В духе Агаты Кристи

ГИРЯ Маленький научно-фантастический роман

Игнатов очутился в Больших Енотах впервые. Ревизор Главклейуправления, он был послан на проверку финансовой деятельности местного клеевого завода.

Командировка была пустяковая, за два дня Игнатов с делами справился — и теперь коротал летний вечер, бездумно и раскованно гуляя по городу. Большие Еноты чрезвычайно нравились ему обилием деревянных феодальных домишек, кривобоких огородиков, большеглазых кошек, венчающих тесовые ворота. Центральная площадь, вся в помпезных официальных зданиях, напичканных местными функционерами, от райкома до правления Общества Красного Креста и Полумесяца, была скучно заасфальтирована, зато во все стороны от нее разбегались расчудесные корявые улицы, уставленные лохматыми тополями и мощенные настоящим дореволюционным булыжником. Не хватало лишь ломовых извозчиков — их тут, как и во всей нашей стране, заменили серые, запыленные «КамАЗы».

Впрочем, в этот лирично-закатный час машин было мало. Город облепила чрезвычайная тишина, как на экзаменах, только вдали, в туманной низине за клеевым заводом, кричали — не поймешь — то ли утки, то ли лягушки, да изредка из-за штакетника нечленораздельно выражалось чье-то подвыпившее мурло. Боженька включил на небосводе первые бледные звезды.

Вдруг, отшвырнув тишину, немыслимый кузнечный грохот и звон обрушились на Игнатова. Он завертел головой, ожидая встречи по крайней мере с эскадроном Медных всадников, однако из-за угла вывалился обычный грузовичок, от которого и исходил этот безумный грохот. Грузовичок пронесся мимо. Тут какой-то предмет отделился от него и, продолжая громыхать, угрожающе, как бомба террориста, подкатился к самым ногам Игнатова.

Машина облегченно растворилась в сизых сумерках. Игнатов вгляделся в предмет. Это была круглая гиря с обрывком веревки на ручке. Игнатов гирю потрогал, приподнял. На мгновение ему показалось, что держит живое существо — поверхность гири на ощупь была теплой.

Скорее всего местные юные лоботрясы привязали гирю к машине, чтобы насладиться какофонией звуков, и своего достигли. И неудивительно, что металл нагрелся: он бы, вероятно, в дальнейшем раскалился добела, только вот не выдержала веревка.

И все равно Игнатова не покидало ощущение одушевленности гири. Он почувствовал к ней легкую отцовскую жалость.

Опустив гирю на землю (тяжелая, килограммов пятнадцать будет), он присел на корточки, погладил ее по крутому шершавому боку и спросил:

— Что это ты на ночь глядя шалберничаешь? Не стыдно? А где твой дом?

Гиря отрешенно молчала. Игнатов вздохнул и собрался уходить. Но пронзительная одинокость гири не давала ему покоя. Он отвязал обрывок веревки и снова погладил гирю, как приблудную собаку:

— Что ж будем делать-то, а?

И тут он вспомнил своего непосредственного начальника генфина Тимошина. Отправляя Игнатова в очередную командировку, Тимошин всегда чуть заискивающе просил:

— Ты там, Игнатов, посмотри, может, чего интересного подвернется… Страсть люблю необычные сувениры, местные изделия. В смысле денежных затрат не беспокойся, я рассчитаюсь, если что.

И Игнатов привозил ему: из Кирова — дымковских коников, из Гомеля — стеклянных чертей, деревянные ложки из Рязани, берестяные туески с Псковщины. Тимошин радовался, как дитя, восторженно благодарил.

— Ну-ка, привезу я Тимошину большеенотскую гирю, — подумал вслух Игнатов. — Чем не сувенир? Тяжело, правда.

Но всего-то вещей у него — молодого и сильного — было: кошелек да полупустой командировочный портфель, Гиря в этот портфель поместилась бы запросто. Ну, так как?

