В борьбе за Белую Россию. Холодная гражданская война

ДРУГАЯ ИСТОРИЯ

Холодная война заканчивалась медленно. Изжить то, что накапливалось десятилетиями, в один день невозможно. В начале девяностых многие радовались, что революция произошла быстро и бескровно. Но класс коммунистической номенклатуры тоже создавался на протяжении десятилетий. В 1991 году он просто обменял идеологию на деньги и власть.

У НТС была история. И разработки, которые использовали многие. Но практически не осталось людей.

Эмигрантские дети: они были воспитаны в любви к абстрактной России, самой страны они знать просто не могли. Ни старой, ни новой. Это не их вина, а их беда. Однако признать свою несостоятельность они просто не хотели. Вот тут и начиналась беда для всех, кто от них зависел…

Вопрос о финансировании организации решался только на самом верху. Даже члены Совета НТС имели о нем самое общее представление. Всеми финансовыми вопросами в организации занималось коммандитное товарищество «Посев». Трудно поддерживать даже видимую демократию, когда председатель коммандитного товарищества одновременно является председателем исполнительного бюро Совета НТС!

Но пока эту должность занимал Евгений Романович Романов, он не только считался с мнением Совета, но просто не считал себя вправе пойти против мнения большинства организации. Его часто обвиняли в диктаторских замашках, но он скорее был властен. Его авторитет был непререкаем. Но Романыч старел, и прекрасно понимал это. На одном из собраний во Франкфурте он сказал прилюдно:

— Я скоро умру. И вы все скоро умрете. Нужно передать организацию в надежные руки. И поскорее…

Этим он и занимался. Ускоренно и лихорадочно. Но как он мог так быстро найти эти самые «надежные руки»?! В разговоре с Борисом Степановичем Брюно он сформулировал это так:

— Конечно, это уже будет другая организация, а не тот НТС, в котором мы все состояли. Но все-таки она будет…

Старики все чаще принимали чаемое за сущее. Можно ли их упрекать за это? Трудно. Равно как и за то, что вскоре они начали умирать один за другим: Поремский, Романов, Редлих, Рар… Когда-то в руководстве НТС были лучшие умы русской эмиграции. Но все люди смертны.

Еще в восьмидесятых многие из них пытались выдвигать на руководящие посты в организации своих детей. Тех самых иностранцев русского происхождения. Этих людей стоит пожалеть еще сильнее. Как и тех, кем им поручили командовать.

Искусственно создавать природу… Сама природа такого не прощает.

Из Америки приехал Борис Сергеевич Пушкарев. Сын знаменитого русского историка. За избрание его голосовало абсолютное большинство, включая автора. Это было очень наивно. Диктатор Сталин в свое время сказал: «Сын за отца не отвечает»! Правда, после этих слов он расстреливал и детей, и отцов…

Молодой Пушкарев был типичным американцем русского происхождения. Он воспитывался в среде русской эмиграции. Но многое из того, что он знал, он просто заучил наизусть, не всегда понимая смысл того, что учил. А требовалось с него больше, чем он просто мог осознать. Он был очень образованным, но в своей сфере — в градостроительстве. Он был автором не одной книги в этой области. Руководил группой НТС в Нью-Йорке. А тут нужно было руководить всей организацией в постсоветской России…

В 1987 году произошла «Горбачевская амнистия»: были освобождены все политические заключенные. В 1990-м году исчезла цензура. Горбачев, который остался сторонником «демократического социализма», и сам не знал, в каком состоянии находится страна. Свобода прессы привела к быстрому падению самого режима.

Последние годы своего существования НТС вел против коммунизма информационную войну. С отменой цензуры пропал смысл в любой конспиративной работе. В 1990 году была ликвидирована «последняя белоэмигрантская разведка» — Закрытый сектор НТС.

Финансирование организации резко сокращалось. Начались увольнения. Был продан дом в Париже, принадлежавший НТС. На эти деньги было куплено несколько квартир в Москве. Журнал переехал в Россию.

Уже прошла война в Приднестровье. Вся страна узнала имя генерала Лебедя, прекратившего этот конфликт. Как-то вечером, мы с Робертом сидели в опустевшей редакции и обсуждали новую политическую фигуру. Генерал представлялся интересной, хотя и неоднозначной личностью. Я просто предложил послать Лебедю письмо с материалами нашей организации.

— А на какой адрес?

Я пожал плечами.

— Его можно вычислить…

Что мы и сделали. Запаковали в конверт программную брошюру, приложили письмо на имя генерала, и я надписал адрес: Молдова, Приднестровье, г. Тирасполь, штаб 14-й армии. Генералу А.И. Лебедю. И письмо отправилось в путь.

В суматохе мы вскоре забыли о нем. Но через некоторое время на редакцию пришел ответ! Это был факс на немецком языке, который переслал кто-то из знакомых контакта. Там высказывалась заинтересованность в контакте и творилось, что генерал Лебедь «с интересом пролистал вашу брошюру». Продолжалось общение по факсу, но сотрудник генерала настаивал на общении по-немецки. Дескать, так лучше для конспирации. Я выслал ему свою статью о генерале Лебеде, достаточно критическую. Ответ сотрудника не заставил себя ждать. Вот тут я и увидел всю глубину советского подобострастия. Одну фразу из его ответа я помню до сих пор. Потом мы с друзьями на спор пытались выговорить ее за пьянкой с первого раза. «Надо больше писать об этом кристальной души самородке, посланном Богом многострадальному русскому народу, чье сердце кровоточит болью народных страданий». Надеюсь, что запомнил близко к тексту. Нарочно не придумаешь. А он писал все это на полном серьезе.

Вскоре зашел разговор о его приезде во Франкфурт-на-Майне. Когда ему сообщили о размере суточных, он написал: «За те услуги, которые я могу вам предоставить, я ожидал бы вдвое больше, но дареному коню в зубы не смотрят»… Да уж. Торгуются даже здесь.

Он приехал. Слушал мало, в основном вещал. Да так, что у наших мудрых стариков уши вяли. Ему надавали кучу книг для генерала, но он уже в аэропорту начал их выгружать и засовывать на их место какие-то шоколадки:

— Потом почитаем…

Он прилетал еще пару раз. Один раз его, вместе с напарником, поселили в клубе «Посева». Трезвым он бывал редко, хотя и пытался бросить пить у всех на глазах. А потом, также у всех на глазах, срывался…

Татьяна Александровна Славинская, дама дворянского воспитания, после подошла ко мне и удивленно спросила:

— Ты ведь говорил, что он полковник. А это неправда!

— Почему?!

— Я видела много полковников и прекрасно знаю, какими они бывают.

Я несколько опешил, но через несколько минут догадался, в чем дело.

— Татьяна Александровна, вы ведь знали полковников БЕЛОЙ армии, а этот — из СОВЕТСКОЙ!

