В бою антракта не бывает

1

Самара, три года спустя

Вот и долгожданный звонок в дверь. На ходу поправив локон еще влажных после душа волос, Ирина открыла дверь.

В тот вечер она была одна. Игорь никогда не опаздывал, иногда поджидал Ирину, если она задерживалась, в сквере напротив дома.

Улыбка сошла с лица Ирины, когда она увидела перед собой высокого мужчину лет сорока пяти. На его костистом лице витала доброжелательная, извиняющаяся за неуместный визит улыбка; глаза лишь наполовину изучающие, наполовину равнодушные.

Дамир Гурари словно сбросил маску, его лицо приобрело откровенную брезгливость – к книжным полкам, к немодной дешевой мебели, к самой хозяйке, наконец.

– Я не пойму одного, – начал он красивым, хорошо поставленным голосом адвоката, стоя на границе зала и спальни. Кровать-полуторка словно приобрела качества допотопного и раздолбанного грузовика, на котором намеревались увезти его сына. Дамир, едва взглянув в «кузов», убранный полосатым покрывалом, то ли машинально, то ли демонстративно отошел. – Не пойму, что Игорю вообще тут нравится. Включая тебя. Может, ты ответишь мне?

Хозяйка молчала, теребя в руках пояс халата. Изредка она бросала короткий взгляд на известного адвоката.

– Да, разруха толкает на сумасшедшие поступки. Мой сын заразился, едва окунувшись в эту, с позволения сказать, атмосферу. Теперь к главному, моя дорогая.

Адвокат закончил хождение из угла в угол, остановился в центре комнаты и продолжил:

– Я не верю, что Игорь по собственной инициативе решил оформить ваши с ним отношения – ему бы и в голову такое не пришло. Вся инициатива пошла от тебя. Таким вот старым и проверенным способом ты хочешь сбежать от разрухи? Ничего не выйдет, милая. Если у Игоря своих мозгов маловато, за него подумают его родители. Они не допустят даже пустяковой связи с такой дамой, как ты. И мне урок: в четырнадцать лет мальчик думает, насколько глуп его отец, а когда становится совершеннолетним, понимает, что за четыре года отец кое-чему научился. Ваша связь длится несколько месяцев, а я только сейчас понял, что сын давно стал взрослым.

– Я не знаю, что сказал вам Игорь.

Адвокат усмехнулся в очередной раз. Для него Ирина, одетая в короткий, легкомысленный халат-кимоно, была обычной девчонкой, особенно сейчас: с влажными волосами, без макияжа, отчего лицо ее казалось юным и беззащитным.

– Вы прибыли в наш город налегке, совершив бессмысленное турне по городам Поволжья – Волгоград, Саратов, Самара, наконец. И нигде не снискали славы. – Дамир принял официальный тон. – Вы прибыли, как в советские времена, с пачкой книг под мышкой и парой чемоданов в руках. Нет, простите, я забыл чехол малокалиберной винтовкой и саму винтовку. Если у себя на родине вы блеснули в биатлоне, то в Самаре вам ничего не светит. Здесь правят бал другие законы и другие люди. Вот откуда вы прибыли, туда и возвращайтесь: в Сибири вам самое место. Я никому не позволю склонять мое имя. Посредством сына – тем более.

Видимо, Гурари вполне насладился игрой лицевых мышц девушки и продолжил:

– Вот что, Ирина Владимировна, на выбор у вас два варианта, один из них мне видится не таким уж плохим. Лично я советую не затягивать: увязывайте свои книжки, пакуйте чемоданы, снимайте с предохранителя винтовку и отправляйтесь отстреливать «пушных зверьков» типа моего сына в свой родной город. Если вы задолжали за эту квартиру хозяйке, я согласен заплатить. Это вам для скорости. – Адвокат бросил на стол тонкую пачку долларов. – Если вы передумаете, все равно уедете – чуть позже. Но уже под другую музыку. Не ошибитесь в выборе и уезжайте под «Прощание славянки».

