В городе Сочи темные ночи (сборник)

ПОЕЗД

Сдав вещи в камеру хранения Северного вокзала в Париже, мама, крепко держа меня за руку, пошла по платформам искать, откуда отправляется наш поезд, который отвезет нас домой.

Мне пять лет. На щеке свежий лиловый шрам. Несколько дней назад, в Мадриде, доктор снял с него швы. Это было не больно, но противно.

На улице стемнело. Мама на испанском задавала вопросы стоящим у вагонов людям. Ей что-то отвечали по-французски. Французский язык мы не понимали. Поплутав таким образом некоторое время, мама почему-то выбрала самый, на мой взгляд, непривлекательный вагон и зачем-то бодро в него полезла. Я, естественно, за ней.

Как только мы очутились в безлюдном тамбуре, вагон вдруг качнулся и медленно поехал. Застучали колеса. Пока мама соображала, что случилось, поезд набрал ход.

И вот мы едем. Без вещей. Неизвестно куда. А в чемодане на вокзале осталась моя любовь и гордость — моя ненаглядная кукла с длинными волосами в костюме Золушки, когда она была еще замарашкой, а не принцессой, с настоящей метелкой, зажатой в кулачке, — подарок испанских родственников. Мысль о том, что я никогда ее больше не увижу, разрывает мне сердце. И я начинаю отчаянно орать, звать ее, как будто она может вырваться из своего душного, тряпочного плена, из чемодана, куда ее засунули.

В моей жизни были две страшные истерики. Первая — в три года в детском саду, когда воспитательница несправедливо выгнала меня ночью из спальни в раздевалку, сказав, что ночевать я буду там, среди шкафчиков, потому что не умею себя вести. Я рыдала, но я контролировала ситуацию. Я знала, что орать надо громче, заикаться от слез, тогда, может быть, воспитательница сжалится и отведет меня обратно к ребятам. Но сейчас отчаяние мое безысходно. Никто не мог мне помочь вернуть мое сокровище.

Вагон был полупустой. Мама вошла в купе, посидела там какое-то время, собираясь с мыслями. Я орала. Потом мама решила вернуться в тамбур.

В коридор вышли привлеченные моими воплями пассажиры. Молодая женщина протянула мне шоколадку. Я не взяла. Я орала на испанском языке: "Золушка! Золушка! — И добавляла по-русски: — Ы-Ы-Ы-Ы…"

Появился контролер в черной фуражке с длинным козырьком и в очках. Мама к нему. Но он ничего не слышит! Он растерянно показывает на меня и пожимает плечами, давая понять, что в такой обстановке разговаривать бесполезно.

А поезд все едет и едет. Колеса стучат. За окнами темно. И единственная отрада моей жизни всё дальше и дальше от меня. Можно было бы надеяться на папу. Но папа в Москве, и увижу ли я его когда-нибудь — не знаю, потому что поезд едет так быстро и неизвестно куда.

Вокруг все говорят на французском! Мы как на другой планете. Будто бы нас украли инопланетяне. И что же нам делать? Золушка, моя Золушка, помоги же нам как-нибудь!

Поезд остановился на какой-то маленькой станции. Мы вышли из этого проклятого вагона. Поезд уехал. Что дальше? Где мы? Вокруг темнота и безлюдие.

Промчался на сумасшедшей скорости одинокий тепловоз, подняв с асфальта мусор и набросав мне в глаза песчаной пыли.

Мы идем к зданию станции. Находим комнатку, где сидят служащие. Мама опять начинает говорить по-испански, пытаясь объяснить, что с нами случилось. Они вяло смотрят на нее, совершенно не врубаясь в ее лепет. Наконец один из них куда-то выходит и возвращается с высоким, черноволосым, спокойным, мужественной красоты мужчиной. Я запомнила его на всю жизнь! Это был принц, присланный Золушкой. Это был испанец, подавшийся из нищей в те годы Испании на заработки в богатую соседнюю Францию.

Я замолчала. Он выслушал мою маму, позвонил в Париж на вокзал, спросил наши номера в камере хранения. Потом сказал, что наш поезд проезжает эту станцию и стоять он будет на ней три минуты, за это время нам надо успеть взять у машиниста наши чемоданы и сесть в наш вагон.

Из Парижа в Москву ходит один вагон, который перецепляли в разных странах к идущим на восток поездам. Потому этот вагон обычно был последним.

Как за три минуты мы добежали от машиниста до последнего вагона с тяжеленными чемоданами, я помню смутно. Кажется, машинист попался сообразительный — он просто выкинул наши вещи, пока тормозил, как только увидел нас на платформе. Потому мы пробежали, наверное, половину состава…

Может быть, благодаря этому случаю я очень осторожна и стараюсь не совершать опрометчивых поступков. Но одно я усвоила на всю жизнь: пятилетние дети должны сидеть на даче в Подмосковье, на свежем воздухе, а не путешествовать по Европе с бестолковыми матерями.

В девятом классе учительница литературы, милая женщина с больным сердцем, пережившая ленинградскую блокаду, вдруг посреди урока посмотрела на меня и сказала:

— А тебе, Хмелик, жены будут морду бить.

Я обалдела! Вроде бы я ничего не делала, что могло бы вызвать такое мрачное пророчество. Кажется, в ту минуту я требовала, чтобы мальчишки, сидевшие впереди меня, вернули мне мою вещь. И негромко, кажется, требовала. А тут вдруг какие-то жены будут морду бить за что-то…

Я в то время очень веселая была. "Бесшабашная", как выразился один из одноклассников. Хохотать, как я хохотала в пятнадцать лет, мне уже больше никогда не довелось…

И тут эта реплика. Она как-то насторожила, заставила по-другому взглянуть на окружающий мир. И очень внимательно относиться к чужим мужьям. Держать большую дистанцию, общаясь с ними.

Я, может, потому и замуж так рано вышла, родила ребенка, чтобы вот эти самые жены не видели во мне потенциальную угрозу своему семейному счастью…

Сценарий "Маленькой Веры" я писала, когда мне был двадцать один год. Дочка моя только начала ходить, потому писать приходилось по ночам.

Письменный стол был занят детскими вещами, на кухне писать мне не нравилось — все время казалось, что газом пахнет, потому я откидывала в серванте стенку от бара, где хранились очень немногочисленные бутылки, и устраивалась там.

Жизнь в то время складывалась как-то странно. Я училась водить машину по серо-желтой каше московского снега… Все казалось таким безнадежным… Я знала, что пишу для себя. Ну еще, чтобы диплом защитить. Что получается хорошо, но никто не знает, когда по этому сценарию сделают фильм. Казалось, да и сейчас иногда кажется, что живу я какую-то не свою жизнь.

Моя мечта была водить трамваи. Очень мне нравилось в них ездить, да и платили вагоновожатым по тем временам прилично. А вместо этого я пошла во ВГИК. И то только потому, что он расположен недалеко от дома. И родители тоже хотели…

Мне нравится выращивать цветы на свежем воздухе. Но большую часть жизни мне приходится проводить в одиночестве с белым листом бумаги перед глазами. И вот уже "Маленькая Вера" со мной много лет, и другие вещи написаны. И куплен большой двухэтажный дом, в котором я могу жить, но не живу…

И как избавиться от глухого отчаяния, которое порой охватывает меня? И как будто снова, крепко держа за руку, меня сажают в поезд, который несется неизвестно куда.

ПИСЬМО 1

ПРОКУРАТУРА СССР

Копия: Центральная киностудия детских и юношеских фильмов им. М. Горького.

ДИРЕКТОРУ

Рекомендуется в сценах с дешевой сенсацией сексуальной патологии в извращенной форме участвовать лично режиссеру и сценаристу (а лучше снять фильм про себя, если нет ничего святого за душой, и пропагандировать на весь свет, а не совать дебютантку в такие игры).

В целом за открытую пропаганду порнографии и сексоизвращений надо судить как за пособничество и подстрекательство к совершению рецидивных преступлений.

Прокуратура СССР, как стоящая на охране законов, обязана возбудить уголовное дело на авторов по ст. 120 УК РСФСР, т. к. жертвой преступления (открытая пропаганда разврата) является не одиночный зритель, а советское общество.

А.И., полковник запаса

г. Москва

ПИСЬМО 2

Вот мы, замужние женщины, прожили замужем по 40–35 лет, мы из Горького. Посмотрели вашу картину "М. В" и хотим, чтобы вы знали, что это — срамота, хамство, позор вашей картине и позор всей вашей студии. Не только постановщику, а и тому, кто ее пропустил. Нам было стыдно смотреть, мы плюнули и ушли с первой серии. Такой гадости еще в нашей стране не было.

Как мы узнали, что авторы с 61-го года рождения, еще и жизнь-то глубоко не познали, еще не знают, кто в половом акте должен лежать внизу, кто наверху и отчего лучше, а уже показывают маленькую Веру (проститутку) наверху, а он, тунеядец, лежит, а она его…

Да не искажайте и не отравляйте и не развращайте молодежь! Она и так… да и с ней, мы, пожилые, стыдимся за прошлое нашей страны…

Семь подписей

ЧЕРНОЕ МОРЕ

Сначала был город Сочи, куда, закончив работу над "Маленькой Верой", мы приехали выбирать места натурных съемок следующего фильма. Чтобы расположить к себе местное начальство и заработать немного денег, мы договорились, что покажем в центральном кинотеатре Сочи "Маленькую Веру" и проведем несколько встреч со зрителями. Как приманку, чтоб собрать побольше людей в кинозал, мы взяли с собой Людмилу Зайцеву, так как, казалось нам, название фильма никому ничего не говорит, а актрису Зайцеву любят миллионы.

Первый сеанс прошел спокойно. Мы выступили перед началом, сказали какие-то слова о том, как счастливы, что хоть кто-то пришел посмотреть фильм. Потом пошли гулять по набережной.

В городе было тепло, конец апреля, я впервые надела после долгой московской зимы летнюю юбку.

Набережная была заполнена клубами пара. Морской вокзал был в тумане. Пар этот шел со стороны моря.

Подойдя поближе к воде, я почувствовала сильный холод. Как из морозилки холодильника в теплый весенний город врывался этот пар.

Бодрым шагом мы прошли по набережной, почти наталкиваясь на ошарашенных отдыхающих, которых можно было различить лишь на расстоянии полутора метров. Погуляв в этом ледяном облаке, мы вернулись в кинотеатр.

Ко мне подошла десятиклассница. Светловолосая, с длинной косой.

— Вот мои родители мне говорили, что спать с мужчиной надо лишь в том случае, когда хочешь иметь от него ребенка. А у вас в фильме все не так. Вере это нравится?

Сначала я подумала, что она издевается. Но девушка, видно, отличница, смотрела выжидательно и пытливо. Наверное, и на учителей она так смотрела.

Имею ли я право развеять эту иллюзию? Ломать то, что беспокойная мама внушала своему ребенку, желая добра?

Ответ мой был малоудачным.

— Поживем — увидим, — сказала я, глядя в сторону.

На следующий день в сторону смотрел директор кинотеатра. Он сделался мало дружелюбен. Телефон у него в кабинете звонил без конца, но трубку он не снимал.

Напоив нас минеральной водой, директор сказал, что сидит на этом месте много лет, а с сегодняшнего дня он начал наживать себе врагов. Всем нужны билеты. И ему приходится выбирать между сантехником кинотеатра, который просит десять билетов, и третьим секретарем горкома. С сантехником ссориться нельзя, потому что он не станет ничего чинить, а в кинотеатре будет вонять канализацией. Поэтому обижен третий секретарь. И это только один пример.

Окна в кабинете были зашторены.

Директор отодвинул штору.

— Вон там у нас касса для ветеранов. Посмотрите, что делается!

У окошка кассы бились за билеты на фильм "Маленькая Вера" ветераны Великой Отечественной войны с ветеранами Афганистана. Звенели ордена и медали.

— Такого не было со времен "Кавказской пленницы", — застонал директор.

…Из зала пришла записка: "Интересно, а смотрит ли такие фильмы товарищ Горбачев?"

На большой афише у входа в кинотеатр четко написаны имена артистов. Крупный портрет Веры с фиолетово-розовым лицом (видимо, художник кинотеатра был авангардист) и подпись под ним — Негода. Без имени.

"Если во Франции есть актриса Миу Миу и никто не знает ее имени, то почему в Советском Союзе не может быть актрисы, которую зовут просто — Негода?" — подумала я.

Актрису Миу Миу я никогда не видела. Читала в журнале "Советский экран", что есть такая. Но я не могла себе представить в этот апрельский вечер, что через четыре месяца режиссер Бася Пичуя, Негода и я, а также известный французский режиссер и актриса Миу Мну будем лететь в крохотном самолетике, специально за нами присланным в Канаду, чтобы увезти в Америку.

А пока, глядя на толпы людей, которые окружали кинотеатр в Сочи, я не испытывала ничего, кроме веселого изумления: "Во дают!"

ПИСЬМО 3

Пишет Вам студент Саратовского геологоразведочного техникума. Напишу немного о своих впечатлениях о фильме "М.В.". Картина мне понравилась, но не очень. В ней есть доля правды, но есть и ложь. После просмотра фильма я часто задаю себе вопрос: "Неужели вся молодежь в СССР такая, как она показана в этом фильме?" "Ведь не вся", — отвечаю я сам себе. А в целом картина хорошая. Может, я чего-то и не понял, все может быть.

И еще я Вас прошу об одном деле. Мне очень понравилась артистка; снимавшаяся в главной роли, — Наталья Негода, игравшая Веру. Сказать по правде, я хочу познакомиться с ней или быть с ней в дружеских отношениях. Мне хочется откровенно поговорить с ней. А вначале пусть она сама мне ответит на ряд вопросов, если Вы передадите ей мой адрес, а я Вас об этом очень прошу. А вот и вопросы:

1. Наташа, в каком городе ты живешь?

2. Как звать твоих родителей?

3. Есть ли у тебя родные: брат или сестра?

4. Где ты сейчас учишься или работаешь?

5. Какой твой домашний адрес?

6. Чем ты увлекаешься: музыкой, спортом и т. д.?

7. Как ты попала на съемки этого фильма?

8. Как долго снимался фильм? И в каком месте?

9. Хочешь ли ты продолжить путь киноактрисы?

10. К какой категории людей ты себя относишь: панки, металлисты, рокеры и т. д.?

11. Была ли ты в городе Саратове?

12. Есть ли у тебя телефон и какой, если есть?

На эти вопросы, я прошу тебя, ответь, пожалуйста, Наташ, я очень прошу тебя, мне это очень важно.

Кроме того, я прошу Вас сообщить мне точный адрес киностудии им. М. Горького, чтобы прислать полный анализ картины. Я на нее пойду еще раз, а то когда я ходил впервые, то половину пленки повырезали и половина осталась для меня неясной…

Ю.Е.

ПИСЬМО 4

Добрый день, Сережа!

Не удивляйся такому началу и наберись терпения, прочитай мое письмо до конца, уверяю, оно тебя заинтересует.

Пишет тебе неизвестная Людмила, которая очень хотела бы с тобой познакомиться поближе. Как и многие мои подруги, я посмотрела замечательный фильм "М. В.". Я ходила несколько — восемь — раз, чтобы запомнить твой образ, который больше всего мне понравился. Ты какой-то скромный и тихий, умный и самостоятельный, но, как говорят, не обижайся, в тихом омуте скрывается кипучая сила. Когда я видела тебя обнаженного, то не могла отвести глаз от могучего тела и обращала внимание, как у тебя от возбуждения вздуваются плавки впереди, там, где у всех парней, ты знаешь, что находится. При мысли, что они от растяжения лопнут и мы увидим всю могучую красоту того, что под ними скрывалось, у меня замирало сердце.

Напиши мне до востребования: г. Кишинев, Главпочтамт, предъявительнице паспорта серия… номер…

Посылаю на память сочиненные мною эротические стихи.

До свиданья, родной! Поздравляю тебя с праздником Октября! В Москве у меня есть уголок!

Люда

ЭРОТИКА

Посвящаю Сереженьке

Цветаева написала лучше. Но я люблю и чувствую сильнее Цветаевой, Ахматовой и маленькой Веры, вместе взятых, в миллион раз. Я с мужчиной, как в кратере извергающегося вулкана, как в центре небесного огненного тела.

Я — сплошное живое, страстное, жадное, голодное тело.

Ты — тело сильное, красивое, мощное, притягательное, сладкое, откровенно бесстыдное. И это самое бесстыдное я люблю, целую и проглатываю.

ПИСЬМО 5

Директору киностудии им. М. Горького.

Копия министру культуры.

Мы не знаем точный адрес, куда написать, но думаем, что ответственным лицам это попадет в руки.

Посмотрев фильм "М. В.", мы очень возмущены, нет слов, как могли пропустить этот отвратительный, грязный фильм. После него уже долго не захотим идти в кино. Ну все можно простить: и эти сплошные маты, самогонщиков, бражку, которую если кто не узнал, то узнает, но не этот половой акт, который навязываете всему обществу людей. Вы скажете, это жизнь, да, но это сугубо интимные отношения, а показывать всем это по-скотски, равносильно тому, что давайте прямо везде и на улице по-скотски будем совершать половые акты, вот и этому пропагандирует ваш фильм.

Мы — пятидесятилетние, а также и наши дети — сыновья и дочери, мы поговорили с ними и спросили их мнение, и знаете, что молодежь ответила: "Вышли с кино, как будто в грязи искупались", и еще: "У нас в Союзе появилась секс-бомба Негода". И слышим после этого кино: "Пойдем в кино возбудимся". Вот чему учит этот фильм. И еще знаем, что среди артистов такая безнравственность развита, так зачем же еще раз показывать эту проституцию… Просим через прессу принести извинения нам, людям, что доставили нам такую тяжесть и боль. Возмущаются все, и на работе, и в транспорте, и ни от кот не слышали, чтоб сказали хорошее о фильме. Так зачем же такую грязь выпускать, грязи у нас и так хватает. После такого фильма и жизнь меркнет, а жизнь ведь прекрасна.

19 подписей г. Ростов-на-Дону

МОНРЕАЛЬ, 1988 г

В Монреаль из Москвы лететь 8 часов. Из иллюминатора были видны айсберги, плавающие в темно-синей воде. Самолет набит школьниками, летевшими играть в "Что? Где? Когда?" почему-то в Канаду.

В аэропорту нас встречали нанятые дирекцией кинофестиваля лимузины. Полчаса мы ехали до города, листали каталог фестиваля и мечтали о том, как будем утопать в роскоши.

— В прошлом году здесь была Мордюкова, — рассказывала Негода, — она говорит, что приглашения на приемы разносят пачками и суют под дверь номера, А гостиница пятизвездочная. Там есть мини-бар в номере. К нему нельзя прикасаться, потому что все, что ты оттуда выпьешь, оплачивать надо самому. А выпить оттуда очень хочется: столько бутылочек и названия все какие-то таинственные — Teachers…

Дом, к которому нас подвезли, очень мало был похож на пятизвездочный отель. На нем вообще не было звездочек.

Номер был двухкомнатный. Спальня с занавесками, на которых какой-то ребенок фломастерами учился живописи, и кухня, совмещенная с гостиной. Большой холодильник — пустой! Комплект кастрюль, плита и прочий домашний скарб, от которого я так мечтала отдохнуть.

— По-моему, очень прилично, — неуверенно сказал Вася, присаживаясь на кровать. Кровать омерзительно застонала.

К нам в номер ворвалась Негода.

— Бл..! Я вспомнила! Гостиница, где жила Мордюкова, называлась "Меридиан". Там дают валюту. Суточные на 10 дней проживания!

На троих у нас было 50 долларов.

Мы вышли на улицу, огляделись и решили повиноваться инстинкту И, как лошадь, которая чудом ориентируется в пургу, мы через час блужданий наконец увидели несколько многоэтажных зданий, между которыми тянулась галерея с матовыми стеклами.

Это был "Меридиан".

Робко через вертящиеся двери мы вошли внутрь. И тут впервые почувствовали, что мы действительно за границей, но праздник почему-то проходит мимо. Журчали фонтаны, на трех этажах магазины, бары, искусственные деревья в кадках, лифты со звоночками, в туалетах зачем-то транслируют Шопена и Вивальди.

И запах! Запах…

В общем, пахло роскошью.

И что делать дальше? Ни французского, ни английского мы тогда не знали. Я говорила по-испански, но меня никто не понимал.

Опять же инстинкт нас вывел в Бюро фестиваля. Там нас угостили яблоком, но никто не понял, что же мы хотим.

Мы вернулись обратно, на нашу кухню. После "Меридиана" она казалась какой-то засаленной. Нервно закурили, обсуждая, почему же нас всегда обижают.

Наконец объявилась затерявшаяся в аэропорту единственная из советской делегации говорившая по-английски Рая. Она была счастлива. Она уже получила деньги. Номер ее устраивал. Еду можно покупать в магазине и готовить самой, что намного дешевле, чем питаться в ресторане. Дирекция кинофестиваля специально так сделала, наслушавшись историй о том, как экономные советские граждане варят кипятильником в умывальниках суп из пакетиков. А тут — все удобства! Отель-пансион?

Я представила себя чистящей картошку в Монреале…

— Если нас завтра не переселят, мы улетим в Москву, — тихо сказала я.

— Правильно!!! — горячо поддержала меня Негода. — Почему Мордюкова жила в "Меридиане", а мы здесь! Сюда ни одна скотина приглашения на приемы не принесет!

Рая как-то странно на нас посмотрела и позвонила в отель "Меридиан" Андрею Смирнову, который приехал на Монреальский кинофестиваль членом жюри. Пересказав ему наши заявления и интонациями дав понять, как она лично ко всему этому относится, Рая положила трубку и заявила:

— А вот один очень знаменитый кинематографист (она назвала фамилию) живет в Москве в доме с тараканами.

— А у нас в Москве мыши есть! — сказали мы с Негодой.

— Ну вот! Десять дней можно было бы потерпеть!

— Мы сюда не терпеть приехали, а за призом, — ответила я.

Рая хотела что-то еще сказать, но слова застряли у нее в горле. Она с сочувствием взглянула на Васю — приходится же терпеть ему такую дуру. Но Вася тоже ехал в Монреаль за призом, а не посуду мыть.

Вечером мы вышли погулять.

Я слышала про Монреаль только то, что в нем очень красивые парки. Никаких парков нам не попалось. Дома, дома, коробки, коробки, река… С одного из небоскребов одинокий лазер чертил в ночном небе тонкие причудливые узоры.

Человек слез с велосипеда, достал баллон с краской и написал на стене: "Свободу народу Палестины!" Негода оборвала с клумбы цветы-бархатцы и бросила в него. Он засмеялся ей.

Очень скучный город Монреаль.

Его жители так рано ложатся спать…

На следующий день Смирнов повел нас к директору кинофестиваля знакомиться.

— Я знал, что вы молоды, но не думал, что так молоды, — он посмотрел на Негоду.

Та потупила глаза.

— Что вы будете пить? — светски спросил директор кинофестиваля. Это был немолодой человек в строгом сером костюме, гладко выбритый, с хитроватыми глазами.

— "Амаретто", — сказала Негода.

До Монреаля она побывала в Польше и Бразилии. Там ее научили пить "Амаретто", потому что в отличие от водки это изысканно. Я тоже поначалу пила этот напиток. Жуткая гадость!

Директор кинофестиваля извинился, что в "Меридиане" нет свободных мест, поэтому нас поселят неподалеку, в Холидей Ин.

Мы молчали.

— Нет ли у вас еще каких-нибудь просьб?

— Есть, — сказала я. — Нам бы хотелось получить приз.

— Это шутка, — объяснил Смирнов.

Но директор почему-то отнесся к этому серьезно. Он ответил, что от него это не зависит. Приз — это к жюри фестиваля.

Перед показом нашего фильма мы должны были подняться на сцену в зале, где проходил просмотр, чтобы поприветствовать публику. Зал был полный. Это радовало. На сцене стояла массивная трибуна, будто привезенная из Москвы, из Дворца съездов. Вася взгромоздился на эту трибуну.

— Теперь я чувствую себя, как дома, — сказал он.

Шутка прошла.

Председателем жюри была стареющая американская звезда, нам не знакомая, и фамилии ее я, к сожалению, не запомнила.

После просмотра три члена жюри захотели с нами встретиться. Один из них — канадский писатель — все норовил схватить Негоду за коленку. Потом пожаловался, что в конце фильма за его спиной ворчал кинозритель:

— Везде одно и то же. Что в Канаде, что в России…

Когда мы сидели в баре, нас окружили журналисты. Принялись задавать вопросы. Рая бодро переводила.

Журналисты заказывали себе напитки, выясняли попутно, чего это нам вдруг приспичило снимать такой фильм, и кем это мы с Васей друг другу приходимся — мужем и женой или братом и сестрой, и какие режиссеры на Васю оказали влияние.

Закончив допрос, журналисты поставили свои стаканы на стол и растворились. Задержался только один американец.

Этот американский журналист раньше был священником. Но, к великому горю его родителей, влюбился в немку, помешанную на кино. Из-за нее он бросил свой приход и отправился в Берлин издавать вместе с женой киножурнал. Поглаживая свою седую бороду, американец неторопливо беседовал с нами об искусстве. А когда мы встали, чтобы уходить, к столику подошел официант и, указывая на многочисленные пустые стаканы, поинтересовался, кто за это будет платить. Мы вопроса не поняли, а пастор упал в обморок.

Жить в роскошном отеле приятно, но скучно. Вечерами в лифтах постоянно встречаются бабушки с очень большим слоем макияжа на лице и в длинных черных декольтированных платьях и дедушки в смокингах.

Еще на улицах Монреаля мы очень часто видели стайки других дедушек и бабушек. Дедушки были одеты в клетчатые шорты и тирольские шапочки, а бабушки — этакие пастушки в фартучках на пышных платьях до колен со множеством нижних юбок.

За всю неделю, что мы провели в Монреале, мы не посмотрели ни одного фестивального фильма. А зачем? Все равно лучше нашего никто ничего не снял и не снимет никогда в жизни. Зато можно было ходить по магазинам и тратить деньги, что нам выдали на питание.