Она всплеснула руками:

— Как я раньше-то об этом не подумала!…

Тем временем редакция журнала уже работала в России. Романыч успел пару раз увидеться с представителем генерала. А потом контакт с генералом был перенесен в Москву. С Лебедем виделся Роман Николаевич Редлих. Впечатление от встречи осталось вполне четким: «Человек он неплохой. Но в политике недалекий». Слушать последнего философа русского зарубежья он не очень старался: больше поучал сам.

Во время очередного приезда во Франкфурт его сотрудник, приняв внутрь очередную дозу горячительного, высказался очень просто.

«Мы-то думали, за вами американцы стоят, у вас деньги… А вы меня в своем клубе на ночлег на диванчике устроили! Несерьезно все это».

Все идеологические вопросы были для него малопонятны и малоинтересны.

В Москве дело сложилось просто никак. В итоге генерал Лебедь выгнал своего сотрудника и передал нам деньги на ремонт квартиры, в которой тот жил. Со стороны генерала это был благородный и порядочный жест, поскольку этот «человек от генерала» успевал не только приводить отведенную ему квартиру в совершенно непотребный вид, но и плести интриги против самого генерала. Совки любили сочетать лизоблюдство перед начальством с подлыми интригами против него же. Книги, которые ему передавали для генерала, были просто свалены на полу: он их никому передавать и не собирался.

В итоге Лебедь стал губернатором Красноярского края. Про былое знакомство с НТС он к тому времени забыл. Некоторые советские политолога любили говорить о каком- то финансировании Лебедя со стороны НТС, но у самого НТС денег к тому времени просто не было. Идеология же Лебедя практически не интересовала. Лебедь попытался обновлять то, что мог. Его гибель в катастрофе вертолета многие пытались считать покушением, но тот факт, что Лебедь был одним из немногих погибших, показывает, что это не так. В заранее подстроенных катастрофах обычно погибают все.

В 1994 году Романыч поставил вопрос ребром: или я переезжаю на работу в Россию, или просто ухожу из «системы НТС». Так назывались освобожденные работники. Я сказал, что хотел бы осмотреться на месте. Мне предоставили возможность на месяц поехать в Москву, чтобы ознакомиться с обстановкой и дать скорый ответ. Старики решили, что в России следует назначить освобожденным работникам содержание, из расчета средней российской зарплаты. Тогда это было 150 тыс. рублей. Они не учли, что в России люди жили в своих квартирах. Если квартиру снимать, то сумма эта будет просто смехотворной. Вдобавок, журналу «Посев» уже подобрали нового главного редактора — советского журналиста, который очень суетился вокруг наших стариков. Он помог Ярославу Александровичу узнать правду о его отце, которого гебисты похитили в Берлине в 1954 году. В 1992 году наследники КГБ открыли тайну: оказывается, при нападении и похищении Александра Рудольфовича Трушновича закатали в ковер, чтобы вывезти в Восточную зону, отчего он задохнулся. Труп закопали на территории ГДР.

Раскрытие этого факта журналисту поставили в заслугу, после чего поспешили назначить его главным редактором журнала. Так что мне заочно подобрали начальника. Впрочем, начальников, как и офицеров, не выбирают. Но старики очень спешили…

В Москву переехала Елизавета Романовна Миркович, которая была моей начальницей не один год. Старушка она была боевая и трудностей не боялась. Но разобраться в послесоветском хаосе ей было так же нелегко, как и всем остальным. И этим пользовались.

В начале девяностых я был в Питере, а «мадам», как мы ее называли, — в Москве. Мы пересеклись коротко, во Франкфурте. Я изложил ей то, как я вижу ситуацию, и почему с такими советскими журналистами ничего хорошего не выйдет. Она сказала, что учтет мое мнение, но составит свое в Москве. Больше я Елизавету Романовну не видел.

Москва. 1994 год. Разгар того, что назвали позже «лихими девяностыми». Вроде бы вокруг был знакомый с детства «совок», но все менялось, и не всегда в лучшую сторону.

Я снял на месяц мастерскую у знакомого художника на окраине Москвы. Тогда это еще было недорого. Однажды возвращаюсь с одной из деловых встреч, проезжаю на автобусе мимо кладбища. Смотрю — стоит оцепление из милиционеров с автоматами. Зачем вооруженной милиции охранять кладбище?! Этим вечером хозяин квартиры объяснил мне, что хоронили известного мафиози, милиция опасалась, что на похоронах его конкуренты могут устроить очередную «разборку» с его командой.

Мы сидели на кухне с одним из сотрудников «Посева» и пили водку. Купить вечером бутылку уже не было проблемой, не нужно было бежать к таксистам, которые продавали ее втридорога. Я рассказал собеседнику, что возле рынка услышать по вечерам выстрелы стало обычным делом. Собеседник хмыкнул:

— Ты же не банкир, не мафиози, чего тебе-то опасаться? Бандиты друг дружку убивают, это их дело. Тебя может только шальной пулей задеть, но это случается редко…

Знакомый журналист рассказал, как он писал о наркомафии. Опубликовал несколько статей, однажды возвращается домой вместе с отцом, вдруг на углу останавливается машина. Из окна высовывается человек с автоматом и дает очередь прямо у них над головами, после чего уезжает. Он возвращается домой и отпаивает отца валерьянкой, и тут раздается телефонный звонок. Незнакомый голос спокойно говорит:

— Мы знаем, что ты жив. Мы тебя просто предупредить хотели: не пиши больше о наркомафии!

И повесил трубку.

А страна выживала, как могла. В 1991 году коммунистическая номенклатура просто отказалась от идеологии, в которую и сама не верила, оставив за собой деньги и власть. Кто-нибудь помнит хотя бы одного диссидента во власти или среди олигархов?

Отчасти, вспоминая многих из них, это не кажется однозначно отрицательным фактом. Номенклатура поняла, что капитализм может быть для нее весьма привлекательным… если на руководящие посты поставить своих людей.

В тот приезд я посетил многих и составил впечатление о положении редакции в России. Почти никто из старой гвардии в Россию не переехал. Только Елизавета Романовна, Пушкарев, старик Амосов из Австралии. Когда о переезде в Россию заговорил Андрей Васильев, шеф нашей контрразведки, великолепно разбиравшийся в книжном антиквариате, он просто спросил Пушкарева: какова будет его работа в Москве? Пушкарев пожал плечами: «Ну, можете книгами заниматься…»

Что ему мог ответить последний белогвардейский контрразведчик, всю жизнь отдавший освобождению России от большевиков?! Вопрос был закрыт. Роберт уехал в Данию, к своей жене-датчанке.

Пушкарев пытался избавиться от старых членов НТС, чтобы они не могли составить ему серьезной конкуренции. Роберт уехал в Данию вместе с женой.

Вокруг были новые люди, большинство из них я не знал. Советский журналист, которого старики подобрали на роль главного редактора, вел себя как настоящий начальник среднего советского строительного управления. Он еще не занял должность, но уже начал давать мне задания! Когда к нему приходили люди по делам редакции, он оставлял своей маме наставления: кого угостить обедом, а кому, пониже значимостью, просто подать чай. То, что он писал в нашем журнале, не всегда подошло бы и для заводской многотиражки. Вот такие кадры подобрали старики для работы в Москве.

