В балканских ущельях

Глава 5 НА ГОЛУБЯТНЕ

Мы ехали по берегу Арды. Проводник Албани, как я заметил, выбрал для себя лучшего мула и сидел в хорошем турецком седле. Немцу же выделил сомнительное животное, а от вида его седла меня разобрал смех. Это было грубо сработанное деревянное седло и настолько широкое, что ноги всадника свисали как макароны до половины ноги животного. Всадник явно испытывал от этого неудобства, если только не подтягивал колени кверху. Ни поводьев, ни уздечек в нашем понимании этих слов не было. Все заменяли веревочки с бесконечными узелками, выбранные по принципу дешевизны, а не удобства.

Едва мы проехали город, нам навстречу попался мужчина с собакой. Кобель немедленно облаял нас, и мул Албани тут же стал выделывать задними ногами в воздухе всевозможные кренделя. Было видно, что животное давно натренировалось в этих движениях и делало это мастерски, со вкусом.

— А! О! — закричал всадник. — Опять за старое, зараза!

Он попытался удержаться в седле, но вылетел из него через голову мула и шлепнулся на землю прежде, чем копыта коснулись почвы. Он тут же вскочил и наградил глупое животное увесистым тумаком между ушей.

Тут владелец вступился за свою собственность:

— Зачем ты его бьешь? Он твой или мой? Какое ты имеешь право мучить чужое животное?

— А какое у него право сбрасывать чужих людей? — спросил Албани.

— Сбрасывать? Он что, тебя сбросил? Он лишь очень медленно и аккуратно перевернул тебя, чтобы не причинить тебе вреда. Ты должен сказать ему спасибо, а ты вместо этого бьешь его.

— Я нанял его, чтобы на нем ехать, а не чтобы меня сбрасывали. Он должен повиноваться, я плачу за это, значит, сейчас он мой. А если он не слушается, я его наказываю.

— Ага. Если ты его еще раз ударишь, я тебя оставлю сидеть здесь. Залезай на лошадь!

Албани снова вскарабкался на мула, но тот не пожелал двигаться с места. Всадник ругался, пинал его пятками, но животное, похоже, было только радо новому развлечению. Мул поводил ушами и помахивал хвостом. Но с места не двигался. Албани уже не решался снова бить его. Он потребовал от владельца, чтобы тот заставил лошадь тронуться, но тот ответил:

— Оставь его в покое: должен же он хоть немного постоять! Сейчас он сам побежит.

Так оно и случилось. На повороте дороги я обернулся: упрямое создание все еще стояло и хлопало ушами. Едва мы скрылись за изгибом дороги и мул потерял нас из виду, он припустил за нами с такой скоростью и таким галопом, что седло, на котором до этого восседал Албани, треща по швам, полностью развалилось. Он промчался мимо нас со скоростью локомотива и рванул дальше, не обращая на нас никакого внимания — все быстрее и быстрее. Все это оказало волшебное действие на грузового мула, которого его владелец вел на поводу. Он неожиданно сорвался с места и устремился вслед за лидером; мы — за ним. Но скоро вынуждены были остановиться, чтобы подобрать предметы, что выпали из походных сумок со спины вьючного мула.

Когда мы догнали Албани, он снова сидел на земле и осматривал ту часть своего тела, которая еще совсем недавно соприкасалась с седлом. Оба мула стояли тут же, помахивая хвостами, хлопая ушами и скаля зубы. Можно было подумать, что они издевательски ухмыляются, любуясь на содеянное.

Сброшенные вещи были водружены на место. Албани залез в седло, и мы снова тронулись в путь. Не прошло и часа, как его любимое создание снова встало как вкопанное.

— Поехали дальше, — сказал владелец.

Но мне это уже стало надоедать, и я сказал ему:

— Ты что, хочешь, чтобы грузовой опять понес? Если это еще раз повторится, он получит плетки.

— Этого я не позволю!

— Ах, так? Что сказал тебе этот господин, когда нанимал животных?

— Ему нужны были две лошади или два мула. Одна — для езды, другая — для поклажи.

— Очень хорошо. Так, значит, не он сам выбрал животное, на котором едет?

— Нет.

— Тогда слезай и поменяйся с ним местами.

Лицо у хозяина вытянулось от удивления. Мое предложение он воспринял как полную бессмыслицу.

— Что ты имеешь в виду? Мне — отдать ему лошадь?! Она ведь моя!

— Но и та тоже.

— Я езжу только на этой и ни на какой другой.

— Ничего. Сделаешь исключение. Этот господин нанимал лошадь для езды и для поклажи. Для езды полагается скаковое седло. Но у тебя — только одно, и сидишь на нем ты. Так что он, заплатив, не получил оплаченного. Давай меняйся!

— Это мне не по душе.

— Зато мне по душе! — заявил я угрожающим тоном. — У меня есть фирман падишаха. Этот господин сейчас мой спутник, он находится под моим покровительством, а значит, под защитой падишаха. Мне достаточно приказать… А ну-ка, вон из седла!

— Он заказывал лошадь только на два дня и получил то, что хотел. Я не буду повиноваться.

— Халеф!

Маленький хаджи уже давно поджидал с плеткой в руках. Едва я произнес его имя, знаменитая плетка взвилась и с силой опустилась на загривок турка, да так, что тот с криком выпрыгнул из седла. Похоже, он больше не имел ничего против «обмена». Надо всегда уметь находить подход к людям.

Албани, ясное дело, согласился с перестановкой. Пока мы ехали до следующей деревни, мулы еще дважды останавливались — один с седоком, другой с поклажей. К счастью, мы нашли там владельца лошадей, который согласился помочь нам. Прежнего хозяина уволили. Уезжая, он выкрикивал в наш адрес какие-то угрозы, на которые мы не обратили никакого внимания.

Если бы мы поехали в Мелник напрямую, нам бы пришлось пуститься в дорогу через Болтишту. Но прямой путь не всегда самый короткий. На пути через Болтишту лежали холмы и долины с оврагами. И мы свернули на север, чтобы добраться до долин Домуса и Кар лыка через высоты Крушемы.

В полдень мы остановились в Настане, а вечером — в Кара-Булаке, где и переночевали. Потом взяли курс на запад, в направлении Неврокопа.

К полудню мы оказались на плоскогорье, которое постепенно спускалось к Доспат-Дере. Дороги как таковой здесь вообще не было, и нам пришлось кружить по кустарнику в поисках наиболее удобной тропки.

Когда мы подъехали к одной из куп деревьев, Ри неожиданно резко рыскнул в сторону, что ему, вообще-то, несвойственно. Я не стал сдерживать его, и он тревожно заржал, нацелив морду на кустарник.

— Сиди, там кто-то есть, — заявил Халеф.

— Наверняка какой-нибудь сюрприз.

Хаджи спрыгнул с лошади и рванул в кусты. Скоро оттуда раздался его крик:

— Иди сюда! Тут какой-то труп!

Мы побежали на крик и обнаружили небольшую полянку, окруженную густыми зарослями. Здесь находилось тело женщины, стоявшей на коленях, с головой, склоненной на некое подобие столика. Камни были сложены таким образом, что образовывали алтарь, в нише которого мы обнаружили маленькое деревянное распятие.

— Христианка! — воскликнул Халеф.

Он оказался прав. Это было настоящее скрытое святилище в лесу, наверное, специально сделанное этой женщиной, потому, как я заметил, камни в этих местах — редкость. А она собрала эти редкие камни и приспособила на службу своему Богу.

Я был поражен увиденным, да и мои спутники, хотя и мусульмане, стояли притихшие. Место, где Бог призвал к себе душу, свято.

Я встал на колени, чтобы помолиться, и мои товарищи сделали то же самое. Потом я внимательно осмотрел тело. Женщине было где-то за тридцать. Благородное, будто точеное, лицо ее было бледно. Маленькие руки держали розовый венок и были бескровны. На мизинце правой руки было надето золотое колечко с аметистом, но без какой-либо гравировки. Одета она была скорее по турецким, чем по болгарским обычаям. Вуаль лежала рядом. Она была красива даже мертвой. Уста ее в последние мгновения жизни коснулась слабая улыбка. На всех чертах лежала печать умиротворения, говорящая о том, что ангел смерти коснулся ее доброй дланью.

— Что ты собираешься делать? — спросил меня Халеф.

