В дураках

Удобно расположившись у окна купе первого класса, судья Комин развернул привычную «Айриш Таймс», пробежал глазами заголовки и сложил газету на коленях — за четыре часа поездки он ещё успеет прочесть её от корки до корки. Судья рассеяно посмотрел в окно — на перроне, как всегда перед отправкой поезда, суетились и толкались пассажиры. Еще пару минут, и локомотив покинет дублинский Кингсбридж и неторопливо покатит в графство Керри. Там, в городке Трали, судью ждала работа. «А как хорошо было бы ехать в купе одному, — мелькнула вдруг мысль. — Посидеть, неспешно полистать документы, подумать».

Но мысль не успела толком оформиться, как дверь купе заскользила, открываясь, и кто-то вошёл. Судья даже головы не повернул в его сторону. Вновь прибывший забросил пожитки на багажную полку и уселся напротив за полированный красно-коричневый столик.

Судья осторожно скосился на него — щуплого, тонкого, как тростинка, человечка с озорным хохолком взъерошенных рыжих волос и жалобными карими глазами. На человечке был твидовый пиджак, жилет и вязаный галстук. Жокей или клерк, решил судья и вернулся к созерцанию толчеи за окном.

Дежурный по станции что-то прокричал машинисту паровоза, еле различимому из-за клубов дыма, и пронзительно свистнул в свисток. Поезд тронулся — из-под колес вырвалось облако пара, плавно качнулись вагоны. И вдруг мимо окна пробежал пастырь в чёрной сутане. Наружная дверь хлопнула, в коридоре зазвучали шаги, и несколько секунд спустя в проёме купе возник новый попутчик. Пыхтя и отдуваясь, он с громким «уф» рухнул на диван.

Отметив вскользь дородность и розовощёкость служителя церкви, судья Комин, демонстрируя истинно английскую сдержанность, приобретённую им за годы учёбы в Англии, снова уставился в окно. Искусство общения с незнакомцами в университетах туманного Альбиона не преподавалось.

Зато человек-тростинка, видимо, владел им безо всяких университетов.

— Клянусь святыми угодниками! — воскликнул он. — Ещё б чуть-чуть, и не видать вам этого поезда как своих ушей, а, падре?

— И не говорите, сын мой, — замахал руками священник, судорожно глотая ртом воздух, — до сих пор все поджилки трясутся!

На этом разговор, к радости судьи, иссяк. Позади, исчезнув из виду, осталась станция Кингсбридж, её сменили унылые, невзрачные дома, что в те годы во множестве ютились на западных окраинах Дублина. Состав Большой Южной железнодорожной компании разгонялся всё быстрее и быстрее, колеса стучали увереннее и чётче. Судья Комин расправил газету и погрузился в чтение.

Заголовки пестрели новостями о премьер-министре Имоне де Валера, который днем ранее, выступая в нижней палате Парламента, выразил одобрение проводимой министром сельского хозяйства политике цен на картофель. В самом низу газетной полосы, в «подвале», разместилось крохотное сообщеньеце, что некий господин Гитлер вторгся в Австрию и присоединил её к Германии. «Что ж, — досадливо подумал судья Комин, — никто не вправе диктовать редактору, где следует размещать новости, его рука — владыка». Всё остальное в газете оказалось полной чепухой, и вскоре судья свернул её, достал из портфеля кипу документов и принялся внимательно их изучать. Миновали Дублин, за окном потянулись зеленые поля Килдэра.

— Сэр, — робко окликнули его с противоположной стороны стола. «Господи, — всполошился судья, — он хочет поговорить!». Судья строго взглянул на попутчика, но тот смотрел с такой умильной собачьей преданностью, что судья смягчился.

— Простите, сэр, вы не возражаете, если я займу часть стола?

— Будьте так любезны.

— Большое спасибо, сэр, — учтиво поблагодарил мужчина, судя по акценту, уроженец северо-западной Ирландии.

Судья снова погрузился в бумаги; они касались одного запутанного гражданского дела, решение по которому ему предстояло вынести по возвращению из Трали. В Керри, где завтра он возглавит ежеквартальные слушанья, сложных исков наверняка не предвидится. Все же прекрасно знают, что в этих сельских окружных судах ничего серьёзного никогда не рассматривается, иначе у деревенских присяжных, которые иногда по самым простейшим делам умудряются принимать самые нелепейшие решения, и вовсе ум за разум зайдёт.

Тем временем Тростинка вытащил из кармана колоду замызганных карт и начал раскладывать пасьянс. Судья сделал вид, что ничего не заметил, однако пару минут спустя, привлечённый странными цокающими звуками, всё-таки оторвался от документов и недоуменно посмотрел на соседа по купе.

Тот, прищёлкивая языком, сосредоточенно изучал карты в нижнем ряду. Судье хватило одного мгновения, чтобы отметить явную оплошность раззявы-Тростинки — не заметив красной девятки, которую следовало положить на чёрную десятку, тот доставал из колоды три новые карты. Судью так и подмывало подсказать ему верный ход, но он взял себя в руки. «Спокойно, — приструнил он самого себя. — Меня это не касается».

Но, видимо, есть что-то неуловимо притягательное в человеке, собирающем пасьянс, особенно, если собирает он его из рук вон плохо. Не прошло и пяти минут, как запутанные гражданские дела вылетели у судьи из головы, и всё его внимание поглотили карты. Вскоре терпение его лопнуло. Справа образовалась пустая ячейка, и в неё следовало переложить короля из третьей колонки. Судья осторожно кашлянул. Тростинка вздрогнул.

— Король, — показал судья. — Поместите его сюда наверх.

Поняв, что дал маху, Тростинка незамедлительно последовал его совету. Потом снял карту — даму — и положил её на короля. За семь допустимых ходов он собрал убывающую последовательность от короля до десятки.