Когда я увиделся с ним, он сразу же начал отговаривать меня от переезда в Россию.

— На те деньги, что здесь собираются платить освобожденным работникам, не прожить… Тем паче, что вы на немецкий паспорт очереди ждете. Но Евгений Романович велел вам дать ответ на вопрос о переезде довольно быстро.

Пока что этот Советский журналист (он гордился своей былой службой, посему так я его и буду называть) дал мне задание: поехать к человеку, который много лет занимался биографией Ленина, и взять у него интервью. Ему, дескать, сам Ельцин писал. Задание я выполнил, интервью записал на пленку.

Владимир Рыбаков к тому времени уже переехал в Москву вместе с женой и маленьким сыном. Пересечься с ним мне в Москве не удалось, мы только поговорили по телефону. Дел у обоих было достаточно.

Месяц моего пребывания подходил к концу. Советский журналист позвонил мне и сказал, что Евгений Романович требует срочного ответа о моем решении. Ответ я продиктовал журналисту по телефону, а он, в свою очередь, отправил мой ответ по факсу. Это было моей тактической ошибкой: догадываясь, что это за человек, мне не стоило доверять ему это. Я до сих пор не знаю, что он написал в этом факсе! Могу только догадываться, что ничего удобоваримого.

После возвращения во Франкфурт, мне позвонил финансовый директор, и сказал, чтобы я срочно шел в издательство: получать свидетельство об увольнении, ноле чего нужно оформляться на безработицу. Все шло своим чередом, как вдруг утром раздался звонок: звонили с российского радио.

— Что вы можете сказать по поводу кончины в Москве Елизаветы Романовны Миркович?

Мне сразу стало не по себе, и я попросил час отсрочки. Все-таки «мадам» умерла… Через час мне позвонили снова. Я рассказал о покойной то, что знал. И пошел на работу, чтобы узнать подробности.

В «Посеве» меня ждала другая новость. Факс из Москвы, от Советского журналиста.

«Потрудитесь объяснить, как к вам попал текст письма Ельцина к старому больному старику! У вас теперь немецкий паспорт, и вы должны соблюдать журналистскую этику»… И так далее. Потом: «Доктор филологических наук», и подпись.

Хорошо, что я сохранил кассету с записью текста интервью со стариком в Москве. Я просто снял с нее копию и сопроводил письмом: текст мне дал сам старик, что слышно в записи на кассете. И отправил Советскому журналисту. Не удержался и написал на конверте: «Доктору филологических наук». Получив это звание, он козырял им к месту и не к месту. Елизавета Романовна уже смеялась: «В НТС было достаточно профессоров, но они это упоминали лишь там, где это требовалось. А этот старается везде»…

Ответа на свое письмо я от Советского журналиста не получил, равно как и извинений за огульные обвинения.

Зато узнал подробности о кончине Елизаветы Романовны.

Она жила в московской квартире одна. Когда несколько дней Елизавета Романовна не появлялась в редакции и никому не позвонила, все забеспокоились. Люди сбежались к ее квартире: никто не открывал. Рыбаков предложил ломать дверь. Советский журналист, который был заместителем главного редактора, отказался. Сказал, что это будет взлом. Несколько дней Елизавета Романовна оставалась одна. Из Америки прилетел ее сын, квартиру наконец вскрыли. Работал телевизор, на столе стояла чашка кофе. У Елизаветы Романовны был инсульт. Благодаря Советскому журналисту ей несколько дней не могли помочь.

Ее отвезли в обыкновенную забитую больницу. Казалось, что, увидев своего сына, она ненадолго пришла в сознание, но сам сын, при встрече с мной, сомневался в этом. Похоже, она скончалась, не приходя в чувство. Ее похоронили под Москвой, в деревне Остров.

Советский журналист разразился слюнявой статьей, где попытался выставить себя чуть ли не героем. Весь его «героизм» заключался в том, что он три дня не давал ломать дверь в квартиру, где лежала пожилая парализованная женщина.

Его выходки мне надоели. По поводу его огульных обвинений в мой адрес я написал заявление в Суд совести и чести — внутренний суд организации, который должен был разбирать конфликты между членами НТС. Суд разбирал это дело, поставил советскому журналисту на вид и попытался загладить конфликт.

Я разговаривал с Пушкаревым, объясняя, что творит этот журналист. Пушкарев улыбался голливудской улыбкой и ничего не отвечал.

Через некоторое время Советский журналист вывел меня из состава редакции. Он просто устранял с дороги всех, кто мог быть для него опасен. Пушкарев явно сделал на него ставку и утвердил мою отставку.

Романыч понимал, что это никуда не годится, но у него уже не было никакой власти, только авторитет. Старик был умный человек, свою властность он использовал для пользы дела, в которое верил. Пушкарев же хотел, чтобы все, что он делал, принималось. А если факты говорят о другом, тем хуже для фактов.

Я сидел на безработице во Франкфурте-на-Майне, но каждый день приходил в редакцию «Посева». Почти все помещения в здании на Флюршайдевег, 15 сдали немецким фирмам. Все для России…

Кабинет Славинского переместился в здание бывшей типографии, в глубине двора. Помещение было достаточно большим: большой зал, несколько комнат. Типографское оборудование давно уже вывезли. Народу почти не осталось. Мне выделили под кабинет маленькую комнатку, выходящую единственным окном в закрытый садик. Здесь я и стучал на старой машинке «Адлер», которой, как я прочел, пользовался Остап Бендер. Но кроме этой машинки сходства между нами не было. Рядом работали Михаил Викторович Славинский и его жена Татьяна Александровна. Оба были пенсионерами. Татьяна Александровна часто оставляла во дворе орехи для белки, что каждый день забегала во двор. Вскоре нам установили российское телевидение. То-то было радости для стариков, что всю жизнь мечтали попасть в Россию! Возможность каждый день смотреть новости на родном языке. Телевидение тоже менялось, как и вся страна.

В Москве же события развивались по странному сценарию. Владимир Рыбаков жил в Москве не один год. Он вспоминал, как Советский журналист жаловался ему, что денег катастрофически не хватает.

— Я ведь две семьи кормить должен…

Просто он устроил себе ребеночка на стороне, а зарплата оставалась прежней. Советский журналист просто постоянно требовал деньги. И даже предупреждал, что в случае отказа «примет меры». И принял…

Рыбаков жил на квартире, часть из которой купил на свои деньги. Когда ему потребовался водопроводчик, он попросил Советского журналиста помочь. Тот прислал, как он сказал, «своего человека». «Водопроводчик» покопался там, где нужно, все исправил и ушел. Буквально на следующий день к Рыбакову нагрянули с обыском. И направились прямиком к тому месту, где копался «водопроводчик». И «обнаружили» оружие! Причем оружие, совершенно непригодное к использованию: гранату без запала, какие-то запчасти к автомату времен войны… Провокация была налицо.