— Остается только одно — найти ее родственников, они где-то рядом, женщина не станет уходить далеко от дома. Мы где-то рядом с Барутином. Поехали. Оставим все как есть.

Мы быстро сели на лошадей и тронулись в путь.

Спуск стал круче, но и кустарников поубавилось. Вскоре мы заметили похожее на башню здание, вокруг которого ютились более мелкие домишки. Владелец лошадей сказал:

— Это караул капитана.

Караулы — это такие сторожевые башни, которые ставят для охраны улиц и целых местностей. Так повелось с давних времен, но караулы не потеряли своего назначения и поныне.

Мимо башни дорога повела нас прямо к местечку, которое мы заметили еще издали, с горы.

— Это Барутин, — сказал мужчина. — Я никогда еще здесь не бывал, но слышал об этом карауле. Здесь живет капитан, впавший в немилость. Он на все закрывает глаза, ведет себя как обычный поселенец. Вообще-то он человеконенавистник, но его жена — друг всех бедных и несчастных.

— Скачем туда!

Когда мы подъехали к башне, из ее дверей вышел старик, по которому сразу было видно, что он бывший солдат. Такой густой и длинной бороды я не видел еще никогда в жизни.

— Куда вы направляетесь? — спросил он довольно недружелюбно.

— Я слышал, здесь живет офицер…

— Да, живет.

— Он дома?

— Да, дома, но он ни с кем не разговаривает. Скачите дальше.

— Так мы и сделаем, но вначале скажи нам, не пропала ли в этой области женщина?

Лицо его сразу же приняло озабоченное выражение, и он ответил:

— Да, да, наша госпожа исчезла. Мы ищем ее со вчерашнего утра, но пока не нашли.

— Мы нашли ее.

— Где? Где она? Говорите!

— Веди меня к господину.

— Идемте.

Он сразу стал приветливым. Я слез с лошади и пошел за ним. Башня оказалась весьма массивным сооружением. Внизу жилых помещений не было. Мы поднялись по лестнице и прошли в небольшую комнату, где я остался ждать. За спиной я услышал громкие голоса, возгласы, потом дверь распахнулась, и на пороге появился капитан. На вид ему было меньше пятидесяти. Это был красивый, видный мужчина. Правда, глаза его были опухшими и красными. Видимо, он только что плакал.

— Ты нашел ее, где она? — выкрикнул он, едва сдерживая свое волнение.

— Разреши мне сначала поприветствовать тебя. Можновойти?

— Да, входи.

Помещение, в котором я оказался, было довольно велико. В стенах было проделано три высоких, узких, похожих на бойницы окна. У стен в качестве мебели лежали подушки, а над ними повсюду висели оружие и курительные трубки. В углу сидели двое ребятишек с заплаканными лицами. Старик, который нас встретил, уходить не собирался: он тоже хотел услышать, что я скажу.

— Добро пожаловать, — сказал капитан. — Итак, где моя жена?

— Здесь, недалеко.

— Этого не может быть, мы искали ее повсюду, но так и не нашли. До сих пор все мои люди рыщут по окрестностям.

Мне не хотелось сразу ошарашивать его печальным известием, поэтому я сначала спросил:

— Твоя жена болела?

— Да, она больна уже давно. А почему ты спрашиваешь? Она мертва? Мне известно, что она долго не проживет. Врач сообщил мне об этом.

— Ты готов выслушать правду?

Он побледнел и беспомощно обернулся, как бы ища защиты у своих.

— Да, я мужчина, — твердо сказал он, — говори!

— Ее больше нет.

Оба мальчика громко заплакали. Отец ничего не ответил, только прислонился головой к стене. Грудь его тяжело вздымалась. Он боролся с рыданиями, которые рвались наружу. Только через какое-то время, преодолев себя, он повернулся ко мне и спросил:

— Где ты ее видел?

— В кустарнике, в десяти минутах езды отсюда.

— Покажешь?

Прежде чем я успел ответить, сзади раздался всхлип. Я обернулся. Там стоял старик. Он прикрыл рот уголком своего пиджака, чтобы не было слышно плача, но ему не удалось сдержаться, и он заплакал громко.

Капитан тоже не сдержался, дети вторили ему. Мне стало невмоготу. Я подошел к окну и выглянул, молча, потому что у меня в глазах тоже стояли слезы.

Через некоторое время оба мужчины взяли себя в руки. Капитан извинился:

— Не смейся над нами, чужестранец! Я очень любил мать моих детей. Это мой фельдфебель. Когда я потерял милость великого господина, он меня не покинул, как все остальные. Они с женой были единственным утешением в моем одиночестве. Как мне жить без нее дальше?

Я спросил у фельдфебеля:

— Здесь есть носилки?

— Да, господин.

— Приготовь их и обеспечь людей. Он ушел, и тогда я спросил капитана:

— Ты действительно мусульманин?

— Да, а почему ты спрашиваешь?

— А твоя жена — христианка?

Он испытующе посмотрел на меня и ответил:

— Нет, но у тебя, видимо, есть основания для такого вопроса?

— Да, я уверен, что она христианка.

— Да, она была другом неверующих. Когда я только приехал сюда, мне нужна была служанка, я взял старую женщину, не ведая, что она христианка. Заметил это только потом, когда она захотела обратить в свою веру мою жену. Я прогнал ее. С того времени Хара становилась все тише и незаметнее, она часто плакала и скоро заболела: худела и теряла силы.

— Скажи честно: ты не был жесток с ней?

Он ответил быстро, как будто ждал этого вопроса:

— А что, я должен был допустить, что она станет гяуром?

— Она все-таки стала христианкой, соорудила в кустарнике алтарь и молилась по обычаям христиан, но продолжала болеть и умерла. Она умерла во время молитвы. Да будет мир между вами.

— А ты христианин?

— Да.

Он долго смотрел мне в глаза. Видно было, как он борется с собой, потом он сказал:

— Это ничего, что ты не веришь. Веди нас туда!

— А ты не хочешь оставить детей дома? Они ведь слишком малы, чтобы видеть мертвых.

— Ты прав, пошли одни.

Мои спутники все еще стояли внизу, у двери. Увидев их, он сказал:

— Я думал, что ты один, потому как не слышал, что вы подъехали. Вы мои гости. Там дальше — конюшня, а здесь моя собственная гостиница. В башне я живу один. Вы можете проходить и располагаться.

— А где фельдфебель? — спросил я.

— Он пошел сообщить остальным, чтобы прекратили поиски. Мы пойдем одни.

Мои спутники поскакали к указанному зданию, а Халеф повел моего вороного. Капитан, увидев Ри, уже не мог отвести от него глаз. Он даже на мгновение забыл о своем горе.

— Это твоя лошадь? — спросил он.

— Да.

— У христианина и такой конь! Ты, должно быть, предприимчивый и богатый человек. Не забудь напомнить мне, что я должен отплатить тебе за твою доброту.

— Аллах создал всех людей и повелел им быть братьями. Тебе не за что меня благодарить, пошли.

Мы стали подниматься в гору. Добравшись до кустарника, я остановился. Он стал озираться:

— Это здесь?

— Да. Там, в кустах.

— В этой чащобе? Кто бы мог подумать. А как ты ее нашел?

— Не я, моя лошадь. Она заржала и встала как вкопанная.

Мы пробрались через заросли на ту самую крохотную полянку. Никогда не забуду сцену, которая произошла следом за этим. Увидев тело жены, он громко вскрикнул и бросился на землю рядом с ней. Он брал ее на руки, целовал в холодные губы, прижимался к щекам и любовно гладил по волосам. Наверное, он очень любил ее — и так жестоко с ней обошелся! Она скрывала от него свою веру. Какие же душевные муки она испытала!

Похоже, его посетили те же мысли. Теперь, держа ее на руках, он не плакал, впившись взглядом в ее черты, как будто пытаясь найти в них разгадку какой-то своей тайны. Потом задумчиво произнес:

— Она умерла от болезни под названием печаль. Наверное, это было моей ошибкой, когда я принялся спорить с ним:

— Она умерла в вере, а это свято. Христианство допускает женщин на небо, а ты хочешь украсть у нее это небо.

— Не говори так. Твои слова разбивают мое сердце. Она мертва, и я виноват в этом. О, если бы она хоть на мгновение открыла глаза, сказала хоть слово! Один взгляд, одно слово — но она ушла не прощаясь. И никогда уже больше я не увижу ее и не услышу ее голоса!

