В долине Пнат

Лин Картер «В долине Пнат» Lin Carter «In the Vale of Pnath» (1975)

Ночь за ночью высокие свечи из трупного жира медленно догорали в узких стрельчатых окнах моего старого дома из черного камня на одиноком мысу над северным морем, пока я изучал сморщенные свитки пергамента из кожи птеродактиля, выискивая в корявом древнем иератическом письме секрет эликсира Игтар: но поиски мои были тщетными.

Так я, некромант Эйбон, зашел в тупик в своих исследованиях. Собрание старинных свитков, из которого я впервые узнал о замечательных свойствах эликсира Игтар, было извлечено из покрытой льдом и разрушенной веками гробницы в пустынных пустошах Му Тулана. Эта гробница и древние свитки, которые в ней находились, по общему мнению, принадлежали самому великому Зону Меццамалеху, могущественному и потрясающему колдуну, чьи тауматургические достижения стали подлинной легендой. Этот Зон Меццамалех жил на планете в древние и отдаленные циклы, и я могу только предположить, что в его давно забытую эпоху ингредиенты, тонкая примесь которых придавала эликсиру поразительную силу, были хорошо знакомы; но знания о них пришли в упадок с тысячелетиями, и к рассвету нашей собственной темной эры давно потускнели в умах младших и более поздних магов.

Медленно и кропотливо я один за другим расшифровал источники и наименования нескольких странных компонентов драгоценного Игтара; только один ускользнул от моего знания, и это было вещество, которое загадочный Зон Меццамалех назвал «жидкостью Глууд». Напрасно я просматривал свои магические энциклопедии, свои справочники по демонологии, свои сборники заклинаний. Нигде в трудах самых могущественных колдунов Гипербореи я не смог найти ни единого упоминания о сводящем с ума и неуловимом флюиде Глууда. Названия меняются от эпохи к эпохе: одно из них выходит из употребления, сменяясь неологизмом: меня дразнила возможность того, что таинственная жидкость может находиться под рукой, скрытая за новым названием. И я был полон решимости добиться разгадки секрета любой ценой.

Я безуспешно советовался со своими братьями-чародеями, но они тоже ничего не знали о загадочном Глууде. С помощью мощного кристалла я вопрошал тех, кто обитает в прежних мирах или на планетах, вращающихся вокруг отдаленных звезд. От одного из этих далеких собратьев, некоего Маал Двеба, выдающегося тауматурга из мира, известного как Ксикарф, я впервые услышал о глубоко образованном мудреце, который жил один в роскошном доме под вершинами Трока. Мой нездешний собрат был непреклонен в своем утверждении, что если тот человек по имени Шуггоб, не обладал секретом Глууда, тогда он не известен никому другому в этом эоне.

Я испытывал некоторое отвращение при мысли о путешествии в это далекое и несколько сомнительное царство, о котором древние тексты сообщают прискорбные вещи, и о котором наставник, под опекой которого прошла моя юность, изрекал суровые предупреждения. Увы, если бы я только остановился… если бы задержался, чтобы глубже изучить манускрипты и фолианты из моих магических архивов, прежде чем опрометчивая и импульсивная натура погнала меня в темную и отталкивающую долину Пнат! Но жажда постичь последний секрет чудесного эликсира влекла меня с непреодолимой силой; и я размышлял над апофегмой, что слабое сердце ничего не получит.

И таким образом, путем, который я с содроганием вспоминаю и не желаю описывать в деталях, я пришел к Семистам Ониксовым ступеням, по которым рискнул спуститься, и к Вратам Глубокого Сна, через которые я прошел, и отправился в Зачарованный лес. Окутан тягостным мраком этот зловещий лес, где огромные и уродливые дубы сплетают ветви над головой, в то время как маленькие немигающие глаза, похожие на крошечные рубины, сверкают из глубин темных провалов возле узловатых сплетенных корней. Я знал, что эти леса были прибежищем хитрых и скрытных зугов, о которых легенды не сообщают никаких внятных сведений, и поэтому я испытал искреннее облегчение, когда прошел по той тропе, не столкнувшись ни с вызовами, ни с препятствиями.

По тусклому и демоническому мерцанию далеких полярных сияний (чье смутное фосфоресцирующее свечение включало девять оттенков, неизвестных ни одному материальному существу спектру) я наконец разглядел далекие зубцы, которые, как я знал, и были сказочными вершинами Трока. Теперь я шел осторожными путями, ибо в этих темных краях обитали непристойные и чудовищные существа, которые с визгом убирались с моего пути, изгнанные могучими рунами, вытравленными кислотами, которые выделены из слюны василисков и с помощью которых мой артэм (или волшебный меч) отталкивал Тех, кто обитает в этих долинах.

Я пошел дальше, ступая по высоким кочкам бесцветного лишайника, который хрустел, превращаясь в илистые пятна под подошвами сандалий из шкуры мастодонта. Теперь все вокруг меня стало совершенно черным, за исключением небесных лучей парообразного свечения, которые вспыхивали и мерцали далеко над головой. Вершины Трока стали серыми и теперь возвышались надо мной, как стена, возведенная безумными титанами, и пик за пиком вырисовывались на фоне темноты, окутанные слабым пламенем фантастического полярного сияния.

