В чертогах Подкаменной Тунгуски

ОТ ВАНАВАРЫ ДО БАЙКИТА

Сказать по правде, уезжая из Москвы, я лишь робко надеялся, что мне все-таки удастся осуществить свою давнюю мечту — проплыть по Подкаменной Тунгуске. Тогда это зависело от того, насколько затянется экспедиция. После возвращения из тайги стало ясно, что у меня еще много времени и я могу продолжить свое путешествие.

В Ванаваре я еще застал начальника метеоритной экспедиции Кирилла Павловича Флоренского. Отправив своих спутников в Москву, этот неутомимый человек собирался лететь еще и на Камчатку.

— Куда теперь? — спросил он.

— Вниз по Подкаменной.

— Рискованно. А не боитесь порогов?

— Нет.

— Завидное путешествие!

— Не составите ли мне компанию? — предложил я.

— К сожалению, не могу. На Камчатке меня ждет другая экспедиция.

Через день, закончив все формальности, связанные с арендой оленей в колхозе, Флоренский улетел из Ванавары.

Андрея Дженкоуля я не увидел: он снова ушел в тайгу.

Июль был на исходе. Стояли теплые солнечные дни. В тайге наступила пора ягод. Жители Ванавары с ведрами уходили в лес за голубикой, брусникой и красной смородиной, по-здешнему кислицей. Косили сено, готовились к охотничьему сезону, собирали грибы. Чувствовалось приближение осени.

Я торопился: впереди меня ждал путь более чем в тысячу километров по незнакомой опасной реке. До наступления зимы нужно было проплыть знаменитые пороги, причудливые береговые скалы, посетить населенные пункты и заснять все интересное и неведомое, что встретится в пути.

Вечерами я сидел над картой, днем расспрашивал бывалых людей, советовался. Все, кто хоть раз в жизни проплывали Подкаменную Тунгуску, восторгались ее красотой.

Хотелось, правда, несколько сократить путь и перелететь из Ванавары в Байкит самолетом, а уже оттуда начать лодочное путешествие. Но ванаварские старожилы отсоветовали мне делать это.

— Что ты, родимый! — сказал мне один из стариков. — Ты ее, Подкаменную-то, проплыви всю от Ванавары до Енисея. Тогда и узнаешь нашу реку по-настоящему.

Старый человек был прав. Разве можно сравнить кратковременный перелет на самолете с увлекательным путешествием на лодке!

Нужно было нанять проводника и арендовать небольшую лодку с мотором. Но сделать это оказалось непросто. Желающих плыть по всей Подкаменной Тунгуске найти было трудно. Все, кому я предлагал, отказывались:

— До Байкита плыть еще можно, а дальше страшновато.

Один из ванаварцев сказал мне:

— Вы немного опоздали! Была здесь московская зоологическая экспедиция. Начальник ее — Сыроечковский, у них несколько лодок. Они только недавно отправились вниз по реке.

Было очень жалко, что я раньше не встретился с экспедицией Сыроечковского, тем более что я никак не мог найти себе проводника. Это обстоятельство задержало меня в Ванаваре больше чем на неделю. Наконец я обратился в райсовет; там мне порекомендовали нескольких владельцев лодок, хорошо знающих реку.

Один из рекомендованных был Анатолий Савватеев, молодой парень, страстный охотник и рыболов. С ним я познакомился на почте, где он работал связистом. Вниз по Подкаменной он плавал только до Байкита. На мое предложение Анатолий не согласился, сказав, что свой очередной отпуск хочет посвятить рыбалке и охоте в верховьях реки, которые хорошо знал.

Я загрустил не на шутку. Однако судьба все-таки вскоре мне улыбнулась.

Не знаю, что заставило Анатолия Савватеева неожиданно переменить свое решение, — то ли моя съемка понравилась ему (я совершил с ним две поездки на лодке вверх по реке), то ли он заинтересовался поездкой вниз по Подкаменной Тунгуске, — но однажды он сказал мне:

— На днях ухожу в отпуск. Пожалуй, поплыву с вами. Но только до Байкита.

Лучшего попутчика я не желал. У Анатолия была своя лодка. Мне оставалось только обеспечить его бензином. Я думал так: доберусь с ним до Байкита, а там будет видно, что делать дальше. Меня беспокоило одно — как бы Савватеев не переменил своего решения!

Мои опасения окончательно отпали только в тот день начала августа, когда мы с Анатолием стащили на берег свое снаряжение. Наш груз состоял из палатки, двух спальных мешков, запаса продовольствия, ружей, спиннингов, киносъемочной аппаратуры, бочки с бензином, длинной веревки и нескольких шестов.

Никто нас не провожал, как будто мы с Анатолием просто отправлялись на рыбалку.

Стоял самый благоприятный для путешествия день. Небо было покрыто мелкими кучевыми облаками. Воздух казался удивительно прозрачным.

Я оттолкнул лодку, Анатолий завел мотор, и мы быстро помчались от высокого ванаварского берега.

Сколько дней я ждал этой минуты! Наконец-то мое путешествие началось!

Спокойно катит свои воды Подкаменная Тунгуска ниже села Ванавары. Широкая и полноводная, она течет среди лесистых и луговых берегов. Лишь изредка на крутых поворотах реки виднеются невысокие скальные обнажения.

На правом берегу показались две избы. Это заимка Чамба. Здесь никто не живет. Только иногда в избах ночуют рыбаки и охотники да косцы во время сенокоса. Путешественники здесь всегда могут найти приют.

Но вот и первая знакомая преграда — Чамбинский порог. Мы причаливаем к правому берегу: зачем напрасно рисковать драгоценным грузом и губить кинопленку!

Мы идем по берегу к порогу и выбираем наиболее безопасное место.

— Вот смотрите, — говорит Толя, — здесь сильный слив, но нет опасных камней в воде, а у левого берега буруны кипят, там можно удариться о камень.

— Не зачерпнем водички?

— Думаю, что нет. Еще раз внимательно посмотрю дорожку, и поплывем.

Чамбинский порог расположен на повороте Подкаменной Тунгуски. Русло здесь разделено скоплениями камней посредине. При малой воде там появляется даже каменный островок. У левого берега русло мелкое и загромождено многочисленными подводными камнями. У правого берега русло глубокое и менее опасное для прохождения лодок. Все рыбачьи лодки, а весной и баржи-самоходки из Красноярска стараются проходить именно по сливу у правого берега.

Осмотрев порог, мы вернулись к лодке и поплыли. Быстрое течение подхватило лодку и, как щепку, в один миг пронесло по сливу. Лодка несколько раз подпрыгнула на волнах, громко хлопая по ним днищем, потом спокойно заскользила по реке.

Под Чамбинским порогом Подкаменная Тунгуска снова стала широкой и полноводной.

Анатолий показывает мне первую достопримечательность — высокий обрыв на левом берегу:

— Гора Карандашная.

— Странное название!

— Здесь каменный уголь выходит наружу. Некоторые камешки пачкают руки, видимо графит. Поэтому и называют Карандашная.

Я внимательно смотрю на берег. В отвесном обрыве видна толстая темная полоса, тянущаяся на несколько сотен метров вдоль берега. Это только маленький предвестник несметных богатств, которые хранит в своих недрах Тунгусский каменноугольный бассейн.

Вот и устье Чамбы. Еще недавно плыл я по ней с друзьями-геологами.

Эта часть Подкаменной Тунгуски мне уже знакома.

Вскоре я узнал устье Верхней Лакуры со следами лагеря метеоритной экспедиции.

Дальше потянулись лесистые берега, глухие, безжизненные. Шум лодочного мотора оглашал реку. Только через пятнадцать километров после Лакуры на правом берегу в лесу показалась ветхая охотничья избушка. Возле нее дымил костер. Рядом сидели два человека.

— Наши, ванаварские, — сказал Анатолий.

Мы обменялись приветствиями, и скоро избушка скрылась за деревьями.

Таежная глухомань снова обступила Подкаменную Тунгуску. Среди берегового леса виднелись рощи гигантских лиственниц в три обхвата. Местами русло реки неожиданно суживалось. Течение здесь было быстрое. На Подкаменной Тунгуске такие узкие места называют горлышками.

На правом берегу показалась небольшая скала со странным названием Хорек. Справа в Подкаменную здесь впадает речка Нижняя Лакура. Когда мы подплывали к устью, перед нами с шумом взлетела стая уток.

— Пора и охотой заняться, — сказал Толя.

Мы приготовили ружья, я поудобнее устроился на носу с двустволкой. Так мы проплыли еще несколько километров, но утки больше не встречались.

— Скоро будет Панолик! — крикнул Анатолий.

В Ванаваре я слышал об этом коварном пороге, о его крупных бурунах, которые будто бы разом захлестывают лодку. Панолик находится двумя километрами ниже речки Нижней Лакуры.

— Это самый грозный порог в верховьях Подкаменной, — добавил Толя. — Чамбинский порог по сравнению с Паноликом — фитюлька!

— Что будем делать? Поплывем через него?

Хотелось, конечно, рискнуть, испытать острое ощущение, и в то же время я очень дорожил кинопленкой и съемочной аппаратурой.

Лесистые невысокие холмы приблизились к реке; она заметно сузилась. Вскоре Подкаменная повернула вправо; послышался шум порога.

— Вот он, сердешный! — улыбнулся Савватеев.

Наша лодка на большой скорости приближалась к месту, где белели крупные барашки. Это бурлила вода над подводными каменными глыбами. Всю реку от одного берега до другого словно перегородили камнями. Да, это более серьезное препятствие, чем порог близ устья Чамбы!

Перед порогами у берегов обычно образуются маленькие заводи — улова. Вода в таких местах, прежде чем низвергнуться в пучину, затихает и течет в обратную сторону. Здесь удобно причалить лодку.

Слово улово происходит от улавливать: здесь всегда скапливается, улавливается многое, что плывет по реке, — мусор, пена, смытые с берегов деревья.

Анатолий увидел такое место у правого берега и направил туда лодку. Мы вылезли из лодки и пошли осматривать Панолик.

В шуме порога слышались звуки, напоминающие звериное рычание. Вода кипела над огромными подводными камнями. В местах бешеных сливов катились цепочки гигантских валов. Каждый постепенно нарастающий вал всей своей громадой обрушивался против течения. При этом раздавался глухой удар, как будто с отвесной скалы в воду падал большой камень.

Было удивительно, как могут большие, тяжело груженные самоходки преодолевать это, казалось бы, совершенно непроходимое препятствие.

Порог Панолик — самый коварный на участке Ванавара — Байкит. О нем с почтением говорят все сплавщики на Подкаменной Тунгуске. В малую воду он непроходим и для илимок. Поэтому караваны с грузами, ежегодно идущие в Ванавару весной, стараются пройти через него до первых чисел июня, когда река наполняется водой из своих многочисленных притоков.

Упустит время караван — и сидеть ему в Ванаваре до следующей весны!

Но наша лодка — не илимка и не самоходка. Грозные валы Панолика поглотят ее в два счета. Внимательно осмотрев порог, Анатолий предложил:

— Давайте-ка сгрузим наши товары, лодку на веревке переведем у берега, а вещи перенесем под порог на себе. Зачем рисковать!

Анатолий привязал длинную веревку к носу лодки, к одному из сидений и к корме. Меня попросил взять длинный шест, а сам, сдерживая лодку веревкой, пустил ее по течению. Шестом я должен был слегка отталкивать лодку от берега, чтобы ее не прибивало сильным напором воды.

Это была трудная работа. Лодка часто застревала на прибрежных камнях, а оттолкнуть ее дальше от берега мы не решались: в один миг захлестнет волной! Приходилось забираться почти по пояс в воду и сталкивать лодку с камней. Мы намучились, вымокли, но благополучно перевели наше судно под порог.

Затем в несколько приемов туда были перенесены все грузы. Путешествие продолжалось.

Был уже поздний час. Солнце скрылось за береговым лесом. В долине Подкаменной постепенно становилось сумеречно.

Из-за поворота реки на правом берегу показались дома. Это был Панолик.

— Отдохнуть и перекусить бы, — сказал Савватеев.

— Не мешало бы остановиться уже на ночлег.

— В Панолике и заночуем!

Село Панолик, когда-то большое, состояло всего из трех домов. Анатолий быстро разыскал знакомых, предоставивших нам ночлег в своей просторной избе. Только теперь мы почувствовали сильную усталость и голод, да и не мудрено: мы проплыли девяносто километров и преодолели два порога. Для первого дня путешествия это было неплохо.

Рано утром мы отправились дальше.

Потянулись такие же однообразные берега, как и вчера. Лес и лес... Казалось, ему нет конца. На болотистых низинах лес был чахлый, исключительно лиственничный, с редкими группами высоких и стройных елей. На холмах, иногда подходивших к реке, были видны сосновые боры.

Сколько зеленого богатства на этих пустынных берегах!

Подкаменная Тунгуска здесь течет по равнине. Низкие берега тянутся на десятки километров.

— Теперь не будет скал до самого Байкита, — сказал Анатолий. — А вот там, говорят, по берегам стоят огромные утесы. И пороги такие, что наш Панолик по сравнению с ними — перекатик.