Я тихо стоял рядом. Он осмотрел венок из роз.

— Это не молельная веревка мусульманина, — задумчиво проговорил он. — На ней должно быть девяносто девять узелков, которые означают девяносто девять фраз из Корана. А на этом что-то другое. Что они означают?

Я объяснил ему.

— А ты можешь обратиться к Деве Марии?

Я сделал все, что он просил. Когда я закончил, он задумчиво сказал:

— Ты думаешь, она простит мне мои прегрешения?

— Простит, потому что была христианкой и любила тебя.

— Это молельная веревка старой служанки, которую я выгнал. Я заберу ее, потому что Хара держала ее в руках, умирая. А тут, вверху, крест старухи, она оставила и то и другое. В этом месте я ничего не трону и буду часто приходить сюда. Никто, кроме меня, не должен это видеть. Я вынесу тело сам. Выходи!

Он прикрыл мертвую вуалью и сказал:

— Ты видел ее лицо — это грех, но, поскольку она умерла христианкой, я спокоен. Никто другой не должен ее видеть.

Он уселся и еще долго сидел рядом с ней и корил себя. Постепенно он успокоился. Потом пришли фельдфебель с людьми и принесли носилки. Их привел Халеф. Тело доставили в башню. Мальчикам было девять и одиннадцать лет. Они тяжело переживали потерю матери, и, не в состоянии выдержать их слезы, я вышел на улицу. Жители окрестных домов вернулись с поисков и теперь стояли в отдалении, выражая тем самым капитану свое соболезнование.

По его распоряжению, нам принесли еду. Самого капитана нигде не было видно. Позже я попросил передать ему, что мы собираемся уезжать, и он пригласил меня подняться к нему наверх. Он сидел в своей комнате рядом с телом. Протянув мне руку, спросил:

— Ты покидаешь меня?

— Да, я должен продолжить свой путь.

— Это так необходимо? Может, останешься еще на сегодня? Если бы Хара была жива, то рассказала бы мне об учении Христа. Но ее уже нет, и некому, кроме тебя, поведать мне об этом. Останься, не оставляй меня наедине с мыслями, которые меня изводят.

Времени у меня совсем не было, но отказать я тоже не мог и потому согласился. Спутники мои не возражали против такой задержки, и я просидел у капитана допоздна. Я не был миссионером, но сердце его было открыто, и я попытался бросить туда семена в надежде, что они взойдут и принесут свои плоды. Я остался с ним до следующего утра, а потом мы продолжили наш путь.

Мы проехали Барутин, к полудню достигли Дубницы, а вечером прибыли в Неврокоп, ранее известный своими железными рудниками. На следующий день мы двинулись дальше.

Мы находились в знаменитом месте, потому что в этих горах, если верить греческой легенде, Орфей силой своего пения заставил двигаться деревья и скалы. К обеду мы достигли наконец Мелника.

Само собой, мы поскакали не в то место, куда направились Манах эль-Барша и его соучастники, мы искали другой приют, но все дома были уже заняты. Ярмарка началась, и приезжих было предостаточно. Албани уволил своего «лошадника» и теперь был один. Ему было легче найти комнату, нам же, с лошадьми, пришлось куда сложнее.

Спешившись перед одним из постоялых дворов, мы заметили человека, который подошел и спросил:

— Вы ищете место для ночлега?

— Да, — ответил я. — Ты чем-то можешь помочь нам?

— Вам — да, другим — нет.

— А почему только нам?

— Потому что у вас есть копча, вы — братья. Мой господин разместит вас у себя. Он возница и живет неподалеку. Я отведу вас.

— Буду очень благодарен. И мы пошли за ним.

— Я его уже видел, — шепнул мне Халеф.

— Где?

— У въезда в город. Он стоял и кого-то ждал там. Теперь я тоже вспомнил, что мы проезжали мимо него, а позже убедился, что он ждал именно нас.

Он отвел нас к дому с такими широкими и высокими воротами, что мы могли въехать туда прямо на лошади. Там стояли два запряженных волами фургона, собственность нашего нового хозяина. В глубине двора располагались стойла, и нам показали, куда поставить лошадей.

— Наверное, нам нужно сначала поговорить с твоим

господином?

— Зачем?

— Ну как же, мы пока не знаем, примет ли он нас.

— Примет. Место есть, а людям, которые носят копчу, здесь всегда рады.

— Так он тоже член братства?

— Да. Вот он идет.

Через двор шел маленький толстый человечек, который сразу же мне не понравился. Он заметно косил, хотя в принципе я не против людей, страдающих от этого природного дефекта. Но у этого парня была такая крадущаяся кошачья походка и столь причудливо выстриженные баки, что у меня не осталось сомнений: этот человек двуличен.

— Кого ты привел? — спросил он слугу.

— Это друзья, у них копча и нет места для ночлега. Ты разрешишь им здесь расположиться?

— Да ради бога. Надолго вы приехали?

— На несколько дней. Мы заплатим за все.

— Об этом не может быть и речи. Моим гостям платить не надо. Отведите лошадей на конюшню, а потом возвращайтесь ко мне — вы получите все, что вам нужно. — И он снова ушел.

Мне показалось, что он и слуга обменялись многозначительными взглядами.

Стойло было длинным и состояло из двух помещений. В одном находилось множество волов, другое предназначалось для наших лошадей. Слуга вышел вперед и сказал:

— Я принесу сено, или вам нужен какой-нибудь другой корм?

— Неси то, что есть!

Когда он исчез наверху, я рассмотрел сквозь дыру в стене большой двор. Там стоял высокий, крепкий мужчина и, казалось, прислушивался. Тут сверху ему махнул слуга и тот ответил ему тем же, а потом поспешно ушел со двора.

Когда слуга вернулся, я не подал виду, что видел его. Мы поставили лошадей и направились в комнату, где нас ждал толстяк. Он сидел на подушке перед столиком на трех ножках, и перед ним стоял поднос с кофейными чашками. Он снова поздоровался с нами и хлопнул в ладоши. Появился мальчик и наполнил чашки.

Пока все складывалось хорошо. Казалось, нас здесь ждали. Даже сосуд с табаком приготовили. Мы набили трубки и прикурили прямо от углей.

— У тебя очень хороший конь, — сказал он. — Продаешь?

— Нет.

— Жаль, мне бы такой не помешал.

— Значит, ты богатый человек. Не каждый может позволить себе купить такую лошадь

— У возниц всегда должны водиться деньги. Откуда ты приехал?

— Из Неврокопа.

— А куда путь держишь?

— В Сере.

Мне совершенно не хотелось говорить ему правду. На его физиономии было написано: «Я знаю куда больше, чем говорю».

Он спросил:

— Что за дела привели тебя сюда?

— Я хотел бы купить зерно и другие продукты. Здесь есть кто-нибудь, кто торгует, ну, скажем, фруктами?

Ему не удалось скрыть улыбку и он ответил:

— Да, тут есть мейваджи. Его зовут Шава, и он услужит тебе, потому как ты тоже член братства.

Тогда я перевел разговор на этого Шаву, у которого должен был остановиться эль-Барша.

— Он живет далеко отсюда? — поинтересовался я.

— На соседней улице. Я его хорошо знаю. Четверть часа назад я был у него.

— Он сейчас занят?

— Да: сейчас к нему лучше не ходить.

— У него гости?

— Пока нет. Но он их ждет. Например, должен приехать Дезелим из Измилана, хозяин кофейни и кузнец-оружейник. Ты знаешь этого человека?

— Да, он тоже член братства.

— А когда ты с ним познакомился?

— Несколько дней назад я был у него дома.

— А брата его ты видел?

Он задавал эти вопросы с невинным видом и явно преследовал какую-то цель. Через некоторое время он заметил, что пора бы поехать посмотреть ярмарку, и тут же навязался мне в сопровождающие. Причем сделал это таким образом, что мне никак нельзя было отказываться. Хотя я бы с большим удовольствием поехал туда один, с Халефом.

Везде кипела жизнь, но с немецкой ярмаркой это, конечно, несравнимо. Молчаливый турок проходит по рядам торговцев, которые так же безмолвно сидят на своих тюках с товаром и не прикладывают никаких усилий, чтобы привлечь к нему покупателей. А если кто-то и подходит, то сделка протекает, как некое таинство, будто люди укрывают какие-то патентованные секреты.