Ирина опустилась на стул. В голове пронеслось: «Приземленная реальность. Так вот ты какая». Потом она решительно поднялась и сказала самой себе, что ничего страшного не произошло, все это не ново, в какой-то степени уже стало традиционным, а традиционное не может быть новаторским.

«Маленько не к месту», – уже провинциально подумала она. И эта мысль для нее стала откровенно освобождающей. Она разом заплатила долги – большому городу, отцу-адвокату и его сыну. Отдала долг улицам, которые принимали провинциалку с чувством превосходства, словно были персидскими коврами, а не заплеванным асфальтом.

Взгляд Ирины зацепился за зеленоватые купюры. Она разложила на столе долларовый пасьянс, заодно решая денежный вопрос со школой. «Прощание славянки». Она ловит на себе насмешливые взгляды, подписывая бумаги в бухгалтерии районо, библиотеке (не пришло ли на ум упаковать вместе со своими книгами и библиотечное чтиво?), ждет, когда в руки сунут тысячу с небольшим в рублевом эквиваленте? Ну уж нет!

Так, это взяла, это взяла. Оставить бы обиду. Все же выгоняют ее, как наблудившую сучку.

Обгадилась, подытожила Ирина этот промежуток времени и давая определение всем: себе, Игорю, Дамиру, учителям, сменившим, словно специально для нее, деревянные указки на современные лазерные целеуказатели.

Бежать сегодня не получится. Только ехать – завтра, поездом. А лучше было бы оставить столицу Приволжского округа три года назад. Она откололось от Мазинского и Гольянова. А на вопрос Егора: «Куда ты?» – ответила в стиле Остапа Бендера: «Подамся в учителя. У меня диплом учителя по физкультуре. Может, подцеплю студентика с богатыми предками». Подцепила.

2

Верхние Городищи

– Вертолет ждете, товарищ прапорщик?

Прапорщик Шайкин устал огрызаться. А еще устал глазеть по сторонам, ожидая «разрешения конфликта», как назвал возникшую нестандартную ситуацию острый на язык рядовой Ананьев. А глазел начальник этапа на уймищу грузовых и пассажирских составов, растянувшихся на многие километры в почти абсолютной тишине – ни рева локомотивов с эффектом сизой и тошнотворной дымовой завесы, ни аккомпанемента «квадратных» колес. И так уже третьи сутки. Прапорщик отвел тоскующий, как у выброшенной в конце дачного сезона собаки, взгляд от «железных гробов». Он устремил его в безграничное синее небо, только на востоке и западе кучерявившееся неопрятными, как на плешивой голове старца, белесыми лохмотьями.

В таком злобно-лирическом настроении он поднялся в вагон с этапированными, взял рацию и снова вышел на воздух.

До рядового Ананьева донеслась привычная ругань начальника:

– Ну так разгоните забастовщиков!.. Вы у меня спрашиваете? Напором воды из пожарных машин. Я знаю, что вы не президент.

Прапорщик полуобернулся на Ананьева и согнутым пальцем постучал по рации:

– Они там никто. Но мы-то люди!

И возобновил перепалку в эфире.

– Вы дождетесь – можете передать мои слова «наверх»: у меня восемь вооруженных караульных. Одного оставлю охранять вагон с осужденными, а с другими перестреляю всех стачечников. Ах, они уже лежат на рельсах. Ну, тогда я их подниму на ноги. Или натравлю на них осужденных.

Прапорщик осекся: начал нести всякую ахинею. Начальству хорошо у себя «наверху», на «нижних» – ноль внимания.

– Берите пример с лохотронщиков, – дерзнул посоветовать Шайкин, выходя из эфира.

– Вертолета не ожидается?

«Как же мне надоел этот Ананьев!.. Как и я начальству, никакой разницы».

– А ну-ка, воин, бери себе в помощники Айдарханова и вперед – за водой. До кучи не хватало бунта среди заключенных, – пробурчал Шайкин. – Хотя черт с ними, пусть бастуют, объявляют голодовку, присоединяются к другим под лозунгом «Мир-Дружба-Жвачка», или «жрачка», чего, собственно, и требуют бунтари, которые, если верить начальству, легли на рельсы, и их не отличишь от грязных шпал. Выделенные на время этапа пайки как на осужденных, так и на конвойных, закончились сегодня утром. В обед будут питаться святым духом.