Зачем Рыбакову могла понадобиться граната без запала и запчасти к старому автомату?!

Но ему пришлось уехать из страны. Чего и добивался Советский журналист.

В НТС начали появляться новые люди. Из провинции. Большинство вступило в организацию во время перестройки. Аресты им уже не угрожали, так что состоять в НТС риска не представляло. Денег у организации было мало. Но даже на этом фоне между «новыми» начались интриги на колхозном уровне. Тираж журнала «Посев» падал с каждым месяцем.

В 1995 году в стране проходили президентские выборы. Вопрос о возвращении коммунистов к власти был не праздным. Мне понравилась народная идея с наклейкой: портрет шефа коммунистов Зюганова с подписью: «Купи еды в последний раз»! Ее клеили на витрины продовольственных магазинов. Коммунисты скрипели зубами, но времена уже были не те…

А что НТС? О нем было слышно довольно мало. Советский журналист требовал от Пушкарева денег, тот не давал.

В один прекрасный день мне позвонил Владимир Бабурин, мой старый знакомый с «Радио «Свобода».

— Мы тут по факсу получили странную листовку. Подписана НТС. «Все голосуйте за генерала Лебедя! России нужна его твердая рука». И портрет генерала.

Я ответил, что ничего о такой листовке не знаю, но что нынче в НТС правая рука не знает, что делает левая.

Подробности этой провокации выяснились позже. Отправитель фальшивки изменил на компьютере исходные данные, но расположение цифр у каждого факса было индивидуальным: изменить его было невозможным. «Новые» пришли к Советскому журналисту и положили ему на стол фальшивую листовку и один из его факсов. Расположение цифр точно совпадало! Фальшивки от имени НТС рассылал именно Советский журналист. Он сам не особенно отпирался: он же денег требовал, а ему не давали…

Лебедь был в бешенстве. Но его контакты с НТС и без того были слабыми, и теперь он порвал их окончательно. Советский журналист ушел, хлопнув дверью, не забыв присвоить себе всю оргтехнику издательства. Все, что я говорил Пушкареву об этом субъекте, нашло подтверждение. Но начальник из Америки не счел нужным ни признать это, ни извиниться.

Появился новый главный редактор. Отставной полудиссидент, как его кто-то назвал. Он приехал во Франкфурт, я посещал его в Питере. Он проходил свидетелем по каким-то политическим делам в семидесятых-восьмидесятых. В НТС вступил в начале девяностых. Он был очень активным: в каждой бочке — затычка. И все время вился вокруг начальства. Первое время мы с ним были в дружеских отношениях.

Началась первая чеченская война. С одной стороны — бандиты-фундаменталисты, с другой — армия, все еще остававшаяся советской. России был брошен вызов с двух сторон: сепаратисты-фундаменталисты, готовые разорвать страну и построить бандитское государство, и советское армейское начальство, воюющее по образцам Второй мировой, не считаясь с солдатскими жизнями и жизнью мирного населения.

Один из членов НТС пошел на войну добровольцем, о чем опубликовал статью в «Посеве». Однако опубликовать ее он смог лишь тогда, когда я добрался до его рукописи. Полудиссидент блокировал публикацию сколько мог.

Один из номеров «Посева» вышел с фотографией на обложке: оборванные раненые солдаты в Чечне хлебают кашу из котелка. Подпись гласила: «Не пора ли вернуть их домой?» Меня это более чем покоробило. Русский патриотический журнал, стоящий на позициях пораженчества?! Все выяснилось позже.

Полудиссидент стремился выплеснуть на страницы журнала все свое либеральное брюзжание, зачастую переходящее в русофобство. Старики из разных стран возмущались, высылали письма с критикой, отказывались от подписки. Все они игнорировались и «клались под сукно».

В конце девяностых во Франкфурте прошел очередной съезд НТС. Съехались все, в том числе «новые», спешно набранные из провинции, и Полудиссидент. Они долго заседали в помещении бывшей типографии. Все пытались о чем-то договориться. Как-то вечером я зашел в издательство, совет только что кончился. «Новые» выбегали из здания типографии. Злые.

Оказывается, Пушкарев поднял вопрос о доверии ему. В знак протеста «новые» проголосовали пустыми бюллетенями. А Пушкарев их просто счел недействительными. Получалось, что большинство ему доверяет!

После совета состоялась вечеринка, где были совершенно посторонние люди. «Новые» к тому времени уже сильно набрались и решили устроить потасовку с Полудиссидентом. Я их разнимал. После этого меня дразнили: я выполнил роль войск ООН. Предлагали даже подарить мне голубую каску…

Как-то, разбирая в «Посеве» старые бумаги, я наткнулся на коробку с копиями документов на немецком языке. Это были копии отчетов опросов, которые проводили с выезжающими из страны. Эти отчеты составляли для швейцарской разведки. Контакт обеспечивал Бруцерер, который был швейцарским подданным и офицером швейцарской армии. Я сказал Татьяне Александровне, что негоже секретные документы хранить без присмотра. Она спохватилась и смолола документы в шредере.

Работал ли НТС на какую-нибудь разведку, как это десятилетиями утверждал КГБ?

Не сказал бы. Организации, которые были созданы разведками и работали на какую-нибудь страну, давно канули в небытие и забвение.

Бал ли НТС связан с какой-либо разведкой? Он не мог не быть связан с разведками, работая на чужой территории. Белая армия ушла из Крыма в 1920 году, из Приморья — в 1922-м. Своей территории у белых не было. Допустить, что какая-либо страна позволит эмигрантской организации работать со своей территории без дозволения своей разведки — утопия. Этого бы не позволил никто.

НТС возник в 1930 году в Югославии. Королевская Югославия признала СССР позже всех, в 1940-м году. Югославский король. Александр прекрасно говорил по-русски и симпатизировал белым, многие из которых нашли прибежище в Югославии.

Борис Степанович Брюно, проживавший в тридцатых в Югославии, рассказывал, как югославская разведка готовила к заброске в СССР группу НТС. Их должны были забросить с помощью планеров.

Другой пограничной с Советской Россией страной была Польша. Длительные договоренности с поляками позволяли перебрасывать людей через границу. В польском Генштабе служили офицеры, вышедшие из российских кадетских корпусов и юнкерских училищ. Контакт с польской разведкой позволил перебрасывать людей в Россию и во время Второй мировой, когда Польша была оккупирована Германией.

Через румынскую разведку члены НТС перебрасывались через границу СССР с этой страной.

Маньчжурия, оккупированная Японией, также граничила с СССР. Неудивительно, что японцы заинтересовались возможностями НТС. Договоренности были о том, что НТС делал для японцев анализ советской прессы. Анализ советских газет производился в Германии, на вилле под Берлином, которая носила код «Льдина». Этот эпизод довольно подробно описал Прянишников в своей книге «Новопоколенцы».