Особое отличие — в полном отсутствии женщин. Кругом одни мужчины, и только изредка попадается на глаза круглая, как воздушный шар, палатка, из которой выглядывает блестящий черный глаз. Обычно женщины немусульман не допускаются на подобные действа и если и появляются здесь, то в каких-то закрытых для посторонних глаз помещениях. Каруселей и других развлечений здесь не бывает — Коран не допускает таких вольностей. Правда, здесь, похоже, было одно исключение — палатка с китайским театром теней, от которого турков было не оторвать. Здесь это называют карагез ойюн. Одни входили в эту палатку и выходили из нее с одинаково напряженными лицами, другие выбирались наружу с ухмылками во весь рот.

— Вы видели когда-нибудь карагез?

— Нет.

— Как так можно? Нет ничего красивее театра теней! Давайте пойдем!

Мест, конечно, не было, но с помощью локтей, которыми мне пришлось поработать весьма усердно, нам удалось пробраться к самой сцене. Все замерли в ожидании представления. Надо напомнить, что на Востоке пребывание в толпе — удовольствие не из приятных. Восточный человек обычно спит в одежде и меняет ее довольно редко. Об умывании и личной гигиене он редко когда имеет представление, поэтому неудивительно, что нам пришлось затыкать носы. Наконец прозвучал свисток и представление началось.

То, что я видел, было искусством в самом высоком смысле этого слова. Спектакль сопровождался сдержанным смехом — на Востоке вообще избегают громких звуков ликования. Насмотревшись, я хотел уже идти, но не мог пошевелить ни одним членом; пришлось терпеть, замерев в неподвижности, пока второй свисток не известил публику, что на четверть пиастра посмотрено уже достаточно.

Желе из человеческих тел пришло в движение и стало понемногу рассасываться. Выбравшись наружу, я перевел дыхание. Морская болезнь — легкое недомогание по сравнению с тем, что мы пережили.

— Пойдем еще на один сеанс? — предложил возница Халеф шутливо загородился от него рукой, а я вообще промолчал.

Во время нашей дальнейшей прогулки я заметил, что возница боится потерять нас из виду и всячески пытается помешать мне общаться с окружающими: я несколько раз заговаривал со встречными, но он тут же обрывал нас и пытался меня увести. Это навело меня на подозрение, что он преследует какую-то цель.

— Разве мы не пойдем к дому мейваджи Главы? — спросил я его.

— Нет, а зачем?

— Я хотел знать, где он живет. Ведь завтра мне идти к нему. Ты мне его покажешь?

— Покажу, покажу…

— Мейваджи — серб?

— Почему ты так решил?

— Потому что у него сербское имя.

— Нет, ты ошибся. Следуй за мной.

Через некоторое время он показал мне дом торговца фруктами. Это было уже, когда мы возвращались домой, в сумерках. Там мы узнали, что слуга поранился, и даже послали за врачом.

Возница пошел искать слугу, а я двинулся через двор в конюшню. Зайдя туда, я обнаружил лошадей без присмотра. Оско и Омара тоже не было. Ри повернул ко мне свою умную голову, мотнул ей в знак приветствия и заржал каким-то особенным образом, я раньше такого не слышал. Я обнял его за голову. Обычно после этого он клал ее мне на плечо и целовал в щеку — лошади тоже целуются, но сейчас он этого почему-то не сделал, продолжал ржать и был как-то необычно возбужден. Я осмотрел его. В конюшне было уже темно, но я заметил, что лошадь стоит только на одном заднем правом копыте.

Я поднял левое и осмотрел его. Ри дернул ногой, как будто ему причинили боль.

— Он хромает, — сказал Халеф. — Только этого нам не хватало. Где же он поранился?

— Это мы сейчас посмотрим. Давай отведем его во двор, пока еще светло.

Вороной действительно хромал, и даже очень сильно. Меня это чрезвычайно удивило, ведь раньше с ним такого не случалось. Откуда вдруг такой дефект?

Я провел рукой по его больной ноге сверху вниз. Нет, выше копыта боли не было. Значит, все дело в нем. Я поднял его еще раз и внимательно осмотрел, но не заметил ничего подозрительного. Тогда я стал ощупывать копыто кончиками пальцев, медленно и осторожно. И тут лошадь вздрогнула: я обнаружил под волосом крохотную припухлость, отвел шерсть и увидел… булавочную головку. Кто-то воткнул булавку в край копыта!

— Сюда, Халеф! Булавка!

— Аллах! Не может быть. Где он на нее наступил?

— Наступил? Об этом и речи быть не может. Посмотри туда.

Он увидел огарок свечи. Халеф тут же выхватил плетку из сумки и хотел уже бежать, но я удержал его.

— Стой, не делай глупостей.

— Глупость? Разве это глупость, если я накажу человека, который мучает животное и хочет сделать его калекой?

— Подожди. Вначале нужно вытащить булавку, держи ногу.

Ри понял, что я хочу помочь ему. Я мог воспользоваться только ножом. Вороной мужественно выдержал испытание. Когда я извлек сей предмет, Халеф простер руки и воскликнул:

— Отдай ее мне! Я найду злоумышленника и воткну ее ему в… Скажи мне, сиди, где может быть у этого негодяя самое болезненное место?

— Лучше воткни ему куда-нибудь, где побольше мяса, но давай сначала отведем лошадь в конюшню.

Ри снова был в порядке. Я не сердился на Халефа, но нужно было срочно обсудить положение. Почему это было сделано?

— Я знаю! — заявил Халеф.

— Ну, почему же?

— Чтобы заставить тебя продать вороного.

— Ну, я не думаю. Иногда цыгане пользуются этим средством. Если бы булавку не нашли, лошадь признали бы непригодной, больной и списали. Здесь у них какая-то иная цель.

— Но ведь он спрашивал тебя: продашь ли ты жеребца?

— Он должен бы понять из моего ответа, что я этого никогда не сделаю. А если он действительно решил, что таким низменным способом заставит меня продать коня, то он ошибся.

Я пока что не могу кое-чего понять. Почему этот возница все время держал меня в поле своего зрения? Почему следил за тем, чтобы я ни с кем не общался? И еще это ранение слуги… Хм!

— Да, — задумчиво произнес Халеф. — Сиди, мне кое-что пришло в голову. Я подумал о том, зачем нужно калечить лошадь, если ее хозяин не хочет продавать ее вознице.

— Ну, и зачем?

— Причина только одна: лошадь не должна бегать. Они хотят помешать нам быстро продвигаться вперед.

— Ты абсолютно прав. Об этом я уже думал. А если один вынужден ехать медленно, что непременно сделает другой?

— Догонит его и перегонит.

— Да, это предположение, пожалуй, самое верное.

— Но что же руководило этим возницей? Мы ведьему ничего плохого не сделали. Он принял нас как гостей и должен защищать, вместо того чтобы вредить.

— Его гостеприимство, конечно, заслуживает благодарности. Мы ведь нигде больше не смогли найти место. Однако его поведение сразу навело меня на подозрение: раз слуга действительно ждал нас на улице, значит, о нашем прибытии должно быть известно заранее. И известие это должно было прийти только из Измилана. На пути оттуда мы потеряли время, и, вполне возможно, какой-то посланец приехал оттуда раньше нас. В этом случае…

— Тише, сиди! — прервал меня Халеф.

Мы завели Ри обратно в стойло, не видно было ни зги. Снаружи тоже начало темнеть, но еще достаточно светло, чтобы окинуть взором двор. У входа стояла пожилая женщина. Весь ее вид говорил о том, что она жаждала поведать кому-нибудь свою тайну. Вот она перебежала двор и оказалась у двери в конюшню.

— Эзгар, ты здесь? — спросила она.

— Кто такой Эзгар? — поинтересовался я.

— Слуга.

— Его здесь нет.

— Нет? Ой, тут темно. Кто ты?

— Гость возницы.

Тут она вошла внутрь и прошептала:

— Скажи, ты христианин?

— Да.

— Приехал из Измилана?

— Да.

— Господин, беги! Уезжай из этого дома и города,и поторопись!

— Почему?

— Тебе и твоим спутникам грозит опасность.

— От кого? Что за опасность ты имеешь в виду?

— От Главы, торговца фруктами. Что за опасность — я толком не знаю. Они должны вначале обсудить. Я лишь должна сообщить твоему хозяину, в какой час, когда стемнеет, он обязан прийти к нему наверх.