Шайкин только что не потряс кулаком, проклиная бастующих рабочих, перекрывших Транссиб, задержавших почтовый поезд, к которому был прицеплен вагон с заключенными.

Он посторонился, пропуская конвойных с флягой. Воду брали в полутора километрах от Верхних Городищ.

– Эй, Айдарханов! Куда ты с автоматом-то? Дай-ка сюда, гулупый чурбан, – с восточным акцентом выругался Шайкин. – А если б у тебя был миномет?.. Уф! – выдохнул он, жарясь на сибирском солнце. А в вагоне вообще ад. Как караульные только выдерживают?

А вот осужденным не привыкать, особенно четверым, идущим на Верхотурье на строгий режим. Самый малый срок (двенадцать лет) у Хабибуллина, самый большой у Сергея Каменева – восемнадцать.

Ничем не лучше Девяткин – срок заключения четырнадцать лет. Роман Юшенков, подельник Каменева, осужден на пятнадцать долгих и томительных. Была бы воля прапорщика, он бы подпалил вагон и воспользовался пунктом из указа по этапированным: «В случае пожара в вагоне осужденные выводятся и к ним применяются меры, как при попытке к бегству».

«Ко всем без исключения», – от себя добавил Шайкин, помня и о десятке осужденных на общий режим.

Прошло два часа, прапорщик снова вышел на связь. Оказалось – вовремя. Во всяком случае, полковничий чин из Главного управления исполнения наказаний сообщил, что сам собирался вызвать начальника этапа.

Слушая, прапорщик Шайкин не знал, хорошо это или плохо – разместить на время осужденных в камерах ближайшего ОВД Верхних Городищ.

Морока.

Случись что, голову снимут с него, прапорщика Шайкина, тридцати двух лет от роду.

Не приносило успокоения и то, что подвал отдела внутренних дел, по словам начальника местной милиции майора Веретина, более чем надежный. Все это слова, сказанные местным начальником со злостью: кому охота принимать у себя непрошеных гостей с багажом, перевалившим за сотню лет?

Однако деваться некуда. Можно брать воду и пищу в тех же Городищах, но вот в туалет воды не натаскаешься, тяжелый дух из вагона уже распространился на всю округу.

– Жди наряд милиции, – выслушал Шайкин приказ начальника. – Приедут на двух машинах. И аккуратно там!

– А это что, постановление? – Дерзость еще не вышла из прапорщика. Но на крутых радиоволнах она потеряла силу и форму, и до берега, где неподвижными валунами возлежали бесчисленные гуиновские работники, доползла лишь реденькая пена, больше похожая на плевок. И на нее никто не обратил внимания.

3

– Сто долларов не разменяете?

Проводница лишь мельком взглянула на молодую женщину из пятого купе. Видела она таких вот симпатичных с приклеенными, располагающими улыбками, именно на них пару раз купилась, причем купюры тоже были в сто долларов.

– Сходите в вагон-ресторан, – сухо посоветовала она.

– Он уже второй день закрыт – воды нет, – тихо, словно закрытие ресторана ее вина, ответила Ирина.

– Соседи по купе, – перечисляла проводница, не исчерпав, однако, полного списка: в полутора километрах населенный пункт Верхние Городищи, с магазинами, коммерческими ларьками и парой сберкасс.

«Пора прекращать диету». – Ирина в последний раз оглядела себя в купейном зеркале: голубоватые с желтизной тени под глазами она умело скрыла под крем-пудрой; волосы намочила остатками воды из-под крана и расчесала. Эта своеобразная имитация набриолиненных волос сделала ее похожей на Мари Фредрикссон из шведского дуэта «Роксетт».

Выходя из вагона и оглядывая, как и многие пассажиры, бесконечные пассажирские и грузовые составы, она в очередной раз подумала, что доллары нужно было менять в Самаре перед отъездом.

По пути ей попадались пассажиры; она ловила обрывки фраз: «все продукты скупили», «как перед войной». И невольно ускорила шаг, действительно боясь увидеть пустые прилавки.