— А теперь красная девятка, — продолжал судья, — переместите её сюда.

И вот на указанное место вначале перекочевала девятка, а затем шесть идущих за ней по старшинству карт. Следующей открытой картой оказался туз. Забрезжила надежда, что пасьянс в конце концов сойдётся.

— Я уверен, всё у вас получится, — сказал судья.

— О, нет, только не у меня, — пожалобился Тростинка. — Ни разу в жизни я не сложил ни одного пасьянса.

— Так надо же когда-нибудь начинать!

И с его помощью пасьянс действительно сошёлся.

— Ну, что я вам говорил, видите? Всё получилось!

— Только благодаря вам, ваша честь. С вашим блестящим умом, сэр, вам любые карты — в руки! — ответил потрясённый Тростинка.

Слова «ваша честь» слегка кольнули судью, на какой-то миг он почувствовал себя неуютно — откуда бы Тростинке знать, кто он такой, но затем, вспомнив, что подобным образом в Ирландии обращаются к уважаемым, почтенным людям, успокоился.

Падре, отложив в сторонку томик с проповедями недавно покинувшего земную юдоль достопочтенного кардинала Ньюмона, с интересом следил за происходящим.

— Вы преувеличиваете, — скромно ответил судья.

Однако, говоря по правде, Тростинка преувеличивал не очень сильно, ибо в Дублине судья Комин частенько захаживал в привилегированный аристократический клуб на Килдэр Стрит, членом которого состоял, и перекидывался в бридж и покер с несколькими близкими друзьями.

Также он придерживался мнения, что профессиональный юрист, обладающий в силу специфики работы великолепной памятью, безупречным логическим мышлением и глубокой проницательностью, может стать очень неплохим игроком в карты.

Тростинка собирал карты — он брал по пять карт, внимательно изучал их, словно покерную «руку», и возвращал в колоду. Наконец на столе не осталось ни оной карты. Он вздохнул:

— Далеко до Трали.

Позже, воскрешая в памяти события того дня, судья, как ни старался, так и не мог вспомнить, кто же первым произнес слово «покер». Вполне возможно, что он сам. Как бы то ни было, он внезапно потянулся к колоде и раздал воображаемым партнёрам несколько пятёрок карт. Перевернул одну из них и хмыкнул от удовольствия: «фул-хауз» — три вольта и две десятки.

Заискивающе улыбаясь, словно заранее прося прощения за выказываемую смелость, человечек с грустным взором потянулся за другой пятёркой и спрятал её в ладони.

— Бьюсь об заклад на воображаемый пенни, сэр, что у меня «рука» лучше, чем у вас, — подзадорил он судью.

— Согласен, — судья Комин взял оставшуюся «руку». Не «фул-хауз», но «пара» — две девятки.

— Готовы?

Тростинка кивнул. Они открылись. «Тройка» Тростинки — три пятёрки — положила «пару» судьи на обе лопатки.

— Ах, — спохватился судья. — Но ведь я не поменял карты, а имею право. Нет уж, мой друг, давайте переиграем.

Они переиграли. Тростинка прикупил три карты, судья — две. На этот раз ему повезло больше, он взял верх.

— Вот я и отыграл воображаемый пенни!

— Верно, сэр. Отличная «рука», сэр. Вы, сэр, прирождённый игрок. Я-то понимаю, что к чему, хотя сам толком играть и не умею. А у вас — талант. Да, сэр. Талант.

— Ну что вы, никакого таланта. Простая дедукция и умение просчитывать риски, не более.

Они представились, назвав только фамилии, ибо не в обычаях ирландцев тех времен было обращаться друг к другу по имени. Судья, умолчав о своей должности, отрекомендовался Коминым, его попутчик — О’Коннором. Пять минут спустя, где-то между Салинасом и Килдаре, они сошлись во мнении, что неплохо бы сыграть в покер на пять карт с обменом — в данных обстоятельствах он показался им обоим наиболее подходящим. Не на деньги, конечно, всего лишь из спортивного интереса.

После третьей партии О’Коннор заскулил:

— Да что за напасть! Я всё время забываю, кто сколько ставил. Одна надежда на вашу великолепную память, ваша честь.

— Могу предложить кое-что получше! — живо отозвался судья и с этими словами торжественно извлек из портфеля огромную коробку спичек. Сытно поужинав, он неизменно баловал себя отменной кубинской сигарой, но портить восхитительную «Гавану» бензиновой зажигалкой? Увольте!

— То, что надо! — просиял О’Коннор.

Судья разложил на столе двадцать спичек.

Время потекло веселее. Сыграли партий десять, несколько из них даже свели в ничью. Однако играть в покер вдвоём довольно тоскливо — если один игрок, имея на руках слабые, никуда не годные карты, вынужден «сложить» их, признавая поражение, то его партнеру ничего не остаётся, как тоже закончить игру.

Лишь промелькнул за окнами Килдаре, как О’Коннор не выдержал и обратился к падре:

— Святой отец, будьте так добры, составьте нам компанию.

— Ох, даже не просите, сын мой, — замахал тот руками. — Я совсем, совсем не умею играть в карты.

— Хотя, — добавил он, смущенно хохотнув, — помнится, в семинарии мы как-то раз затеяли вист…

— Так это же почти одно и то же, святой отец, — вступил в разговор судья. — Если однажды сыграли в вист, считайте, что вы уже знаете, как играть в покер. Смотрите, вам сдаются пять карт, они называются «рука». Если они вас не устраивают, вы можете их поменять и вытащить новые карты — от одной до пяти. Собрав «руку», вы прикидываете, хороша она или плоха. Если хороша, вы повышаете ставку, если плоха — отказываетесь от ставок и «складываете руку», то есть выходите из игры.