Миновав тускло освещенные поля, по которым шел мой путь, я наконец добрался до странного дома, чьи толстые непрозрачные окна злобно смотрели из-под низкой крыши, как остекленевшие глаза безумца, уставленные из-под нахмуренных бровей. Из серого крошащегося камня был построен этот низкий странный дом — из очень древнего камня, сухого, порошкообразного, пористого и расслаивающегося. Вместо лужайки перед старым низким домом тянулись корявые пятна плесени и лишайника, а вместо живой изгороди были разбухшие заросли отвратительных пятнистых грибов.

Дверью служила крышка гроба из черного, изъеденного червями дерева, а дверная ручка была сделана из полированной белой слоновой кости, в которой я с содроганием узнал человеческий череп.

Несмотря ни на что, я постучал — и по моей коже поползли мурашки от прикосновения к мокрому, гнилому, мертвому дереву — и, наконец, хозяин приветствовал меня и пригласил войти. Этот Шуггоб был пожилым и вежливым упырем со спокойными повадками ученого, он был высок и худощав, с серой кожей, которая плохо сохранилась вокруг ноздрей, век и уголков рта — там, где потрудились черви. Шуггоб приветствовал меня скромными словами, протянул руку (которая была холодной, упругой и ужасно сильной) и провел меня в гостиную, где холодное мясо, разложенное на блюде, и холодное вино в свинцовых кубках составляли умеренную трапезу, которой он предложил мне утолить голод и жажду, пробужденные путешествием. Но вино, холодное и вялое, темно-малиновое и без примесей, напоминало застывшую кровь, вытекшую из артерий разлагающегося трупа; а котлеты из холодного белого мяса, с тонким вкусом и нежной хрустящей корочкой, судя по очертаниям и плотности, могли быть срезаны с боков человеческих младенцев; поэтому, сдерживая легкую дрожь отвращения, я отказался от ужина и завел разговор о цели своего визита.

К моему несказанному восторгу, упырь спокойно признал, что ему ведомо о неуловимой жидкости Глууд: на самом деле, он сообщил, что в этот самый момент в подвалах под его древним низким домом хранится помянутый редкостный отвар. Шуггоб довольно долго рассуждал о жидкости Глууд, но невнятно и странно; смысл его слов было очень трудно постичь — до такого состояния разложения его довели преклонный возраст и сомнительная диета. Мне не нравилась липкая темнота комнаты, слабый скрип двери позади моего стула, вонь, которая время от времени поднималась из дальних подвалов; и по мере того, как прожорливый слюнявый упырь продолжал что-то бубнить, я слабел от нетерпения, желая уйти из этого низкого странного дома из древнего камня и из самой долины Пнат. Поэтому я не стал продлевать свой визит, требуя разъяснить те замечания Шуггоба, которые ускользнули от моего понимания, но с некоторой резкостью попросил показать драгоценную жидкость.

Упырь вывел меня из комнаты и проводил через залитые мраком покои, затянутые паутиной и усеянные обглоданными костями; он поднял люк, покрытая плесенью каменная плита которого отвратительно напоминала надгробие. По скользким ступеням мы спустились по изогнутой лестнице в ледяную черноту, и все это время нам в лицо непрерывно дул холодный влажный ветер, исполненный невыразимой мерзости из неведомых глубин — то было сырое дыхание самой Бездны.

Наконец мы ступили под голый каменный свод, где бархатный полумрак с трудом разгоняла зеленоватая бледность призрачного света; нездоровое сияние, лишенное источника, напоминало фосфорный блеск ускоренного разложения.

И в этом отвратительном сиянии я увидел что-то похожее на огромный котел из гладкого белого камня, в котором лежало сложенное чашей и подрагивающее внутри раздутое чудовищное существо из серой студенистой слизи; что это было, я не знал, но зрелище оказалось отвратительным: нечто блестящее, влажное, пульсирующее скрытой жизнью. И округлая поверхность его представляла собой массу морщинистых, извивающихся, червеобразных извилин, из которых вытекала холодная маслянистая слизь, источавшая невыносимо мерзостное зловоние. Я видел, что в эту штуку воткнуты острые кривые ножи и из ран, которые они непрестанно бередили, медленно точились капли жидкости.

Справившись с отвращением, я наклонился ближе к дрожащей массе разбухшей плоти, в то время как упырь Шуггоб в своей невнятной и неряшливой речи сообщил мне, что маслянистая струйка, которую я увидел, была не чем иным, как жидкостью, из которой, согласно заветам Зона Меццамалеха, можно приготовить эликсир Игтар.

Я наклонялся все ближе и ближе к раздутому серому существу, чья морщинистая и пульсирующая плоть источала отвратительный ихор, и вдруг в призрачном слабом свете мне показалось, что я мельком увидел — может ли это быть правдой? — О повелитель Тсатоггуа! — закричал я, потрясенный до самых глубин моей души — закричал и, словно одержимый, побежал вверх по винтовой лестнице и прочь из ужасного низкого дома в долине Пнат; и за все бесчисленные циклы своего волшебным способом продленного существования, с того часа и по сей день, я никогда больше не осмеливался посетить странные и тревожные тенистые просторы долины Пнат; и по сей час мои сны становятся отвратительными из-за воспоминаний о том, что я мельком увидел в тусклом зеленом свете окончательного и отвратительного разложения… об этом обнаженном, блестящем, распухшем, непристойном живом мозге — замученном до предела и не способном умереть — чьи мерзкие слизистые выделения составляют утраченный тайный ингредиент ужасного эликсира, который я теперь никогда не сварю и замечательных свойств которого теперь никогда не постигну.

Перевод — Сергей Бархатов