Во время гражданской войны в Испании НТС поддерживал Франко. В это время французское правительство «Народного фронта» решило оказать помощь республиканской Испании. Через Пиренеи должен был отправиться эшелон с оружием, из парижского аэропорта Орли должны были вылететь шесть военных самолетов. НТС вошел в контакт с разведкой фашистской Италии. Итальянцы доставили бомбы. Члены НТС осуществили подрыв самолетов и взрыв туннеля в Пиренеях, по которому должен был пройти эшелон. Поставка оружия коммунистам была сорвана. Никто не погиб.

В Германии дела обстояли сложнее. Обстоятельства переговоров НТС с представителями германского Генштаба описаны довольно подробно. Результат их сводился к тому, что абвер поддерживал НТС, в то время как гестапо проводило аресты и расстрелы членов НТС на оккупированных территориях. НТС имел связи с Власовым, куратором которого более года был Клаус Шенк фон Штауффенберг. Тот самый, который в 1944 году подложит бомбу под стол Гитлеру. Не случайно это почти совпало с арестом всего руководства НТС. Можно ли говорить, что Штауффенберг был связан с НТС? Не напрямую. Штауффенберг делал серьезную ставку на Власова.

Одним из обвинений гестапо против НТС была как раз инфильтрация руководства Власовской армии. Спасло же энтэсовцев как раз заступничество самого генерала: немцы хватались за соломинку.

Во время войны один из руководителей НТС, Эмиль Вюршер, имел контакты с еврейским гетто в Варшаве. Сам Вюрглер был убит агентами гестапо в Варшаве, гетто было уничтожено, и тайну его контакта уже никто не узнает.

После войны НТС был в подвешенном состоянии. У белых не только не было своей территории: Запад поначалу был союзником Сталина. В журнале «Посев» первых послевоенных лет постоянно встречаются черные пятна: это строки, вымаранные американской военной цензурой. Значит, было что-то против Сталина.

Но в 1946 году началась холодная война. Вскоре после ее начала финансирование НТС взяли на себя американцы. Сотрудничество это было многолетним и трудным. В начале пятидесятых члены НТС забрасывались в СССР с американских самолетов. В читальном зале ФСБ на Кузнецком мосту я имел возможность прочесть дела членов НТС Макова, Ремиги, Лахно и Горбунова. Все они были захвачены на советской территории и расстреляны. Из материалов допросов не видно, почему агенты КГБ ждали парашютистов именно в этом месте. Судя но всему, это было дело рук Блэйка — английского шпиона, перешедшего на сторону КГБ. Он выдал десятки западных агентов в Восточной Европе. В документальном фильме, показанном по российскому телевидению, старый шпион Блэйк сам признался, что выдал сталинскому СССР 400 шпионов западных спецслужб. Но, дескать, «никто из них не был расстрелян»! У этого благообразного старичка руки по локоть в крови. Но врать гебисты умели всегда, даже когда наглость этой лжи была очевидна всем.

Тогда НТС прекратил заброску своих агентов с помощью американцев. Позже прекратилась и заброска листовок с помощью воздушных шаров. Они долетали из Европы до Южной Кореи, сбрасывая листовки на территории от Мурманска до Владивостока.

Появилась возможность передавать антисоветскую литературу через советских моряков. Советские власти начали разрешать поездки в СССР западных туристов. Возникла возможность провозить в страну литературу и вывозить рукописи книг, которые не могли издаваться в Советском Союзе.

В начале шестидесятых Кеннеди урезал все фонды для финансирования подобной работы. НТС пришлось сократить «систему», как называли освобожденных работников. Но организация уцелела. Позже американцы и вовсе потребовали, чтобы НТС предоставил им имена и все личные данные своих людей в России. Исполнительное бюро собралось на совещание, после которого единогласно решило: отказать. Никаких данных о своих контактах в СССР НТС американцам, или кому-либо еще сообщать не будет. Связными от американцев были люди из числа русских эмигрантов. После такого ответа они долго жали руки представителям НТС: такая принципиальность могла вызвать только уважение. Американские власти снова урезали финансирование. Но организация уцелела. Историю эту со слов Романыча пересказал Роберт.

НТС никогда не обладал военной информацией: он ее просто не собирал. Это часто разочаровывало и раздражало различные разведки, с которыми приходилось иметь дело. Можно ли было обойтись без контактов с разведслужбами? Можно. В том случае, если бы НТС просто прекратил свою работу и отказался бы от поставленной цели: освобождения России от большевизма. Когда кто-либо говорит, что политическая организация могла проводить работу в Советском Союзе без контакта с разведками, он просто врет.

В семидесятых годах XX века НТС сотрудничал также с разведкой Норвегии, откуда организация проводила поездки своих курьеров в СССР и занималась работой с советскими моряками.

Это был вопрос сложной политической игры и дипломатии. У каждой из стран были свои политические интересы в России, которые далеко не всегда совпадали с интересами российской патриотической организации. При всем ее антикоммунизме.

Во время работы в «Закрытом секторе» меня удивило, что в отчетах об операциях нельзя было называть ни настоящие улицы, ни имена людей, ни настоящие названия населенных пунктов. Все это кодировалось. А коды писались на отдельном листке.

НТС не передавал своих контактов посторонним силам. Если те, кто финансировал организацию, требовали отчетов, они их получали. Но без основных данных: кто это и где именно проживает. На основании этих отчетов никого завербовать было невозможно. Иностранные силы периодически пытались узнать больше, но всегда получали отказ. Единственное, что НТС мог предоставить в неограниченном количестве, это анализ политической обстановки в стране.

Предательство Блэйка слишком дорого обошлось, чтобы кому-либо можно было доверять без оговорок.

В девяностых годах «Радио «Свобода» в Мюнхене собирались закрывать. Эта радиостанция первоначально называлась «Освобождение» и финансировалась напрямую ЦРУ. Потом ее финансирование взял на себя конгресс США.

Долгие годы станция вещала на страны Восточной Европы. Там работали многие члены НТС, писал для нее передачи и я. Попасть в штат «Свободы» было для многих несказанной удачей. Зарплата в разы выше средней, неплохие дома. Многие немало преуспели. Конечно, там где деньги, там не переводились интриги…

В девяностых я навестил одного из своих старых знакомых, который долгие годы работал на «Свободе». Он рассказал о настроениях, царивших на этой радиостанции в конце «холодной войны».

— Представь: красивая жизнь, известность, деньги… И вдруг неожиданная новость — станция закрывается! Почти все оказываются безработными. Настроения просто суицидальные…

В НТС было иначе. Деньги были минимальными. Союз был связан с разными странами, но не ради денег — ради работы. Когда я был уволен, то удивился: немецкое пособие по безработице было больше, чем моя зарплата в «Посеве»!

Может быть, высшее руководство жило шикарно, а рядовые работники нищенствовали? Да нет. Все знали друг друга, подобные вещи не скроешь.

Все жили очень скромно. Кроме тех, кто устраивался в экономике западных стран. На нашем жаргоне это называлось «уйти в экономику». Но они принимали участие в работе НТС лишь в свободное от основной деятельности время.