В роскошном меховом салоне Негода перемерила десять шуб. Я искала вожделенную куклу Барби.

Приглашения на приемы мы получали регулярно. Их устраивали представители стран, фильмы которых показывали в тот день. Представители Советского Союза никакого приема не провели.

В один прекрасный вечер мы оказались на банкете после премьеры северокорейского фильма. Народу набилось множество. Столы ломились. Их стремительно разоряли. Посреди толпы стояла растерянная женщина — корейский дипломат и оглядывалась. Увидев меня, мчавшуюся мимо с полной тарелкой в руках, она обратилась с вопросом:

— Какое впечатление произвел на вас корейский фильм?

Я чуть не уронила тарелку. Какой фильм? Мы поесть пришли!

Хорошо, что за мной шла Рая, которая честно ходила на просмотры. Она прикрыла меня и любезно заговорила с кореянкой по-английски о том, какой красивый фильм, про любовь…

Когда столы опустели и часть халявщиков разошлась, мы познакомились с монреальскими украинскими националистами. Это были крупные мужчины с бородами.

Началось братание, во время которого один из украинцев влюбился в Негоду и решил немедленно ей в этом признаться, стоя на коленях. Пока он преклонял колени, его непослушные локти задели столик с грязной посудой. Столик повалился. Девушки-кореянки в национальных атласных платьях остолбенели от украинской страсти.

Невзирая на разбитые тарелки пылкий влюбленный с нежными словами тянул к Негодиным ногам свои ладони. Его товарищи пытались его поднять, оскальзываясь на объедках.

Стоило так далеко ехать, чтобы все это увидеть. Захотелось домой.

Через несколько дней к нам подошел возбужденный Смирнов.

— Ребята, — сказал он, — по всей видимости, приз у вас будет! Негоде хотят дать — за лучшую женскую роль, а фильму — главный приз!

У нас вытянулись лица.

До Смирнова к нам подошел директор кинофестиваля из американского города Толлорайт и пригласил нас в Америку. В Америку надо было лететь, не дожидаясь конца Монреальского фестиваля, потому что там фестиваль длился всего три дня.

Но если нам дают главный приз, значит, надо оставаться в этом скучном городе еще на несколько дней, ждать торжественного закрытия, для того чтобы выйти на сцену за этим самым призом, а Америка уплывает прямо из-под носа, и когда мы туда попадем — неизвестно" а тут вот она, рядом, и нас в ней ждут! Да гори огнем этот Монреальский приз! Не нужен он нам!

Смирнов недоуменно посмотрел на нас.

— Вас приглашает на прием канадская миллионерша. Она занимается прокатом советских фильмов в Монреале. — сообщила нам Рая. — Прием состоится на вилле.

Сколько интересных слов!

Мы поднялись на последний этаж отеля "Меридиан". Там проходил кинорынок, нашли комнату, которую занимал "Совэкспортфильм" и встретили там нашу миллионершу. Звали ее Клер. Ее предки были испанского происхождения, потому она немного говорила по-испански.

— Бл..! — удивилась Негода. — Глянь, миллионерша, а колготы драные!

Муж Клер родился в Иркутске. Ему было больше шестидесяти лет, он что-то покупал-продавал, не то нефть, не то лес. Из Иркутска он уехал еще ребенком и русский забыл. Чтобы Клер не скучала дома, он купил ей пару кинотеатров, и она, чтобы сделать мужу приятное, занялась прокатом советских фильмов.

Нарядившись, вечером мы поехали на виллу к Клер.

Это был двухэтажный дом, в котором кроме комнат были кинозал с широким экраном и бассейн метров 25 длиной, под крышей. Вокруг небольшой парк.

Привез нас в эту роскошь шофер из консульства. Очень веселый дядька всю дорогу рассказывал, как он с коллегами отправляет домой контейнеры с запчастям и для автомобилей. Запчасти они собирают по Монреальским помойкам, ведь канадцы совсем дикие люди — почти новые вещи выбрасывают.

Мы приехали первыми. Побродили по комнатам. Пожилой усталый мужчина в белой куртке с эполетами предложил нам бокалы с шампанским. Наконец звонок в дверь. Кто там? На пороге режиссер Ролан Быков, непонятно откуда взявшийся, и вид у него такой, будто он сам не понимает, как он здесь оказался. Следующими гостями были друзья дома из Австралии.

Муж — австралиец, жена — русская по происхождению (в СССР была раза два) и сын лет двадцати — хочет заниматься прокатом фильмов. Он оказался нумизматом, рассказал о своей коллекции. На Негоду это произвело большое впечатление, и она достала из сумки свои кровные 10 рублей (в то время ее зарплата в театре была около 100 руб.).

— Смотри, я тебе даю 10 рублей, — знаками объясняла Негода австралийцу Русская мама в этот момент беседовала с хозяйкой дома. — А ты мне — 10 долларов. Это называется ченч…

Юноша радостно схватил деньги и побежал показывать матери.

— О нет, — сказала мать на ломаном русском, — он не должен их брать. Это очень большая сумма.

— Что вы, что вы, — любезно улыбнулась Негода, — сейчас это не так уж много.

Сын радостно засунул деньги в бумажник, потом убрал бумажник обратно в карман и принялся смотреть в сторону.

Негода — на него.

— Очень жаль, что я не посмотрел фильм с вашим участием, — наконец произнес австралиец. — Я обязательно посмотрю.

— Бл..! — пробормотала Негода. — Похоже, он не собирается мне ничего давать.

— Да, — согласилась русская мама. — Он — студент, и 10 долларов для него имеют значение.

В Москве я слышала мнение, что австралийцы тупые. Но это не так.

Постепенно собрались гости. Из Торонто приехал советский консул с женой, которая сразу же принялась нам жаловаться, что у нее в Москве мальчик 12 лет, живет с бабушкой и не слушается…

Вот чего я не люблю в жизни, так это фуршеты. Когда, расталкивая публику, надо самому хватать пищу со стола, накладывать в тарелку, а потом с этой тарелкой в одной руке и бокалом в другой искать, где бы примоститься.

Наконец находишь кресло у стены, кладешь тарелку на колени, бокал на подлокотник. Через минуту бокал летит на пол, потому что я его случайно задела. При этом совершенно не чувствуешь вкус пищи, так как очень нервно все проходит. А жаль. Разложенная на большом столе еда очень аппетитно выглядит.

В конце вечера, когда усталые пьяненькие гости сели беседовать вдоль стенки, из кухни вышел обслуживавший нас мужчина с эполетами, отрезал себе несколько кусков пирога, торта, мороженого и унес в тарелке обратно в кухню. Все это на глазах хозяев дома. Такой либерализм меня потряс!

На следующий день мы поехали в аэропорт, где приземляются и откуда улетают частные самолеты. Аэропорт этот выглядел так: огромное взлетное поле, по периметру уставленное деревянными сарайчиками. В один из этих сарайчиков мы и зашли. Внутри оказался зал ожидания с баром.

Мы посидели, потом полежали на кожаных диванчиках. За нами никто не приходил.

Когда мы начали засыпать от скуки, появился энергичный молодой человек в синей форме гражданского летчика, прошел сарайчик насквозь и вернулся в сопровождении говорящих по-французски мужчины и женщины. В нашу сторону летчик не смотрел, и Вася решил привлечь его внимание.

— Рашен, рашен, — он стукнул себя в грудь, — ту Америка…

Летчик удивился и пошел звонить по телефону.

После телефонного разговора мы тоже получили право на внимание летчика. Он вывел французов и нас на крылечко, а сам ушел заводить самолет.

Французы смотрели на нас. Мы на них.

— Вася Пичул, — протянул им руку Вася. — Негода, — он указал на Негоду.

— Миу Миу — протянула свою хрупкую ладошку светловолосая женщина.

Они тоже летели на фестиваль в Толлорайт.

Самолет оказался размером с микроавтобус. Управляли им два летчика. Один из них подал нам упакованные в целлофан подносы. Там лежал завтрак. Потом нам указали на небольшой холодильник, набитый пивом.

Под крыльями самолета клубились облака, Канада осталась внизу и в прошлом, а мы радостно набросились на пиво, не ведая, что лететь нам пять часов, а туалета в самолете нет…

Самолет этот принадлежал миллионеру-скотоводу, который был одним из спонсоров Толлорайтского фестиваля.

Мы познакомились с ним, когда прилетели. По-моему, кино он не очень любил. В основном он говорил, какая замечательная рыба водится в реках вокруг Толлорайта.

ПИСЬМО 6

…Я посмотрел фильм три раза, и мне он очень понравился. Да, как все пишут про фильм, "правда, правда и еще раз правда". Но "все" скорее всего повторяют чью-то фразу, навряд ли они когда-нибудь были в этой среде или видели ее близко. Трепачи! Мне семнадцать лет, и я живу в этой среде — в нашем идеальном советском образе жизни. Короче, я сын рабочих. И эта среда вокруг меня…

Залы заполнены до отказа: рабочему народу понравился фильм, но почему-то говорят про эротическую сцену, что, о, как здорово! пьют и пьют? И все. Сначала "М. В." смотрится легко и интересно (это мои впечатления), но после удара ножа все как будто меняется, и кажется, что ты смотреть совсем другой фильм. Очень интересный нюанс. Все внутри обрывается и заставляет думать о картине. Конечно, страшно, очень страшно смотреть на нашу жизнь со стороны. Я понимаю Сергея, почему он жмурится, его эмоцию на лице, а сжимается-то у него сердце, — Сергей поистине луч света в темном царстве. Его жалко, хотя мать, отец, Вера, Виктор не вызывают никакой жалости, а только улыбку. Саркастическую улыбку. Чистякова тоже такая, как и Вера, заблудшая овца, которая не хочет идти со стадом на мясо, но, и оторвавшись от него, погибает. Вера, значит, не хочет быть, как родители, а сама — чем она лучше их? Ничем. Такая же человеческая пустота, как и ее мать с отцом, хотя себя считает опорой мира сего…

"М. В." лучшее из всего потока современных фильмов. Вершина в нашем кинематографе. Такого фильма еще не было! Вы читали, наверное, в журнале "Советский экран" в 21 номере "М. В." поносят. Не обращайте внимания, зае. ли эти старухи уже, делать им нечего, вот и пишут, простите. Надо было поставить еще один ограничитель: смотреть фильм от 40 лет не разрешается. Сволочь! Умыться ей захотелось, а жить ей так не ужасно и не пошло? Сталинисты они такие, им любая правда не идет. Не обращайте внимания, вам, наверное, много пишут таких писем? Рвите их без слов, если выслушивать каждую старуху, то не знаю, что будет.

Я сам не пью и не курю, хотя живу в этой среде, от этого, конечно, приходится трудновато: у меня нет друзей и т. д. Но ничего. Думаю поступать во ВГИК на кинорежиссера. Вам двадцать семь? Да, поздно, пока придешь в игровое кино, лучшие годы пройдут, плохо…

Великолепно сыграла Наталья Негода. Такие эмоции неповторимые Не могли бы вы мне прислать ее домашний адрес, надо очень ей написать, поделиться впечатлениями, да и вообще рассказать о фильме…

АЛ.

Татарская ССР, г. Лениногорск

ПИСЬМО 7

Вы, без сомнения, евреи, причем сами прошедшие этот разврат, который показали в картине "М. В.". Похабшина такая, и артистку-то на эту роль нашли, эту Негоду, ей фамилия соответствует. Ни одна русская уважающая себя актриса на эту роль не пошла бы. Как могли пропустить на экран такую картину? Просто не уважающие русскую публику. Для заграницы эта картина "хороша", там только и живут сексом и сплошной порнографией. Как стыдно за вас. Чему вы можете научить молодежь? Вас надо выслать в Израиль немедленно, расплодились евреи, как клопы, спасения от вас нет.

Без подписи г. Москва

ПИСЬМО 8

…Зовут меня Света, мне 22 года Живу я в небольшом городе Котово. Работаю на заводе контролером. Я не замужем, и любимого человека у меня нет. Живу я в своей однокомнатной квартире. Ну вот и вся моя небольшая биография.

А написать я тебе решила после просмотра фильма "М. В.". Этот фильм потряс меня. В нем все правда, от начала до конца. А больше всего мне понравилась в нем ты, как ты играла эту роль. Ты просто жила этой Верой…

Вначале этот фильм я видела в Волгограде, потом через месяц он шел у нас. И, представляешь, я ходила еще два раза. А последний раз, выходя из зала, мне снова захотелось пойти на следующий сеанс, но билетов не было.

Мне нелегко было собраться и написать тебе, ведь ты актриса, а я по сравнению с тобой никто. И все же я обращаюсь к тебе как к простому человеку, у которого есть тоже свои радости и горести.

Я много бегала по библиотекам, искала статьи и фотографии из журнала "Советский экран". И то, что во второй серии вы снимались бесплатно. Теперь я поняла, что такое настоящее искусство.

Наташ, а ведь я тебя совсем не знаю, а мне хотелось именно с тобой поделиться своей жизнью.

Может, тебе много пишут зрители, и мое письмо где-то затеряется или ты на него не обратишь внимания. Возможно. И все же я решилась. После фильма "М. В." со мной произошло что-то странное. Я замкнулась в себе, часто плакала, никого не хотела видеть. Посмотрела я на эту Веру и даже позавидовала ей. Она пила, курила, шлялась и все же нашла свое счастье, любовь.

А я? Кому нужна я? Не курю, не пью, даже на танцы не хожу. Единственное что, в кино люблю ходить, и то — одна. Все спрашивают: "Вышла замуж?" Отвечаю: "Нет, никто не берет". И все удивляются. А я просто не хочу любить, как все обыкновенные люди, хочу счастья и чтобы меня любили. Разве я много хочу?

А вечные дни в этих четырех углах. С работы — домой, из дома — на работу. Мне выть иногда хочется от одиночества, как все надоело.

После фильма я даже курить начала, думаю, хоть разнообразие будет.

Но однажды смотрела в библиотеке номер "Советского экрана", где ты на обложке, как на карте разделена. На одной половине вся раскрашенная, как в кино, а на другой естественная, как в жизни. Я смотрела тебе в глаза, и мне стыдно стало, что я курю. С фотографии на меня смотрели глаза совсем другой Веры. Я не стала больше курить.

Знаешь, Наташ, я с детства мечтала стать актрисой. Закончила восьмой класс, говорила родителям, что буду актрисой, они, конечно, отговаривали меня. Говорили, что развратная профессия. Одним словом, никуда они меня не отпустили. И пошла я учиться в текстильное училище. Когда я заканчивала училище, у меня умерла мама. И мне пришлось поближе переехать к дому. Так я устроилась на завод. Подруги мои все разъехались, и я осталась одна..

Ты первая, кому я все отрыла о себе. Извини, что в письме много ошибок, по русскому была тройка.

ПИСЬМО 9

Пишу вам от имени сразу трех человек. Сегодня мы посмотрели картину "М. В.". Правда, нам всем за пятьдесят перешло и есть у нас дети взрослые и даже внуки дошкольники. Выйдя из кино, моему мужу понравилась картина тем, что в картине показывают сплошную выпивку, а я с приятельницей для вас не найду никаких слов, и если бы вы оба были моими детьми, я бы вас удушила или отравила, настолько безобразную, пустую и безнравственную дрянь вы поставили. И еще какие-то дураки выпустили на экран этот позор. Вы мечтали на этом фильме побольше заработать, найти побольше зрителей пошляков, но, выходя из фильма, многие ругаются и плюются, и писать вам никто не захочет. С алкоголизмом сейчас борются, а у вас в фильме одна пьянка, драка, а драки и без того сейчас хватает. В Карабахе дерутся, в Крыму дерутся, в Литве, в Латвии, Эстонии, да и вообще по всему СССР одни драки, наркомания и проституция. Нам кажется, надо со всем этим бороться и показывать только одни хорошие стороны, а если кто-то оступился, то показать, как человека наказывают всесторонне или что с ним происходит трагическое, чтобы зритель смотрел и задумывался о своих последствиях.

Если вы оба молодые, то вы оба очень пустые и развратные люди, а если старые, то два выживших из ума дурака. Надо было думать, что картину могут посмотреть и серьезные люди, а не одни алкоголики и проститутки.

Я лично много лет с мужем в кино не ходила, и почему бы вы думали? Да потому, что посмотрели фильм "Мужчина и женщина" и настолько нам неприятен был конец фильма. И вот сегодня посмотрели и ваш фильм, но он оказался еще "лучше", и вот решили, что тратить деньги не за что.

В общем, я вас представляю с заросшими мордами, с глазами — один глаз в рюмку, а другой — под юбку — и с длинными лохматыми волосами и очень гордыми, что вы на такое способны. А в общем, надеемся когда-нибудь увидеть вас на экране телевизора.

До свидания.

Без подписи

ПИСЬМО 10

Это письмо пишет Вам советская женщина Куксова Анастасия Никитична, с 1923 г. р.

С большим трудом отыскала Ваши имена.

Вам предстоит написать еще одно художественное произведение, материал которого ношу в себе. Мне 65 лет, скоро умирать, умрет со мною моя давнишняя мечта — написать хорошее худ. произведение, повествующее о советской женщине с периода коллективизации, мирного строительства, военные годы, послевоенные и последнее наше время. "Маленькая Надя", или еще как мы его назовем, большая противоположность "Маленькой Вере", причем поучительна для всех возрастов, интересна, и Ваши имена приобретут еще большую известность, только Вам предстоит немного потрудиться.

г. Москва

ПИСЬМО 11

Вот уже две с лишним недели я сижу на боевом дежурстве по ночам. Затем, поутру позавтракав, отправляюсь дрыхнуть до обеда. В спокойные, обычные дни такой образ жизни мне нравится: ночью я располагаю каким-то разверстым временем, душа непроизвольно успокаивается, бодрствуя среди всеобщего сна, в ней обнаруживается теперь ее затаенные широта и протяженность.

Второй день идут учения. Дежурства стали более напряженными, особенно днем. Ну а теперь поговорим о любви (чуть ли не потираю ручки от представившегося удовольствия высказаться!). Ты недоуменно вопрошаешь, что, мол, хочу я всю дивизию любить? И утверждаешь, что это противоестественно, а любить надо нескольких ближайших людей.

Да я не только дивизию хотел бы любить, но и весь Краснознам. Белорусский Военный округ, и не только его, но и весь личный состав Воор. Сил СССР, и не только его, но и по гражданским ведомствам тоже пройтись своей любовью. И чтобы любовь нарушила государственные границы и пошла еще дальше.

Не прикидывайся непонимающей, но подумай сама: какой еще смысл, абсолютный, настоящий, можно обрести в нашей сложной жизни, чтоб он не был преходящ, суетен, безнравственен… Детей растить? А для чего их растить? Чтоб тоже мучались в грязностях среды, чтоб подобно нам грешили беспробудно? Я повторяю избитые истины, но чтоб прочувствовать их — человек проживает неповторимую жизнь и испытывает неизбитые, всегда "свежие" страдания, пронзительную тоску о Свете!

Ну а в том, чтоб любить близких по духу, родных людей, никакой нашей заслуги нет. Можно быть подонком — и любить близких по духу.

Не принимай понятие "любовь" за некое — умиленное, размягченное полунаркозное состояние. Нет, это прежде всего мужественная готовность искренне прощать. Для того же, чтоб действительно искренне прощать, нужно ясно увидеть самого себя во всем многообразии собственных падений: черствости, себялюбии, тщеславии, гордости и т. д.

Мне кажется, что ты уже должна была подойти (или подойдешь в скором) к тому рубежу, за которым будет недостаточно писать талантливо, тонко, изящно… Но за которым в руку и сердце должна прийти настоящая сила, — духовная проповедническая мощь, за которым писательство — уже не зуд в руке… Наше современное искусство находится в чудовищном состоянии: оно почти никому не нужно. Можно винить в этом чернь, которой только и надо, что стрельбы да эротики. По больше здесь вины самих авторов, которые привыкли выражать себя, свой субъективный талант, свой взгляд… Но разве этим "своим" соберешь, объединишь людей? Разве что кучку паразитирующих эстетов. (Что есть большинство из наших творческих кругов как не паразиты, покупающие за свои условные деньги натуральный безусловный хлеб.)

В силу именно этой своей субъективности искусство, вместо того чтобы служить человеколюбию, соединять людей как раз той своей горней проповедью, выполняет, напротив, поистине дьявольскую функцию: оно либо попросту развращает (развлекательные фильмы, книги…), либо оскудоумливает (социальный герой…), либо излишней своей усложненностью разобщает людей тем, что вызывает бесчисленное множество восприятий, дискуссий (как, например, фильмы Тарковского). Есть, конечно, и произведения не развращающие, не оскудоумливающие, но их быстро забывают из-за слишком слабого невнятного нравственного акцента. Значит, нужна большая, сильно выраженная мысль, дочерняя истине. У каждого из нас свой путь, но если идем мы верно, честно, то прийти должны к ней единой…

Ты хочешь бросить гранату, когда тебя пихают в метро? Я тебе помогу. На днях поговорю с начальством, скажу, что есть у меня знакомая молодая привлекательная дама с чрезвычайно развитыми милитаристскими наклонностями. Добавлю, что она мечтает научиться метать гранаты, стрелять, управлять боевыми машинами. Они обрадуются и быстренько оформят тебе по-весточку, которую ты получишь через свой райвоенкомат… Нет, ты не волнуйся, это я так пошутил.

Я очень боюсь по возвращении домой стать паразитом. Все-таки искусство это не профессия, это занятие, служение, призвание… Даже Рублев, даже летописцы наши, зодчие, — все они не были профессионалами. Рублев был прежде всего монах, ведший очень трудную аскетичную, истинно духовную жизнь. Свое искусство они приравнивали молитве единорусскому, всесветному Христу. И потому не случайно, что такое искусство прошлого века. Оно ведь содержало цельную, ясно выраженную духовную идею, объединявшую всю начальную и средневековую Русь.

Мне придется еще поискать свой образ жизни, даже в чисто социальном плане. Еще недавно гражданская жизнь после дембеля казалась мне уже сама по себе неким абсолютным счастьем, пределом желаемого. Теперь, когда она надвинулась, как берег к подплывающему катеру, я различаю в ней смутные фигурки грядущих нелегких вопросов.

Однако ж и служить мне еще три месяца. О, это немало! Будни заполняются работой, дежурствами, чтением, шахматами, сном…

Ну вот и все. Скоро 7.00. Буду всех будить.

Все мое письмо свожу к двум мыслям:

1. Людей надо любить — не за то, что они хорошие и близкие.

2. Искусство должно содержать объединяющую идею человеколюбия, правды, нравственности.

Для того чтобы глубже разобраться в этих понятиях — обратись к своей национальной культуре.

Я ни в коем случае не морализировал, не поучал тебя, просто, как и тебе, мне необходимо привести в порядок некоторые свои мысли и чувства.

Б к;

пос. Степнячка в. ч. №…

ТОЛЛОРАЙТ. ШТАТ КОЛОРАДО

Самолет сперва сделал посадку в Денвере. Это город среди степи. Вдруг среди выгоревших трав появились взлетно-посадочные полосы аэропорта. Аэропорт огромный, пустынный, безжизненный. У каждой авиакомпании свое здание размером с Шереметьево-2.

В полумраке одного такого здания летчики отвели нас в комнату, где сидели пограничники. Так, по-видимому, их надо называть. Их было двое в зеленых рубашках с большими золотыми звездами на карманах. Шлепнув печать нам на паспорта, один из них, тот, что постарше, широко улыбнулся и сказал (моих знаний английского хватило, чтобы понять):

— Добро пожаловать в Америку!

Мы поулыбались друг другу. Вышли.

Негода вдруг закрыла лицо руками и побежала в туалет. Там ее долго рвало. Видимо, организм почувствовал, что ей предстоит долгая и трудная связь с этой страной.

Из-за Негоды вылет задерживался. В наш самолет добавились еще пассажиры. Пожилой негр и сопровождающий его человек, который нес футляр с музыкальным инструментом.

Наконец полетели дальше. До Толлорайга лету было где-то полчаса. Но эти полчаса оказались самыми трудными.

Мы летели над горами. Горы были высокие, брюхо самолета почти касалось их. Между горами самолет почему-то падал вниз. К тому же поднялся ветер, и началась тряска.

Всем стало тревожно.

Французский режиссер закутался в плед. Миу Миу зачем-то раз пять смазала руки кремом. Но особенно недоволен был пожилой негр. Он судорожно вцепился в подлокотники кресла и беспокойно оглядывался.

Я сидела на диванчике, спиной к иллюминатору и то принималась фантазировать на тему, а что будет, если оба летчика вдруг разом потеряют сознание, то выворачивала шею, пытаясь насладиться раскинувшимся под крылом самолета пейзажем.

Наконец мы увидели на горном плато сарайчик с антеннами.

— Толлорайт! — радостно сообщили нам летчики.

— Где?!

Они показывали вниз.

Внизу расположена была деревенька — четыре длинных ряда домов, очень напоминающие Подмосковные.

Это был город Толлорайт.

Как мы потом узнали, город этот был основан постаревшими хиппи, которые уже перестали хипповать и считали себя интеллигенцией. Устав от шума больших городов, они построили здесь, на природе, среди гор, деревянные дома — экологически чистое жилье. И работали в них на своих компьютерах. А чтобы не скучно было, эти бывшие хиппи устраивают себе всякие фестивали: музыкальные, театральные и кино. Или семинары, по экономике например.

Как выяснилось, в Америке почти каждый город имеет свой кинофестиваль. Без призов. Просто, чтобы время провести культурно. И приглашаются со всего света люди, а киноманы смотрят их фильмы.

Кинотеатры были расположены в сараях. Зрители сидели на деревянных лавках. Нас предупредили, что по ночам холодно и наряжаться тут не принято. Поэтому на премьеру фильма "Маленькая Вера" в этом славном городе мы вышли представляться публике в теплых спортивных костюмах.

Нас познакомили с негром, что летел с нами в самолете. На земле он чувствовал себя намного увереннее и расслабленно улыбался, показывая белоснежные зубы. Это оказался знаменитый на весь мир саксофонист. Я не увлекаюсь джазом, потому фамилию его сразу же забыла. Саксофонист поинтересовался, знают ли его в России.

