В большой семье

Письмо отцу

Улицы в поселке Подгорное неровные: то круто взбираются вверх, то сбегают вниз. И по широкому шоссе и по каждой тропиночке иди, куда вздумается. Никто тебя не задержит. Хочешь иди тихонечко, хочешь беги во весь дух.

Нет, Аня не хочет ни бежать, ни скакать. Она уже большая: ей четырнадцать лет. Степенно, неторопливо идет она по улицам и смотрит по сторонам. Глядит — не наглядится.

А не хочешь ли, Аня, запеть? Ведь можно. Да, запеть она хочет. И низким грудным голосом Аня поет:

Как хорошо! Уже сколько времени она дома, а всё не может привыкнуть. Утром проснется — так сердце и забьется от радости: «Дома! Дома!»

— Мама! — окликает Аня громко, во весь голос, ни от кого не таясь.

Вот мать сейчас же отзовется: «Что, дочушка?»

И ничего подобного. Не отзывается мама: нет ее дома. Раным-рано, когда Аня еще сладко спит, мать уходит на колхозные огороды или на ферму. Дела-то сколько! И за всякое дело мать хватается с жадностью. Она так работает, словно хочет наверстать всё то время, что отняли у нее гитлеровцы.

Пусть себе мама работает спокойно! Придет домой — всё будет сделано: и печь истоплена, и прибрано, и обед приготовлен. Аня вернется из школы и всё сделает. И еще успеет погулять.

Солнышко светит — Ане весело. Дождь идет — Ане тоже весело. И в ведро, и в непогоду — каждый день светел, как ясной улыбчивой весной.

А по вечерам, приготовив уроки, Аня сидит за столом у керосиновой лампочки — еще не загорелась под потолком круглая электрическая, но скоро загорится — и пишет письма отцу.

Сразу, как вернулись в свой поселок, мать съездила в Ленинград и в военкомате узнала номер полевой почты отца. И какое это было счастье, когда пришло ответное письмо! От радости мать и плакала и смеялась. Отец был жив-здоров. Он побывал в четырех столицах.

В своем письме отец просил:

И крупным неуверенным почерком, не очень-то быстро выводя буквы, Аня старательно исписывала листки почтовой бумаги, привезенной матерью из Ленинграда.

Аня прикусила зубами кончик вставочки. Брови ее приподнялись, карие глаза стали задумчивыми. Ей представился агроном Петренков, пожилой человек с острой бородкой, в очках. Опираясь на палку и сильно прихрамывая, агроном день деньской ходил по полям, а на дальние участки ездил в двуколке.

Снова заскрипело перо.

Аня долго сидела и думала, что написать об Алеше Петренкове.

Недели две тому назад Аня, проходя мимо школы, остановилась посмотреть, как мальчики копают землю.

Копать землю вокруг школы начали с тех пор, как приезжала в поселок Тамара Сергеевна, которая работала в их школе завучем до войны. Она приезжала, чтобы показать то место, где зарыты от фашистов ящики с учебниками. Но, приехав, не могла определить его и указала только участок. Ребята решили найти учебники во что бы то ни стало. Они копали ямы в разных местах, но ничего не нашли. Сначала копало много народу: Потом бесплодные поиски всем надоели. И только три мальчика продолжали изо дня в день упорно заниматься раскопками.

В тот момент, как Аня остановилась посмотреть на копавших, один из мальчиков палкой счищал с лопаты землю. Снега еще не было, но прошли осенние холодные дожди. Тяжелыми черными комьями земля налипала на лопату. Очистив лопату, мальчик воткнул ее в землю, выпрямился, снял кепку и отодвинул со лба светлые волосы.

— Чего глядишь? Помогла бы лучше, — крикнул Ане Коля Рогов.

— Чей это? — кивнула Аня на светловолосого мальчика.

— Алеша Петренков, агрономов сын, — ответил Коля. — А что?

— Ничего… До самой зимы будете, как кроты, в земле копаться?

— Кроты книги не ищут, — ответил за Колю Алеша.

Аня смутилась и пошла от школы, но, отойдя несколько шагов, услышала радостный крик. Она побежала обратно. Все три мальчика стояли над ямой, которую копал Леня Петров.

Весь красный, сверкая глазами, Леня кричал:

— Нашел! Нашел!

И верно: из земли торчал твердый угол ящика.

