В дни поражений и побед

«Революция в опасности!» – красными молниями бил радиотелеграф.

«Революция в опасности!» – огненными буквами повторяли плакаты.

И снова заколыхались усталые и полуголодные люди и гулким эхом, перекатываясь от края до края РСФСР, ширился и креп брошенный в ответ из ее недр новый боевой клич:

– Не сдадимся!..

– Выдержим!..

– Победим!

Тянулись хищные лапы генералов к центру Красной России. И рвались вперед белые своры, заранее предвкушая торжество кровавой расправы.

Пригреваемые приближающимся солнцем генеральских эполет, проснулись полуиздохшие змеи-предатели и злобно зашипели, приноравливаясь тайком пустить капли смертельного яда поближе к сердцу пролетарской Республики.

Работал шпион Локкарта.

Готовились его белые шайки прийти изнутри на помощь наступающей темной реакции.

Хоронил московский пролетариат погибших на посту товарищей, вырванных из его среды взрывом белогвардейских бомб.

И думалось многим, что доживает последние недели и даже дни Советская Россия.

Но зорко смотрел пролетариат-часовой.

– Нашу Москву? – гневно сказал рабочий, надевая патронташ.

– Наш Петроград? Нашу Революцию?

– Подождешь!

И загудели срывающиеся с вокзалов и уносящиеся на фронты новые и новые эшелоны.

Раздавались винтовки прямо с заводов в Туле.

Опутывались колючей проволокой улицы Петрограда.

Садился на крестьянскую сивку буденовец под Воронежем. И, сдерживая удары, отходили части Красной армии, с тем, чтобы выждать и вырвать победу из рук зарвавшегося врага.

Затаив дыхание, следили рабочие массы за исходом последней и решительной схватки.

Стояли часами на осеннем холоду возле больших карт, агитпунктов и Росты, с тревогой наблюдая за извивающимся черным шнурком.

И, точно удар по собственному телу, принимали каждый укол булавки к северу и шумно радовались даже малейшему сдвигу к югу.

Нависли предбурные тучи в воздухе. Замерла на картах, неподвижно зацепившись от Орла к Воронежу, тесемка. И умолкла антенна…

Потом разорвали залпы минутную тишину тысячеверстного фронта. – И ударила красная сторона. И радостно, молниями, бил радиотелеграф.

Всем!.. Всем!.. Всем!..

– Мы наступаем!

А черный шнурок на витринах Росты впервые упал вниз, к югу. В третий раз красным становится Харьков!

I

Красные заняли Харьков 11 декабря.

Перестрелка на улицах еще не утихала, когда Сергей наткнулся на вооруженных рабочих. Они окружили лежащее на мостовой тело неизвестного человека.

– Кто это? – спросил Сергей, указывая на убитого.

– Офицер какой-то. Сумка у него полевая с картами.

– Дай сюда! – сказал Сергей. – Может, нужные есть!

Он повесил сумку себе на пояс и пошел дальше.

Носились конники по улицам. Стучали двуколки. Утихали взрывы по полям. Высовывались, хотя и с опаской, из дверей и калиток любопытные, и по мягкому сыроватому воздуху доносились откуда-то звуки красноармейской дружной песни.

Сергей повернул обратно, туда, где остановились курсанты.

В этот вечер, впервые за два месяца, курсанты спокойно отдыхали, не заботясь о разведке, караулах и постах. Частей в городе было много и охранение несли не они.

Команда пеших разведчиков вместе со всем полком разместилась по квартирам в рабочем поселке.

Сергей и Владимир сидели за уютно кипящим самоваром в квадратной чистенькой комнате в квартире, одного из рабочих. Неторопливо пили чай и отдыхали.

Потом Сергей принялся разбирать бумаги и документы, находившиеся в сумке убитого офицера. Он вынул карты, полевую книжку и небольшой надушенный конверт. На конверте стоял адрес: «Новороссийск, Серебряковская ул., дом Пушечникова, Г-же Ольге Павловне Красовской».

– Интересно, – сказал Сергей. – Почитаем. – И раскрыл конверт.

– Читай вслух!

– Мелко больно написано. Сразу видно, что баба.

Крепкими духами пахнуло от этих исписанных листочков. Сергей начал читать.

«…наконец-то пользуюсь случаем, чтобы послать письмо, которое дойдет уже наверное…»

– Как раз угадала!

– Ладно! Ты не перебивай.

«…Я посылала по почте несколько раз, но думаю, что до тебя не доходили, потому что ответа нет и до сих пор. Еще совсем недавно, две-три недели назад, я была совершенно уверена в том, что увижу всех вас скоро. Об этом мы уже условились с Жоржем. И Павел Григорьевич обещал ему один из классных вагонов из их интендантских, предоставленных для каких-то комиссий или ревизий; впрочем, это не важно. Оставалось только подождать, когда вагон вернется с его женой из Киева.

Но разве можно быть в чем-нибудь уверенной в наше время. И вот обстановка сложилась так, что о какой-либо поездке и думать не приходится. Опять наши отступают. Большевики заняли уже Белгород и двигаются ближе и ближе. Боже мой, какая это мука! Опять приходится волноваться, переживать все ужасы сначала. Счастливцы вы. Вам не приходится и не придется испытать ничего подобного…»

– Уж это положим! – проговорил, закуривая, Владимир. – Доберемся когда-нибудь и до вас, сволочей. Тоже попробуете тогда.

«…Ну, об этом пока довольно. Стратег я плохой, а Жорж говорит, что дальше Белгорода их все равно не пустят. Живем мы ничего. Зарабатывает Жорж на службе прилично, кроме того у него какие-то там дела с поставками. Какие – не знаю. Я не вмешиваюсь.

Вчера видела Люду! Ты себе представить не можешь, какое у ней горе. Ее мужа убили. Он ехал из Курска в Харьков, какие-то бандиты остановили поезд и всех занимающих более или менее видные места по службе тут же расстреляли. Она убита горем. По этому делу было следствие, посылали отряд на место. Он что-то там сжег, сколько-то повесил. Но, конечно, легче ей от этого не стало.

У нас часто бывает Виктор. Они с Жоржем большие друзья. Все такой же веселый, беззаботный и несколько наивный, как и прежде. Он служит помощником начальника конвойной команды при тюрьме. Ужасный, в сущности, человек. Ненавидит красных страшно, и что у них там творится, одному богу известно. Я далеко не всегда могу выслушать их до конца. Да и вообще… Все это… кровь… веревки… допросы… Все это как-то не вяжется в моем представлении с ним. Ведь он, в сущности, такой милый, чуткий и застенчивый человек. Помнишь, как он краснел всегда, когда говорил с тобою. Он еще и до сих пор в душе обожает тебя…»

– Хорош наивный? Мерзавец! Разговаривать – краснел, а плетью шкуру со спины спускать – хоть бы что! – проговорил, останавливаясь, Сергей. – Знаешь! Я не любитель всяких там жестокостей, но, честное слово, если бы этот «наивный» мне попался, то я сказал бы, что расстрелять его – мало!

– Читай дальше.

«…Севка из училища ушел, да я его вполне понимаю. Он уже подпоручик и где-то сейчас на фронте.

Напишите скорее, как живете вы. На-днях приезжал Реммер и говорил, что твой муж получил повышение, а Глеб будто бы уехал с карательным отрядом под Мариуполь. – Правда ли это?

Письмо это посылаю с нашим хорошим знакомым, поручиком Юрием Борисовичем Волчиным.

Он едет в командировку. Я думаю, что ему можно будет у вас на несколько дней остановиться. С ним же пришли мне ответ».

Сергей прочитал, вложил письмо обратно в конверт и аккуратно спрятал в сумку.

– Зачем это тебе?

– Пригодится. Когда-нибудь, возьмем-таки мы и Новороссийск. Пусть тогда Чека разберет, кто у кого был карателем, кто истребителем.

II

Сегодня неспокойный день в полку. Сегодня волнуется комиссар, командиры, а больше всего красноармейцы. Не потому, что наступают, например, белые, или предстоит какая-нибудь тяжелая боевая операция.

Нет! Белые очищают одну за другой станции Донецкого бассейна, боя сегодня тоже не предвидится.

Дело много сложнее: впервые из штаба бригады прислали обмундирование, а главное обувь.

Вернулся из штаба к себе на квартиру Сергей, с досадою хлопнул дверьми и выругался даже.

– Ну, что? – живо спросил его Николай. – Как там?

– Что! Хорошего мало, конечно. Девяносто пар ботинок на весь полк, в то время, когда восемьдесят процентов разутых.

– Фюиить! – даже присвистнул Николай. – Какого же это чорта! Курам разве на смех. Сколько же на нас-то пришлось?

– Восемь пар! Вот тут и обходись, как знаешь. Одному дашь, другой к горлу пристанет. «Почему ему, а не мне? Я тоже, да у меня тоже!..» Не люблю я этих подачек по чайной ложке, только людей растравишь.

Весть о получении обмундирования уже давно облетела красноармейцев, но сведения от одного к другому передавались преувеличенные. Говорили, что наконец-то обуют почти весь полк, а уж если не весь, то во всяком случае больше половины. И толпились сейчас все около квартиры, нетерпеливо ожидая раздачи.

– Сколько? – обступили вышедшего Николая.

– Английские или русские?

– Восемь пар всего! – сконфуженно закричал Николай.

– Восемь па-ар?!

– Чтоб им подавиться! Так это што ж, кому же достанется? Почитай никому.

– Ладно! Там видно будет. В две шеренги становитесь. Командир осматривать сейчас будет, – старался перекричать Николай красноармейцев.

– Чего осматривать? – со злобной ноткой выкрикнул кто-то. – Али и так не известно?

Волна глухого раздражения, вызванного острым разочарованием, прокатилась по рядам. И недоверчиво, даже озлобленно посматривали красноармейцы то на командира, то на коптера, усевшегося с грудкой новеньких желтых ботинок на крыльце, то на свои собственные, закорузлые, с поднятыми кверху носами, с разъязвленными ртами, через которые виднелись мокрые серые портянки.

– Вот что, товарищи! – закричал Сергей. – Почти что всем вам одинаково нужна обувка, а ее вы сами видите сколько. А потому я отберу из вас тех, у которых ботинки самые плохие, а они метнут жребий промеж себя.

Заговорили все разом, торопливо, каждый предлагая тот способ дележа, который давал ему больше шансов получить одну из этих восьми злополучных пар.

– Зачем отбирать? Пускай все тянут. Все в одно время получали!

– Валяй, валяй, отбирай! У кого может хоть какие подходящие есть. Что ж ему вторую пару, а кому ничего?

– Для чего по жребию? Ты так давай! Рази не видишь, у меня вон одного ботинка вовсе нет.

– Заткни глотку, чорт! Ты куда ж его дел? У тебя еще вчера был.

– Вчера был, а сегодня совсем разорвался.

– Совсем! У всех совсем!

– Давай чтобы на всех обувка была! – крикнул кто-то из задних рядов громче остальных.

– Ладно там! – оборвал Сергей, – как я сказал, так и будет. Не галдеть! Выходи вот ты… ты…

Но первые же пропущенные тотчас подняли крик, обступили Сергея, и каждый, захлебываясь, доказывал ему свое безусловное право на участие в дележе.

– Меня пошто пропустил!

– Ты вот посмотри, посмотри!

– Ты куда, сволочь, тоже лезешь?

– Дать ему в рыло раза! Сукину сыну!

– Я при Колчаке получал!

– Я вовсе не получал. Свои из дома дотрепываю.

– Пропади я пропадом, если я не токмо в наряд, а хоть куда пойду, пока не получу! В Сибири пальцы обморозил, тут всю дорогу почитай босый прошел. Довольно!

– И я!.. И я!..

– И мы все!..

– Чтобы их чорт с войной такой побрал, когда не дают, что солдату положено!

– В штабах все поодетые. По три комплекта имеют.

– Не пойдем без ботинок! На всех пускай присылают!

– Давай комиссара!

– Провались он, комиссар, что от него толку! Довольно ноги пообивали!

Увидал Сергей, что расходились кругом страсти. Кричат, горячатся, брызжут слюною яростно. Пробовал остановить и так, и этак. Ничего не выходит. Обозлился, вскочил на ступеньку крыльца и крикнул, гневным и звонким голосом покрывая всех.

– Замолчать! На свои места живо! Взводные командиры привести людей в порядок. Смирно! Слушай, что я скажу!

Галдеж стих.

– В то время, когда повсюду наши части наступают вперед и вперед, – кричал Сергей, – вы заявляете, что дальше без новых ботинок не пойдете. Другие полки одеты не лучше, а многие и хуже вас, а они идут без всяких разговоров. Кто из вас хочет, пусть остается. Чорт с ними со всеми вместе взятыми, если правда, что они из-за башмаков готовы предавать Революцию! Если бы все так рассуждали, то давно получили бы вместо ботинок деникинские плети да шомпола по спинам…

Красноармейцы молчали.

– …Но не все еще шкурники в Красной армии, которые наступают на горло своим командирам, требуя с них то, чего они им не могут дать! Где я вам возьму на всех ботинки? Где их возьмет комиссар или хоть командарм, когда их нету? Или тоже грабить мужика, как грабят белые? Вы кричите, что где-то лежат полные цейхгаузы. Враки все! Это полные цейхгаузы у белых английского обмундирования. Вот куда надо итти получать его! Стыдно так поступать, недостойно звания красноармейца! Кто не желает, тот может убираться! Палкой его все равно не удержишь. Но я знаю, что все-таки есть среди моей команды настоящие и сознательные ребята, которые всегда пойдут. Мы обойдемся и с ними. Пусть кричит теперь кто хочет!

Сергей кончил и нервно правой рукой отер лоб. Так со своими людьми он говорил в первый раз.

Все продолжали молчать.

– Ну, что же?

– Нету тут шкурников, командир. Зря говоришь, – хмуро, но уже без злобы сказал кто-то.

– Нету! Нету!

Подтверждали голоса.

– Посуди, товарищ командир, легко ли нам, все ноги поссадили без обувки-то.

– А пойти, – то, конешно пойдем. Это так с досады уж. Обидно ведь, право!

И улыбнулся Сергей, сразу почувствовав что-то другое. Улыбнулся и Владимир, и окрикнул попросту.

– Я ведь так и знал, что с досады языками заболтали. Разведчики у нас в полку самый надежный народ. Не то, что какая-нибудь третья рота.

– Что верно, то верно! – раздались голоса.

– Мы от своих-то хоть не бегали.

– Пулемета за все время ни разу не бросили.