Игнатов решился. Подхватив гирю, он ровным солдатским шагом направился к гостинице.

На обратном пути в Москву случился инцидент.

Игнатову досталось пустое купе. Поскучав, посидел он у окошка, затем переоделся в спортивное и приготовился было вспорхнуть на верхнюю полку, покемарить, но тут поезд подкатил к большой станции и в купе ввалились двое — тоже с портфелями, тоже, видать, из племени командированных. Вежливо-бегло поприветствовав Игнатова, они, не теряя времени, повытаскивали из портфелей духовитую снедь и большую — ноль семьсот пятьдесят — черную бутыль коньяку.

— С нами, — пригласил один из спутников, в очках, подпертых румяными щечками.

— Ничего, спасибо, я полежу, — ответил, согласно ритуалу, Игнатов и поднялся, снова готовый взлететь на полку. — А вы располагайтесь, двигайтесь к столику, пожалуйста.

Он с удовольствием присоединился бы к компании, да и чувствовал, что в конце концов присоединится, но правила приличия требовалось соблюсти.

— Не из вежливости вас зовем, а в силу необходимости, — пояснил второй, помоложе, но и полысее румяного. — На двоих такая сударыня великовата, — он показал на бутылку, — а ведь, начав, не остановишься. Значит, в столицу нашей родины уставшими прибудем. А вы поможете — и все о’кей будет, норму соблюдем.

— Ну, разве что так, — заулыбался Игнатов, — тогда что ж… К сожалению, ничего от себя предложить не могу. В смысле закуски.

— А вам — мало? — спросил тот, что помоложе, кивнув на достаточно обильный стол. — Помидорчики, огурчики, колбаса. Пирожков вот на вокзале досталось. Вы что — обжора?

— Неудобно просто, — объяснил Игнатов.

— A-а! А завтра мы в вашем положении окажемся, — успокоительно сказал очкастый. — Не при карточной системе живем, шелуха все это. Давайте. Давай, Ян.

Ян — который помоложе, но лысее — отвинтил колпачок бутылки, расставил стаканы.

И тут поезд рывком тронулся со станции. Все качнулись, а с верхней полки свалился портфель Игнатова и обрушился на столик. Поскольку недра портфеля скрывали сувенир для генфина, «сударыня» разлетелась ко всем чертям. Вдребезги.

Спутники, играя желваками на скулах, счищали с мокрых брюк блестки стекла. Багровый Игнатов жалко извинялся.

— Что у вас там в портфеле? — сухо спросил Ян, — Кирпичи? Золотой слиток?

— Гиря.

— Как гиря? Зачем?

Игнатов не успел придумать что-нибудь убедительное и честно сказал:

— Просто гиря. Везу для одного товарища, в подарок.

— Пойдем, Саня, покурим, — сказал Ян. — Откройте окно, а то за ночь коньячным духом насквозь пропитаемся. Жены на порог не пустят.

Краем уха Игнатов услышал реплику Яна из коридора:

— Чокнутый, что ли? Ему бы по кумполу лучше гирей-то этой… Игнатов, все еще пылая, залез на полку и притворился спящим. «Действительно, обалдуй с гирей», — подумал он.

В Москве расстались, не попрощавшись. Коньяком ни от кого не пахло. Жены пустят.

А Игнатов жил один. Жены у него не было.

То есть была, но раньше. Звали Светой. Она ушла к молодому талантливому не то стоматологу, не то терапевту. Однокомнатную квартиру оставила Игнатову: у терапевта своя была, двухкомнатная. Ему она досталась от первоначальной жены, которая уехала с полюбившимся ей подполковником в энский военный округ.

Субботним радостным утром Игнатов притащился со своей гирей домой, умылся, интеллигентно сварил себе черного кофе и только потом вытащил гирю из портфеля и впервые внимательно изучил ее: вся грязно-ржавая, дарить такую генфину — значит нажить себе врага. Он спустился во двор, к кооперативным гаражам и у знакомого автомобилиста Тарасевича выпросил два литра керосина в жестяной банке из-под венгерского повидла.