— К кому — к нему?

— К Главе — моему господину.

— Ты сказала «наверх». Значит, торговец фруктамиживет не рядом?

— Ага, значит, они скрыли, где он живет на самом деле. Это доказательство того, что я права. Глава живет совсем рядом, его дом примыкает сверху к этой конюшне.

— Ах так? Значит, прямо за этим забором его двор?

— Да, беги, я и так ускользнула оттуда, чтобы застать кого-нибудь из вас на конюшне. Но меня здесь никто не должен видеть. Мне пора возвращаться к фургонщику.

И она уже повернулась, чтобы идти. Тут я схватил ее за руку.

— Еще один миг! О том, что мы в опасности, мы подозревали, ты сделала эту догадку реальностью. Но ради чего ты сама подвергаешь себя опасности, предупреждая нас?

— Когда вы были на ярмарке, один из наших назвал тебя гяуром, «христианской собакой». Я тоже христианка, и сердце подсказало мне, что я должна предупредить тебя. Мы с тобой одной веры; ты, так же как и я, молишься Деве Марии, я твоя сестра и не могу бросить тебя в беде.

— Бог не забудет тебя, но скажи, кто тот человек.

— Их двое, они приехали сегодня из Измилана. Имен их я не знаю. Старшего они называли Нищим, но это не имя. У него злое лицо, похоже, я его где-то уже видела. Может, он приезжал когда-то к моему первому господину, там, наверху, в старой башне под Барутином.

И она повернулась, чтобы уйти, но ее последние слова снова заставили меня остановить ее.

— Подожди, — сказал я. — Это не ты вместе со своей госпожой соорудила убежище и украсила его распятием?

— Да, я, а откуда ты это знаешь?

— Я был там, в гостях у твоего бывшего господина. И застал госпожу перед алтарем, куда та пришла, чтобы умереть.

— О Матерь Божья, это правда?

— Да. Если бы у тебя было время, я тебе бы все рассказал. Твой господин говорил мне о тебе.

— О, — прошептала она, — ты должен мне все рассказать, хотя я не могу оставаться тут ни минуты. Черт с ними, пусть они меня убьют. Я сейчас вернусь, но только другим путем. Ты еще побудешь здесь?

— Как скажешь.

— Так вот. Я подойду к этой стене, но с той стороны, сверху, и мы сможем поговорить стоя, ты — здесь, а я — там.

— Так и сделаем. Эти доски нам не препятствие. Одну или две я запросто выдержу, главное — вытащить гвозди.

— Но ведь это потом заметят!

— Нет, я укреплю все снова.

— Хорошо, только никому не говори, что я общалась с вами. — И она растворилась в темноте.

— Хаса насшеб! (Это послание Божье!) — сказал Халеф.

И он был прав. Эта старая служанка, тайная христианка, будет там, наверху, у торговца фруктами!

— Ты считаешь, что это действительно Сабах, нищий?

— Скорее всего!

— Но ты же рассказывал, как кузнец увез его!

— Значит, он каким-то образом ускользнул. В тот вечер он был ранен. Какое-то неотложное дело заставило его скакать в Мел ник.

— А кто второй, сиди?

— Мне думается, что это наш хозяин из Измилана, брат Дезелима, сломавшего шею. Нищий все ему поведал, и теперь они преследуют нас, чтобы отомстить.

— Это им дорого обойдется, — с угрозой проговорил малыш.

— Во всяком случае, мы должны разузнать, что они против нас замышляют. И в этом нам поможет служанка.

— Добрая старуха. Я награжу ее. Что мне ей дать, сиди?

— Может быть, пару серебряных монет, которые предназначались мне, там, в сумке?

— Деньги для нее лучший подарок, ведь она бедна. Но оставь свои деньги при себе, это моя забота.

— Я это предвидел, — заявил он. — У меня ведь только серебро, а у тебя есть золото. Я сделаю ей подарок из твоей сумки. Ты знатный человек и можешь заплатить. Но не дари ей больше одной монеты. Наше путешествие продлится еще долго, и кто знает, какие суммы понадобятся…

— Ты сегодня, как скаредная экономка, Халеф. Вспомни, ведь эта женщина — наша спасительница!

— Это не совсем так. Она нас предупредила, хотя и мы сами знали об опасности и были осторожны. Скажи, сиди, почему мы должны ждать, пока они предпримут что-нибудь против нас? А не пойти ли нам сейчас наверх к этому предателю вознице и не врезать ему пару раз между глаз, а потом поискать другого хозяина?

— Этого сейчас нельзя делать. Нам нужны Манах эль-Барша и Баруд эль-Амасат. Они точно где-то здесь. И они не должны догадываться, что мы что-то знаем. А твои кулаки нам еще пригодятся.

— Ага. Ты ждешь, пока они проявят себя как убийцы. Тебе отрубят голову, а я буду стоять у твоего тела и стенать, ведь я твой защитник. Но слишком многого ты от меня не требуй!

— Самое главное, мы не должны подать виду хозяину, что что-то знаем. Если мы удержимся в конюшне, он быстро обо всем догадается. Сразу же после встречи со служанкой я зайду к нему ненадолго. Но сначала давай займемся досками.

Оторвать несколько досок не составило большого труда. Потом я сразу пошел в дом. Возница сидел в столовой со своей женой, которая при моем появлении исчезла. До моего прихода оба что-то горячо обсуждали. Это было видно по их физиономиям.

— Аллах послал тебе забот? — спросил я у него. — Это написано на твоем лице.

— Да, господин, забот у меня много, — ответил тот. — Мой слуга лежит весь в крови. Она так и хлещет у него изо рта и носа.

— Отведи меня к нему.

— Ты что, врач? Побывал тут один у нас, но у больного начались такие боли, что пришлось прибегнуть к помощи алхимика. Он уже уехал.

— А что за болезнь он нашел?

— Он ее сразу распознал. Он намного умнее остальных лекарей. Ему известны все болезни и все способы лечения. Он сказал, что у больного расстройство желудка от кислых апельсинов. Расстройство дошло до самой кожи, а то, что слуга упал и наткнулся на что-то, только способствовало тому, что болезнь вырвалась наружу. Он пришлет ему укрепляющее, а потом путем операции вырежет сгустки крови из желудка.

— Думаешь, это удастся?

— Да, у него есть особый нож, которым он может разрубать даже кости, а уж живот тем более, он куда мягче.

— Да, это поистине великий доктор, но позволь мне все-таки взглянуть на больного.

Он согласился. Пациент лежал на старом покрывале и стонал. Он действительно потерял много крови, потому как носил штаны и куртку прямо на голое тело, и я без труда осмотрел его ранение. Он громко закричал от боли, когда я потревожил его.

— А ты разбираешься в расстройствах желудка? — спросил у меня хозяин с подозрением.

— Да, но расстройства у него явно нет.

— А что же тогда у него?

— О, у него опасная копытная болезнь.

Он тупо уставился на меня.

— Копытная? — переспросил он. — Что-то не знаю такой болезни.

— Посмотри сюда. Эта опухоль имеет форму лошадиного копыта. Такие раны бывают у людей, которые так и не научились правильно прикреплять подковы к копытам.

Он не знал, как реагировать на мои слова.

— И еще. Легкие тоже задеты, кровь — тому доказательство. Твой алхимик — болван. Первый врач был умнее. Если ты не обратишься к нормальному доктору, который есть только в Мелнике, этот человек непременно умрет. А если останется жив, будет знать, как обращаться с чужими лошадьми.

— Но он и не касался чужой лошади!

— Тогда, значит, она его коснулась. Причем так, что он всегда будет помнить мой добрый совет.

— Ты знаешь средство, как вылечить его?

— Да, но для этого понадобится много времени. Позови врача, а пока он не пришел, положи слуге на грудь мокрое полотенце.

— У нас здесь есть хороший военный врач, но он занят на ярмарке. Может, мне сначала дать больному настой из ревеня и заклеить пластырем?

— Сам пей свой ревень, а перед этим не забудь принять внутрь пластырь. Ни то ни другое тебе не помешает, для него же это слишком сильное средство.

— Господин, как ты огорчаешь меня своими словами! Я сам пойду за военным врачом.

— Когда ты вернешься?

— Точно не знаю, — ответил хозяин. — Сначала я должен зайти к своему другу, он меня не сразу отпустит. Когда я вернусь, мы поужинаем… Или ты уже сейчас голоден?