– Вот и обидно, товарищ командир, а ботинок поди больше им дали?

– Нет! Столько же.

– Совсем бы стервецам давать не надо, а то при казаках они чуть што – разведка. А к коптеру за обмундировкой так небось первые…

Когда были, уже без шума, розданы ботинки, говорил кто-то, завидуя вслух.

– Эх, хороши! Подошва спиртовая и каблук с подковой. Крепкие!

– Теперь этих при всяком случае, в очередь или не в очередь, в караул и на посты. Пусть знают, что не задаром получили, ешь их волки! А мы уж в своих замечательных до Кавказа как-нибудь дотопаем. Авось там и на нашу долю найдется!

– Найдется! Как не найтись!

– У них-то цейхгауз во… Англия!

III

Невысокая серая лошаденка, худая и некрасивая, стояла возле крыльца и, поворотив голову, смотрела на Сергея, хлопая ушами.

Весело смеялся чему-то Николай. Улыбался Владимир, похлестывая плетью по голенищам своих сапог.

На душе у всех было хорошо и спокойно.

Почему? Потому ли, что вновь наступила весна? Потому ли, что близок уже был некогда далекий Кавказ? А может быть и так, просто, непочему.

Сергей вдел ногу в стремя и вскочил в седло, продолжая смеяться звонко. Тощая лошаденка зафыркала чего-то и подалась назад, – точно настоящий конь.

– Ну, ты скоро?

– Осмотрю посты. Вернусь через час. Гайда.

Он уехал, а они остались еще немного подышать свежим воздухом.

– Чудно, брат, право! – проговорил Николай. – Ведь скоро будет только год с тех пор, когда мы сошлись втроем. А как кажется, что это было уже давно, давно. Нет, ведь ты подумай! Только год!

Усмехнулся Владимир и потянул товарища за рукав:

– Пойдем! А говоришь ты правду, времени-то прошло немного, но всевозможных перемен, событий и совместно перенесенных опасностей больше чем много. Оттого и кажется, что давно. Знаешь, когда я вспоминаю о чем-нибудь, то как-то не возникает в голове – это было в феврале… это в марте… а – когда мы были на бандах… когда тебя ранили… и много таких других «когда».

Они постояли на улице еще несколько минут. С крыши соседнего домика капало, и слышно было, как, падая, капли негромко и мерно булькали.

На уличках, высыпавши, задорно гоготали около девок красноармейцы.

– Хорошо, Владимир, опять скоро весна, – говорил, оживившись, Николай. – Я бы хотел, чтобы работалось бы так же дружно, интересно, помнишь как тогда…

– …Когда мы были в Киеве? Разве это забудешь? Пойдем!

Долго в этот вечер ждали Сергея товарищи. Прошел час, другой после обещанного времени, а он все не возвращался. Наступила ночь.

– Неужели у комиссара он засиделся, – начиная уже беспокоиться, высказал предположение Владимир.

– Возможно.

Прошло еще несколько часов, а Сергей все не возвращался.

Совсем встревоженный, Владимир послал одного из красноармейцев в штаб полка, к комиссару, узнать, не там ли Сергей.

– Да скажи, Петров, комиссару – пускай позвонит… Или постой, я лучше напишу записку.

И он набросал карандашом на полевом бланке:

«Тов. Григорьев! Не был ли у вас Горинов? Если нет, то позвоните в первый батальон и спросите, нет ли его там. Вот уже пять часов прошло, как он уехал по линии охранения и до сих пор еще не возвращался».

Некоторые из спящих красноармейцев, уловив краем уха, о чем идет речь, – попривстали.

– Неужто еще не ворочался? – раздались сонные голоса.

– Нет еще.

– Нуу! Это не ладно что-то!

Многие проснулись. Столь долгое и загадочное отсутствие встревожило всех.

– Может, его убили где?

– Негде! Сегодня на всей линии хоть бы один выстрел хлопнул. Когда вчера, – ну тогда бы еще так.

Через полчаса послышался топот, к крыльцу кто-то подъехал.

Многие было бросились к дверям, рассчитывая увидать Сергея. Но это был не он, а ординарец-кавалерист, из штаба полка. Ординарец быстро соскочил с лошади и передал Владимиру записку. На ней значилось:

«В штабе полка Горинова нет и не было, в штабе батальона тоже, я только что сейчас звонил. Срочно узнайте, кто и где видел его в последний раз! Все, что узнаете, сейчас же сообщайте мне».

Всю ночь, по заставам и полевым караулам, спотыкаясь в темноте, носились гонцы, расспрашивая – не видал ли кто-нибудь начальника команды пеших разведчиков.

Домой вернулся Владимир хмурый, усталый и сел молча на лавку.

– Ну, что же? – живо спросил его Николай и обступившие красноармейцы.

– Ничего пока!.. – глухо ответил он. – Ничего… Последней его видела застава четвертой роты. Но что толку-то, что видела! Приехал, – говорят, – посмотрел, посмеялся и свернул влево.

– И давно?

– Давно, еще с сумерками.

И повторил, чуть-чуть подумав:

… – С сумерками!

И с тех пор исчез бесследно и загадочно, для товарищей, для команды и для всего полка, краском Горинов.

IV

Уже начало темнеть, когда Сергей, осмотрев линию сторожевого охранения, мелкой рысцой отправился обратно. Он поехал прямо, вдоль фронта:

– Ближе будет, как раз, пожалуй; на участок второго батальона попаду.

Раззадорившийся Васька, незаметно затрусил побыстрее и, пользуясь тем, что, задумавшись, Сергей перестал обращать на него внимание, потянул немного вправо, к чернеющим впереди кустам.

– Э-э! брат, – поговорил заметивший его маневр Горинов. – Куда тебя чорт несет?

Он остановился, приподнялся на стременах и, оглядевшись, вздохнул глубоко, полной грудью.

Был безмолвен фронт. Впереди, в нескольких верстах, горели огни Батайска, и чуть слышно было, как гудел какой-то паровоз.

«Крепко засели! – подумал Сергей, – а выбить оттуда надо бы, узел важный».

– Однако! – вслух подумал он. – Я кажется сдурил порядочно. За каким чортом попал сюда? Надо к своим поближе поскорей.

Он дернул за левый повод Ваську, круто повернул его и только что хотел стегнуть покрепче плетью, когда из-за кустов выехало человек десять-двенадцать конных.

«Кто это, – вздрогнул Сергей, – наши или казаки?»

И он остановил коня.

Скрыться было абсолютно некуда. Если Сергей сдвинется с места, то его увидят сейчас же. Если не сдвинется, то увидят минутой позже, – только и всего. Ускакать же на Ваське – и думать было нечего. – «Эх! была не была, – решил Сергей. – Все равно сейчас заметят».

И он встал как-раз посредине дороги так, чтобы он всем был виден.

Кавалеристы сразу заметили его, передние даже сначала шарахнулись в сторону, но, не увидав на дороге никого другого, направились рысью к нему, взяв винтовки наперевес.

Сергей стоял спокойно.

«Сейчас!.. – соображал он. – Сейчас узнаю – кто… Казаки!»

И почти что до крови закусив губу, он сразу же взял себя в руки.

«Застрелиться еще успею! – Попробую все-таки последнее!»

– Эй… кто такой? – крикнул ему первый, подъезжая потихоньку и зорко всматриваясь, готовый и выстрелить, и рубануть.

– Подъезжай ближе! – ответил Сергей. – Чего горланишь? Хочешь чтоб с поста сняли?

И подъехал к ним сам шагом.

– Офицер есть?

– Нету! – ответил казак, весьма озадаченный спокойствием попавшегося на пути и, повидимому, красного. – Вахмистр есть.

– Давай его сюда!

И Сергей очутился возле самой кучки.

– А кто вы такой? – спросил вахмистр, подозрительно оглядев Сергея.

– Поедем вместе! – проговорил вместо ответа Сергей и накинулся на одного из казаков.

– Ты что, дурья башка, винтовку сюда наставил! Смотри-ка, да еще без предохранителя! Надень за спину!

– Постойте ж, – проговорил растерянно вахмистр. – Так вы ж разве не красный?

– Дурак! сам ты красный! А еще вахмистр! Трогай, давай, поскорей!

– Нет уж, господин, поедем лучше с нами, к командиру, – недоверчиво и настойчиво проговорил вахмистр.

– А я куда тебя зову? К чорту на кулички, что ли?

– А! – облегченно вздохнув, ответил тот. – Тогда поедем, конешно!

И вахмистр спросил уже осторожно.

– А позвольте узнать! Вы не из офицеров ли будете?

– Офицер! – коротко ответил Сергей и отъехал несколько в сторону, давая почувствовать, что вступать в дальнейшие разговоры он не намерен.

Так ехали они некоторое время молча.

«Что я делаю? – думал про себя с отчаянием Сергей. – Что я делаю?»

Партбилет, украшенное пятиконечной звездой выпускное свидетельство краскома и другие не менее обличающие документы лежали у него в кармане.

«Пес его знает! – думал вахмистр. – Откуда он взялся? Офицер, а без погонов. Не иначе, как это из тех, что по ту сторону в разведку ходят. А может, запоздалый какой из Ростова, только вряд ли должно быть из этих… как их, – агентурщиков».

Остальные казаки ехали молча или разговаривали вполголоса. Повидимому, присутствие Сергея их несколько смущало.

– А знаешь, Фомичев! – говорил один, обращаясь к соседу. – У него на шапке-то звезда. Вот-те крест! Мы еще как подъезжали, я приметил. Сказать, что ли, Жеребцову?

– Сиди! – недовольно ответил тот. – Али он сам не видит!

– А как же это тогда так? Он ведь при полном оборужении едет, хоть бы что!

– Звезда!.. Что звезда нонче значит? По-твоему, как погон – так и белый, а как звезда – так и красный. Али позабыл, как буденовцы погоны надевали, ежель насчет разведки по тылу нужда какая. Это, брат, тоже понимать нужно!

И он многозначительно кашлянул, давая почувствовать, что он-то понимает в данном случае всю сущность дела до самого основания.

V

– Господин ротмистр дома? – спросил вахмистр, остановив коня.

«Уже приехали!» – сообразил Сергей.

Он думал почему-то, что это должно случиться несколько позже. И решил твердо и без колебаний, сейчас же, когда все будут слезать, броситься в сторону. Но вышло все не так.

– Его нет! – послышался чей-то ответ. – Он скоро будет.

– Мы подождем! – сказал Сергей. – Зайдем к нему!

И он соскочил с лошади. Соскочил и вахмистр.

– А мы-то чего? – раздались недовольные голоса казаков. – Нам чего дожидаться? и так не жрамши!

– Поезжайте домой! – решил, после некоторого колебания, вахмистр. – Скворцов, скажешь хозяйке, чтобы самовар поставила. Я скоро!

Казаки уехали. Сергей и вахмистр взошли на крыльцо. Впереди перед ними были темные сенца. Сергей был с карабином, сбоку в кобуре у него висел наган. Но вахмистр в темные сенца пропустил его вперед. Стрелять было нельзя. Казаки только что отъехали, а кругом бродили солдаты. Сергей вошел в сени и, как бы отыскивая дверь, незаметно повернулся.

– Что там, али не найдете? – спросил тревожно конвоир, если не заметив, то почувствовав его маневр. И Сергей ясно услыхал тихий металлический щелк от повернувшегося барабана и взводимого курка.

– Не… не найду! – ответил он и ударил прикладом перед собой. Но удар пришелся плохо, плашмя, однако вахмистр покачнулся все же, ухватился за стену и выронил револьвер, который, падая, гулко выстрелил.

– Постой!..

Но Сергей уже выбежал на улицу, вскочил на чужого коня и рванул поводья.

Две, три минуты он мчался спокойно, но потом сзади послышался топот, выстрелы и крики. Очевидно, за ним гнались вернувшиеся на выстрел казаки.

«Куда я лечу?.. Совсем не в ту сторону!» – подумал Сергей, заметив прямо перед собой невдалеке огни Батайска.

Он хотел было свернуть с дороги в сторону, но чуть не перелетел через голову, потому что бока у шоссе были круты, а внизу плескалась какая-то вода.

Тогда он выбросился снова наверх и помчался, не рассуждая, дальше.

Однако теперь он потерял несколько минут, и крики догоняющих стали на много ближе.

Навстречу ему попадались телеги, солдаты, иногда даже конные, но, еще не понимая, в чем дело, сразу его не останавливали, а когда спохватывались, то было уже поздно. Как бешеный, ворвался Сергей на железнодорожные пути вокзала, но поворотить в сторону не успел, потому что срезанная шальной пулей его лошадь тяжело грохнулась. И он полетел вниз, ударился головой о рельс и выпустил из рук карабинку. Однако тотчас же вскочил, прыгнул налево и закружился посреди забитых составами бесчисленных путей станции.

Выстрелы гремели сначала сзади, потом уже перекинулись куда-то вперед и затрещали беспорядочно со всех сторон.

Где-то близко послышались голоса. Как загнанный зверь, отскочил Сергей и очутился посреди каких-то двух эшелонов. Впереди мелькнул убегающий огонек, должно быть испуганного железнодорожника.

Теперь уже почти рядом, не дальше чем через два пути, кто-то кричал громко:

– Давай сюда!.. Черти-ии!

– Неужели же конец? – с тоской подумал Сергей. – Куда теперь бежать?

Взгляд его упал на приоткрытую дверь товарного вагона. Не раздумывая, не соображая, Сергей проскочил туда, захлопнул за собою дверь и спрятался в угол, за какие-то ящики.

Почти что в тот же момент, мимо с топотом пронеслось несколько человек, и кто-то выстрелил. В первую секунду Сергей подумал, что это в него. Но стреляли, должно быть, уже просто так, с досады.

Через четверть часа все стихло.

Потом опять послышались шаги.

Сергей совсем съежился за ящиком. Дверь вагона вдруг приоткрылась, и луч желтоватого света скользнул по потолку.

– Пропади они все пропадом! Как начали стрелять, так я думал, что зеленые на станцию наступают.

– Убежал у них кто-то. Должно, так и не поймали.

– И мы-то с вами хороши, – вагон отпертым бросили!

– Провались он и вагон! Я даже щипцы с пломбами побросал. Один фонарь только захватил, чтобы видели в случае чего, что железнодорожник.

Дверь захлопнули, послышался стук закидываемого запора, потом еще какой-то негромкий металлический звук.

«Пломба!» – мелькнуло в голове у Сергея.