Многие, кто обвиняли НТС в работе на западные разведки, а то и на КГБ, не очень стесняли себя в подборе доказательств. Кроме откровенных врагов было немало тех, кто просто видел в НТС конкурента. Метод старый, подлый и простой: опорочить другою, чтобы получить деньги самому. Но тем, кто делал это, кроме денег и славы, ничего не было нужно. Это становилось известно довольно быстро.

Но и сегодня многим просто неймется: навешать на НТС всех собак, чтобы самим выглядеть героями. Но на фоне всей многолетней истории НТС подобные «герои» выглядят просто карикатурно.

В начале XX века большевики не стеснялись в выборе средств на разрушение России. Захватив страну, они постоянно обвиняли тех, кто пытался ее освободить, в «предательстве». Может быть, немецкое пособие по безработице и было конечной платой «предателям советской родины»? Или наградой за ее освобождение.

После скандала с «новыми» Пушкарев мне предложил пост заместителя главного редактора «Посева». При условии, что я перееду в Москву. Моя квартира во Франкфурте пока оставалась за мной: я должен был на месте решить, останусь я в столице России или нет. Я выехал в столицу осенью 1997 года.

Все было очень неясно. Организации принадлежало две квартиры на одной лестничной площадке. На Петровке, 26. Длинный двор, одним концом выходящий на Петровку, вторым — на Неглинную. Сегодня квартиры в этом доме стоят немало, но в начале девяностых они стоили относительно недорого. Это были деньги, вырученные от продажи дома в Париже, знаменитого здания на улице Бломе.

Логичным было бы предложить заместителю главного редактора жить в квартире на одной площадке с издательством, но новый директор «Посева» решил иначе.

Это был Юрий Константинович Амосов, старый член организации из Австралии. Старик он был неплохой, но мнил себя финансовым гением. Из-за его финансовых авантюр скандалов еще в Австралии было немало. Впоследствии он попытается вкладывать деньги организации в странные финансовые дела. В результате его снимут с поста директора издательства, а НТС погорит не на одну тысячу долларов. Все это будет отображено в печати НТС.

Квартиру напротив он поначалу сдал посторонним людям. Вероятно, считая, что, получая от них копейки, он зарабатывает для организации деньги. А меня поселили в одной из комнатушек прямо в издательстве. Комнатушка была забавная: с жестяным потолком. Дом был старый, и крыс в нем было немало. Ночами они имели обыкновение бегать в своих норах, которые были как раз над потолком. Гром ночью поднимался чудовищный.

По договоренности с Пушкаревым, мне в год полагалось две поездки во Франкфурт. После одной из них я решил переехать в Москву. Тем более, что квартира во Франкфурте обходилась моей матери очень дорого. Освобождать квартиру нужно было срочно. Когда я сказал Амосову, что должен срочно лететь во Франкфурт, он ответил, что у издательства денег на оплату моей поездки нет. Меня это поставило в очень неудобное положение. Все вещи из моей квартиры нужно было вывезти. Пришлось по телефону договариваться с друзьями, чтобы они перевезли вещи в подвал издательства «Посев» во Франкфурте. Они это сделали, но в это время во франкфуртском «Посеве» постоянно бывали посторонние люди. Как результат, я недосчитался очень многих вещей. Пропала моя ювелирная мастерская, коллекция бумажных денег времен Гражданской войны, коллекция монет и многое другое. Трудно обокрасть того, у кого почти ничего пет, но здесь и это удалось. Ювелирную мастерскую я собирал 17 лет по разным странам.

Полудиссидент регулярно приезжал из Питера, делать очередной помер. Поначалу мы писали комментарии вместе, но вскоре конфликты стали просто нестерпимыми. Полудиссидент пытался навязывать свои либеральные, прозападные, а то и просто русофобские мысли. Подписывать такое было для меня просто позорно. Я решил, что комментариев с ним на пару я писать больше не буду. Его пристрастие к спиртному росло в геометрической прогрессии.

Когда он приезжал во Франкфурт, он тоже не просыхал. Иногда, когда мы сидели в нашем любимом греческом кабаке, он мог уснуть прямо посередине разговора. Прямо за столом. И разбудить его было невозможно. Кабак закрывается, пора уходить, но его было не поднять из-за стола. Он во сне отбивался руками и ногами, и продолжал спать. По комплекции он напоминал платяной шкаф, так что справиться с ним было непросто.

В России, когда Пушкарев назначил его главным редактором, его выходки участились.

Ладно, если бы они ограничивались территорией редакции. Но он выплескивал свой полупьяный бред на страницы нашего журнала.

В 1999 году прошло вторжение чеченских сепаратистов в Дагестан. Атаку отбили российские войска. За этим последовали взрывы жилых домов в Москве. Это была месть террористов за неудачу.

Но Полудиссидент и его единомышленники считали иначе. В «Посеве» появились комментарии, где утверждалось, что взрывы провели российские спецслужбы, чтобы получить обоснование для нового вторжения в Чечню. Фактов для подтверждения этой теории было мало. Но авторы подобных статей опирались на прессу, принадлежащую известному олигарху Березовскому. Он и был автором этой теории заговора.

Я был возмущен, как и многие другие. Но подобные возмущения Полудиссидент на страницы журнала не допускал. Его основным аргументом было: «Меня поддерживает Борис Сергеевич!»

Неужели все люди, пришедшие в НТС, были такими?! Нет.

Были очень приличные и толковые люди. Многие из них остались моими друзьями. Но большинство из приличных людей, наткнувшись на Полудиссидента или самого Пушкарева, уходили куда подальше.

Пока я жил в редакции «Посева», в НТС пришло немало молодежи. Как сказал один из моих друзей:

— Как и князь Владимир, ты войдешь в историю своими пирами. Они грандиозны…

За долгие годы проживания без хозяйки я научился готовить. Помог и Закрытый сектор: из его служащих готовить умели многие. И делились рецептами и навыками.

Однажды, я приготовил в Москве гуся в коньяке. Птица медленно тушится в духовке, жир периодически сливается, а коньяк подливается. Мясо получается нежирным и ароматным. Оценили все приглашенные.

Среди многих замечательных ребят появился и Плешивый. Он был младше меня, но быстро полысел. Он был историком, издал в «Посеве» исторический альманах. Я его сам вдохновил вступить в НТС. О чем потом пожалел.

Его любовь к интригам сразу же показалась мне странной. Потом я познакомился с его студентами. Один из них рассказал, как Плешивый предлагал ему доносить на коллег по институту. Но позже его натура проявилась иначе.

Он сделал карьеру в НТС довольно быстро, и скоро уже был членом Совета организации. Он был покладист и угодлив, а именно это ценил в людях Пушкарев.