Я слышал в Ванаваре, что более мощные пороги на реке находятся ниже Байкита, но мне казалось, что опаснее Панолика уже ничего не может быть.

— А почему река называется Подкаменной?

— Вот по тем утесам за Байкитом она и называется Подкаменной — среди камней течет, значит, под скалами.

Правда, происхождению слова Подкаменная есть другое объяснение. Как писал в 1921 году красноярский исследователь А. Я. Тугаринов, «Подкаменная Тунгуска носит это название только на устье, выше это имя населению не известно, и реку зовут Катангой».

Дело в том, что выше устья Подкаменной Тунгуски на Енисее находится довольно внушительная преграда — знаменитый Осиновский порог, который в старину называли Камнем. Все, что было ниже этого порога по Енисею, называлось «под Камнем». И большая река Катанга, которую русские называли Средней Тунгуской, постепенно стала именоваться Подкаменной, то есть рекой, впадающей в Енисей под порогом, под Камнем.

— Долго ли нам плыть до Байкита? — спросил я.

Анатолий подумал:

— Дней пять проплывем. Может, и дольше.

Слева в Подкаменную Тунгуску впадала река Соба. В полукилометре от ее устья мы увидели маленькую безлюдную деревушку.

— Это Соба, — сказал Толя. — Там теперь никто не живет: все перебрались в Панолик и в Оскобу.

— А что случилось, почему разъехались жители?

— Да ничего, просто переселился народ в более крупные деревни, в колхоз, на зверофермы — вот и опустели дома. Таких деревушек на Подкаменной, говорят, много.

После Собы опять потянулись равнинные берега с многочисленными болотами и чахлой тайгой.

Неожиданно впереди взлетела большая стая уток.

— Утятинки хочется, — сказал Савватеев. — Давайте поохотимся!

Я взял ружье и уселся на носу лодки.

— Сейчас они сядут впереди нас, — сказал Анатолий.

Утки, сделав большой круг над рекой, снова опустились на воду. Савватеев немного сбавил скорость и направил лодку к стае. Это были чирки. Анатолий заглушил мотор, и мы стали по инерции приближаться к уткам.

Метрах в тридцати от нас стая взмыла вверх. Я выстрелил. Две птицы, кувыркнувшись в воздухе, упали на воду.

— Ну вот, ужин обеспечен.

Мы подобрали убитых птиц, и наш мотор снова заревел на всю реку.

— Где будем сегодня ночевать? — спросил я.

— Можем остановиться в Оскобе, а можем плыть еще дальше, до Кривляков.

— Где лучше?

— Кривляки далековато, а Оскоба близко. Там самая передовая звероферма во всем Красноярском крае.

— Тогда, конечно, остановимся в Оскобе!

С левого берега в Подкаменную впадала большая река, заросшая высокими кустами ракитника.

— Оскоба, — сказал Анатолий. — Скоро будет и деревня.

Через шесть километров на правом низком берегу показалась и сама деревня Оскоба. Это был уже более крупный населенный пункт, чем те, которые мы встречали в пути после Ванавары. Несколько десятков домов цепочкой тянулись по берегу. Широкая улица разделяла деревню.

В Оскобе мы сделали остановку. Анатолий направился к одной из изб, стоящих близко от берега. На крыльце сидел молодой парень.

— Мне нужен Попов, — обратился к нему Толя.

— Я Попов, — ответил, вставая, парень.

— Привет! Савватеев, — протянул Анатолий руку.

— Савватеев! — радостно удивился парень. — Наконец-то увиделись!

Я с удивлением наблюдал эту непонятную для меня сцену.

— Это коллега, радист, — сказал Толя, показывая на парня. — Много лет каждый день разговариваем по рации, а увиделись только сейчас!

Анатолий ежедневно принимает и передает по радио телеграммы в Байкит, Чемдальск, Стрелку, Муторай, Туру, Мирюгу, Куюмбу, знает по имени всех радистов в этих и многих других пунктах Эвенкии, но никогда еще не виделся со своими коллегами.

В Ванаваре я однажды слышал его разговор с Байкитом.

— Привет, Манечка! Как жизнь молодая? — кричал Толя в микрофон.

Радистка Манечка из Байкита отвечала:

— Здравствуй, Толик! Ну, как погода в Ванаваре? У нас идет дождь. Прими телеграмму.

Это было похоже на разговор радистов береговых полярных станций с радистами судов, плывущих за десятки километров от берега.

Наше путешествие даст Анатолию возможность увидеться со многими из своих заочных знакомых в селах вдоль берегов Подкаменной Тунгуски.

Попов любезно пригласил нас в свой дом на ночлег.

В сибирских деревнях встают рано. Чуть показалось за тайгой утреннее солнце — все жители Оскобы уже были на ногах. Колхозники, используя августовские солнечные дни, торопились закончить сенокос.

Не спалось и нам.

— Ну что, посмотрим сегодня черно-бурых лисиц? — спросил я Анатолия.

— Не черно-бурых, а серебристо-черных! — поправил он меня.

Мы направились на звероферму, которая находилась в лесу, в трех километрах от села. Попов, замещавший в это время начальника почты, выделил нам подводу, на которой мы повезли нашу киноаппаратуру. Неприятный запах, доносившийся из леса, давал знать, что звероферма близко.

Живописная лесная дорога скоро вывела нас к высокому деревянному забору.

У ворот нам встретился низкого роста, скромный на вид молодой мужчина в очках.

— Здравствуйте. Мне только что позвонил Попов и сказал, что едет кинооператор. Это вы?

— Это мы, — важно ответил Анатолий. — Гримируйте ваших лисиц!

Человек в очках улыбнулся и пригласил нас в контору зверофермы. Мы познакомились. Это был знатный зверовод Иван Егорович Пикалов.

После знакомства Пикалов повел нас осматривать звероферму. Проходя вдоль забора, мы с Анатолием обратили внимание на две высохшие медвежьи лапы, прибитые гвоздями к доскам. Я удивился и хотел было спросить, зачем они здесь, но Пикалов опередил меня:

— Прошлое лето повадился к нам Топтыгин. Видно, почуял лисий запах. Мы его и прикончили. Сами попробовали медвежатники, а большую долю мяса лисам скормили. Эти лапы прибили на память.

Лапы были огромные, с когтями чуть ли не в десять сантиметров длиной, и вызвали восхищение у Толи, заядлого охотника:

— Ох, и здоровый, видать, был!

— Да, мяса с костями было до четырехсот килограммов да плюс шкура — все вместе почти полтонны, — сказал Пикалов.

Иван Егорович показал нам серебристо-черных лисиц в клетках, в вольерах и под специально затененным навесом. Торопясь использовать драгоценное светлое время, я заснял несколько эпизодов у клеток с участием самого Пикалова и его помощницы-кормача. Мы даже зашли с киноаппаратом прямо в вольер, где бегали уже подросшие лисята. Они сначала дичились нас, потом, привыкнув, начали резвиться, перепрыгивать друг через друга.

Я смотрел на молодняк и удивлялся этой оригинальной породе лисиц с черной шерстью и длинными седыми ворсинками, за которые и называют их серебристыми.

— Встречаются ли такие в тайге? — спросил я Пикалова.

— Старые эвенки рассказывали, что очень много лет назад встречались как исключительная редкость отдельные особи, отдаленно похожие на современных серебристо- черных лисиц.

— А эти откуда появились?

— Эту породу постепенно вывел и улучшил человек.

В далекие времена охотникам иногда случайно попадались лисицы, цветом шерсти совершенно непохожие на своих рыжих собратьев. К этим особям люди проявляли больший интерес, чем к рыжим лисицам, стараясь всеми способами добыть их живьем. Одному из охотников, очевидно, повезло — он стал обладателем пары живых зверьков, которые дали приплод, унаследовавший все признаки своих родителей. Этот счастливец-охотник невольно стал первым селекционером, первым звероводом.

Благодаря особому уходу и питанию шкурки зверьков постепенно улучшались. Звероводство стало массовым явлением. У одного охотника зверьки давали лучший приплод, чем у другого. Люди обменивались ими и постепенно, может быть невольно, улучшали породу.

— Вот и мы стараемся улучшить качество шерсти серебристо-черных лисиц, пользуясь, конечно, при этом многолетним практическим опытом и достижениями пауки.

Пикалов повел нас к вольеру, который был совершенно изолирован от солнечного света; клетки в нем стояли почти в темноте. Здесь он продолжил свой рассказ:

— На опыте мы убедились, что под действием солнца шкурки у лис становятся хуже, чем у тех зверьков, которые содержатся в полумраке. Оказалось, что в темноте шерсть созревает до нужной кондиции примерно на двадцать пять дней раньше, чем в нормальных световых условиях, и бывает гораздо темнее той, которая подвержена действию солнечного света.

Благодаря этому открытию оскобская звероферма стала одной из лучших и передовых не только в Эвенкийском национальном округе, но и во всем Красноярском крае — она сдает государству шкурки высокого качества в сокращенные сроки.

К концу дня, закончив киносъемку, мы вернулись в Оскобу вместе с Пикаловым. Прощаясь с нами у своего дома, он сказал:

— Прошу вас часика через полтора зайти ко мне. Посидим за чашкой чаю, поговорим. Угощу вас сибирским деликатесом — рыбой с душком. Пробовали когда-нибудь?

Вечером мы с Анатолием сидели за столом в кругу семьи Пикалова. Стол был уставлен едой. На одной из тарелок лежала рыба, издававшая специфический запах, который нельзя было назвать приятным. Это были сиги, окуни и даже щука. Были и маленькие рыбки, величиной с кильку.

— Это тугунок — наше местное лакомство, — сказал Иван Егорович.

Я впервые пробовал рыбу с душком. На первый взгляд она кажется полуразложившейся: мясо слабое, едва держится на костях.

Чтобы не обидеть хозяина, я заставил себя съесть несколько тугунков. Пикалов и Толя следили за мной. После нескольких кусков я как будто привык к необычной пище, а через некоторое время уже был абсолютно убежден, что рыба с душком — замечательная закуска. По вкусу это несколько напоминало анчоусы.

— Кто же придумал это интересное блюдо? Сибиряки? — спросил я Пикалова.

— У сибиряков оно широко распространено, но придумали его, наверно, северные народы. Эвенки, например, складывали пойманную рыбу в ямы, держали ее там некоторое время и, когда она приобретала душок, употребляли в пищу. Это считалось лакомством.

Некоторые с пренебрежением относятся к подобным народным блюдам, но что поделать с силой привычки? Здоровые простые уральцы с наслаждением, например, едят редьку с квасом, от которой воротит скулы; эвенки едят сырую печень северного оленя и теплый костный мозг только что убитого лося.

Я сам видел на охоте, как молодой эвенк, потрошивший только что подстреленного глухаря, вынул его печенку и тут же съел ее.

В другой раз я видел, как восьмимесячная эвенкийская девочка, капризничая, выплевывала картофельное пюре, но уцепилась ручонками за кусок вареного мяса и с наслаждением стала его сосать.

О разных вкусовых привычках мы разговорились за столом. Вспомнили о грибах.

— Ну что вы скажете, — начал Пикалов, — некоторые эвенки, особенно старые, удивляются, что мы, русские, с удовольствием едим грибы. Они считают грибы оленьей пищей и смеются над нами.

— Мой батя ежегодно засаливает на зиму полную бочку грибов, — сказал Анатолий.

— Мы с женой тоже очень любим грибы и готовим их на зиму. Это в привычке у всех сибиряков, — подтвердил Пикалов.

Я вспомнил, что во время метеоритной экспедиции по пути мы собирали грибы и потом клали их в кашу, в суп, а проводник Андрей Дженкоуль смеялся над нами:

— Зачем у оленей отбираете еду!

По дороге он тоже собирал грибы, но отдавал их своим оленям. Андрей с детства привык употреблять в пищу дичь, лучшие породы лососевых рыб, мясо сохатого, северного оленя и, конечно, не понимал, как можно есть то, чем питаются животные.

Наша беседа затянулась далеко за полночь. Когда мы вышли втроем на улицу, Оскоба спала. Над крышами домов блестело звездами ночное небо. Огромный ковш Большой Медведицы висел над деревней. Черной стеной окружала Оскобу тайга. Стояла тишина.

Мы посидели на крыльце дома, покурили. На прощание Пикалов сказал нам:

— Счастливый вам путь назавтра!

Рано утром мы покинули Оскобу. Туман еще не успел подняться с реки. Временами наша лодка оказывалась в молочной пелене и берегов не было видно. Савватеев приглушил мотор, боясь наскочить на мель.

Мы плыли в утренней прохладе. С берегов тянуло лесными запахами: были в них и аромат цветов, и сырость болот, и пьянящий дух багульника.

Проплыли таежную речку Чавиду. После большого поворота Подкаменной на левом берегу показались разрушенные строения. Это Сользавод. Когда-то здесь добывали соль и возили на подводах в Кежму.

Несколько ниже того места, где в Тунгуску впадает Рассольная, мы причалили к берегу. Анатолий нагнулся через борт и, зачерпнув в ладони воду, попробовал.