— Знаете, — замялся священнослужитель, — боюсь, мне не дозволяется ставить…

— Так ведь это всего лишь спички, — засмеялся О’Коннор.

— А взятки здесь берут?

О’Коннор недоумевающее вскинул бровь. Судья Комин снисходительно улыбнулся и покачал головой:

— Никаких взяток. В покере существует несколько определенных карточных комбинаций. Вот, смотрите… — Порывшись в портфеле, он извлёк белый линованный лист бумаги, достал из внутреннего кармана пиджака позолоченный механический карандаш и начал что-то рисовать на листке. Близоруко прищурившись и вытянув шею, священник заворожено следил за каждым его движением.

— Сверху я расписал для вас старшую комбинацию, «флеш-рояль». Она состоит из пяти последовательных карт одной масти. Самая высокая карта — туз. И, раз уж это последовательность, то остальные карты, соответственно, король, дама, валет и десятка. Так?

— Наверное, так, — неуверенно согласился священник.

— Затем, — продолжал объяснять судья, записывая на листке новые слова, — идёт «каре». «Каре» составляют четыре карты одного ранга. Четыре туза, например, или четыре короля или четыре дамы и так далее, вплоть до четырех двоек. Пятая карта может быть любой. Ну и, само собой разумеется, четыре туза лучше, чем четыре короля, не правда ли?

Священник кивнул.

— А теперь — «фул-хауз», — вклинился О’Коннор.

— Не торопитесь, друг мой, — поправил его судья Комин. — Далее следует «стрит-флеш».

Оплошавший О’Коннор с досадой хлопнул себя по лбу:

— А ведь верно! Вот я олух-то!

— Смотрите, святой отец, «стрит-флеш» очень похож на «флеш-рояль» — всё те же пять карт одной масти, следующие одна за другой. Единственное отличие — самая высокая карта здесь не туз.

И на листе под словом «каре» судья аккуратно вывел свои объяснения.

— А теперь «фул-хауз», о котором только что упомянул мистер О’Коннор. «Фул-хауз» — это комбинация, состоящая из трёх карт одного ранга и двух карт — другого. Итого — пять карт. Если, например, у вас оказалось три десятки и две дамы, то говорят, что у вас «фул-хауз» на десятках с дамами.

Священник опять кивнул.

Судья исписал весь лист, объясняя, что такое «флеш», «стрит», «тройка», «две пары», «пара» и «старший — туз».

— Очевидно, — подвел он черту, откладывая карандаш в сторону, — что «пара» или «старший — туз», а также комбинация разномастных карт, которую еще называют «ни рыба ни мясо», никуда не годятся, и вряд ли вы отважитесь на них ставить.

Священнослужитель не отрывал глаз от листа бумаги.

— Можно я буду в него подглядывать? — спросил он.

— Разумеется, — великодушно повёл рукой судья Комин. — Делайте с ним всё, что угодно. Он — ваш, святой отец.

— Ну… Раз уж мы играем просто на спички… — молвил падре, давая тем самым понять, что готов примкнуть к компании. Разве кто осудит дружескую игру в покер — ведь на кону всего лишь спички. Разделив их на три равные кучки, они отдались во власть покера.

Первые два раза священник быстро «сложил руку» и сидел, внимательно наблюдая, как его товарищи повышали ставки. Судья выиграл четыре спички. На третий раз Фортуна улыбнулась падре, и лицо его озарилось.

— Это ведь хорошая «рука»? — спросил он, доверчиво показывая карты судье и О’Коннору. «Рука» оказалась более чем хорошая — «фул-хауз» на валетах и королях. В сердцах судья Комин бросил свои карты на стол, а благодушный О’Коннор принялся увещевать церковного служителя:

— Всё верно, святой отец, «рука» действительно хорошая, однако вы ни в коем случае не должны показывать её нам, понимаете? Если мы будем знать, что у вас карты лучше, мы не поставим ни фартинга. Ваша «рука», она… она сродни тайне исповеди.

— Тайне исповеди, — ахнул священник. — Теперь мне всё ясно. Никому ни слова, да?

Он извинился, игра продолжилась. За час, что ехали до Тёрлса, они сыграли пятнадцать раз, и кучка спичек перед судьёй выросла в небольшую горку. Святой отец, похоже, витал в облаках и проигрывал последний шиллинг, а волоокий О’Коннор, допускавший слишком много ошибок, лишился половины своего «состояния». Лишь судья играл увлечённо и страстно — просчитывал всевозможные варианты, угадывал карты соперников, логически выверял свои действия. В очередной раз подтверждалась его теория о превосходстве вдумчивого расчёта над простым везением. Тёрлс остался позади, когда О’Коннор как-то сник и ушёл в себя. Два раза окликнул его судья, прежде чем О’Коннор очнулся.

— Я думаю, играть на спички не очень интересно, — признался он. — Давайте закончим?

— Ну, что касается меня, — возразил судья, — я и на спички играю с удовольствием.

Ещё бы он играл без удовольствия — он ведь беспрестанно выигрывал.

— Может, добавим в неё немного огня? — с затаённой надеждой спросил Тростинка. — Я вовсе не азартный человек, поверьте мне, но готов рискнуть парой шиллингов. Что в этом плохого?

— Воля ваша, — пожал плечами судья, — но должен напомнить, что вы проиграли мне несколько спичек.

— О, ваша честь, — О'Коннор одарил судью лучезарной улыбкой, — удача переменчива. Должно же и мне когда-нибудь повезти.

Но тут решительно воспротивился святой отец.

— В таком случае я — пас, — твердо сказал он. — У меня в кошелке всего-навсего три фунта, и на них нам с матушкой жить в Дингле все праздники.

— Но, святой отец, мы не можем играть без вас! — вскричал О'Коннор. — Всего-то пара шиллингов….

