В цепи ушедших и грядущих

6

До больницы Слава дошел скоро. Но отложив свою карточку, подумал: — А симулировать-то что буду?

До сего дня Слава если и болел, то только той неопределенной хворью, которую врачи называют ОРЗ. Из пяти случаев этого заболевания один раз ломило голову, один раз першило в горле и разок мучил кашель, но во всех случаях наблюдалось повышение температуры. “Обмануть термометр сложней, чем врача, — уныло соображал Слава. — Да и как обмануть врача?” И тут он вдруг услышал зазвучавший в нем голос Ферапонта Иваныча:

— Щенки вы, нынешние! Экая, право, невидаль — лекаря обьегорить! С незабвенной памяти Яковом Лукичем, благодетелем-эксплуататором, запросто полицмейстера обводили, его сиятельству графу Бейбулатову черное за белое продавали. А ведь какой типичный представитель прогнившего самодержавия был: орел! Учись у настоящего умельца Втолковывай — болен, а чем — ваша забота сообразить.

— Да заткнись ты, гниль! — мысленно рявкнул Слава, но совету внял.

В кабинет врача, на удивление, очереди не было, но молодая докторша держала себя так, словно бесконечно устала и уже нечетко различает, мужчина перед ней или женщина.

— На что жалуетесь? — спросила она голосом человека и так знающего, на что могут жаловаться. — Раздевайтесь.

— Ой, милая, — продребезжал Слава-2. — Всю ночь не спал.

— Так, — оживилась врач, — а где именно болело?

Рука Славы описала неопределенный круг, включавший голову вместе с шеей и предплечьем.

— А горло? — проявила любопытство врач, готовясь измерить давление. — Кашель, насморк? Температура?

— Может, и температура, — согласился Слава голосом Ферапонта Ивановича, — да термометра нет. Один живу, угол снимаю. Не обзавелся еще.

— Ну, это ты слишком, — мысленно попытался вмешаться Слава. — Ври да знай меру!

Врачиха с интересом взглянула на пациента и улыбнулась.

— А ломоты в суставах нет? Так, как будто они не смазаны?

— Ox! — ответил Слава и махнул рукой. По его виду стало ясно: утром он полчаса собирал свои кости в приемлемую конструкцию, дабы доковылять до двери.

Врач задумалась.

— Да нет, — неискренним голосом сказал Слава, — я не за бюллетенем. Вы мне какие-нибудь порошочки, таблеточки — глядишь и поправлюсь.

— Зачем же таблеточки? — сказала недовольным голосом врачиха. — Чаю с малиной, горчишники, ноги попарьте на ночь Будет очень голова болеть, тогда уж таблеточки. И посидите дома дня три. А потом приходите

Разговаривая, она быстро заполняла бланк специфически нечитаемым медицинским почерком. До второго курса Слава полагал, что это латынь. Но на “отлично” сдав курс латыни, он склонился к мысли о древнехалдейском.

На улице Слава номер два возликовал.

— Вот так-то! И никаких хлопот. Что бы ты без меня делал?

— То же, что и с тобой, — ответил Слава.

Он с облегчением почувствовал возвращение власти над собой. Директорская расправа откладывалась на целых три дня — почти вечность.

— А ты не радуйся, — пискнул Ферапонт. Но Слава выкрикнул вслух:

— Буду радоваться. Пойду пиво пить! — И тут же снова начал терять управление.

— Пиво, хоть и не зелено вино, — пророкотал бас. — воблаговремении на пользу послужит. Со вчерашнего голова, как улей, гудет…

Но Слава решил бороться.

— Не будет пива, — сказал он твердо. — Алкоголь — яд!

— Его же и монаси приемлют, — потерял апломб бас.

— Так то монаси! — отрубил Слава, и бас пропал.

Одержанная победа наполняла надеждой на будущее. К тому же, чудесное солнечное утро и три законных свободных дня…

— Завтра будет лучше, чем вчера! — запел он, вчерне набрасывая план на день. — Сходить в кино, в библиотеку, посетить Валю. Короче — отвлечься… Сейчас, кстати, позавтракать.

Тут Слава вспомнил о пустом холодильнике и о зарплате, имеющей быть только послезавтра.

— Вот надо же! — мимоходом пожалел он себя, и вдруг из его глаз покатились слезы.

— Ой! — Павлушечьим голосом забормотал Слава. — И запасов нет — а кушать хочется. И солнышко светит. Жарко. Маменька бы головку прикрыла, пирожков бы девки напекли, с грибочками да с гусятинкой!

Тело, еще продолжавшее по инерции идти, остановилось напротив трамвайной остановки.

— У меня ноженьки болят, — бормотал третий голос. — Дорога жесткая, туфли жесткие. А какие сапожки дед Егорка делал — сафьяновые, мяконькие…

Слава пересек улицу и уселся на жесткую скамейку. Это вызвало, новые огорчения — ребриста, спинка отсутствует, как на такой сидеть? Слава прикрикнул на свое “третья я”.

— Терпи. Сейчас подойдет трамвай, проедешь две остановки, там уж близко!

Но трамвай только ухудшил дело. По недосмотру трамвайно-троллейбусного управления в вагоне находились пассажиры. Более того, их было много, кое-кому приходилось стоять. Слава-плакса со слезами вспоминал то маменьку, то Марфушку с дедом Егоркой, причем проделывал это вслух, хотя и очень тихо. Он даже предположил, что маменька отправила бы водителя трамвая на конюшню, — и как раз в момент, когда водитель объявил, что вагон идет в депо. Не бог весть какой каламбур развеселил Славу-первого, но во избежание нездорового внимания соседей, плаксу надо было обмануть.

— Павлуша, — засюсюкало в нем Ферапонтовым голосом, — у-тю-тю. И какой пригожий-то! У Якова Лукича, помнится, вечная ему память, недобрая, впрочем, ну в точь такой же красавчик был!

— Да? — осушил слезы Слава-плакса.

— Писаный, — с удовольствием подтвердил Слава-два и несомненно соврал, ибо Марфе своей о самсоновском пащенке отзывался совсем иными словами.

— Да чего его по шерстке гладить? — похмельным басом высказался Слава-три. — Сказано бо в писании…

— Да погоди ты с писанием, прости господи меня грешного. Да и нет твоего господа, спаси и помилуй. Это хоть сейчас спроси господина советского Соловьева, он обскажет, как отменили бога, слава ему вовеки!

— Кощунствуешь, — бормотнул бас.

— Утю-тю, Павлушенька, — продолжал Слава номер два, — давай на трамвайчике поедем. А дома уже и покушаем, и песенку тебе споем.

На следующий трамвай Слава сел без воплей.

И чтобы вопли не повторялись, он истратил в “Гастрономе”, который помещался под его квартирой, последний рубль — накормить обжору Павлушу можно было, лишь накормив себя… Плакса похныкал было, что докторская обезжиренная колбаса много хуже той, что готовили в маменькиной деревенской коптильне, но голод она утолила. Павлуша уснул. Дремали и остальные двойники. Слава подождал и тихонько выскользнул за дверь. Он усмехнулся, выйдя на улицу — он так старался не шуметь, случайно не толкнуть мебель, словно двойники оставались в комнате, а не были в нем самом. Осторожность все же не помешает, мудро решил Слава, и старался даже громко не стучать ногами по асфальту. Он шел к Вале.