бы не убийство Рузвельта, премьер-министр ни за что не рискнул бы на этот полет. Но приходилось идти на риск, и все из-за заварушки в США. Там страну возглавил один из влиятельных демократов, немало сделавший для своей страны на посту спикера Палаты представителей, Сэм Рейберн, верный сторонник курса Рузвельта. Пока что за смену курса страны можно было не опасаться, но по закону, скоро выборы. И это вопрос! Сэм был серьезным и влиятельным политиком: своими прекрасными дорогами США обязаны именно ему. И не только. Поддержка курсу Рузвельта в Конгрессе была не настолько уж массовой, разведка докладывала о возросшем влиянии изоляционистов, Рузвельтовский призыв[7] оказывался под угрозой, закон о его продлении застрял в Конгрессе. Возросла активность сенатора-демократа Бертона Кендалла Уиллера и его помощника, прогрессиста Роберта Лафолетта-младшего, при этом их интересы тесно переплетались с интересами группы республиканцев, голосом которых до недавнего времени был Гарри Трумэн. Их возможный лидер Джеральд Най был слишком молод и совершил несколько грубых промахов, так что на него ставок никто не делал в ходе игры, которая развернулась вокруг того, кто станет на место Рузвельта. Среди республиканцев были не только сторонники изоляционизма, но ситуация складывалась как никогда остро, в первую очередь, для Британской империи, ведь возможность остаться только с одним серьезным союзником — большевистской Россией, казалась Черчиллю абсолютно бесперспективной. В любом случае, были и те, кто поддерживал стремление США выступить на стороне кузенов, но как можно позже, чтобы иметь возможность снять сивки, но при этом не тратить на это занятие много усилий. Сейчас англичане вложили очень много денег на поддержку тех, кто выступал за вмешательство США в дела на Континенте. Неожиданно их задачу облегчила поднятая в прессе волна обвинения нацистов в массовых убийствах евреев, это особенно ударило по изоляционистам, среди которых было много откровенных антисемитов.

Черчилль летел к Сталину еще и потому, что обстановка в мире изменилась и надо было объяснить единственному пока что союзнику свою линию поведения. Немцы уходили их Африки, вроде бы у Британии высвобождались валентные части, но ввязываться в действия на континенте Империя не хотела. И, главное, нужны были гарантии оплаты английских поставок. Лучше всего для британцев подошел бы бартер на стратегические ресурсы. Но и от золота потомок герцогов Мальборо отказываться не собирался.

Окончательно убедили Черчилля лететь новости о том, что новое наступление Вермахта было остановлено на рубежах реки Днепр. В этих боях русские применили новое и очень эффективное оружие против немецких танков. Причем, говорят, у немцев чудовищные потери именно среди экипажей, что совершенно меняет ситуацию на фронте: танки можно отремонтировать, а новый экипаж надо еще обучить. Это оружие должно быть передано Британии для изучения! А производство его мы сами наладим!

После четырнадцатичасового перелета самолет премьер-министра Британии приземлился на военном аэродроме вблизи Архангельска. Последний отрезок пути его сопровождали истребители ВВС РККА, которые сначала крепко напугали пилотов «Бристоля». После нескольких часов отдыха, знакомства с местным начальством, самолет премьер-министра вылетел в Москву. В экипаж вошел опытный штурман, знающий все подходы к столице, а в сопровождении опять была пара истребителей, постоянно обгоняющих британцев, видимо, от нечего делать, пилоты русских крутили фигуры высшего пилотажа, чем еще больше раздражали британского премьер-министра, он не мог поверить, что среди этих крестьян находятся пилоты, равные холеным британским аристократам.

Черчилля встречал Молотов. А Сталин в своем кабинете просматривал аналитический обзор Разведупра по английской и американской тематике. Разведка докладывала, что японский флот очень тихо вернулся на базы, проведя в океанском просторе самые крупные маневры за последнее время. Интересно, насколько этот поход уменьшил запасы топлива в стране Восходящего Солнца. А на столе лежала маленькая записка генерал-лейтенанта Виноградова. «Интересно, кто сейчас подмахнет Манхэттенский проект???».

Опубликовано: Цокольный этаж, на котором есть книги 📚: https://t.me/groundfloor. Ищущий да обрящет!

Винница-Глинск

Июль-сентябрь 2021 года.

Влад Тарханов (Григорьянц Владислав)

[1] Погуглите, на что тратили государственные деньги, какие виды вооружения с благосклонного одобрения ГАУ разрабатывались. Волосы стают дыбом!

[2] Тут попаданец чуть-чуть ошибся, фронт был западнее Житковцев на рубеже рек Смерть и Горынь.

[3] В РИ Василевский так говорил о Злобине: «Это был очень способный, подготовленный, опытный и трудолюбивый, судя по прежней и последующей работе, командир, отличный штабник и хороший товарищ, пользовавшийся авторитетом в коллективе наркомата. Но когда я докладывал ему сведения, полученные с фронта, и проекты предложений по ним от себя и работников управления, меня каждый раз поражало его спокойствие, казавшееся равнодушием ко всему происходящему. Правда, он внимательно выслушивал, обсуждал доклад, соглашался с ним, делал иногда довольно дельные замечания, но почти всегда кончал одним и тем же: — Ну, хорошо, а что же дальше? Что я буду делать с этими нашими предложениями, если меня никто слушать не хочет, если всё решается без нас, наверху?». Но теоретиком был серьезным. Его учебники («Фронтовая наступательная операция» и др.) стали серьезным вкладом в военную науку.

[4] Есть такое мнение, что лезть в политику, тем более, в заговоры, великому полководцу не надо было. В подковерных аппаратных играх он был откровенно слаб.

[5] Первый раз Сморгонь пострадали от Первой мировой войны, тут проходила линия обороны Русской императорской армии, здесь немцы впервые провели газовую атаку на русском фронте, но наступление все равно провалилось (знаменитая Атака мертвецов).

[6] В РИ Семен Иванович Зеленский был призван на фронт в 1942-м, был командиром минометного взвода, воевал храбро, был предоставлен к правительственным наградам. В этой истории он погибнет в январе 1941 года в боях под Минском в результате удара немецких бомбардировщиков. Мнение героев книги с мнением автора может не совпадать, напоминаю: эта реальность альтернативная!

[7] Под давлением Рузвельта Конгресс разрешил временный призыв на воинскую службу 1940 году для подготовки к возможной войне. Значительная часть конгрессменов хотела это закон ограничить 12 месяцами и в 1941 году призванных распустить по домам, содержание армии дорого обходилось бюджету. При провале этого закона армия США теряла две трети личного состава и три четверти офицерского корпуса. Закон был принят с перевесом в 1 голос!