— Соленая!

Я тоже зачерпнул пригоршней воду. У самого берега она действительно имела слабый солоноватый вкус. Очевидно, вода в Рассольной насыщена соленым раствором, и в месте своего впадения в Подкаменную Тунгуску эта речка слегка подсаливает ее воды. Говорят, что соляные ключи выходят по берегу реки у самой воды, но мы не стали искать их.

Поплыли дальше. Над нами чистое небо и яркое солнце. Погода для съемки, казалось бы, идеальная, но я редко беру в руки кинокамеру — берегу кинопленку для вечера.

Я давно уже отказался от любительского убеждения, что снимать можно только при ярком солнце, и для съемки пейзажей ловлю утренние или вечерние часы. И вот почему. Днем все залито солнечным светом и нет той приятной светотени и характерных нюансов освещения, какие бывают ранним утром и особенно в вечерние часы, перед закатом. Днем фотографическое изображение получается чересчур резким и монотонным, лишено тональной перспективы.

...Неожиданно пейзаж резко изменяется — берега приобретают живописные очертания, становятся холмистыми.

Подкаменная принимает характер горной реки, течение усиливается, кое-где показываются небольшие скалы и утесы.

— Толя, мне здесь нравится!

— Это Кривляки. Названы так за то, что река в этом месте туда-сюда кривляет.

Помню, в Ванаваре мне говорили, что Кривляки — самое интересное место на участке Ванавара — Байкит. Не знаю, что будет дальше, но здесь хорошо! Веселые пригорки с сосновым бором сбегают к реке. Тунгуска петляет из стороны в сторону, на крутых поворотах упирается в высокие лесистые холмы со скальными обнажениями.

Время за полдень. Можно еще плыть да плыть, но не хочется пропустить живописное место на реке, не засняв его на кинопленку.

— Анатолий, давай остановимся!

— И верно! Порыбачим и поохотимся.

Он круто поворачивает лодку, и мы с разгону влетаем на каменистый берег.

Выгружаем снаряжение. Здесь будет поставлена наша первая палатка.

Мне хочется увидеть эти места в вечерние и утренние часы.

— Здесь можно и заночевать! — говорю я Анатолию.

— Правильно! Вечер — лучшее время для охоты, а раннее утро — для рыбалки.

— И поснимаем!

В хлопотах по устройству лагеря быстро проходит время. Пока ставили палатку, таскали дрова из лесу, разводили костер и готовили еду, день перевалил на вторую половину, а потом подкрался и вечер. Я не ошибся в своем предположении: в лучах вечернего солнца Кривляки приобрели еще большую прелесть.

Савватеев приготовил спиннинг и пошел по берегу, время от времени закидывая блесну в реку.

— Таймешка хочу изловить! — крикнул он.

Я занялся кинокамерой. Рядом с нашим лагерем отцветали последние даурские лилии. У одного симпатичного цветка я и установил киноаппарат, чтобы заснять его крупно, во весь экран. Долго и не спеша пристраивался, выбирая наилучший ракурс.

Вдруг возле меня упал мелкий камешек. Я вздрогнул от неожиданности и посмотрел на Савватеева. Толя энергично махал руками и показывал куда-то вниз по реке. Я тревожно взглянул туда... и замер: в полукилометре от нас вдоль освещенного заходящим солнцем берега двигалось какое-то животное.

— Это же медведь!

Савватеев бросил спиннинг и, пригибаясь к земле, побежал к лодке за ружьем.

По берегу, медленно удаляясь от нас и настороженно посматривая в нашу сторону, действительно шел медведь. Я схватил кинокамеру и бросился за телеобъективом. Судорожными движениями я старался заменить один объектив другим. Ничего не получалось.

— Снимайте! Снимайте, а то удерет! — кричал Анатолий, заряжая двустволку.

Наконец я включил киноаппарат. Через телеобъектив было видно, как зверь, с опаской оглядываясь, удалялся по направлению к лесу.

— Ушел! — сказал с досадой Анатолий. — Вы что-нибудь засняли?

— Сам не пойму: то ли снял, то ли не снял, — с не меньшей досадой ответил я.

Киноохота не удалась. Случай с медведем на какое-то время ошеломил нас, и мы уже не могли ни за что взяться. Сидя у тлеющего костра, мы обменивались мнениями по поводу неожиданного появления зверя на берегу.

— Не заглянет он к нам ночью? — спросил я.

— А кто его знает. Надо зарядить на всякий случай ружья жаканом.

Встреча с хозяином тайги, как называют медведя, всегда вселяет в людей некоторый страх и настороженность. Шутка ли, встретиться с ним в безлюдном лесу! В Сибири говорят: «С медведем лучше не встречаться!» Ну, а если он сам пожелает с нами встретиться? Что тогда?

Анатолий, чтобы развеять мрачные мысли, взял ружье:

— Пойду-ка поохочусь на рябчиков, что ли. Посвистывали вон там, по ручью.

— Не забудь жакан взять с собой!

Анатолий направился в лес, а я пошел со спиннингом по берегу. После долгих и бесполезных закидываний блесны мне попалась небольшая щучка. Вскоре в лесу один за другим прогремели два выстрела. Спустя несколько минут из тайги показался Анатолий. Он подошел к лагерю и бросил возле костра двух рябчиков. Я положил рядышком с ними свою щуку.

Незаметно подкралась темнота. Мы развели костер посильнее, запекли наши трофеи на палочках. Лучшей еды нельзя было желать!

Черной стеной стоял прибрежный лес. Ярко горели звезды над рекой. Громко потрескивали сучья в костре. Искры роем неслись в вышину, исчезая в ночном звездном небе.

Мы сидели у огня, прислушиваясь к шорохам в тайге. Я ловил себя на мысли: «Не смотрит ли на огонек нашего костра пара звериных глаз из темной чащи?» Уж очень свежо было впечатление от недавней встречи с медведем.

Ночь прошла тревожно.

Утренний туалет (фотоснимок А. Миссюры)

Ранним утром, когда едва только рассветало, мы вылезли из палатки. С опаской оглядели берега: не пожаловал ли Топтыгин утречком на водопой?

— Рыба сейчас должна хорошо брать, — сказал Анатолий. Порыбачим?

Мы разошлись со спиннингами в разные стороны по берегу.

Эти места порадовали нас прелестными картинами рассвета. Сначала заалели вершины деревьев на высоких береговых холмах. Потом над водой пополз низкий туман. Пурпурно-малиновый оттенок на деревьях сменился теплым оранжевым; на реку легли длинные тени берегового леса.

На воде заискрились в струйках солнечные блики. Природа вдруг наполнилась какой-то неуемной радостью пробуждающейся жизни. В лесу послышались голоса птиц.

Я сменил спиннинг на киноаппарат. В эти минуты киносъемка для меня была дороже рыбалки. Да и к тому же я поймал только двух окуней. У Савватеева, как я заметил, дело шло куда лучше. Он часто вытаскивал на берег бьющихся рыбин.

Всю оставшуюся часть утра я посвятил киносъемке.

Анатолий закончил рыбалку и притащил к палатке свой улов. У него тоже были окуни и несколько щук.

— Так хочется поймать тайменя! Что-то не берут они здесь, — сказал он с досадой.

Позже у костра мы снова на палочках готовили свой неприхотливый завтрак. Рыбы было много. Часть ее засолили в дорогу.

— Поплывем, Анатолий, дальше. Утро уж очень хорошее!

— Правильно. Пораньше отправимся — дальше будем.

Приятно плыть по реке ранним утром!

Неподвижен воздух. Водная гладь не морщится от порывов ветра, какой бывает среди дня. В реке как в зеркале отражаются береговая тайга, крутые пригорки и нежно-голубое небо. Какая тишина!

Но к полудню погода меняется. От легкого ветерка уже колышутся листочки на осинах. Из всех деревьев листья осины наиболее чувствительны к самым ничтожным движениям воздуха.

Закачались ветви лиственниц. Это подул ветерок посильнее. А вскоре и легкие порывы ветра местами сморщили поверхность реки. На наших глазах над Подкаменной Тунгуской стали возникать облака.

На одном из крутых поворотов Кривляков на левом берегу стоит небольшая скала Поп. Трудно сказать, за что получил такое название береговой утес: то ли за некоторое сходство с фигурой священнослужителя, то ли за то, что торчит он этаким приметным столбом, какие на реке нередко называют попами.

Кое-где по руслу реки нам встречались мели и шиверы. Шиверой в Сибири называют гребневидное повышение дна, через которое река бурно перекатывает свои струи. Дно в таких местах, так же как и на порогах, бывает устлано беспорядочно разбросанными камнями.

На мелях лодка то и дело скребла дно реки, но нас это не беспокоило. Зато на шиверах, когда она неожиданно ударялась о подводный камень, Анатолий настораживался:

— Здесь надо держать ухо востро! Потонуть можно!

Надо сказать, шивер в Кривляках довольно много, и в низкую воду там легко затопить лодку. Удар о камень, лодку резко разворачивает, вода захлестывает ее — и вы оказываетесь в реке. Проплывать шиверы следует с такой же осторожностью, как и пороги. Невзрачная, казалось бы, шивера, а сюрпризы может преподнести такие, каких порой не ждешь и от порога.

Перед устьем реки Чадошемо окончились крутые повороты Кривляков. Снова потянулись невысокие однообразные берега. Показалась одинокая изба на правом берегу, несколькими километрами ниже — другая.

— Что за дома?

— Наверно, скоро будет Мирюга.

Я смотрю на карту. Правильно! Это Мирюгинская заимка. Скоро будет и сама деревня.

Мы плывем по длинному, десятикилометровому плесу. Берега Подкаменной Тунгуски здесь очень похожи на те, что выше Ванавары, когда плывешь к устью Тэтэрэ, — холмистые и заросшие густым лесом.

Река круто повернула влево, и на правом берегу показались серые домики небольшой деревни Мирюги. Здесь мы делаем небольшую остановку: Анатолию надо перелить бензин из бочки в бачок.

К нашей лодке подбежали две деревенские девочки и, стоя в стороне, робко разглядывали нас. До нашего слуха долетел разговор:

— Купаться будем?

— А плавать-то научилась?

— Нет еще.

— Так ты чё, Манька, с ума спятила ли, чё ли!

— А што? Утону так утону. Не все жо мне жить на белом свете.

Мы с Анатолием посмотрели друг на друга и прыснули со смеху. Девочки притихли. Немного погодя одна из них шепотом сказала:

— Эспедиторы.

Это относилось к нам. Взрослые здесь часто называют экспедиторами геологов и прочих путешествующих людей.

От домов на берег спустился старичок, подошел к нашей лодке. Мы поздоровались с ним.

— Докуда плывете-то?

— До Байкита.

— Панолик-то как прошли?

— Берегом провели лодку.

— Вот молодцы! Впереди-то, за деревней, с версту, тоже порожек будет, Мирюгинский. Не лезьте на рожон! Всяко бывает.

— А мы не имеем права рисковать, дедушка, у нас аппаратура. Мы опять бережком переведем, — объяснил Толя.

— Ну вот, это будет дело. Смельчаки-то тут не раз купались. Да и то было бы ничего, а то ведь погибнуть можно! Страсть как там кипит вода!

— Спасибо, дедушка, за совет. Мы будем осторожны.

— Ну вот. Плывите с богом.

Бачок был залит бензином. Мы еще поговорили с дедом, доставив ему этим большое удовольствие, и отчалили от берега.

Перед нами проплыли последние домики деревни Мирюги. Вскоре впереди на реке забелели буруны. Это Мирюгинский порог. Мы снова жмемся к правому берегу, куда устремляется основной слив и где гораздо глубже. Беспокойство за пленку и аппаратуру заставляет нас и на этот раз остановиться и посмотреть русло. Следуя советам деда, осторожно проводим лодку у правого берега.

Мирюгинскому порогу далеко до Панолика! Он кажется совсем ничтожным после грозных валов своего верхнего собрата. Правда, при неосторожности можно и здесь разбить и потопить лодку.

Мирюгинский порог, как и все другие, расположен в полосе каменистых выходов, называемых траппами. Русло реки в пороге узкое, сжато каменными обнажениями, течение быстрое. Местность кругом дикая и очень красивая.

Порог показался нам неопасным. Мы с Анатолием пожалели, что послушались старика.

— Надо было плыть прямо через порог! — сказал Толя.

— Пожалуй, можно было бы, —согласился я.

Быстро двигались мимо нас берега с редкими лиственницами. Местами среди тайги показывался сухостой.

На одном из береговых холмов мы вдруг увидели олений караван. Цепочкой, один за другим, олени бойко спустились к реке и остановились, припав мордами к воде. Каюр, не слезая с переднего оленя, подождал, когда они напьются. Потом он дернул за узду, ткнул своего оленя ногами под бока, и караван снова торопливо пустился бежать вдоль берега.

Эта картина напомнила мне своеобразные гравюры красноярского художника, известного мастера эвенкийского пейзажа В. И. Мешкова, удивительно точно передающие облик этого далекого таежного края.

Анатолий посмотрел на небо:

— Тучки собираются!