Все стихло, прошло минут пятнадцать, двадцать. «Как странно! – подумал Сергей. – Я цел, – но где? Как же я отсюда теперь выйду? Ага, через окошко, они ведь отпираются изнутри. Только не сейчас, ночью, когда все успокоится».

От удара у него сильно болела и кружилась голова. Он прилег на что-то мягкое в углу и впал в полусознательное состояние. Все качалось, качалось возле него, и, вздрагивая поминутно, незаметно для себя он как-то странно, тяжело заснул.

Когда он открыл глаза, то никак не мог себе дать отчета, – в чем же дело? Потом понемногу начал восстанавливать в памяти все случившееся. Он бежал, спрятался в вагон, и теперь надо уходить через окно.

«Но постой! – сообразил он вдруг. – Постой! почему же кругом так все шумит? Почему дрожат стенки вагона»?

– Ааа!..

Впереди могучей сиреной заревел паровоз, эшелон давно уже мчался куда-то, ускоряя и ускоряя ход, и колеса сердито перестукивались с рельсами.

VI

В вагоне было темно. Сергей попробовал было продвинуться к окну, но сразу же попал ногой в какую-то щель и едва-едва из нее высвободился.

– Чорт его знает, что тут такое наворочено, – бормотал он. – Это ножка от стула. А это… это, кажется, перевернутый диван. Эвакуировались спехом, понабросали в беспорядке всякой дряни полный вагон.

К окошку пробраться оказалось невозможным. Весь вагон был забит мягкой мебелью, коврами, картинами и еще чем-то. В то время, когда в Ростове белые оставили много всякого невывезенного снаряжения и военного имущества, кто-то по протекции вывозил всю эту громоздкую и ненужную дребедень.

«Нет! – решил Сергей, тщетно попытавшись обойти какой-то большой полированный предмет (повидимому, рояль). – Придется ждать до утра».

Он забрался в угол и довольно удобно расположился на перевернутом диване. Голова еще продолжала болеть, но уже меньше. К своему удивлению он заметил, что настроение у него сейчас не тревожное и гнетущее, а какое-то безразлично-равнодушное.

«Ну и чорт с ним со всем! – думал он. – Выберусь как-нибудь».

Вагоны стучали мерно и ритмично, диван пружинил, покачиваясь, и на Сергея напала дремота, перешедшая скоро в крепкий сон.

Проснулся он, когда лучи яркого солнца, пробившись через мелкие щелки, заиграли зайчиками на темных стенках.

Теперь он принялся за работу и, пробравшись (не без труда все же) вперед, стал раздвигать все в стороны, неторопливо разбирая дорогу к окну.

Провозившись с полчаса, он разбил какую-то фарфоровую статуэтку и продавил ногой большую картину.

«Вандализм! – подумал он, усмехнувшись. – Может, это какой-нибудь Рубенс или Микель-Анжело, а у меня все прахом идет. Ну и чорт с ним, не до того теперь».

И, схвативши за ноги безголовую статуэтку, он принялся отколачивать ею приржавевшую задвижку окошка. Наконец-то она подалась.

«Открыть или нет?»

Эшелон, постояв только что на какой-то станции, быстро шел вперед.

«Открою!» – решил Сергей и выпустил окошко из рук.

Сноп теплых, пригревающих по-весеннему лучей, разом ворвался и осветил вагон.

Широкий простор открывался перед его глазами. Дымилась слегка обесснеженная земля, синел убегающий горизонт, и далеко в стороне темнели какие-то не то деревни, не то станицы.

«Весна!.. хорошо-то как!» – вот первая мысль Сергея. И он улыбнулся, довольный.

Высоко, высоко по небу плыла стая журавлей и таяла на его глазах в ласковой утренней синеве.

По сыроватой, черной дороге продвигалась кучка всадников и остановилась у шлагбаума, пропуская поезд. Инстинктивно Сергей хотел было податься назад, но рассмеялся и, высунув голову, с любопытством окинул взглядом забрызганные грязью бурки всадников.

Промелькнул вскоре семафор, и Сергей захлопнул окошко.

Днем состав не трогали, и Сергей решил уже, что это его конечная станция, но к вечеру сильным толчком ударил по вагонам прицепившийся паровоз.

Мучили Сергея голод и жажда, но до ночи приходилось терпеть. Да и что будет ночью?

Карабинки у него теперь не было. Она отлетела далеко в сторону, когда он ударился об рельс. Но наган был при нем, и Сергей не без удовольствия попробовал правым локтем твердый кобур.

«Это надежный товарищ, с ним-то мы ни за что не расстанемся».

И добавил мысленно:

«Он у меня без осечки, на все случаи!»

Часов около одиннадцати колеса застучали по бессчисленным стрелкам, вагоны бросало из стороны в сторону. Замелькали огни, и зашипели паровозы.

«Екатеринодар! – понял Сергей. – Наконец-то!»

Вскоре эшелон остановился, но, судя по тишине, которая водворилась вокруг, где-то далеко от главных путей и позади других составов.

Прошло около часа. – «Пора! – подумал он. – Медлить нечего».

Осторожно спустил окошко, чтоб не хлопнуло, высунул ноги вперед, повис на руках и, легко соскочив, остановился.

«Куда итти? А! все равно, подальше только отсюда».

И он осторожно зашагал в сторону. Шел минут двадцать, потом вдруг остановился. Впереди него, из-под железнодорожного забора, вынырнула какая-то тень и скрылась в темноте, потом он услыхал легкий свист. Сергей отошел в сторону и расстегнул кобуру. Прошла минута… другая, – ничего. Тихонько пошел дальше и опять остановился. Откуда-то издалека доносился протяжный отчаянный крик… еще… еще… – снова смолкло все. Вдруг, через некоторое время, уже с другого конца города раздался выстрел, другой, и сразу, перекатываясь эхом посреди ночи, одновременно загрохотали десятки – точно били пачками.

«Что это такое?.. Что это все значит?» – подумал Сергей, изумленный и совершенно сбитый с толку столь странной встречей.

Выстрелы сразу оборвались, и мертвая тишина показалась еще резче и загадочнее.

Сергей шагнул в темноте раз, другой, наткнулся на какую-то решетку и отступил даже назад от изумления. Внизу, черноватым отблеском отсвечивало море, и волны плескались о каменную набережную.

… «Новороссийск! – догадался он. – Вот что!»

VII

Ночь была глухая и темная, несколько случайных мокрых снежинок опустилось Сергею на разгоряченное лицо. С моря дунул теплый ветер.

Сергей забился за какими-то ящиками и досками, нагроможденными возле железнодорожного забора.

«Куда я сейчас к чорту пойду? – думал он. – Должно быть, у них тут военное или осадное положение. Попадешься как-раз. Да и не видать ничего, куда же итти, где улицы, где город? Путаница какая-то».

Позади его стоял не то завод, не то какое-то станционное сооружение. Вокруг него было все завалено разной поломанной дребеденью. Здесь, запрятавшись укромно, закрывшись какими-то известковыми рогожами, продремал Сергей до самого утра.

«Ну! – подумал он, поднимаясь. – Теперь надо решать, что делать? Прежде всего, долой с папахи звезду. Потом документы. – Он вынул целую кипу из полевой сумки. – Порвать надо! – Но рвать все было жалко, особенно партбилет и украшенное яркой пятиконечной звездой выпускное свидетельство краскома. Он остановился в нерешительности. – Нет… жалко! Попробую лучше спрятать. Но куда?» Через несколько минут нашел и место. Один из толстых столбов забора был пробит насквозь. Сергей свернул трубочкой оба документа, засунул их туда, и отверстие заложил кусочком сухого цемента. «Ну, а остальные? Остальные можно побросать». – И он быстро перебрал их напоследок руками. Сводки, карты, полевая книжка, еще какие-то завалявшиеся бумаги. Он только что хотел порвать их, как взгляд его остановился на маленьком голубом конверте.

– Это что? – Сел опять на бочку и вынул чистенькие, плотные листки.

Все теми же крепкими духами пахнуло на него. Он перечитал с начала до конца и улыбнулся, что-то сообразив. – Ерунда! – недоверчиво ответил он себе. Но сейчас же нахмурил лоб, над чем-то усиленно раздумывая.

«Письмо передано с нашим хорошим…», – думал он.

– А что если попробовать?

«Жрать хочется, как собаке» – думал Сергей, очутившись в центре города.

От дверей всевозможных шашлычных кабачков и подвальчиков несло запахом съестного. Ноздри Сергея шевелились.

Повсюду сновали офицеры с крестами и без крестов, с повязками и без повязок. Солдат было мало вовсе. Изящные сестры с красными крестами выглядывали из проносившихся мимо экипажей. Проезжали кавалеристы.

– Помогите несчастному солдату, принявшему муки за родину от большевистской чрезвычайки… – услышал Сергей позади себя голос.

– …Усечены все пять пальцев на руке, безжалостно гнусным способом. Помогите во имя патриотизма.

Обернувшись, Сергей увидел какого-то весьма подозрительного субъекта, протягивающего к нему руку. «Новый способ выпрашиванья», – подумал он. Но помочь «во имя патриотизма» не мог, да и не имел ни малейшего желания.

Наконец, он нашел толкучку, шумную и крикливую, где продавалась разная разность и больше всего обмундирование, английские плащи, ботинки, все вплоть до разворованных казенных седел и вещевых мешков.

– Беру франки и доллары! – подскочил к нему некто в сером. – Имеете, господин?

– Купите часы, – отвечал Сергей.

– Часы? Кажите. Эти? Сколько?

– Тысячу рублей.

– Пятьсот желаете?

– Давай пятьсот, – усмехнулся Сергей.

С деньгами в руках он зашел в первый попавшийся кабачок. На пороге же его оглушил чей-то пьяный басистый голос, оравший: Давай национально Российский марш… Сукин сын, большевистская твоя башка…

Было душно, накурено, и пахло затхлостью. Хрипел грамофон. Поев, Сергей поспешно вышел.

На оставшиеся четыреста рублей купил две пары офицерских погон, иголку и ниток.

Хозяин лавчушки, торговавший всяким барахлом, с особенным любопытством посмотрел на Сергея и даже усмехнулся.

Должно быть, ему странным показалось, для чего это солдату в серой шинели понадобились подпоручиковы погоны.

На всякий случай Сергей поспешно смешался с народом, завернул за угол и торопливо пошел, разыскивая укромное местечко, где он мог бы преобразиться.

Через час, немного волнуясь, он, как офицер Добровольческой армии, шел по улице, отыскивая необходимый ему дом.

Нашел. На дверях медная дощечка и на ней:

Присяжный поверенный Г. К. Красовский.

– «Это теперешний каратель, – решил Сергей. – Ну, что же, войдем».

И он нажал кнопку электрического звонка.

VIII

Четвертый день, как живет Сергей в удобной, но совсем непривычной для него обстановке крепкотелой буржуазной семьи.

Встретили его по письму даже приветливо, – как своего человека.

– Скажите, но почему вы так запоздали? – с легким укором спрашивала его хозяйка. – Ведь письмо вам было передано уже давно.

– Ничего не поделаешь, знаете, служба. Предполагал выехать раньше, но задержали.

Ему отвели комнату небольшую, но уютную, обставленную тяжелой мебелью и широким кожаным диваном, служившим ему вместо кровати.

И вот каждый день, по утрам, Сергей уходит, инсценируя «дела службы». Возвращается к обеду, а вечера проводит за чаем в столовой, посреди кружка друзей и близких знакомых Красовского.

Семья была выдержанная и даже тонная. Видно было, что ее внутренний механизм работает ровно и без перебоев, а жизнь течет плавно, своим чередом, как будто ничего особенного вообще и не происходит.

Во всяком случае, если где-то в стороне кипело, бушевало, разбивалось, рушилось, то непосредственно Красовских не задевало и на семейном уюте ничем не отражалось.

Красовские как бы умышленно закрывали глаза на все кругом происходящее, в лучшем случае считая все это каким-то недоразумением, неприятным инцидентом, а в худшем – беспорядком, который скоро уляжется, утихомирится для того, чтобы уступить дорогу плавному течению, прежней спокойной жизни. Как-то раз, обиняком, Сергей задал хозяйке вопрос: – не думает ли она, что в конце концов пора бы изменить теперешний уклад жизни?

– Ну, а как же может быть иначе? – пожав плечами, ответила она. – Ну, я понимаю, в верхах там, другой образ правления, парламент, конституция. Но зачем же личную-то жизнь ломать?

И в голосе ее было столько неподдельного удивления и непонимания, что Сергей промолчал и перевел разговор на другую тему.

Однажды он лежал на диване, когда послышался женский голос:

– Константин Николаевич! Идите чай пить!

«Ах, ты чорт, – мысленно обругал себя, вскакивая с дивана, Сергей. – Да ведь это меня же».

И ответил поспешно:

– Сию минуту, Ольга Павловна! Зачитался, что даже не слышу.

За чаем собралось несколько человек. Ольга Павловна, – женщина лет тридцати пяти, в меру подкрашенная и подведенная, ее брат – тучный господин с жирным баском и лаконическими резкими суждениями обо всем. Чья-то не то племянница, не то крестница, куколкой наряженная, Лидочка. И еще какой-то субъект неопределенной категории, с козлиной бородкой, весьма интеллигентным лицом и тщательно отутюженными складочками брюк. Он был тощ и желчен; фамилии его Сергей не расслышал.

– Сегодня доллар поднялся ровно в два раза, – громко проговорил тучный господин, ни к кому, собственно, не обращаясь. – Это грабеж, форменный! Неслыханная вещь! За один день на сто процентов!

– Удивительно, – проговорил Сергей. – Что бы это значило?

– А то, что плохо работаете, господин офицер. Все отступления да отступления.

– Но постой, мой друг! – вмешалась хозяйка, очевидно, желая смягчить его резкость. – Почему же ты так говоришь Константину Николаевичу, точно это от него зависит.

– На это есть причины чисто стратегического характера, – ответил Сергей. – И я думаю никто не сомневается в том, что в конце концов Добровольческая (он чуть-чуть не сказал было Красная) армия сумеет разбить эти банды.

– Не сомневаются? – И тот иронически посмотрел на него. – Нет, сомневаются, раз доллар вверх скакнул. Отчего он скачет, вы знаете?

– Нет! – откровенно сознался Сергей.

– Ну, то-то! А скачет он оттого, что спрос на него большой. А спрос почему? Да потому, что уши навострили все, как бы чуть что, так и до свидания. С нашими-то цветными тряпками за границу не уедешь. А вы говорите, – не сомневаются. Нет, уж у меня доллар на этот счет лучше всякого барометра.