— Девочка, зови ребят! — сказал Алеша Ане. Синие глаза у него блестели.

Вот было замечательное событие! Сбежались ребята. Ящик вытащили, отнесли в школу и с волнением извлекли оттуда учебники, макет человеческой головы для занятий по анатомии и четыре карты. Кое-что зацвело, но не попортилось сильно, так как было плотно завернуто в клеенку.

Аня подкрутила фитиль у лампы, вздохнула и жирно зачеркнула начатую фразу: «Этот Алеша Петренков такой…» Вместо этого, она быстро написала:

Алеша Петренков

Мать посоветовала Ане:

— Пойди к Петренковым попроси. У них, наверно, книги найдутся.

— Неудобно…

— Чего там неудобно? Пойди и попроси, иди. Александра Николаевна наверно дома. Да и Федор Петрович, должно быть, вернулся. Время уж под вечер.

Аня накинула на голову теплый платок, выскочила на улицу, влетела на косогор и мигом очутилась перед домом Петренковых. На крыльцо она поднялась потихоньку, переставляя ноги с первой ступеньки на вторую, со второй на третью… А на верхней ступеньке стояла долго, закутавшись до бровей в платок, и не решаясь постучать.

Ветер раскачивал верхушки осин. Заря стояла низко над горой, а выше, там, где небо было зеленоватым и прозрачным, быстро неслось сверху лиловое, а снизу алое облако. Аня поглядела на облако, такое стремительное, красивое, и чуть не заплакала от досады на себя за свою нерешительность. Бойкостью она никогда не отличалась, и мама нередко бранила ее за стеснительность, но чтобы вот так — порога не переступить — этого с ней еще не бывало.

Если бы только она знала наверное, что этого Алеши Петренкова нет дома! А почитать книжку так хочется…

Аня глубоко вздохнула, покрепче прихватила рукой платок под подбородком и локтем толкнула дверь в сени.

Жена агронома Петренкова, Александра Николаевна, сидела у стола и шила на швейной машинке.

— Проходи, девочка, садись, — сказала она приветливо. — Ты ведь Бодровой дочка? Мама за чем-нибудь прислала?

Аня присела на стул и подобрала ноги.

— Спасибо.

Накручивая на палец бахрому теплого платка, Аня одним духом проговорила:

— Дайте мне, пожалуйста, книжечку какую-нибудь почитать.

Александра Николаевна ласково взглянула на смущенное лицо девочки:

— Читать, значит, любишь?

— Так бы всё и читала, было бы чего, — пробормотала Аня.

— Какую же я тебе книжечку дам? Я без ребят и не знаю… А их дома нет.

— Ни одного нет? — Аня подняла голову, почему-то вдруг перестав стесняться.

— Ни того, ни другого нет. Алеша к Варе в Ленинград поехал, молоко отвезти. А Ленька где-то на улице бегает.

Теперь Аня отчетливо разглядела жену Петренкова. У Александры Николаевны было полное спокойное лицо и добрые глаза, окруженные легкими морщинками. Темные с проседью волосы ее были зачесаны назад и на затылке скручены в маленький тугой узел.

«Славная она, — подумала Аня. — Но нисколько на нее Алеша не похож».

Несколько минут просидев молча, Аня встала:

— Ну, пойду.

— Посиди, чего ты! — сказала Александра Николаевна. — Расскажи, как вы с матерью живете? Отец-то пишет?

Аня рассказала немного про папу и маму. Потом, осмелев, спросила:

— Кажется, ваш старший сын очень хорошо учится?

— Алексей у нас молодчина, — ответила Александра Николаевна и почему-то вздохнула. — Он и сам учится хорошо и Леньку тянет. Ленька-то тоже способный, да ленивый. Что ему нравится, то и делает. Вот математику любит, так это у него ничего, идет. А по литературе, по истории — одна беда.

Она разгладила шов и быстро прострочила его.

— Да, самостоятельным Алексей растет, — продолжала Петренкова. — И упорный. Чего захочет, так добьется. В деревне на Алтае когда были, верховая езда ему не удавалась. Падал он с лошади. До крови разольется другой раз, а снова лезет. И научился ездить. Тихий он такой, сдержанный, всё у него внутри. Не то, что Ленька, у того душа нараспашку. Будто и суровый Алексей-то, так кажется. А вот, к примеру, заболела у нас Варька. Так он за 15 километров в районную аптеку бегал. По морозу… И Леньке он как за старшего, уступает ему. А ведь чуть-чуть постарше… Уж так мы его полюбили, Алексея, так полюбили!