С северо-запада тянулись дождевые облака. Вскоре солнце скрылось в тучах, и на поверхность реки начали падать тяжелые капли. Каждая капля оставляла после себя большой пузырь, который звучно лопался.

Постепенно дождь усиливался. Частые выстрелы лопающихся пузырей перешли в сплошной шум. На нас обрушился ливень. Анатолий заприметил устье ручейка и направил лодку к берегу. Прикрыв брезентом аппаратуру, мы побежали под деревья.

Дождь хлестал свирепо и долго. Наполовину промокшие, мы нетерпеливо стояли под лиственницами.

Ливень прекратился так же неожиданно, как начался. Мы разожгли большой костер, развесили вокруг него свою одежду, вскипятили чай.

Постепенно небо очистилось от туч, выглянуло солнышко, все вокруг повеселело. В солнечных лучах заискрились тысячи капелек на листьях, на хвое, на траве. До деревьев нельзя было дотронуться — они сыпали тучами брызг. Пройдешь по траве — ноги до колен становятся мокрыми.

— После дождичка клюет хорошо, — сказал неугомонный рыболов Толя.

Спустившись к берегу со спиннингами, мы быстро наловили несколько окуней и щук на шашлык.

— А где же твои таймени? — спросил я.

— В верховьях рек скопились все, скоро будут спускаться...

У костра в разговорах время летит быстро. Незаметно наступили сумерки. Мрачной стеной окружала нас прибрежная тайга.

— Смотрите-ка! — крикнул мой спутник.

Я с испугом повернул голову в сторону тайги, куда показывал Анатолий. В темной чаще леса полыхнул яркий огонь.

— Это же луна восходит!

Ночное светило медленно поднималось за лесом. Черные силуэты деревьев и крадущийся между ними диск луны были удивительно, сказочно таинственны...

Я потянулся к аппарату.

— Помоги мне, Толя, — заснимем луну.

— А разве что-то может получиться?

— Попробуем!

Мы отошли от костра, выбрали точку съемки и приготовили кинокамеру. У меня был с собой телеобъектив «Телецентрик» с фокусным расстоянием 325 миллиметров. С его помощью я и хотел заснять луну как можно крупнее. Хотелось схватить момент, когда луна выглянет из-за леса.

Я открыл полностью диафрагму объектива, сбавил ход кинокамеры до четырех кадров в секунду. Когда луна стала показываться из-за острых вершин деревьев, включил киноаппарат. В ночной тишине был отчетливо слышен звук работающего механизма. Стрелка тахометра вздрагивала с каждым кадром.

Среди неподвижных силуэтов деревьев оранжевый диск медленно двигался от одного ствола к другому. Через окуляр кинокамеры движение луны ощущалось еще сильнее: телеоптика значительно укрупняла светило.

— Тысячу раз смотрел на луну ночью, и ни разу она не казалась мне такой красивой, как теперь, — сказал Анатолий.

Ну что ж, бывает и так: человек ни на что не обращает внимания, равнодушен ко всему и вдруг однажды увидит много раз виденные вещи такими, что поражается, как это он ничего подобного не замечал раньше. Вероятно, и с Анатолием произошло нечто подобное: наша киносъемка открыла ему маленькое окошечко в мир прекрасного.

— Интересная у вас работа, — задумчиво сказал он. — Вам приходится, как художнику, подмечать все красивое в природе.

Через минуту пленка в кассете закончилась. Луна была заснята.

Чем выше поднималось над лесом светило, тем больше изменялся его цвет: из оранжевой луна скоро стала серебряной.

Река при лунном свете была великолепна. Я посматривал то на луну, то на Анатолия, а в голове у меня вертелось: «Согласится или не согласится?»

Анатолий стоял как зачарованный и тоже посматривал то на луну, то на меня.

— Поплыть бы сейчас, — сказал он.

— Ну, ты прямо прочитал мои мысли! — воскликнул я. — Плывем!

— Только чур без мотора, самосплавом, — предупредил Толя.

— Конечно! Зачем же нарушать ночную тишину?

— Нет, не из-за этого, просто чтобы не наскочить в темноте на подводные камни.

Мы быстро затушили костер и собрали аппаратуру.

Стояла такая тишина, какая может быть только ночью на глухой таежной реке.

Представьте себе: наша лодка, бесшумно уносимая течением, плывет по тихой реке среди ночной тайги. Черные мрачные стены леса сжимают Подкаменную Тунгуску. Крупной серебряной монетой висит луна в зеленовато-дымчатом небе. От нее на воде чуть колышется световая дорожка. Воздух напоен таинственным безмолвием, разговоры кажутся лишними...

Молчит Толя, молчу и я. Только иногда он пошевелит веслом, поправит лодку, от этого легкий всплеск нарушит тишину, и снова наступает безмолвие.

Вдруг Анатолий что-то заметил впереди.

— Смотрите-ка, смотрите на берег! — прошептал он.

На вдающейся в реку каменистой косе, у самой воды, как изваяние, черным силуэтом стоял лось. Его массивную голову венчали огромные развесистые рога.

Лунный пейзаж теперь приобрел еще большую сказочность. Мы с удивлением смотрели на лесного зверя, который с любопытством следил за нами.

— Вот это бычина! Полтонны мяса! — тихо сказал Толя.

Световая лунная дорожка своим ярким блеском на какое-то мгновение ослепила нас. И как будто он ждал этого мига, лось бесшумно повернулся и тихо пошел по направлению к береговому лесу. Вскоре черная стена тайги скрыла его от наших глаз.

Только сейчас я вспомнил о киноаппарате и пожалел, что картину эту невозможно заснять: увы, нет еще такой пленки, на которую можно было бы снимать при лунном освещении!

Мы снова молчим, наслаждаясь прелестью ночной реки. Внимательнее, чем прежде, смотрим на берега, надеясь снова увидеть какого-нибудь зверя. Так мы плывем долго.

Но вот на правом берегу показались огоньки и едва различимые очертания домов. Послышался лай собак. Это небольшое сельцо Таимба, в прошлом фактория. В ночной тишине отчетливо слышны голоса на берегу. Мы едва различаем темные силуэты людей, зато до нашего слуха ясно доносятся голоса.

— Это кто же ночью-то плывет? Очумели, что ли, они!

— Наверно, лодку украли — вот и гонят ее в темноте!

Мы с Анатолием, улыбаясь, прислушиваемся к разговору.

С берега раздается голос:

— Эй! На лодке! Не хотите ли у нас в Таимбе переночевать?

— Спасибо. Нам и в лодке неплохо! — отвечает Толя.

— Ну как знаете. Было бы предложено.

Быстрое течение скоро уносит нас от деревни, и безмолвные берега снова окружают лодку. Мы так захвачены необычным ночным плаванием, что совершенно забыли о ночлеге! Какое там спать! Хочется плыть и плыть всю ночь до рассвета.

— Спать мы сегодня будем или нет? — спрашиваю я.

— А что-то не хочется! Поплывем до утра!

Река здесь широкая и безопасная, даль при лунном свете просматривается хорошо. Иногда мы чувствуем, что нас подхватывает быстрое течение. По-видимому, в таких местах есть небольшие перекаты, незаметные ночью.

Большинство людей спят ночами и не видят удивительных ночных картин. А ведь не велика беда не поспать одну ночь...

Пока мы плыли, луна заметно переместилась. Теперь она находилась в самом зените. По часам была полночь. Чувствовалась ночная прохлада. Анатолий стал надевать ватную телогрейку.

— Бр-р-р! Холодновато малость!

Я последовал его примеру.

...Мы с Анатолием почти не разговариваем, больше молчим и зорко вглядываемся в черноту береговой тайги. Тишина лесных берегов оказывает какое-то гипнотическое действие — прислушиваешься к ней с замиранием сердца. Вся природа будто уснула, но это только кажется... Мы знаем, что тайга и сейчас полна жизни, — там осторожно бродят звери, летают ночные птицы...

Среди ночного безмолвия я вдруг слышу испуганный шепот Анатолия:

— Михаил Александрович! Михаил Александрович!

Опять что-то заметил, неугомонный человек! Несколько шагов на четвереньках (иначе в лодке не пройдешь), и я возле него. Шепотом спрашиваю:

— Что?

— Вон там кто-то бродит по берегу.

Мы оба уставились вперед. На левом берегу, куда показал Толя, едва различимы три темных пятна: одно большое, два поменьше.

— Это камни лежат на берегу, — шепчу я Анатолию.

— Какое камни! Я видел — только что двигались.

— Может быть, таимбенские жители решили подшутить над нами?

— Да нет! — машет он рукой.

Мы следим за неподвижными черными фигурами. Вдруг два маленьких темных пятна ожили и приблизились к большому, слились с ним. Большая круглая глыба осталась неподвижной. Что за черт! Не собаки ли спрятались за камень?

Но как током пронизывает нас, очевидно одновременно, одна и та же мысль:

— Это, брат, медведица с медвежатами, — совсем тихо говорит Анатолий. — Шутки плохи.

Последнее было сказано таким тоном, что я, ничего не говоря, потянулся к ружью и стал заряжать его жаканом.

Медведица с медвежатами — с этой мохнатой семейкой лучше не встречаться! Самые бывалые охотники-медвежатники не советуют иметь дело с такой опасной компанией. Если одинокий медведь при встрече с людьми, как правило, убегает, то у медведицы-матери совсем иной нрав — ей ничего не стоит бесстрашно броситься на человека. Можно ли быть уверенным, что медведица не кинется сейчас вплавь к нашей лодке?

Анатолий, не выпуская из рук ружья, подсосал шлангом бензин в карбюратор и приготовил пусковой шнур на моторе. Казалось, все было готово для обороны и на тот случай, если потребуется удрать от зверя.

Тихое течение медленно приближало нас к берегу. Мы напрягали зрение, не спуская глаз с таинственного пятна.

Вдруг глыба зашевелилась; до нашего слуха долетело глухое рычание. В ту же секунду из бесформенной темной массы выросли четкие силуэты медведицы и двух медвежат.

Впервые я по-настоящему ощутил страх.

Но вот медведица повернулась и не спеша заковыляла от берега к лесу. За ней, путаясь в ее лапах, бежали два медвежонка. Мы молча следили за неторопливым шествием звериной семьи. Наконец медведи слились с темнотой ночной тайги.

— Вот это да! — произнес Анатолий.

Я вытер ладонью пот со лба.

Как водится в таких случаях, нами овладела неудержимая болтливость.

— А я уже хотел было выстрелить! — с азартом сказал Толя.

— Ну, брат, наделал бы ты кутерьмы! Медведица, пожалуй, бросилась бы к лодке!

— Удрали бы! Я приготовил мотор к запуску.

— А если бы не завелся мотор? Что тогда?

— Да-а, дело было бы хуже. Одна надежда на ружья.

— Кажется, отделались счастливо. Могло быть хуже.

— Похоже на то!

Мы разговаривали довольно громко, позабыв, про ночную тишину. Наши голоса разносились по береговому лесу. Мы услышали свое эхо и притихли.

На северо-востоке небо над тайгой посветлело. Постепенно зеленовато-матовый оттенок лунного освещения превратился в какой-то неопределенный, сизоватый.

Луна поблекла. Так ярко и величаво сверкала она на ночном небе, а теперь потухла, стала едва заметной. Ночь уступала место дню.

Сильнее стал ощущаться холод. Чувствовалась усталость. Слипались глаза.

Впереди на левом берегу белели квадраты двух палаток.

— Пора спать, — сказал Анатолий сонным голосом.

Мы причалили к противоположному берегу. Кто спит в палатках напротив нас, нам было совершенно безразлично. Едва держась на ногах, мы расстелили брезент на гальке, развернули спальные мешки и заснули мертвым сном.

Проснулись мы от жары: солнце, давно уже поднявшееся над тайгой, нагрело спальные мешки. На противоположном берегу возле палаток по-прежнему никого не было. Дымил костер. Возле берега стояли две лодки.

— Кто бы это мог быть? — сказал Анатолий, глядя сонными глазами на палатки.

Палатки стояли на ровном мысу у впадения в Подкаменную Тунгуску большого притока. Похоже было, что мы находились против устья речки Тайги. Отсутствие обитателей в незнакомом лагере нас озадачило.

Но вот в глубине леса за палатками прогремело несколько выстрелов.

— Охотники, наверно, или экспедиция какая-нибудь, — сказал Толя.

В любом случае встреча с людьми меня радовала.

— Ну что ж, вставать будем? Костер разведем, еду приготовим.

Сварили традиционную гречневую кашу с мясной тушенкой. На десерт — чай с сухим молоком.

Вскоре к палаткам на противоположном берегу вышли три человека, увешанные ружьями. Сбросив на землю трофеи, они посмотрели в нашу сторону. Было ясно, что и мы их заинтересовали.

Один из охотников сел в лодку, завел мотор и направился к нашему берегу. Вскоре к нам подошел молодой светловолосый парень среднего роста, в очках.

— Здравствуйте, товарищи, — проговорил он басом.

Мы поздоровались и пригласили его разделить с нами завтрак.

— Спасибо. Далеко ли направляетесь? — спросил гость.