— Нет. Твоя душа полна сострадания. Я буду ждать тебя.

Он тут же исчез. Я знал, что он пошел к торговцу фруктами. Это было мне на руку, потому как мне предстоял разговор со служанкой

Итак, слуга загнал булавку в копыто жеребца и получил за это по заслугам. Видит Бог, я не был сторонником такого жестокого наказания, но все произошло помимо моей воли.

Внизу я встретил Оско и Омара, возвращавшихся с вечерней прогулки. Оско взял меня за руку и сказал:

— Сиди, нас предали. Этот возница лжец и очень опасный человек.

— Как так?

— Оказывается, торговец фруктами живет недалеко от нас. Мы спрашивали. И знаешь, кто сейчас у него?

— Ну, кто?

— Тот, кто прислуживал нам в Измилане. Они стояли в дверях дома.

— А он вас видел?

— Да. Но тут же отступил и спрятался за дверью, правда, мы его заметили. Что же нам делать?

— Скорее всего нам нужно будет уехать из города этой же ночью. Вот деньги. Купите фруктов и какой-нибудь дичи. Передайте все это Халефу. Но не отлучайтесь надолго.

Они снова ушли, а я укрылся в конюшне. Было уже совсем темно, и мне не пришлось долго ждать: вверху хлопнула дверь. Я сдвинул доски в сторону и пролез в соседний двор.

— О Аллах, ты влез прямо сюда! — прошептала старуха.

— Да, так будет лучше. Если нам помешают, я тут же скроюсь через эту щель. Это не опасно. Возница уже у вас?

— Нет. Час еще не прошел. Но, господин, ты хотел рассказать мне о моей воспитаннице.

Вообще-то у меня были дела поважнее, но она заслужила, чтобы я выполнил ее пожелание. Она вполголоса заплакала, потом рассказала мне о своем прошлом, как ее преследовал прежний хозяин и как она попала наконец к торговцу фруктами в Мелнике.

Все это и в самом деле было довольно интересно, поэтому я преодолел нетерпение и внимательно ее выслушал, но в конце концов вынужден был прервать и вернуть к действительности.

— О, Иса Юсуф, Мариам! Я думаю только о себе! Что я могу для тебя сделать?

— Кое-что можешь. Тебе знакомы имена Манаха эль-Барши и Баруда эль-Амасата?

— Да, эти двое и с ними еще третий были до сегодняшнего дня в нашем доме.

— Как до сегодняшнего дня? А где они сейчас?

— Уехали.

— Куда?

— Этого я не знаю. Сначала приехали двое, о которых ты спрашивал, а третий был уже здесь. Они тайно переговорили, а потом все трое уехали. Перед этим позвали фургонщика. Они не знали точно, когда и откуда вы появитесь. Его слуга дежурил на дороге в Неврекуп, наш — на Влакавицкой дороге и на пути в Вессме. Так что вы никак не избежали бы встречи с ними. Я слышала, что ты христианин, и они мстят тебе. Ты должен был остановиться у возницы, а они тем временем решали, что с вами делать. И я решила тебя предупредить. Теперь я счастлива, что исполнила свой долг.

— Спасибо тебе. Я не знаю, сколько еще пробуду здесь и увижу ли тебя еще. Позволь мне вручить тебе кое-что в память о чужом человеке, которому ты так помогла.

И я вложил ей в руку подарок. Она ничего не сказала. Было темно, и старуха могла только ощупать вещь. Потом она вскрикнула:

— О Боги! Розовый венец. Мечта моей жизни! Господин, как ты добр! Христианский венец так дорог! Что я еще могу для тебя сделать?

Подарок привел ее в восторг. Она была готова тут же пуститься в любое приключение, что бы я ей ни приказал.

— Как ты думаешь, можно ли узнать, о чем они будут говорить? — спросил я.

— Это сложно. Мне приказано приготовить коврики и вино в эркере. Там не подслушаешь.

Да, ничего не скажешь, бандиты все предусмотрели.

— А что, они пьют вино, эти поклонники Пророка?

— О да, они часто выпивают, иногда доходят до полного бесчувствия, но об этом никто не должен знать. Эркер выгодно расположен, туда ведет старая лестница. Я хотела подслушать, но оттуда быстро не убежишь: если бы открылась дверь, меня бы сразу обнаружили. Господин запретил мне туда заходить.

— Да, такой опасности ты не должна себя подвергать. И все-таки мне очень нужно знать, о чем они будут там говорить.

— Вот что мне пришло в голову: я лягу на верхнее перекрытие этой комнаты и подслушаю.

— Как же это получится?

— Там наверху голубятня, я заберусь внутрь. Оттуда все прекрасно слышно.

— Это же здорово — голубятня! А туда можно забраться? — спросил я.

— Да, там уже много лет нет никаких голубей, а входное отверстие такое большое, что человек свободно пролезет туда.

— А из чего состоит пол?

— Из деревянных реек.

— А они крепко держатся?

— Очень крепко, но в них есть дырки, и через них не только хорошо слышно, но и видно, что происходит внизу.

— Хм, конечно, это было бы очень здорово, но…

— Господин! — вскричала она. — Я сделаю все!

— Я верю тебе, но там будут обсуждаться вещи, которые ты можешь неправильно растолковать. И твой рассказ пойдет не на пользу, а во вред мне. Мне бы надо самому забраться на эту голубятню.

— Но ведь там так грязно!

— Это меня как раз мало волнует. Самое главное — как туда незаметно забраться.

— Есть путь.

— Какой?

— Сейчас уже темно, а иначе ты бы увидел лестницу, по которой можно попасть туда, где господин хранит сено. Там дальше есть еще одна лестница, она ведет в помещение, где лежит солома. Потом, пройдя вдоль крыши, ты окажешься под кровлей главного здания и перед дверцей самой голубятни. Если ты туда заберешься и закроешь за собой дверь, то никто ни о чем не догадается и ничего не заметит. А слева от этой двери есть лестница, ведущая вниз, в главное здание.

— Ты считаешь, я должен попробовать?

— Да, но я обязательно провожу тебя.

— Хорошо, но дальше я все сделаю сам.

— Когда эти люди закончат свою беседу, я буду знать, что ты тоже уже спустился, и буду ждать тебя на том же месте. Может, я еще чем-то окажусь тебе полезной. Ты прямо сейчас поднимайся. До разговора еще час.

— Да, но подожди еще минутку.

Я пролез обратно в конюшню. Там я наткнулся на Халефа, который, естественно, все слышал.

— Вот и хорошо. Мне не придется ничего рассказывать тебе. Оско и Омар еще не пришли?

— Нет.

— Я послал их за провиантом. Ведь неизвестно, как еще все сложится. Держи лошадей оседланными и готовыми к немедленному отъезду. Но все незаметно.

— Нам что-то угрожает?

— Пока нет, но нужно быть ко всему готовыми.

— Тогда я пойду с тобой наверх.

— Это невозможно.

— Сиди, тебе угрожает опасность, а я ведь твой защитник.

— Ты лучше всего защитишь меня, если будешь выполнять мои распоряжения.

— Тогда возьми с собой хотя бы ружье.

— Ружье — в голубятню? Не имеет смысла.

— Тогда я буду охранять тебя здесь.

— Давай, но не удаляйся от лошадей. У меня два револьвера и нож — этого достаточно.

И я снова пролез во двор. Служанка взяла меня за руку и провела к лестнице. Ни слова не говоря, она полезла наверх, я — за ней. Там, наверху, я сразу попал в мягкое сено. Она проводила меня еще дальше — до второй лестницы, немного повыше той, первой. Добравшись до нее, мы оказались на перекрытиях соседнего дома. Там она снова взяла меня за руку и повела дальше. Теперь мы уткнулись в солому. Я был выше нее и то и дело натыкался на какие-то балки и доски. Она только успевала говорить: «Осторожно, доска!» Но это происходило после того, как я уже стукался.

Вдруг мы неожиданно потеряли опору под ногами и несколько футов пролетели вниз. К счастью, место приземления состояло из мягкой соломенной подстилки.

Моя проводница не удержалась и вскрикнула. Мы замерли, прислушиваясь. Но все было тихо, и она обратилась ко мне:

— Вот здесь, под нами, голубятня, а слева — спуск. Я вернусь тем же путем.

— Они уже там?

— Нет, мы бы их услышали.