– Константин Николаевич! – перебила их Лидочка, которой надоел этот разговор. – Вы на фронте были?

– А как же? Был, конечно.

– И красных видели? Пленных? – добавила она. – Расскажите, какие они?

– Какие? Вот, право, затрудняюсь сказать. Люди как люди. Все больше крестьяне и рабочие.

– А вы… вы их не расстреливали? Сами, конечно?

– Нет, не расстреливал, – ответил он несколько насмешливо.

– Аа! – разочарованно протянула она. – А я думала почему-то, что вы сами. Скажите, а вы видели, как это их?..

– Лидочка, перестань, что это ты за чаем о каких неприятных вещах говоришь, неэстетично даже, – молодая девушка и вдруг – такие разговоры.

Лидочка немножко обиделась: мало ли что не эстетично, а раз интересно.

В комнате было чисто и тепло. Сверху из-под абажура лился ровный, мягкий свет, и бисерные нити спускающейся бахромы играли огоньками разноцветно.

Тощий господин, просмотрев газету, отложил ее в сторону и сказал, обращаясь к Сергею:

– Читали?.. Нет? Какую новость еще выкинули. Все просоциализировали и дома, и имущества, и храмы, – кажется, больше нечего было. Так нет, решили еще социализировать женщин! – проговорил он раздельно и едко усмехаясь. – Женщин от шестнадцати лет и выше. Вот смотрите, официальное сообщение.

Сергей посмотрел, – точно официальное сообщение в виде вырезки из «Правды» было налицо.

– Может быть, здесь преувеличивается несколько, – осторожно заметил он. – Вряд ли они могли решиться на такую меру. Ведь это вызвало бы целый бунт.

– Э! Одним бунтом больше, одним меньше. Не все ли им равно? А что это правда, так я и не сомневаюсь. Например, знаете, у них там для Совнаркома некая госпожа Колонтай есть. Шикарная, конечно, красавица, брильянты, меха и все такое прочее. – Он посмотрел искоса на скромно опустившую глаза Лидочку и добавил с некоторым раздражением. – Да неужели же не слыхали? Ведь об этом все говорят.

– Да, слыхал, что-то, – уклончиво ответил Сергей. – Только верно ли это?

– Враки все, – прислушавшись, проговорил другой. – Разве всему, что у нас в газеты попадает, верить можно? Всякой дрянью столбцы заполняют, а про то, что нужно – ничего. У меня, вон, фабрика в Костроме, так хоть бы строчка была, как там и что. Все на один лад. Все, пишут, поломано, растащено, камня на камне не осталось. А встретил я недавно человека. Ничего – говорит – все на месте стоит, одно отделение работает даже понемногу.

– Ах, оставьте, Федор Павлович! – возразил ему первый. – Нельзя же все о ваших фабриках. Нужно, так сказать, всесторонне осветить бытие этих банд. Это в конце концов необходимо для истории.

– Враки! – упрямо повторил тучный господин. – А если не враки, то и у нас не лучше. Декрета не издавали, а что кругом господа офицеры делают! Стыдно сказать. Публичный дом какой-то!

Лидочка вспыхнула и снова потупила глазки, размешивая ложечкой простывший чай, – должно быть, не слыхала.

– Оставь, Федор! – опять вмешалась хозяйка. – Ты всегда что-нибудь… такое скажешь.

И она неодобрительно покачала головой. Сергей неторопливо грыз сухарь и слушал, как горячо доказывал что-то субъект с козлиной бородкой.

– Нет, нет! Я не согласен, чтобы эта социализация, чтобы посягали на мои убеждения, на имущества… на благоприобретенную собственность! Я не могу согласиться… Я протестую, наконец!

– Ну и протестуйте! Пожалуйста! Сколько вам хочется! Да что толку-то в этом? Это все равно, что во время землетрясения кричать во все горло: «Я протестую против землетрясения». Но что толку в этом протесте? Другое дело, когда за ним сила была бы. Тогда бы я тоже… У меня вон фабрика. А так-то, что впустую.

Но тощий господин с этим помириться не мог. Он только что хотел с желчью обвинить своего собеседника в том, что его взгляды отзываются большевистским духом, когда хозяйка, заметившая, что спор начинает принимать острый характер, оборвала разговор.

– Бросьте, господа! Всегда у вас политика. С чего бы ни начали, все на нее свернете. Лидочка, ты бы сыграла что-нибудь!

«Протестую против землетрясения, – усмехался, лежа в постели, Сергей. – А хорошо сказано, право. Протестуй сколько хочешь, до бешенства, до исступления, а все-таки все колышется, рушится и грохочет».

И почему-то ему ярко представился карикатурный, маленький интеллигент с козлиной бородкой, который стоит и беспомощно протестует против бушующей огневой стихии Революции.

Из гостиной доносились звуки рояля, – тихие, пряные. В комнате пахло книгами и коврами. Комоды блестели лаком, – крепкие, кряжистые, годами вросшие в паркетные квадратики. С письменного стола фарфоровые амурчики поглядывали глупо. Равно тикали стенные часы. – Покой, уют, благополучие.

«Иллюзия благополучия, – подумал Сергей. – Скоро, скоро придет и сюда, может быть грубая, жестокая, но освежающая буря Революции. И сметет она этот теплый покой и пошлый уют. К чорту, кверх ногами перевернет эту равномерно налаженную жизнь. И засмеется над испуганным недоумением и бессильной ненавистью этих маленьких, протестующих человечков».

IX

Сергей собирал, где мог, сведения, намереваясь при первом же случае убежать к партизанам. Он ежедневно слышал толки о том, что их в городе, как собак, полно, что их переодетые шпионы партиями снуют повсюду, по улицам и базарам, всматриваясь и вслушиваясь во все.

– Но где же они прячутся, далеко где-нибудь? – как-то спросил он одного из своих новых знакомых.

– Далеко! – усмехнулся тот, – вон видите те сопки?

И он указал на горы, возвышающиеся недалеко за рабочим поселком.

– Так я ручаюсь, что если бы вы, один, конечно, попробовали подняться туда, то попались бы живо.

– Но почему же тогда не принимают никаких мер? Ну, отряд бы хотя послали.

– Посылали! – и тот безнадежно махнул рукой. – Да что толку! Кругом у них шпионы. Эти! – он указал на окраину, – сами полубандиты, покрывают, предупреждают, ну, те смотаются чуть что и дальше. А по горам гоняться тоже удовольствия мало.

Сергей возвращался домой. Он был в задумчивости, когда вдруг заметил, что очутился посреди большой толпы, запрудившей улицу. Вперед – солдаты стоят и никого не пропускают. У всех ворот тоже солдаты.

Квартал был оцеплен командой от коменданта города. Проверяли документы.

– Всем, всем, господа, предъявлять! Никто не освобождается! Военнослужащие тоже! – услышал он чей-то громкий голос.

– Константин Николаевич! – и кто-то тронул за рукав Сергея.

Обернувшись, он увидел госпожу Красовскую.

– Как хорошо, что я вас встретила. Пойдемте вместе, а то я паспорт из дома не захватила.

«Ах, чтоб тебе провалиться! – мелькнуло в голове у него, – тут и сам не знаешь, как выбраться».

– Вы постойте тут, пожалуйста, – торопливо освобождая руку, ответил он, – тут очередь большая, а я сейчас все устрою.

И, оставив ее, немного удивленной такой поспешностью, он скрылся.

Самое лучшее в этих случаях действовать как можно спокойней и решительней. Сергей знал это по опыту. Способ верный. Так и тут – заметив, что возле одного из проулков толпа слишком наседает на постового солдата, он подошел, ругаясь сразу:

– Ты что, безмозглая башка, бабой стоишь! Тебя зачем сюда поставили? Смотри, тебе скоро на шею сядут. Не подпускать к себе никого на десять шагов!

И, пока растерявшийся солдат отгонял высовывающихся, он спокойно прошел мимо и, очутившись по ту сторону, смешался с любопытными, завернул за угол и быстро пошел прочь.

«Ну! – думал он, очутившись уже далеко, – теперь кончено, ворочаться домой нельзя. Но что же делать, что? Сейчас поверка там, потом может быть здесь. Куда теперь итти?»

И он остановился, раздумывая. Поднял голову, и перед его глазами, одна за другой громоздились вершины загадочных сопок.

– Туда! – решил он – Туда!..

У самой подошвы гор, кривыми узенькими улочками раскинулся какой-то небольшой, захудалый поселок; в нем маленькие домики низко вросли окнами в землю. Плохо сколоченные заборы, через которые можно было заглядывать с дороги, шатались, как пьяные или усталые. А деревянные крыши многих лачужек, точно отягощенные какою-то непосильной ношей, выгнулись в середине.

Народу не было видно вовсе, все точно повымерли или попрятались куда. Но, проходя мимо, Сергей чувствовал на себе из ворот и окошек несколько десятков недоброжелательных взглядов. Один раз, завернув за угол, он столкнулся лицом к лицу с какой-то молодой женщиной, должно быть работницей. Она отступила на шаг, окидывая его удивленно-враждебным взглядом, и потом поспешно, как бы испугавшись, бросилась вперед.

Сергей миновал крайний домик и остановился возле старого, должно быть кирпичного, сарая. Сорвал с плеч погоны и отбросил их в сторону.

Взглянул мельком, как блеснула вблизи мишурная позолота и усмехнулся, вспомнив только что брошенный на него полный ненависти взгляд. – Это к ним!

Гора была не так близка, как казалась. Прошло не менее часа, когда Сергей добрался до ее основания и начал медленно подыматься узенькой и изгибающейся по крутым склонам тропочкой. Земля была сыроватая и скользкая; шел он долго, поднимаясь все выше и выше. Уже смеркалось, подходил день к концу; расплывались резкие контуры, кустарник и леса затемнели впереди черными массами.

А Сергей все шел и шел. Несколько раз останавливался перевести дух, но не надолго. И лишь добравшись, наконец, до вершины первой горы и увидав впереди поднимающиеся новые и новые громады, он сел, тяжело дыша, на одну из широких каменных глыб. Прислонился, охватив руками покрытый мхом и трещинами торчащий из земли обломок и взглянул усталый и удивленный перед собой.

Зашло солнце, бледными огоньками зажигался город и мерцал тусклыми звездочками по земле далеко внизу. Широкий простор убегающего моря поблескивал темными полосками чуть заметно. Было тихо… спокойно… Лишь едва слышный шум, смутный и беззвучный, точно шорох, доносился с порывами ветра из оставленного Сергеем города и замирал, растаяв.

С непривычки немного кружилась голова. И странное, странное ощущение охватило Сергея.

Казалось ему, что он, огромный и могучий, сидит здесь и смотрит туда, где все, кроме него, маленькие, незаметные и неважные. Неважные эти ютящиеся внизу люди и домики, слившиеся в город, небольшим черным пятном видневшийся на темном фоне земли.

Засмеялся громко. Отголоски покатились по сторонам, удесятерив силу его голоса. И, раскатившись, попрятались и пропали за темными уступами.

– Ого-го-го!.. – широко и сильно крикнул Сергей, вставая.

И каждый камень, каждая лощинка, каждая темная глубина между изгибами гор ответили ему приветливо и раскатисто:

– Го-ооо!..

И вздрогнул, насторожившись, Сергей. Тихо, но ясно, откуда-то сверху, издалека, донеслось до его слуха.

– Оо-ооо!..

– Отвечает кто-то. Уж не они ли?

Он обернулся, всматриваясь, и увидел далекий огонек, должно быть, одного из горных домиков.

…И пошел, спотыкаясь, опять. Долго еще он шел. Два раза падал, разбил колено, но, не чувствуя даже боли, шел на огонек. Он то мерцал, то пропадал за деревьями, но вот вынырнул от него близко, близко, почти рядом.

Впереди залаяла собака, злобно и подвывающе. Сергей продвинулся еще немного, вышел на какую-то покрытую кустиком лужайку и остановился, услыхав впереди у забора голоса.

Разговаривали двое.

– Он давно ушел?.. – спрашивал один.

– Давно! – ответил другой. – Давно, а не ворочается.

– Может, попался?

С минуту помолчали, потом один бросил докуренную цыгарку и ответил неторопливо:

– Не должно бы, не из таких! Слышал я, как кричал давеча кто-то внизу.

«Они!» – решил Сергей и, выступив, окликнул негромко:

– Эй, не стрелять чур! Свой, ребята!

Оба повскакали разом, лязгая затворами.

– А кто свой? Стой! стой! Не подходи, а то смажем!

– Свой! Из города к вам, в партизаны.

– К нам? – подозрительно переспросили его. – А ты один?

– Один!

– Ну, подожди тогда. Да смотри, если соврал!

Сергей подошел вплотную.

– Вон ты какой! – проговорил первый, оглядев его. – Ну, пойдем, коли к нам, в хату до свету.

Вошли во двор. Яростно залаяла, бросаясь, собака, но один ткнул ее прикладом, и она отскочила. Распахнули дверь, и Сергей вошел в ярко освещенную комнату, в которой сидело несколько человек.

– Вот, Лобачев, – проговорил один из вошедших, указывая на Горинова, – говорит, к нам пришел в партизане.

Сергей поднял глаза. Перед ним стоял высокий, крепкий человек в казачьих шароварах, в кубанке, но без погон, и на груди его была широкая малиновозеленая лента со звездой и полумесяцем.

X

«Какой странный значок! – подумал Сергей. – Почему бы не просто красный?»

Человек, повидимому, очень торопился. Он задал Сергею несколько коротких вопросов. – Кто он? Откуда? И как попал сюда?

– Я из красных, попал к белым и бежал…

– К зеленым?

– Ну да! К партизанам! – утвердительно ответил Сергей и пристально посмотрел на спрашивающего.

– А вы не коммунист? – как бы между прочим спросил тот.

И что-то странное в тоне, которым предложен был этот вопрос, почувствовалось Сергею. Как будто за ним была какая-то скрытая враждебность. Он взглянул опять на ленточку, на холодное интеллигентное лицо незнакомца и ответил, не отдавая даже себе отчета, почему, отрицательно.

– Нет, не коммунист.

– Хорошо! Зотов, возьмешь его, значит, к себе, – проговорил незнакомец, обращаясь к одному, и добавил Сергею: – завтра я вас еще увижу, а сейчас мне некогда.

Он поспешно вышел. В комнате осталось несколько человек. Сергей сел на лавку. Несмотря на то, что наконец-то он был у цели, настроение на него напало какое-то неопределенное, потому что все выходило совсем не так, как он себе представлял.