— Ну конечно же! — заверили мы его. — Только вас и знают! Вы же самый знаменитый!

Он очень обрадовался.

Этот кинофестиваль мне понравился. Собралось здесь много известных людей, многие так же, как и мы, приехали сюда из Монреаля, но на обычных рейсовых самолетах с пересадками. Приехали для того, чтобы, валяясь под солнышком на лужайке, рассуждать о связях кино и театра.

Или подняться высоко в горы на пикник, посвященный советскому и китайскому кино.

Бывают приятные воспоминания, которые яркой картинкой встают перед глазами так часто, что в конце концов они становятся как бы засаленными, словно страницы зачитанной книги из школьной библиотеки. Но все равно они остаются милыми сердцу приятными воспоминаниями, и сознание возвращается к ним вновь и вновь.

Но, увы, с течением времени засаленность увеличивается. К ней прибавляется еще некая истрепанность. И вспоминаешь уже механически, чтобы отвлечься от неприятных мыслей или раздражающих фактов, и относишься к этому, как к лекарству.

И так до тех пор, пока не произойдет еще одно, следующее кратковременное счастливое событие. И тогда набрасываешься на него истосковавшейся по положительным эмоциям душой, и рассматриваешь это событие со всех сторон, и каждый раз отмечаешь новые краски и нюансы, которых, может быть, и не было в действительности. И так постоянно. И это называется жизнь.

Я люблю стихию. Шторм, бурю. Я гуляю, когда сильный ветер и дождь. А если в метель сверкают молнии, у меня повышается настроение.

Одно время я мечтала быть геологом. Бродить по горам и собирать камни. В американских горах я прожила всего неделю. Но этой недели хватило надолго. Купание в океане на пляже в Рио-де-Жанейро и американские горы вот уже пять лет греют меня скучными московскими зимними вечерами.

Пикник на вершине запомнился на всю жизнь. Со всех сторон до горизонта покрытые лесами горы. Переливы зеленого и голубого цвета, которые становились то бледней, то ярче в зависимости от того, скрыло ли облако солнце, до сих пор вызывают у меня невольную улыбку.

Там впервые в жизни я начала жалеть, что поленилась выучить в институте английский язык.

Поселили нас в чьем-то деревянном двухэтажном доме. В спальне на первом этаже обосновалась Погода, на втором мы с Васей.

После ужина Вася ушел спать, а мы остались смотреть телевизор. Сперва мы посмотрели вторую половину фильма о том, как человек превращается в паука, довольно омерзительного, и принимается мучить своих родственников.

Потом начались короткометражки. Какая-то жирная пленка в озере сгрызла целую компанию отдыхающей молодежи. Пленка эта, или большая медуза, уничтожала по одному и на глазах у зрителей превращала людей в скелеты. Следующий фильм о том, как женщина на темной дороге сбила человека в желтом плаще и он, весь окровавленный, мертвый, преследует ее повсюду…

Было так страшно, что мы начали повизгивать.

Потом, чтоб снять напряжение, мы взяли из огромного холодильника купленную кем-то заботливым бутылку джина и потихоньку принялись ее выпивать.

Телевизор мы выключили, сели друг против друга за широкий темного дуба стол и стали думать, чего это мы тут, высоко в горах, делаем, как это нас сюда занесло. Могли ли мы предположить в прошлом году в вонючем, дымном городе Жданове, что окажемся здесь. Будем визжать, глядя фильмы ужасов, и рассматривать опять же кем-то заботливым выложенный на видное место журнал "Плейгерл".

На следующий день, сразу же после заключительного заседания жюри, не дождавшись торжественного закрытия кинофестиваля в Монреале, прилетел Смирнов со своей женой Леной.

— Вам дали Большой Специальный приз жюри, — сообщил он. — Главный приз получила французская картина "Чтица" с Миу Миу. Ей же дали и приз за лучшую женскую роль. А нам югослав подосрал. Не поддержал в последнюю минуту. Чувствовал я — ненадежный человек!

И Миу Миу отправилась обратно в Монреаль за призом.

За нашим же призом на сцену поднялась Рая. Она же и тащила на себе в Москву этот большой кусок металла.

ПИСЬМО 12

Не могу избавиться от возмущения, посмотрев фильм "М. В.", билеты на работе предложили, по названию фильма подумала, что-то о судьбе ребенка. Но кого я увидела на экране? Кобылицу, в 17 лет кандидата в проститутки.

Я согласна, все это есть в жизни сейчас, но не все же видят это… И есть ли родители, родственники у исполнителей главных ролей?.. А тут, всем сразу — триста человек, преподнесли, как говорят, и старому и малому. Такие фильмы надо показывать на дискотеках, чтобы они, посмотрев, разошлись по кабинам…

Сеанс в два часа дня. Было много детей, и при выходе дети лет 10–13 шушукались, а 6–7 лет вслух допекали вопросами родителей: а почему парень у ней сиську сосал, а зачем она на него села. Один мальчик говорит: "Здорово они брагу — ковшом!" Одним словом, кто что-то не знал, узнали с экрана, а потом будут обвинять родителей. Вот ваша огласка и помогает таких воспитывать. "Вы, — говорят, — предки, темнота, а культурные, ученые люди вот что показывают, как все это делается".

В наши годы такую пошлость не распространяли. Где-то, наверное, было это все, а до всего дошли сами. Также и женились, и родили, а теперь в школе рассказали, показали схемы, а они вышли и пошли в лес применять эти "схемы".

А во всем виноваты родители. Слишком много информации о сексе, о половой жизни. А ведь молодежь, им все нужно это узнать, и как можно быстрее. Вот и идут в гинекологию четырнадцатилетние. И чем больше вы будете воспроизводить таких вот фильмов, вот таких Вер будет появляться еще больше. Они даже гордятся: да о нас фильмы снимают.

Три девочки сняли сапоги с одной, а когда привели их в милицию, спросили, что вы применяли, одна говорит: "Я занимаюсь каратэ, а вот скоро пойду в кружок рукопашного боя".

Я заканчиваю писать, извините, и моя просьба, и не только моя, как можно меньше снимайте пошлостей для экрана. Люди устают слушать, а тут еще и смотреть приходится.

Щадите зрителя.

3.

Свердловская область, г. Асбест

ПИСЬМО 13

Пишет Вам бывший воин-интернационалист.

Совсем недавно, лежа в госпитале, я посмотрел фильм вашей студии — "М. В", и у меня появилось желание написать письмо актрисе Наталье Негоде. Меня буквально поразило ее исполнительское мастерство.

Извините, мне тяжело писать, т. к. болит рука. Я Вас очень прошу помочь мне найти адрес этой актрисы, а если не можете мне помочь, то сообщите, где я могу найти ее адрес.

Е.М.

г. Калининград

ПИСЬМО 14

…Вы знаете, я когда смотрела это кино, я не думала, что я в зале, а как будто все события происходили у меня на лестничной площадке, настолько реально и правдоподобно показана наша жизнь.

Мне хочется, чтобы вы прочитали мое письмо до конца. Я просто хочу высказать свое мнение: дело в том, что мы привыкли, что нам насильно показывают на экране, значит, так должно быть, из всего этого идет культ личности. Насмотрелись всего.

В вашем фильме удачно схвачен быт рабочей семьи: обшарпанный холодильник, старая, протертая разделочная доска, маленькая кухня, все это создает в целом особый колорит. Просто все эти мелочи нужно замечать. А дырка на халате героини — просто изумительно, ведь в большинстве случаев так и бывает, ведь не каждому носить атласные халаты. Дальше: язык в кино очень простой и понятный, имею в виду сцену с родителями. Пойдем дальше, очень хорошо показали нашу советскую милицию, а то можно подумать, что у нас в милиции все герои, а на самом деле вообще ни черта не делают, только форму носят.

Потом мне очень понравилась комната Сергея в общежитии, с ее простреленной стенкой, скрипучим гардеробом, с килькой на столе и железной кроватью. Спасибо также артисту А. Соколову, великолепный мужчина, и торс у него внушительный.

Вот только героиня мне не понравилась. Нет, она сыграла хорошо, но без души. Все ее частые целования, метания (в постели), на экране проходили без эмоций — это так отталкивает. По Сергею даже было видно его переживание, это не только мое мнение. Я не знаю, важно это для вас или нет, но для такого красавца Сергея можно было подобрать что-нибудь и получше. Поясняю, можно было бы найти девушку с хорошей фигурой, а тем более бюстом, если исходить из того, что сейчас девки все "плоские", то она прекрасно подходит для этой роли. Потом, очень неприятное впечатление, когда они вдвоем загорают. Видно ее тело дряблое и не молодое, просто это все портит. И немаловажна эротическая сцена фильма. Он себя ведет в ней как подобает мужчине: и голова мокрая, и руки умно все делали, да и вообще у него все было как положено, но вот она… У меня просто создалось впечатление, что она плывет на какой-то байдарке. На лице совершенно никакого не было выражения. Может, это сейчас модно — без эмоций, не знаю?

Вы не обижайтесь на меня. Я всего лишь высказала свое мнение. Фильм очень хороший! Спасибо всем!

Немного о себе: мне 25 лет, домохозяйка, очень эмоциональная и впечатлительна. С детства, как и все, мечтала сниматься в кино. Писала (пробовала) фантастику, детективы, жизненные сценарии. Когда-то мечтала стать режиссером.

Вот и все. С уважением…

М.В.

г. Москва

ДОРОГА В ЛАС-ВЕГАС

— Завтра мы едем на машине в Лас-Вегас, а оттуда самолетом вы полетите в Нью-Йорк, — сказал нам Том, директор фестиваля в Толлорайте.

В отличие от директора Монреальского кинофестиваля Том не носил костюмы с галстуками. Его голову украшала широкополая ковбойская шляпа, она же прикрывала его великолепную блестящую лысину.

Вообше-то у Толлорайтского фестиваля было почему-то три директора. Я не понимаю, зачем так много, но это — факт. Один из них промелькнул несколько раз все время с разными девушками под руку. Другой директор — большой грузный дядька с женой. Время от времени он ложился на пол и делая потягушки с кряхтением. Это он боролся с прострелами. И Том. Его постоянным местом жительства был город Сан-Франциско.

Те, кто ехал в Лас-Вегас, торопливо погрузились в два микроавтобуса. Торопливо — потому что нам надо было успеть на паром, который ходит два раза в сутки. Погрузились, а потом целый час ждали, когда жена Тома распихает по сумкам свои многочисленные шмотки. Негода даже сходила посмотреть, как она это делает.

— Во, бл…! — вернувшись ко мне, делилась впечатлениями Негода. — У нее там гора барахла разбросана по полу, а она стоит посредине всего этого и стонет.

Наконец поехали.

В нашем микроавтобусе за рулем сидел Том, рядом с ним человек в очках, его приятель — директор кинофестиваля в Сап-Франциско, потом Смирнов с Леной и нас трое. Единственный человек, владеющий английским, был Смирнов. А мы все, включая Лену, поклялись, что приедем в Москву и начнем учить английский язык.

Сперва путь наш лежал среди лесистых гор. Затем выехали в степную равнину. Вдоль дороги время от времени попадались одноэтажные дома с детскими качелями и большими автомобилями у входа.

И полное безлюдие.

Никто не качался на качелях, не ковырялся в огороде возле дома, не ездил на больших машинах. За полдня мы никого не встретили. Перекусили быстро-быстро в маленьком, полупустом, каком-то сонном городишке и помчались дальше, потому что боялись опоздать.

Степь опять сменилась горами. Но это были горы почти без растительности. Лишь низкий колючий кустарник торчал пучками из-под камней.

Пейзажи, открывающиеся перед нами, были фантастической красоты. Желтого и красного цвета скалы, самых причудливых форм и очертаний. Говорят, в Туркмении такие же красивые горы. Впрочем, наш путь пролегал примерно в той же широте, только с другой стороны земного шара. В середине дня мы остановились посмотреть на место, которое называется Большая Гусиная Шея. Это две огромные горы, расположенные друг против друга и разделенные извилистой речкой. Своими очертаниями эти горы, если смотреть на них сверху, напоминают две огромные осиные головы. Мы стояли как раз на вершине, река текла внизу, где-то в километре от нас. В воде отражалось ярко-синее небо.

— Это место создано для общения с космосом, — сказал Том.

На мой взгляд, это был просто марсианский пейзаж: такое обилие красного цвета на фоне неба.

— Вот здесь был со мной Тарковский, — задумчиво добавил Том. — Потом он умер.

В другом месте, где среди торчавших из земли, как сомкнутые пальцы, скал текла река, названная в честь убитого индейцами или испанцами миссионера Святого Жана, Том обратил наше внимание на замутненность неба и объяснил, что это из-за лесных пожаров в Калифорнии, находившейся за тысячу километров.

— А вот здесь заплакала Лариса Шепитько, — добавил он. — Она жалела, что не сможет показать эти места своему сыну. Болгарская прорицательница предсказала ей скорую смерть, и Лариса знала, что никогда больше сюда не попадет…

Что-то мне перестали нравиться эти горы.

Видимо, не только мне, потому что Негода как бы невзначай спросила:

— А кто-нибудь из ныне здравствующих советских режиссеров бывал в этих местах?

— Да, — ответил Том, подумав. — В прошлом году я возил сюда Абуладзе.

Во ВГИКе нам показывали фильм режиссера Форда "Дилижанс", снятый в 1924 году. Это был первый вестерн, а Форд открыл эти места для кино. Одна деревенька так и называется Маленький Голливуд. Многие фильмы, в которых снимался Клинт Иствуд, тоже делались здесь.

На смотровой площадке Большого Каньона Негоде сделалось вдруг плохо. На нее накатил панический ужас от высоты. Она забилась под камень, и стоило большого труда вытащить ее оттуда. Наверное, сказалось сильное эмоциональное перенапряжение предыдущих дней.

А спустя полгода она сидела верхом на перилах балкона на 14 этаже и выкрикивала реплики из сценария "В городе Сочи темные ночи", а я, вспоминая ее ужас на Большом Каньоне, думала, а что как ей опять станет страшно. Но она настолько увлеклась ролью, что вообще забыла, что мы с ней путешествовали в американских горах и что там с нами происходило.

Паром конечно же уплыл прямо перед нашим носом по гладкой воде ярко-синего озера Поувелл.

Американцы стали обсуждать, что делать дальше. Проследив взглядом, как паром скрылся за каменным изгибом, Том сказал:

— Мы арендуем катер и совершим прогулку по воде.

Так и сделали. Том встал за штурвал, а я наконец рассмотрела, кто ехал во втором микроавтобусе.

Водителем у них была женщина по имени Кэролайн с пышной рыжей шевелюрой, а пассажирами: жена Тома, застенчивый японец и девушка в зеленых очках с татуировкой на предплечье и длинных черных велосипедных трусах под ситцевым платьем в цветочек.

Было жарко, плескалась за бортом вода. Катер уплыл далеко от берега и остановился.

— Надо бы искупаться, — деловито сказал Том.

И пока мы соображали, что наши купальники остались на берегу, в чемоданах, в багажнике микроавтобуса, Том разделся догола, встал на скамейку и прыгнул с нее в воду. Это произошло так стремительно, что я включилась лишь тогда, когда его голая задница мелькнула перед моим лицом.

— Идите сюда! — махал он нам из воды руками.

— Негода, давай! — подтолкнула я ее.

— Сама иди! — огрызнулась она и скрестила на груди руки.

И вспомнила про пленку-медузу, которая на наших глазах сожрала в телевизоре столько народу.

А в это время разделся Смирнов, и опять у меня перед носом мелькнуло обнаженное тело.

Смирнов в то время был первым секретарем Союза кинематографистов СССР, то есть занимал видный общественный пост, у него был в Москве большой кабинет, в приемной сидела важная секретарша.

"Стоило так далеко ехать, чтобы увидеть задницу секретаря Союза", — ворчала я, проклиная свою закомплексованность.

Тут я встретилась глазами с японцем и поняла, он тоже страдал — ему было стыдно.

А тут еще девушка с татуировкой лениво сняла с себя платье и в своих черных трусах, в телесного цвета лифчике плюхнулась в воду.

Японец тяжело вздохнул.

Потом я узнала, что раньше этот японец снимал порнографические фильмы. Последней его работой была картина о жизни мальчиков в каком-то заведении типа пионерлагеря. Причем мальчиков-подростков играли стриженые девочки.

На ночлег мы остановились в городе Кейнаб в штате Юта. Большинство американских путешественников — из этого штата. Вообще, жители Калифорнии с презрением относятся к жителям штата Юта, считая их отсталыми.

Когда нам принесли ужин — огромный бифштекс с картошкой, директор кинофестиваля в Сан-Франциско начал весело смеяться:

— Только в Штате Юта вас так накормят, — вытирая слезы, пояснил он нам. — Это еда времен президента Рузвельта…

Я слышала мнение, что в Калифорнии живут совершенно сумасшедшие люди, которые круглый год ходят в шортах и потому должны выглядеть стройными. От этого их мозги заняты бесконечным подсчетом калорий, а основная пища — листья салата. Наверное, директор кинофестиваля в Сан-Франциско был из этих.

После ужина всем русским женщинам резко захотелось "кейка". И когда официантка принесла нам толстый кусок пирога с большим слоем взбитых сливок, наши американские друзья посмотрели на нас так, будто мы сделали что-то совершенно неприличное.

— Ой! — через несколько минут, желая как-то разрядить атмосферу, воскликнула жена Тома. — Мы сегодня успели заехать к индейцам на ранчо, и там Сузуки Канеко накурился марихуаны к упал с лошади! Это было так смешно!

Японец тяжело вздохнул.

На следующий день мы наконец увидели живых индейцев. Причем я не сразу поняла, что это люди, так завлекательно описанные Фенимором Купером. Я отметила про себя: вот сидит киргиз в джинсах, пожилой, продает безделушки из камня… Лишь спустя несколько минут до меня дошло, так ведь это и есть представитель легендарных индейцев! А где же перья?

Когда проезжали индейский рынок, мы — все женщины, что ехали в автобусе, стали просить.

— Том, останови, мы хотим купить себе кольца!

Но Том молча проехал мимо, видно, берег наши деньги или не испытывал большого доверия к индейцам.

Те места, что мы проезжали, называются резервацией племени Навахо. Раньше, начитавшись советских газет, я думала, что резервация это что-то вроде концлагеря, где за колючей проволокой томятся притесняемые белыми индейцы в перьях. Но оказалось, что это территория размером примерно с Московскую область, где правят вожди. Один из важнейших законов — это закон о запрещении спиртных напитков. Индейцам нельзя их употреблять, потому что у них какой-то особый состав крови и их организм не выносит алкоголя.

Желая сделать нам приятное, Том привез нас на индейское ранчо, чтобы мы верхом на лошадях смогли объехать Долину богов.

Неподалеку от этого ранчо снимали рекламу сигарет "Мальборо".

Лошади попались смирные. Индейцы были нашими проводниками. Пейзаж — обалденный, И все было бы хорошо, но я в первый раз в жизни села на лошадь. Я не подозревала о том, что лошадь надо изо всех сил бить ногами по животу. С лошадью надо обращаться грубо. А я, начитавшись в детстве книжек дедушки Дурова о том, как он лаской и терпением дрессировал животных, была к такой жестокости совсем не готова. Потому моя лошадь делала то, что считала нужным. На середине пути она решила, что с нее хватит, и потрусила обратно на ранчо. Грозные вопли индейцев образумили ее на какое-то время, и, чтобы закончить быстрей все мучения на этой жаре, кобыла остаток пути проделала галопом.

Кое-как я приспособилась к ее ритму и, наверное, мое положение было лучше, чем у других: Негода села на лошадь в шортах и стременами стерла себе ноги до крови; Смирнов копчик отбил себе. Но я не выношу качки! На карусели меня укачивает на третьей секунде, а тут скачущая галопом лошадь. Кроме того, перед этим мы плотно покушали.

Короче, у меня началась морская болезнь, судорожно вцепившись в уздечку, я смотрела только на лошадиные уши, пытаясь удержать в себе завтрак…

И еще мы посмотрели на мормонов.

Мормоны — это вроде сектантов. У них тоже своя область, где они живут кучно. Они сторонники всего натуральной) в еде, одежде, их женщины не делают аборты, и их семьи многодетны. Противозачаточные средства они тоже не признают.

Мы заехали в городок самых мормонистых мормонов, если можно так сказать. Том нервничал, потому что когда к ним проявляют слишком уж навязчивое любопытство, то они могут и побить. А каким-то знакомым Тома эти мормоны прокололи колеса.

В это верилось с трудом, потому что мы ехали по городу детей. Взрослых мы почти не встретили. Дети стайками ходили по улицам мимо небольших деревянных домов, у которых почему-то не было крыльца перед входом и двери были расположены на уровне земли. Дети приветливо махали нам руками. Одеты они были немного старомодно. Девочки в шляпках из соломы и в ситцевых платьях, как на картинах прошлого века. Мальчики в темных шортах ниже колен.

— В этом городе женщинам запрещено носить короткие юбки и брюки, а рукава их одежды должны доходить до кистей рук. Кроме того, мужчины здесь имеют право иметь до пяти жен.

Это сообщение Тома слегка оживило наших мужчин. Они принялись задавать вопросы на эту тему, но Том не смог сообщить подробностей.

Захотелось пить, и мы остановились возле мормонского супермаркета. Стайки детей играли вокруг него. Внутри были только девушки-кассирши.

Меня поразило колоссальное разнообразие тканей и соломенных шляпок, продававшихся там. Видно, мормоны одежду шьют себе сами.

— А где у вас пиво? — спросил Смирнов у одной из девушек за кассой.

Девушка посмотрела на него и ответила надменно:

— А мы не верим в пиво.

Впереди был ремонт дороги, и движение замедлилось.

— Вон! Смотрите! — закричал Том. — Эти женщины борются за равные права с мужчинами!

И мы увидели столь привычную в России картину — женщин-асфальтоукладчиц. Они старательно махали лопатами, разбрасывая дымящийся асфальт, разравнивали его катком, махали флажками, организуя объезд. Только эти женщины в отличие от русских были старательно причесаны и пользовались косметикой.

— Феминистки! — презрительно отозвался о них директор кинофестиваля в Сан-Франциско.

Горы сменила пустыня.

— Долина смерти, — таинственно объяснил Том.

Кактусы были размером с деревья. Мы подъезжали к Лас-Вегасу.

Ни в коем случае нельзя приезжать в Лас-Вегас днем, как это случилось с нами. Разочарованию не будет предела. При дневном свете вылезает аляповатость зданий, все эти фонтаны и псевдогреческие колонны напомнили мне нашу родную ВДНХ.

Лас-Вегас — город ночи. И когда зажигаются миллионы огней, тогда начинаешь понимать, почему со всей Америки и со всего мира едут сюда люди. Это мерцание света способно вытолкнуть сознание из унылой реальности и погрузить его в игру, причем игру праздничную. А если при этом накачать себя самой дешевой в Америке выпивкой…

— Здесь все очень дешево, — сказал Том, — потому что здесь мало кто пьет, все играют, играют, играют…

У входа в казино и внутри него расхаживают одетые в костюмы разных эпох молодые люди. Так во Дворце Алладина стаканы с напитками разносит царица Клеопатра. А во дворце Цезаря юноши в римских одеждах.

К Негоде подошел человек из службы безопасности и попросил показать документы.

В маленьких шортиках и маечке, волосами, собранными в хвост на голове Негода выглядела на тринадцать лет, а в одной руке у нее был стакан с "Амаретто", другой она фанатично дергала ручку однорукого бандита. Документы лежали в машине, а машина находилась далеко.

— Бл…! Вот пристал! — выругалась Негода, перемещаясь по залу, надеясь спрятаться от этого дядьки.

Но он упорно преследовал ее. Ему хотелось убедиться, что она совершеннолетняя и имеет право здесь находиться.

— Это русская кинозвезда, — объяснил ему Том.

— Да пусть это будет хоть президент Соединенных Штатов! Документы давай!

К сожалению, мы улетали той же ночью и у нас было мало времени. Мы не успели выиграть миллион долларов.

Однорукий бандит и покер быстро наскучили. Они больше проглатывали монет, чем высыпали нам. А в рулетку и в карты в очко играть мы пока не могли, так как еще не выучили английский и не знали названия цифр.

В общем, после посещения Лас-Вегаса у меня осталось некоторое чувство недоигранности.

Надеюсь еще туда вернуться.

Простившись с Томом и со всей американской компанией, мы погрузились в самолет до Нью-Йорка, который летел всю ночь, пересекая Америку с запада на восток.

ПИСЬМО 15

Уважаемая фрау Хмелик!

С большим удивлением и изумлением я посмотрел Ваш фильм. Он произвел на меня впечатление. Вы меня, пожалуйста, извините, что я Вас утруждаю, но то, что мы с Вами являемся однофамильцами, склонило меня написать Вам.

Наша фамилия — редкая. Я искал сведения о Вас в Фамильном словаре, но не нашел ничего, что помогло бы мне проникнуть в историю Вашего происхождения.

Если Вас не затруднит, ответьте мне на мое письмо и сообщите Вашу родословную.

С дружеским приветом!

Брингфрид Хмелик г. Йена, Германия

ПИСЬМО 16

За последние годы, пожалуй, ни один фильм не потрясал меня так, как "М. В.". Разбуженные им чувства несколько дней бушевали, как вулкан, и вылились на бумагу. Никогда подобным не занимался.

Во многом мое состояние объясняется тем, что за годы работы в юриспруденции я занимался делами несовершеннолетних и у меня сложилось глубокое сочувствие к этим несчастным, которых коверкают жизнь и семья. Но общество холодно к этому относится.

Посылая Вам свое письмо, вдохновляюсь робкой мыслью: возможно, в чем-то оно поможет Вашему творчеству.

Одновременно направляю копию председателю Детского фонда Альберту Лиханову. Может быть, ему удастся разбудить интерес к семье и поставить ее на должное место.