Всё время Аня жадно слушала, не спуская с Александры Николаевны внимательных глаз, но тут она заморгала от удивления. Ей показалось странным, что Петренкова сказала о сыне: «Полюбили». Вдруг бы анина мама так сказала об Ане: «Полюбила я свою доченьку». Ане стало смешно. Да ведь мама ее всегда любила, еще когда Аня ни ходить, ни говорить не умела, а не то, чтобы она ее потом полюбила…

— Трудно ему сперва было на крестьянской работе… — Александра Николаевна внезапно замолчала и потом совсем другим голосом, не задумчивым, а живым и громким спросила входившего Алешу:

— Ну, рассказывай, как они там?

— Хорошо. Привет всем от Вари, — Алеша снял у двери пальто и шапку и подошел к Ане.

— Здравствуй.

Аня слегка покраснела.

— Здравствуй.

И застенчиво улыбнулась, подумав: «А я знаю, что ты с лошади падал».

— Дай ей книжку почитать, — сказала Александра Николаевна.

Алеша ушел в горницу и через минуту вернулся с книгой в руках.

— Вот «История одного детства». Очень хорошая книга. Не читала? Это мне Варя в Ленинграде в библиотеке достала. Только смотри не испачкай. И очень долго не читай: ее отдавать надо. Ты в каком классе?

Он говорил спокойно, просто, точно знал Аню давным-давно.

— Я только в четвертом! — тихо сказала Аня. — Мне учительница говорила… Но только трудно это…

— Что трудно?

— Она сказала: позанимайся хорошенько и сдай за пятый класс, тогда осенью сразу в шестой переведем. У нас Стеша Логунова так сделает, она сможет, а я нет. У меня арифметика хромает. В диктовке я ошибок не делаю, а задачи не выходят.

Алеша мельком глянул на Аню и в раздумье сдвинул брови.

— А с остальными предметами справишься?

— Справилась бы. Занималась бы и занималась. А вот задачи…

— Знаешь что?.. Хочешь, я займусь с тобой арифметикой?

Аня замерла от удивления и радости.

— О-ой! Правда?

— Попробую, — сказал Алеша.

Сердце у Ани билось, и ей хотелось петь, когда, прижав к груди взятую у Алеши книгу, она бежала домой.

«Неужели перешагну через класс? Неужели своих догоню?»

Сбор в Подгорной школе

В это воскресенье Аня проснулась с мыслью, что сегодня должно случиться что-то очень интересное. Спросонок она не могла сообразить, что именно будет, а просто улыбнулась от радости.

«Чему я радуюсь?» — спросила она себя, торопливо натягивая платье; не хотелось терять ни минуты этого дня. И тут же вспомнила: «Да ведь сегодня приедут ленинградские школьницы, книги привезут».

Мама была в этот день дома. Аня только отнесла пойло корове да накормила поросенка, а больше не стала возиться по хозяйству и со всех ног помчалась в школу. Она думала, что, пожалуй, придет первая. Но ошиблась: многие ее опередили.

На сцене школьного зала, прямо на полу, лежал Саша Терентьев и толстой кистью вырисовывал большие буквы на длинной полосе бумаги:

«Да здравствует 28-я годовщина. Великой Октябрьской Социалистической Революции!»

Примостившись на верху стремянки, Маня Груздева прибивала к бревенчатой стене пихтовые ветки. Катя Носкова, задрав голову и привстав на цыпочки, подавала ей всё новые мохнатые лапки. Ребят в зале толпилось немало…

Аня сейчас же нашла себе занятие: тоненькой кисточкой подравнивать края букв на одном из плакатов.

Саша Терентьев, вихрастый мальчик лет двенадцати, встал с пола и довольно оглядел зал.

— А ничего мы встретим ленинградцев, — сказал он тоном хозяина. Саша гордился: ведь это он написал в газету заметку о том, что у них нет книг. И вот как всё замечательно получилось!

Аня подумала, что так украшают зал, конечно, не для пионерок из Ленинграда, а потому что на-днях будет большой-пребольшой праздник — годовщина Великого Октября, первая годовщина после войны.