Проходя мимо почтового поезда, один из вагонов которого оказался с зарешеченными окнами, Ирина увидела военных, в основном до двадцати лет, демонстрирующих жиденький загар.

Отворачиваясь от солдат, Ирина непроизвольно глянула на зарешеченные окна вагона. И в одном из них сквозь пыль и паутину между двойных стекол увидела чьи-то внимательные глаза. Лица не разобрала, одни лишь глаза – серые, щедро присыпанные тоской. Может быть, были они иного цвета, голубые или зеленые, но та же пыль, через которую прорвался взгляд заключенного, придала им мышиный оттенок.

Она пожалела этого человека, сидящего в тесной, раскаленной под осенним солнцем темнице.

«Какая барышня!» – Сергей Каменев потер небритый подбородок. Он видел женщин и красивее. Недавно по шпалам, как по подиуму, прошла высоченная интересная девица. Но вот эта девушка, которую Сергей провожал взглядом, чем-то напомнила ему младшую сестру. Ему почему-то хотелось, чтобы Маринка походила на эту девушку, чтобы одевалась так же, носила такую же прическу, имела схожую походку:

Сергей Каменев знал, откуда такие мысли. Если ему и суждено встретиться с сестрой, ей будет за сорок. Столько, сколько ему сейчас.

Сергей решил дождаться возвращения Ирины, чтобы напоследок впитать в себя облик незнакомой девушки. И сильнее прижался к мелкоячеистой решетке.

Поведение сокамерника не ускользнуло от жилистого с раскосыми глазами Мусы Хабибуллина.

– Серега, просочиться хочешь?

Каменев оторвался от решетки, чей рисунок отпечатался розовыми полосками на его лбу.

– Ба! Да ты весь в клетку, – рассмеялся Муса. Он сел на нарах, подперев подбородок обеими руками. – Мне тоже терять нечего. Подвернется случай – сдерну. Неплохо было бы, если б нас в туалет стали выводить хотя бы к насыпи.

– Если и будут, то по одному и под присмотром восьми стволов, – заметил Сергей и покачал головой: – Бесполезно. Я бы почувствовал, когда можно бежать.

Он снова глянул в окно: не пропустить бы незнакомку. Хотя рановато. По обрывкам разговоров между караульными выходило, что до Верхних Городищ полтора километра. Девушка уходила налегке, как большинство шествующих мимо пассажиров, значит, должна вернуться.

Каменев достал носовой платок и через решетку протер стекло.

4

– Ну что, привезли? – майор Веретин, завидев милицейский «УАЗ» из окна своего кабинета, спустился, чтобы лично «поздравить» с возвращением малолетних членовредителей.

– Так точно, товарищ майор! – отрапортовал водитель, первым покинувший машину. – Заштопали.

– Всех? – осведомился начальник Верхнегородищенского ОВД, готовый встретить несовершеннолетних правонарушителей отборным сибирским матом. «Додумались, уроды!» Он отправлял в поликлинику пятерых малолеток, угнавших накануне автокран у одного фермера, чтобы продать в соседнем поселке другому предпринимателю.

Приблизительное знание закона подсказывало тридцатитрехлетнему майору, что покусившихся на собственную жизнь нельзя снова сажать в камеру, а надо поместить в санчасть, привлечь к работе психолога. А тут единственный толковый психолог – фельдшер Быков да ветеринар-громила.

– Всех зашили? – повторил вопрос Веретин.

– Троих. Остальных просто перевязали.

– Самого «тяжелого» ко мне в кабинет, – распорядился майор.

Сидя за своим столом и бросив на его исцарапанную поверхность оригинальное орудие вскрытия, спросил у тринадцатилетнего паренька: – Твоя работа? Твоя умная голова додумалась сделать из фильтра режущий предмет?

– А чего тут думать-то? – усмехнулся подросток. – Подпалили фильтр да расплющили его ботинком.

– А сигарету с фильтром и спички где взяли?

– В камере нашли.