«Глупости! – мысленно убеждал он себя. – Чего мне еще надо? Право, я как-то странно веду себя. Зачем, например, соврал, что не коммунист?»

И он даже рассмеялся про себя над этим чудным поступком.

В горах раздался выстрел, другой, потом затрещало несколько сразу. Через несколько минут стихли.

– Это кто? – спросил Сергей одного из партизан.

– А кто его знает! – довольно равнодушно ответил он. – Должно, красные балуются, они больше в тех концах бродят.

– Какие красные?.. С кем балуются?

– Пей чай! – вместо ответа предложил ему партизан, – а то простынет.

Сергей налил себе кружку и с удовольствием выпил ее, заедая большим ломтем хлеба.

Присмотревшись, он увидел на рукаве у одного из сидевших все ту же яркую ленту.

– Что она означает? – спросил он.

– Кто?

– Лента? Значок этот!

– А! Разное означает. Зеленый – лес и горы, где мы хоронимся, месяц со звездой – ночь, когда мы работаем.

– А малиновый?

– А малиновый! – посмотрел на него тот, несколько удивленно, – так малиновый же наш исконний казачий цвет.

«Что за чертовщина? – думал Сергей… – Что такое?»

– Ты у красных был? – опять спросил его собеседник.

– Был!

– Ну, нам наплевать! – раздумывая, отвечал казак. – Хуть красный, хуть кто… А не коммунист ты?

– Нет!

– И не жид?

– Да нет же! Разве так не видишь?

– Оно конешно! – согласился тот. – По волосьям видно, по разговору тоже!

И, вспомнив что-то, он усмехнулся.

– А то у нас штука такая была: прибежал как-то жидок к нам… Такая поганая харя. Ваське Жеребцову как раз попался. «Товарищи» – кричит, – свой! свой! Ворот от рубашки распорол, а там документ, что комиссар да партейный. Радуется с дуру, сам в лицо бумажку сует. Повели его, оказывается, белые к расстрелу, а он и удул, сукин сын.

– Ну? – спросил Сергей, чувствуя, как он холодеет. – Ну, что же?

– Как взяли мы его в работу! А! Комиссар, песье отродье? А! Коммунист, жидовская башка! Ты-то нам и нужен. Так живуч как чорт был. Покуда башку прикладом не разбили, не подыхал никак.

И, вздохнув, рассказчик добавил:

– Конешно! Ошибка у него, видно, вышла. Кабы он к Сошникову, либо Семенову попал, тогда другое…

Сергей побледнел, содрогаясь при мысли о том, как недалек был он от того, чтобы разделить участь какого-то замученного несчастного комиссара.

«Бежать! – мелькнуло в голове. – Бежать скорей!.. дальше отсюда. Чтобы они сдохли, эти зеленые собаки».

– Ложись спать! – предложил ему один. – А то завтра вставать рано. Домой пойдем. Днем-то мы здесь не бываем, – опасно.

– Оправиться схожу, – сказал, потягиваясь и стараясь казаться как можно более равнодушным, Сергей и направился к двери.

– Постой, дай и я с тобой. А то на дворе собаки.

«Ах, ты, сволочь! – изругался про себя Сергей, заметив, что тот захватил с собой винтовку. – Это еще зачем?»

Они вышли и остановились на высоком крылечке, оправляясь. Конвойный стоял на самом краю.

Сергей со всего расмаху спихнул его в сторону. Зеленый с криком полетел, хлопнувшись в грязь. А Сергей рванулся через забор и помчался к деревьям. Почти что вслед искрами засверкали выстрелы, завизжали пули.

– Убегу! – крикнул себе твердо Сергей. – Убегу!

В то же время огнем рвануло ему плечо, и он пошатнулся.

– Все равно! – И Сергей, стиснув зубы, пересилив боль, прыгнул куда-то в чащу, под откос.

XI

Всю ночь плутал Сергей.

Взошла луна. Пошатываясь, ходил он по рощам и полянам. Со склона невысокой горы увидел он впереди огни, должно быть на море. Потом спустился куда-то и побрел снова. На рассвете услыхал как будто отголосок далекого выстрела. Бросился бежать, но никого не встретил. Остановился, прислушался…

Никого!.. Никого!.. Разгоряченный, обливающийся потом, испытывая мучительную боль, бросился он на землю. Долго лежал, вбирая в себя ее освежающий холод. Звезды гасли.

Но, чу! близко, почти рядом, раздался звонкий, раскатистый выстрел.

«Неужели… неужели наши?! – подумал, вскакивая, Сергей. – Или, может быть, опять какие-нибудь зеленые, голубые, розовые. – Будь они все прокляты!» – Он бросился и закричал громко во весь голос:

– Кто-о там… Где-ее!..

Прислушался. Не отвечал никто… Шумел по верхушкам деревьев ветер.

– Кто-оо! – закричал он уже с отчаянием. – Кто-оо!

– Чего зеваешь? – раздался вдруг позади него грубый голос. – Кого надоть?

Обернувшись, Сергей увидал выходящих из-за кустов трех вооруженных человек.

И у одного из них, наискось рваной черной папахи тянулась тряпичная ярко-красная лента.

XII

Их было трое. Один – невысокий, крепкий, с обрывком пулеметной ленты через плечо и с красной полоской на папахе. Он смотрел на Сергея хмуро и недоверчиво.

Другой – длинный, тонкий, в старой чиновничьей фуражке, на зеленом околыше которой была карандашом нарисована кривобокая, пятиконечная звезда, и в рваном драповом пальто. Винтовку этот держал наготове, присматриваясь к незнакомцу. Третий, тот, который только что окликнул Сергея, – коренастый, широкий, с корявым мужицким лицом, обросшим рыжеватой бородой, – смотря на Сергея с любопытством, проговорил негромко:

– Ишь ты… гляди-ка!..

– Ты кто такой? – строго уставившись из-под лохматых бровей и не сдвигаясь с места, спросил первый.

– Вы партизаны?.. Красные?..

– Куда уж больше? с головы до ног, на левую пятку только краски не хватило, – усмехнувшись, ответил второй.

– Держи язык-то… брехло! – растягивая слова, перебил третий и спросил Сергея грубоватым, но не сердитым голосом:

– Ты што за человек будешь? Пошто кричал-то?

– Я тоже красный! – ответил лихорадочно и взволнованно тот. – Я убежал из города в горы, но попал к каким-то бандитам. Ночью опять убежал, они стреляли…

– А ты не врешь? – хмуро оборвал его первый. – Может, ты шпион какой от белых или офицер переодетый.

И, впившись в него глазами испытующе, добавил холодно и жестоко:

– Смотри тогда! У нас расправа короткая…

Но, должно быть, что-то искреннее было в словах Сергея, третий укоризненно ответил за него:

– Оставь, Егор! Будет тебе… Разве не видишь, что человек правду говорит! И какая у тебя дубовая башка! Чать, я думаю, различить сразу можно.

От усталости, от перенесенных волнений и от физической боли Сергей пошатывался и еле-еле стоял на ногах.

– Верно!.. – проговорил он тихо. – Верно, товарищи, я врать не буду…

– Смотри-ка! Да у него кровь! – воскликнул молчавший до сих пор длинный партизан и, забросив винтовку за плечо, подошел к Сергею, у которого темно-красное пятно расплылось возле плеча по серой шинели.

– Откуда это?

– Откуда! Я же говорю, что они стреляли…

Все трое обступили его участливо. Прежняя недоверчивость как-то сразу исчезла, и даже Егор сказал, насколько мог мягче:

– Так ты видно, брат, и вправду из наших?

– Ах ты… штоб им окоянным пришлось! – засуетился мужичок. – Ты дойти-то, парень, можешь? Тут не далеко. Там бы Федька перевязал.

– Могу! Не в ногу попало.

– Ну, все же. Пойдем, ты обопрись на меня. Яшка, возьми мою винтовку. Пусть он обопрется.

– Не надо, не надо! – запротестовал Сергей. – Всю ночь прошатался, а теперь уж что.

Но Силантий настоял на своем. Сергей прислонился к нему правой рукой, хотя итти по буграм от этого было нисколько не легче.

Шли недолго, с полчаса. Яшка шел впереди и тащил обе винтовки.

– Дядя Силантий, а дядя Силантий! – проговорил он, оборачиваясь на ходу. – Ребята-то на нас накинутся сейчас – во-о!..

– Чего мелешь?

– Не мелю, а белого, подумают, поймали. Даешь, мол, к ногтю!

– Скажешь! Как язык-то у тебя не отсохнет!

Они вышли на полянку, повернули за гору, и на небольшой площадке под крутым скатом Сергей увидел две прикурнувшие книзу землянки. Около них стояли и сидели несколько человек.

Пришедших окружили с любопытством.

– Го! Кого привели, ребята? – спросил невысокий, пожилой партизан, с наганом за поясом. По татуированным рукам Сергей угадал в нем матроса.

– Наш, – коротко ответил Егор и выругался крепко. – Чего, дьяволы, рты-то разинули? Федька, ты где?

– Здесь!

– Валяй, тащи чего-нибудь. Неужели не видишь, что у человека плечо прострелено? Доктор хреновский!

– Так заходите же в землянку тогда. Не тут же ему раздеваться.

Землянка оказалась вместительной. Посередине стояла железная печка, а по сторонам, прямо на земле, лежали охапки сухих листьев. Стола не было вовсе.

Сергею подставили обрубок.

Прибежал Федька, маленький, черный, суетливый человек. В германскую войну он служил санитаром, а у партизан «доктором».

Притащил сумку, все содержимое которой заключалось в бутылке иоду и нескольких бинтах, после чего приступил к делу.

С Сергея стащили шинель, гимнастерку и залитую кровью нижнюю рубаху.

– Отойдите от света-то, черти! Чего носы суете, – степенно сказал Федька.

Он долго осматривал рану, потом объявил, что пуля прошла насквозь, пониже плеча через мякоть.

– Кости, кажись, не задела. А впрочем, кто ж ее знает?

– Кто ее знает? А еще доктор!

– Тебе бы, брат, не доктором, а сапожником быть.

– Пойдите к чорту! – не сердясь сказал Федька.

– Егор, вымети-ка это дурачье!

– Выкатывайся, ребята! – возгласил Егор. – Посмотреть?.. Нечего тут смотреть! Вот сам получишь, тогда и посмотришь.

– Взвоешь, брат, сейчас, – предупредил, подходя с бутылкой, Федька. – Ну ничего, я скоро… самую малость.

– Не буду! – улыбаясь, ответил Сергей.

– Ой ли! Ну смотри…

И он прямо из горлышка влил ему в оба отверстия раны черноватой, жгущейся жидкости. Сергей сдержал крик, вынес боль молча.

– Эх молодец! – заговорил Федька. – А у нас этого еду боятся, – страсть! Кулику нашему просадили намедни ногу. Так две версты в гору прополз, винтовку не бросил и не пикнул даже. А как еду, – то никак! Со скандалом кажный раз, хуже бабы.

– Кто же это тебя? Не пойму я все-таки толком, – спросил матрос.

– Я и сам не знаю. Бандиты какие-то! Я думал, это партизаны, а вышло вон как. Значок у них малиновый с месяцем…

– Пилюковцы! – резко сказал Егор. – Казачья сволочь! Это ихний.

– Что за пилюковцы? – спросил Сергей.

– Кубанцы-самостийники. Пилюк там в ихнем правительстве был. Ну, дак, он у них атаманом. Возле Соч они больше путаются.

Веки Сергея отяжелели, глаза закрывались. Голова горела.

– Ляг! – сказал ему матрос. – Вон тебе в углу на листьях постлали. Укройся моей шубой.

Сергей лег, закрыл глаза. Партизаны вышли. Ему было жарко, но в то же время пробирала мелкая нервная дрожь. Рука теперь тяжело ныла и повернуться, даже чуть-чуть, было больно. Он чувствовал, как раскраснелось его лицо и как горячая кровь толчками била где-то близко под кожей.

«Хорошо! – подумал он – Хорошо, что все-таки я у своих…»

И когда через несколько минут в землянку вошел Егор, то он увидел, как, разметавшись, тяжело дышит, но все-таки спит новый партизан.

XIII

Прошло две недели с тех пор, как убежал из города в горы Сергей. Рука еще болела, и двигать ею было трудно.

Партизан кругом было много, но отрядами держались они небольшими, чтобы скрываться удобнее. Вокруг Сошникова сгруппировалось человек тридцать-сорок. Народ боевой и видавший виды. Сам Сошников матрос, из тех, от которых еще в феврале пахло октябрем, был старым партизаном, еще со времен германской оккупации Украины. Он не был хорошо развит политически, не был даже как следует грамотен. Но это не мешало ему быть хорошим профессионалом-повстанцем, ненавидеть до крайности белых и горячо защищать Советскую власть. Он крепко ругался, крыл и в «бога» и во все, что угодно; но при случае, не видел ничего зазорного в том, чтобы в меру выпить. Самою сильною бранью считал он слово «соглашатель».

Потом Егор. Озлобленный до-нельзя и жестокий до крайности ко всем, кто принадлежал к «тому» лагерю, независимо от профессии, пола и возраста.

Когда-то давно он был рабочим литейного цеха, про который вспоминал с ненавистью, который, как он говорил, «прожег и прокоробил его до последней жилы».

Прямо с завода он попал в солдаты. За какую-то провинность оттуда – в дисциплинарный батальон. Озлобленность постепенно нарастала. А тут еще война, и, даже не заехав домой, он угодил на фронт.

– Всю жизнь промотался хуже собаки, – говорил он. – Другому хоть что-нибудь, передышка какая, ну хоть обман какой-нибудь на время, а у меня – ни чорта!

– А пропади они все пропадом! – отвечал он с озлоблением, когда матрос или еще кто-нибудь из товарищей старался удержать его от излишней жестокости.

Он дружил с Сошниковым и считался его помощником.

Близко узнал еще Сергей Силантия Евстигнеева, или, попросту, дядю Силантия. Это был простой мужик иногородний, как назывались крестьяне в казачьих станицах. У него где-то «там» была своя немудрящая хатенка, хозяйствишко, баба и девчонка Нюрка, о которой он очень тосковал. Ему совсем не по нутру были все эти сражения… выстрелы… войны… и все его мечтания были всегда возле «землишки», возле «спокоя». Раньше забитый и эксплоатируемый, он верил в то, что большевики принесли с собой «правду», и что скоро должно все хорошо «по-божьи» устроиться. Но вышло все как-то не так. Пришли белые, и первые плети он получил за то, что ходил за офицером и доказывал ему, что никак нельзя ему без отобранной лошаденки. Потом пришли красные, и на квартиру к нему стал комиссар. Потом пришли опять белые, и ему всыпали шомполами уже за комиссара и поводили «в холодную». Из «холодной», испугавшись, как бы не было еще чего хуже, он убежал и с тех пор бродит с партизанами, скучает по дому, по хозяйству и по Нюрке.