Кинофильм "М. В." прошел по экранам при неослабевающем интересе зрителей. По сосредоточенным лицам, сдержанным жестам и скупым словам без труда угадывалась трудная работа души зрителей, только что соприкоснувшихся с узнаваемым и неузнаваемым в жизни одной из миллионов семей. Отец — шофер, мать — диспетчер, двое детей. Старший сын выучился, работает в столице. Младшая Вера не у дел. От скуки и безделья втянулась в "красивую" жизнь современной девочки с пьяными загулами, сексом и модными тряпками. Вера, которую папа в приливе отцовской нежности любовно целовал в попку, когда она была ребенком, стала предметом семейных бурь и тревог.

Тонкое и во многом неразгаданное образование — семья. Когда обращаешься к этой изначальной клеточке общественного организма, то невольно испытываешь трепет душевный перед таинством многих происходящих в ней процессов, интимностью и неповторимостью отношений. В то же время с изумлением понимаешь социальную значимость семьи, присутствующей во всех без исключения сферах жизнедеятельности человека. Может быть, это уникальное своеобразие и величие семьи побуждает многих исследователей остановиться на определенном рубеже и сказать себе: "Стоп! Дальше — святая святых, куда доступ небезопасен для устоев морали, для нравственного здоровья общества. Не навредить бы".

Постановщики фильма придерживаются иной точки зрения. Для них навредить — значит умолчать. Чтобы излечить, нужно поставить точный диагноз. А для этого требуется правда, только правда. Поэтому сценарист и режиссер выносят на суд зрителей все, что видит их заинтересованный и зоркий взгляд как в семье, так и вокруг нее.

Как юристу мне очень понятен такой подход.

Чтобы понять ценность человека, нужно хорошо знать его внутренний мир и те ценности, на которые он опирается, делая свой выбор. Ключ к такому пониманию — в делах и поступках человека.

Неважно, что они дурно пахнут, порой омерзительны. Мы же не смущаемся этим, когда речь идет о физической жизни или смерти! Так почему же смущаться, когда речь идет о жизни и смерти духовной?

Когда кошмар бездуховности угрожает целому поколению!

Многих такой подход повергает в сомнения, разочаровывает, возмущает. Укротим же эмоции и спокойно разберемся в происходящем. Перво-наперво спросим самих себя: "Все ли из показанного встречается в жизни или есть присочиненное?"

Слышны согласные голоса: "Все встречается".

Могу из своего опыта свидетельствовать, что встречается в худшем виде. Вот лишь некоторые примеры.

Непримиримая воительница за счастье сына мать разлучает его, безвольного и податливого, с женой. Не вынеся разлуки, сын умирает от любовной тоски.

Распутная сестра развратничает на глазах малолетнего брата. Добавьте к одной из сексуальных сцен фильма пятилетнего малыша, укрощающего веником распалившихся партнеров, и станет ясным, какие сцены устраивала старшая сестра.

А потерявший в пьяном угаре человеческий облик отец, растлевающий малолетнюю дочь?

Или единственный у детского врача сын, ставший в десять лет алкоголиком и успевший дважды побывать на излечении.

А проституция? А наркомания? А…

"Нехарактерно! Отдельные случаи!" — слышится негодующая фраза, которой в недалекие времена мы тешили себя, уходили от жизни, сформировав ту самую социальную апатию и инертность. Она, как тяжкие вериги, и нынче мешает полным шагом идти дорогой перестройки.

Да полноте, как не характерно. Невооруженным глазом видно, что семья Веры городская в первом поколении. В лучшем случае, во втором. А пьют как! До 1913 года в России пьющих среди молодежи до 18 лет было 4–6 процентов, а в 1983 году — 80–85 процентов. Ответ на поставленный вопрос более чем однозначен. Таких у нас великое множество.

Формирование подобных семей произошло подспудно, как бы незаметно, в условиях активной миграции сельского населения. Мы смотрели на деревню с узко идеализированных позиций. Видели в ней, говоря словами Маркса, хранительницу жизненной силы нации, наивно полагая, что ушли в прошлое мрачные картины деревенской жизни, так ярко отображенные в классической литературе. Помогали нам в этом и искусство, и литература. Будто бы не было безжалостного разрушения векового уклада деревенской жизни.

Что может принести мигрант в городскую жизнь, догадаться нетрудно. Да и догадываться не надо. Достаточно посмотреть кинофильм. Правда, в нем нет развернутого показа корней семьи Веры, но они видны невооруженным глазом. Иначе откуда эта мелкобуржуазная распущенность? Расчетливый практицизм? Пьяный угар и жажда насыщения желудка?

Городская культура вырабатывается поколениями. Ценой огромных усилий личности и общества. Вчерашнему крестьянину это невдомек. Он нетерпелив и завистлив. Поэтому довольствуется внешними признаками городского жития: обставленной на современный лад квартирой, модной одеждой и (верх мечтания) собственной машиной.

Душа?

Кто ее видит и слышит? А что она стоит?

Ну и пусть его, новоявленного горожанина!

Нехай живет в свое удовольствие!

Так нет же, не унимается самодовольный обыватель, поучает, дыша пьяным угаром, как надо жить, злобно поносит "умников" и "книжников". Он готов все перекроить на свой лад. До животного озлобления и трагической развязки доходит зародившаяся на этой почве неприязнь родителей Веры к Сергею.

Допустим, что события в картине нетипичны!

Но отдельный случай не означает ли заболевание целого?

Ведь ноющий от заражения палец распространяет недуг на весь организм. А перерождение невидимой глазу клетки в раковую? И если нечто подобное происходит с обществом, где клеткой является семья?

Однажды ссылками на нетипичность мы уже немало наломали дров. Настало время извлечения уроков.

Так поступают авторы фильма. И делают это впечатляюще.

Не забывайте, люди, СЕМЬЮ!

Какая кровь питает ее? Нет ли в ней вирусов СПИДа?

Ведь все, что делается сейчас великого и трудного, что предстоит сделать, обернется сизифовым трудом, если семья не перестанет плодить людей, не верящих в светлое чувство любви, утративших способность ощущать рядом другого и ценить чужое "Я", не готовых пойти против обстоятельств.

Преобразуется промышленность, сельское хозяйство, образование, наука, культура, управление, политическая система — все устройство общества и государства. Бушуют страсти космического накала. Только семья почему-то остается в стороне. Упускается то, что неотделимо от происходящею, что сейчас, в пору огромного нравственно-психологического напряжения, особенно значимо как уникальная среда общения. Что это: бездумная самоуспокоенность или привычное упование на старое, давшее нам оглушительный пинок пониже спины.

Достойные человека общественные условия — непременное условие здоровья семьи. Вспомним то и дело повторяющиеся картины серых коробок домов, зажатых в удушливых объятиях чадящих труб и хаотических нагромождениях бетонных глыб. В таких условиях, желаем мы того или не желаем, любое светлое и чистое движение души будет носить на себе тягостный отпечаток ущербности. Что же касается людей бездуховных, то им в удел остается изнуряющая проза быта.

Поесть и выпить, выпить и поесть — вот идол! Без этого не обходятся как важные события, так и обычные выезды за город на природу. В этом обиходе нет ни единой щелочки, через которую мог бы проникнуть хотя бы тоненький лучик света.

По первости надежды обращались к старшему сыну. Но при ближайшем рассмотрении оказалось, что добродетели его лишь видимость. На самом же деле он всего лишь сосуд, наполненный традициями и обычаями родительской семьи. Да и как может быть иначе, когда человек вырос в атмосфере философии живота. Она все воспитание сводила к вскармливанию. Человек же призван сделать нечто большее: воспитать душу и сердце.

Невеселые мысли уносим мы из кинозала!

Страшно за Веру. Образ ее глубоко трагичен. Когда окунаешься в пошлость существования Вериного окружения, где царят пьянство, разнузданный секс, мордобой, где беззастенчиво попираются такие святые человеческие понятия, как женское достоинство, любовь, стыд, совесть. От беспощадного показа этого скотства мурашки бегут по спине.

Вера, как это не покажется странным, нам симпатична!

В ней не угас протест против мерзостей окружения. Не убит интерес к жизни, достойной человека. Она не отрешилась от светлого будущего. Помогите ей, и она станет человеком.

Нельзя не заметить, что и родители Веры в какие-то моменты вызывают сострадание.

Нет ли здесь парадокса?

Нет, не парадокс, а яркое явление настоящего искусства, помогающее людям увидеть невидимое — жизнь человеческого духа там, где, казалось бы, все осквернено.

Одно дело смаковать "малинку", ублажать любителей жареного. Другое — обострять суть явления.

Сейчас, как никогда, на первый план выдвигаются духовная жизнь общества, проблемы нравственности, что страстно и убедительно подчеркивается в фильме.

П. Шамин — ветеран партии, войны и труда, персональный пенсионер республиканского значения

г. Орел

СТИХОТВОРЕНИЕ АРТИСТА АНДРЕЯ СОКОЛОВА

ПИСЬМО 17

Несколько дней назад посмотрела Ваш фильм и теперь очень хочется высказаться по этому поводу.

В своем интервью в "Киноафише" Андрей Соколов (с виду такой скромненький) говорил, что снимали с наболевшем, что такого искреннего фильма еще не было и он надеется, что те, кто так живут, задумаются и будут жить лучше. Все, наверное, правильно, и я не против фильма в целом, хотя выросла совсем в другой среде. Но не слишком ли много откровений?

По сути дела — это пропаганда секса, которая только вредит нашей морали.

Зачем нужно было показывать эти сношения? Н. Негода и А. Соколов очень мерзко и неправдоподобно изображали любовные наслаждения, к тому же, похоже, они не имеют ни малейшего представления об этих отношениях. Иначе не вели бы целый час столь длинный разговор в такие самые, самые моменты.

Вы этой сценой только испортили общее впечатление о фильме, и не только мне, а очень многим. Такое чувство, как будто я нечаянно оказалась в комнате, где это происходило, и стала свидетельницей чужих интимных отношений.

Кстати, получается, вы не понимаете, что значит интимные отношения, если столько глаз становятся свидетелями происходящего. И вообще, сцена эта, как с неба свалилась, и таким же путем исчезла. А чего вы не стали дальше показывать, что происходит после любовных мук (и поподробнее), раз уж решили всю жизнь нашу показывать.

Стыдно, что за рубежом видят такие моменты в наших фильмах. (Хоть у них это и в порядке вещей.) Хотя бы и потому, что плохо сыграно.

Понаставляли ловушек в фильмах, ходить из-за этого в кино не хочется. Или может глаза опускать!

Такие моменты нужны только ненормальным, которым в жизни чего-то не хватает, а не все зрителям.

И не капельки не чувствуется, что Сергей любит вашу Веру. И близко нет той "КРАСИВОЙ И ТРАГИЧНОЙ ЛЮБВИ", о которой пишут в рекламе фильма.

Разве это любовь? Одно кривляние!

До свидания!

Приписка свекрови:

После Вашего фильма я ходила недели две, и мне все хотелось с себя смыть хорошо в русской бане что-то гадкое и липкое. И еще, почему-то не стало хотеться вообще жить на свете, и солнце стало бледное, и звезды погасли.

Как так показывать такие фильмы (может, дело совсем не в сношениях). Неужели мы не от животного образа жизни идем, а наоборот, к животному (но никак не человеческому).

Я не верю!!! Хотя мне уже 48 и у меня трое детей и четверо внуков.

А артистка (Вера) вообще такое впечатление, что вышла из пещеры II века, и ничего не умеет, ни как спать с мужиками и ни хохотать правдоподобно.

О.З. — 24 года, трое детей, С.И. — 26 лет и С.С. — 30 лет, трое детей, Н.Е. — 1 ребенок, 21 год, ПЛ.И. — .54 года, С.Л.М. - 54 года, Д.Т.Т. - 29 лет

г. Евпатория

НА "РОЛЛС-РОЙСЕ" ПО НЬЮ-ЙОРКУ

Первый раз мы были в Нью-Йорке всего два дня. Поэтому я приехала домой с четкой убежденностью — мне этот город не понравился. Теплое отношение к городу рождается благодаря людям, живущим в нем, чьи жизни как-то пересекаются с твоей. В этот раз пересечения оказались какими-то невнятными, сам город — серым.

Когда после аэропорта въезжали в Нью-Йорк и долго ехали среди унылых кирпичных домов, то пока не увидели Манхэттен, мы испытывали глубокое разочарование.

И это все? Вот это называется город будущего?.. Ну да — машин много… Особенно бросаются в глаза брошенные посреди дороги старые автомобили, владельцы которых поленились отвезти их на свалку.

В общем, по сторонам я глядела вяло.

В аэропорту мы если не в такси, а в машину к подошедшему к нам китайской внешности мужчине в белой рубашке. Он солидно спросил, прямо как во Внукове: "Куда ехать?", и Вася, тронутый такой заботой, сразу отдал ему наш чемодан, адрес, где нас ждали, и под мое ворчание: "Чего мы с ним связались — надует!" — мы пошли за ним.

— А вдруг такси не будет, — ответил мне Вася.

У выхода такси было намного больше, чем желающих уехать. Длинная очередь желтых машин томилась у дверей.

— В два раза дороже сдерет, — продолжала я, когда мы уже тронулись с места.

Мне показалось, что, несмотря на то что вид у него китайский, дядя этот и по-русски понимал. Потому что он был немного напряжен, а в его спину я тоже высказывалась. Но это не помешало ему действительно взять с нас за проезд в два раза дороже, чем это стоило на самом деле.

Хотя это было не так унизительно, как случилось с одним моим приятелем: таксист-негр попросил его заплатить в начале пути, пока они еще не отъехали от аэропорта. Мой приятель за платил, не зная обычаев страны, а потом, когда приехали, негр сказал, что никаких денег он не получал, потому надо расплатиться по счетчику и еще не забыть про чаевые. А так как негр попался очень крупных размеров, то пришлось отдать деньги вторично.

Мы въехали на длинный знаменитый Бруклинский мост, на котором ковырялись рабочие с отбойными молотками, и увидели небоскребы. Невозможно представить, что эти коробки набиты людьми. Они, на мой взгляд, существуют автономно, как горы или облака.

Жили мы на 35-м этаже на Бродвее. Суеверные американцы не желают признавать наличие 13-го этажа. Потому в лифте сразу после 12-го идет 14-й этаж.

Мое сознание отказывается связывать небоскребы со средой обитания человека. Люди должны жить в трехэтажных (максимум) домах с остроконечной крышей. На 35-м этаже я чувствую себя немного странно, ну все равно что в самолете поселилась. Меня не умиляло, что в соседнем небоскребе, чуть ниже того, в котором жили мы, на крыше была оборудована детская площадка с горками и качелями. Скучно это, по-моему.

То, что привлекает в Нью-Йорке, вернее на Манхэттене, — это бьющая двадцать четыре часа в сутки жизнь. Если вдруг в 12 часов ночи приспичит пойти в магазин за сыром, можно спокойно отправляться. И метро работает круглосуточно, так что можно еще и район выбрать, где этот сыр купить. Почти со всех небоскребов раскрашивают ночное небо лучи лазера. Деревья украшены сотнями горящих лампочек, люди гуляют по улицам, и все это вместе создает ночное праздничное настроение, кажется, что вот сейчас и произойдет в твоей жизни счастливое событие. Ночью же мы радостно купили у экзотического сенегальца в длинных пестрых одеждах швейцарские часы с брильянтом на циферблате, и всего-то за 20 долларов. Самое интересное, что часы эти работают до сих пор. Вот только ремешок истрепался.

В Нью-Йорке у нас есть приятель Гриша. Он чуть старше нас. Уехал из Ленинграда, когда ему было 18 лет. Он перепробовал много работ, был в числе тех, кто организовал русское телевидение в Нью-Йорке. Дела у него шли не очень хорошо, и он подрабатывал в фирме, которая предоставляет напрокат лимузины.

— Поехали на "роллс-ройсе" на Брайтон-Бич, — предложил он.

Мы не стали спорить.

Утром у подъезда нас ждала очень длинная черная машина. Гриша любезно распахнул дверь. Внутри машины было так же роскошно, как и снаружи.

Друг напротив друга мы уселись на кожаные диваны, и шофер в униформе завел мотор.

— Можете позвонить домой, в Москву, — Гриша протянул нам телефонную трубку. — А вот здесь телевизор, — он откинул дверцу вмонтированного в спинку шкафчика.

Негода дернула за ручку другого шкафчика, крепленного на двери.

— Бар, — светски сказал Гриша.

— Пусто там, — ответила ему Негода.

Езды до Брайтона было около часа. Я вспомнила свою одноклассницу — дочку учителя физкультуры. Она была рыжая, в веснушках и большая врунья. Захлебываясь от восторга, она однажды начала заливать, что у нее есть подруга — дочь министра, и этот министр катал их по Москве на "Чайке", а они пили лимонад и жевали жвачку. А тут даже лимонада не дали. Зачем нужны такие роскошные машины?

Добрались.

На главной улице этого замечательного места, как уже неоднократно упоминалось, грохочет железная дорога, расположенная на уровне примерно третьего этажа.

Что там действительно красиво, так это набережная вдоль берега океана. На набережной кафе и бары, в которых сидят наши бывшие советские пьяницы и рассуждают о преимуществах минского "Динамо" над "Спартаком" в матче, состоявшемся летом 1975 года.

В ресторане мы впервые увидели полусонных официантов, беседующих у входа на кухню и не обращающих на посетителей никакого внимания.

Наконец к нам пришлепала тетка с кружевной наколкой на голове.

— Что будете заказывать? — спросила она по-английски.

— А почему вы не говорите по-русски? — вежливо поинтересовался у нее Гриша.

Она взглянула на него тухлым взглядом поверх блокнота, в который собралась записывать наш заказ, и ответила вопросом на вопрос на безупречном английском языке:

— А разве мы в России?!

И в это время с кухни то-то закричал визгливо:

— Валь! Ну бл… ты где?!

— Да иду! — откликнулась официантка и пожаловалась: — Зае…ли, козлы!

Вечером нам позвонил американский прокатчик, который купил "Маленькую Веру" для Америки, и поздравил нас с тем, что на кинофестивале в Венеции мы получили приз ФИПРЕССИ. Это приз критиков, и считается очень престижным. Лично я никогда раньше до этот дня не слышала даже, что такие бывают.

Тем временем дочь пошла в первый класс. Без меня. Я путешествовала. Я немного боялась этого. Поток возмущенных писем от советских гражданок напрягал: а вдруг первая учительница окажется одной из этих. И кто знает, каким боком это отразится на ребенке. Но все обошлось. Учительнице хватило ума и такта никак не проявить своего отношения к фильму.

Лишь одну историю рассказала мне дочка. Во время перемены учительница взяла ее за руку и подвела к другой учительнице очень свирепого вида.

— А вот ее папа снял "Маленькую Веру", — сказала наша учительница.

Другая учительница улыбнулась.

И все.

"Какая хорошая школа расположена у нас во дворе, за помойкой", — обрадовалась я.

Когда дочери что-нибудь хотелось, а у нас не было денег это купить, Вася всегда говорил:

— Вот мама напишет сценарий, у нас будут деньги, вот тогда…

Потому она всегда с воодушевлением воспринимает мое сидение за столом с ручкой в руках. Раньше она даже старательно подсказывала темы, о чем надо написать. Придумывала названия.

Одно из них, наиболее удачное, как ей казалось, — "Сломанный телевизор". Захватывающе! Но с тех пор так и пошло: когда мама напишет "Сломанный телевизор", вот тогда и будет все замечательно в нашей жизни…

Вот я и пишу.

ПИСЬМО 18

…Поставлено хорошо, смотрится с интересом, захватывает настоящая действительность жизни нашей. До мелкой черточки правдиво. Особенно хорош "пейзаж" окружающей действительности — химия кругом, заводы, у нас также. Душит химия. И этот лязг вагонов поезда.

А где жилье у Сергея? Что за хибара, где он проживал? Грязные стены, железная кровать… и пр. Такое уже не найдешь сейчас. Не поняла, где он работал, учился. Что-то все в постели. Это понятно. Они сейчас с пеленок в постели: все жить торопятся с 12 лет. И спать, и жрать. Показали правильно. Молодцы.

Шофер — пьяница. Такое бывает. Брат — размазня. Ничего конкретного не сделал своими приездами. Где же комсомол? Правда, всем все до фонаря. Какова судьба всех. Наряд у Веры правильный.

И одно не понравилось. Не дали вы почувствовать, душой понять поведение героев, толкнув их в ваш секс.

Культура наша расхолаживает, разлагает молодежь и без того ленивую. Некрасиво было глядеть на этот непристойный эпизод. Они и так все знают, все умеют, а других пощадили бы. Зал притих, и стеснялись смотреть друг на друга. Не зарабатывайте дешевый авторитет. Работайте с чувством правды, а главное, с чувством такта. Это окупится, поверьте. Не надо такого. Вы их не воспитаете, а другие начнут, увидав подобное. Желаю успехов в труде.

C.Г.

Иркутская область, г. Ангарск

ПИСЬМО 19

Вот пишу письмо и думаю: дойдет оно до тебя или нет? Ладно, рискну маленько. Ты знаешь, я посмотрела фильм и поняла, что он жизненный. Это нас касается — молодежи. Чтоб не вели себя так. А кто-то думает, нельзя распространять этот фильм для молодежи. А вот, как ты думаешь, правильно, что мы пошли на этот фильм?

Мне этот фильм очень понравился, аж мне в конце плакать хотелось, но воздержалась. Хочу тебя спросить, сколько ты классов закончила? И куда пошла учиться?

А теперь, раз пишу тебе письмо, напишу о себе. Я закончила школу и работаю в аптеке фармацевтом. Очень мне нравится работать. А теперь я у тебя хочу спросить: тебе нравится сниматься в кино — и в каких?

А вообще я тебе напишу, что ты — молодец, т. е. сыграла свою героиню. Недаром этот фильм получил два международных приза: в Венеции и Монреале. Молодец.

Ты меня извини, что я так глупо написала, это просто познакомиться хотела. Ну вот и все, и еще раз извини.

Ц.М.

Приморский край, пос. Большой Камень

ПИСЬМО 20

…Мне 42 года, имею взрослых детей: сына — ему 19 лет, сейчас служит в армии, дочь — ей скоро исполнится 15 лет. То есть проблемы, поднятые в фильме, меня волнуют и как женщину, и как родителя, отвечающего за воспитание своих детей. Мне очень страшно за их судьбу, за становление их жизни, за нахождение своего места в жизненном потоке.

Стоит ли показывать такие фильмы? Я думаю, стоит и еще раз стоит. Фильм кричит о беде, это крик о помощи, крик пораженных, искалеченных душ…

Как все узнаваемо. И прежде всего родители, семейный уклад, квартира, обеды, ужины — все самое натуральное, почти все так живем. Можно позавидовать этому мужу, какая хорошая хозяйка его жена. Все надо успеть по дому сварить, приготовить, заготовить запасы на зиму, уметь накрыть на стол — весь дом держится на ней. И успеть работать на производстве. А переносить стойко выпивки мужа с его последующими "концертами". Ведь спирт, думаю он его где-то постоянно достает по дешевке или просто крадет с производства. Знать, что муж пьет, и не перечить ему ни в чем, все ему приготовить для закуски. Муж — глава семьи. Все зависимо от него. Она бросается любыми способами спасать его, потому что страшно остаться без этой "стены". Ведь он — основной добытчик денег, машина в руках — значит, можно тянуть дачу, сад, обзавестись хозяйством, иметь деньга, прибыль.

А дети? Что дети? Воспитываются сами по себе, лишь бы поесть что было, надеть, а остальное все само по себе. Вырастут, выучатся, будут жить, как мы. Вот и вырастают. Что сеем, то и жнем. Вырастают вроде с родителями, квартира, достаток, а одинокие, как сироты. И живут с двумя обличьями — одно для дома, другое для себя.

…Однажды на работе приходит сослуживица и рассказывает о том, что вынуждена была наблюдать за гаражами. Пошла б подвал, вышла и побоялась дальше двигаться, схоронилась. Собралось этакое "общество" из нескольких пар. Причем весь этот акт происходил на глазах всего "коллектива", никто никуда не уединялся, не стеснялся — все прямо как в первобытнообщинном строе. Мне кажется, что, когда в природе у собак бывают "собачьи свадьбы", и то кобели как-то стесняются друг друга. И все-таки я не могла поверить ее рассказу. В моем понятии такие вещи прямо не укладывались в сознании. Я понимаю страстное влечение людей друг к другу, желание, страсть — это радость, счастье, но и обыкновенный отдых в человеческих условиях. А здесь? Добивают меня дальше, приносят фотографии — порнографию. Вот увидела в первый раз в жизни — "открыла для себя Америку".

Надо отдать должное молодым артистам за исполнение ролей Веры и Сергея. Отчаянно и смело вынести судьбу своих героев на суд зрителей. Суметь даже на экране прожить такую жизнь и представить все в достоверном ключе смело, отчаянно смело… Сходятся две похожие друг на друга личности, как партнеры в физиологическом общении. Их ничто не роднит, кроме взаимного удовлетворения половых инстинктов. В этом сближении они находят взаимную радость, пока не надоели друг другу, познавая себя…

И вот на фоне этого партнерства зарождается любовь. В особенности ярко у Веры. Это новое для нее чувство заставляет ее глянуть на себя, на Сергея, на всю жизнь как бы со стороны.

Какая борьба идет в ней, какое сильное желание отстоять любимого. А Сергей, ну казалось, что его обязывает жениться на ней? Кто она, развратная девица. Поболтался и пристроился в жизни повыгодней, поудобнее. Но ведь не бросил, не оставил ее, вырвался из больницы, слабый сам защитник. В нем появилась жалость к Вере, страх за нее, за всех.