— Даже пара шиллингов, сын мой, для меня слишком много, — священник горько вздохнул. — Святая наша Матерь Церковь не то место, где у людей водятся лишние деньги.

— Погодите, — прервал их судья. — Я, кажется, придумал. О'Коннор, мы с вами разделим спички между собой. Затем каждый из нас одолжит нашему славному падре равное количество спичек. Спичкам мы назначим определённую цену. Если святой отец проиграет, мы простим ему долг. Если же он выиграет, он вернет нам одолженные ему спички. И никто не останется внакладе.

— Вы — кладезь мудрости, ваша честь, — благоговейно произнёс О'Коннор.

— Но я не могу играть на деньги, — в отчаянии вскричал священник.

Повисло угрюмое молчание.

И вдруг О'Коннора осенило:

— А что, если выигрыш пойдет на благое дело? В церковную кружку, а? Вряд ли Господь Бог этому воспротивится.

— Господь Бог, может, и не воспротивится, а вот епископ — ещё как, — ответил падре. — А епископа я, по всей видимости, встречу всё-таки раньше. Вот только… Знаете, в Дингле есть сиротский приют. Моя матушка там готовит пищу. Зимой в приюте люто холодно, бедные малютки мерзнут ужасно, но что поделать — цены на торф таковы…

— Пожертвования! — победоносно возвестил судья, обращаясь к изумленным спутникам. — Всё, что святой отец выиграет после того, как отдаст нам полученные взаймы деньги, считается нашим пожертвованием на приют. Что скажете?

— Возможно, пожертвования на приют даже епископу придутся по душе, — неуверенно предположил церковнослужитель.

— От нас — пожертвования, от вас — участие в игре. Дивно! — О’Коннор расплылся в улыбке.

Что ж, пастырю ничего не оставалось, как согласиться. Сначала судья поделил спички на две равные горстки, однако О’Коннор заметил, что имея сорок спичек, они скоро окажутся без фишек. Судья не растерялся и, разломав спички пополам, объявил, что половинки с серной зеленовато-жёлтой головкой будут стоить в два раза больше остальных.

О’Коннор сказал, что он приберёг на праздники 30 фунтов и это всё, что он может поставить на кон. Судья Комин в случае проигрыша обещал выписать чек. Ему поверили на слово — судья, безо всяких сомнений, являлся истинным джентльменом.

Порешив с этим, судья и О’Коннор одолжили святому отцу половину от своих спичечных холмиков, таким образом, падре стал обладателем десяти спичек с серной головкой и четырех без.

— Ну-с, какова минимальная ставка? — спросил судья, перемешивая карты.

О’Коннор поднял половинку спички без серной головки и предложил:

— Десять шиллингов.

Судья чуть не поперхнулся. Сорок цельных спичек, недавно извлеченных им из коробки, теперь представляли собой восемьдесят разломанных половинок общей стоимостью в 60 фунтов стерлингов — довольно внушительная сумма для 1938 года. Перед священником покоилась горка спичек на 12 фунтов стерлингов,[1] а перед судьёй и О’Коннором — две горки по 24 фунта каждая. Падре обречённо вздохнул:

— Ох, увяз коготок, всей птичке пропасть. Помилуй меня, Господи.

Судья отрывисто кивнул, соглашаясь, — уж ему-то о чём волноваться? И поначалу карта к нему так и шла, он выиграл почти 10 фунтов. Приступили к третьей партии. О’Коннор почти сразу же «сложил руку», в очередной раз потеряв ставку в 10 шиллингов. У пастыря, который до этого уже лишился четырех однофунтовых спичек, оставалось всего 7 фунтов. Судья Комин задумчиво разглядывал свою «руку» — «фул-хауз» на валетах и семерках. Он рассчитывал на большее.

— Я крою ваши четыре фунта, святой отец. — Судья бросил спички в центр стола. — И поднимаю ставку до пяти фунтов.

— Боже мой, — опешил священник, — у меня же почти ничего не осталось. Что мне делать?

— Только одно, если вы не хотите, чтобы мистер Комин поднял ставку до суммы, которую вы не сможете покрыть, — пришёл ему на выручку О’Коннор. — Выложите пять фунтов и попросите показать карты.

— Покажем карты, — сбивчиво пролепетал падре, словно повторяя заученный, но не понятный урок, и придвинул к центру стола пять зеленоголовых фишек. Судья открылся и замер в ожидании. У святого отца оказалось «каре» — четыре десятки. Он вернул свои 9 фунтов, забрал 9 фунтов судьи и 30 шиллингов начальных ставок. Прибавив к ним те два фунта, которые ещё не успел потратить, падре получил 21 фунт 10 шиллингов.

Показалась станция Лимерик. Надобно отметить, что станция сия располагается вовсе не в графстве Лимерик, как следовало бы из её названия, а где-то на задворках графства Типперэри, однако, зная ирландских железнодорожников, удивляться этому не приходится — они ещё и не на такое способны. Поезд прокатил мимо платформы и дал задний ход — иначе ему никак было не подъехать по одноколейному пути. Кто-то вышел, кто-то вошел, но в купе к нашим путникам никто не заглянул и покой их не потревожил.

Около Чарвилля О’Коннор проиграл священнику 10 фунтов и не на шутку встревожился. Накал борьбы угас, игра потекла вяло. О’Коннор осторожничал, предпочитал сбрасывать карты, и несколько партий закончилось, так и не успев толком начаться. Перед Маллоу они посовещались и сократили колоду до 32 карт, убрав все карты меньше семерки. Игра оживилась.

Вблизи Хедфорда подсчитали потери — несчастливец О’Коннор просадил 12 фунтов, судья — 20. Все деньги отошли падре.

— Как вы считаете, уже настала пора вернуть вам те двенадцать фунтов, которые вы мне одолжили в начале игры? — робко спросил священник.