Другим «ценным кадром» был Комсомолец. Он приезжал еще во Франкфурт. С гордостью называл себя католиком. Рассказывал, как он сделал карьеру по комсомольской линии. Был кандидатом в ЦК ВЛКСМ. Прямо оттуда ушел в НТС: времена изменились. Он принял православие и стал истово верующим. Как-то мы с друзьями пили пиво во Франкфурте. Комсомолец серьезно сказал, что в этот час он должен молиться, вышел в соседнюю комнату и стал молиться перед иконами. Все опешили: все были верующие, но молиться во время пьянки! Все это казалось бы мелочью, если бы не показывало уровня данных людей.

В Москве обстановка накалялась.

Из разных стран ниш письма протеста от стариков, возмущенных тем, во что превратился наш журнал. Пушкарев эти письма замалчивал от остальных членов НТС. Вероятно, он считал, что таким образом он может скрыть явный кризис в организации. Да и была ли организация? На одном из советов Пушкарев огласил список людей, которые когда-то вступали в НТС, а потом просто забыли об этом. Они не платили членские взносы и даже не отвечали на письма. О какой деятельности можно было говорить?! Я сказал, что этим людям нужно послать письмо с уведомлением, и если они не ответят, то просто выбывают из НТС.

Пушкарев ответил, что «пусть все идет как идет». Эти «мертвые души» были ему выгодны: они ничего не делали, но создавали пустой объем, который годился для показной отчетности.

Я три раза поднимал вопрос о линии журнала и главном редакторе. Два раза Пушкарев просто заминал его. В третий раз дело было на совете 2000 года. Я подготовил документы: отзывы стариков — ветеранов НТС о журнале. Перед советом встретился с людьми, которые, казалось бы, должны меня поддержать.

Первым был Валерий. Он несколько лет отсидел за НТС в лагере. Мы были с ним знакомы еще во время «холодной войны». Я поддерживал с ним телефонную связь в середине восьмидесятых.

Но он ответил на мои слова довольно вяло.

— Пусть все идет как идет… Какая разница, что печатается в «Посеве», если его никто не читает?

Последний аргумент был настолько глупым и наглым, что я оторопел.

Все выяснилось позже. Я говорил с Гарри Полем, немецким директором «Посева» во Франкфурте. Еще в пятидесятых годах его арестовали в ГДР, за НТСовскую литературу. Несколько лет провел в лагерях, в Воркуте.

Гарри сообщил мне, что Валера унаследовал квартиру в центре Москвы. Ему были нужны деньги на ее ремонт. Гарри сказал, что даст деньги, если часть квартиры после этого будет законно принадлежать НТС. Валера отказался и обратился к Пушкареву. Тот дал деньги без подобных условий. Он вообще любил покупать себе сторонников. С аренды этой квартиры Валерий живет до сих пор. Реальный доход, при чем тут политика?

Поэт Евгений Евтушенко написал еще до моего рождения:

Ученый, сверстник Галилея,

был Галилея не глупее.

Он знал, что вертится земля,

но у него была семья.

Сам поэт потом много раз шел на компромиссы с советской властью. Но написал правильно.

Валерий как раз женился. Деньги были ему нужнее, чем принципиальность. А тут — квартира в центре Москвы…

Потом я поговорил с Комсомольцем. Он просто заявил, что Полудиссидент платит ему гонорары, а это для него важнее всего. Гонорары тогда, правда, были копеечными, но Комсомолец дороже и не стоил.

Плешивый вместе со мной подписал требование поставить вопрос о главном редакторе на тайное голосование. Только у него все время бегали глаза.

Когда собрался совет, я раздал всем листки с объяснением ситуации и выдержками из журнала, отзывы ветеранов НТС из разных стран. В конце стояло требование поставить вопрос о главном редакторе на тайное голосование.

Пушкарев был в бешенстве. Как председатель совета, он заявил, что это ультиматум, а их он не принимает. Потом он скажет мне, что я просто хочу сесть на место Полудиссидента. Вероятно, тот ему так объяснил.

Битый час совет не мог сдвинуться с места. Пушкарев не давал провести закрытого голосования, я не отступал. Вдруг Комсомолец предложил:

— Давайте мы открытым голосованием решим вопрос о закрытом голосовании?

По своей наивности я согласился: все это уж очень надоело.

Полудиссидент довольно улыбался. Наверняка этот ход он заранее обговорил с Комсомольцем. Большинство членов совета находились в прямой финансовой зависимости от Пушкарева, исход открытого голосования был предрешен. Большинство, включая Валеру, Комсомольца и Плешивого, подняли руки: не ставить вопрос на закрытое голосование. После совета я подошел к Плешивому и спросил:

— Ты же сам подписал заявление о необходимости закрытого голосования по главному редактору. Почему ты проголосовал за то, чтобы его не ставить?!

Он дрожащим голосом ответил:

— Чтобы меня не уволили…

На совете, в присутствии всех, я спросил Пушкарева:

— Неужели вы, как Людовик Четырнадцатый, хотите сказать: «НТС — это я»?!

Пушкарев просто ответил:

— Ну, более-менее это так…

Я спросил снова:

— А когда вы приватизировали НТС? Что-то я таких договоров не помню…

Пушкарев обозлился.

— Ну, на таком уровне я не разговариваю…

И отвечать ничего не стал.

В 1981 году я давал присягу служить России в рядах НТС. Но присяги служить лично Пушкареву я не давал. Никаких резолюций о приватизации НТС им лично не было. Все это могло выглядеть просто выпадом, если бы Пушкарев не вел себя как полноценный хозяин организации.

Наследующий день Пушкарев уволил меня. Еще оскалился в своей голливудской улыбке:

— Давайте расставаться!

Я сказал ему, что отвечать ему придется перед стариками, на чье мнение он наплевал.

Пушкарев еще раз повторил, что я хотел просто сесть на место Полудиссидента.

— Это же очевидно…

Другими аргументами он себя не утруждал.

Поначалу я далеко уйти не мог: я жил в квартире на той же лестничной площадке. В ночь после совета у меня прихватило сердце, чего раньше никогда не было. Позже я узнаю из кардиограммы, что у меня был сердечный приступ.

В газете «За Россию» появилась заметка о совете, где было написано, что отзывы стариков о журнале есть «отзывы пожилых людей, оторванных от действительности». Сами отзывы не приводились.

Люди, которых я считал своими, для работы с которыми я вернулся в Россию, оказались ТАКИМИ.

Поначалу я продолжал жить в квартире напротив редакции. Мои друзья, многие из которых вступили в организацию, продолжали собираться. Одна из них сказала:

— Если ты уйдешь отсюда, то здесь ничего не будет. Кто придет общаться с теми людьми, что остались?!

Вскоре на одну из вечеринок пришел московский историк. Я заметил, что он отказывался общаться с Плешивым, который тоже присутствовал. Плешивый чувствовал себя неуютно: он пугливо озирался на Историка и постарался поскорее уйти.

Я удивился, но скоро все выяснилось. Я просто пришел к Историку в гости, и он рассказал мне предысторию.