Но всё равно было очень приятно, что гости попадут в такой нарядный зал.

Кончив подравнивать буквы на плакате, Аня подошла к печке. Дверца была открыта. Жарко пылали поленья. На скамейке у печки сидели ребята и разговаривали.

— А какие книги они привезут? — задумчиво спросила Нюра Громова.

— Лишь бы толстые! — вздохнула Нина Судакова. — А про что бы ты хотела больше всего?

— Я про моряков, — крикнул Геня.

— А я про… про жаркие страны и про всякие города.

— Лишь бы интересные, интересные!..

Подошла Сима Гущина, маленькая, в старом длинном платьишке, села перед печкой и некоторое время смотрела на огонь. Потом тихо сказала:

— А я вот совсем плохо читаю, но тоже запишусь в библиотеку.

— Зачем тебе? — заговорили ребята. — Ты ведь как неграмотная.

— Запишусь, — упрямо повторила Сима.

Озорник Генька тоже, хотел сесть к печке, а места не было. Он подкрался сзади к Симе и крикнул над ее ухом.

— Немец идет!

Сима моментально вскочила и со страхом оглянулась.

Ребята засмеялись, а Сима заплакала.

— Как тебе не стыдно! — Перед Генькой стоял Леня Петров. — Как ты смеешь пугать ее немцем? — спросил он возмущенно. — Хорошо тебе, что ты в Кирове жил всю войну.

— А что? — смутился Генька.

— А то! Ей скоро десять лет, а она почти неграмотная, — продолжал Леня. — Она при советской власти совсем мало жила. Кто бы о ней позаботился!

— Правильно! — поддержал Леню Коля Рогов. — У нас некоторые ребята, кто в эвакуации был, этого не понимают.

Донесся далекий гудок паровоза. Несколько мальчиков и девочек побежали на станцию, и с ними Аня.

Но ленинградские пионеры с этим поездом не приехали. Заслышав гудок, ребята еще раз бегали к станции, но напрасно. И только в третий раз они встретили долгожданных гостей.

Горы, окружавшие поселок, были затянуты туманом, и, сойдя с поезда, ленинградские девочки сначала не заметили их. Но, когда они свернули с шоссе на мягкую дорогу, где в грязи завязали галоши, туман рассеялся и горы внезапно выросли перед ними. Они были покрыты тонкими деревцами и кустарником. На черных веточках кое-где задержались желтые и коричневые сухие листья.

— Вот с этой горы проклятые фашисты обстреливали Ленинград, — задумчиво сказала Вера.

Девочки притихли. С тревожным любопытством они смотрели на горы.

Дорога была неровная. На спусках ноги скользили и разъезжались. Девочки держались друг за друга, чтобы не упасть.

Важно распушив ветки, темнели елки. Деревянные с островерхими крышами дома не стояли в ряд, а были разбросаны среди пустых черных огородов.

— Тут и улицы нет, а так просто… — подивилась Галя.

Невысокое солнце мягко освещало склон горы. Дышалось удивительно легко.

Из-за поворота дороги внезапно вышло несколько девочек и мальчиков. У двух ребят за воротниками пальто виднелись красные галстуки.

Приближаясь к идущим навстречу пионеркам, ребята замедлили шаги. Потом остановились, поговорили о чем-то между собой.

Девочка в наброшенном на голову пуховом платке ловко перепрыгнула через большую лужу. Держась руками за концы платка и улыбаясь, она стояла перед маленькой Галей Снетковой.

— Вы из Ленинграда? Из 174-й школы?

— Конечно, из Ленинграда! — закричали пионерки.

— А мы вас третий раз встречаем! Не знали, с каким вы поездом приедете.

— А мы на часовой поезд не успели.

Хозяева взяли у гостей пачки книг.

Пионеры двух школ шли рядом по дороге и, улыбаясь, поглядывали друг на друга.

Бревенчатые стены зала еще не успели оштукатурить. Ведь и самый зал отстроили недавно. Прямо на бревнах висели портреты товарищей Сталина и Жданова, и были прибиты еловые ветки.

На длинных скамьях не оставалось ни одного свободного места. Подгорновские ребята сидели тихо, глаз не спуская со сцены.

У начальника штаба дружины Оли Хрусталевой уже на второй строчке голос перестал дрожать от смущения. Громко и отчетливо она прочитала письмо своей дружины подшефникам.

