В четыре руки

Всë вышло тогда хрестоматийно, как гамма, сыгранная на пианино: начавшись с "до", она бегло коснулась всех клавиш – белых и чёрных – и снова вернулась.

В "до".

Катя обожала дедушку. Он был большой и добрый. Мастерски чистил руками апельсины, которые отвечали ему фейерверками брызг, рассказывал длинные сказки. Не давал никому в обиду, жалел, когда Катю ругали. Любил. Не переделывал.

Катя училась в шестом классе, когда случилась беда: дедушки не стало. Остались мама, папа, бабушка и пустой дедушкин стул на кухне. Сразу после похорон Катя уселась на него и долго не хотела вставать. Стул стал единственным местом в доме, с которого было не видно, что дедушки нет.

Катя вспомнила об этом сегодня. Ей за тридцать. И вот уже целых пять минут она одинока. Или свободна.

Последний разговор в коридоре – бессмысленный. Катины слёзы – бесполезные. Севины руки, которые никак не могли определиться, с какой силой обнимать и успокаивать Катю теперь, когда всё закончилось.

– Я хочу, чтобы ты остался.

– Я так не могу. Будет только хуже.

Катя закрыла дверь. Вернулась на кухню, села за стол. Машинально сжала руками безжизненно холодные бока кружки с остывшим чаем. Оперлась на неё, как на последний буёк перед бесконечностью моря, который даёт шанс переоценившим себя пловцам скопить силы для возвращения к берегу.

Полгода назад Сева «свалился на Катю с неба». Вынес её из огня мелких неприятностей, они разговорились и с тех пор не могли остановиться.

Катя была из тех, кто, сжав тонкие губы, сражался с ежедневником, пытаясь до отвала накормить его делами, как ответственная мать пичкает капризного малыша кашей. Её не пугали дела. Она вообще ничего не боялась, кроме высоты и отношений.