В заключение хочется думать, что, пройдя через все трудности, а их у ребят будет много, они сумеют быть счастливыми, даже с такими переломанными, искалеченными судьбами. В этом доме должны произойти перемены к лучшему. Не хочется верить в смерть главы семейства, все должно наладиться, переломиться в хорошую сторону. Ну а я еще раз схожу и еще внимательнее посмотрю этот фильм…

Я не потеряла чувства сопереживания людям, несмотря на то что моя судьба не проста. Вечная борьба за любовь" за семью, за мужа. Вечная стычка с какой-то несправедливостью. Счастье мне досталось трудное и такое недолгое — сейчас одиночество, которое скрашивается детьми. Да разве все расскажешь. Когда сам столкнешься с подлостью, изменой, трусостью, развратом, причем не молодежным, а в возрасте от 30 до 50 лет, бл…вом, простите. Но мне разъяснили в милиции, что это современное течение такое, которое в отличие от проституции ненаказуемо государством, со свободными женщинами, со Свободой — да пропади пропадом такая свобода!!! И в этой свободе "свободно" летает в погоне за птицей счастья твой муж — это страшно тяжело.

Как же я хочу пожелать всем людям на земле — СЧАСТЬЯ, ЛЮБВИ, МИРА, ДЕТЕЙ!

С уважением к вам!

С.Л.

Красноярский край, Канский район, с. Чечеул

СОЛНЕЧНАЯ ИТАЛИЯ

Вернувшись из Америки, мы поехали встречаться со зрителями в город Свердловск.

После Свердловска дома мы собирались на свадьбу артиста Саши Миронова, который играл у нас в "Маленькой Вере" Толика, а в фильме "В городе Сочи — темные ночи" милиционера Кондакова. За нами должен был заехать Андрей Соколов, и вместе с ним мы собирались в далеком Ясеневе искать квартиру Саши, где шумела свадьба.

Соколов задерживался.

Я уже нарядная, вся в ожидании праздника, поправляю букет для невесты, нетерпеливо смотрю в окно.

Соколова нет.

Зазвонил телефон, я сняла трубку.

— Рабочий день уже заканчивается, а вы до сих пор не забрали свои паспорта и билеты.

— Какие паспорта? Какие билеты?

— Это говорят из Совэкспортфильма. Вы что, не знаете, что завтра у вас вылет в город Рим.

— Куда?!

— Ну вы же включены в состав Советской недели кино в Италии.

Я подумала, что меня разыгрывают.

Все оказалось правдой. Нас забыли предупредить или не застали дома, а документы оформлялись списком, без нашего участия. Если бы Соколов не задержался, то мы с Васей не поехали бы в Италию.

Город Рим мне очень понравился. Особенно рестораны. Была осень, а в Италии наступил сезон белых грибов. В ресторанах на самом видном месте возвышались горы великолепных боровиков с толстыми ножками, на которые налипли комки земли, и крепкими коричневыми шляпками. В июле на даче мы безуспешно лазили в надежде их найти под колючими елками. А тут их — навалом! Никогда не думала, что наш русский белый гриб — национальное итальянское блюдо. Мне казалось, что итальянцы едят исключительно пиццу с макаронами.

Но нет!

То, как и что едят в Италии, забыть трудно. Только вот кофе они пьют из чашечек чуть больше наперстка. Мне к этому трудно привыкнуть, потому что я выпиваю сразу полкофейника, а они думают, что их кофе очень крепкий.

Советская неделя кино в Италии проходила таким образом: членов делегации перевозили из одного ресторана в другой, иногда выдергивая кого-нибудь на несколько минут из-за столика, чтобы он пошел представил свой фильм итальянской публике перед началом сеанса в кинотеатре. Так как делегацию принимало Итальянское государство, то деньги, потраченные на нас, были, казалось, не считаны.

Поселились мы в старинной гостинице на площади перед зданием Итальянского парламента. Потому из окон нашей комнаты, заставленной антикварной мебелью, мы могли наблюдать, как толпа темпераментных итальянцев, стоя напротив парламента, выкрикивала, потрясая кулаками, непонятные нам угрозы. Вокруг ходили скучающие полицейские. Один раз я видела, как кто-то в костюме серого цвета вышел на балкон и что-то сказал народу.

Утро начиналось с того, что на автомобиле на площадь приезжал инвалид, пересаживался в инвалидное кресло, брал какой-то плакат, устанавливал его у себя на груди и сидел у входа целый день, на солнце! Несмотря на то что был октябрь, жара стояла под тридцать градусов. Вечером инвалид пересаживался обратно в автомобиль и отчаливал.

Артистка Негода не любит город Рим. Там в кафе, пока она рассматривала только что напечатанные фотографии, у нее украли сумку с паспортом, деньгами и билетом в Париж, Для артиста Соколова лучше Турции вообще страны нет. А мне очень нравятся Италия. Я бы приезжала бы в нее еще и еще, особенно зимой.

Рим напоминает мне мою квартиру в Москве. Такие же руины… Дома желтого, теплого цвета с обвалившейся штукатуркой скрывают внутри себя довольно роскошные апартаменты. Булыжные мостовые, которые портят туфли. Застревая между булыжниками, высокий каблук превращается в метелку.

Очень приятно гулять по ночам. И из-за того, что ночью тепло, кажется, что гуляешь не по городу, а по какому-то огромному дому. Площади с подсвеченными, белоснежными фонтанами — это залы, узкие улицы без тротуаров — коридоры. А одна длинная, изгибающаяся улочка с антикварными лавками застелена ковровой дорожкой по всей длине. В светильниках, вделанных в стены, мерцают свечки… И все это после сытного ужина с хорошим вином. Так приятно.

Время от времени, я не помню с какой очередностью, папа римский обращается к народу с площади перед собором Святого Петра. Перед этим всю площадь заставляют аккуратными рядами стульев. И вот несколько членов советской делегации пришли ночью на эту площадь накануне обращения папы. Взяли стулья, поставили их сбоку и стали любоваться грандиозным собором, подсвеченным прожекторами, запивая все это захваченной с собой из Москвы водкой.

Площадь перед собором Святого Петра огромная. А когда она безлюдна и темна, то чувствуешь себя действительно песчинкой в мироздании. За собором начинаются владения Ватикана — государства в государстве. А это уж совсем для меня таинственно.

Но как-то мысли о великом не приходили в голову а выпитая водка располагала к фривольности. И кажется, там в первый раз режиссер Говорухин рассказал анекдот, который пользовался успехом и потом неоднократно повторялся для гостеприимных итальянцев. Короче, он стал для меня как бы частью итальянского пейзажа, фольклора и моих воспоминаний об этой солнечной стране.

"В школе разведчиков письменный экзамен.

Курсанту-отличнику попался вопрос: "Как составить в Центр донесение о том, что советская атомная лодка слила радиоактивные отходы у берегов дружественного африканского государства?"

Курсант пишет: "черножопый нее. т" — и получает пятерку с минусом.

"Потому что, — объясняет экзаменатор, — во-первых, страна — дружественная и слово "черножопый" надо писать с большой буквы, а во-вторых, "не е. т" — пишется раздельно"…"

Вот так сидели мы, сидели, до тех пор пока не заблестела фарами полицейская машина. Стражи порядка явно рулили в нашу сторону. Тогда актриса Елена Соловей — ангельской красоты женщина — взяла бутылки и засунула их себе под кофту.

Полицейские вышли из машины, посмотрели на нас.

— Рашен, рашен, — сказали мы им.

Они кивнули. Потом подъехала вторая машина. Вышел еще один полицейский. Мы полчаса смотрели на них. Некоторое время они потоптались, думая, к чему бы придраться, им явно не нравилась одиноко сидящая группа людей на огромной площади. Потом спохватились — мы сбили ряд стульев. Знаками они нас подняли, поставили стулья на место и уехали, а мы остались допивать водку стоя.

Когда шли обратно, наваленные в углу площади картонные коробки зашевелились и из-под одной из них на меня взглянули жгучие итальянские глаза ночевавшего там бродяги.

На следующий день в центре города я видела нарядно одетую девушку в полосатом шелковом костюме, в темных колготках и туфлях на шпильке. Она валялась в кустах и целовалась взасос со своим мужчиной. Вокруг ходили люди, ездили машины и с треском проносились мопеды, которые итальянцы называют "моториллами".

Режиссер Говорухин много рассказывал о замечательной, необыкновенной, ни в каком другом городе не найдете ничего подобного, площади Испании. Ночью он нас туда повел. В Риме Говорухин почему-то не думал о судьбах России и с ним было довольно весело.

Площадь Испании у гопает в цветах. На ней много ресторанов. Играет музыка, люди ноют и смеются. Мы спускаемся по длинной лестнице. Идти трудно, потому что на ступенях полно сидящих. Они целуются и выпивают, а одного синьора даже рвет.

Говорухин морщится:

— Блевать на площади Испании, как это пошло…

В конце нашего пребывания в Риме нас пригласил к себе на виллу режиссер Франко Дзефирелли. В наших кинотеатрах, кажется, шел только один его фильм "Ромео и Джульетта", а так он делает фильмы почти каждый год или ставит оперные спектакли.

В Риме среди мужчин, общавшихся с нами, было очень много гомосексуалистов.

— Они такие все милые, — сказала наша переводчица. — С ними так хорошо дружить.

Дружить, может, с ними и хорошо, но Дзефирелли так долго гладил Васю и говорил, что он очень симпатичный, что я начала нервничать.

Там же мы познакомились с юношей, который работал в съемочной группе у режиссера Бертолуччи, когда он снимал в Китае фильм "Последний император". Юноше очень Китай понравился. Узнав, что мы из Москвы, он сильно обрадовался:

— Да это же рядом с Китаем! Вы, наверное, часто там бываете?

Из нас в Китае не был никто.

И юноша никак не мог понять, почему же: из Москвы приехали, а в Китае никогда не были. Соседние ведь страны. Я тоже не понимаю, почему я не была в Китае?

Из Рима мы переехали во Флоренцию.

Знаменитая статуя Давида была в строительных лесах. Недалеко от площади, где возвышается Давид, есть небольшой фонтан, в котором стоит железный кабан с разинутой пастью. Кто попадет монетой в эту пасть, тот будет счастлив.

Я не попала.

На одном из приемов в нашу честь меня познакомили с флорентийским генералом карабинеров. Это был немолодой разбойного вида мужчина со шрамом через все лицо. Он посмотрел наш фильм.

— Надо же! Как похоже! — восклицал он. — У нас в Италии тоже, когда молодой человек уезжает от родителей в большой город, ему дают с собой всякие домашние заготовки, и он такой же нагруженный, как и брат Веры… И больницы у нас такие же отвратительные, как вы показали в фильме.

Из Флоренции нас повезли в маленький, не тронутый цивилизацией городок Сьена. Там мы побывали на его знаменитой трапециевидной площади, на которой устраиваются ежегодные скачки и наездники в средневековых костюмах, украшенных гербами, отстаивают каждый честь своего района.

А из Сьены — обратно в Рим.

На улицах Рима и Флоренции очень часто можно подобрать уроненную кем-то монету достоинством в 100 или 500 лир. На них ничего нельзя купить, и, я думаю, итальянцы просто ленятся нагибаться за ними. Эти монеты годятся для того, чтобы бросать их на счастье кабану в пасть или в речку, чтоб вернуться в эти места…

Я иду по тенистой набережной вдоль реки Тибр. Цель моя — остров. На острове есть площадь, и я хочу там побывать, пока мой муж встречается с корреспондентками из разных итальянских газет. Вопросы у них один оригинальней другого: с чего это Васе вдруг в голову пришло такой фильм снимать, и кто из режиссеров на него влияние оказывал, и кем мы с Васей друг другу приходимся — мужем и женой или братом и сестрой…

За последние годы я растеряла всех друзей. Их было немного, а сейчас и вовсе пусто. Слава богу, никто не умер! Некоторые уехали навсегда заграницу, и след их затерялся. А если не затерялся и вспыхивают слабые маяки — приветы, которые они шлют, то я чувствую, что это уже не те люди, с которыми я дружила, а их тени.

После успеха "Маленькой Веры" от меня шарахались. И так же вот отшатнулась та часть друзей, что никуда не уезжала. Как странно. Лично мне моя кратковременная слава не дала ничего. Единственно, я стала более ленивая, а окружающим, насколько я понимаю их, кажется, что я поднялась куда-то и увидела нечто, и потому стала другая. Но другой я стала позже…

Белый лист бумаги передо мной на столе. И я исписываю его словами. Потом перечитываю написанное. Буковки, буковки, принесите мне счастье! Отдельные удачные, на мой взгляд, предложения переношу в блокнот, может быть, пригодятся для диалогов в сценарии. Остальные рву и выбрасываю.

Однажды я подумала, а что, если этими листами-жалобами обклеить комнату? Оригинальные получились бы обои…

Ну вот, иду я по тенистой набережной, любуюсь архитектурой и слышу за собой торопливые шаги, а потом и окрик:

— Аморе мио!

Это явно ко мне, потому что вокруг никого больше нет.

Оборачиваюсь!

О Боже! Лучше бы я этого не делала. Там — молодой! Жгучий! Брюнет! С пламенным взором! Темных глаз!

Я вспомнила! Я его уже встречала однажды, когда мне было пять лет. Это принц. Его прислала мне моя кукла Золушка.

— Поцелуй меня! — требует он. — В губы!

Но вместо этого я начинаю рассказывать ему, что приехала из Москвы, а у нас в Москве не привыкли так, сразу…

Узнав, что я проделала такой длинный путь, чтобы встретиться с ним, он воспламеняется еще больше.

Как хорошо, что испанский и итальянский так похожи. Мы прекрасно понимаем друг друга! Не то что в следующий раз, когда мой принц нашел меня в Германии, в городе Штутгарте, и ему хотелось говорить со мной исключительно по-немецки. А так как в немецком я совсем ничего не улавливаю, ни одного знакомого звука, то общение наше было весьма кратковременно. Но сейчас…

За мостом стоит его моторилла. И он катает меня по древнему городу.

Вот место, где сожгли Джордано Бруно. В память об этом событии воздвигнута статуя посреди площади. Статуя самого Джордано, закутанного в черный плащ и сердито глядящего из-под капюшона. А вокруг пестрый итальянский рывок.

А мы дальше несемся по улицам Рима. Мелькают развалины, обломки древних стен… Чтобы не свалиться, я обнимаю его стройное тело и чувствую, как стучит его сердце. А улицы такие извилистые. Дома мелькают перед моими глазами и в конце концов превращаются в бесконечную грязно-оранжевую ленту. Подол моей красной юбки развевается сзади, как пламя рвущейся к звездам ракеты.

Я очень хотела научиться летать на дельтаплане и прыгать с парашютом. Но сперва родители умоляли не делать этого, а потом дочка была маленькая, и я боялась, если вдруг случится, что останется детка сироткой без ласки…

А тут словно чувствуя мое сокровенное желание, мой принц прибавил скорости, колеса моториллы плавно оторвались от земли, и мы стали набирать высоту.

Мы летели все выше и выше, желтые обломки древнего города остались далеко внизу. Начались песочного цвета горы, усаженные в некоторых местах оливковыми рощами, с бледно-серыми деревеньками вокруг. А дальше песочные горы сменились зелеными лугами, поделенными на прямоугольники, а потом луга сменились лесами. И я не помню, сколько времени длился этот полет. Помню, что было так хорошо, что я молила только об одном, чтобы он никогда не кончался.

Под нами полетели белые пушистые облака. Иногда мы ныряли в них и выскакивали, облепленные паром, как пеной. Потом под нами образовалась плотная масса из туч. Они были далеко, а над нами ослепительно синее небо и солнце…

А мой принц вздохнул и сказал:

— Чао, рогацци.

— Баста, — согласилась я, чувствуя, как сдавливает мое горло беспросветная грусть.

Он направил свою моториллу вниз, мы прорвались через плотные тучи и увидели под собой окруженный сбросившими листву лесами город, напоминающий огромную мартовскую лужу. Приземлившись, разбрызгивая слякоть, мы покатили по улицам этого города, где я мечтала в детстве научиться играть на арфе, но знакомый композитор-авангардист определил у меня полное отсутствие музыкального слуха. Там у окна сидела маленькая девочка и старательно раскладывала пасьянс растрепанными картами…

От дней, проведенных в солнечной Италии, у нас сохранилась фотография банкета в "Гранд Отеле", на которой Вася стоит у микрофона и благодарит гостеприимных хозяев, а за его спиной, на столе, выше человеческого роста гора из ананасов, груш, апельсинов, винограда… И еще маленькое колечко с кораллами, купленное на Мосту Ювелиров во Флоренции.

ПИСЬМО 21

Уважаемый режиссер!

Вас беспокоит ветеран ВОВ, труда, член КПСС Кравченко А. А. Меня уговорили посмотреть Вашу ленту-работу "М. В.". Может, я не достиг научного определения фильмов, но скажу вам то, что мы пришли в полное расстройство в моральном отношении. Прожил я и мои фронтовые друзья от 70 до 78 лет, и они поручили мне написать Вам свое мнение. Эта разлагающая картина показана в день праздника "День учителя".

Как можно показывать такую пошлость сельской молодежи, это показан разврат, который ни в коем случае не воспитывает юношей и девочек благородной, чистой, красивой и прекрасной жизни и поведения.

Неужели у Вас нет жены — показать девушек, заканчивающих 8—10 классов, и прекрасно, душевно ушедших трудиться в колхозы и совхозы, создавая благородные семьи, чистые душевно и физически, а у Вашего фильма один разврат, даже не разврат, а проституция. Кому нужен эпизод: голая девушка ложится на парня, причем не раз, а несколько. В зале сопляки выкрикивают (простите, что слыхали, то и пишу): "Задуй ей" — и т. п. и т. д.

Где наши юные труженики, почему не показать молодежное звено, бригаду которые после школы трудятся над выполнением задач по улучшению жизни своей и нашего народа. А таких есть очень много, но их в Москве — Ленинграде не найдете, а ехать в сельскую местность нет желания. Там нет комфорта, нет зачастую дорог, и воздух на фермах не подходящий. Вдумайтесь в эти вопросы и Вы поймете, что Вы не правы.

Возможно, я потерял ориентир в искусстве, но меня никто таким фильмом не убедит, что в нем показана жизнь, к которой надо стремиться молодым поколениям.

Николаевская область, г. Первомайск

ПИСЬМО 22

Пишет неизвестная Вам девушка. Да-да, как Вы, наверное, догадались, я узнала Вас по фильму "М. В.". Фильм мне понравился, очень правдивый, современный. Но неожиданно для себя я продумала о нем всю ночь, а потом и другую, и третью. Стали мне приходить какие-то навязчивые идеи, я стала какая-то не такая. Я поняла, что всему виной герой этого фильма — Сергей, в которого я просто влюбилась. Мне понравилось все: и внешность, и голос, и поведение. У каждого свой идеал, а у меня идеал этот Сергей. Я еще когда училась в школе, мне снился, я представляла себе именно такого себе мужчину. А вот недавно увидела его на экране. В жизни мне не удалось такого встретить. Муж мне говорит, что я очень изменилась.

Я не такая молоденькая, как Вера в фильме, мне 24 года, зовут Марина. Я закончила институт, сейчас первый год работаю.

Вот уже прошел месяц, как я все время думаю о Вас и это у меня не проходит Я читала много разных заметок о фильме в газетах и журналах, все их я собираю, в них все герои фильма отрицательные, бездуховные. Фильм даже сравнивают с фильмом "На дне". Но мне почему-то все нравится. Я завидую всем актерам этого фильма, потому что они снимались с Вами. Особенно главной героине. Она столько с Вами общалась, и сейчас, наверное, тоже. Эта зависть меня гложет целыми днями. Вы спросите, зачем я Вам вообще написала письмо. Не знаю, наверное, чтобы душе стало легче. Надеяться, я знаю, мне нечего. Я знаю, Вы очень заняты, может, вообще не будете читать это письмо, может просто, его не получите, я ведь не знаю точного адреса, где бы Вас можно было застать. А может быть, Вы прочтете письмо своим друзьям и вместе посмеетесь. Я прошу Вас, не делайте этого, потому что я пишу очень честно и потому что для меня это очень сокровенно. Я просто пишу это письмо в надежде, что Вы его прочтете.

Если у Вас будет свободная минутка, напишите мне хоть пару строк о себе. И знайте, что у Вас есть такой человек, который сделает для Вас все, что может, что Вы можете положиться на меня в самую трудную минуту. Увидеть Вас или получить письма — самое заветное мое желание. Вы, наверное, думаете, что я нервнобольная. Нет, вроде нормальная. Вообще письма писать не люблю, даже родственникам пишу редко, а тем более незнакомым людям.

Вот гуляли мы с подругой, она мне показывает: вон парень симпатичный, вон. А я все время сравниваю с Вами, и никто даже в сравнение не идет.

Почему так бывает? Есть возможность общаться с кем хочешь, но никто не нужен, а думаешь вечерами о каком-то артисте.

М.Т.

г. Воронеж

СТИХИ АНДРЕЯ СОКОЛОВА

ПИСЬМО 23

Пишет Вам В.Х. — писатель. Я посмотрел фильм "М. В." и хочу написать, больше таких фильмов не снимайте! Я имею в виду с такими подробностями.

И этот сценарий создала женщина! Вульгаризм сплошной. Теперь все гуляющие возомнят из себя, что они быстро выйдут замуж, что они любому понравятся. А парни решат, что среда гулящих можно выбрать хорошую партию. Можно было показать этот фильм, но без подробностей, тогда он мог бы понравиться. Советский фильм потому советский, что учит скромности.

Учтите это на будущее.

Не позорьте честь хороших, старых артистов, а то после этого фильма все перестанут уважать всех артисток.

До свиданья!

В.Х.

г. Фрунзе, Киргизская ССР

ПИСЬМО 24

Если заинтересует предложенный вариант темы — прошу, напишите. Очень много подробностей могу подсказать, отдать Вам свои дневники.

Муж мой первый закончил жизнь трагически, выпив какую-то жидкость, стал колясочным больным и умер в клинике.

Простите, если зря отняла время Ваше.

Я не могу назвать Вас по имени и отчеству, даже фамилию не знаю, потому как вошла в зрительный зал, когда прошли в киноленте титры, а в конце фильма, хотя и читала фамилии участников, так и не поняла, кому же мне написать. И тем не менее, драматическое обстоятельство этого случая не лишает меня возможности написать Вам это письмо с надеждой в душе, что есть на свете человек или случай, который мне откроет дорогу к Вашему миру таланта и поможет мне не только узнать Вашу фамилию, имя, отчество, но и поможет реализовать мой замысел. Этот замысел преследует меня всю мою жизнь, но нет у меня на это ни сил, ни умения написать киносценарий, потому что для этого нужны не только знания, но и талант.

Ваш фильм смотришь с затаенной болью в душе, и в каждом кадре видишь то, что тобою уже переосмысление, что вызывает крик наружу из души. Хочется кричать всему: Создателю-Богу, если он есть, всему тому, что окружало тебя долгие годы, лучшие годы (!) в твоей жизни.

Пишу все это, а слезы льются. Многое и многое встает перед глазами. Картины детства, картины жизни.

В 10-м классе я полюбила летчика гражданской авиации, из тех, что были в поселке нашем на сельхозработах. И часто над школой, заполненной детьми, он пролетал, махая крылом…

Мне уже 50 лет. Я ничего уже не жду от жизни, считаю ее утерянной, а самое страшное, что не верю в людей, в их порядочность и в их доброту Ну начну с самого детства…

Я бы, будучи кинорежиссером или киносценаристом, назвала бы такую ленту "Десять метров на жизнь".

Родилась я на Украине в живописном селе под Днепропетровском. Семья наша состоит из восьми человек детей, матери и отца. Отец пришел после войны в 45-м году. Был ранен трижды и в 47-м году умер от ран.

Юность отца отдана во имя добра на земле. Выходец из большой бедняцкой семьи, он с 15 лет входил в отряд борьбы за советскую власть. Жизнь свою провел в седле, будучи красным конником, борцом за правду. Коммунист, который восстанавливал советскую власть на селе, начиная с того, что взбунтовал крестьян против помещиков. Он участвовал в раскулачивании богачей села и женился на одной из дочерей зажиточного середняка, который свою дочь прогнал без родительского благословения за связь с "красным паразитом".

Мать моя родила восемь нас — детей и рано осталась вдовой.

С детства мы познали тяжкий труд, нищету, холод и недостатки. Одни ботинки были на двоих-троих. И если один приходил с улицы и снимал их, другой выходил на улицу, оставляя брата разутым и раздетым.

Так я училась в начальных классах, деля обувку и одежду с сестрой. Бывало, если у кого-нибудь увидишь яблоко в школе, долго смотришь на евшую его девочку даже без зависти, а как на что-то несбывшееся, чудное.

Морозы были такие сильные, что замерзали в чернильницах чернила. Писали мы на газетах. Шестилетней девочкой (была худенькой с черными кудрями) я со старшим братом из села, где родилась, уехала в степной поселок, неподалеку от Днепра. Там пошла в первый класс.

Помню свою первую учительницу, которая заменяла мне маму. Брат уходил рано на работу, а я оставалась в комнате, которая была в здании школы и носила хворост, солому (дров на Украине нет — степь вокруг). Бывало, с лицом в саже приходила в класс. Голодная, нечесанная, необласканная уютом.

Вскоре со всеми моими братьями и сестрами переехала в поселок мама. Помню, как я радовалась, когда моя печь весело горела и преображалась наша большая холодная и неуютная комната, когда приехала мама.

От поселка я ходила в школу-десятилетку, которая была расположена в селе за пятнадцать верст от поселка. Мы, школьники, уже в конце августа, разгружали свои кроватки с постелями в интернате напротив здания школы. Всю неделю жили и учились в селе, а в субботу шли все гуськом домой, в поселок.

Я с четвертого по десятый класс любила песню, выступала в школьной самодеятельности, брала призы и награждалась грамотами. У нас была многочисленная самодеятельность, куда входили и наши педагоги-учителя.

Казалось, что счастье в жизни моей не оставит меня. Все пророчили мне судьбу, наполненную любовью и романтикой.

Я мечтала посвятить себя сцене, обладая сильным голосом.

После 10-го класса поступила в музыкальное училище, почти по приглашению. Было материально тяжело, болела мама, женились братья, оставили дом и вышли замуж сестры. Я совершенно голодала, получая стипендию. Надо было помогать маме, и я оставила училище и пошла работать в поселке своем библиотекарем-завклубом.