Пионерки 174-й школы писали, что они хотят помочь ученикам Подгорной школы восстановить школьное хозяйство и поэтому собрали для них небольшую библиотеку — 800 книг.

Когда Оля назвала цифру, чей-то мальчишеский голос произнес обрадованно:

— Здорово!

По залу прошел легкий гул.

— Мы надеемся, — читала Оля, — что наш небольшой подарок положит начало большой и хорошей дружбе между нашими дружинами.

Ей громко хлопали.

Встал начальник штаба Подгорной дружины Леня Петров, коренастый загорелый подросток.

— Вся наша дружина благодарит вас за книги, — сильно покраснев, сказал он хрипловатым ломающимся голосом. — А мы вам тоже приготовили подарок.

Через стол он протянул Оле большую пухлую тетрадь в серой обложке.

Опередив Олю, Таня поспешно приняла в обе руки тетрадь и раскрыла ее.

— Ай, как хорошо! — воскликнула она.

Тетрадь оказалась гербарием. Цветы, листья, стебли самых различных растений, высушенные и тщательно прикрепленные нитками, шуршали на каждой странице.

— Да осторожно! Сломаешь еще! — шепнула Оля Тане.

— Не беспокойся! Не сломаю! — громко, на весь зал, успокоила ее Таня.

В зале засмеялись.

Подгорновцы присмотрелись к гостям и тоже стали выступать.

Оле особенно понравилось, как говорила одна круглолицая девочка с темными стриженными волосами.

— Вы привезли нам друзей, — застенчиво улыбаясь, сказала девочка. — Мы будем читать и вспоминать вас. А вы и сами к нам почаще приезжайте. Станем на лыжах вместе ходить. Хорошо? — Это «хорошо» девочка произнесла доверительно и чуть кивнула толовой.

«Славная девочка, — подумала Оля. — Наверно она тоже в седьмом классе».

Только Оля это подумала, как девочка сказала:

— Обещаю перейти в пятый класс с одними пятерками!

Потом сильно покраснела и поскорей села на место.

От удивления Оля широко раскрыла глаза: такая большая и в четвертом классе! Как же это так? Да ей не меньше четырнадцати лет…

И вдруг Оля сообразила: ведь многие из этих девочек и мальчиков совсем не учились четыре года, не могли учиться! Они были у фашистов…

Вот почему среди них столько переростков. Должна бы учиться девочка в седьмом-восьмом классе, а учится в четвертом, даже в третьем.

Точно отвечая олиным мыслям, один мальчик вскочил и сказал с места, не выходя на подмостки:

— Много времени нам пришлось потерять из-за проклятых фрицев. Зато теперь уж возьмемся за ученье!

Стали обсуждать, какими делами дружины могут заниматься сообща. Совместные сборы, лыжные походы… Кто-то предложил выпускать вместе стенную газету.

— Одну газету в месяц выпустим — неинтересно!

— Почему одну? Можно чаще.

— А как чаще? Заметки пока перешлем.

— Устареет всё!

Вера попросила слово.

— Но ведь можно организовать журнал, где помещать стихи и даже рассказы. А такой материал не устареет.

— Журнал! Журнал! — закричали со всех сторон.

Все окончательно оживились, когда стали придумывать название журнала.

— «Вперед!» Назовем «Вперед!» — голосисто предлагал крепкий мускулистый мальчик, по одному виду которого было видно, что он не признает слово «назад».

— Не надо «Вперед», лучше «За отличную учебу».

— Назовем «После войны».

— «Юные сталинцы»! Вот хорошее название!

— «Голос пионера». Вот как надо!

Кто-то предложил назвать журнал: «Навстречу будущему».

Маленькая девочка в красном галстуке, привстав на цыпочки, долго тянула руку.

Наконец, Леня Петров дал ей слово.

Девочка проговорила торопливо, с придыханиями, — видно боялась, что ей не дадут сказать до конца:

— Мы пионеры и мы дружим, значит, надо назвать «Дружба пионеров».

— «Пионерская дружба»! — подскочив, как на пружине, крикнул курносый мальчик с соломенного цвета волосами.

— Да, да! «Пионерская дружба»! «Пионерская дружба»!

Это название сбор одобрил. На нем и остановились.

Решили, что первый номер журнала «Пионерская дружба» оформит ленинградская дружина.