Спутники единодушно согласились, что настала. Отдав каждому по 6 фунтов, святой отец не особо расстроился — у него ведь осталось целых 32 фунта.

О’Коннор по-прежнему играл расчетливо и бережливо, лишь единожды поднял ставку и отыграл 10 фунтов, побив «фул-хаузом» «две пары» и «флеш». За окнами проплыли зачарованные озера Килларни, но никто даже головы не поднял, чтобы полюбоваться их таинственной красотой.

Миновали Фарранфор, и судье наконец пришла «рука», о которой он грезил столь долго — четыре дамы и семерка треф. На мгновенье в глазах судьи полыхнула радостная искорка. Но, должно быть, и О’Коннор не остался в накладе — он не спасовал, когда судья покрыл ставку падре, а поднял её на пять фунтов. Святой отец ответил тем же — покрыл ставку и поднял её уже до 10 фунтов. О’Коннор дрогнул. Боевой задор в нём разом угас, и он вышел из игры, потеряв, как и вначале, 12 фунтов.

Судья нервно впился зубам в ноготь большого пальца. Затем решительно покрыл десятку священника и поднял ставку до 10 фунтов.

— Трали через пять минут, — сообщил проводник, заглядывая в купе.

Взгляд падре в отчаянии метался между горой спичек на середине стола и лежащей перед ним маленькой спичечной возвышенностью стоимостью в 12 фунтов.

— Что делать, Господи, что мне делать? — дрожащим голосом вопросил он.

— Святой отец, — отозвался О’Коннор. — Вы больше не можете повышать ставку. Вам нужно покрыть её и попросить судью показать карты.

— Наверное, вы правы, — с дрожью в голосе отозвался пастырь и подтолкнул фишки ценой в 10 фунтов на середину стола. У него осталось всего лишь 2 фунта. Он застонал.

— А ведь всё так хорошо начиналось. Я бы привёз несчастным сироткам тридцать два фунта, если бы вовремя остановился. А теперь… Теперь у меня для них всего ничего — два фунта.

— Я вам добавлю ещё три фунта, святой отец, — ободряюще улыбнулся судья Комин. — И у вас их станет пять. Итак, четыре дамы. Что скажете?

О’Коннор присвистнул. Падре в смущении поглядел на раскинувшиеся перед ним карты судьи, затем на свою «руку».

— А короли ведь бьют дам? — неуверенно спросил он.

— Бьют, если у вас их четыре, — усмехнулся судья.

— Именно что четыре!

Так и оказалось.

— Спаси и сохрани нас, Господи! — ликовал священник. — А уж я-то решил, что всё пропало. Что у вас «флеш-рояль».

Медленно поезд приближался к Трали. Они убрали карты и спички. О’Коннор спрятал колоду в карман, а судья выкинул изломанные спички в пепельницу. О’Коннор отсчитал двенадцать однофунтовых ассигнаций и протянул их падре.

— Благослови тебя Господь, сын мой, — перекрестил его церковник.

Не скрывая сожаления, судья Комин достал чековую книжку.

— Насколько помню, с меня причитается ровно пятьдесят фунтов стерлингов, святой отец.

— Как скажете, так и будет, — смиренно ответил падре. — Я уже позабыл, с чего мы начинали.

— Зато я прекрасно помню и уверяю вас — я должен приюту пятьдесят фунтов. — Судья приготовился заполнить чек. — Что мне написать? Приют в Дингле? Как он называется?

Священник беспомощно заморгал:

— Боюсь, у них нет банковского счета. Дингл очень маленький городок.

— Тогда я выпишу чек на ваше имя. — Судья вопросительно взглянул на падре. Тот лишь развёл руками:

— Но у меня тоже нет банковского счёта. У меня же нет денег.

— Ничего страшного, — проговорил судья учтиво и что-то быстро написал на чеке, оторвал его и вручил святому отцу. — Я выписал чек на предъявителя. Обналичить его можно в Центральном банке Ирландии в Трали. Мы прибываем как раз вовремя, он закрывается через полчаса.

— Вы хотите сказать, что в банке мне выдадут деньги в обмен на это? — спросил изумлённый падре, бережно держа чек.

— Непременно, — заверил его судья Комин. — Это чек с оплатой на предъявителя, то есть любой, кто предъявит его в банк, получит в обмен на него деньги. Ну что ж, О’Коннор, святой отец, я вынужден откланяться. Мы неплохо провели время в этом увлекательном, хотя и дорогостоящем путешествии.

— И не говорите, — уныло подхватил О’Коннор. — Должно быть, сам Господь Бог сдавал вам карты, святой отец. Редко увидишь такую «руку»! Что ж, хороший мне урок — никогда не играй в карты в поезде, тем более с самой Матерью Церковью.

В ответ священник ласково улыбнулся:

— Прежде чем зайдёт солнце, я отдам эти деньги самому достойнейшему из сиротских приютов — приюту в Дингле.

В Трали на платформе они расстались, и судья Комин поспешил в гостиницу. Он хотел пораньше лечь спать — с утра его ждали на заседаниях.

Первые два дела оказались простыми — судья назначил обоим правонарушителям штраф. Присяжные откровенно скучали.

Судья Комин склонился над бумагами, только кончик парика торчал над кафедрой, когда вызвали третьего обвиняемого.

— Подойдите, Роунан Куэрк О’Коннор, — разнёсся на весь зал грозный рокот судебного пристава.

— Вы — Роунан Куэрк О’Коннор?

— Да.