– Ты мне горбатого не лепи. Камеры каждый день проверяют. – Веретин взялся за ручку и бумагу. – Значит, вы вскрывали себе вены только потому, что вам не дали закурить, да?.. Так и запишем. А сейчас топай в камеру, к дружкам своим порезанным.

Паренек хоть и морщился от боли, но сумел изобразить на лице ухмылку: камеры-то проверяют, но вот крайнюю доску от нар еще никто не додумался приподнять. Кроме него. А под той доской обнаружился подпол, ведущий к соседней камере: минуя стену, которая не была несущей. Именно под нарами пацаны нашли чирок со спичками и бычок с фильтром. Они пожалели о том, что в той камере под номером один, под которую они сумели пробраться, никого не оказалось. А в третью, что по другую сторону их камеры, не попадешь – стена до самого пола. А курить там есть: узкая щелка, через которую не пролезет и пресный блин, показала малолеткам шестерых, ожидающих конвоя беглых солдат. Те курили вволю, их даже выводили в туалет, избавив подвальное помещение от лишней вони параши.

5

– Меняем валюту? – осведомился Климов, здоровенный под два метра сержант милиции. Он подошел ближе к киоску и заметил вместо испуга на лице Ирины лишь легкую провинность.

– Да. Сбербанк уже закрыт. Вернее, как мне сказали, валютные операции там сегодня проводятся только до половины первого. Я с поезда, – добавила она, словно намереваясь унять возникший у сержанта профессиональный интерес.

– С поезда ходят толпами, скупают даже спички, только расплачиваются, как и положено, рублями. Я могу проводить вас в одно место, где валюту принимают круглосуточно.

Климов допустил ошибку, схватив Ирину за руку. Ему пришлось тащить нарушительницу закона чуть ли не волоком. И только в непосредственной близости от отделения милиции она перестала сопротивляться.

Климов провел ее в отделение через запасной выход. Открыл дверь пустующего кабинета для допросов, втолкнул нарушительницу внутрь и даже не задался вопросом, скольких «нарушительниц» он проводил в кабинет схожим образом. Зашел следом и закрыл дверь изнутри. Усевшись за массивный стол, он привычно начал играть роль дежурного следователя. Он не раз насиловал деревенских дур и городских умниц в этом кабинете. Недавно понял, что прелюдия – игра в следователя и нарушителя, больше похожая на игру в доктора и пациента, – доставляла ему удовольствие.

Из ящика стола он вынул лист бумаги, приготовил ручку. Освободил нагрудный карман рубашки от стодолларовой купюры и посмотрел ее на свет.

– Откуда она у вас?

– Что значит откуда? – Ирина пожала плечами. – Например, я могла приобрести ее в самарском банке.

– Где ваш билет?

– Он у проводника. Корешок билета остался на столике в купе. Рядом со стаканом с чаем.

– Понятно. Сумку на стол.

Ирина послала взгляд на свой паспорт, за чье изучение взялся дотошный сержант.

– Поймите, я ехала в поезде, все мои вещи остались в купе.

Она впервые встречала безграничную тупость правоохранительных органов в лице этого человека. Его ограниченная власть была безгранична здесь, в Верхних Городищах, «отдельно взятом сибирском регионе».

– Послушайте, как вас зовут? – Ирина сложила руки на груди. – Я не сделала ничего противозаконного. У меня закончились продукты, деньги – я говорю о рублях, а доллары поменять негде. Я пыталась обменять их в сберкассе. Ну, хорошо. Я могу заплатить штраф.

– Это после того, как я составлю протокол, передам дело в суд, – сообщил Климов, готовый составить протокол и за курение в неположенном месте. – Завтра судья должен быть на месте.

– Я что же, – осторожно спросила девушка, – должна буду провести ночь в отделении милиции?

– Конечно. Камеры в подвальном помещении относятся к нашему ведомству.

– Вы не сделаете этого. – Ирина покачала головой.

– Я – нет. Я только отдам распоряжение. А сейчас составим протокол. Я спрашиваю, вы отвечаете. Фамилия?

– Андрианова.

– Имя отчество?

– Ирина Владимировна.

– Год рождения?