Гиря отмокала в повидловой банке сутки. После этого Игнатов высушил ее и долго драил шкуркой, пока не достиг ровного тусклого блеска. И самое главное: отчистились и стали читаемы выпуклые слова:

ОДИНЪ ПУДЪ

Чугунное литье бр. ФОХТЪ

Мытищи 1888 годъ

«Ого! — внутренне восхитился Игнатов. — Это ж реликвия. Это ж, возможно, историческая ценность. Вот вам и обалдуй с гирей!»

Тут же он решил гирю Тимошину не дарить: обойдется.

В понедельник Игнатов, оставив гирю на тумбочке возле зеркала в прихожей, отправился в Главклей — на работу.

На работе он никому не рассказал о своем ценном приобретении: зачем возбуждать ненужную зависть, а в обеденный перерыв, когда отдел, топоча, оросился в столовую за борщом московским и котлетами датскими, прочно уселся в кресле и отыскал в позапрошлогоднем телефонном справочнике номер Исторического музея.

Ученого секретаря на месте не оказалось, пришлось вести переговоры с рядовой сотрудницей, писклявой и тощей особой лет так двадцати шести — двадцати семи (выводы по поводу ее комплекции и возраста Игнатов сделал на основе именно пронзительности и писклявости слушаемого им голоса).

Эта крайне несимпатичная особа напрочь отказалась от гири, самоуверенно заявив, что исторической ценностью тут и не пахнет, а музейные запасники и так забиты барахлом до потолка. Так и сказала — «барахлом», это музейный-то работник.

«Потому в музеях и тоска одна, — подумал Игнатов. — Разве такие вот могут душевную экспозицию развернуть…»

Он оросил трубку и задумался. Потом яростно накрутил номер другого музея — Истории и реконструкции Москвы.

— С твердыми знаками надпись! — убеждал он новую музейную собеседницу. — Бр. Фохт! Столетняя гиря, уникальная.

Но и тут он получил быстрый и ясный отказ.

Гиря областного производства, — сказали ему. — Нас Москва интересует…

Домой Игнатов пришел поздно и в настроении: с дружками после работы обмыл возвращение из командировки.

Дома он проникновенно сказал гире:

— Не нужна ты, дочка, никому. Зря только мучался с тобой. По тебе один лишь Вторчермет скучает…

Ночью случилось необъяснимое: встав по необходимости, Игнатов больно споткнулся о гирю, лежавшую почему-то в дверях комнаты. Он включил свет и, шипя, поскакал в ванную — подержать босую ногу под струей холодной воды, затем, прихрамывая, вернулся к гире — дивиться.

«Ну не пьян же я был вчера, — суматошно думал он, — и не дотрагивался до этой железки, только сказал ей пару слов. Что ж она, сама, что ли, прикатилась?»

Он осмотрел засов у входной двери. В порядке был засов.

Так вот и началась чертовщина. Гиря как бы незримо путешествовала по квартире. Иногда, возвращаясь домой, Игнатов с трудом открывал дверь, преодолевая сопротивление навалившейся изнутри гири. Она оказывалась то на нижней полке книжного шкафа (причем на месте выкинутых ею же, вероятно, книжек), то на кушетке, под подушкой (кровать Света переправила к своему талантливому стоматологу-терапевту, а Игнатову для спанья оставила кушетку).

Игнатов серьезно забеспокоился, временно перестал выпивать и возобновил утреннюю зарядку. Попытался привлечь к занятиям гирю, но она с первого же раза как-то ловко вывернулась из его рук и шмякнулась на коврик, по пути ощутимо ударив Игнатова по коленке. Он взвыл и оставил ее в покое.