— Роунан Куэрк О’Коннор, — возвысил голос пристав, — вам вменяется нарушение Закона об азартных играх от 1845 года. Согласно Статье семнадцатой данного закона вы, Роунан Куэрк О’Коннор, обвиняетесь в том, что тринадцатого мая прошлого года, находясь в графстве Керри, обманным путем или иными мошенническими действиями, связанными с карточными махинациями, завладели деньгами Лургана Кина, обыграв его в покер. Таким образом, деньги, полученные вами от вышеназванного Лургана Кина, добыты вами преступным путём. Отвечайте суду, признаёте вы себя виновным или нет?

Пока пристав с театральной выразительностью зачитывал свою речь, судья Комин с несвойственной ему медлительностью отложил ручку и несколько секунд задумчиво глядел в разложенные на столе бумаги, словно надеясь, что данное судебное разбирательство можно будет провести, не отрывая от них глаз. Наконец он поднял голову и посмотрел на обвиняемого. Перед ним стоял тонкий, как тростинка, человечек с жалобными карими глазами. Судью Комина прошиб холодный пот.

— Не признаю, — прошелестел О’Коннор.

— Минуточку, — судья умоляюще сложил руки и застыл, будто каменное изваяние. Озадаченные присяжные в изумлении захлопали глазами, а мозг судьи заметался в лихорадке — признаться, что он знает ответчика или нет? Если признаться, то заседание немедленно закончится. Однако… Однако такой поворот событий повлечёт за собой пересмотр дела и, соответственно, дополнительные затраты для налогоплательщиков — ведь ответчику формально уже предъявлены обвинения. Но дело даже не в этом, думал судья, а в том — в силах ли он провести данное разбирательство честно и непредвзято? В силах ли вынести справедливый и объективный приговор? Он решил, что — в силах.

Выйдя из забытья, он попросил привести заседателей к присяге. Затем пристав поворотился к О’Коннору и спросил, есть ли у него адвокат. О’Коннор отрицательно покачал головой и заявил, что будет защищать себя сам. Судья Комин мысленно чертыхнулся. Справедливость требовала, чтобы именно он встал на защиту обвиняемого, даже если для этого ему придется вывернуться наизнанку.

Тем временем адвокат обвинения бодро вскочил и стал излагать факты, которые, по его мнению, говорили сами за себя. Итак, 13 мая прошлого года Лурган Кин, бакалейщик из Трали, возвращался домой из Дублина поездом, идущим из Дублина в Трали. При себе он имел довольно значительную сумму денег, а именно, 71 фунт стерлингов.

Во время путешествия он и двое его попутчиков, одним из которых был обвиняемый, играли в покер предложенными обвиняемым картами. Проиграв почти всё, что имел, Лурган Кин заподозрил неладное, поэтому, изыскав благовидный предлог, вышел в Фарранфоре и попросил железнодорожного служащего позвонить в Трали и вызвать полицию.

Окончив вступительную речь, адвокат вызвал первого свидетеля — крепко сбитого здоровяка-сержанта из Трали, который и производил задержание. Поклявшись на Библии говорить правду и ничего, кроме правды, тот рассказал, что, получив 13 мая прошлого года телефонный звонок из Фарранфора, сразу же поспешил на станцию встретить идущий из Дублина поезд. Когда поезд прибыл, к нему подошёл мужчина, оказавшийся впоследствии мистером Лурганом Кином, и указал ему на обвиняемого.

Сержант попросил обвиняемого пройти в полицейский участок, и тот беспрекословно повиновался. В участке ему приказали выложить из карманов все имеющиеся личные вещи, среди которых обнаружилась колода карт. Потерпевший Лурган Кин опознал её как колоду, которой они играли в поезде.

Затем, продолжал полицейский, карты отправили в Дублин на экспертизу. Результаты экспертизы оказались таковы, что против О’Коннора возбудили уголовное дело.

Что ж, пока всё было ясно, как белый день. Вызвали следующего свидетеля — офицера дублинской Гарды[2] из отдела по борьбе с мошенничеством.

«Наверняка мы вчера ехали в одном поезде, — подумал судья, — просто он ехал третьим классом».

Детектива привели к присяге, и он сообщил, что колода, после тщательно проведенного исследования, оказалась краплёной.

— Эта колода? — спросил адвокат обвинения и, взяв со стола карты, протянул их офицеру.

Повертев карты в руках и, видимо, обнаружив одному ему известные опознавательные знаки, детектив утвердительно кивнул.

— Каким образом можно пометить карты? — спросил обвинитель.

— Двумя способами, ваша честь. — Полицейский обернулся к судье. — С помощью «обрезки» и «темнения». В первом случае карты обрезаются либо с боковых сторон, либо с верхних, либо с нижних. Для каждой масти шулер придумывает свой способ «обрезки», который и помогает ему распознать масть карты вне зависимости от её положения на столе. Смысл в том, что белая грань между одним из краёв карты и рисунком на рубашке карты после «обрезки» отличается по ширине. Различие это едва уловимо, однако намётанный глаз шулера заметит его издалека, и, таким образом, мошенник всегда будет знать, какая у его партнёра масть. Надеюсь, я понятно объясняю?

— Более чем, — заверил его судья Комин, буравя взглядом О’Коннора.

— На рубашках старших карт от десятки до туза мы обнаружили следы «темнения», то есть красящих веществ, с помощью которых шулеры высветляют или, наоборот, затемняют определенные места на картах. Область обработки чрезвычайно мала — иногда затемняется или осветляется лишь маленький завиток на рисунке цветка, но этого вполне достаточно, чтобы профессиональный картёжник, который знает, что и где искать, увидел незаметную для постороннего метку.

— Всегда ли шулер руководствуется низменными целями, вовлекая людей в игру? — спросил адвокат истца, немного позируя перед публикой. Сегодня присяжные ловили каждое его слово. Ещё бы, плутовать с картами — это вам не лошадей красть.

— Конечно, чаще всего в действиях мошенников присутствует злой умысел, — подтвердил детектив, — но случается всякое — иногда его и нет.