— Это хорошо. Главное, чтобы они нас не услышали.

— Я открыла тебе здесь дверь. Ухожу, будь очень осторожен.

Она ушла, и стало совершенно тихо и темно.

Даже в американской чащобе я не чувствовал себя так одиноко и жутко, как в этом неведомом, полном опасностей пространстве. Справа — стена, слева — спуск. Я находился на крохотной площадке в несколько квадратных сантиметров. Подо мной — соломенный пол, впереди — тонкая деревянная стенка с открытой дверцей, в которую я едва мог бы протиснуться.

Это помещение было к тому же весьма огнеопасно. Но нужно было посмотреть, куда я попал. Поэтому я достал спичку и зажег ее. Быстро огляделся в пляшущем свете. Ах, старая была права! Грязи здесь превеликое множество. Но это еще можно было вынести. К счастью, места для лежания тоже хватало. Справа, похоже, не было пола, но зато слева дно было надежным. Я вполз внутрь и закрыл за собой дверь. Еще не устроившись как следует, стал ощущать жуткий запах. Человек просто не мог выдержать здесь двух-трех минут. Это было опасно для жизни! Я нащупал рукой веревку: потянул — и действительно открылись два окошечка и появилось немного воздуха для дыхания.

Я снова вылез из «скворечника» и собрал немного соломы под локти. Теперь я устроился, можно сказать, с комфортом. Хорошо бы уже пришли эти люди, но, похоже, мое терпение подверглось тяжелому испытанию. Я понял, что без специальных приспособлений здесь долго не протянешь. Свежего воздуха катастрофически не хватало. Я снова приоткрыл дверь: запах соломы лучше, чем «аромат» голубиного гуано, среди которого я возлежал. Чтобы хоть как-то избавить себя от жуткого запаха, я повязал платок на нос и как можно ближе придвинулся к отверстиям.

Здесь появлялись на свет эти райские птички с пальмовыми ветками в клювиках. Я лежал под самой крышей и слышал звуки ярмарки. При этом меня посещали разные мысли. Кумир моего Халефа знаменитый эмир Кара бен Немей на голубятне! Опытный путешественник угодил в гуано. Совсем как в стихотворении о портняжке, который должен отбывать в странствия, но так боится этого, что мать прячет его на голубятне!

Задумавшись, я пошевелился, и настил затрещал. Сначала это меня озадачило, но бревна выдерживали и большее, поэтому у меня не было причин для беспокойства. Ясное дело, голубятня была рассчитана не на одно тысячелетие, ничто не должно было поколебать ее устои.

Так, неподвижно, я пролежал почти целый час. Поскольку нос я завязал, дышать мне приходилось через рот. Едкая всепроникающая пыль попала мне в горло и вызвала приступ кашля, но не мог же я завязать себе еще и рот!

Наконец внизу послышались шаги и голоса. Дверь открылась, внесли свет, и в комнату вошли двое, трое, пятеро, нет — шестеро мужчин, и все они уселись на соломенные коврики.

Теперь, когда внизу появился свет, мое положение представилось мне довольно опасным. В полу просвечивало множество дырок. «Он очень крепкий», — говорила старуха. Сейчас я был иного мнения. Спасало лишь то, что дождь, проникавший сквозь крышу, спрессовал гуано в единую, цементообразную массу. Это было единственной причиной того, почему это сооружение не провалилось подо мной.

Я пошевелился на своей подстилке: последствия оказались совершенно неожиданными — я увидел, как от меня сверху вниз посыпалась предательская серо-белая пыль прямо на головы сидящих. Тот, кто держал в руках светильник, — длинный и худой мужчина, видимо хозяин, бросил злобный взгляд наверх и сказал: — Чертова кошка! Убью гадину! Я замер, даже дышать перестал.

Рядом с владельцем этого дома сидел мой гостеприимный хозяин-возница, далее — Сабах, нищий, и потом брат Дезелима из Измилана. У нищего одна рука была перевязана, а на лбу красовалась здоровенная шишка. Похоже, ему удалось ускользнуть от кузнеца после крупной драки. Двух других людей я не знал. У них имелись копчи, так что они тоже были посвященными, и их физиономии — явно бандитские. У одного кроме обычного оружия что-то еще торчало из расстегнутой сумки, я принял это за пращу. Тогда я еще не знал, что такое оружие применялось в некоторых местностях империи. Эти двое молчали, говорили другие.

Нищий рассказал о событиях в лесной избушке и о том, как мы встретились ночью в лесу и как он попал в руки кузнеца. Привязанный к лошади, он, не оказывая сопротивления, был доставлен наутро в деревню, и они остановились у одного знакомого Шимина. Там в это время находился в гостях друг нищего, он и освободил его от пут. Нищему удалось вскочить на лошадь и ускакать. Кузнец пустился в погоню и настиг беглеца. Они начали драться, причем нищий получил два увесистых удара, но все равно ему удалось скрыться. Торопясь изо всех сил, он прискакал в Измилан на постоялый двор, где я останавливался, но к тому времени уже уехал. Когда брат Дезелима узнал о том, что я виноват в смерти того, они с Сабахом вскочили на лошадей и бросились в погоню. Они знали, что я еду в Мелник и остановлюсь у торговца фруктами. Там они и намеревались захватить меня и друзей. По дороге им повстречался уволенный проводник Албани: он-то и поведал им подробности о нашем продвижении. Они узнали, что мы совершили крюк, и поспешили, чтобы попасть в Мелник раньше нас. Им это удалось, потому как они поменяли лошадь нищего на лучшую.

В Мелнике они встретились с Барудом эль-Амасатом, Манахом эль-Баршой и еще одним их сообщником в доме торговца фруктами и обо всем им рассказали. Они тут же снялись с места и поскакали дальше, дав указания о том, как помешать нам продвигаться.

Нас ждали на обоих восточных входах в город, чтобы разместить непременно у торговца. Обо всем остальном им сейчас предстояло договориться.

— Само собой, — сказал торговец, — эти собаки не должны добраться до наших друзей.

— Только лишь это? — спросил измиланец. — Только лишь этому ты хочешь воспрепятствовать? А дальше? Разве этот чужеземец не убил моего брата, не обманул меня? Не выманил мои секреты? Не использовал копчу для того, чтобы я принял его за нашего, да не просто за нашего, а за предводителя? Он нанес нашему братству огромный вред. Мы не должны его упустить!

— Что же нам делать?

— Что? Ты еще спрашиваешь?

— Да, я именно спрашиваю.

— Да, одними красивыми словами мы здесь не обойдемся. Тут можно действовать двояко. Или мы его заложим так, что его арестуют, или же мы сами его схватим.

— А кому ты собираешься его заложить?

— А что, не найдется, кому?

— Это будет нелегко. Ты же мне сам сказал, что у него три бумаги: тескере, буджерульди и фирман. Так что он находится под защитой не только властей, но и самого великого господина. Если его станут арестовывать, он вынет свои документы и перед ним склонят голову все власти, ожидая приказаний. Знаю я эти дела. Он ведь франк и тут же обратится к своему консулу. А если вице-консул убоится нас, он передаст дело генеральному консулу, который нас слушаться не станет.

— Ты прав, надо действовать.

— А как?

Тут нищий сделал энергичное движение рукой и сказал:

— Зачем так много слов? Он предатель и убийца. Всадите в него нож, и он уже никому не причинит вреда.

— Ты прав, — согласился измиланец. — Мой брат мертв. Кровь за кровь. Вы уже покалечили его лошадь, так что нам будет легко его догнать. Да и зачем вообще выпускать его отсюда живым? Мой нож остр. Когда он будет спать, я подберусь и всажу ему нож прямо в сердце. Тогда мы сравняемся в счете.

Тут возница воспротивился.

— Так дело не пойдет. Я ваш друг и помощник, я согласился принять его у себя в доме, чтобы нам удобно было наблюдать за ним, но я вовсе не хочу, чтобы он был убит у меня в доме. Меня не радует то обстоятельство, что судья присудит мне срок за убийство доверенного лица падишаха.

— Трус! — бросил измиланец.

— Молчи! Тебе известно, что я не боюсь. Я и так уже понес немалый ущерб. Мой слуга тяжело ранен. Я даже думаю, что чужеземец знает, что мы затеяли.

— Вот как?