— Вниз по Подкаменной.

— Смелое путешествие! — улыбнулся он.

— А вы давно здесь?

— Третий день. Завтра думаем тоже плыть вниз.

— Вам не встречалась экспедиция Сыроечковского?

Парень улыбнулся и, показав рукой на палатки, ответил:

— Это и есть экспедиция Сыроечковского.

Неожиданное известие радостно ошеломило меня.

— А как мне повидаться с вашим начальником? — спросил я гостя.

— Он перед вами, — пробасил парень.

— Как?! Вы?!

— Я Сыроечковский, — спокойно ответил басом гость.

На какое-то мгновение я был в замешательстве: Сыроечковского я представлял себе человеком почтенного возраста, с бородой, как у Флоренского. А передо мной сидел молодой парень с загорелым лицом, в ковбойке, в высоких болотных сапогах, в туристской штормовке.

Мы весело рассмеялись. Я представился Сыроечковскому и рассказал ему о цели своего путешествия.

— Присоединяйтесь к нам, — пригласил он, — будет веселее. Мои ребята приготовят дичь, закусим вместе. А завтра можем общим караваном направиться вниз по реке.

Предложение обрадовало меня. Я мог теперь заснять интересный эпизод об исследователях фауны берегов Подкаменной Тунгуски.

Вскоре мы собрали свой скарб и переплыли к палаточному лагерю экспедиции.

Экспедиция Сыроечковского оказалась совсем маленькой. Евгений Евгеньевич, как звали начальника, познакомил нас со своими спутниками — высоким Володей Радиным и небольшого роста Сергеем Пугачевым, такими же молодыми, как он сам.

В лагере возле палаток лежали большие ящики, на них были расставлены пробирки, колбы, склянки и банки с заспиртованными животными — ящерицами, змеями и прочими. Внутри одной из палаток на протянутых веревках висели чучела птиц и зверьков.

Пока Толя и двое ребят потрошили уток, Евгений Евгеньевич рассказывал мне о работе зоологической экспедиции.

Евгений Евгеньевич Сыроечковский — научный сотрудник Института географии Академии наук СССР в Москве. Этот молодой ученый — опытный путешественник, искусный охотник и рыболов и страстный поклонник Сибири. Он побывал уже на Алтае, на Енисее, на Нижней Тунгуске, в горах Путорана, на Байкале и во многих других местах.

Я с интересом смотрел на него и невольно вспоминал своих неудачных спутников в прошлых экспедициях вроде вышеупомянутого Давида. Какая огромная разница! Один горожанин всецело отдает себя природе, путешествиям, научной работе, другой — ненавидит природу.

Экспедиция имела своей целью научный отстрел животных и птиц в бассейне реки Подкаменной Тунгуски. Здесь же, в полевых условиях, готовились чучела. Оказалось, что Сергей и Володя — искусные препараторы. Чучела — дело их рук.

Ящики, стоящие у палаток, были уже заполнены чучелами и склянками с заспиртованными животными.

Для отстрела экспедиция специально выбирала лесистые места на устьях притоков Подкаменной Тунгуски. Так было выбрано и устье речки Тайги. Речка вполне оправдывала свое название: вдоль этого большого притока тянутся огромные лесные массивы. Еще в Ванаваре мне говорили, что на этой речке лучшие токовища глухарей.

В те времена, когда здесь проезжал Тугаринов, в устье речки Тайги было расположено стойбище эвенков. Невольно обращаешь внимание на то, что охотничьи избушки здесь почти всегда стоят на устьях речек. Рыбаки знают, что при впадении притока в большую реку скапливается рыба, особенно таймень и ленок. Охотникам известно, что в береговой тайге вдоль ручьев скорее, чем где-нибудь, встретишь рябчиков, глухарей и других промысловых птиц.

Все это прекрасно знал Евгений Евгеньевич, и экспедиция его всегда останавливалась в таких изобилующих животными местах.

В разговорах и знакомстве с хозяйством Сыроечковского незаметно прошла остальная часть дня. Ярко горел костер между тремя палатками. Возле огня нас теперь было пятеро. Царило веселье. Рассказывались всевозможные истории.

Вспоминая о только что состоявшейся метеоритной экспедиции, я назвал проводников-эвенков Андрея и Афанасия.

— Андрей Дженкоуль — мой большой приятель, — сказал Сыроечковский.

Оказывается, Евгений Евгеньевич и в прошлое лето был на Подкаменной Тунгуске и ходил с Андреем Дженкоулем в тайгу на охоту.

Я стал припоминать: действительно, Дженкоуль что-то рассказывал мне о Сыроечковском.

— Постойте! Вспомнил! Андрей говорил, что он вывихнул ногу и вы вынесли его из тайги на своих плечах.

— Было такое дело...

— Дженкоуль называл вас хорошим человеком.

Евгений Евгеньевич скромно улыбнулся.

Сыроечковский и его спутники могли рассказать много интересного: они каждый день на охоте, в походах по тайге.

Анатолий спросил у Володи:

— Не надоело стрелять?

— Не-ет! Вот только на плече уже синяки от приклада, — шутя пожаловался Володя.

— Не сходить ли нам с вами на киноохоту? — спросил я Сыроечковского.

Евгений Евгеньевич хитро посмотрел на меня сквозь очки.

— Сказать по правде, нежелательно: вы распугаете дичь шумом киноаппарата.

— А я думаю наоборот: вы своими выстрелами испортите нам киноохоту.

— Ну вот видите, мы с вами разные охотники, хотя ваша работа для зоологов может быть очень полезной. Съемка живой природы для науки — дело ценное.

— Да, мое «ружье» никого не убивает на охоте.

Сидящий рядом Анатолий толкнул меня локтем и шепнул:

— Не напрашивайтесь: мы сами недурно поохотимся.

Сыроечковский был, конечно, прав: у них определенная задача, и мы будем только мешать им. Снимать процесс отстрела животных мне не хотелось. В том, как падает сраженная дробью дичь, нет ничего привлекательного.

Здесь мы можем заснять быт исследователей, процесс изготовления чучел в экспедиционных условиях. А для съемки птиц и животных в лесу нам выгодно ходить без единого выстрела. Поэтому зоологи для нас плохие попутчики: разгонят дичь своими ружьями, а потом ищи ее по тайге!

На этом мы все сошлись единодушно.

На западе у самого горизонта небо горело ярко-красным цветом. Цветные полосы веером расходились по небу от того места, где зашло солнце. Был тот переломный момент от вечера к ночи, когда еще не наступила темнота и все вокруг хорошо видно, — «режимное время», как выражаются кинооператоры.

— Толя, будем снимать!

Мы предупредили зоологов, что заснимем коротенький эпизод у вечернего костра на цветную кинопленку.

— Может ли у вас что-то получиться? — спросил Сыроечковский.

— Объясню потом, — ответил я, торопливо готовя кинокамеру.

Мы с Анатолием быстро приготовили аппарат для съемки. Я рассадил у костра людей, рассказал, что должен делать каждый, инсценируя отдых в вечерние часы в лагере.

Я открыл максимально диафрагму светосильного объектива и сбавил ход кинокамеры до самого замедленного — тахометр показывал четыре кадра в секунду. Всех участников съемки я строжайшим образом предупредил, чтобы они — берут ли чайник с костра, пьют ли из кружки, разговаривают ли друг с другом — делали очень медленные движения.

— Теперь я, кажется, вас понимаю. При таких условиях действительно может получиться, — сказал Сыроечковский.

Я включил киноаппарат, и он стал работать так же медленно, как при съемке луны. «Актеры» добросовестно выполняли все мои требования. Точки съемки я выбирал так, чтобы в кадре был светлый участок неба, на фоне которого рисовались бы полусилуэтами люди у костра.

Через какие-нибудь десять минут я заснял несколько общих, средних и крупных планов.

Теперь я мог объяснить Сыроечковскому, чего я добивался.

Для такого рода съемок нужно помнить следующее. Прежде всего надо поймать «режимное время», когда еще не темно и в то же время не светло в полном смысле. Момент этот короток, и его надо успеть использовать, потому что через пять — десять минут будет уже поздно: наступит темнота.

Следует полностью открыть диафрагму объектива, а ход киноаппарата поставить на минимальное количество кадров в секунду. И при этом надо не забыть попросить своих товарищей, участников съемки, двигаться как можно медленнее.

Почему, спросите вы, если не совсем улавливаете смысл этого условия. Да потому, что вы фактически производите покадровую мультипликационную съемку, при которой нормальные движения человека на экране будут выглядеть неестественно быстрыми. А когда вы заставляете товарищей двигаться очень медленно и снимаете с замедленной частотой, при проекции на экран все их движения будут казаться почти нормальными.

Спустя несколько минут после того, как я закончил съемку, наступила темнота. Небо на западе потухло; осталось только слабое красноватое пятно.

Еще долго сидели мы у костра, разговаривали, пили чай. Первым направился в палатку Володя, за ним пошел Сергей. Скрылся в нашей палатке и Анатолий.

Мы с Евгением Евгеньевичем еще немного посидели у костра. Он рассказал мне о планах своей экспедиции.

После речки Тайги они должны направиться вниз по Подкаменной до Чуни, по ней поднимутся до села Тычаны. Село будет базой их экспедиции. По Чуне они совершат несколько маршрутов, произведут в ее русле отстрел, потом спустятся по Подкаменной Тунгуске до Енисея.

Мы договорились отправиться завтра общим караваном и тоже улеглись спать.

Среди ночной тишины слышался треск сучьев в костре. Красный отсвет пламени еще долго плясал на брезенте палатки.

Утро было пасмурное. Сплошная серая пелена на небе предвещала дождь.

— Не случайно закат был вчера красный — вот и ненастье, — сказал Анатолий.

По старинной народной примете, оранжевый, с мягкими теплыми тонами закат обещает хороший солнечный день, а зловеще красный почти всегда сулит пасмурную погоду. В большинстве случаев эта примета оправдывается.

Мы собираемся в дальнейший путь. У нас с Анатолием не так уж много груза. Но каково зоологам? У них две большие палатки, несколько ящиков с чучелами. Пришлось, конечно, помочь нашим новым спутникам.

Но вот все уселись в лодки. Разом взревели два мотора. Громкий рокот огласил тихие утренние берега таежной реки.

Сказать по правде, шум моторов не украшает лодочное путешествие. Он неприятен там, где сама природа располагает к тишине, к благодатному отдыху.

С появлением лодочных моторов рыбаки и охотники выгадали только в одном — они стали намного быстрее передвигаться по реке. Моторы — большое удобство, но вместе с тем они принесли и неоспоримое зло: зверь стал более пуглив, рыбы нет в реке там, где часто плавают моторные лодки. Об этом говорят сами рыбаки и охотники.

Не раз приходилось встречать такое: моторная лодка плывет еще где-то далеко, за пять — восемь километров, а рев двигателя уже слышен, как будто лодка совсем рядом.

Мы с Анатолием мчались впереди. Наши спутники немного отставали: они буксировали вторую лодку, тяжело груженную ящиками. Приходилось кричать, чтобы слышать друг друга.

Темные тучи нависали над унылыми лесными берегами. Казалось, серая нижняя кромка облаков касается прибрежных деревьев. В глубине леса стояла туманная дымка.

— А дождичек все-таки будет! — прокричал Толя.

Мы проплыли несколько притоков, в том числе речку Черемо, впадающую в Подкаменную Тунгуску слева. После ее устья река резко поворачивает, круто огибая небольшую сопку, и дальше течет среди низких берегов, вытянувшись в длинный и широкий плес.

Унылы и однообразны были здесь берега, от природы веяло предосенней печалью, но и в этом, пожалуй, была своя прелесть.

Прогноз Анатолия оправдался. Дождь подкрался к нам незаметно, исподтишка. Сначала мельчайшей моросью он стал оседать на одежде, потом заморосил мелкими-мелкими капельками, покрыв поверхность реки замысловатым рисунком из маленьких кружочков. Это был не тот ураганный дождь из крупных капель, под который мы с Анатолием попали недавно и который налетел внезапно и так же внезапно кончился, этот дождь обещал растянуться надолго.

Анатолий сбавил ход, и мы приблизились к лодкам зоологов. Евгений Евгеньевич сидел за рулем. Он молча показал рукой вперед. На правом берегу сквозь водяную дымку вырисовывалось строение.

С ревом наши лодки направились к берегу; там, вблизи устья небольшого притока, стояла ветхая охотничья избушка.

— Это речка Чандымба, — сказал Сыроечковский. — Переждем здесь дождь.

Мы обследовали наше пристанище. Изба была пуста. Вдоль одной из стен тянулись нары. В углу за дверью на земляном высоком фундаменте была устроена маленькая железная печка. У окна стоял примитивный стол. На нем валялись пустые консервные банки, кружки и котелки.

— Это охотничье зимовье, — обвел взглядом избу Толя.

— Здесь и ночевать неплохо, — добавил Сергей.

Но Сыроечковский возразил:

— Нет смысла. Переждем дождь и поплывем дальше.

Все взглянули на часы. Был еще полдень. До вечера можно проплыть большое расстояние.