— А может ли обычный человек обыграть карточного жулика?

— Нет, сэр, это совершенно невозможно. — Полицейский повернулся к присяжным. — Если мошенник знает, что у его противника карты лучше, он попросту выйдет из игры. Он поднимет ставку лишь в одном случае — будучи полностью уверенным, что его «рука» сильнее.

— Больше вопросов не имею, — сказал обвинитель.

О’Коннор снова отказался участвовать в перекрёстном допросе.

— У вас есть право задать свидетелю любые интересующие вас вопросы касательного данного дела, — напомнил ему судья Комин.

— Спасибо, ваша честь, — поблагодарил О’Коннор и не проронил больше ни слова.

Тогда к свидетельской трибуне ринулся, словно бык на тореадора, третий, последний и самый главный свидетель обвинения — Лурган Кин, бакалейщик из Трали. Насупившись, он уставился на О’Коннора налившимися кровью глазами.

Даром красноречия торговец не обладал, поэтому время от времени его сбивчивые объяснения прояснял адвокат. Вдвоём они рассказали следующее. В тот достопамятный день Лурган Кин заключил в Дублине выгодную сделку, которая, однако, обременила его внушительной суммой денег. В поезде его завлекли игрой в покер и он, игрок, по его словам, опытный, ещё не доезжая Фарранфора, лишился 62 фунтов стерлингов. В конце концов торговец заподозрил неладное — ибо какую бы многообещающую «руку» он ни имел, у его соперника всегда оказывалась более выигрышная комбинация, и он всегда оставлял Лургана Кина в дураках.

По прибытию в Фарранфор бакалейщик сошёл с поезда, признался, что его обвели вокруг пальца, и попросил позвонить в Трали и вызвать полицейских.

— И я оказался прав, — проревел он, обращаясь к присяжным, — этот прохвост играл краплёными картами.

Двенадцать добропорядочных и честных заседателей, преисполнившись гордости от осознания собственной значимости, важно закивали.

Наконец пришло время О’Коннору, более печальному, чем обычно, подняться со скамьи обвинения, чтобы подвергнуться перекрёстному допросу. В его глазах струилась грусть телёнка, силой влекомого с тучных полей в мрачное стойло.

Мистер Кин свирепо уставился на него. — Вы сказали, что я достал колоду карт? — Тростинка скорбно возвёл очи горе.

— Именно, — рыкнул Кин.

— Но каким образом я её достал?

Сбитый с толку, Кин оторопел.

— Из своего кармана.

— Да, — согласился О’Коннор, — из кармана. Но что я сделал с этими картами?

Торговец на секунду задумался:

— Начал раскладывать пасьянс.

Зародившаяся было у судьи надежда, что случаются в жизни невероятные совпадения, растаяла без следа.

— Но кто заговорил первый — я с вами или вы со мной?

Могутный бакалейщик неуверенно переминулся с ноги на ногу.

— Я первый заговорил. — Затем, резко оборотившись к присяжным, он зачастил, словно оправдываясь: — Но он так паршиво играл, что любой бы на моем месте ему помог. Ведь всё просто, как пить дать, — красные на чёрные, чёрные — на красные, а он смотрит, как баран на новые ворота, и ничего не видит. Ну, пришлось пару раз пальцем ткнуть, показать, что куда класть.

— Но что касается покера, — не унимался О’Коннор, — кто первым предложил сыграть просто так, по-дружески, вы или я?

— Ты! — с поспешной горячностью выплюнул взбешенный Кин. — И ты же предложил подогреть интерес к игре небольшой ставкой. Небольшой ставкой, ничего себе! Можно подумать, шестьдесят два фунта стерлингов — это не деньги!

Присяжные дружно закачали головами: шестьдесят два фунта — это деньги, да ещё какие. На них целый год можно жить, в ус не дуя.

— Должен вас поправить, — возразил О’Коннор. — Сыграть в покер предложили вы. И сыграть на деньги предложили тоже вы, а не я. До этого мы играли только на спички, правда?

Бакалейщик осёкся, задумался. Лицо его, лицо прямодушного человека, осунулось. Лгать он не умел.

— Возможно, это действительно был я, — признал он наконец. Но тут новая мысль промелькнула в его голове, и он воззвал к присяжным. — Но ведь именно этого он как раз и добивался, разве нет? Как это у шулеров и водится! Они вовлекают жертву в игру!

«Да он просто влюблен в это слово „вовлекать“, — подумал судья Комин. — Очевидно, оно лишь совсем недавно пополнило его словарный запас, вот теперь он и вставляет его куда только можно». Заседатели сидели и укоризненно кивали — виданное ли дело, вовлекать человека во что бы то ни было!

— И последнее, — тихо произнёс О’Коннор, — когда мы рассчитывались, сколько денег вы отдали мне?

— Шестьдесят два фунта! — взревел Кин. — Потом и кровью заработанных стерлингов!

— Да нет же, — поправил его Тростинка, — сколько вы проиграли лично мне?

Торговец из Трали на мгновение замер и вдруг как-то сник.

— Не тебе, — вяло отмахнулся он. — Тебе — ничего. Всё выиграл тот фермер.

— А я, я что-нибудь выиграл? — спросил О’Коннор дрожащим от слёз голосом.

— Нет, — вздохнул свидетель, — ты проиграл что-то около восьми фунтов.

— Больше вопросов не имею. — С этими словами О’Коннор сел на скамью.

Мистер Кин уже готовился покинуть свидетельскую трибуну, когда судья остановил его:

— Минуточку, мистер Кин. Вы сказали «всё выиграл тот фермер». Кто такой этот фермер?

— Второй мой попутчик, ваша честь. Фермер из Вексфорда. Не очень хороший игрок, но дьявольски везучий.

— Вы запомнили его имя?