— Только вы смотрите, поскорее заметки присылайте!

Под конец сбора все вместе спели несколько песен.

Оля и Аня

Аня и сама не знала, как решилась выступить на сборе. Но была очень довольна: значит, и она умеет говорить, когда много народу. И вовсе это не так уж страшно.

На сборе было очень интересно и весело. Только одно Аню огорчало: не было Алеши Петренкова.

Может быть, он сидит где-нибудь на задней скамейке и его не видно в толпе? Аня несколько раз привставала с места и оглядывала зал, но Алеши не видела.

Мимо Ани проскочил Ленька Петренков. Она потянула его за рукав:

— А брат твой почему не выступал?

— Алексей? А он простудился и мама его в постель уложила. — Ленька помчался дальше.

Кучка ребят обступила пионервожатую Марью Ивановну. Аня подошла к ним. Ребята просили, чтобы сразу стали выдавать привезенные книги. Этого и Ане хотелось больше всего. Но Марья Ивановна сказала, что выдача книг начнется завтра после уроков.

Вместе с гостями ребята пошли гулять на гору. День стоял сырой, но не очень холодный. Когда взбежали по скользкой дороге вверх, выглянуло из-за облаков солнце, и всё как будто улыбнулось вокруг. Ленинградские пионерки закричали от восторга, таким красивым показался им вид с горы.

Марья Ивановна и пионервожатая ленинградской школы останавливали ребят, когда они сходили с тропинок.

Одна из приезжих, полная, шумная девочка, кинулась было в кусты:

— Ой, глядите! Кажется орех там остался! Да что такое, почему нельзя? — спросила она недовольно пионервожатую, схватившую ее за руку.

— Осматривали тут, а все-таки кто его знает, — сказала Марья Ивановна. — С месяц назад внизу даже, под горой, корова подорвалась, а не то что здесь…

— Мины, значит, могут быть? — заговорили девочки и на минуту притихли, пристально оглядываясь по сторонам.

— А вон дот немецкий, — показала Марья Ивановна на кирпичную стенку, прилепившуюся на краю обрыва. — Сейчас под снегом не видно, а там лежат еще немецкие каски, клочья одежды…

— Словом, остатки дохлых фрицев, — вставил Саша Терентьев.

Все засмеялись и стали приглядываться к торчавшему из-под снега доту.

Аня отвернулась: ей даже и взглянуть было противно на то, что напоминало о фашистах.

Оля Хрусталева в этот момент стояла рядом с Аней. Она внимательно посмотрела Ане в лицо и спросила тихонько:

— А при фашистах в школе вы учились?

Ане представились стеклянные глаза учителя, и даже теперь на лице ее выразилось отвращение.

Опустив голову и глядя в землю, Аня сказала:

— В школе учитель бил ребят… палкой…

— Какое же он имел право? — возмущенно воскликнула Оля.

Аня подняла голову и в свою очередь посмотрела на Олю с удивлением:

— Право? При фашистах какое право?

Оля взяла Аню под руку.

— Тебя зовут Аня? Ты на сборе хорошо выступала и веселая была… А сейчас… Как вы тут раньше жили? Расскажи мне немножко…

Они отошли в сторону.

Аня не любила вспоминать про неволю… Но если эта славная девочка хочет знать…

— Вот видишь, — сказала она, — там внизу, под горой, где колхозная контора, там стояли танки. А по этой улице нельзя было пройти… Каждую секунду тебя могли убить, ударить, отнять пальто или башмаки… А дедка, в избе которого жили… А учительница из третьего класса, такая молоденькая, как ваша Вера…

Аня говорила быстро и путанно. Круглое лицо ее побледнело.

Оля не могла представить себе, что нельзя найти управу на обидчика. Она всегда жила там, где имеют право делать хорошее и не имеют права поступать дурно.

«А это что же, — подумала Оля. — Это, выходит, с человеком обращаются, как с животным или с вещью?»

И вдруг Оля поняла, что всегда, всю свою жизнь она жила очень хорошо. И даже в блокаду, когда было мучительно холодно и всё время хотелось есть, и тогда она жила хорошо, потому что она была среди своих, готовых помочь друг другу в беде.

— Давай будем дружить, — сказала Оля и протянула подруге руку.

— Давай, — обрадовалась Аня.