Когда же гиря в отсутствие хозяина произвела значительную вмятину в дверце холодильника (холодильник Света оставила, у стоматолога был свой «Розенлеф», который бравый подполковник отказался везти в энский округ по причине его нетранспортабельности), Игнатов решил расстаться с мытищинской реликвией. Поздно ночью он прокрался на лестничную площадку, держа гирю на отлете, как нашкодившего кота, и бухнул ее в мусоропровод.

Атомный взрыв раскатился по всем девяти этажам, залаяло великое множество домашних декоративных собак, жильцы проснулись с колотящимися сердцами и долго прислушивались, сидя в нагретых постелях. Игнатов же пробежал счастливой неслышной рысью в свою обитель, свернулся калачиком на кушетке и заснул спокойным ясельным сном.

А наутро, открыв балконную дверь, чтобы выдуть волос из электробритвы, он опешил: на балконе, как ни в чем ни бывало, расположилась гиря, поблескивая мокрым боком. Ручку ее обвивала извилистая лента картофельной шелухи, прицепившаяся, видно, еще в мусоропроводе.

— Ну, входи, раз так, — мрачно произнес Игнатов, выбросил шелуху во двор (кто-то снизу отреагировал крепким словцом), а саму гирю втащил в комнату. — Ладно, погости еще, а там увидим.

Он намеренно сказал «погости», чтобы гиря не рассчитывала, что он смирится и пропишет ее навсегда в своем сердце и доме.

На работе он делом не занимался, игнорируя укоризненные замечания непосредственного начальника Тимошина, а составлял текст объявления. К обеденному перерыву текст был готов

ПРОДАЕТСЯ ГИРЯ

ПО СЛУЧАЮ, ДЕШЕВО

СТАРИННАЯ, ПУД (16 кг).

НЕЗАМЕНИМА ДЛЯ ТЯЖЕЛОАТЛЕТОВ,

РАБОТНИКОВ ГОСЦИРКА И ЗАСОЛКИ КАПУСТЫ

С этим объявлением он поехал на Пресню, в редакцию рекламного приложения «Вечерки». Пожилая дама-приемщица, прочитав текст, выкатила на Игнатова изумленные глаза цвета океанского прибоя:

— Да вы что — гиря? Мы такие объявления не печатаем.

— Почему это? — сварливо сказал Игнатов. — Какая разница, кто что продает. Рояль или дачу — можно, а гирю — нельзя? Учтите — старинная.

— Мало ли старинных вещей. Мы учитываем спрос. Сейчас спрос на дачи, миттель-шнауцеров, скейты. На рояли тоже, да. А гирями никто не интересуется.

— Они ж не знают. Вы напечатайте — они и заинтересуются.

— Мелочь это, поймите. Вы — гирю, другой топор захочет продать, еще кто-то — дверную ручку. У нас же, извините, не барахолка.

— Куда ж мне ее? А в комиссионный не примут, как вы думаете?

— Не знаю, не знаю, — нервно сказала дама. — Прошу вас, отойдите, не мешайте работать. Зачем вам ее продавать? Солите капусту — незаменима же для капусты, сами пишете.

Игнатов ушел из редакции и тут же, на площади торжественного имени 1905 года, сунулся в будку Мосгорсправки. В будке восседал тучный справочный агент пенсионного возраста, внешне напоминающий сенбернара.

— Сынок, — сказал тучный справочник, — тебе не стыдно?

— Чего же мне стыдиться? — сказал Игнатов. — Я ее не украл, гирю.

— Объявления — это определенным образом лицо города, — пояснил справочник, — они отражают его духовную жизнь. А город-то — герой! Понял? Иностранец твое объявление прочтет — что подумает о москвичах, а?

