Дневник провинциала в Петербурге" печатался в "Отечественных записках" за 1872 год. (Прим. M. E. Салтыкова-Щедрина.)
бычьи языки в томатном соусе…
"Сердце красавицы склонно к измене".
Дядюшка!
рад видеть вас в обществе родственника.
Ах! это целая история!
До свидания, господа!
штафирок.
дипломатической поездке в Мадрид?
Хорошо, расскажу.
Видите ли, я сегодня утром занят делами.
и прочее и прочее. Черт возьми! мы не теряем времени, дядюшка!
Мы больше не довольствуемся сами собой.
Только скотина остается нетронутой.
представьте себе, негодяй Бейст, который написал книгу… «Руководство»… "Руководство"… ах, да! "Руководство космополитического лакея"… именно так! Он вызывает меня к себе, негодяй, и говорит: милый мой! Вы можете оказать нам большую услугу, мне и его весьма дуалистическому величеству…
кончено.
запомните.
чем угодно — лишь бы я служил доброму делу!
Надеюсь, ясно!
как бы сказать.
Вам предстоит оказать нам отменную услугу, мне и его весьма дуалистическому величеству. Сейчас же отправляйтесь в Мадрид и постарайтесь дать хорошего тумака в спину плуту Марфори, который строит нам каверзы… да еще какие каверзы!
всю истину, только истину!
она обладает скрытыми прелестями. Это всегда служит утешением, дорогой мой.
счастливая Австрия, вступай в браки!
Это серьезно, мой милый, видишь ли, это очень серьезно!
раз — и я в Мадриде!
само собой разумеется.
манера.
Морда парикмахера, желающего внушить к себе уважение, грудь плоская, нога… без малейшего выражения!
Клянусь, я сказал себе.
надо покориться. Я набираюсь храбрости, отправляюсь к генералу Серрано и говорю ему.
Невозможно!
мятеж…
Кому вы это говорите, дядюшка!
Жан! сказала она мне, если хочешь иметь успех у женщин, будь предприимчивым.
будем предприимчивы, черт побери!
вот именно.
моих шагов не слышно на песке.
честное слово, можно было подумать, что находишься в Милютиных рядах!
раз! я застаю Марфори в преступном разговоре с матерью Патрочинией! Всеобщая сенсация. Марфори становится дурно, и он начинает кричать во всю глотку. Мать Патрочиния падает в обморок, свеча, которую она держала в руке и которая освещала эту сцену преступления и вероломства, тухнет. Я вижу Изабеллу, прибежавшую в ночном чепчике; я бегу, я лечу ей навстречу, не забывая при этом воспользоваться преимуществами моего мундира…
Так я и сказал самому себе.
Сударыня! соображения высокой политики требуют, чтобы Марфори уступил мне свое место. Это печально, но так нужно!
Марфори снова дурно; мать Патрочиния, которая вновь зажгла свечу, роняет ее на пол.
Это сказали вы, дядюшка.
Сами того не зная, вы совершили революцию, а в настоящее время это все, что нам нужно! Кандидатура Гогенцоллерна сделает остальное! Молодой человек! Вы можете отправиться пастись в Пензу!
Титул хронического сумасшедшего — это почти равно титулу испанского гранда! Ах! Очень тяжело носить такое бремя, дядюшка!
руку старой графини Романцовой.
Дядюшка! извините, я больше не могу развлекать вас! Честное слово, у меня дела!
Поэтому я заключаю заем по-австрийски.
Но вы сами увидите это, если не спешите меня покинуть!
Здесь я должен оговориться. В одном из органов еврейской журналистики достопочтенный т. Хволос напечатал письмо к г. Некрасову, в котором: 1) убеждает его оградить угнетенную еврейскую нацию от неприличных выходок автора "Дневника провинциала в Петербурге", и 2) высказывает догадку, что автор этих выходок, судя по "развязности приемов и тона", есть не кто иной, как Щедрин. Упрек этот несказанно огорчил меня. Я так высоко ценил литературную деятельность г. Хволоса, что даже был убежден, что ни одно объявление о распродаже полотен не принадлежит перу его. И вот этот-то высокочтимый деятель обвиняет меня в «развязности», то есть в таком качестве, к которому я сам всегда относился неодобрительно! Оказывается, однако ж, что г. Хволос, бросая в меня своим обвинением, сам поступает с развязностью поистине прискорбною. Оказывается, что он, читая «Дневник», не понял самого главного: что я веду «Дневник» от третьего лица, которого мнения суть выражение мнений толпы, а отнюдь не моих личных. Быть может, г. Хволос думает, что я и у поручика Хватова ночевал, и в международном статистическом конгрессе (в гостинице Шухардина) участвовал, и был судим в Отель дю-Нор по обвинению в политическом преступлении? Если это так, то мне остается только уверить его, что ничего подобного со мною не случилось и что все описываемое в «Дневнике» относится исключительно к тому вымышленному лицу, от имени которого он ведется. Затем, я могу дать г. Хволосу еще следующий полезный совет: прежде нежели обвинять другого в развязности, нужно самому быть как можно менее развязным и ни в каком случае не выступать с обвинениями, не выяснив себе наперед их предмета. Н. Щедрин.