Однажды, будучи студенткой училища, я навсегда рассталась со своим любимым летчиком. Из-за того, что не было приличного платья и туфель, чтобы пойти с ним в город или к его друзьям, куда он меня звал. Не пришла к нему на свидание несколько раз и вскоре уехала из большого города к маме.

В Крыму жил мой дядя — брат мамы. Я, заработав себе несколько сотен рублей, уехала к нему. Однажды в городе познакомилась с одним морским военным курсантом, и вскоре он стал моим мужем. Он привел меня к своим родным. Отец в звании капитана 1-го ранга, морской летчик, а мама — преподаватель в институте.

Но с этого города, с этой, казалось бы, высокообразованной и интеллигентной семьи началась моя катастрофа. Мой роковой период в жизни.

Несмотря на мою молодость, эффектную внешность, мать моего мужа всячески пренебрегала моим присутствием в их доме, старалась намекнуть мне на мое сельское "бедное" происхождение. Если у нас с мужем возникали ссоры, она усугубляла их, как могла (по-матерински). И неоднократно подчеркивала, что женился сын не на ровне, что я не могу в руках держать правильно вилку, нож и т. д. Мне в глаза, наедине, заявляла прямо, что ее сын мог жениться на одной из дочек генерала. Вскоре, надеясь на мамину поддержку, сын и вправду начал приводить в дом хорошеньких расфуфыренных девочек, которые не стесняясь садились при мне на его колени.

Мы уже прожили около полутора лет, когда я почувствовала, что беременна. Помню каждый день, как будто это было вчера. Я мыла пол на веранде (у них солидная богатая дача) и, полив тряпкой с водой пол, упала в обморок в воду, которую сама же налила. В это время вышла из большой зальной комнаты свекровь, шурша длинным шелковым халатом. Она чистила многочисленные ковры, жужжал пылесос. Она переступила через меня, лежащую, и строго спросила, что со мной, когда я сказала, что потеряла сознание, она снова переступила через меня и ушла в комнату, бросив на ходу: "Беременна!"

После этого травля надо мной удвоилась. Мамин сынок уже бил меня по щекам, не стесняясь, а в присутствии мамани и головой об стенку.

Я устроилась в парфюмерный отдел магазина и, когда опаздывала домой минут на 15–20, терпела экзекуцию избалованного сынка. Одного отца всегда вспоминаю с нежностью и теплотой. Он был моим защитником и жалел, когда не было рядом графини — мамы. Однажды меня так избил муж, что я не вытерпела и, не дожидаясь утра, убежала из богатой дачи в ночь…

Беременность была более трех месяцев, и я решила покончить с собой. Убежала к вокзалу и в тени скалы выбрала себе место для вечного покоя, положив на рельсы свою длинноволосую с завитками кудрей голову…

Вскоре появился и поезд… Но он так загудел, что я испугалась, очнувшись от ужаса, скопавшего меня. Я инстинктивно дернулась в сторону, и поезд, обдав меня пылью и дымом, прошел рядом со мной. (Сейчас жалею о несбыточном. Надо было дать себя расплющить, и на этом закончились бы мои мучения!)

Я проплакала, лежа в траве, а утром пошла в больницу, решив сделать аборт. Первый аборт навечно оставил меня женщиной без судьбы, без семьи, без друга…

Дядя мой уехал из города, похоронив жену, а вскоре я узнала, что и он умер.

Я осталась одна в огромном городе, без жилья, без прописки. По просьбе РК ВЛКСМ меня послали в пионерский лагерь, а потом помогли поселиться в общежитии строителей.

Шли годы. Я работала в магазине "Меха и головные уборы", училась в студии городского театра. Творческая одаренность, голос и чтение стихов привлекли ко мне внимание авторитетной комиссии по отбору молодежи для учебы в студии театра. Из трехсот желающих в городе были отобраны 17 человек, среди которых была и я.

Театр стал для меня смыслом жизни. Я все время проводила в нем, присутствовала на всех репетициях, а вскоре была зачислена и в труппу артистов. Каждый спектакль для меня становился волшебством, и я плохо понимала, где реальность, а где вымысел. Мне шел 20-й год.

Опытные артисты театра советовали ехать на биржу по отбору артистов, поступать в институт. Но мне встретился человек, по профессии инженер, который работал здесь — в Москве.

Он сделал мне предложение, и я уехала из города, где началась моя биография жизни и несчастливого замужества. Проблемы театра и мечта о нем остались несбыточными.

Я не имела ни денег, ни умения пробивать себе дорогу в таком трудном деле, как театральная жизнь. Я оставалась все той же сельской неумелой девушкой-женщиной, любила искусство театра по-своему — не кричащими наружу чувствами и эмоциями, а тихо, вдумчиво и наедине в самой себе.

Это все осталось во мне до сих пор, хотя мне уже много лет и волосы седые. Я не умею высказать всего, что наполняет душу мою, а сейчас и некому и незачем, потому что вокруг одно грубое невежество.

Я и так Вам написала много, не зная зачем я это делаю. Добавлю, что муж мой второй был уже в возрасте, очень хотел иметь детей, а у меня все дети (их было трое) умирали. У нас с мужем не сходился резус крови, и я сколько ни лечилась, ни искала средства, результат был один — дети умирали. А муж желал семью с детьми. Когда умер второй ребенок, муж мой нашел женщину, был с ней связан, а когда я лежала в больнице с третьим, уехал к ней, оставив навсегда меня.

Когда мы приехали в Подмосковье, нас поселили в комнатках размером 10 метров, где в настоящее время я и живу, коротая свою одинокую жизнь…

Комната моя, куда нас поселили как молодых специалистов, стала для меня жизненным погребением. Так все бывшие молодые специалисты — инженеры с женами — нарожали себе детишек и перешли жить в большие дома с квартирами.

Мой муж — инженер, удачно устроил свою жизнь, вернувшись в Севастополь, а я, обреченная, погребенная заживо, осталась одинокой. Общежитие для молодых специалистов, где даже комнатки-каютки в 10 метров имеют тонкую перегородку и не приспособлены к нормальной жизни. Они никогда не имели номеров, но в наше время переименованы в коммунальные квартиры, тихо высасывающие здоровье, нервы, кровь у живущих.

Я осталась в 33 года одинокой, заброшенной и убитой злом и неправдой людской. По характеру справедливая, я в годы "застоя", как их именуют сейчас, много увольнялась с работы. Из-за того, что видела фальшь, грязь, подлость, увольнялась разов 18 с работы в Подмосковье. Училась, несмотря на смерть детей. Ездила на Левый берег, в Химки. Сначала 4 года в культпросветучилище, а затем во МГИК. Падала от голодных припадков, питалась за 50 копеек в день. Училась уже после отъезда мужа. Сейчас у меня три диплома вместе с окончанием театральной студии при театре. Но жизнь и судьба так нагло и безжалостно расставила мне сети в жизни, что диву даешься порой, как выдержало мое сердце и не разорвалось от несправедливости, жестокости, нарекавшейся на меня людьми.

Я оставалась верна своей любви к прекрасному, любила, как жизнь, свою работу культурника. И, говоря самокритично, была для нее создана. Я работала и директором клуба, и художественным руководителем. Руководила детскими кружками. Но на мой сердечный огонь, доброту и справедливость получала такие рогатки и подлости, что только уважение к себе сохраняло во мне веру в человечность.

Быт мой погряз в "бытие". Комнаты заселились откуда-то взявшимися алкоголиками. Некая жена-депутат из завода спровадила на этаж мужа, испитого в стельку, грязного, вонючего, никогда не принимавшего бани. Он поселился у меня с правой стороны. А другой (по обмену и принуждению выслан из квартиры) нашел себе деградированную, такую же, как и он, синюю от алкоголя подругу, поселился с левой стороны. Можете представить хоть одну ночь или один вечер, каково мне жить, сидя за высокими идеями философии или институтской зачетной работой. Так я жила, а годы шли, время летело, не спросясь меня.

Квартира наша так прогремела в микрорайоне, в ЖКО, в милиции, что все живущие меня знали в лицо и считали почти сумасшедшей, ненормальной за то, что я могла жить, т. е. существовать в таких нечеловеческих условиях. В этом роковой исход моей жизни.

Я стеснялась пригласить к себе порядочного человека, а если приходили сокурсники или коллеги по работе, то грубый мат и драки за стеной так их пугали, что в другой раз при встрече они только виновато улыбались, сочувствовали или пожимали плечами.

Во мне убили люди, если можно их так назвать, личность, талант, всяческую инициативу!

Сейчас мне уже 50 лет, судьба моя решена, но самое страшное, что мое живое, небезразличное к жизни сердце так желало счастья, любви, радости, что сейчас, уже потеряв всяческую надежду, просто спит или бьется с перебоями…

После отъезда мужа я пыталась найти друга, но обстановка жилища так сложилась, что люди боялись за себя, уходили, творя в душе моей незажившие, кровоточащие раны. Полюбила я одного человека, делала все, что было в силах моих, несла к нему всю боль израненного сердца и души… А он, выжав из меня со слезами накопленную тыщу рублей, обокрал меня, взяв золото и вещи, и…

Скрылся, уехал, обманул меня на моих же гуманных чувствах…

Всего не опишешь. Но жизнь моя — это сплошной колючий терн из шипов и ран. Сейчас я ушла душой от людей, не люблю и не верю в их доброту, но боюсь потерять в себе человечность. Это самое страшное и непоправимое…

О.Г.Л.

Москва, станция Томилино

ФЕЛИКС

Чтобы поднять престиж Европейского кинематографа и привлечь к нему внимание зрителей, несколько лет назад кинематографисты Европы учредили премию Феликс. Награда названа так в честь хозяина ресторана, где было принято это решение. Сначала жюри, состоящее из двадцати, кажется, человек, выдающихся деятелей кино, пересматривает все фильмы, снятые за год, и выбирает из них тс, которым можно дать номинацию. Потом другое жюри решает, кому из фильмов-номинантов дать награду и за что.

В 1989 году председателем основного, второго, жюри была шведская актриса, любимая женщина режиссера Бергмана, часто снимавшаяся в его фильмах, Лив Ульман. А одним из членов жюри был югославский кинорежиссер, знаменитый своими политическо-порнографическими картинами, Душан Макавеев, которого мы с Васей хорошо знали.

У фильма "Маленькая Вера" было шесть номинаций (больше, чем у всех остальных фильмов): за лучший Европейский фильм, лучшая режиссерская работа, лучший сценарий, лучшая операторская работа, лучшая главная женская роль, лучшая женская роль второго плана (роль матери Веры).

Настроение у нас было отличное. Мы ни капли не сомневались, что получил! все шесть премий, потому что другие кинофильмы — наши соперники нам были почти неизвестны, а на кинофестивалях, что мы были или о которых читали в прессе, они почти не упоминались и не встречались. А у нас дома валялись ворохи газет или копии газетных статей со всего мира, в которых были статьи о "Маленькой Вере".

Огорчало только то, что почему-то отборочное жюри не оценило по достоинству работы композитора Владимира Матецкого и артистов Андрея Соколова и Юрия Назарова. Они тоже имели полное право быть награжденными. Мы, конечно, понимали, что девять номинаций это было неприлично. Но все же…

У меня есть предубеждение против красивых мужчин. Я уверена, что все они, как правило, идиоты. Андрей Соколов — исключение, подтверждающее правило.

Когда я первый раз увидела Соколова, шагнувшего из полумрака студийного коридора в комнату, где мы знакомились с артистами, у меня перехвалило дыхание, голос мой задрожал, сердце екнуло, конечности онемели, перед глазами все поплыло, в ушах зашумело, в желудке образовался ком, а в горле спазм.

Я сразу поняла — это он! Только такого могла полюбить Вера, и так же реагировал ее организм, когда она его впервые увидела.

Их было много — очень симпатичных ребят, талантливых и сообразительных, приходивших пробоваться на роль Сергея. Но такой был один. Спокойный, неторопливый, способный своим магическим взглядом в первую же минуту влюбить в себя женщину Именно его я себе и представляла, когда писала сценарий, И вот теперь выдуманный образ воплотился в реального человека. И какого!.. У него настоящие мужские пристрастия — баня, охота и автомобили. До того как он решил стать артистом, он принимал участие в гонках по заснеженным дорогам, которые показывали по телевизору. И уже тогда под защитным шлемом советские девушки разглядели его и слали письма с подробным описанием всех своих достоинств.

Я думаю, на съемках ему было труднее, чем другим артистам. У него не было никакого опыта — тогда он еще учился в Щукинском училище, снялся в одном-единственном фильме и про кино не понимал ничего. Сейчас он единственный из молодых артистов, игравших в "Маленькой Вере", упорно, старательно развивает свой актерский дар. Потому мне совершенно не понятно, как могло жюри пропустить такой бриллиант и не дать ему возможность поехать в Париж, где в театре "Шансе Елизее" должно было состояться торжественное вручение призов.

У нас начались хлопоты. В приглашении, присланном из Парижа, было указано, что мужчины обязательно должны быть одеты в смокинги, а женщины в вечерние платья. А где их взять в городе Москве осенью 1989 года?

Но тут очень вовремя меня пригласило к себе швейцарское издательство и заплатило гонорар за роман "Маленькая Вера", который собиралось издать. Два дня в городе Цюрихе мы выбирали Васе смокинг. До этого у него не было даже приличного костюма, только джинсы, джинсы, джинсы. А с вечерними платьями можно было сойти с ума! Я пересмотрела их миллион и никак не могла ничего выбрать. В них я напоминала себе куклу Барби — вся в какой-то кисее и бахроме. Мне казалось, что я выгляжу в них ужасно пошло, а те платья, в которых я не выглядела пошло, стоили очень дорого, и мне было жалко денег. Заплатить тысячи долларов за вещь, которую можно будет надеть всего несколько раз? Сколько же это бутылок джина с тоником?.. Нет, я не могла себе это позволить…

И тут меня осенило. Когда мне было десять лет, одна наша знакомая подарила мне платье. Это платье привез в качестве трофея из побежденной фашистской Германии ее муж, служивший в штабе у одного из маршалов. Длинное, черное, сшитое из сплетенных вручную мелких кружев, с шелковой подкладкой, которая сама по себе могла бы быть платьем. Нашей знакомой так и не пришлось его надеть — она работала медсестрой в физиотерапевтическом кабинете, потому она и подарила его мне, чтобы я могла играть с подругами в принцесс.

Приехав домой, я новыми глазами взглянула на это платье и поняла, что выглядело оно после пересмотренных мною нарядов вполне пристойно, и стала ходить в нем по дому, пугая родных, чтобы привыкнуть чувствовать себя дамой. Ведь я тоже в основном носила джинсы.

Уже обласканная славой Негода в это время жила в Париже. У нее уже были призы за главную женскую роль на кинофестивале в Чикаго (мы туда не ездили, а фильм наш получил там главный приз — "Золотого Хуго", Хуго этот напоминает заспиртованного в призме желтого лилипута); приз за женскую роль на актерском фестивале в Женеве. Портрет Негоды украшал обложку американского журнала "Плейбой", и вот теперь она вела переговоры в Париже о съемках во французском фильме.

В самолете мы летели с клоунами. Это была группа Полунина с огромными сумками и кучей какого-то хлама.

Наш оператор Ефим Резников наконец-то получил приглашение за границу. До этого ему приходилось выслушивать наши рассказы о том, как нас принимали с фильмом в той или иной стране. Ему было интересно и обидно одновременно, потому что он надрывался во время съемок так же, как и мы, а удовольствий ему досталось меньше.

Актриса Людмила Зайцева жаловалась, что ее однофамилец модельер Зайцев запретил ей несколько дней принимать пищу, иначе она могла бы не поместиться в тот замечательный наряд, что он ей подобрал среди своих моделей.

Через час после взлета Зайцевой принялась объясняться в любви наша бывшая соотечественница, уже успевшая за это время в одиночестве выпить бутылку шампанского.

— Вы такая замечательная актриса, а Париж такой замечательный город!.. А где вы будете жить?

— В "Гранд Отеле".

Бывшая советская гражданка на мгновение протрезвела, размышляя, может такие быть или нет, потом решила сделать вид, что поверила.

— О-о! Это очень красивое место. Желаю вам приятно провести время. Имейте в виду, что французы очень гостеприимные люди.

Последние слова меня удивили. Обычно русские люди, живущие во Франции, говорят: "Французы такие суки. Но иногда среди них попадаются приятные люди".

"Гранд Отель", куда поселили всех приехавших на церемонию вручения Феликса, действительно очень красивый, большой и роскошный. "Наконец-то город Париж повернулся ко мне своей приятной стороной" — думала я. С этим городом у меня связаны исключительно малоприятные воспоминания. В нем я очень тяжело болела, когда мне было 12 лет, и еще этот поезд с Северного вокзала, ехавший неизвестно куда…

Любуясь на величественное здание Оперного театра, которое возвышалось прямо напротив нашего окна, мы предвкушали замечательный вечер в нашей жизни. Из Москвы приехали на церемонию все кинематографические начальники. Мы выяснили, где жил Андрей Смирнов, и позвонили ему, может, он знает что-нибудь о решении жюри. Что плохо в такого рода мероприятиях, что ничего не известно заранее о том, наградили тебя или нет, об этом узнаешь прямо в зале, когда распечатывают конверт. Но иногда слухи просачиваются, и можно прикинуть, чего тебе светит. Но в то время мы не во всех деталях знал и тонкости этих игр, и весьма скептично отнеслись к словам Смирнова о том, что, похоже, вечер нашего триумфа будет в другой раз. Если бы нам давали премию за лучший Европейский фильм, то нам уделяли бы больше внимания. А пока что все вокруг тихо.

Ну как нам могут уделять внимание, когда мы только несколько часов как прилетели из Москвы?

Тут к нам постучалась переводчица и сказала, что надо идти на пресс-конференцию, которую журналисты проводят со всеми номинантами по очереди.

После пресс-конференции седой фотограф повел нас в небольшой зал с колоннами и принялся группировать нас, чтоб сделать коллективный портрет создателей фильма.

— Но лицо стоит больших денег, — сказала ему актриса Негода. — Прежде чем делать мои фотографии, вам надо связаться со моим агентом и договориться, как вам оплатить съемки.

Фотограф опешил, потом ухмыльнулся, а помощник его сказал:

— Вы знаете, обычно агенты сами нам платят, чтобы мы сфотографировали их актеров, и мы еще не всех берем…

В том, что я получу Феликса за сценарий, я почти не сомневалась. Уверенность моя укрепилась, когда я узнала, что два других претендента — мужчины, а про фильмы их я ничего не слышала. Очень хотелось со статуэткой Феликса получить еще и конверт с денежной премией, но, оказывается, такие материальные подношения роняют престиж столь солидных мероприятий, потому денег никаких не положено… Надо сказать спасибо, что билет на самолет нам оплатили, проживание, да еще суточные дали!

Служащий Совэкспортфильма предупредил нас, что мы должны быть готовы к семи часам вечера, а в половине восьмого стоять в холле гостиницы, откуда нас повезут в театр "Шансе Елизее", и ни в коем случае нельзя опаздывать, потому что без двадцати восемь вход в театр закроют и никого больше не пустят.

В семь часов нарядные мы все толпились в холле. Народу было очень много, и все такие изысканные, душистые и важные. Все, похоже, собирались получать приз.

— Что за нравы у французов, — ворчала Зайцева, — я лежу на постели, в одних колготках, вдруг ко мне в номер без стука, открыв дверь своим ключом, входит юноша в белом кителе и начинает копаться, звеня бутылками, в моем мини-баре… О Господи! — на ее лице вдруг отразился неподдельный ужас, и она протянула руку в направлении лифтов.

Я резко обернулась.

Из лифта двое мужчин в смокингах и бабочках вытаскивали, поддерживая с двух сторон за локти, председателя Госкино СССР. Председатель был настолько пьян, что был не в состоянии передвигаться самостоятельно. Его пригласил на церемонию министр культуры Франции, и раз он приехал, то было невежливо не ехать в театр. Но я не знаю, насколько вежливо вынимать из номера и нести в свет человека в таком состоянии.

И вот всех принялись распихивать по машинам. Негода в ярко-красном платье до колен и в туфлях на низком каблуке напоминала мне девочку с иллюстраций сказок братьев Гримм. Оказалось, это платье ей взяли напрокат ее французские агенты. Ее родное вечернее платье она уже продемонстрировала, когда получала приз в Женеве, и, если ей опять придется подниматься на сцену за Феликсом, она должна выглядеть по-другому. Это очень важно!

Позже, когда Негоду пригласили в члены жюри на Каннский фестиваль, то Пьер Карден прислал ей из Парижа по собственной инициативе напрокат элегантное черное шелковое платье, приложив к нему письмо, что если она хочет, то может приобрести это платье, а если нет, то пускай обратно пришлет, после того как поносит.

…Так как по машинам распихивали по списку, то родственные связи никого не интересовали. Потому я поехала вдвоем с Фимой, Вася с Негодой, Зайцеву посадили с кем-то вообще не говорящим по-русски, а муж Негоды поехал в микроавтобусе с советскими кинематографическими чиновниками. После этой поездки он приблизился к Васе и сказал ошарашенно:

— Ты знаешь, они почему-то тебя очень не любят. Они говорят, что ты молодой и наглый.

Водитель, который вез нас с Фимой, плохо ориентировался на парижских улицах, и мы приехали к восьми часам.

— Сейчас двери закроют и нас не пустят, — пугала я Фиму.

— Ой, подожди, да это же мы по Елисейским Полям едем! Ну надо же! — радовался он. Счастливый, он видел их в первый раз.

Наконец мы приехали к театру Фасад театра весело перемигивался огнями, на ветках деревьев вокруг были развешаны светящиеся лампочки. Под одним таким деревом поддерживаемый мужчиной в смокинге, глядя перед собой невидящими глазами, раскачивался из стороны в сторону председатель Госкино СССР.

Прямо наваждение какое-то!

У входа в театр за веревочным ограждением стояла толпа собирателей автографов, многие из них фотографировали, мелькали вспышки. Мне протягивал руку с зажатым в ней блокнотом высокий худой юноша в шапочке с помпоном, выражение его лица было как у голодного сеттера. Он знаками умолял поставить ему на листе бумаги закорючку.

Внутри, в фойе на высокой лестнице, торжественно замерли два ряда солдат в униформе прошлого века с эполетами, аксельбантами и высокими головными уборами.

В зале нас рассаживали опять-таки по списку. Режиссеры группой в одном конце зала, сценаристы — в другом, операторы, опять же кучно, — в третьем, а единственная наша переводчица села вообще неизвестно где.

— Слушайте фамилии, — предупреждала она нас. — Тех, кого награждают, называют последними, после того как конверт вскроют.

Но французы решили сделать оригинально. Они выносили по два конверта. Сперва вскрывали один и читали список номинантов, показывая одновременно фрагменты из фильмов, потом вскрывали другой и уже объявляли победителя. Сперва вскрывали конверты и вручали статуэтки Феликса бестолковые старейшие французские актеры. С операторами получилась путаница. Старейшие актеры поняли дело так, что они будут награждать всех пятерых операторов, и каждую фамилию из списка номинантов произносили с пафосом, жестами приглашая человека выйти на сцену.

Самое большое разочарование ждало оператора из Польши, который стоял в списке первым. Он еще не разобрался что к чему и бодро выскочил на сцену, ожидая награды. Второй оператор почувствовал, что-то не так, и шел не очень охотно. Когда очередь дошла до Фимы, то он уже понял, что награды пока не будет, а зовут просто постоять на сцене.

И вот пять операторов, как дураки с вымытой шеей, ждут, пока ведущий объяснит стареньким, что есть еще один конверт, его надо вскрыть, вынуть листочек, развернуть, на листочке написана одна-единственная фамилия и страна, это надо прочесть громко и связно, подождать, когда из шеренги операторов отделится один, и именно ему вручить статуэтку. Ведущий объяснял это так выразительно, что даже я, не понимающая французского, это для себя уяснила.

Из шеренги операторов, к сожалению, шагнул не Фима, а блондин англичанин.

Потом "пролетела" Негода. Приз за женскую роль дали другой актрисе.

Настроение начинало портиться.

Следующими после музыкального номера должны были награждать сценаристов.

Кресла в театре были обиты красным бархатом. Бархат крепился к спинкам маленькими гвоздиками, которые почему-то не очень плотно были прибиты, и я почувствовала, что эти маленькие гвоздики своими омерзительными шляпками цепляются за нитки ручной работы кружев моего трофейного платья. И эти ветхие нитки с легким, тишайшим треском рвутся на моей спине. Я пишу эти слова и ужас, пережитый мною тогда, овладевает мною снова.

Зачем я сочиняла этот сценарий? Зачем два с половиной месяца мучалась во время съемок в канцерогенном, вонючем Мариуполе? Зачем приехала в этот дурацкий город Париж?

Для того чтобы подняться на сцену и чтобы с моей спины свисал лоскут изысканных немецких кружев, оторванных французскими гвоздями! И вокруг сидят абсолютно чужие мне люди — конкуренты-сценаристы. Нервно дышат. И совершенно не у кого спросить, что там на моей спине происходит!

Мне захотелось встать и выбежать вон из зала. Не надо мне никаких Феликсов…

То есть как это не надо?!!

А зачем тогда я сижу здесь уже полтора часа, смотрю этот скучный концерт и церемонию, во время которой я большей частью ничего не понимаю?

Меня лично в жизни награждали всего один раз: на домашнем, можно сказать, конкурсе киносценариев мне дали вторую премию и триста рублей.

Вручали мне их в совершенно не торжественной обстановке. Даже в школе мне не давали Почетных грамот — не за что было. А тут — по телевизору На всю Европу.

Я ведь такой сценарий классный написала!

Но платье-то сзади рвется!!!

В это время на сцену вышли немецкая актриса Ханна Шигулла и испанский режиссер скандалист-гомосексуалист Педро Альмодовар. Они должны были назвать имя лучшего кинодраматурга 1989 года.