— А что иностранец? Как раз иностранец, может, и купит, — сказал Игнатов. — Где-нибудь в Кордильерах такая гиря — экзотика. Представляете: один пуд, Мытишчи…

Тут справочный агент и вовсе стал похож на сенбернара. Он сморщил нос и густо залаял на Игнатова:

— Валютную операцию вздумал прокрутить! Государственный культурный фонд сплавляешь за границу! Фарцовщик растреклятый! Ща милицию кликну!

Он высунулся из будки и крикнул на всю площадь:

— Гришаня! Сержант! Дуй ко мне! Сыми токо пистолет с предохранителя!

Неведомая пружина отбросила Игнатова в пасть станции метро, а сенбернар раскатисто захохотал ему вслед.

Гиря, видно, каким-то потусторонним способом узнавала о попытках Игнатова освободиться от нее, потому что вела себя чем дальше, тем хуже. Как только Игнатов уходил на работу, она принималась прыгать по квартире. Глухие удары разносились по всей девятиэтажке. Начались жуткие перепалки с соседями, звонки из ДЭЗа, визиты участкового, акты всевозможных комиссий и протоколы товарищеских судов.

Всех особенно бесило то, что Игнатов и не пытался оправдываться, а просто молча выслушивал обвинения. Он был бы рад объяснить, а только кто поверит?

И последнюю попытку сделал Игнатов — отвез гирю в деревню к бабушке. Деревня располагалась далеко: от Можайска еще километров двадцать пять-на автобусе, а потом пешком сорок минут.

Старушка обрадовалась редкому гостю, напекла в его честь поджаристых крендельков. Крендельки Игнатов съел с удовольствием, а гирю тайком подбросил в бабкин огород, под жирные лопухи.

Он вернулся домой в одиннадцать вечера, а уже в первом часу ночи гиря гулко ударила в балконную дверь.

— Не пущу! — истерически закричал Игнатов. — Мерзни там, паршивка! Я знаю — ты и коньяк тогда, в поезде, нарочно разбила!

В ответ гиря, разбежавшись, шандарахнула так, что на балконной двери лопнуло стекло. Сверху, снизу и с боков азартно замитинговали разбуженные соседи.

Игнатов быстро и решительно оделся, сунул гирю в портфель и вышел на ночную улицу. Тут же неправдоподобно подвернулось пустое такси.

— Серебряный бор! — кратко приказал он водителю.

На берегу реки Игнатов отпустил машину, а сам неторопливо разделся до трусов. Потом он вытащил из брюк ремень, сделал петлю, конец ремня привязал к гире, а петлю затянул на шее. Держа гирю обеими руками, он зябко вошел в темную воду. Когда вода дошла ему до подбородка, он зажмурился, сильно оттолкнулся ногами от дна и нырнул вглубь вниз головой.

…Неведомая сила потянула Игнатова кверху. Он раскрыл глаза: гиря воздушным шариком плясала на поверхности воды у самого его лица. Ремень глупо и настойчиво лез в рот.

— Врешь, потонешь! — с ненавистью закричал Игнатов.

Он рванул гирю вниз.

Она же не давалась, как будто была сделана из пенопласта. Вода не принимала эту дьявольскую гирю, упорно выталкивала ее.

Тогда он ослабил петлю и снял ее с головы. Гирю подхватило и понесло течение.

Стоя по шею в воде, Игнатов тупо смотрел на свою быстро удаляющуюся мучительницу. Луна освещала ее круглый блестящий бок.

Змейкой вилял тянущийся вслед за гирей брючный ремень.

Минут через пять гиря скрылась за поворотом.

Не веря глазам, Игнатов, пятясь, вышел на берег.

— Неужели насовсем? — сказал он тихо.

Да, он знал, чувствовал интуитивно, что на этот раз — насовсем.

И надо же: он ощутил вместо радости освобождения щемящую боль утраты…

Впрочем, это продолжалось недолго.

Озираясь, он снял и выжал трусы, оделся, машинально причесал мокрые волосы. Потом, придерживая спадающие брюки, пошел к освещенным кварталам — ловить мотор.