сейчас увидите, ловок ли я!
по-австрийски!
Но вы компрометируете таким образом состояние, которое в качестве последнего Поцелуева должны передать своим детям!
это моя манера занимать деньги.
А теперь дело сделано! Я стал богаче на сорок рублей, а еврей беднее на такую же сумму — в этом весь секрет операции!
Составлено в С.-Петербурге, 19 января.
Хронический сумасшедший Иван Поцелуев.
Вот и все!
Теперь вы знаете секрет моих финансовых операций, дядюшка!
что поделаешь! Мы все, сколько нас ни есть, только так и поступаем!
кое-как.
Не хотят понять, что лошадям нужно пространство!
это самое главное!
но ради бога! есть ли в этом здравый смысл!
Так скажите на милость.
Это будет грандиозно и вместе с тем фантастично.
Ах! мы прекрасно отпразднуем, ручаюсь за это!
по части собак и лошадей.
вот что существенно.
как бы сказать, министерство прогресса.
У нас будут лошади-леопарды, лошади-гиппопотамы, лошади-носороги. И если наука дойдет до создания лошадей-орлов и лошадей-акул, — у нас будут их первые образцы.
это будет целый переворот!
но в то же время наши цирки будут работать день и ночь.
обязательное условие.
Это будет стоить бешеных денег.
Кой черт, может же государство немного раскошелиться ради такого грандиозного предприятия!
совершенно как человек!
Ну а поросята!
это бедно, жалко, в этом нет ни жара, ни увлечения!
да что толковать! Мы угостим вас амазонками! тысячу, десять тысяч, сто тысяч пар ляжек разом! — какое зрелище! А у нас будут и отдельные кабинеты, если вам угодно. Вы ведь старый распутник, дядюшка!
Название деревни (см. "Дневник провинциала в Петербурге"). (Прим. M. E. Салтыкова-Щедрина.)
Как видите, в моей системе все пригнано друг к другу.
Да-с! Я патриот, дядюшка!
Да-с! Я патриот, дядюшка!
Не правда ли, дядюшка? 8 честное слово!
в добрый час!
У меня неограниченный кредит!
штрафирке.
чего проще!
Скажите на милость, разве не возмутительно ли это!
Содержание судоговорения будет предметом особенной статьи, имеющей войти в настоящий «Дневник». (Прим. M. E. Салтыкова-Щедрина.)
ни-ни, кончено.
последнее дело, если голова не в порядке.
Вы находите, что это чересчур!
В сущности.
и это главное.
Дядюшка! наш величайший враг — это проклятый день, которому нет конца!
звание дворянина обязывает!
Вы благородное дитя, Жан! вашу руку!
прошу прощения.
Это глубочайшее из моих убеждений.
это опять-таки убеждение.
Если это не убеждение, то что же это такое? Дядюшка! не кто иной, как я…
прекратить революцию!
по моему мнению, одно и то же! Так-то!
Я всегда на стороне правого дела.
Отечество, дядюшка! я только это и признаю! А вы называете меня космополитом! О! дядюшка!
где хорошо, там и отечество.
Но это опять-таки очень хорошо!
Превосходно. Но знаете ли, дядюшка, вы открываете мне совершенно новый мир!
Да! но поспешим!
кому вы это говорите!
Ах! вы увидите сложную работу Виргинии и ее прыжки сквозь обруч на лошади… совершенство! А какая девушка!
что за ляжки! ах черт возьми! бедра богини!
Ну что ж, во всяком случае, вы знаете теперь, как проходит мой день!
не сходя с места
У вас благородное сердце, Жан!
прекрасный, скажу я вам!
У меня было как бы предчувствие!
Но я надеюсь, что вы разделите с нами компанию, дядюшка!
Не правда ли?
ясно?
всех не упомнишь!
очень мне нужны ваши Февали!
Я не говорю, что это вполне комфортабельно, но… мне это удобно!
я проницательнее, чем думают!
Понимаете, дядюшка!
Карфаген должен быть разрушен!
прыжки сквозь обруч.
Черт возьми! Это становится несносным!
если приедете, господа, я угощу вас такой бараниной, что вы ее долго помнить будете!
"баранина, которую вы долго помнить будете",
Сударыня! не беспокойтесь!
Но… прости меня, боже!
Господа! взгляните на эту фрейлину, которая похожа на сводню!
Сударыня! Прошу извинения, но вы сами понимаете, что не ради ваших прекрасных глаз находимся мы в этой конуре.
бараниной… что за бахвальство!
Ты был тщеславен и хвастлив, мой ангел!
почтенная старуха, похожая на сводню.
Знаешь ли ты, что это почти преступление?
это государственная должность, мой милый, помните!
Не правда ли, дорогой?
завсегдатая.
Но посмотрите же, дядюшка, как я хорош!
Но позвольте! Я сам вам устрою это!