Она опять радостно улыбнулась и принялась жадно расспрашивать, что привезли за книги и какую из них Оля ей посоветовала бы прочесть первой.

Оле хотелось приласкать новую подругу. И она всё думала, что бы такое сделать для нее очень, очень хорошее.

Из-за этих мыслей она чуть было совсем не забыла о поручении Оси.

Ося решил организовать шахматное состязание между мужской школой и мальчиками из Подгорной школы. «Конечно, ему просто стало завидно, что девочки такое интересное придумали, а мальчики сделать этого не догадались», — думала Оля.

Обернувшись к Лене Петренкову, Оля спросила:

— А у вас есть шахматный кружок?

Леня наморщил лоб.

— Кружок шахматный? А что?

— Надо, раз спрашиваю.

— А зачем?

— Вот странный! Просто одна мужская школа хочет вас вызвать по шахматам на состязание.

— Эх! — с сожалением сказал Леня. — Нет у нас кружка.

— Ну, нет так нет. Пошли скорей, Тамара. Заметки присылайте, смотрите не задерживайте!

Веселой гурьбой спускались с горки. Новые друзья провожали пионерок. Было совсем темно, сыро, похоже на весну, а не на глубокую осень. Редкие звезды мерцали в облаках. Девочки скользили по грязи и смеялись.

— Ой, упаду сейчас! Держите!

— Галоши на память вам, пожалуй, оставим.

— Ничего, оставляйте. Утром отыщем, привезем.

Уже подходили к зданию вокзала, когда Оля услышала, что ее окликают.

Она остановилась.

Разбрызгивая сапогами грязь и тяжело дыша, к ней подбежал Леня Петров.

— Догнал все-таки! Слушай, Хрусталева, шахматного кружка у нас нет, а шахматист есть. Очень хочет состязаться.

На свет фонаря откуда-то из под локтя коренастого Лени выскочил невысокий школьник.

— Я тому мальчику, что в шахматы предлагает играть, напишу сейчас записку, — сказал он солидно. А вы уже передайте, будьте добры…

— Ну, давай, давай скорее!

Свистнул где-то вдали паровоз.

— Идет, идет! — закричали девочки.

— Быстро, быстро! Скорей! — торопила Оля.

Мальчик положил бумагу на книгу, книгу — на чью-то дружески подставленную спину, и, при тусклом свете вокзального фонаря, принялся писать. В тот момент, когда поезд отходил, Леня протянул письмо Оле, стоявшей на площадке.

В вагоне Оля и Таня развернули записку.

— Это ничего, что не нам адресовано, — успокаивающе сказала Таня. — Деловое ведь. И через дружину передается.

Вкривь и вкось на бумаге лепились буквы:

— «Который в шахматы»! — фыркнула Таня.

— Он не успел подумать! На спине писал. — Оля разгладила мятую записку и положила ее в карман, вместе с письмом пионеров-подгорновцев ко всей дружине 174-й школы.

Строгий учитель

За окном валит густой снег. А в избе вытопленная русская печка дышит теплом. За занавеской легонько всхрапывает мама. Она возилась у печки, что-то прибирала, двигаясь потихоньку, чтобы не мешать, потом прилегла и заснула.

Керосиновая лампа сильно коптит. Черные языки стелятся по внутренней стенке стекла и выползают наружу. Аня смотрит, как разлетаются над лампой крошечные хлопья, и не понимает, что надо прикрутить фитиль. В глазах у нее беспокойство, растерянность и тоска. Она чувствует себя глубоко несчастной.

— Слушай внимательно, я прочту тебе еще раз, — говорит Алеша.

И ровным, неторопливым, убеждающим голосом читает:

«Если автомобиль будет проезжать по 45 километров в час, то до намеченного пункта он не доедет 150 километров». — Не доедет. Понятно? — «Если же, он, — этот автомобиль, — будет проезжать по 65 километров в час, то за то же самое время — то же самое, ясно? — он сможет проехать дальше этого пункта на 50 километров». Спрашивается: «Какое расстояние должен проехать автомобиль?»

Всё это Аня уже слышала. Давным-давно уже по пыльной, сжигаемой летним солнцем дороге едет автомобиль. Шоферу жарко и тоскливо почти так же, как жарко и тоскливо самой Ане. Наверно, он немножко ошалел от жары, потому что едет то 45 километров в час, то 65 километров. От этой неравномерной езды у Ани почему-то руки-ноги становятся вялыми, а в голове возникает ощущение чего-то мягкого, расплывчат того и неопределенного. Сколько же километров он должен проехать, этот несчастный, запутавшийся шофер?