Был еще Яшка, который где только не шатался. Служил полотером, работал грузчиком и собачником, а в дни революции одним из первых ушел в славную Таманскую армию.

И черный, как смоль, грузин Румка, спокойный и медлительный.

Как-то раз Сергей стоял и разговаривал с Егором.

– Румка! пойди сюда! – позвал тот.

– Зачэм? – не вставая отвечал Румка.

– Пойди, когда говорят!

Румка встал лениво и медленно подошел.

– Ну?

– Вот, смотри! – сказал Егор, отворачивая у того ворот рубахи. – Хорошо?

И Сергей увидел, что вся шея у него исчеркана глубокими, недавно только зажившими шрамами.

– Что это? – с удивлением спросил он.

– Офыцэр рубал, – ответил флегматично Румка. – Шашкой рубал на спор.

Офицер, оказывается, был пьян, а у Румки больше виноградного не было. Офицер рассердился и сказал, что будет Румке рубить голову пять раз. Если срубит, то его счастье, а нет – так Румкино. Офицер был здорово пьян, попадал не в одно место и свалился скоро под стол, так и не отрубив головы. Счастье было, безусловно, Румкино.

И много других, таких же, как эти, было в отряде. Озлобленные на белых – уходили к красным. И горе казаку, горе офицеру, попадавшему в их руки. Жестока была партизанская месть.

XIV

Яшка сидел на камне, недалеко от костра, над которым в котле варилась обеденная похлебка. Он наигрывал что-то на старой затасканной гармонии. Играть, собственно, Яшке сейчас не хотелось, а хотелось есть. Но до обеда надо было чем-нибудь убить время.

– Ты подкидывай дров-то побольше! – предложил он, – эх ты, карашвиля несчастная!

Румка, исполнявший обязанности кашевара, посмотрел на него лениво и ответил равнодушно.

– Играй сэбэ! Сами знают.

Яшка положил гармонию и подумал, что хорошо бы попросить у Румки поглодать мосол из котла. Но сообразив, что тот не даст наверное, потому что попросят другие, вслух обругал его «жадюгой» и пошел прочь.

Подошел к Силантию, который, сидя на чурбаке, подшивал к своему сапогу поотставшую подошву. Тот работал сосредоточенно и внимательно, точно делал дело большой важности. Да и еще бы! Сейчас немного, потом побольше, и начнет тогда рваться. А где же возьмешь другие? – И потому он с неудовольствием посмотрел на Яшку, который толкнул его в спину.

– Ты чего?

– Так! Жрать надо бы, да не поспело еще. Вот и хожу.

– Так ты не пхайся тогда. Видишь, што человек делом занят.

– Форсишь все! Утром портки зашивал, теперь сапоги.

Дядя Силантий откусил конец суровой нитки, заскорузлыми пальцами завязал узелок и ответил, продолжая работу.

– Одежу, милой, беречи надоть. Нешто как у тебя, парень, штаны-то вон новые, а все в дырьях.

– Пес с ними с дырьями! Вот кокну офицера, либо буржуя какого и опять достану.

– Из-за штанов-то? – И Силантий укоризненно посмотрел на него.

– Не из-за штанов, а так вообще…

– Разве, что воопче… Да и то, милой, хорошево-то мало. Хочь из-за чево!

– Ну нет, не мало. Так им гадюкам и надо! – присвистнув, ответил Яшка и добавил, передразнивая: – «Хочь из-за чево!» А на прошлой неделе кто стражника убил, не ты сам, что ли?

– Убил! – сокрушенно вздохнул Силантий и, отложив даже работу, взглянул на Яшку маленькими голубовато-серыми глазами. – Верно говоришь, парень. Да што же мне делать было, когда они втроем на Епашкина навалились. Пропадал ведь человек-то… сво-оой!.. Убил, верно! Так мне хоть радости-то от этого нету. По нужде только. А ты вот кажный раз плясать готов. Ровно тебе светлый праздник.

– На то они и буржуи, чтобы их бить, – убежденно сказал Яшка. – Такая уж пора пришла…

– Дядя Силантий! – совершенно неожиданно перескочил он совсем на другое. – Ты вот что, положи-ка мне заплаточку… Ей богу!.. А то перед маленько лопнул. Чего тебе стоит? Валяй! Я за тебя черед отнесу или что еще придется…

– Ну тебя к лешему! Рук у самого нет, что ли! – отвечал тот, несколько огорошенный таким внезапным переходом.

– Нет уж ты, право! Смотри… тут самая малость…

И, всучив тому свой сапог, Яшка поспешно куда-то ретировался.

– Ах ты, лодырь!.. Провались он со своим сапогом!.. Думает и взаправду чинить буду! – и Силантий даже отпихнул его.

Свой у него был готов. Он надел его и посмотрел – крепко! Теперь еще хоть полгода носи. – Потом иголку воткнул в затасканную шапченку, а клубочек ниток сунул в карман.

Подошел к котлу, посоветовал Румке закрыть котел, чтобы лучше упрело, и стал думать, что бы это еще теперь сделать. Мужик он был хозяйственный и сидеть сложа руки не любил. Привычки не было – хоть что-нибудь, хоть какой пустяк, а все же. Он подошел к Егору, который чистил винтовку, потом к кучке, резавшейся засаленными картами в «козла», и пошел назад. Винтовка его была давно вычищена, а в карты играть не умел, да и не было интереса.

Проходя мимо того места, где он только что работал, увидел все еще валяющийся Яшкин сапог. – Вот непутевый, бросил и хоть бы что! – Он поднял, осмотрел его. – Ишь ты! Где это его так угораздило? Врет, что лопнул, об гвоздь должно быть. Теперь пойдет рваться. – Он, раздумывая, поглядел на дырку, потом обругал еще раз Яшку лодырем и принялся накладывать заплату.

XV

Осмелели партизаны. На дворе стало теплее: наступила мягкая южная весна. Теперь заночевать можно было под каждым кустом, и частые набеги начали делать ребята. То стражников обезоружат, то казака снимут, то ночью, подобравшись к самому городу, обстреляют патрули и скроются моментально, прислушиваясь, как позади них впустую поднимут стрельбу из винтовок и пулеметов подоспевшие отряды.

Ползли всевозможные слухи. Но никто точно не знал даже, где проходит линия фронта. Поговаривали, что где-то уже совсем близко, чуть ли не возле Екатеринодара.

Однажды город был разбужен грохотом орудийных выстрелов. Испуганные и ошарашенные этим новым сюрпризом, повскакали с постелей обыватели. Что? откуда? Но вскоре волна смятения улеглась. Это английские суда с моря обстреливали тяжелой артиллерией, где-то возле Туапсе, зеленых.

Каждый день прибывали теперь с севера партии новых и новых беженцев к последнему оплоту, к последнему клочку, не поглощенному еще красной стихией, – Новороссийску.

XVI

Там, где кусты колючей ажины переплетались причудливо из-за серого истрескавшегося и поросшего мхом камня, как раз в то время, когда последний луч заходящего солнца скользнул по верхушке кряжистого дуба и исчез в горах, насторожившийся чутко Яшка услыхал доносящийся издалека, еще тихий, но ясный металлический звук – так-та! Так-та!

Он осел сразу корпусом книзу, чуть выставил из-за веток голову и прислушался.

– Подковы! Мать честная! Да неужели ж казаки?

От волнения сперло дыхание.

– Эх, вот была бы удача-то!

Впереди из-за поворота, по широкой, тянущейся вдоль гор, дороге, показалось несколько всадников, человек пять-шесть. Яшка кубарем скатился вниз и помчался назад, пригнувшись и отмахивая длинными ногами саженные прыжки. Сергей видел, как пронесся он стремительно мимо них и скрылся за кустами, забираясь проворно туда, где с главною частью отряда засел матрос.

Топот приближался, каждый из партизан зашевелился, чтобы принять наиболее удобное положение.

– Ребята! – не своим, металлическим голосом предупредил Егор. – В последний раз говорю… Сдохнуть мне на этом месте, если я не разобью башку тому, кто выстрелит безо времени!.. Замрите как могилы!

И ребята, действительно, замерли; даже дыханья не слышно стало, потому что приникли их головы плотно к сыроватой, пахучей земле.

Конный дозор проехал близко, почти рядом, ничего не заметив, и у Сергея мелькнула мысль, что хорошо бы можно в упор отсюда одной пулей ссадить двоих, а то и троих сразу.

Прошло несколько минут. Но вот показался и весь отряд. Человек около сорока пехоты. За ним тянулись какие-то экипажи, повозки и телеги.

«Что бы это значило?» – подумал Сергей и взглянул вопросительно на Егора.

– Беженцы в Сочи и к грузинам! – шопотом на молчаливый вопрос ответил тот и усмехнулся едко.

Рядами проходили солдаты. Впереди офицера не было, но зато возле повозок, из которых раздавался звонкий женский смех, на конях гарцевало целых три. Несколько мужчин в штатском, которым надоело, очевидно, сиденье в медленно ползущих за отрядом экипажах, шли рядом, разговаривая.

Молодая девушка, с развевающимся ярким шелковым шарфом, легко соскочила на ходу из шарабана, остановила одного из всадников и, взобравшись на седло, смеясь, поехала, свесив ноги на одну сторону.

До слуха Сергея донеслось несколько слов, вырванных из оживленного разговора. Потом кто-то, проезжая мимо, мягким и красивым тенором запел модную в то время песню:

– Но чорт! – оборвался вдруг голос. – Чего храпишь, дура!

И слышно было, как слегка отскочила пришпориваемая лошадь.

И вдруг, сразу нарушив спокойную тишину, загрохотали выстрелы, и дикий визг смешался с перекатывающимся эхом.

Растерявшись, расстреливаемый в упор отряд шарахнулся назад, но встреченный отсюда огнем Егоровой засады, заметался, кидаясь из стороны в сторону. Некоторые пробовали было отстреливаться, но они стояли открытые, как на ладони, и, не выдержав, через несколько минут, охваченные ужасом, бросились в кусты, преследуемые рванувшимися партизанами.

Яшка сразу же напоролся на офицера, который, прислонившись к какой-то повозке, садил пулю за пулей в их сторону.

– Брось, гадюка! – закричал он, но в ту же секунду ему пулей разбило винтовку в щепья, а офицер отпрыгнул.

– Тебя-то мне, голубчик, и нужно! – процедил вывернувшийся сбоку Егор и прикладом со всего размаха ударил офицера по голове.

Разгоряченные партизаны носились повсюду. Яшка орудовал уже новой подобранной винтовкой. Матрос, догнав какого-то субъекта, хотел полоснуть его из нагана, но, пожалев патрона, сбил его ударом кулака на землю, где тот и валялся до тех пор, пока его не пристрелил кто-то из пробегающих. Даже вялый грузин Румка пришел в ярость и набросился, как зверь, на какого-то штатского, оцарапавшего ему выстрелом из браунинга кожу на руке.

– А! Убивать хотэл!.. Рук попадал!..

И, подмяв того под себя, он до тех пор пырял его своим острым, длинным кинжалом, пока тот не перестал под ним возиться.

Егор, ожесточившись, метался и поспевал повсюду; заметив что-то мелькнувшее в сторону, он закричал вдруг, кинувшись в кусты:

– Стой! стой! курвы! Стой, так вашу мать! Не хотите… А!..

И он, не целясь, прямо с руки выстрелил в убегающих, но, промахнувшись, бросился вдогонку сам. Сначала не увидал никого, повернул направо, сделал несколько шагов, как вдруг столкнулся лицом к лицу с какими-то двумя женщинами.

Одна – высокая, черная, с разорванным о кусты ярким шелковым шарфом, та самая, которая еще так недавно беспечно смеялась, забравшись на верховую лошадь. Она смотрела на Егора широко раскрытыми темными глазами, в которых отражались растерянность и безграничный ужас. Другая – совсем молодая, белокурая, тоненькая, застыла, повидимому, не соображая ничего, рукою ухватившись за ветку.

Несколько мгновений они простояли молча.

– Аа! – проговорил Егор. – Так вы вот где!.. Убежать хотели!.. Офицеровы жены, что ли?..

Те молчали.

– Спрашиваю, офицеровы, что ли? – повторил Егор, повышая голос.

– Да! – беззвучно прошептала одна.

– Нет! – одновременно с ней другая.

– И да и нет! – усмехнулся Егор и крикнул вдруг громко и злобно:

– Буржуазия… белая кость! Думаете, что раз бабы, так на вас и управы нет?.. А, сукины дочери!..

И он, выхватив обойму, стал закладывать ее в магазинную коробку.

– Большевик!.. – с отчаянием и мольбой прошептала черная женщина. – Большевик!.. товарищ!.. мы больше не будем…

– Сдохнете, тогда не будете! – и все так же усмехаясь, Егор лязгнул затвором, не обращая внимания на то, что белокурая, пошатнувшись, еще крепче ухватилась за ветку, с ужасом впилась взглядом в винтовку, потом, вскрикнув, упала и задергалась вся от плача.

– Оставь, Егор! – проговорил подходя сзади матрос.

– Пойди ты к чорту! – злобно изругался на него тот.

– Оставь! – хмуро и твердо повторил матрос, – будет на сегодня.

Егор посмотрел на него с насмешкой и легким презрением.

– Эх, ты!..

И отошел в сторону.

Победа партизан была полная. Два офицера и человек двадцать солдат остались на земле. Человек около десяти из тех, которые сразу же побросали винтовки, были захвачены в плен. Среди них, каким-то образом, остались в живых двое штатских. Хотели было пристрелить и их, но кто-то предложил:

– Чорт с ними! Пущай расскажут, как с ихним братом. А то и знать-то другие не будут!

Надо было торопиться. С захваченных спешно поснимали шинели и поотобрали патроны.

Егор подошел к кучке пленных.

– Ну, стервецы! – сказал он, – пострелять бы вас, как собак, надобно. Против кого идете? Против своего брата-мужика. Адмиралы вам нужны, да генералы. Каиново племя, счастье ваше, что время такое… Валяйте к ним опять, когда хотите. Все равно сдыхать им скоро… Вы, господа хорошие, и вы, мадамы! по заграницам, должно, разъедетесь… больше вам деваться некуды. Так смотрите! Чтоб навек сами помнили и другим рассказать не забыли… Вот, мол, как с нами!.. вот, как нас в России!.. Пусть знают тамошние гадюки, что и им то же самое когда-нибудь будет!