Нет ничего столь действительного для восстановления сил, как рюмочка коньяку натощак! После ночного кутежа это почти чудотворно!
прошу прощения, дорогой, но только коньяк может произвести эте чудо!
непременное условие.
крошечку!
прекрасно!
это слишком!
это божество!
тут ничего не скажешь.
Скажите на милость, допустимо ли это!
Вот женщина — какой круп!
по крайней мере, у ней были такие ляжки!
любители ляжек.
Оставьте меня в покое с вашими «ляжками», мой милый! Вы достойны сожаления!
"милый пролаза", "любезный провинциал",
дядюшка… не правда ли?
Что вы говорите!
Бросьте мистификации, дядюшка!
Хорошо, вы нам расскажете все это у нас.
надеюсь, это еще одна причина, чтобы не беспокоиться о нем.
Вы будете нашим председателем!
В самом деле, дядюшка, вы нас презираете?!
Бросьте увертки, дядюшка! Я спрашиваю, презираете вы нас? Да или нет?
Вы золотое сердце, Жан!
Нигилист! прости господи, он, кажется, хочет поломаться!
Бросьте снисходительность! По местам, господа!
* Печатаются три фрагмента из сохранившейся рукописи незаконченной главы III. См. текстологический комментарий. — Ред.
* См. "Отечественные записки" ЭЭ 2 и 4 нынешнего года. Ввиду того что между появлением второй главы и настоящей прошло шесть месяцев, считаю долгом возобновить в памяти читателя некоторые факты. "В больнице для умалишенных" составляет продолжение "Дневника провинциала", печатавшегося в 1872 году. В конце «Дневника» провинциал вследствие "разнообразий петербургской жизни" попадает в больницу для умалишенных. Здесь он встречается со своим родственником, офицером Ваней Поцелуевым, который, будучи умалишенным, без всякого стыда изливает перед ним всю суть своего внутреннего офицерского существа. Поцелуев играет очень видную роль в обществе сумасшедших, чем он обязан непреклонности и цельности своих убеждений, и «провинциалу» невольно приходит на мысль: что было бы, если б судьба вынудила его вечно проводить жизнь среди Поцелуевых? Сумел ли бы он покорить этих людей, или, напротив того, сам был бы покорен ими? По некоторым соображениям, второй исход оказывается более вероятным, а отсюда — понятный ужас, который овладевает «провинциалом». К довершению всего, в больнице происходит суд, на котором один из умалишенных обвиняется в "замарании халата". Это еще более возбуждающим образом действует на нервную систему впечатлительного «провинциала». Он видит страшные сны. Встревоженная его мысль рисует перед ним все перипетии, через которые проходит история его подчинения Поцелуевым, и которая разрешается судом за уклонение от посещения фруктовой лавки Одинцова, служащей обычным местопребыванием Поцелуевых. По суду «провинциал» присуждается к обмазыванию кильками, наказанию очень странному, почти фантастическому, однако же не беспримерному в истории. Понятно, что сон этот заставляет его вскочить с постели в величайшем страхе. Происшествие это заставляет «провинциала», до сих пор упорно протестовавшего против своего помещения в больницу, сознаться, что он попал туда совершенно правильно; (Прим. M. Е. Салтыкова-Щедрина.)
б
Надеюсь, мы посмеемся!
Выходка эта заключалась в страшном крике, который поднял «провинциял», вследствие виденного им сна. (Прим. M. Е. Салтыкова-Щедрина.)
Впервые опубликованы Б. Эйхенбаумом в изд. 1933–1941, т. X, стр. 645–652.
ОЗ, 1872, Э 12, стр. 409–410.
Л. Ф. Пантелеев. Воспоминания, М. 1958, стр. 451.
См. комментарий Б. М. Эйхенбаума в изд. 1933–1941, т. X, стр. 656, а также: Л. М. Добровольский и М. И. Малова. Рукописи литературных произведений M. E. Салтыкова-Щедрина. Научное описание. — Бюллетени Рукописного отдела Пушкинского дома, IX, стр. 36–37, ЭЭ 115–121.
См. Бюллетени РО, IX, стр. 36, Э 115.
См. там же, Э 116.
рации
буйному
См. Бюллетени РО, стр. 37, Э 117.
Там же, Э 118.
Там же, Э 119.
Там же, Э 120.
Там же.
этого человека
очевидно, радикалы
доктор искоса взглянул на двоих радикалов
См. Бюллетень РО, стр. 37, Э 121, изд. 1933–1941, стр. 615–649.
"Камско-волжская газета", 1873, Э 35, 25 марта. — Н. Розанов. Обзор текущей журналистики, стр. 2; "Сын отечества", 1873, Э 33, 8 февраля; Э 49, 1 марта; Э 87, 20 апреля.
"Азовский вестник", 1873, Э 33, 26 апреля. — Новости журналистики, подп.: "Постоянный наблюдатель".
Е. Покусаев. Революционная сатира Салтыкова-Щедрина. М. 1963, стр. 218.