— Он говорил о булавках. Может быть, он даже обнаружил булавку в ноге у лошади. У этих неверных франкских собак глаза, как у чертей. Они видят то, что им видеть не положено.

Тут один из неизвестных мне мужчин отложил чубук и проговорил:

— Короче. Оставьте слова для детей и женщин. Нам же пора браться за дело. Манах эль-Барша будет ждать от нас вестей в развалинах Остромджи… Я должен отослать ему сообщение с моим братом и не собираюсь ждать здесь целую вечность.

Эти слова представляли для меня большую важность. Теперь я знал, где скрываются беглецы. Мне оставалось только выяснить, какое они примут решение. Я старался не упустить ни одного слова из их разговора. И тут, в самый напряженный момент, в соломе послышалось какое-то шуршание. Я поднял голову. Наверное, это та самая кошка, которую проклинал хозяин, обходит свои владения на чердаке.

Снизу раздавались громкие голоса, но еще громче шуршало наверху. Тут раздался какой-то резкий звук: бум! А потом все стало тихо и вверху, и внизу. Посмотрев туда, я заметил, что все насторожились. Они тоже услышали шум. Это счастье, что до того они громко разговаривали!

— Что это было? — спросил нищий.

— Наверное, кошка, — ответил торговец фруктами.

— А что, наверху есть мыши?

— Мыши и крысы.

— А если наверху человек и он нас подслушивает?

— Да кто на это пойдет…

— И все-таки лучше бы взглянуть.

— Но в этом нет необходимости, ну разве что для успокоения…

Он встал и вышел из комнаты. Дело принимало опасный оборот. Я подтянул ноги к подбородку. У него с собой нет света, но если он увидит, что дверь в голубятню открыта, то заподозрит неладное и заглянет внутрь. Я услышал скрип ступеней — он и в самом деле лез сюда. К счастью, добрался только до половины.

— Здесь есть кто-нибудь? — спросил он.

Никто не ответил, но опять послышалось шуршание в соломе, и это не ускользнуло от его ушей.

— Кто там?

— Мяу! — раздалось в ответ.

Послышалась отборная ругань; то была на самом деле кошка, которую он так ненавидел. Он пробормотал еще что-то себе в бороду и вернулся в комнату.

— Слыхали? Это та самая скотина.

Я уже держал руку на рукоятке ножа. Теперь же немного успокоился, но ненадолго. Как только внизу снова заговорили, я услышал тихий шорох сзади, как будто кто-то ощупывал пространство возле себя. Я прислушался и в этот момент почувствовал чью-то руку у себя на ступне.

— Сиди, — раздался шепот.

Теперь я понял, что это была за кошка.

— Халеф, — позвал я тихо.

— Да. А что, я плохо мяукнул?

— Чудак-человек! Зачем ты сюда залез? Ты же подвергаешь нас огромной опасности.

— Посуди сам. Тебя долго не было, я начал беспокоиться… Тебя ведь легко могли поймать!

— Ты должен был ждать внизу!

— Ждать, когда тебя убьют? Я ведь твой друг и защитник.

— Который загонит меня в могилу. Лежи тихо!

— Ты их видишь?

— Да.

— А слышишь?

— Слышу, слышу, — отмахнулся я от него. — Но ничего не услышу, если ты и дальше будешь мне постоянно мешать.

— Хорошо, я молчу. Двое услышат больше, чем один. Я иду к тебе.

И я услышал, как он начал влезать в голубятню.

— Ты что, обалдел?! — зашипел я на него. — Ты мне здесь не нужен. Оставайся снаружи.

К сожалению, измиланец говорил так громко, что Халеф меня не расслышал. Он лез и лез ко мне. Я дал ему весьма ощутимый пинок, но паренек расценил это как должное и подумал, что ногой я указываю ему путь, куда двигаться. И вот он здесь. Я сдвинулся влево, насколько это было возможно.

— Аллах, как же здесь воняет!

— Давай ближе, сюда, — приказал я ему, — там, правее, провалишься.

Он сделал резкое движение, подняв при этом тучу пыли. Внизу торговец опять выругался:

— Чертова кошка! Опять она там, наверху, ворочает навозом!

— Пых! Пых! — пыхтел Халеф, которому едкая пыль попала в нос и легкие.

Следуя моему указанию, он вплотную придвинулся ко мне, и я почувствовал, что его тело дергается, как в конвульсиях.

— Тише! Тише же! — пытался я унять его безудержный чих.

— Да, сиди, ой! Никто не услышит. Ой! Аллах, помоги мне!

Он еще пытался бороться с кашлем и чихом, а я, как мог, затыкал ему рот. Тут он оглушительно чихнул, да так, что тело его содрогнулось; но и под нами что-то треснуло. Я почувствовал, что вся голубятня заходила ходуном.

— Сиди! Си… О Мухаммед, я проваливаюсь…

Малыш хотел произнести все это тихо, но, поскольку он уже потерял под собой опору, эти слова превратились в крики ужаса и призыв о помощи. Он схватил меня за руку, и я понял, что сейчас он стащит меня за собой, и вовремя вырвался. В следующее мгновение он грохнулся вниз, окруженный плотным облаком гуано. Внизу послышались громкие крики проклятия, чихание, кашель. Хаджи обрушился вниз с половиной голубятни. Я тоже оказался как бы в подвешенном состоянии. Ноги мои торчали в отверстии, и мне с трудом удалось залезть обратно на чердак. Платок слетел у меня с носа, и я безудержно чихал и кашлял, как будто мне за это заплатили. Теперь мне было все равно — слышат меня или нет. Снизу доносился страшный шум. Халеф оказался в большой опасности. Свет погас. Схватят его или ему удастся ускользнуть? Я помчался по лестнице так быстро, насколько это было возможно в кромешной тьме. Я нащупал дверь комнаты. Она не была заперта изнутри. Открыв ее, я окунулся в удушающее облако гуано, через которое совершенно не мог пробиться свет лампы, горевший, как оказалось, в дальнем углу. Едва глаза мои смогли различать в этой полутьме предметы, я разглядел невообразимое сплетение рук, ног, изломанной мебели, в этой кутерьме вдобавок каждый чихал, кашлял, бранился на чем свет стоит, и к тому же то и дело раздавались громкие хлопки, как будто кто-то старательно орудовал плеткой. Я услышал голос Халефа:

— Сиди, ты здесь, внизу?

— Да, я здесь.

— Помоги мне, они меня схватили!

Не раздумывая, я прыгнул в самую середину дерущихся.

Да, они его поймали. Я нанес несколько ударов правой, отшвырнул двоих левой, схватил Халефа за шкирку и буквально вышвырнул в открытую дверь. Оказавшись снаружи, я подпер дверь деревяшкой.

— Халеф?

— Я тут.

— Ты ранен?

— Нет.

— Бежим. Здесь лестница.

Я схватил его за руку и увлек туда, где, как вычислил, находится лестница. Сзади послышались голоса догонявших. В окрестных домах стали просыпаться люди. Привлеченные криками и шумом, они высыпали из своих жилищ. Мы тем временем благополучно спустились, пересекли двор и добрались до места, где я оторвал доски от забора. Когда мы закрыли за собой отверстие и собрались передохнуть, маленький Халеф произнес:

— Слава Аллаху. Никто меня теперь не затащит на эту голубятню.

— А тебя туда никто и не тащил.

— Ты прав, я сам во всем виноват, но как здорово было обрабатывать их плеткой! Слыхал, как кричали? А сейчас слышишь?

— Да, нас ищут. Где Оско с Омаром?

— Здесь! — отозвались оба.

— Лошади готовы?

— Да, мы давно уже ждем.

— Выводите их из конюшни, и быстрее из города! Каждый вывел свою лошадь. Все мое оружие висело на седле. Ворота постоялого двора были открыты. Через них мы беспрепятственно выскочили в переулок. Халеф скакал рядом.

— Куда теперь? Ты знаешь дорогу? Может, спросим у кого-нибудь?

— Нет, некогда. Скачем на запад. Сейчас главное — выбраться из города, а уж потом найдем дорогу.

— Мы убегаем?

— Мы уезжаем. Можешь назвать это и бегством, если тебе это больше нравится. Теперь я знаю, где скрывается Баруд эль-Амасат. Мы точно найдем его и его сообщников.

Скоро Мелник оказался позади. Сегодня, когда мы въезжали сюда с противоположной стороны, я не предполагал, что так быстро придется его покинуть…