Оказывается, в начале девяностых годов в Москве собралась группа историков, желающая выпустить альманах, посвященный Белому движению. Возглавлял эту групп историк, входил в нее и Плешивый. Пользуясь отъездом историка, он отнес материалы альманаха в издательство «Посев» и выдал себя за учредителя журнала. Альманах вышел в издательстве, что вызвало возмущение прочих членов группы. Письмо, где были изложены все обстоятельства дела, было отправлено руководству НТС, в Москве и во Франкфурте. Ответа не последовало.

Именно такой сорт' продажных людей устраивал Пушкарева.

Вскоре Пушкарев потребовал, чтобы я съехал с казенной квартиры. Куда мне было деваться? Во Франкфурте у меня уже не было ничего. Слава Богу, мой старый друг, русский немец Август Шульц, приютил меня у себя: он сам снимал комнату неподалеку, на Покровке.

В 1991 году Август служил на Крайнем Севере, на острове Врангеля. Во время путча в Москве он поднял на острове трехцветный флаг. Местное начальство обрадовалось и решило на него донести. Но путч провалился. И эти самые доносчики со слезами уговаривали его пожалеть их! Но это было уже давно…

Поначалу я жил у него, на Покровке, потом снял другую комнату, в той же квартире. Моя старая знакомая предложила мне работу. В кинобизнесе. В фирме «Моствидео», которая занималась выпуском фильмов на видеокассетах.

Я стал редактором-переводчиком в отделе рекламы. Работа мне нравилась. Я перевел шесть фильмов, включая «Заводной апельсин» Стэнли Кубрика. Написал кучу аннотаций и рецензий. Фирма была дистрибьютором «Уорнер Бразерс» в Голливуде. Я ближе познакомился с работой «фабрики грез».

Меня поразило одно высказывание нового сотрудника:

— Я начинал как комсомольский руководитель. А потом врос в рынок…

Рынок в России действительно складывался особый.

Официальная зарплата в фирме была небольшой. На нее я едва мог бы комнату снимать. Но в течение рабочего дня нас предупреждали:

— Оставайтесь на местах, скоро принесут ОСНОВНУЮ ЗАРПЛАТУ!

По кабинетам ходил человек с мешком, полным денег. Он и раздавал основную зарплату, без расписок.

На эти деньги можно было жить, и неплохо. По тем временам. Зарплата в «Посеве» казалась мне уже смешной.

Но все кончилось очень быстро. Фирма «Моствидео» принадлежала концерну «Киномост» известного олигарха Гусинского. После «спора хозяйствующих субъектов» ее ликвидировали, а всех сотрудников уволили. Мне нужно было срочно искать другую работу. Поначалу это была фирма, которая занималась компьютерными играми. Я перевел несколько. Но в ней все работали без оформления. Обещали одну сумму, платили меньшую. А когда я перевел достаточно, они вдруг заявили, что их качество перевода не устраивает.

Потом знакомые предложили мне работать журналистом на интернет-сайте. Работа была интересной, но, опять-таки, никто не был оформлен официально. В один прекрасный день хозяин сайта просто исчез, оставив нас всех без денег.

Но в Москве знакомства решают все.

Мне сообщили, что в газету «Россия» требуется специалист по международной политике. Я был рад. Газеты была странная: все вперемешку. Скоро я уже делал два раздела: исторический и международный. Они были резко антикоммунистическими. В этой же редакции сидел старый коммунист, который писал статьи по образцу советских пропагандистских изданий семидесятых годов прошлого века.

Постсоветская шизофрения. Но я мог публиковать все материалы НТС. И тираж был несравним с тиражом «Посева».

Жилье я продолжал снимать. Пока эго было приемлемо.

Два раза меня милиция забирала: просроченная регистрация в городе Москве. Феодальная система прописки сохранилась. Мне пришлось в сорок лет получать военный билет: хотя я никогда не служил в армии, оформить прописку без военного билета было нельзя. Нагом еще собирать кучу справок. А когда работать?!

Но даже когда меня милиционеры забирали в отделение, я принципиально не давал взятки. Хотя именно на это они напрашивались. Я сидел в отделении несколько часов, платил штраф в 30 рублей и шел своей дорогой.

Срок действия моего немецкого паспорта кончался: его нужно было продлевать. Но сделать это можно было только в Германии. Я попросил отпуск для поездки во Франкфурт, но главный редактор отказал: газету нужно было делать. Для него это было важнее. Вскоре ситуация в газете начала накаляться. Потом я узнал, что хозяева газеты были недовольны убыточностью издания. Все печатные издания в России, несмотря на отсутствие цензуры, становились убыточными. Интернет и телевидение отнимали читателей у газет и журналов.

В это время проявился хозяин интернет-сайта «Интеллигент.ру», в котором я когда-то работал. Тот самый, что бросил всю команду пару лет назад. Но у меня к тому времени выбора не было: я уволился из газеты и перешел на сайт снова. Тем более, что газету вскоре закроют…

Не стоило доверять тому, кто однажды уже обманул всех.

Работа на сайте поначалу казалась интересной. Но здоровье начало подводить…

В феврале 2006-го был микроинсульт. Из Берлина прилетела мать и вызвала врача. Меня отвезли в больницу. Правая половина тела была парализована. Именно тогда вышло первое издание книги «Холодная гражданская война».

На работе за два месяца ни копейки не заплатили. Хозяин квартиры в хрущевской пятиэтажке, которую я снимал, потребовал за нее пятьсот баксов. Аренда в Москве взлетала в небеса. Работать после инсульта я не мог. Решил уехать к матери в Берлин. Сначала жил на даче у ее редактора, потом уехал в Питер, на дачу к родным. Загранпаспорт ждал с апреля по август 2006 года. Решил, что если когда-нибудь вернусь в Россию, то только если будет своя квартира в Питере.

И что же мне дали 9 лет, проведенных в постсоветской России? Прежде всего, понимание того, что происходит в стране. Просто и быстро перехода от коммунистического режима к нормальной жизни не происходит. Попытка построения коммунистической утопии принесла России десятки миллионов жертв и разорение. Возвращение к нормальной жизни займет еще не одно десятилетие.

Посткоммунизм принес быстрое обогащение людям, которые не имели никакого представления об ответственности за нечаянное богатство. Один из клубов Москвы гордился тем, что в нем стоял унитаз из чистого золота. Наверное, этот золотой унитаз и есть символ этой эпохи.

А что НТС? Алкоголизм Полудиссидента достиг своего апогея. Он спился и умер от цирроза печени, которая просто развалилась. Бог ему судья.

Журнал «Посев» как-то существует. Группа людей еще называет себя НТС. Деятельность их эфемерна. Что-то вроде колхозной самодеятельности. Многие просто присматриваются к остаткам недвижимости организации. Другие пытаются сделать себе имя на том, за что десятки людей отдали свои жизни.

Не для того НТС десятилетиями держался между всех фронтов. Не для того десятки людей сидели по тюрьмам и лагерям.

История расставит все по своим местам. Но мы сделали для освобождения своей страны все, что могли.