Он остановился и гневно добавил, переводя дух:

– Ну, а теперь всего хорошего… Убирайтесь к чорту! Да бегом чтобы, а кто отставать будет, вдогонку получит!

– Товарищи! А не постреляете? – робко и недоверчиво переспросил кто-то.

– Постреляем, если долго еще глаза мозолить будете, – крикнул матрос, – ну, раз… два… три! Да живо, сволочи, во всю прыть!..

И когда те кучею понеслись, толкаясь и обгоняя друг друга, приказал:

– А ну-ка, поддайте им пару, ребята! Дай несколько раз поверху… Вот так!.. Вот так!.. Ишь как припустилися.

Винтовки, повозки, ящики, свалили в одну кучу. Обложили сеном из тарантасов и подожгли, – чтобы не досталось никому. Костер заполыхал, затрещал по сухому дереву, взметываясь в небо ярко.

– Хвеерверк! – сказал кто-то.

– Люминация… Как в царский день…

– Эк, наяривает, должно в городе видно.

– Пес с ним, что видно. Его, и город бы, да со всех четырех концов!

– Зачем город? Так наш скоро будет! – говорил возбужденный удачей матрос. – Скоро, ребята!

И окрикнул громко:

– Даешь теперь в горы, ребята! Собирайся живей, скоро отряды примчатся и пешие и конные. Гоняться будут со злостью, и день и ночь. Чорт с ними, пускай гоняются… Ведь напоследок!..

XVII

Темно-синяя ночь спустилась над горами. Не шепчутся деревья в безветренном просторе; не плывут облака по мерцающему огнями небу; замерло все кругом… спит.

Горит костер на лужайке. Не горит, а тлеет, поблескивая угольками, золоченым кругом раскинувшись по отдыхающей земле. Возле него кучкой несколько человек. Говорят негромко, вполголоса, стараясь не нарушить тишину ночи.

– Нет, Егор, нет! Как ты хочешь, а это, брат, лишнее. Баба – она баба и есть… спрос с нее небольшой. Нехорошо ты делаешь, право! Ну что от нее вреда? Нуль! Другое, когда б она тебе сделала что-нибудь. А так…

– Сделала! – коротко и твердо отвечал Егор. – Сделала! – тебе мало, что она офицерова жена? Мало! Ну уж ты, как хочешь, а для меня много. Может быть, по-твоему, если бы я сейчас, при случае, встретил жену нашего заводчика, Карташева… тоже ее пальцем бы тронуть не надо? Да, да!.. Ты не перебивай! Тоже тронуть не надо, потому что не она сама, а он с нас за полтинник жилу тянул. А с него кто денег требовал, а за чей счет к ейным именинам там разные ожерелья да черторелья… Ну, так ты и молчи! Одна шайка, одна лавочка была. Все распределено – кому что!

– Смотри! Попадешь и ты когда-нибудь, – вставил кто-то, – ох, взгреют тогда тоже!

– А попаду, милости христа-ради тоже просить не буду! Не думай!

Яшка хлопнул себя по рваным коленям и ответил, усмехаясь:

– Конево дело, он не попросит. Потому, хоть проси, хоть молчи – один каюк!

И добавил уверенно:

– Ни чорта! Теперь недолго. Через недельку и товарищи будут. Все целы останемся.

Сергей почувствовал, что его кто-то тихонько дернул за рукав. Обернувшись, он увидел, что Силантий лежит на спине, уставившись куда-то далеко в небо.

– Ты что? – спросил он, подвигаясь к тому.

Тот поднялся на руку, потом сел, поджав ноги под себя, и сказал, как бы раздумывая, спросить или нет:

– Смеются вот они надо мной… Скажи, парень, как по-твоему, есть бог или нет?

– По-моему нет.

– Нет! А отчего тогда звезды светют? Ну хоть одна какая, а то тыщи звезд и все светют!

– Звезды тут не при чем, дядя Силантий!.. – ответил Сергей, несколько озадаченный такой постановкой вопроса.

– Нет при чем! – убежденно перебил его тот. – При чем! Должен же быть кто-нибудь старшой-то?!

– Его хлебом не корми, только подай ему старшого, – вставил Егор, – вот уж правда – кому что!

Дядя Силантий промолчал, потом спросил опять, обращаясь только к Сергею:

– Придут товарищи, может тогда спокой настанет?

– Конечно, настанет, – подтвердил Сергей.

– У меня, парень, хатенка есть… хозяйствишко, баба тоже, и девчонка. Сына-то нет, давно еще помер… А девчонка есть… Такая шустрая – Нюркой зовут. Чать повыросла, полгода как не видал.

Он замолчал и долго думал о чем-то, улыбаясь изредка.

Эх, партизан, партизан! Знал ли он, что давно уж прошел по станицам, с черным черепом на трехцветном флаге, особый отряд; что развеялся и пепел от сожженной хатенки, что запорота нагайками баба. Уведена на казенный котел коровенка, и бродит где-то по селам… да и не бродит уж, должно быть, маленькая голубоглазая Нюрка.

Встал матрос и сказал:

– Ну, ребята, полно! смотри-ка, все давно уж дрыхнут.

Поднялся за ним Егор. Разошлись и остальные. Ушел за горы на пост новый часовой. Утихло все. Где-то в темных кустах переливчато журчал ручеек и булькал пузырьками мирно.

Крепко, спокойным сном, окутавшись тишиной, отдыхала земля. Чутко… Тревожно спали люди.

XVIII

На море, у города, корабли Антанты дымили трубами, ревели сиренами могуче, сверкали огнями ярко. Дни и ночи работали, забирая накипь и хлам революции.

Толпились люди, толкались. Бесконечными вереницами, как потоки мутной, бурливой воды, вливались в обширные трюмы и вздыхали облегченно под защитою молчаливых пушек и бросали взгляды, полные бессильной злобы, страха и тоски, на оставленную ими землю, на восток, где алые зарницы, предвестницы надвигающихся пожаров революции, вспыхивали все ярче и ярче.

Стояли спокойно капитаны на рубках. Глядели с высоты своего величия на встревоженных и мечущихся растерянно, оставляющих свою страну, людей. На десятки тысяч хорошо вооруженных солдат, покидающих почему-то поля сражений; на хаос, на панику, на бессильную горькую ненависть побежденных.

И карандашом по блокнотам складывали и множили что-то, чуть-чуть удивленные, капитаны, прикидывая пачками цифр, точно. Разве мало орудий, патронов, пулеметов и снарядов привозили они?

Росли тогда под привычной рукой колонки; единицы к единицам, нули к нулям… Говорили длинные строчки цифр, ясно и несомненно, предрешая победу. И были потому смутны и непонятны причины поражений спокойным капитанам с чужих кораблей.

Ибо непонятна, загадочна и неучтена ими была разбушевавшаяся стихия революции, с ее беспредельной силой, с ее беззаветным порывом, перед которой склониться и в котором утонуть должно было все.

Расхаживали офицерские отряды, с бесшабашно-пьяными песнями по улицам города.

Чтобы убить чем-нибудь время, от корабля до корабля, которые то скрывались за морским горизонтом, то появлялись опять за новым грузом, – охотились по горам за зелеными, на них напоследок срывая злобу за неудачи, за проигрыш, за все.

А с фронта лучшие части, цвет и гордость контр-революции, казаки, дроздовцы, корниловцы, марковцы – бежали, бежали, разбитые, деморализованные, потерявшие всякую веру в свое дело, в себя и в своих вождей.

Впервые над городом сегодня коршуном прокружился красный аэроплан и, обстрелянный со всех сторон, точно издеваясь, плюнул вниз, засверкавшими серебром на солнце, тысячами беленьких листовок и улетел спокойно, исчезнув за горами на востоке.

А люди с окраин, люди с подвалов нетерпеливо поджидали, когда спустятся на землю долгожданные вести с того края, и, осторожно оглядываясь, прятали листки по карманам. А дома, собираясь кучами, долго и жадно читали.

XIX

В этот день, споткнувшись, Егор зашиб о камень ногу.

– Пес его тут приткнул! – с досадою говорил он, прихрамывая. – Только недоставало, чтобы в теперешнее время сиднем сесть.

– Пройдет, Егор Кузьмич, – утешал его Федька.

И на том основании, что все равно скоро товарищи придут и «медикаментов» можно не экономить, выкрасил тому почти всю ногу в темно-коричневый цвет, истратив на это последние полпузырька иоду.

– Пройдет! – уверял он. – Ежели после эдакой пропорции как рукой не снимет, уж тогда и не знаю что!

Ходили последние дни ребята сами не свои. Чем ближе подвигались красные, тем с большим нетерпением ожидали их партизаны, потому что каждый надеялся отдохнуть тогда, хоть немного, от волчьей жизни. Узнать о судьбе оставленных на произвол во вражьей среде родных и близких. Увидать окончательный разгром белых и долгожданную Советскую власть.

– Ты куда ж тогда, милай, деваешься? – спрашивал матроса добродушный Силантий.

– Когда?

– А как товарищи придут!

– В море уйду, – отвечал тот, потряхивая головой. – В море, брат, широко, привольно. Даешь тогда во всех краях революцию бунтовать! Я ведь при радио-машинах раньше служил. Знаешь ты, что это такое?

– Нету! – говорил тот, прислушиваясь с любопытством.

– Это, брат, штука такая. На тыщи верст говорить может. Захотел ты, скажем, в Англию, или Францию рабочему что сказать, повернул раз, а уж там выходит: «Товарищи! Да здравствует всемирная революция!» Захотел буржуазию подковырнуть, навернул в другой, а уж те читают: «чтоб вы сдохли, окаянные, придет и на вас расправа». Или еще что-нибудь такое.

Дядя Силантий слушал удивленно, потом спросил, немного недоверчиво, у Сергея, к которому всегда обращался со своими сомнениями.

– А не хвастает он зря, парень?

– Нет, не хвастает, – подтвердил тот, – верно говорит!

Вечерело. Заходило солнце. Точно вспугиваемый, то налетал, то снова прятался мягкий ветер.

– А что! – сказал матрос, – не пора ли, ребята, за хлебом?

– Пора, – ответил Егор. – Ребята сегодня последние корки догрызли.

– Ну вот! А то завтра, чуть свет, к Косой горе, я думаю. С кем вот послать только. У тебя нога болит. С Васькой разве?..

– Дай я пойду, – предложил Сергей.

– Ты?

– Ну!

– Ступай, пожалуй. Человек с десяток с собой возьми. Они там тебе покажут, у кого.

Назначенные в фуражировку, за хлебом, который был отдан на выпечку в один из домиков, близ города, наскоро поужинали и собрались.

– Смотрите! – говорил матрос, – хоть и далеко, а все же, чтобы к рассвету, как уходить, из-за вас задержки не было.

– Хлеб-то дорогой не пожрите! – предупредил кто-то.

– Пошли!

Сергей ушел со своей командой, оставшиеся покалякали еще около часу. Солнце уже скрылось, лишь последние лучи его, откуда-то уже из-за земли, отражались густо-красноватым блеском на тучных облаках.

Пора было спать. Завтра чуть свет надо было подниматься. Но не могли еще утихнуть оживленные разговоры. Все строили всевозможные планы и предположения на будущее. Кто собирался снова итти на землю, на заводы, кто в Красную армию. Спорили и смеялись над Яшкиным описанием картины, как:

– …Сошников на коне впереди, по Серебряковской… а все буржуи, какие только если останутся, по панели во фронт стать должны…

– Зачэм буржуй? – запротестовал Румка. – Буржуй не надо оставлять… Рабочий на панэл встрэчать будэт… флаг махать. А буржуй затылка пуль пускать надо…

Захохотали и решили, что Румка говорит дело.

Вдруг недалеко впереди послышался сильный и резкий свист.

Смех сразу оборвался. Разговоры затихли.

– Что это такое? – прислушиваясь, вскочил матрос. – Постовой?

Свист повторился, повскакали все, бросились к винтовкам – патронташей же и так никогда не снимали. Из-за деревьев выбежал один из партизан, запыхавшись.

– Ребята! – проговорил он, еле переводя дух. – Внизу белые… Много… Прут прямо в нашу сторону…

– Далеко?

– С версту.

– Ладно! Смеются! – крикнул матрос. – Все равно не догонят!

– Утекать?

– Ясно! Скорей, ребята, за мною… Слушай! – крикнул он, останавливая одного из пробегающих. – Слушай, Семка! Крой во весь дух, сколько только есть мочи… За нашими… за ребятами. Скажи, чорт с ним с хлебом! Пускай прямо к Косой горе пробираются. Там ожидать будем.

– Ладно! – ответил тот, бросаясь в сторону.

– Да держи правей! – крикнул он ему вслед.

Но тот уже не слыхал.

Через несколько минут лихорадочной спешки отряд быстро и бесшумно уходил в горы.

– Я знаю их повадку, – говорил на ходу матрос прихрамывающему Егору. – Они теперь по верхам лазить будут. А мы возле дороги, кого ни то, навернем.

Начинало совсем темнеть. Сзади далеко где-то послышалось несколько выстрелов.

XX

Посланный вдогонку за Сергеевым отрядом, Семка, пригнувшись, стрелой полетел и исчез, извиваясь, как угорь, между деревьями. Он перескакивал через камни. Чуть-чуть не кубарем покатился вниз по склону и, взметнувшись на какой-то гребень, оцепенел на мгновение, увидав перед собой каких-то поднимающихся солдат.

– Белые!..

И, невзирая на крики «стой!», на затрещавшие выстрелы, преследуемый бегущими за ним людьми, он бросился назад и в сторону.

Густые сумерки падали на землю. Сливались под одно тени. Может быть, и ушел бы легко партизан.

Может быть, свернув, исчез бы где-нибудь, притаившись за кустом или камнем. Но не то оступившись, не то полетев в какую-то яму, упал он со всего размаха. И когда, вскочив, он почувствовал, что кто-то ухватил его за ворот, рванулся Семка с такой силой, что почти совсем был опять на свободе. Но вражеская рука успела вцепиться ему в спину, и другая рука выворачивала из рук партизана винтовку.

«Ээх!.. – подумал только Семка, – Ээх…»

Когда Семку секли плетьми, и каждый удар казачьей нагайки оставлял широкую темно-красную полосу вдоль спины, он молчал. Молчал стиснув зубы, пока рубцы не слились в одно кровавое пятно, а у офицера устала стегать рука.