Мистер Кин смешался.

— Нет. Но ведь карты-то были у этого, у обвиняемого. Это ж он мухлевал.

На этом обвинение закончило изложение дела, и к кафедре, чтобы дать показания в свою защиту, направился О’Коннор. Поклявшись говорить правду и ничего, кроме правды, он поведал свою немудрёную, но душещипательную историю. На жизнь он зарабатывал вполне законно — покупал и продавал лошадей. Любил перекинуться в карты с друзьями, хотя играл из рук вон плохо. За неделю до той злополучной поездки 13 мая он зашёл в один из дублинских пабов пропустить стаканчик портеру. Сев на скамью, он почувствовал у бедра маленький твердый брусок, которым оказалась видавшая виды колода игральных карт. Вначале он хотел отдать её бармену, но затем подумал — да кому она нужна! — и оставил себе, дабы коротать время в бесконечных разъездах по просторам Ирландии в поисках новой кобылки или жеребца для продажи.

То, что карты меченые, он понятия не имел. Всё, что детектив рассказывал о «темнении» и «обрезке», стало для него откровением, ни о чём подобном он ранее не слышал. Да если бы и слышал, не знал бы, где искать метки на рубашках карт, подобранных на скамье в пабе.

И что касается мошенников: разве мошенники проигрывают? — спросил он присяжных. А он проиграл незнакомцу в купе целых 8 фунтов 10 шиллингов. Он сам остался с носом. И если мистер Кин ставил больше и больше проиграл, чем он, так, возможно, потому, что в отличие от него, О’Коннора, мистер Кин — человек рискованный, в пылу азарта готовый в омут головой броситься. Но он, О’Коннор, к шулерству никак не причастен, иначе бы он не потерял такую внушительную сумму такими же потом и кровью заработанных денег.

Обвинитель попытался камня на камне не оставить от его признаний, однако человек-тростинка придерживался их с таким рассыпающимся в извинениях упорством и самоуничижительной настойчивостью, что в конце концов адвокат обвинения иссяк, сдался и молча опустился на стул.

О’Коннор вернулся на скамью подсудимых. Осталось дождаться заключительной речи судьи. Судья Комин пристально разглядывал бывшего попутчика. «Ну и простофиля же ты, О’Коннор, — думал он. Если всё, что ты тут наговорил, — правда, тогда ты самый невезучий картёжник в мире. А если — ложь, тогда свет не видывал таких бездарных шулеров. Дважды ты умудрился проиграть в поездах первым встреченным, хотя играл собственными картами».

Но мысли мыслями, а в заключительной речи никаких «если» быть не должно. Поэтому, выступая перед присяжными, судья Комин подчеркнул, что, во-первых, как утверждает обвиняемый, он нашёл карты в одном из дублинских пабов и понятия не имел ни о каком краплении. Верить ему или нет — решать присяжным, но раз уж адвокат обвинения не сумел убедительно опровергнуть рассказанную О’Коннором историю, то, согласно закону Ирландии, бремя доказывания ложится на плечи присяжных заседателей.

Во-вторых, продолжал судья, обвиняемый утверждает, что сыграть в покер на деньги предложил не он, а мистер Кин, и мистер Кин, в свою очередь, признался, что всё было именно так.

Но главное, возвысил голос судья, О’Коннор обвиняется в том, что мошенническим способом завладел деньгами потерпевшего Лургана Кина. Однако приведенный к присяге мистер Кин поклялся, что обвиняемый ни честным, ни бесчестным способом не получил от него ни шиллинга. И он, и О’Коннор — оба — потеряли деньги, пусть и совершенно разные суммы. Таким образом, обвинение признано бездоказательным. И, во имя чести и справедливости, присяжные обязаны вынести оправдательный приговор. Кроме того, намекнул судья, нисколько не сомневаясь в том, как его слова подействуют на местных обывателей, через пятнадцать минут наступит время ланча.

Только особо тяжкое преступление могло заставить присяжных графства Керри пропустить ланч, так что уже через десять минут двенадцать добропорядочных и честных мужей вернулись и огласили вердикт — невиновен. О’Коннор, с которого сняли все обвинения, покинул скамью подсудимых.

В комнатушке-раздевалке судья Комин разоблачился — снял мантию, повесил на крючок парик и вышел из дома правосудия, чтобы слегка перекусить. Без мантии, жабо и парика никто его не узнал, и он протолкался сквозь толпу зевак, сгрудившуюся перед зданием суда, никем не замеченный.

Но только он собрался перейти дорогу — единственное препятствие, отделявшее его от ресторана при отеле, где, он знал, его ожидал превосходный, выловленный в водах Шеннона лосось, как из внутреннего дворика отеля, сверкающий и величественный, выехал шикарный лимузин. За рулём был О’Коннор.

— Нет, вы это видите? — раздался у него над ухом удивлённый голос. Обернувшись, судья увидел торговца из Трали.

— Вижу, — откликнулся судья.

Шурша шинами, лимузин выкатил на дорогу. Рядом с О’Коннором восседал облачённый в сутану священник.

— А видите, кто с ним? — закричал потрясённый мистер Кин.

Автомобиль медленно проплыл мимо. Святой отец, который так жаждал помочь бедным сироткам из Дингла, одарил стоявших на тротуаре мужчин благосклонной улыбкой и поднял вверх два плотно сжатых пальца. Лимузин исчез за поворотом.

— Это что ж, он нас благословил, что ли?

— Возможно, — пожал плечами судья Комин. — Хотя я в этом сильно сомневаюсь.

— А какого чёрта он напялил он на себя эту одёжу?

— Ну, как-никак, он служитель Святой нашей Матери Церкви, — усмехнулся судья Комин.

— Служитель, как же! — Торговец разразился гневной бранью. — Это же фермер из Вексфорда!