— Но погреться чаем не мешает и здесь! — сказал Анатолий.

С этим согласились все. Из лодок была принесена посуда, и мы расположились в избе по-домашнему.

Дождь не переставал. Листва и хвоя на деревьях были обильно смочены водой. Ветки кедров и лиственниц искрились множеством капелек. На каждой хвоинке висела крупная слеза; время от времени она скатывалась на землю, и ее место на конце хвойной иглы тут же занимала другая капелька. По лужам беспрестанно сыпала мелкая дождевая дробь.

Чем дольше я смотрел на эти детали дождевого пейзажа, тем больше они мне нравились.

— Толя, поснимаем?

— Что вы! Зальет аппарат водой!

— Давай попробуем!

Еще во времена немого кино известный голландский кинорежиссер Йорис Ивенс снимал город при дожде. Эти съемки были тогда шедевром киноискусства и вызвали немало удивления.

Я смотрел на мокрые листья кустарников, на хвою, сплошь усыпанную водяным бисером, на ягоды голубики, с которых капля за каплей падала вода. А что, если попытаться заснять киноэтюд «Тайга в дождь»?

Тем временем Анатолий сходил к лодкам и принес в избу киносъемочную аппаратуру.

— Неужели вы и в дождь отважитесь снимать? — спросил Сыроечковский.

— Попробуем!

Мы накрыли аппарат большим куском целлофана и вышли с Толей из избы. Хотелось заснять ветки, усеянные водяными каплями, падающие в лужи дождинки... Лужи надо было снимать в первую очередь, так как дождь мог внезапно прекратиться.

К нашему счастью, дождь был в самом разгаре. Мы облюбовали наиболее живописную лужу, в которой отражался лес. Затем перешли к веткам кедров и лиственниц, засняли висячие капли на концах хвойных игл. С этим кадром тоже нужно было спешить: капли могли внезапно обрушиться.

Анатолий держал надо мной кусок целлофана, защищая меня и аппарат от дождя. Тем не менее кинокамера скоро покрылась влагой. На передних линзах объективов уже искрились мелкие водяные бусинки.

Крупно, во весь экран, я заснял мокрые ягоды брусники и голубики. С них "падали большие дождевые алмазы. Это выглядело забавно: ягоды словно плакали.

Неподалеку от избушки мы нашли огромный развесистый куст черемухи. Он весь был усыпан спелыми черными ягодами. Омытые дождем плоды черемухи сверкали особым блеском, и с них беспрестанно падали на землю капли. А рядом с черными плодами под ударами капель шевелились красные листья — первые вестники приближающейся осени.

Что же еще заснять на кинопленку? В дождевом лесу было столько интересных деталей, столько бесподобных картин! Я уверен, что в солнечный день не было бы той кинематографической живописности, которой дышала каждая веточка при дожде. Природа, обильно напоенная влагой, жила. Во всем ощущалась особая динамичность, придающая прелесть киноизображению.

Дождевую натуру требовалось оживить проходами людей среди мокрых кустов и травы. Мы попросили своих спутников попозировать нам. Ноги зоологов крупным планом прошли перед самым объективом по краю лужи, потом три человеческие фигуры цепочкой удалились по направлению к охотничьей избушке. На этом мы закончили съемку.

Совершенно вымокшие и озябшие, мы с великим удовольствием вошли в наше гостеприимное пристанище.

— Вот это работенка — часа три будем сушиться, — сказал Анатолий.

Сыроечковский, помогая нам раздеться, говорил:

— Послушайте, это же трудная работа! Я никогда не согласился бы снимать в дождь!

— Зато на экране будет настоящий дождь!

Время уже шло к вечеру, а дождь все не переставал.

Сыроечковский посмотрел через окошко на реку. Признаков улучшения погоды не было.

— Пожалуй, есть смысл переночевать в избушке, — сказал он.

Вскоре мы перетащили вещи и снаряжение в дом и основательно устроились на ночлег.

Рано утром первым проснулся Анатолий.

— Погода — блеск! — крикнул он на всю избу.

Зашевелились спальные мешки на нарах. Мы выглянули в окно. Над рекой поднималось солнце. Ветки кедров и лиственниц раскачивались: дул легкий ветерок. На них уже не было водяного бисера. Только на земле кое- где блестели лужи да трава была мокрой.

На железную печурку был водружен чайник. После традиционного чаепития собрались в дорогу. Вскоре рев двух моторов снова нарушил таежную тишину берегов Подкаменной Тунгуски.

Хороша природа после дождя! Промытое небесной водой, все вокруг блестело, было ярким и жизнерадостным, веселило и рождало хорошее настроение.

Ниже речек Южной и Северной Токуры, впадающих в Подкаменную Тунгуску с двух сторон почти в одном месте, потянулись тихие и широкие плесы. В утренние часы здесь царила озерная тишь.

— Вот где рыбка-то водится! — крикнул Толя. — Две речки сразу вливаются в Подкаменную!

— Останавливаться не будем — надо наверстать километры! Порыбачим в другом месте!

Анатолий сделал недовольную гримасу.

Впереди на левом берегу показался поселок. Это Усть-Камо. В двадцатые годы здесь была заброшенная заимка из нескольких домиков, но теперь поселок может поспорить с Оскобой и Мирюгой,

Сразу же за селом слева в Подкаменную Тунгуску впадает речка Камо. Это тоже большой приток Подкаменной. На много километров он углубляется в таежные просторы Эвенкии. Вдоль него, как и вдоль Тайги, расположены богатые охотничьи угодья, на берегах много охотничьих изб.

Подкаменная Тунгуска стала заметно шире. Высокие лесистые берега обступили реку. Вдали показались плоские вершины, сплошь заросшие лесом. Места вокруг стали более живописными.

Каждый раз, когда мы проходили мимо устьев речек, впадающих в Подкаменную, Анатолий громко выражал сожаление:

— Опять проплываем мимо рыбных мест!

Река повернула вправо, и перед нами открылся широкий плес, тянувшийся более чем на десять километров. Здесь можно было легко маневрировать лодкой. Анатолий развернулся, и вскоре мы оказались рядом с караваном зоологов. Началась перекличка между лодками.

— Чаевать не пора ли?

— В конце плеса!

На широких плесах течение реки сильно замедляется. Кажется, что сокращается и ход моторной лодки. Берега проплывают медленно-медленно. То ли дело в узком русле реки с крутыми поворотами! В таких местах лодка мчится птицей.

Плес кончился, река начала поворачивать вправо. Сыроечковский показал на левый берег, где между двух небольших возвышенностей из тайги вытекала речка. Все лодки направились туда.

Причалили к берегу. Нужно было развести костер, вскипятить чай, подкрепиться и половить рыбу.

— Э-э! Да тут рыбки не будет! — сказал Толя.

— Это почему же?

— Здесь уже такие обосновались рыбаки, что после них лучше не рыбачить. — Он показал на стоящий у леса эвенкийский чум, который мы сначала не заметили.

В стороне паслось несколько северных оленей.

Из чума высунулись две детские головки, потом выглянула женщина. Вскоре к нам подошел пожилой эвенк.

— Здравствуйте, — сказал он по-русски.

Мы поздоровались. Завязался обычный разговор, какой бывает при встречах путников: «Откуда плывете? Куда направляетесь? Чем занимаетесь?»

Нашего нового знакомого звали Василий Монго; он колхозник из поселка Куюмбы, который находится от нас в шести километрах. Вместе с женой и детьми он собрался на охоту, на заготовку мяса диких животных для зверофермы.

— Далеко ли пойдете на охоту? — поинтересовался Сыроечковский.

— На озеро Хой,— ответил эвенк.

Он рассказал нам, что озеро Хой расположено в самом истоке речки, у которой мы остановились, среди плосковершинных сопок. Вокруг него большая тайга и много солончаков, к ним часто выходят дикие северные олени и лоси. Соляные ключи есть и на речке, поэтому речка называется Рассолкой.

Несколько позже к нам подошли два мальчугана. Рты у ребят были синие от ягод голубики, а зубы совершенно черные от черемухи. Отец, оглядывая своих детей и как бы извиняясь за их вид, сказал:

— Ягод тут много — вот ребятишки и вымазались.

В десяти метрах от костра, в прибрежной тайге, вся земля была буквально усыпана ягодами. Их было несметное количество, собирать по ягодке невозможно. Мы брали кусты ладонями, тянули на себя — и пригоршня была полна спелых плодов. Наелись до боли в зубах.

— Кому нужно в лесу столько ягод! — сказал я.

— Как кому? — удивился эвенк. — Рябчик ест, глухарь ест, они осенью только ягодами и кормятся. Ягоду и медведь любит.

Здесь были голубика, клюква, брусника, красная и черная смородина, черника. Голубика растет почти всюду: в сырых и сухих местах, у болот и на склонах гор, а то и на вершинах гольцов. Брусника предпочитает сухие поляны среди лесов. Заросли красной смородины можно встретить почти вдоль каждого таежного ручья, так же как черемухи. А клюква — на каждом болоте.

Лесные ягоды — это полезная пища для путешественника. Из них на костре можно готовить кисели, компоты и варенье. Намного вкуснее простой воды ягодный морс, приготовленный здесь же, в тайге. Рецепт приготовления прост: вода, давленые ягоды, немного сахару. Северные таежные плоды с успехом заменяют южные фрукты: они также содержат в себе все необходимые витамины.

А грибы! В тунгусской тайге в предосеннюю пору их полно. Их можно и солить, и мариновать прямо в тайге. Только для этого нужно иметь в запасе лавровый лист, перец, уксус и, конечно, соль. Запас этот совсем не обременителен в путешествии.

В таежной кухне процесс приготовления грибов можно упростить и ускорить. Самый скорый способ — тушить грибы. Это лакомое блюдо можно приготовить на костре с маслом, лавровым листом, чесноком и перцем.

Засолка — более длительный процесс; но для ускорения его нужно грибы прокипятить в соленой воде — и через день их уже можно употреблять в пищу.

Все эти процедуры с грибами я сам проделывал в своих путешествиях. Между прочим, хорошо приготовленные грибы нравились и местным жителям, с которыми я встречался в пути. Один из моих спутников, шестидесятилетний старик манси с берегов Северной Сосьвы, как ни был убежден, что грибы не пища, попробовав однажды моей грибной кухни, остался доволен и говорил: «Хорошо-о... Кусно, кусно».

Коли уж я завел речь о том, что может дать путешественнику тайга, следует также сказать о рыбной ловле и охоте.

Ружье и спиннинг или удочки должны быть вашей постоянной принадлежностью в таежном походе. Ружье необходимо не только для промысла — помните наши неожиданные встречи с медведями? Спиннинг и удочки дадут вам возможность питаться свежей рыбой. Ягоды, грибы, а также дичь и рыба всегда большое подспорье в питании путешественника.

Голубика

Однако вернемся к нашему костру.

Евгений Евгеньевич, развернув карту, стал рассматривать ее. До Байкита нам оставался день плавания. Однако до вечера мы сможем одолеть только половину этого пути. Где же устроить следующую ночевку?

Стоявший здесь же Василий Монго, видя наше затруднение, сказал:

— Плывите до устья Турамы. Место хорошее. Там есть озеро. Уток постреляете.

Сыроечковский свернул карту.

— Правильно. Плывем до Турамы! Спасибо, Василий.

Мы простились с эвенком и его семьей и отправились в путь.

Река круто повернула влево, и на правом берегу мы увидели поселок Куюмбу. Он ничем особенно не отличался от Таимбы или Мирюги: те же деревянные дома, в беспорядке разбросанные по берегу, те же серые крыши, сливавшиеся с необозримыми просторами тайги.

Зоологи направили свои лодки к берегу. Мы последовали за ними.

— Зайдем в магазин: запастись продуктами надо, — объяснил Сыроечковский, когда весь караван причалил у деревни.

Товарищи наши поднялись на берег и ушли в деревню. У нас с Анатолием запасы еще есть, до Байкита нам хватит.

Через полчаса они вернулись, нагруженные кульками и пакетами, держа под мышками несколько буханок хлеба. Из карманов торчали пачки папирос.

— Теперь можно плыть дальше! — весело сказал Володя.

С левой стороны, против деревни, в Подкаменную Тунгуску впадала речка Куюмба. Красные глинистые берега ее круто обрывались к самому устью. Об этих красных ярах упоминал в своих путевых записях орнитолог Тугаринов.

Мы стремительно пронеслись по Куюмбинской шивере, и перед нами опять открылся длинный и широкий плес. Опять однообразные лесные берега окружили реку. Правда, они здесь были еще более круты и холмисты. Вдоль плеса простирались бесконечные леса. Дышалось легко, полной грудью, как будто с каждым вздохом в легкие входило само здоровье. Сколько чистого, целительного воздуха над этим зеленым царством!

Я дежурил с кинокамерой на носу лодки.

Подул ветерок. По реке заходили волны. Водяные брызги стали окатывать лодку. Плыть посредине реки стало трудно. Мы направили лодки к левому берегу, защищенному от ветра высоким лесом, — там было спокойнее.