Оркестр заиграл Рахманинова. "К чему бы это?" — лихорадочно думала я. Ладно, хоть испанец на сцене. Это как-то утешало, можно будет что-то понять. Он единственный из мужчин был в ярко-оранжевом пиджаке и изумрудных брюках.

Шигулла зачем-то вытащила из своего нарядного ридикюля серый камень, с одного бока раскрашенный яркими красками, и торжественно отдала его Альмодовару, произнося на английском бесконечную речь. Как я узнала позже, камень этот был обломком Берлинской стены.

"Сейчас я умру", — обреченно подумала я, глядя на их беззаботное воркование. Я покосилась на человека, садящего рядом со мной справа. Он елозил по креслу, раскачиваясь взад и вперед. Это меня заинтересовало. Я вспомнила про человека слева. Он, наоборот, замер и уставился не мигая на сцену.

Мы умрем втроем, поняла я, и мне стало смешно. Тут я услышала свое имя, потом, с любопытством глядя в зал, Альмодовар произнес и фамилию. Я сразу же забыла про платье.

"Надо дойти красиво", — подумала я, а идти надо было под уклон через весь зрительный зал. Шаги получились немного больше, чем хотелось бы, а пояс на платье поехал куда-то под мышки. По пути мне попались Зайцева и Фима, а у самой сцены я нашла и своего мужа Васю, затиснутого среди режиссеров. Тут и переводчица подбежала.

Из оркестровой ямы на меня с большим интересом смотрели музыканты.

Вот наконец добралась я до микрофона. Пока показывали фрагмент из фильма, Альмодовар обнял меня и прошептал, что поздравляет. Я посмотрела на густо напудренное лицо Шигуллы. Она вся тряслась.

"А из зала не видно", — равнодушно подумала я. Фрагмент закончился, надо было что-то говорить.

— Моя мама тоже испанка, — сказала я по-испански в микрофон Альмодовару в надежде, что испанский король смотрит вручение Феликсов и тоже порадуется. Альмодовар изобразил большую радость от этого известия. Я перешла на русский и выразила большую благодарность моему мужу режиссеру за то, что по моему сценарию он снял хороший фильм и я теперь стою на этой сцене. Вася вытаращил глаза.

"Ну вот, опять сказала что-то не то", — все так же равнодушно подумала я и передала пламенный привет своей маме.

Зал захлопал. Альмодовар сунул мне медную статую носатого алкоголика с курицей под мышкой — таков был столь вожделенный мною в тот вечер Феликс.

Опустошенная, я вернулась на свое место и стала ждать, когда на сцену пойдет Вася.

Но этого не произошло.

Лучшим режиссером выбрали венгра, а лучшим фильмом был назван греческий. И Зайцевой ничего не дали.

Когда пошел финал-апофеоз, всех призеров попросили подняться на сцену. Там нам на голову начали сыпать папиросную бумагу, олицетворяющую рождественский снежок, а старейшие французские актеры вдруг принялись энергично, как в московском метро, работать локтями и отпихнули меня в задние ряды, для того чтобы самим радостно махать в телевизионные камеры.

Я постояла немного сзади, а потом ушла со сцены к Васе.

Вася был мрачен.

— Ну чего ты расстраиваешься, — сказала я, чувствуя себя виноватой, — если бы хоть деньги давали с этим призом… Зачем нам две одинаковые статуи алкоголиков дома?

К нам подошли мрачные Фима, Зайцева и Негода.

— Поздравляю, — кисло кивнула мне Негода, — очень скучный праздник.

— Не портите Маше настроение, — сказала Зайцева.

Мимо шел веселый член жюри Душан Макавеев.

— Ну что же ты, Душан? — спросил у него Вася. У нас столько номинаций было, а приз отдали Ангелополосу?

— Ну, во-первых, у Ангелополоса хороший фильм, а сделан за французские деньги, во-вторых, Див Ульман не любит, когда на экране мучают и обижают животных, а у вас девочка-подросток так страдает. А в-третьих, мы сразу решили дать Маше приз за сценарий, потому что она единственная женщина-сценарист. Одного приза на семью — достаточно. Негода и без этого приза много награждалась, Зайцевой хотели дать, мы долго спорили, очень долго спорили. Жалко, что ей не дали…

Потом нас повезли на банкет в Музей современного искусства.

Есть хотелось страшно. По гостеприимные французы на стол поставили только одно блюдо — паштет с вареной морковкой. Когда мы попросили вторую бутылку вина, официант посмотрел на нас как на своих личных врагов.

— Когда французский министр культуры приезжал к нам в голодную Москву, то мы его щедрее кормили, — ковыряя морковь вилкой, заметил Андрей Смирнов. — Что-то мало денег французское правительство выделяет на культуру.

На следующий вечер мы решили сами сделать себе праздник, и, так как деньги у нас были, мы пошли в дорогой ресторан с Негодой. Ресторан должен быть не только дорогой, но и знаменитый. Выбор пал на "Максим". Все мы с детства помним арию из оперетты, которую часто передавали по радио; "Пойду к "Максиму" я, там ждут меня друзья…" Пошли.

У входа, в гардеробе, нашим мужчинам насильно повязали на шею засаленные галстуки, потому что в этом заведении сидеть без галстуков не принято.

Потом официанты попытались посадить нас куда-то в угол, но мы так активно сопротивлялись, что оказались за круглым столом в центре зала.

— Смотри-смотри! Сейчас будут по очереди к нам бегать! — захихикала Негода.

На каждое блюдо был свой официант: один приносил закуски, другой хлеб, третий первое, четвертый вино, пятый воду и т. д.

Один из официантов уже успел изрядно выпить и, наклоняясь, чтоб налить нам вино, ронял в бокалы из нагрудного кармана свою авторучку.

Поели мы в этом "Максиме" нежную пресную рыбку, оставили там по пятьсот долларов каждый, вышли на улицу, погуляли полчаса и почувствовали такой зверский голод, что побежали б первое же попавшееся кафе и заказали там себе омлетов с бутербродами.

Вот такой город Париж. Никак не хочет он поворачиваться ко мне своей волшебной, праздничной стороной. Ходили мы по холодным улицам, смотрели, как парижане готовятся к Рождеству, ставят на площадях елки с искусственным снегом на мохнатых лапах. Дворники в ярких зеленых или оранжевых куртках с такими же яркими оранжевыми или зелеными метелками из пластмассы наводят чистоту. А в витрине огромного магазина "Галерей Лафайетт" — мечта советских девочек — Рождественский карнавал куклы Барби. В нарядных праздничных одеждах, количеством более ста, куклы эти махали под музыку руками, шевелили головами, летали, ехали в каретах и автомобилях по кругу, возле елки с игрушками…

Через два дня в кинотеатре на Елисейских Полях у меня из сумки вытащили кошелек. Настроение было испорчено окончательно…

И вот долгими, длинными, зимними, холодными московскими вечерами я иногда снимаю со шкафа медную фигуру весом, наверное, 10 килограмм, у ног фигуры выгравировано латинскими буквами мое имя, ставлю напротив себя и думаю: "Эх, Феликс, Феликс, не принес ты нам счастья, а сколько было связано с тобой ожиданий…"

Глаза у него косят. Нос такой же унылый и длинный, как у курицы, которую он зачем-то прижимает к себе. Похоже, скульптор, который ваял Феликса, решил дать заработать какому-то бродяге, использовав его в качестве модели.

Потом я вспоминаю, что он подарен мне за то, что я лучший драматург Европы 1989 года, гордость переполняет меня, и я несу Феликса в ванную, чтобы смыть с него пыль. Он весь обмазан зачем-то какой-то липкой субстанцией, и пыль хорошо прилипает к ней.

Вася неодобрительно смотрит на меня.

Потом Феликс отправляется обратно в шкаф.

Когда я рассказала о Феликсе режиссеру Витанию Каневскому, снявшему фильм "Умри, замри, воскресни", он заинтересованно переспросил:

— Большой и медный? Надо из него дверных ручек наделать.

Через пол года Каневский получил за свой фильм кучу Феликсов. Теперь, я думаю, его семья хорошо обеспечена дверными ручками.

ПИСЬМО 25

Из всех видов искусств для нас самое важное — кино. Так сказал В.И. Ленин. И вот сейчас смотрим по телевидению фильмы вашей студии "Петровка, 38" и "Огарева, б" и видим, как работники милиции настойчиво, ежечасно ведут борьбу, отдавая иногда свои жизни, за покой общества, за чистоту его.

А многие фильмы, наоборот, не помогают им, а способствуют негативным явлениям в нашем обществе. Почти во всех картинах пропагандируются курение, пьянки (против чего ведется борьба), грубые объятия, жадные поцелуи, постели, и за период перестройки дошли до кульминации. Воспитывать же надо на положительных примерах, особенно подростков, а не на сексе, когда обществу грозит такое страшное заболевание, как СНИД.

В какой упорной борьбе спортсмены защищали честь советского спорта, завоевывая награды — медали. Кинематограф тоже получил специальные призы. Но за что?

За порнографию!

Позор на весь мир!!!

И это в первом социалистическом государстве. Народ возмущен. Дал свое название фильму — "Маленькая сучка и общежитский кобель". Мнение самой молодежи: "Фильм — реклама по принципу: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать или прочитать". В фильме показана жизнь наших простых людей — тружеников, которые стараются все сделать для своих детей, чтобы им было сейчас и потом хорошо, а дети, предоставленные сами себе, не знают, что им надо. Больше новых квартир — больше детей на улице. В школах только уроки. Затем мать-воспитательницу — на работу… Надо показывать, кто виновен в этом, чьи дети прогуливают в ресторанах и на дачах за час месячные зарплаты простых тружеников.

Отсюда же различные неформальные группы, музыкальные группы, появляющиеся на экранах без разбора, лишь бы били в барабаны, визжали, орали, хрипели. Появились различные группы по сексу (смешанные и однополовые) среди учащихся. А что происходит в домах отдыха, санаториях, общежитиях? Всем известно.

Так зачем же на плохом заострять внимание молодежи. Ведь известно, что такое по глупости подхватывается быстрее. Об артистах говорят — они все перецеловались, переобнимались, належались, за это им деньги платят, они все могут. Даже в театрах показывают голых проституток. Если наши взгляды устарели и пришло время для собачей любви (как говорят в народе), подбросим М. Хмелик и В. Пичулу (гомосексуалистам) сюжет из работы одного таксиста, за который получат они главный приз.

Везет в такси пару подростков. Она склонила голову на колени к нему.

"Укачало". — думаю.

Парень закрыл глаза, улыбается, пристанывает. Слышу чмокание, поглядел повнимательнее она сосет…

Резко остановился, выволок за шиворот обоих.

Парень. "Деньги-то возьми".

Шофер: "Убери свою пушку!"

Плюнул и уехал.

Народ вслед: "Вот какие шоферы грубияны!"

Извините, но это тоже есть.

Г.

г. Вологда

ПИСЬМО 26

…То, что вы показали, — сущая правда, конечно, концентрированная, но отнюдь не самая горькая из той, которая бывает в жизни, — "среднестатистическая", как у всех или почти у всех.

У вас очень достоверно показана семья, атмосфера внутри ее. Я сама росла в семье, где внешне все хорошо и благополучно, а по сути дела — все чужие. Вот в чем трагедия! И дело тут не в пресловутом конфликте "отцов и детей", хуже, гораздо хуже. Дело в чужеродности близких по крови людей и отсутствии всякого стремления преодолеть чуждость. Вот ведь нет дела до Веры, ее проблем отцу, матери, брату (им бы лишь себя уберечь, пускай даже за счет близкого человека!). Так ведь никому ни до кот нет дела в этой семейке. Разве болеют душой за Виктора деловые папа и мама. Сыночек не может поделиться с ними своими бедами, мать не слушает отца, не слышит его боли, саму мать не слушает никто. Каждый живет сам по себе, семьи нет, осталась только внешняя оболочка. Каждый искренне страдает от одиночества, но каждый замкнут, зациклен на себе, и круг замыкается. Родные люди стали чужими, и пропасть между ними растет…

Удачей фильма является образ города, бездушного, давящего все человеческое, чистое в людях, грязнящего их своим отравленным воздухом, с огромным локомотивом, с лязгом тормозящим у самого дома, с серым снегом над серой водой, отвалами шлака, вышками…

Встряска от фильма очень сильная. Мне кажется, что проберет даже тех, кто сам так живет, но скрывает. Вы ведь этого хотели!

На меня саму "М. В" произвела сильнейшее впечатление. В ушах стоят визг, как от боли, и гудок паровоза: пора! Не могла читать, слушать радио, даже спать. Вошла в состояние транса, когда высшей реальностью стал фильм. Заболела, конечно. Во мне внутри что-то сломалось, открылось. Я внутренне очистилась, стала лучше чувствовать фальшь. Вы сделали очень многое лично для меня, не знаю, как могут другие, я не могу жить, как прежде. В фильме проступает миропонимание, сходное с моим, если не на 100 %, то хотя бы на 96 %. Вы же теперь самые близкие мне люди, единомышленники! Мы должны быть вместе, а в какой форме — второй вопрос.

Кинематограф — "самое массовое искусство", может дойти до каждого. Надо же дать людям путь, который приблизит к Истине! Ломать легче, чем строить, поэтому ругать мы все горазды, а вот предложить что-то новое взамен и много лучше — едва ли… Надо дать людям путь, чтобы они знали, куда идти, к чему стремиться, чего остерегаться. Причем дорыться до первопричины зла, наглядно показать, откуда берутся "плохие" дети в 17 лет вместо "хороших" в 5, если уж об этом, причем всё это в убедительной и образной форме, так я вижу задачу.

Поэтому фильмы надо снимать обязательно с философским планом, потому что сами люди теперь думать не любят, а верить не могут или не хотят.

Вот такие мысли бродят у меня в голове. Если они покажутся вам интересными, мы могли бы хотя бы переписываться, обмениваться мыслями, просто разговаривать о ваших замыслах, фильмах, что вы хотите в них сделать. Судите сами, могу ли я быть вам полезна. Мне бы этого очень хотелось.

Если бы у нас наладился контакт и было бы желание его углубить, можно было бы говорить о посещениях столицы или даже о переезде, пока что в этом нет никакой нужды. Поэтому пусть вас не пугает немосковская прописка, дело не в этом". Но мешать вам я никоим образом не хочу Решайте, я сделала все, что могла, объяснилась достаточно ясно.

О себе. Мне 26, кончила институт, работала на заводе в г. Александрове, сейчас сижу дома в Иванове со своими ребятами, у меня погодки — Степа два с половиной года и Наташа полтора года. Первый у меня умер. А в прошлом году и в этом я столько хлебнула горя в бурной семейной жизни (с родителями и братом), что до сих пор удивляюсь, что осталась жива. Так что в "М. В." мне все близко и понятно.

М.Л.

Иваново

ПИСЬМО 27

Даже нет желания здороваться! Мы, люди разных возрастов, очень возмущены над постановкой киноленты "М. В.". Надо же додуматься до порнографических видов фильма. Этот Василий Пичул не иначе как сам — развратник, и такая же эта Наталья Негода — дура!!!

Кого вы вздумали перевоспитать — этих проституток, которые знают гораздо больше, чем вы развернули перед нами!

Еще не было в нашей русской истории такой похабщины! Это, видно, ваша перестройка. Другой темы нет изложить, так вы голых нам, да еще в таком виде! Дураки вы необтесанные! Негодяй еще тот, кто пропустил эту гадость на экраны. Вся теперь молодежь будет больше извращаться, если это показывается на экране! Правда? А?

Сволочи, почему вы ставите русский народ на очень низкую ступень культуры? Надо было сообразить, не так раскрыто голых, да она, дура, залезла на него и качается, как в доме терпимости. Ей-богу, с ней что-то неблагополучно с психикой!

Конечно, вы за за две серии выкачали у народа много денег, а что дали с воспитательной стороны??? Эх вы, негодяи!!!

Почему вы очернили СССР своим безумием? Биде этого нам не хватает! Это же последняя ступень падения. Еще надо было, чтобы малофейка побежала с кровати, что вы забыли об этом?

Не хватает ума, так не беритесь за этот щепетильный вопрос! Ради Христа, не вздумайте еще с ума сойти и учить других!!! ОБРАЗУМЬТЕСЬ!!!

Многие

г. Краснодар

ПИСЬМО 28

…Наплакалась, словно вновь пережила свою юность. Вы показали эту страшную семью, в которой "случайно" можно стать нормальным человеком. Мне очень жаль всех тех, которые живут, как Вера. За них надо бороться, но как? Может, кто-то, посмотрев этот фильм, пересмотрит свою жизнь, свое отношение к детям.

В моей семье тоже жили по принципу: накормить, обуть. Отчим пьет, мать "вкалывала" всю жизнь, сейчас на пенсии.

Я вышла замуж без любви — чтоб хоть куда из дома. У нас двое детей. Живем 12 лет, но мне так трудно жить, я очень несчастлива, хотя муж не обижает, но моя жизнь безрадостна.

А теперь вторая жертва из этой семьи — моя сестра. Вышла замуж в 15 лет. Жизнь у нее с мужем не ладится. Она курит, иногда пьет, я стараюсь ее вытащить, но у меня ничего не получается: тут еще и сам человек должен бороться за себя.

Извините за сумбур в письме — пишу, не могу успокоиться, настолько меня взволновал ваш фильм.

А знаете, что еще хочется сказать о себе, вернее о своем родительском доме. Все газеты и телевидение твердят о борьбе с пьянством. Да никакой борьбы, кроме повышения цены за бутылку, не видно. Как пил отчим, дрался, так все и продолжается. Только бутылка подорожала во много раз, и страдает семья. Стукнет кулаком по столу и выложи ему деньги — мало, еще вытянет…

Сколько женщин, знаю, страдают от пьянки своих мужей. Да, надо всем миром придумать наказание этим пьяницам. Работой надо их лечить. Ведь посмотрите у винных магазинов одни и те же лица, мимо проходишь — страшно становится. И никаких мер к ним.

Ввели талоны на сахар, а пьяниц опять не убавилось, а страдают опять дети, семья. Что же это такое?

Да сколько угодно будет еще таких "Вер"!

Извините за мое письмо.

Мне 33 года, и я все время чего-то жду" но напрасно. Жизнь моя устроена совсем не так, как я хотела. Живу ради детей, чтобы был у них отец и чтобы они не жили так, как я жила.

В.Е.

г. Челябинск

ПИСЬМО 29

Пишет вам студент 1-го курса. Вчера в пятый раз посмотрел "М. В", и тянет пойти еще и еще. Вы знаете, в моей душе произошел какой-то переворот. Я уже две недели мучаюсь, думая над своим будущим. Мои муки, по-моему, никто не может почувствовать и понять. По-моему, жизнь у меня трагична будет, если я не поступлю во ВГИК. Пусть у вас это не вызывает улыбки, т. к. я не идиот и пишу вполне серьезно.

Попробуйте представить мое положение в жизни: в 1988 году закончил физико-математическую школу, поступил в Киевский институт инженеров гражданской авиации. Вы знаете — это дыра, тут ни коллектива, ни будущего. Я мечтал быть летчиком, но мне это не дано из-за здоровья. Вы понимаете, я погибаю, я как в тюрьме. Здесь нет ни девушек, ни нормальных парней!.. Одним словом, все, что во мне есть художественного (позволю себе так выразиться), все погибает, а тут еще эта противная армия после первого курса.

Родители мне советовали поступать в Московский университет, но я хочу быть артистом и сниматься в кино. Понимаю, что у вас сразу проскользнет мысль, что это порыв юности или детства, что это пройдет. Но клянусь, что это совсем другое. Меня тянет к литературе, к какой-то игре… Одним словом, я не могу вам высказать все то, что творится у меня в душе. Но я по натуре оптимист и надеюсь, что мои мечты, может быть, сбудутся.

Д.П.

г. Киев

ПИСЬМО 30

Я только что прочла роман "Сердце Бонивура". Я снова окуналась в живительную среду нашего поколения. И после прочтения этой книги посмотрела вашу стряпню "М. В" — МЕНЯ ЧУТЬ НЕ СТОШНИЛО.

Значит, вы продолжаете упорно приучать современную молодежь к жестокости, моральному распутству, пьянкам. И в этом достигли громадного успеха. Сволочи вы!

Вопрос: почему в своей нынешней вашей стряпне всего самого отвратительного, до чего дошли народ, маленькую Беру ставите на фоне монумента Сталина? Еще раз сволочи! При Сталине такой мерзости не было и быть не могло!

Наша молодежь была воспитана в высоком нравственном духе. И напрасно вы клевещете на Сталина. Вы — недоумки, а мы — старое поколение, намного грамотнее вас политически, ибо мы были сами соучастниками строительства социализма, свидетелями величайшей классовой борьбы с такими подонками, отщепенцами, как Троцкий, Бухарин, Зиновьев, которые всячески шли против Ленина и ЦК партии большевиков. У нас сохранилась вся политическая литература тех лет. Прочитайте роман "Брестский мир" (низкий поклон автору), где он коротко и ясно описывает "любимца" партии, которого с треском вышвырнули из нее, и правильно сделали.

Вывод: сейчас снова вылезли подонки и отщепенцы Троцкого, Бухарина и Зиновьева, и вы пляшете под их дудку Спаиваете голодных тружеников, превращаете их в ослов, развращаете, растлеваете, разваливаете все, что наше поколение достигло в боях и героическим трудом!

Еще раз — сволочи вы!

Все загубленные проститутки, рожденные идиотами, и брошенные дети — на вашей совести!

Без подписи

г. Свердловск

РОЗОВЫЕ МАРГАРИТКИ

В Копенгаген мы приехали на премьеру фильма "Маленькая Вера" и презентацию одноименной книги.

Представитель Совэкспортфильма, который жил в Дании уже несколько лет, говорил нам, что датчане совершенно дикие люди, почему-то называя их "мохнатыми".

Мы ехали среди деревьев парка, расположенного вдоль берега моря. Было начало мая, а дни наступили очень жаркие. Хотелось сбросить с себя одежду и нырнуть в это темно-синее Балтийское море, и плыть, плыть, плыть, смывая с себя серый московский апрель. Едущая перед нами машина резко затормозила.

— Ну что еще, — недовольно поморщился представитель Совэкспортфильма. — Ах, они уточек увидели!.. Уточек пропускают!

И действительно, из-под колес машины не спеша, враскачку вышло утиное семейство.

— Ну конечно, они никогда не спешат, эти датчане!.. Представляете, здесь уже несколько лет стоят очень теплые зимы. Владельцы меховых магазинов разоряются и продают шубы по дешевке. Одна служащая советского посольства как раз решила купить себе шубу. Ей продавщица говорит: "За полцены отдаем". А наша служащая пришла без денег, она в тот день ходила приценивалась. На следующий день идет с деньгами, а продавщица бежит ей навстречу, руками машет и кричит радостно, что еще дешевле продадут, чем вчера собирались!

В Данни работающие граждане облагаются большими налогами, иногда даже складывается парадоксальная ситуация, когда жить на довольно высокое пособие по безработице оказывается выгоднее, чем ходить на службу и платить налоги. Дворы новостроек в Копенгагене заполнены молодыми безработными отцами, которые гуляют с детьми и прекрасно себя чувствуют.

Так как по законам Дании деньги, потраченные на культуру и искусство, налогами не облагаются (а деньги, что тратились на нас с Васей, для издателя и прокатчика были как раз теми деньгами), то прием, оказанный нам, был очень щедрым. Взяв с собой своих многочисленных детей и жен, издатель и прокатчик ходили с нами в дорогие рестораны, проедая то, что иначе пришлось бы отдать родной стране.

— Вы, наверное, хотите что-то купить? — спрашивали они нас.

Но у нас к этому времени уже было все, что нужно было советскому человеку, измученному перестройкой. Единственное, моя мама мечтала посадить у себя на даче под окнами розовые маргаритки и никак не могла найти в Москве семена этих цветов. Потому я попросила только, чтобы мне помогли купить семена розовых маргариток. Эксцентричность моей просьбы удивила всех, особенно представителя Совэкспортфильма, который привык сталкиваться с совершенно другими просьбами. Мне, конечно, же пообещали помочь, но потом в суматохе этих дней забыли об этом, и теперь на даче растут только белые Маргаритки, купленные на Рижском рынке.

К сожалению, я мало гуляла по славному городу Копенгагену, потому что у нас была бесконечная череда встреч, интервью и съемок на телевидении.

Все встречи были необычны. Сперва на киностудии с одетыми в солидные костюмы продюсерами, которые показали нам павильон со стеклянной крышей, в котором было душно, как в оранжерее. В этом павильоне снимались первые фильмы на заре развития кинематографа. В нем все оставлено так, как было тогда: декорации, приборы, камеры… Потом в творческом союзе кинематографистов мы познакомились с одетым в яркие цветастые шорты его председателем. Потом в Копенгагенском Пен-клубе мы встретились с датскими писателями.

Это была очень многолюдная встреча. Мне кажется, пришли все писатели Дании — их было человек сто. Больше, чем наших сограждан на встрече в советском посольстве.

Сограждане совсем одичали в этой Дании. Они даже не знали слова "совок" и были несколько напряжены, услышав это слово от Васи. Он пытался им втолковать, что не отделяет себя от этого понятия, но они почему-то решили на нас обидеться, видно, за державу стало обидно. Кроме этого им было непонятно, как я, учившаяся у прославленного советского драматурга Евгения Габриловича (об этом они узнали из отечественной прессы, которую жадно читают на досуге), могла написать такой эротический сценарий. Лично мне мой сценарий эротическим не казался. Я писала комедию, и всегда после просмотров фильма спрашивала у людей, много ли они смеялись. И до сих пор не понимаю, когда со мной начинают разговаривать про бездуховность персонажей и про грязь, в которой они живут.

Что касается любимого учителя Габриловича, то у нас, его учеников, бы пароль — "Антуанэтга". Кто-то произнесет это слово, и все остальные хихикают.