– 1978-й.

– Кем и где работаете?

– В данное время я безработная. Неделю назад уволилась из самарского госуниверситета. Работала учителем физподготовки.

Ирина отвечала на вопросы и чувствовала себя так, как, наверное, не чувствовал себя тот человек за решеткой, чьи глаза она видела по пути в город. И вот его взгляд, взгляд заключенного, словно в насмешку, привел и ее пусть к кратковременному, но заключению.

Удивлению ее не было предела, когда сержант предложил ей раздеться.

– Женский персонал отдела мы ограничили уборщицей, – объяснил Климов, уже возбужденно дыша. – Я проверю только одежду – брошки, булавки, иголки, металлические части бюстгальтера. Кладите одежду на спинку стула. – Видя что она медлит, Климов поторопил: – Либо при мне предъявляете свои вещи на досмотр, либо в присутствии дежурного и еще пары сотрудников отдела. Но уже в подвале. Я иду вам навстречу.

Ирина расстегнула блузку. Ее удивляло, что в этой комнате она видит оклеенные обоями стены, а не барачные, поеденные жуком доски.

Климов взял в руки бюстгальтер, подержал его в открытых ладонях: и поднес к лицу.

Одним широким махом вперед оставил стол позади себя и наотмашь рубанул Ирину по шее. Толкнул ее к двери, и, когда она, ударившись головой, отшатнулась, Климов развернул ее обратно к столу. Вывернув ей руку, он прошептал:

– Закричишь? – Он вдруг рассмеялся. – Привлечешь внимание еще пары сержантов и пятерки рядовых. Животом на стол, сука!

Ирина вскрикнула, когда Климов резко дернул ее руку вверх. Он так и держал ее – одной рукой. Другой расстегивал ремень на своих брюках, потом на джинсах Ирины. Вынув из кармана нож, он обнажил лезвие и разрезал на женщине трусики. Сложив нож, убрал его в карман, спустил брюки. Сначала одной ногой, затем второй, ударяя по щиколоткам, он раздвинул Ирине ноги. Наконец, почувствовав, что ей уже незачем сопротивляться, отпустил руку и сжал ее бедра.

Он насиловал ее с закрытыми глазами. Лишь во время острых сокращений мышц он, продлевая удовольствие, отрешенным взглядом смотрел в пыльное зарешеченное окно, представляя что угодно, только не то, чем он занимался. Потом он снова смотрел на голую спину жертвы, резко поднимал ее за плечи, заглядывал в глаза, покусывал шею. Снова отпускал. Снова смотрел в окно.

Губы его задрожали, рот приоткрылся, по плечам и спине пробежал приятный холодок. Вот сейчас. Но он снова задержал оргазм на несколько мгновений.

Он долго не отрывался от Ирины, притянув ее к себе с новой силой.

Ему показалось, он мог стоять так вечно. Но вот в коридоре кто-то позвал его по имени.

– Сейчас! – крикнул он хрипловатым голосом. Бросил Ирине бюстгальтер и пошел к двери, на ходу поднимая и застегивая штаны.

– Демонстрация прибора на выставке? – рассмеялся его товарищ, заглядывая в кабинет. – Кто такая? Познакомишь?

– Заходи, – Климов посторонился.

– Не сейчас, – с сожалением на лице отказался товарищ. – Нас шеф вызывает. Слышал про застрявший этап?

– Ну?

– По приказу сверху перебрасываем заключенных в наш отдел.

Климов выругался. Прикрикнул на Ирину:

– Чего ты там копаешься? Сумку, документы, деньги оставь. Дежурный следователь будет тобой заниматься. На выход, сука, быстро! В подвале пока посидишь.

Он схватил ее за волосы и прошипел в самое ухо:

– Бесполезно жаловаться. Здесь ты ничего не докажешь, вдобавок опорочишь всю милицию. Короче, автобус «тута» и «здеся» на маршруте не останавливается. Давай, пошла, шалава!

Ирина слышала, как сквозь толщу воды.

– Смотрю, телка смазливая тащится, я за ней. Уже тогда видел, что тащится она раком, боком, на спине: