В черном огне

2

Генка Росляков и не мечтал быть взрывником. Он хотел стать путешественником. Когда ему исполнилось пятнадцать лет, он решил, что настала пора осуществления планов. Правда, планы эти были не очень определенны манили и нефтяники Самотлора, и полярники Антарктиды, и большие стройки на Оби, Енисее, Ангаре, и Каракумы. Зимой вместе с верным другом он выбрал маршрут — Великую Сибирскую трансмагистраль. Они решили остановиться там, где больше всего понравится К путешествию готовились долго и серьезно — покупали пакетики сушеных каш и супов, собирали деньги, экономя на школьных завтраках, мастерили жиганы. Это были самодельные пистолеты со стволами из бронзовых трубок. Они заряжались порохом и дробью, а поджигались через пропиленную в стволе дырочку спичкой, укрепленной с помощью проволочного ушка.

Но “жиган” у друга при испытании разорвался, и ему обожгло руку. Тогда их матери, объединившись как всегда в таких случаях, устроили повальный обыск, нашли запасы, а также карту и компас. Путешествие не состоялось.

После школы Генку потянуло на актерский факультет института кинематографии. Он поехал в Москву и нашел институт недалеко от Выставки достижений народного хозяйства. Для ознакомления с будущей работой абитуриентов повели на студию имени Горького. Студия была рядом. Павильон походил на цех завода. Пахло клеем, горелой резиной, гуашью. Рабочие куда-то тащили стенку с окном и занавеской, а с неё сыпалась пыль и расплывалась облаком. Трещали раскаленные прожекторы. С девчонки-актрисы пот катился в три ручья, а она всё спрашивала: “Где же Миша?”

— Не так! — гремел режиссер. — Снова!

— Где же Миша?

— Где тревога?.. Тревоги больше!

— Где же Миша?

— У вас глаза смеются, как у распоследней дурочки! Надо боль!

— Где же Миша? — почти взвыла девчонка-актриса.

— А-а, черт! Мотор!

— Где же Миша? — у девчонки чуть не льются слезы.

— Стоп! Снова!

Мучил девчонку кудлатый очкарик в грязно-сером пиджаке и фиолетовых джинсах, а она всё не могла как надо спросить о Мише.

“Ну и ну…” — подумал тогда Генка. Волшебное сияние экрана померкло. То, что в школьной самодеятельности волновало, теперь представилось совсем в другом свете, поэтому он нисколько не огорчился, когда после второго тура специальных испытаний не нашел в списках своей фамилии

Из раздумий, в которых Геннадий провел несколько дней и ночей, вывел клич провалившихся в первом туре “Не окончен набор в школе-студии Немировича-Данченко!”

В учебной студии МХАТа ещё шли приемные испытания. Изгнанников из ВГИКа согласились выслушать. В зале было много народу. Впереди сидели напудренные старички и старушки — приемная комиссия, а сзади толкались студенты со старших курсов, пришедшие послушать молодую смену.

Читали с завыванием “под Беллу Ахмадулину” “Антимиры”, с нарочитым оканьем — отрывки из “Владимирских проселков” и совсем неизвестных Генке поэтов.

Абитуриенты заламывали руки, плакали неподдельными слезами, бросались к роялю и что-то выкрикивали под дикий аккомпанемент.

Генка загрустил. Куда ему тянуться до этих…

Когда вызвали его, он стушевался совсем. Вместо того чтобы правильно назвать басню, которую выучил к экзаменам, он испуганно пролепетал

— У мельника вода плотину прососала… Басня…

После всего, что здесь читалось, рвалось и пелось, басня ударила по слушателям словно обух по голове. На какое-то мгновение воцарилась тишина, потом зал будто взорвался. На испуге Генка прочитал всю басню, а хохот не смолкал.

Председатель комиссии, вытирая платком глаза, махнул рукой. Этот жест Генка истолковал как просьбу выйти вон. Он хлопнул дверью и очутился в коридоре.

“Теперь в самый раз забирать документы. Хватит!”

Поискал глазами канцелярию. Вдруг из зала выскочила женщина с лошадиными зубами и в очках-фонарях. Она ухватила его за локоть, затащила в какой-то класс и приказала открыть рот. Вцепившись одной рукой в подбородок, пальцами другой пересчитала зубы, как коню.

— Скажите “жук”!

— Жук, — недоуменно проговорил Генка.

— Знакомого жучка зажали за бочка!

Генка повторил и эту белиберду. Женщина в этот момент пристально смотрела ему в рот.

— А зачем? — спросил, сообразив, Генка. — Меня же выперли!

— Что вы! Вам поставили высший балл! Но с дикцией придется поработать…

Генка почувствовал, как загудела голова, словно там бухнул колокол.

Две недели он бегал в студию за час до начала занятий и старательно повторял слова с шипящими буквами, которые, оказывается, у него звучали неправильно: “Жора, жук, жюри, жулик, щука, чмырь, чтение, жених, шмат, чародей, червь, щенок, шабаш…” Дикция выправилась, но с каждым днем убывало желание учиться в театральной студии.

“Зачем тебе всё это, пень ты липовый!” — И Генка, не выдержав, забрал документы и был таков.

Случайно зашел в пункт оргнабора на Тишинском рынке Сахалин, Камчатка, Кузбасс… Проезд бесплатный… Суточные… Подъемные…

Зашел. Тесноватая конторка. Народ разный. Расспрашивают о льготах. Набор на Дальний Восток окончен. Остался Кузбасс. Ну что ж, сойдет и Кузбасс. Генка выложил на стол свой паспорт и аттестат зрелости.

Группа в Кузбасс набралась порядочная: сорок парней, почти все непоседливые, как Генка. Стучали колеса: ты-ты-так, ты-ты-так… В темном вагоне качались звезды и папиросный дым поднимался к потолку голубыми струйками.

За Уралом в вокзалах толпились уже совсем другие пассажиры. По ворохам груза, по одежде Генка угадывал профессии. Из кучи потертых рюкзаков выглядывали контейнеры с приборами, головки тяжелых штативов, карабины в чехлах. Женщины в брюках покупали пиво и сыр. Мужчины в штормовках и тяжелых ботинках, с бородами, как у Фиделя Кастро, посасывали трубки, не обращая внимания на вокзальный гвалт.

Генка повеселел. Ему понравилась эта напряженная жизнь, сильные, неразговорчивые мужики, хлопотливые женщины — хозяева огромного края, о котором раньше он знал так же мало, как о Мадагаскаре.

Но на распределительном пункте в Новосибирске обнаружили ошибку. Генку, оказывается, направляли в Донбасс.

— А я хотел в Кузбасс! — кричал Генка.

— Дура! Документы-то в Донбассе!

“Хоть прокатился”, — успокоил себя Генка, когда, пошатываясь от голода, потому что суточные успел проесть, сошел на перрон города Донецка.

У ресторана на веранде под тентом сидел здоровенный парень и мрачно пил пиво. Генка с удивлением уставился на батарею пустых бутылок: “Во слон!” Парень кивнул головой:

— Садись!

Генка сел на кончик стула.

— Пей!

— Мне бы бутерброд какой…

— С голодного края?

— Иссяк…

— Зина! Обед — один раз!

Парень продолжал пить пиво, не обращая внимания на Генку. Официантка принесла треску в маринаде, борщ и пустой стакан. Парень налил пива. Генка пригубил из вежливости и набросился на рыбу.

— Издалека? — наконец спросил парень.

— Завербовался в Москве в Кузбасс, но на полпути обнаружилось, что документы отослали в Донбасс…

— Специальность есть?

— Уроки труда в школе.

— Негусто.

— Се ля ви…

— Да ты ешь!

Генка проглотил и борщ. Официантка принесла котлеты с макаронами. Генка съел сначала макароны, потом котлеты, остро приправленные чесноком.

— Считай, тебе повезло, — помолчав, проговорил парень. — Как зовут?

— Геннадий…

— А я Башилов. Понял?

— Хорошо, Башилов, — ответил Генка, хотя ничего не понял.

— Зина! Ещё обед!

— Спасибо… Не смогу, наверно…

— Сможешь.

Генка слабо поупрямился, но и вторую порцию съел.

“Вот ведь как в жизни бывает! Раз — и повезло! Раз — и врежет судьба по морде”, — подумал он и запил котлету пивом.

— На первых порах возьму в ученики, — сказал Башилов.

— Учеником кого?

— Меня, дурило!.. Ах да, ты же не слышал, кто такой Башилов…

— Признаться, в прессе не встречал.

— Взрывник я.

— Вот это как раз по мне! — взвился Генка.

— Только заруби на темечке: работа это тонкая. Ювелирная. Ошибешься — одна пыль останется.

— Значит, берешь?

— Идём… Документы твои, видать, в Донецкшахтстрое. Знаю я эту шарагу.

— Мы же не расплатились!

— Здесь у меня кредит, — усмехнулся Башилов, отмеряя площадь размашистым шагом. Генка трусил рядом.

Документы отдали под расписку, что в течение полугода Росляков выплатит все подъемные и суточные, которые выдавались по договору оргнабора.

— Что самое дорогое для человека? — спросил Башилов, когда выходили из конторы Донецкшахтстроя.

— Свобода, — улыбнулся Генка.

— То-то…

Поселился Генка у Башилова в общежитии, поступил на курсы взрывников. Оказалось, взрывать породу не так-то просто, как думалось вначале. Надо было знать законы техники и химических превращений, основы детонации, труды ученых о работе взрыва, уметь высчитывать количество зарядов по формулам… “Математические выражения закона подобия согласно которому расстояния равных действий волн взрыва пропорциональны размерам заряда…” — зубрил Генка.

Через три месяца он сдал экзамены на разряд.

Обычно работали они в паре с Башиловым. Взрывали и взрывали пласты, а пока горняки вырабатывали забой, оставалось время, чтобы поговорить о том о сём.

Башилов потерял родителей в войну. Они погибли во время бомбежки, когда поезд отходил из Донецка.

В детдоме, разноплеменном, горластом, властвовали буйные и жестокие законы. Директором была некто Орешина — могучая, неопрятная женщина. Громовым, как у извозчика, голосом она кричала на ребят. Только во время эвакуационной неразберихи её могли назначить воспитателем детей. Она ненавидела ребят. Детдомовцы отвечали ей тем же.

Предоставленные самим себе, полчища детдомовцев, как тараканы, разбегались по улицам, вокзалам и рынкам.

Разъяренная директорша однажды лишила всех ребят ужина. И тогда поднялся бунт. Вмиг одичавшая толпа ринулась в столовую, начала бить посуду, колотить табуретки, рвать простыни и подушки. С самого дна души детей, единых в своем несчастье, вскипела яростная злость на ненавистную директоршу. Орешина успела выпрыгнуть в окно и скрыться.

Два дня неистовствовал детдом.

И вдруг свист, крики, ругань оборвались. В проеме калитки появилась маленькая девушка в осеннем, не по морозу, пальтишке и стареньких фетровых ботах, какие носили до войны. Девушка закрыла за собой калитку и смело пошла к парадному. Оторопевший предводитель по кличке Трубадур отпер дверь и пропустил девушку вперед.

— Здравствуйте, — поздоровалась гостья, развязала платок и тряхнула светло-русой челкой. — Я Вера Соломина, секретарь райкома комсомола, — буднично проговорила девушка и оглядела настороженных ребят. — Это моя вина, что ни разу не заходила к вам. Война, сами знаете. Эвакуированных размещаем, открываем новые госпитали, строим шахты… Уголь сейчас дороже хлеба.

— Не, хлеб дороже, — не согласился кто-то.

— Уголь. На угле работают домны, варят чугун. Уголь крутит турбины электростанций, а они дают ток мартенам. Мартены плавят сталь. А сталь — это уже винтовка. А бойцу что дороже, когда он в бой идёт?

— Винтовка!

Было в этой Вере Соломиной что-то располагающее, материнское и домашнее, давно забытое детдомовцами, и ребята успокоились, доверчиво потянулись к ней. Кто-то пододвинул Вере стул, случайно уцелевший от побоища.

Говорили в тот морозный вечер долго. Говорили обо всём, о войне, о плохой кормежке, о боях у Сталинграда… А всё свелось к тому, что в эту тяжелую пору малышам надо помнить: отметка “отлично” на уроке — это пуля по врагу. А ребятам постарше пора идти работать, но и учёбу не бросать. Работать, потому что шахты обезлюдели, многих горняков забрала война, остались калеки, старики да женщины.

На другой день в детдом пришел новый директор, Анатолий Семенович Логунов, фронтовик, без руки, с орденом Красной Звезды на линялой гимнастерке.

А вскоре четырнадцатилетний Башилов и ещё несколько ребят подались работать на шахту. Уже здесь они узнали о том, что после детдомовского бунта Вера Соломина ушла на фронт и стала санитаркой. Двести семьдесят бойцов и командиров вынесла она с поля боя. Её наградили орденами Ленина и Красного Знамени. Погибла она у деревни Бутово Харьковской области, где и похоронили её. Именем Веры Соломиной назвали одну из улиц в Новокузнецке.

Оставшаяся с детдомовской поры привычка защищать слабых всё время толкала Башилова в воспитатели. Он любил, как сам выражался, “мастерить работяг”. Так и с Генкой сдружился, стал как старший брат. В глаза он не хвалил, но в душе ликовал, наблюдая, как постепенно превращался “зеленый” друг в осторожного и чуткого, как охотник, взрывника. Они вместе дробили уголь, помогая добытчикам “гнать план”, вместе поднимались на-гора, вместе спускались в шахту, шли по штреку, скупо освещенному лампами дневного света, под шум подземных ручьев и грохот вагонеток. Они счастливы были тем, что кормило их любимое дело.

В тот злополучный день они и не подозревали об опасности.

Мощность пласта в лаве была до четырех метров. В среднем в сутки шахта выдавала по тысяче семьсот тонн.

Начальник участка выписал наряд и материалы-32 килограмма аммонита и 27 детонаторов. Башилов и Генка сделали всё как надо — отбурили шпуры, заложили взрывчатку, вывели рабочих в конвейерный штрек, установили сигналы: “Хода нет — взрывные работы!” Потом замерили дозаторами загазованность воздуха. Все компоненты были в норме. Газовый анализ показал, что присутствия метана не наблюдалось. Ничто не угрожало взрывникам и людям, находившимся в шахте.

— Внимание! — крикнул Башилов.

— Есть! — отозвался Генка, вжимаясь спиной в стенку.

— Взрыв!..

Возможно, в этот момент в шахту плеснулся из трещин метан.

Башилова бросило вперед, словно кто-то со страшной силой ударил сзади. Лицом он упал на рваный край неотработанного пласта, глаза ослепила вспышка. Он не слышал, как где-то за спиной рос гул, подобный гулу наступающей грозы, не видел разгара пламени. Он вообще ничего не успел понять и почувствовать…

В сознание он приходил медленно, будто оттаивал. Сначала он ощутил тупую боль в затылке, потом заныла спина. Он открыл глаза.

Разглядывая покосившуюся крепь, обрушенную сверху породу, он вспомнил, что произошло перед тем, как потерял сознание. Он крикнул: “Взрыв!” Взрывной волной его контузило. Теперь он был здесь, а Генка должен быть там… Взгляд уперся в завал.

— Генка! — крикнул он, но никто не отозвался.

Он поискал глазами лопату. Иной раз о них все ноги посбиваешь, а сейчас даже самой завалящей не было. Тогда Башилов начал рыть уголь руками.

Скоро он убедился, что так много не наработаешь. “Попробую каской”, — решил он. Из металлической скобы вытащил лампочку, снял со спецовки аккумулятор, приладил рефлектор к крепи. Посидел минуту и, вздохнув как перед дальней дорогой, начал выгребать уголь каской.