Небо затягивалось какой-то мутной пеленой. Солнце временами совсем пропадало в ней. Подул ветер.

— Как бы не надул дождичка этот ветерок! — сказал Толя.

Прошло часа два. Ветер стих. Низкое солнце теперь скорее походило на луну — было тусклым и окрашенным в пурпурный цвет.

Мутная пелена заполнила лесную даль. В воздухе запахло гарью.

— Где-то горит тайга, — сказал Толя.

Тайга, очевидно, горела далеко от нас, но дым распространялся на многие десятки километров и окутывал весь лес вокруг реки. Солнце малиновым пятачком висело над горизонтом.

— Таким солнце бывает во время лесных пожаров, — объяснил мой спутник.

Зрелище было красивое. Я решил заснять его на кинопленку.

Многие знают, как трудно снимать пейзажи с диском солнца в кадре. Как обидно, когда ваш снимок испорчен бликом или световыми кольцами от яркого солнца! Я сам испытал это, когда учился фотографировать.

Дело в том, что самые лучшие пейзажи с солнцем в кадре получаются именно при мутном воздухе. Ослабленное задымленной средой светило в этом случае не дает тех бликов, которые портят снимки многим фотолюбителям. Такое задымленное состояние вечернего воздуха бывает не обязательно при лесном пожаре, оно возникает и от других, чисто атмосферных причин. Нужно только не пропустить этого момента — и вам обеспечен хороший снимок с заходящим солнцем.

Вскоре малиновый солнечный диск окунулся в толщу облаков на горизонте. Все вокруг стало медленно погружаться в темноту. Черная стена тайги словно наступала на реку. Далеко-далеко мерцал огонек одинокого охотничьего костра.

Река круто повернула влево. Уже в темноте мы прошли знаменитый Паркетный перекат. Увидеть его по-настоящему не пришлось. Название Паркетный, говорят, произошло от того, что дно его уложено плоскими каменными плитами.

Снова крутой поворот реки, теперь уже вправо, и на левом берегу мы увидели устье реки Турамы. Анатолий направил лодку в самое устье, за нами поплыли зоологи. Мы облюбовали для ночевки опушку леса на берегу.

Вечерняя тишина

Из-за выбора места для лагеря разгорелся спор. Зоологи хотели поставить палатки на открытом и высоком месте, а Анатолий доказывал, что лагерь надо строить вон там в небольшой лощине, защищенной от ветра стеной леса.

— Костер надо прятать от ветра!

Володя и Сергей утверждали, что из этой лощины не будет видно стоящих у берега лодок, в которых лежат ценные научные грузы.

— Да никто не возьмет ваше добро! Вы понимаете, здесь же Сибирь!

В Сибири народ не привык закрывать на десять замков свое жилище, прятать лодку, вещи. В сибирских селах так: оставите свою вещь на улице — ее никто не возьмет, не закроете на замок свое жилище — в него никто никогда не войдет. Иной приезжий человек из центральной части страны, проявляя излишнюю осторожность, нередко попадает в смешное положение в глазах сибиряков.

Наконец Володя и Сергей согласились устроить лагерь там, где предлагал Анатолий. Я полностью доверял его таежному опыту. Евгений Евгеньевич тоже не возражал.

Общими усилиями мы нарубили и натаскали толстых лесин для костра. Анатолий расположил их звездой. В центре звезды скоро запылал огонек. Такой костер не потухнет до утра.

Под утро на свежем воздухе спится крепко.

Еще вчера мы договорились порыбачить на зорьке. А вставать лень. Как прогнать сон, который властно сковывает веки, наливает свинцом все тело?

Я энергично вылез из спального мешка, быстро разделся и с разбегу плюхнулся в ледяную воду. Студеная вода обожгла тело, перехватила дыхание, и я с воплями выскочил из реки. Сонливость как рукой сняло.

От моих криков проснулись остальные. Я еще раз окунулся в холодную, освежающую воду. Мой пример подействовал, и вскоре все купались в реке.

В устье Турамы была устроена коллективная рыбалка. Анатолию, как всегда, повезло первому. Размахивая пойманной рыбиной, он прибежал ко мне.

— Смотрите, ленок!

Я впервые видел эту рыбу, которую эвенки называют майгой. Это была некрупная рыбина с многочисленными черными пятнами по туловищу. У самого хвоста находился мясистый жировой плавничок, который имеется у всех лососевых и сиговых рыб.

— Эта рыбка у нас считается лучше, чем таймень!

Вскоре и у Сыроечковского туго натянулась леска, на блесне забилась первая добыча. Я бросил свой спиннинг и подбежал к нему. Ему также попался ленок.

— Сегодня мы с ухой! — весело сказал Евгений Евгеньевич.

Володя и Сергей, ушедшие вверх по Тураме, тоже вытаскивали каких-то рыб. Только мне ничего не попадалось.

— Смените свою блесну! — кричал Анатолий. — Ленок иногда любит желтую!

Но и это не помогло. Позже мне объяснили, что рыбаку прежде всего нужно угадать, где может скапливаться рыба. Кроме того, надо не стоять на одном месте, а все время ходить по берегу, периодически закидывая блесну.

На быстром течении под перекатами, при впадении ручья в реку, в глубоких ямах — там обычно стоят ленки и таймени. Но часто бывает и так, что именно в этих местах рыба не берет, — значит, ее там нет или она почему-то не реагирует на блесну. Сибиряки рассказывают, что иногда ленков и тайменей видно в ямах, но на проплывающую перед самой их мордой блесну они не обращают внимания. Настоящий рыбак должен иметь всевозможный набор блесен разных цветов и разной формы. А вдруг рыба обратит внимание на перемену!

Иногда приходится нацеплять на крючок кусок беличьей шкурки — рыба моментально бросается за мнимой добычей: ленок и особенно таймень не брезгуют водяными крысами и любой мелкой живностью, плавающей на поверхности реки.

Через час рыбалка закончилась. Сыроечковский и Анатолий принесли по паре мясистых ленков. Володя и Сергей тоже поймали по ленку. Не повезло только мне.

В это утро мы наслаждались жирной ухой из ленков и печенными на костре рыбьими шашлыками.

Уха была хороша! Наваристая, вкусная, хотя и без всяких специй, с маленькими угольками и хвоинками, случайно попавшими в котелок, она благоухала ароматами тайги и была не сравнима ни с чем!

Настроение у всех было приподнятое. Этому способствовало и погожее утро, обещавшее нам хороший день.

А ведь скоро мы должны расстаться с зоологами. Близко и мое расставание с Анатолием: Байкит не за горами.

Речка Турама, в устье которой мы устроили лагерь, — левый приток Подкаменной Тунгуски, впадающий в реку в шестидесяти километрах выше Байкита.

Как и многие другие притоки Подкаменной, Турама протекает среди плоскогорья, сплошь покрытого труднопроходимой тайгой. Эти глухие, безлюдные места как будто самой природой предназначены для охоты.

Сегодня с устья Турамы мы впервые увидели на горизонте резкие контуры гор. Мы приближались к самой интересной части Подкаменной Тунгуски. Но там я уже должен плыть без зоологов и Анатолия.

Что за люди будут моими новыми спутниками?

Мы сидели у костра, доедая запеченных на палочках ленков. Евгений Евгеньевич долго присматривался к лесным берегам Турамы, потом сказал мне:

— Пожалуй, мы задержимся здесь на денек. Хороший день даст хорошую охоту.

— Не возражаю! И для нас будет работа, — ответил я и, повернувшись к своему спутнику, спросил: — Как ты относишься к этому, Толя?

— Что за вопрос?!

— В такую погоду да с такого места грех уезжать, — сказал Сергей.

— Кстати, после дождя надо просушить ящики, — добавил Володя.

Не теряя драгоценного времени, все быстро собрались на охоту. Зоологи с ружьями ушли вдоль русла Турамы.

Мы с Анатолием тоже идем на охоту. Только у меня на плече кроме ружья еще висит кинокамера, а у Толи — штатив.

Мы направляемся к тому озеру, о котором говорил нам Василий Монго. Оно находится в километре от устья Турамы, на левом берегу Подкаменной Тунгуски, у подножия небольшой возвышенности.

В этот поход мы с Толей отправляемся специально для съемки животных, которые могут встретиться нам в тайге. У Анатолия с собой пищик, маленькая металлическая трубочка, издающая звук, похожий на свист рябчика. Мы возлагаем большие надежды на встречу с этой птицей, потому что рябчиков, как никакой другой дичи, много в тунгусской тайге.

Анатолий выбирает самые низкие места, в которых скорее всего можно встретить рябчиков. Идя впереди меня, он посвистывает пищиком. Время от времени он останавливается и прислушивается к лесным звукам.

Вот он сделал знак рукой. Я остановился. Где-то вдалеке откликнулся на его свист рябчик.

— Готовьте аппарат, — шепнул Анатолий.

В моем рюкзаке за плечами спрятан аккумулятор, запас кассет с пленкой и набор телеобъективов. Я быстро привел в готовность кинокамеру.

Не успел я закончить приготовления, как в хвое елей и лиственниц над нами раздался знакомый звук: «фыр-р-р-р». Мы присели к земле и притихли.

Обнаружить рябчика не так-то просто. Сколько было случаев, когда охотник, долго и упорно разыскивая птицу, был обманут самым нелепым образом — рябчик слетал с дерева над его головой. Не хотелось, чтобы то же самое случилось и с нами.

Сколько я ни пытался увидеть притаившуюся птицу, мне это не удавалось. Толя осторожно полз на четвереньках по мху, вглядываясь в хвою деревьев.

Вот он снова сделал жест, означающий «идите сюда». С приготовленной к съемке кинокамерой я подполз к нему; он показал пальцем на ветвь ели, на которой я едва различил рябчика. Ах вот ты где, долгожданный!

...Мы стараемся не делать резких движений, иначе рябок улетит, и тогда пропала охота. Осторожно ставим штатив с аппаратом, я навожу на фокус и снимаю первый кадр. Рябчик, услышав шум кинокамеры, вытянул шею, внимательно посмотрел в нашу сторону.

Я быстро меняю объектив и снимаю птицу крупнее, во весь экран... Но что же сделать, чтобы рябчик двигался? Запустить в него палкой или просто спугнуть? Жалко: улетит и не скоро найдешь другого.

Мы с Анатолием сидим без движения, ждем, что будет делать птица. Как будто угадывая наши мысли, рябчик начинает ходить по ветке, что-то клевать. Я ловлю кинокамерой и этот момент.

— Спугни его чем-нибудь, чтобы он слетел, — шепчу я Анатолию.

Толя кивает головой. Я включаю аппарат, мой спутник вскакивает на ноги, громко хлопает в ладоши и кричит; рябчик испуганно слетает с ветки. Кадр заснят.

— Пожалуй, охота с киноаппаратом гораздо интереснее, чем ружейная, — сказал Анатолий.

— Чем же это? — схитрил я.

— Как же! Я сейчас испытывал такой же азарт, как на настоящей охоте. И насмотрелся на рябчика досыта. А с ружьем я и не стал бы его особенно разглядывать, скорее на мушку — и — бац по нему.

— Правильно, Толя! И трофей остался у нас на кинопленке, и съемка его принесла нам больше удовольствия, чем если бы мы подбили рябчика из ружья.

— Купить и мне киноаппарат, что ли? — сказал в раздумье Анатолий.

Действительно, на киноохоте часто увидишь такое, чего тысячи людей не увидят никогда. Ведь многие совсем не представляют, как выглядит и как ведет себя дикая птица в естественных условиях, они знают только одно — рябчики вкусны.

Охота с кинокамерой — занятие увлекательное и доступное людям различных возрастов.

Уже то, что на киноохоте вы никого не убиваете, делает это занятие чрезвычайно полезным для сохранения природы. А ведь многим туристам, отправляющимся в далекие интересные походы, может представиться случай поохотиться с кинокамерой.

Вы были свидетелями маленького эпизода киноохоты на рябчика. На других птиц, таких, как глухарь, тетерев, охотиться с кинокамерой труднее: птицы эти более осторожны, чем рябчик.

Рябчик

Да и вообще с кинокамерой охотиться часто труднее, чем с ружьем! В последнем случае вы ловите только момент для выстрела, и этим выстрелом охота заканчивается. С киноаппаратом иное: вам необходимо, чтобы дичь как можно дольше оставалась перед объективом вашей кинокамеры. С момента, когда вы навели объектив, момента, которому предшествовало долгое затаивание и даже, может быть, ползание на четвереньках, только начинается киноохота. И как обидно, если птица улетит до того, как вы нажмете кнопку киноаппарата и начнете снимать!

Где-то далеко прогремело несколько выстрелов.

— Зоологи промышляют, — сказал Толя.

Перед нами сквозь деревья поблескивало озеро. Осторожно подкравшись к берегу и выглянув из-за деревьев, мы увидели на воде большую стаю нырков. Чуткие птицы, оказывается, давно заметили нас и предусмотрительно отплыли от берега на середину.

Мы поставили на кинокамеру самый большой телеобъектив с фокусным расстоянием пятьсот миллиметров. Через него, как через бинокль, утки казались совсем близко от нас. Они ныряли в воду и на время пропадали в ней. Вынырнув, долго следили за нами, потом снова исчезали под водой.