— Ну? — строго спрашивает Алеша.

— Может, он и сам не знает, — упавшим голосом говорит Аня.

Над синими хмурыми глазами брови у Алеши взлетают от удивления.

— Кто не знает?

— Шофер… Какое расстояние он должен проехать на автомобиле.

Алеша вскакивает с табуретки. Взгляд его падает на лампу. Точным коротким движением он прикручивает фитиль. Потом засовывает руки в карманы и начинает ходить по комнате. Тень его мечется по бревенчатой стене. Алеша невысок и строен, а тень у него широкая и какая-то кривая, неуклюжая. Аня смотрит на тень.

— Почему ты не хочешь рассуждать, Аня? — грустно спрашивает Алеша. — Так ведь ты никогда не перешагнешь через класс.

Губы у Ани дрожат. Она прижимает кулаки к глазам. Слезы капают на раскрытый задачник и поливают автомобиль, который должен проехать неизвестное расстояние.

— Теперь заревела! — В голосе Алеши упрек, а жалости ни капли.

— Я… хочу рассуждать, — всхлипывает Аня. — А ты… — в эту минуту она терпеть не может Алешу за то, что он такой спокойный. Закричал бы на нее, разозлился, может быть, она тогда скорее бы поняла. — А ты… а ты… не так объясняешь. Не умеешь объяснять, так не берись…

От собственной несправедливости Аня испытывает отчаяние. Сквозь слезы она видит, как краска медленно заливает тонкую белую кожу на алешиных щеках.

— Ты забила себе в голову, будто ты глупая, — тихо говорит Алеша. — А на самом деле ты способнее многих. Поищи себе другого учителя, когда так!

Он снимает с гвоздя шапку, нахлобучивает ее и надевает пальто.

— Иди, иди, гордый! — бормочет Аня.

— Я гордый, а ты притворяла, — говорит он сурово, — потому что прикидываешься, будто не понимаешь, что если шофер твой едет по 65 километров в час, то он успевает проехать на 200 километров больше. И за то же самое время. А в один час он едет больше на 20 километров; значит, сколько же он часов ехал?

— Подожди! Подожди! — радостно кричит Аня. — Так ведь он, значит, десять часов ехал? И проехал 650 километров. Ой! Поняла! Ой!

— А лишние 50 километров отхватил. Забыла?

— Какие лишние? Ай! Ну, конечно! Алеша… — говорит она просительно. — Сними пальто…

Из-за занавески выходит анина мама. Конечно, она уже давно проснулась от их криков.

— Помирились? — спрашивает мама. — Ну, пейте чай теперь. Алешенька, садись, голубчик.

— Самый последний раз занимаюсь с капризами, — решительно говорит Алеша, снимая пальто. — И к следующему разу ты решишь пять задач этого самого типа.

— Она решит, она всё решит, — примирительно говорит анина мама и почему-то внезапно звонко смеется.

Алеша быстро взглядывает на нее и густо краснеет.

— Я не над тобой, Алеша, — поспешно говорит мама. — И не подумай! Я просто так… свое вспомнила.

Автомобили, путешественники, отвлеченные числа и десятичные дроби на время оставляют Аню в покое. Ей весело сидеть за столом с мамой и строгим Алешей и хочется думать о веселом.

— Какая девочка славная в той дружине, которая нам книги прислала! — болтает Аня. — Вот ты не был тогда на сборе — до чего жаль! Ее зовут Оля Хрусталева, ту девочку.

— Оля Хрусталева? — переспрашивает Алеша и внимательно смотрит на Аню.

— Ты чего? — спрашивает Аня.

— Так…

Он молча кончает пить чай, говорит «спасибо», прощается и уходит.

Аня вздыхает, прибирая со стола. Ох, этот Алеша! Аня-то ему постоянно рассказывает, как она хочет, чтобы поскорей папа приехал и как они с мамой ждут его — не дождутся. А он о себе никогда не говорит. Разве что о сестре Варе или о младшем брате Леньке что-нибудь расскажет. А больше говорит об арифметике, о книгах, о школе.