Когда, измученного и избитого, его положили на лавку и стали вывертывать руки, он застонал от невыносимой боли и попросил убить его, или хоть дать передохнуть немного.

Но его не убили и передохнуть ему не дали.

– Скажет собака! – спокойно проговорил, отирая пот со лба, офицер. – Скажи, куда ушли! Дай-ка сюда штык!

И когда Семка обезумел, когда почти потерял сознание и перестал понимать что-либо, кроме острого желания быть убитым, в полубреду – он сказал.

Он не был изменником, не был предателем. Он был хорошим партизаном. Готов был отдать и отдал жизнь за революцию. И все-таки он сказал.

Слава тем, кто крепок телом и духом, кто до конца смог вынести муки и пытки за свое дело! Много было и их, замученных, с печатью молчания на губах и умерших с проклятием, брошенным в лицо врагу. Но… что сильный не отдаст, то у слабого можно вырвать. И не его в том вина. Весь позор, весь стыд все равно упадет только на головы тех, кто в годы революции, в годы великих событий способны были быть только палачами.

– С-собака! – процедил опять, сплевывая, офицер и приказал отряду спешно собираться.

– А с этим что делать, господин поручик? – спросил кто-то, толкая бесчувственного Семку ногой.

– Ясно что! Взять с собой. Еще проверим, а то, может быть, снова придется.

На носилках из двух винтовок и одной шинели, четверо солдат понесли его, переругиваясь. Но тащить им скоро надоело. За каким-то кустом они остановились на минуту, что-то поправляя. Потом с трудом догнали остальных.

– Ваше благородие! – доложил немного спустя один побойчее. – Он сдох, кажися. Что в нем, мертвом, толку-то?

– Я вот вам дам, сукины дети, сдох! Отделаться хотите!

И поручик чиркнул спичкой. – Глаза Семки были широко открыты и безжизненны.

– Вот стервец! – изругался офицер.

Потом, посмотрев на солдат подозрительно, приказал выбросить.

И тело замученного партизана, упав грузно на сыроватую землю, покатилось по склону и, приткнувшись к кусту распускающегося шиповника, замерло без движения навеки.

XXI

Долго ждал не подозревающий нависшей над ним опасности отряд.

– И чего только копается? – ругал матрос Сергея.

Впереди по шоссе показалась большая часть белых. Партизаны попрятались по кустам. Солдат проходило много, нападать было опасно, и их пропустили мимо. Не прошло и получаса, как впереди показались опять солдаты.

«Куда это их прет столько?» – подумал матрос и приказал ребятам лежать под кустами не шелохнувшись.

Вдруг где-то с тылу раздался выстрел.

– Черти! Сволочи! – закричал он, вскакивая и предполагая, что выстрелил кто-либо нечаянно из своих. Все дело испортили!

Но оттуда же послышались громкие крики и стрельба. Их обошел первый миновавший отряд. Сзади с шоссе тоже засвистели пули.

– Обошли! – панически крикнул кто-то.

– По бугру!.. По бугру!.. – бегал, раскидывая по гребню растерявшихся вначале ребят, Егор. Зарокотал пулемет и, точно косой, срезал верхушки нескольких кустов над головами.

Из-за прикрытия оправившиеся партизаны открыли сильный ответный огонь.

Два раза белые пробовали занять сопку и оба раза осаживали, оставляя убитых и раненых.

Через полчаса – первые зловещие фразы:

– Егор! Патрон мало!

– Две обоймы!.. Последняя!..

Видел матрос, что плохо дело. Забрались белые еще выше на соседний бугор и оттуда поливают из пулемета. Упал Кошкарев, медленно мешком осел Румка, и закорчились, судорожно хватаясь за землю, еще несколько человек. Слышал он, что редеют выстрелы и что кончаются патроны.

«Пробиться! – мелькнуло у него в голове. – Может хоть кто живым выйдет. А так пропадут».

– Сошников! – кричит Егор. – Кончено дело! Стрелять нечем!

– Эх! – решил он, – все равно пропадать!

И загудел во весь голос.

– Товарищи! За мной!..

И первым скатился под откос, на дорогу, за ним ринулись оставшиеся, человек двадцать.

Выстрелы сразу оборвались. Тонкая цепь как будто дрогнула, но из-за поворота, лязгнув железом подков о землю, вылетел и врубился откуда-то взявшийся полуэскадрон.

«Точка! – решил матрос и наган с последнею пулей взметнул к виску. – Нет! – мелькнула мысль. – Пусть сами, а она им». – Выстрелил в упор в грудь какого-то кавалериста и упал рядом с ним, бессильно откинув назад разрубленную голову. Через несколько минут все было кончено. По дороге валялись зарубленные, а человек восемь были захвачены живыми. Среди них Егор… Силантий… Яшка… Васька… Их оставили для допроса.

XXII

Егор стоял хмуро и вызывающе. Когда офицер, заметив это, ударил его кулаком по лицу, он проговорил холодно, сплевывая на траву кровь:

– Бей! Теперь твоя взяла! Бей, сволочь! Попался бы ты ко мне, я с тебя совсем шкуру спустил бы!

– А, м-мерзавец!.. – завопил в бешенстве офицер и только что замахнулся на него снова…

Как вдруг… далеко, далеко за горами глухо загудели взрывы. И видно было, как выражение тревоги и растерянности невольно появилось на лицах белых.

– Товарищи идут! – громко и убежденно крикнул Яшка.

Единодушный вздох облегчения вырвался у всех пленников. А Силантий, широко, по-детски улыбнувшись, перекрестился даже.

– Я вам покажу!.. Я вам дам товарищей! – закричал опять офицер.

– Ничего ты, подлец, не покажешь, – угрюмо и с насмешкой опять сказал Егор. – Вам самим убираться надо. Разве что только по пуле пустить сумеете!

Должно быть, и правда некогда стало белым, потому что они отказались даже от допроса.

– Только не возле дороги! – говорил старший офицер поручику. – Здесь наши же проходить будут.

Партизан отвели на несколько сот шагов как раз к самому берегу моря.

– Прощайте, ребята! – сказал Егор.

И, должно быть, впервые разгладились морщины на его хмуром лице, и он улыбнулся.

– Прощайте! Знали мы, что делали, знаем, за что и отвечаем.

Треснул залп. Крикнуло эхо. Испуганные взметнулись чайки. Упали люди.

– Готовы!

– Следующие…

По щеке у Яшки катились слезы. Его старая чиновничья фуражка с выцветшим околышем и кривобокой звездой съехала на-бок. Рубаха была разорвана. Он хотел что-то сказать, но не мог.

Остальные замерли как-то безучастно. Только Силантий, сняв шапку, стоял спокойно, уставившись куда-то мимо прицеливающихся в него солдат, и тихо молился.

– Господи! – шептал он. – Пошли на землю спокойствие… и что б во всех краях, какие только ни есть, товарищева сила была… И не оставь Нюрку!

XXIII

Уже широко бледная полоса наступающего рассвета залегла на востоке. И предутренним сырым холодком повеял ветер с моря, когда, нагруженные буханками, не предупрежденные Семкой, ребята Сергеева отряда приближались к своему укромному убежищу в горах.

«Запоздали немного, – думал Сергей, – и то еще торопились. Всего какой-нибудь час передохнули».

И он с удовольствием вспомнил, как в крохотной хибарке старика сторожа за это время он успел узнать все последние новости города.

… «Белым не хватает кораблей… Самый главный ихний уехал… Должно вот-вот придут товарищи… Все рабочие ожидают».

– Володьку увижу!.. Кольку увижу!.. Вот уж не думают-то!

На душе становилось хорошо и весело. Точно мягко колыхалось что-то широкими волнами… Вниз – вверх… вниз – вверх…

Позади ребята смеялись громко, потому что у Севрюкова вырвалась буханка и покатилась колесом, высоко подскакивая на выбоинах, вниз по скату.

– А ты, окаянная! – закричал он.

Но нагнал ее только тогда, когда она сама остановилась, прокатившись сажен с пятнадцать.

– Что это, в роде как гарью пахнет? – заметил кто-то.

Сергей только что хотел спросить сам об этом.

– От костра, должно быть.

– Больно уж здорово!

Подошли к стоянке совсем близко. «Тихо-то как! – подумал Сергей. – Они, должно быть, еще спят, голубчики. Хороши тоже! И постового на месте что-то не видать».

Он сделал еще несколько шагов и, заметив что-то неладное, бросился вперед. Крик невольного изумления вырвался из его груди.

На полянке никого не было. Землянки пообвалились. Синеватый угарный дымок поднимался от обуглившихся головешек. Костер с треножником был разметан. А посредине валялся, разбитый пулею, чугунный котел.

В первую минуту все отскочили назад, опасаясь, как бы на что-нибудь не нарваться.

– Были белые! – единственно, что ясно сразу стало всем.

Оправившись немного от первоначального изумления и не заметив кругом ничего подозрительного, принялись осматриваться.

– Может быть, их и поубивали всех сонных! – высказал предположение кто-то.

– Хреновину городишь! Где же они убитые-то?

– Я так думаю и боя-то не было. Наши должно смотались во-время, да и утекли. Посмотри, вокруг ни одной стреляной гильзы не валяется, окромя той, что котел разбили.

Присмотревшись внимательно, следов боя не нашли никаких. И Сергей пришел тоже к такому заключению, что отряд успел своевременно убраться. Кроме того, если бы белые их застали, то разве стали бы они вместо преследования заниматься этим разгромом. Но куда же они тогда ушли?

– К Косой горе! – уверенно сказал Севрюков.

– Обязательно туда! Вчера еще матрос говорил.

– Когда не все там, так кого-нибудь поставили. Чать знают, что нам больше негде их искать.

– Далеко это?

– Верст пять будет горами!

– Пойдем туда!

Хлеб побросали, не до него теперь было.

Вдруг, далеко, далеко позади, сначала тихо, потом ясней и ясней послышались глухие удары… Утихли…

– Орудия! – крикнул кто-то.

И заколотились сердца тревожно, волнующе и сладко до боли. – «Может быть… – думал каждый. – Может быть уже скоро?»…

И, окрыленные новой надеждой, понеслись они во весь дух к своим.

Когда, часа через два, спускались они усталые, но бодрые к морю, из-за гор взошло солнце теплое и яркое. И тяжелые, темные волны загорелись сразу голубоватым призрачным блеском.

Вышли на шоссе.

– Вон! – указал один на кусты, рассыпанные по буграм над дорогою. – Самое засадистое место.

– Они сюда хотели?

– Сюда! Сейчас кто-нибудь покажется. Потому они наблюдают.

Подошли поближе. – Никто не показывался.

– Гляди-ка! – говорил один, останавливаясь возле кучки темных камней. – Кровь!..

– Вон еще.

Подошли вплотную, – никого. Двое полезли наверх, другие остались поджидать внизу. Кто-то дернул Сергея за рукав. Он обернулся и увидал Севрюкова, с ужасом смотревшего на него.

– Ты что!.. – спросил Сергей удивленный. – Да говори же!..

– Они там… – беззвучным, оборвавшимся голосом ответил Севрюков, показывая куда-то на море. – … На берегу!..

Тут и Сергей увидел на берегу трупы расстрелянных белыми товарищей. И пошел туда.

Стоял Сергей задумчиво. Сняв шапки, стояли оставшиеся с ним партизаны, склонившись над трупами товарищей. Шуршало море гальками. Тихо всплескивая, набегала голубоватая прозрачная волна на берег и, прильнув ласково к откинутой руке Яшки, уходила обратно.

– Не дождались! – сказал кто-то, вздохнув тяжело.

– Нет!..

XXIV

И все рухнуло. Заметались беспомощно тысячами солдаты, беженцы, офицеры. Бросились с отчаяньем к морю. Чуть не с оружием врывались на переполненные суда. Ждали с лихорадочным нетерпением новых. Новых не было. Старые уходили. Начиналась паника. Разбежались все от орудий, от пулеметов, от обозов. Пехотинцы кидали на улицах винтовки. Кавалеристы пускали лошадей, сбрасывали шашки. Повсюду метались офицеры. Срывали погоны… Проклинали всех и все.

На окраинах, около цементных заводов, раздавалась беспорядочная трескотня.

– Большевики в городе! – послышались крики. У набережной кто-то испуганно взвизгнул.

И почти что в самую гущу вылетел откуда-то небольшой кавалерийский отряд и, не обращая ни на кого внимания, умчался, трепыхая красным значком, дальше.

Вскоре и весь город был занят.

Сергей с винтовкой в руках бегал по улицам. Он уже знал, что его бригада здесь, и разыскивал свой полк. Но посреди сумятицы и шума добиться толком ничего не мог.

Кто-то сказал ему, что полк, кажется, на вокзале.

Кинулся бежать туда и вдруг столкнулся, совершенно неожиданно, со знакомым красноармейцем из команды связи своего полка.

– Петров!.. Где наши? – крикнул он.

– Горинов!!.. – отскочил даже тот. – Откуда?

– После!.. После! Где наши?

– Наши везде. И на станции и в порту.

– А разведка?

– Вон! Видите пристань… Так они там охраняют что-то.

Стрелой полетел туда. Ну, конечно, они… Вон Владимир, кричит что-то и бегает, расставляя людей. Вон Дройченко, возле громадной кучи тюков со снаряжением.

– Володька! – кричит Сергей. – Володька! Здравствуй!..

Повернувшись, тот замер от изумления, потом бросился к нему. Со всех сторон бежали красноармейцы его команды. Откуда-то стремительно, как и всегда, вылетел Николай и завопил от радости что-то совсем несуразное.

Сергея расспрашивали, – он распрашивал. Ему тискали руки, – он жал руки.

– Я говорил! – перебивая всех, кричал Николай. – Я говорил, что будет!..

И смеялись кругом все громко, искренно и весело.

Рухнул белый юг. Разгром был полный. Тысячи офицеров, десятки тысяч солдат были взяты за последние дни в плен. А уж об остальных нечего и говорить. Орудия, пулеметы, бронемашины, бронепоезда…

– Смотрите, товарищи! – говорил Сергей, когда все немного успокоились. – Пришел и наш черед. Сегодня вся армия… вся Республика… сегодня мы празднуем победу.

Кругом била жизнь ключом. Носились кавалеристы. Проходили отряды с песнями, и откуда-то доносились бодрые, приподнимающие звуки боевого марша.

А на море, у далекого синего горизонта, чуть заметные темные точки, – корабли Антанты дымили трубами…

…Корабли Антанты покидали Советскую страну.