Несколько таких моментов мы и засняли. Но снимать уток было не так интересно, как рябчика. Там мы испытывали напряжение, трепет, боязнь, что рябчик вот-вот улетит. Утки же, отплыв на безопасное расстояние, вовсе и не думали улетать.

— Пойдем-ка, Толя, в лагерь, — сказал я. — Нам еще нужно поснимать зоологов.

Мой товарищ с сожалением посмотрел на уток.

Мы вернулись в лагерь. Зоологи были уже там. Володя и Сергей сидели за ящиком, который служил им столом. На нем было разложено много тушек мелких птиц, разных по величине и окраске. Сыроечковский в стороне чистил ружье.

— О, да у вас богатые трофеи! — удивился Анатолий.

— А вы чем можете похвастаться? — спросил Володя.

— Наши трофеи на кинопленке! Рябчик в разных позах и ныряющие утки.

— Неужели рябчика удалось заснять?

— Да! Он специально прилетел, чтобы сняться в кино.

— Молодцы! — сказал Сыроечковский, слушавший в стороне этот шутливый разговор.

Мы уселись возле Володи и стали наблюдать за его работой. Он потрошил птичек.

— Что это за пичуги? — спросил я.

Володя взял птицу с белыми полосами на крылышках и с изогнутым крест-накрест клювом:

— Это клест белопоясный, или лиственничный.

Другая пичуга походила на первую, но только полосы на крыльях у нее были не белые, а нежно-розовые.

— А это клест краснопоясный, или краснокрылый. Редкая птичка.

Мы установили кинокамеру и стали снимать зоологов за работой в окружении всего их научного хозяйства. Съемка затянулась до самого вечера.

Еще один день нашего путешествия догорал последними лучами солнца. На Тураме сгущались сумерки.

Трудно расставаться с людьми, к которым привыкаешь. И тем более прощаться с теми, кто провел с тобой много памятных дней в пути. Грустно от сознания, что, может быть, с этими спутниками никогда уже не встретишься в жизни.

С такими невеселыми думами я проснулся на следующий день. Не знаю, что происходило в душе моих товарищей, но я остро ощущал предстоящую разлуку. Ведь скоро я расстанусь с ними, и мне придется продолжать путь с другими, незнакомыми людьми!

Мы не спешили со сборами. Как будто каждый из нас хотел побыть лишний час на гостеприимном берегу Турамы. Зоологи долго и тщательно паковали свои грузы. Мы с Анатолием помогали им.

Часам к десяти утра мы были готовы к отплытию.

— Отправимся в наш прощальный путь, — сказал Евгений Евгеньевич.

— Жалею, что не могу с вами плыть на Чуню, — проговорил я.

— А то свернем вместе?

— К сожалению, не могу: боюсь, не успею проплыть до снега всю Подкаменную Тунгуску.

— Да, на Чуне мы можем задержаться надолго.

Любопытно побывать на одном из самых интересных притоков Подкаменной Тунгуски — Чуне. Но моя главная задача — проплыть и заснять горную и порожистую часть Подкаменной Тунгуски от Байкита до Енисея. Я не мог согласиться на заманчивое предложение Сыроечковского.

Мы отплыли от берегов Турамы. Широкое русло реки спокойно петляло среди высоких лесных склонов. Между ними вдали маячили горы. Пейзаж совершенно изменился по сравнению с теми местами, которые мы уже проплыли.

— А здесь стало намного интереснее! — сказал Анатолий. — В Ванаваре таких гор нет!

— Да, здесь красиво!

— Жаль, не могу я плыть с вами дальше. Отпуск кончится, не успею порыбачить, а мне рыбки надо запасти на зиму.

Перемена пейзажа вселяла в меня надежду увидеть впереди что-то необычное, интересное.

Река здесь широкая, полноводная и спокойная. В таких местах всегда кажется, что и лодка медленно плывет, и время тянется долго-долго...

Мы плывем рядом с зоологами. Молча оглядываем высокие зеленые горы, лесистые склоны, круто спускающиеся к воде.

Невольно вспоминаю весь маршрут от Ванавары. У Байкита будет половина пути, который я должен проплыть по Подкаменной Тунгуске.

Мои раздумья прервал внезапный звук — на всю реку прогудела сирена. Из-за поворота Подкаменной Тунгуски показался голубой катер, тянувший за собой две илимки. Мы поравнялись с этим неожиданным караваном. В илимках сидело много людей с чемоданами и рюкзаками, в основном молодежь.

— Братва на работу едет, — констатировал Анатолий. — Ох и не сладко же покажется им на первых порах в нашей глухомани!

Катер троекратно прогудел. Водитель снял свой картуз, потряс им и улыбнулся нам. С илимок помахали руками.

Вскоре караван скрылся за поворотом.

Мы проплыли устье речки Еробы. В трех километрах ниже ее, на берегу маленького ручья, стояла одинокая охотничья избушка.

— Причалим? — я показал рукой на избу.

— Нет! — отрицательно помахал рукой Евгений Евгеньевич и показал вперед: — Дальше!

Еще поворот реки, и впереди показалось устье большого притока. Горы перед ним расступились, образовав широкую долину.

— Подплываем к Чуне!

Зоологи направили свои лодки к мысу.

— Чайку попьем на прощание, — сказал Сыроечковский, когда лодки ткнулись в берег.

— Пора и закусить основательно, — добавил Толя.

С мыса, к которому мы причалили, Чуня была хорошо видна. Несколько выше по течению ее на одном из берегов виднелись возвышенности с россыпями и скалами на вершинах.

Чуня — один из самых больших притоков Подкаменной Тунгуски. Своими истоками — Северной и Южной Чуней — она сравнительно близко примыкает к району Ванавары. Из тех глухих таежных мест она долго течет параллельно Подкаменной Тунгуске и сливается с ней только перед самым Байкитом.

На Чуне много порогов. Особенно порожиста она в своей нижней части. Очевидцы рассказывают, что здесь славятся пороги Чунский Замок и Чунские Ворота.

Я никогда не был на этой реке, но, казалось, знаю ее не хуже той части Подкаменной Тунгуски, которую мы только что проплыли: много раз изучал на карте ее извилины, много слышал о ней от людей, бывавших на ее берегах, и видел фотографии с видами этой таежной реки.

Пока я ходил к устью Чуни с киноаппаратом, на мысу уже запылал костер, на нем пыхтел чайник, в котелке булькало какое-то варево.

У костра мы сидели задумчивые: вряд ли кто веселится при расставании.

— Может быть, я вас еще встречу на Подкаменной: тоже думаю спуститься вниз по реке, — сказал Сыроечковский.

— А где эта встреча может произойти? Я совсем еще не представляю, как буду добираться до Енисея: лодкой ли, катером ли?

— В Байките вы обязательно найдете себе транспорт и спутника.

Сыроечковский подвинулся ко мне поближе:

— Хочу вам сказать вот что, — начал он тихо. — Знаю я одно озеро в глухой части Эвенкии. На берегу его стоит ветхая избушка. На озеро по утрам выходят на водопой лоси. Лебеди гнездятся на нем, уток много всяких. В тайге — непуганая дичь. Нередко на берегу озера появляются и медведи. Все это можно наблюдать прямо из окна избушки. Вот где заснять бы животных!

— Что же вы молчали до сих пор?! Я мог бы перестроить план своего путешествия!

— Я и сейчас не скажу вам названия этого озера; стоит ли заранее открывать тайну? Не хочу, чтобы браконьеры узнали об этом благодатном месте и нарушили бы там всю нетронутость природы.

Я чувствовал, что настойчиво спрашивать, где находится озеро, неудобно. Евгений Евгеньевич, как бы угадывая мои мысли, сказал:

— Вам хочется знать, где это озеро? Потерпите. В Москве мы обязательно встретимся, и я расскажу вам все. Я хотел бы когда-нибудь вместе с вами побывать на этом озере. Для меня там есть работа, а вы заснимете удивительные сцены из жизни животных.

— Буду очень рад! Вы преподнесли мне на прощание приятный сюрприз. Берегитесь, если не выполните обещанного!

— Постараюсь выполнить, — пробасил Сыроечковский.

Этот разговор в какой-то степени развеял невольную грусть расставания.

Мы дружески распрощались. Зоологи сели в лодки и направились вверх по Чуне.

— Счастливый путь! — в несколько голосов неслось с лодок.

— Большой вам удачи! — отвечали мы с берега.

Мы помахали руками нашим недавним спутникам, проводили взглядом их лодки, пока они не скрылись за поворотом реки.

И вот снова мы вдвоем на берегу. Спешить нам не надо: Байкит от нас всего в десяти километрах, доплывем до села засветло.

Еще часа два мы проводим на устье Чуни.

— Ну что ж, поплывем и мы с тобой в наш последний маршрут, — говорю я Анатолию.

— Поплывем, — отвечает он без особого энтузиазма.

...К вечеру мы прибыли в Байкит. Прямо на берегу перед селом устроили палатку.

Байкит расположен среди высоких сопок, вблизи береговых утесов. За крайними его домами течет ручей Байкитик. В окружении лесистых склонов, круто обрывающихся к Подкаменной Тунгуске, село выглядит живописно.

Байкит, как и Ванавара, районный центр. Он связан регулярным воздушным сообщением с Красноярском и Турой на Нижней Тунгуске. На улицах села много больших домов. В самом центре возвышается двухэтажное здание школы. Ближе к берегу расположены районный Дом культуры, здания столовой и районной больницы.

Познакомиться с селом более подробно я хотел после проводов Анатолия. Мой спутник готовился к обратному рейсу. Я рассчитался с ним за помощь, оказанную в путешествии, и помог закупить кое-какие продукты в дорогу. В байкитской столовой мы распили с ним традиционную бутылку вина и пожелали друг другу счастливого пути.

Он торопился до наступления темноты к устью Турамы, которое так гостеприимно приютило нас.

— Поживу там денек-другой, подергаю ленков.

В Байките он достал себе небольшой бочонок и купил соли.

— Неужели уж я за четыреста километров не наловлю рыбы и не привезу домой!

— Желаю тебе удачи!

Мы расцеловались. И вот он дернул пусковой шнур на моторе; лодка отошла от берега. Анатолий поплыл в свою далекую Ванавару...

Я долго сидел на берегу, провожая взглядом медленно удаляющуюся лодку своего недавнего спутника. Увидимся ли мы с ним еще когда-нибудь?

Под вечер я сидел в конторе у председателя Байкитского райпотребсоюза Петра Николаевича Вавилова, к которому меня направили из райисполкома. Он мог помочь мне в дальнейшем передвижении: весь транспорт здесь подчинен ему.

— Хорошее у вас село, — сказал я.

— Да. А ведь лет тридцать назад здесь был только глухой лес да несколько избенок на берегу. Фактория Байкит — называли это место.

Петр Николаевич рассказал, что было время, когда на месте поселков Ванавара, Оскоба, Мирюга, Таимба, Куюмба и Байкит стояло всего по нескольку изб, в которых жили приемщики пушнины.

В отдаленных местах тайги такие приемные пункты существуют и сейчас, но их мало кто называет факториями. Старое название употребляется теперь редко и постепенно забывается.

— Наш Байкитский район — один из основных поставщиков пушнины. У нас много замечательных охотников, которые каждый год сдают государству шкурки соболей, белок, ондатр и других зверей на тысячи рублей. Обычное дело для таежных мест. А вот смотрите.

Он взял с полки толстый альбом с надписью «Колбасное производство». При виде этого названия я невольно улыбнулся.

— В Великую Отечественную войну у нас в Байките работал колбасный цех. Он изготовлял для госпиталей генерального штаба колбасу. Какую, вы думаете?

— Вероятно, какую-нибудь особую?

— Медвежью!

— Из настоящего медвежьего мяса?

— Да! Это же лечебный продукт! Пробовали когда-нибудь?

— Нет.

— Обязательно попробуйте!

Я вспомнил, что в «Записках охотника-натуралиста» А. А. Черкасова сказано: «...медвежий жир употребляют от многих болезней, как наружных, так и внутренних. Особенно он хорош от грудных болезней... Словом, медвежина в народном употреблении слывет как средство оживляющее, обновляющее, возрождающее...»

— Да, эвенкам это давно известно, — согласился Вавилов, — они считают, что, если питаться медвежьим мясом, никогда мерзнуть не будешь и силы будет много.

— Тогда есть смысл разводить медведей на зверофермах! — заметил я шутя.

— А что, может быть, вы и правы! Медведей в тайге становится все меньше...

Я повернул разговор в другом направлении:

— Ну, а как у вас насчет транспорта для меня?

— В неудобное попали вы время: один наш катер давно уплыл вниз по Подкаменной, другой только вчера ушел вверх по реке. Вернется и тоже пойдет вниз.

— С каким-то катером мы встретились вчера.

— Вот с ним и поплывете до самого Енисея.

Уходя с работы домой, Петр Николаевич предложил перевезти мое снаряжение в одну из комнат конторы и расположиться в ней как дома.