А дело в том, что старейший советский драматург, автор фильмов "Коммунист", "Наш современник" и других не менее прославленных и знаменитых, очень любил нам пересказывать итальянскую картину; не помню названия, в главной роли Софи Лорен. Из этого фильма о домохозяйке Габрилович часто вспоминал одну сцену: Вторая мировая война, город Рим оккупировали войска союзников. Войска маршируют по улицам, дома опустели, жители смотрят парад, а у оставшейся в одиночестве домохозяйки улетает из клетки попугай. Она идет его искать, заходит на чердак и там на куче хлама встречает мужчину. Мужчина видит Софи Лорен, она видит его, и с ними моментально происходит сексуальный шок. Они бросаются друг к другой в объятия, начинают неистово друг друга любить. Войска маршируют, звучит бравурная музыка. Над отчаянно-совокупляющейся парой летает сбежавший попугай и орет хрипло имя хозяйки: "Антуанэтта! Антуанэтта!"

Рассказывая этот эпизод, Габрилович, всегда такой спокойный и медлительный в свои восемьдесят с лишним лет, вдруг приходил в возбуждение, взмахивал пухленькими руками, показывая, как попугай парит над возлюбленными, глаза его задорно блестели, и он так же хрипло, как попугай, выкрикивал — "Антуанэтта!".

Так и повелось. Когда кто-то из моих сокурсников влюблялся или кого-то поражал сексуальный шок, то все остальные дразнили: "Антуанэтта!" А перед тем как я вышла замуж за Васю, мне прислали карикатуру, где был изображен раскинувший крылья попугай с лицом Габриловича…

Датские писатели напоминают детей. Они с таким неподдельным изумлением слушали наши сложные ответы на их простые вопросы. Особенно их озадачила, не помню уж почему, возникшая в разговоре тема антисемитизма. Они совершенно не знали, что это такое и почему это вдруг возникает в обществе цивилизованных людей.

Что касается меня, то я за время этой беседы с писателями выпила одна литровую бутылку белого вина, которым меня усердно угощал мой издатель — бывший футболист. К концу разговора я была очень веселая, желала всем писателям добра и творческих успехов, искренне не понимая, о чем они могут писать свои книжки в такой спокойной стране. Счастливые, они могли часто собираться в двух залах клуба в старинном доме, с древними картинами и стенами, отделанными темным дубом, ходить по этому очаровательно скрипящему полу из длинных досок и ничего не знать об экономических реформах, о политическом кризисе. Среди писателей было много милых молодых женщин, я желала им даже слов таких не знать, потому что от них нормального человека тошнит. Они с сочувственными улыбками смотрели на меня, давали мне мою книгу, чтоб я надписала им на память. Потом в туалете, глядя на себя в зеркало, я чуть не заплакала: "Боже мой, чего я тут делаю? Ведь я хотела бы быть совсем в другом месте, с совсем другими людьми…"

Как глупо. Но я всегда недовольна. Лишь потом, через пол года, я начинаю понимать, какие замечательные дни, оказывается, я прожила. Ведь если бы я не поехала в Копенгаген, я бы никогда не узнала, что издательства, бывает, состоят из двух комнат, в которых трудятся три сотрудника, двое из них муж и жена. Они сами приклеивают к книгам обложки.

Я бы никогда не познакомилась с ведущим советологом Данин — пузатым, косматым, пыхтящим, любителем пива в шортах грязно-телесного цвета и давно не стиранной футболке с серпом и молотом, заляпанными пятнами жира. Не узнала бы, что самое яркое впечатление у советолога от Советского Союза — его поездка на Транссибирском экспрессе.

Через год в Греции я была представлена заместителю главного редактора одной из центральных газет. Держа в руках большой стакан с виски, он со вздохом вспоминал свое путешествие в Транссибирском экспрессе как замечательное событие в своей жизни. Кроме этих двух я встречала еще нескольких человек, которые вдруг сообщали о самом дорогом воспоминании о Советском Союзе — об этом самом экспрессе.

Побывала я в замке принца Гамлета в Эльсиноре. Замок этот оказался вполне благопристойным зданием желтого цвета, расположенным на ровном месте, безо всяких обрывов и скал, омываемых солеными волнами.

Датчане, как и немцы, совершенно спокойно относятся к обнаженному телу, справедливо полагая, что естественно, то не безобразно. Потому целыми семьями они загорают голышом в центре города, в парке, приводя в ужас благонравных советских граждан, которые иногда туда забредают. Может быть, датчане так себя ведут, потому что датское пиво, которое рекомендуется пить из деревянных бочек большими кружками, оказывает ослабляющее действие на мужскую потенцию. И в последнее время светловолосые датчанки стали уделять больше внимания энергичным арабам-иммигрантам.

Одно только не понятно в этой благополучной Дании, какой идиот отрезал сидящей в море на валуне чугунной русалочке голову. Причем, говорят, это происходило дважды. Последний раз — несколько лет назад, и нам показывали фотографию обезглавленной статуи. Сейчас ей приварили новую голову, но безобразный шов охватывает нежную девичью шею.

У меня есть любимый с детства анекдот, рассказанный мне еще в то время, когда я даже не знала, где на карте можно найти Данию.

Сумасшедший террорист с бомбой врывается к машинисту поезда в метро на Тушинской линии. Он приставляет к виску машиниста пистолет и требует, чтобы тот вел состав в Данию.

Машинист берет микрофон и спокойно говорит:

— Осторожно, двери закрываются, следующая станция Копенгаген.

Мне всегда хотелось верить, что так может случиться. Вдруг после какой-нибудь зачуханной станции " Пролетарская" или "Текстильщики" за окнами вагона появится яркий, солнечный Копенгаген, расположенный на морском берегу. Там такие необычные дома с остроконечными крышами, построенные из красного кирпича.

В общем-то, вера моя была вознаграждена. Со мной почти так и случилось. Жаль только, что я не привезла оттуда розовые маргаритки.

ПИСЬМО 31

Наконец-то появился фильм на современную тематику. Исследование семьи, ужас пустоты, не о чем поговорить с родителями. Почему у нас в стране девочки-проститутки, загнивание молчащей, страдающей интеллигенции, засилие крестьян в культуре.

На Украине стирание граней между городом и деревней привело к засилию людей, мечтающих о киевской прописке и лаврах гения. Приходят в кино люди, не обладающие культурой общения, состраданием, милосердием. Идут по трупам людей, им сочувствующим. А когда достигают верхних ступеней, начинают держаться за свои гнезда и никого близко не подпускают.

Редакторские препоны, боязнь лишиться места, родственные кланы никогда не позволят появиться свежей мысли, здравому смыслу. Тупые лица чиновников, рассуждающих о высокой материи, но ничего не делающих полезного. Разложение кинематографа, отсутствие режиссуры, липкая критика — вот компоненты состояния дел на нашей студии им. Довженко. "Не пущать" и упор на украинскую классику "на украинской мове".

И воспитываются молодые. Из девочек легкого поведения и мальчиков из хороших семей не получаются хорошие актеры. Сколько фиктивных дипломов, и нет фильмов. И ужас в том, что не будет. Питательная среда — радиоактивна…

Ассистент режиссера Н.П.

г. Киев

ПИСЬМО 32

Я долго мучилась, но решила написать тебе. Может быть, для тебя это смешно, но я чувствую, что люблю тебя. Для меня это очень серьезно. Только прошу тебя, не рви это письмо, а дочитай до конца. Я знаю, ты сейчас подумаешь: много вас тут таких. Но прошу сделать для меня исключение.

Я знаю, что ты не хочешь со мной иметь… Думаешь, что не стоит связываться с деревней, Я от тебя взаимной любви не требую. Но знай, что я пойду на все ради любви, даже могу отравиться. Я это сделаю в том случае, если ты не ответишь на мое письмо. Я буду ждать две недели со дня отправки.

Я прошу только одного, ответь, пожалуйста, на такой вопрос: желаешь ты или нет дружить со мной? И что для этого я должна сделать? Я согласна на все. И еще об одном тебя прошу: пришли, пожалуйста, свою фотографию с автографом.

Вот я тебе посылаю свою. Не знаю, нужна она тебе или нет. Если нет, то можешь порвать.

Извини, что зову тебя Сережа, я не знаю твоего настоящего имени. А это имя я взяла из кинофильма "М. В.", где ты играл роль Сергея.

Если сможешь, приезжай ко мне в гости на Новый год Пожалуйста. Приглашаю. В Новый год я буду дома одна, родители уйдут в гости.

Приглашаю и буду ждать от тебя письма.

Крепко целую!

Ю.Г.,

Омская область, г. Тюкалинск

ПИСЬМО 33

Я из провинции, так сказать, живу в Новополоцке. Мне, как и вам, близка тема нравственности общества, в котором мы живем.

Я прекрасно понимаю ту среду, то застойное явление нравственности общества, знаю, как мы докатились до такого, кто виноват, знаю путь, по которому нужно идти, чтобы направление было верным. Что поделаешь — застой. Не было четкой программы развития общества людей, разрушена общечеловеческая мораль. До всего дошел сам, потому что многое пришлось испытать и прочувствовать самому — живу среди людей.

А сейчас пару слов о вашем фильме. Льстить не буду, скажу просто: спасибо. В то же время как недостаток нет направленности, о мелочах говорить не буду, сами знаете. Я не видел вашего лица, потому просто разговариваю, как с другом, ведь фильм должен не только отображать действительность, но и давать направление, ведь это еще ценнее, если оно точное.

Самое неприятное, что вы показали сексуального шакала, который хочет назваться сексуальным тигром. Здесь не ясна ваша точка зрения. Остается сказать, что далеко не вся молодежь (а ведь это надежда и опора нашего общества) правильно восприняла ваш фильм и взяла на вооружение только сексуальную позу полового акта.

Давайте выстрелим в десятку.

Пора остановить эту мерзость, ведь настоящий, сексуальный тигр в наше время погибает (но падалью не пользуется), оставляя после себя недостойные жертвы, которых потом подхватывают шакалы. Пора это остановить, ведь любовь погибает, а человек становится животным.

Очень буду ждать ответа.

Желаю Вам новых творческих успехов и здоровья.

С уважением, Ваш зритель и друг.

В.Ф.Ф.

Витебская обл., г. Новополоцк

ПИСЬМО 34

Просто не хватает ума, а может, мы отстали от жизни или стали непонятливыми. Что хотели показать этим фильмом? После просмотра в душу как будто наплевали! Зачем два с половиной часа лить грязь?! Хотя бы как-то "разбавили".

Ведь большинство у нас честных, трудовых, порядочных семей. Мы все знаем, как мы живем в трудовых буднях.

Страшно, что вывернули наизнанку грязь — "это дно" какой-то незначительной части непорядочных людей.

Если купят за границу этот фильм, то будут "смаковать", докатились Советы!

Какая мораль — проституткой, пьяницей можно быть, все равно "подхватишь" порядочного парня и выйдешь замуж.

А этот интим?.. Зачем показывать так обнаженно?

Не понимаем этих артистов… Зачем согласились разыгрывать эту сцену? Больше заплатили?

Боже! Ведь это чувства глубокие, и, естественно, через это проходят в основном все люди. Но они проходят постепенно, познаются, и это — интерес жизни. А вы опошляете сокровенное!

У нас есть дети: дочери, сыновья. Порядочным девушкам из-за таких, как Вера, выйти замуж тяжело. А проститутка добивается всего: красивого" умного парня. Значит, нашим детям надо брать пример с Веры?

Интересно, есть ли у вас дети (у всей группы, кто принимал участие в постановке этой картины). Хотели бы вы, чтоб ваш сыночек попал в ситуацию, подобную Сергею, и привел в дом такую жену?

Фильм аполитичный, аморальный.

Те, кто так делает, вряд ли смотрят фильмы. Родители, подобные родителям Веры, если и посмотрят, то сомневаюсь, что они сделают выводы!

О.К.,Н.К.,М.Я.

г. Киев, завод Арсенал им. В. Ленина

ПИСЬМО 35

Мне шестнадцать лет. Хожу в школу, учусь отлично. Никогда в жизни не писала писем, тем более киноактерам. Но, посмотрев фильм "М. В.", я просто без ума от сыгранной Вами роли Веры! Ходила смотреть фильм четыре раза и все еще не могу успокоиться! Напишите мне, пожалуйста, ответ, но только лично, а не через газету или журнал. Мне интересно знать о Вас все-все до мелочей, что можно, напишите! Похожа ли Ваша жизнь на жизнь Веры, сколько Вам лет, как удалось Вам добиться такого успеха? Если можете, вышлите мне свою фотографию, чтобы я смотрела и понемногу успокаивалась. Напишите, как мне быть похожей на Вас? Если Вы мне напишите, я буду самым счастливым человеком на свете, а если нет, то буду страдать!!!

С уважением, Галя Украинская ССР, г. Светвоводск

ПИСЬМО 36

Мы — блокадники, прошедшие ад. Когда безумная от голода мать варит и ест вместе с умирающей дочерью умершего сына. Доносят соседи в милицию. Их арестовывают за людоедство. Мать умирает там, в Большом доме, а дочь по молодости осталась жива, вышла оттуда. Как сейчас ее вижу — сидит рваная, вся во вшах, на лестнице и плачет (квартиру обобрали дворники) от перенесенного горя, утраты матери и оттого, что сама в пятнадцать лет умирает с голода. А таких были тысячи. Шура, сестра съеденного, чудом выжила, ее подобрали. Техникум, где она училась до войны, эвакуировался в конце 1942 года, и взяли ее. Она, одинокая как перст, нашла свое счастье, окончив техникум. Вышла замуж за хорошего парня. Имеет двух детей, дети большие, есть и внуки уже. Отличная семья.

Это выходец с того света. То, что она пережила, хуже всяких лагерей и пр. Как сказал один военный из разведки, случайно побывавший в Ленинграде в блокаду: "Я воюю там, а здесь мне страшно".

Вот она, жизнь, и Человек — Шура. Вот о ком бы показать в кино (только без показухи! В то время ели людей, никто по радио не пел, слушали о прибавках, Левитана, и все! И о сводках на фронтах).

Вот о ком надо писать и показывать теперешней молодежи, чтобы кровь из сердца шла.

А фильм "Вера" — дерьмо, в зале хохот, атмосфера отвращения, многие уходят. Кому нужна эта "живой труп" — проститутка, с сигаретой в зубах. И ее еще "любят" и выбирают в жены моряк-гопник, бывший, или ее "хахель", где она в постели сидит на нем. "Приемчик" — пример для теперешней гнилой молодежи. Стынет в жилах кровь, до чего мы дошли на экране Есть и другие фильмы — наши и не наши, такая же похабень. Человек идет смотреть фильм — отдыхать., а не приемы половой жизни этих вонючих тварей, пьяниц, проституток и пр. Не надо пудрить мозги, как бы услащая их этой похабщиной. Да таких "дочек" в зародыше убивать надо, разносчики СПИДа, тунеядки, пьяницы. Да их в жизни сейчас полно, особенно малолетних проституток. Только писать и показывать их зачем? Это уроды, как и их семьи. Папуля ножом и т. д., их расстреливать надо, ибо это не люди уже, а "проказа".

"Она ждет любви!" Смешно и стыдно за вранье. Она ждет постели и денег. Противно! Учитесь ставить фильмы, а не "позорище"!

Зрители-блокадники

г. Ленинград

ПИСЬМО 37

…Оказывается, есть возможность добиться того, чтобы наши кинотеатры не пустовали и чтобы зритель ходил на наши, советские фильмы. И не надо тратить на создание фильма, как, например, на создание фильма "Клеопатра" США, десятки миллионов долларов. Надо лишь не отрываться от правды жизни, и тогда зритель поймет и оценит, и будет валом валить в кино.

Несколько слов о сексуальных эпизодах. Я считаю, что это неотъемлемая часть нашей жизни. Если в прошлом мы отказывались от показа этих сцен, то только демонстрировали этим свой примитивизм и выглядели посмешищем в глазах международного зрителя. Пора уже всем понять, что человек конца XX века — это не человек, скажем, 20-х, 30-х годов.

Зритель уже достаточно созрел для таких сцен, чтобы соответственно их оценить. К слову, из-за того что американцы достаточно повидали подобного, они не полезли жить обратно в пещеры, а строят небоскребы все лучше и выше.

Немного о себе. Мне 45 лет, старший инженер.

С.Б. г. Москва

ОМАРЫ НА ЗАВТРАК, ИЛИ ПЕРЕПЕЛКИ В ТРЮФЕЛИНОМ СОУСЕ

Январь был тяжелым в тот год. Моя дочь долго лежала, терзаемая страшным гриппом, заразила меня… Мы пытались помочь вылечиться от алкоголизма нашей двадцатичетырехлетней родственнице. Она приходила после уколов, и сутками спала у нас дома. После операции на сердце, прожив 15 минут, умер в больнице друг и сокурсник Васи. Правительство СССР приняло постановление, благодаря которому кинокооператив, организованный для создания фильма "В городе Сочи темные ночи", признан незаконным. А съемки в самом разгаре, что делать — непонятно.

Вечером нам привозят купленный за двойную цену гэдээровский мебельный гарнитур в детскую комнату, вернее, кучу досок, из которых надо самим собрать шкафы и кровать. Внося его, грузчики каким-то образом зацепили электрическую розетку и вырвали ее. Произошло короткое замыкание, и вся квартира погрузилась во тьму… Зазвонил телефон, и одна милая молодая женщина радостно, с подробностями рассказывает мне о том, как она два месяца не могла найти себе в Германии жениха, а тут, в Москве, спустя день после возвращения, в ресторане ВТО, она познакомилась с немцем, полюбила его с первого взгляда, и он ее тоже, и теперь она опять едет в Германию… Я сижу во мраке. У меня под ногами ползает грузчик из мебельного магазина и чиркает спичками, потому что от его часов отлетел какой-то винтик, и он пытается найти его на полу… Мама с дочкой роняют с грохотом доски от гарнитура, у дочери ужасный кашель, а в шесть часов утра я должна сесть в самолет и лететь в Нью-Йорк, а чувствую я себя так плохо, что мне кажется, что я вот-вот потеряю сознание…

И вот я в самолете. Стюард, латиноамериканец с руками, похожими на тюленьи ласты, объясняет, как спасаться во время авиакатастрофы. Еврейские юноши с черными ермолками передразнивают его.

Потом пересадка во Франкфурте-на-Майне. Самолет набит индусами и поляками. Зачем лечу? Мне самой это неясно. Приглашение и билет оплатил американский прокатчик фильма "Маленькая Вера". Он хочет поговорить о фильме. Но для разговоров о фильме не надо тратить столько денег и вытаскивать сценариста из Москвы.

Размышляя об этом, я смотрю фильм о том, как в одном городе воевали лысые с волосатыми, а потом волосатый мужчина полюбил лысую девушку и у них все хорошо закончилось. Передо мной польский мальчишка попросил у стюарда маленькую пластмассовую бутылочку с белым вином, но стюард не дал и, повернувшись ко мне, вдруг прокаркал по-русски с чудовищным английским акцентом:

— Меня уволят, если я ему дам.

По проходу между креслами мужчина-индус носил на руках смуглую годовалую девочку в пышном светлом платье и что-то ласково нашептывал ей в ухо. Я почему-то удивилась оттого, что не могла представить, что отцы-индусы могут так же, как и европейские отцы, нянчиться с детьми. Хотя что же в этом удивительного?

В аэропорту меня встретила помощница прокатчика Стефани, которая говорит по-испански, и мы довольно легко понимаем друг друга. Она привозит меня в знакомую квартиру на Бродвее, на 35-м этаже, где я уже останавливалась летом с Васей и Негодой. На улице серо и неуютно. Но на следующий день вдруг выходит солнце, и воздух прогревается до плюс 15.

Прокатная фирма недалеко — на соседней улице, она расположена над рестораном, поэтому в фирме пахнет кухней. Прокатчик, крепкий пятидесятилетний мужчина без шеи, с широкой грудью и пышными усами, зовут его Джерри. Он без лишних разговоров вручает мне конверт с деньгами, говоря, что это за работу: ко мне будут приходить журналисты и беседовать о фильме. Это нужно для рекламы.

Начало многообещающее.

Вечереет. Из окон прокатной фирмы видно, что на противоположной стороне улицы собирается толпа. Она все растет и растет. Наконец подъезжает автомобильный кортеж. Из лимузина быстро выходит высокая английская принцесса Диана и торопливо скрывается в освещенном яркими огнями парадном соседнего здания. Толпа расходится.

Что странно в манхэттенской толпе, так это то, что мне постоянно кажется, что очень многих из нее я знаю. Строение лиц и стиль одежды очень напоминают мне тех людей, которых я вижу ежедневно вокруг своего дома.

А может, это они и есть?

Стефани вызывает такси, и мы с Джерри и другой девушкой — пресс-атташе Люси едем в дорогой ресторан.

Там Джерри заказывает омаров.

Приехавшая в Москву после съемок для журнала "Плейбой" Негода хвасталась, что Джерри заказал ей в шикарном месте омара. Мне Джерри заказал целых два омара!

Нам повязывают клеенчатые фартуки, разливают напитки, а Джерри без конца говорит комплименты и выражает свое восхищение фильмом.

На тарелке, замысловато украшенной разными травами" залитые золотистым соусом распластали свои красные клешни и усы омары. Специальными щипчиками надо вскрыть панцирь, чтобы добраться до вкусной сочной мякоти. Девушки с профессионализмом хирургов молча и сосредоточенно орудуют ими… А у меня после болезни совсем нет аппетита. Кое-как одолев одного омара, я полощу пальцы в поставленном специально для этого фарфоровом тазике.

— Второго возьмешь с собой, — радостно говорит мне Стефании. — Официант положит его в пакет, и ты съешь его утром.

Они довозят меня до дома, высаживают у подъезда, и первое, что я делаю, распрощавшись с Джерри, иду в ближайший винный магазин и покупаю там двухлитровую бутылку хереса.

В лифте по рассеянности я прижала бумажный пакет с омаром к пальто, купленном за большие деньги в Париже. Добравшись до квартиры, я с ужасом обнаружила, что жирный соус пропитал пакет и капает на пол и что этот соус залил мое замечательное пальто. Большое масляное пятно размером с детскую головку расплылось выше кармана. Я пытаюсь его отстирать — бесполезно… Потом, дома, я мучила родных вопросом: "Хотите попробовать омаров?" Получив утвердительный ответ, посылала их погрызть пальто. В Москве в то время в магазины ходили с визитными карточками, и продукты были строго нормированы…

Я включила телевизор и стала медленно вливать в себя сладкий херес, одновременно набирая по телефону свой домашний номер. Номер не отвечает, начинаю паниковать, куда же они все полубольные делись из дома в три часа дня?

В дверь позвонили. Открываю, на пороге кудрявый красавец, брюнет высокого роста.

— Добрый вечер! Я Роланд — ваш переводчик! Живу двумя этажами ниже. Зашел познакомиться. О, что вы пьете?! — Он брезгливо поморщился на мой херес. — Как это можно пить?!

"А не пойти ли тебе в задницу, Роланд? — светски думаю я, глядя в его насмешливые глаза. — Каждый расслабляется, как умеет…"

Стефани предупреждала меня, что переводчик очень хорош собой. В юном возрасте его привезли из Риги в Америку родители, и, видно, он чего-то добился, если живет в этом хорошем доме на Манхэттене.

Я без особой симпатии отношусь к эмигрировавшим из СССР гражданам. Они надоели мне еще в Германии своими бесконечными поучениями, наставлениями и желанием доказать прежде всего самим себе, что в их жизни все отлично. У большинства из них совершенно расшатана нервная система, и они готовы подозревать всех в связях с КГБ: говорят что-то увлеченно, а потом вдруг осекаются, в их мозгу что-то щелкает, глаз прищуривается, и они принимаются задавать вопросы с подтекстом.

Вообще-то переводчиком должна была быть хозяйка квартиры, где я жила. Она хорошо владела русским, виртуозно материлась. Но перед моим приездом она уехала во Францию, оставив мне длинное письмо с объяснениями, как пользоваться газом, дверным замком, мусоропроводом.

— Я весь вечер в бильярд играл, — сообщил мне Роланд.

— Какая разница во времени с Москвой? — спросила я.

— Там сейчас три часа ночи.

Теперь понятно, почему не отвечал телефон, все спят, отключив сигнал. Стало спокойней.

— Завтра в девять утра мы встречаемся. Придет корреспондент из журнала "Лайф".

— Зачем Джерри вытащил меня из Москвы?

— Разве он еще не сказал? — Роланд опять усмехнулся. — Он собирается сократить "Маленькую Веру" на 15 минут.

— Почему?!

— Директорам кинотеатров невыгодно покупать у него фильм, который длится два часа. Ломается график сеансов. Потом им требуются перерывы 15 минут. За это время они продают зрителям кока-колу и попкорн.

Этого еще не хватало! Сократить фильм, в котором выверен и отмерен каждый эпизод, все сцены в котором сюжетны и нужны для развития действия. Откуда я вытащу эти минуты?.. И дома все спят, посоветоваться не с кем.

Я налила себе еще хересу Теперь понятно, почему Джерри такой ласковый.

— Вы совсем не пьете? — спросила я Роланда.

— Нет, — он достал из кармана плоскую металлическую коробочку и папиросную бумагу. Скрутил косячок. — Хотите?

Я поморщилась.

У меня с детства отвращение к любому виду наркотиков. Я никогда их не пробовала и пробовать не хочу, хотя из любопытства, наверное, должна была бы это сделать. Но меня тошнит почему-то даже от запаха.

Так мы с Роландом посидели немного, присматриваясь друг к другу. Он был старше меня лет на пять. Но меня затошнило от его курева, а его, видно, от запаха моей выпивки. Потому мы быстро расстались до утра.

Я с наслаждением, медленно ела в одиночестве омара. На узком подоконнике, на блюде, касавшемся одним своим краем батареи центрального отопления, лежали яблоки и сливы. Лучи солнца заливали всю кухню и эти плоды. Слив мне не хотелось. Они так и пролежали всю неделю на солнце, около батареи, и с ними ничего не случилось. Этот феномен поражает меня до сих пор. Почему подмосковные и крымские сливы раскисают и гниют на второй день, а американские ничего не берет. Они такие же упругие и неаппетитные.

С тридцать пятого этажа из кухонного окна была видна гавань. Там плавали корабли. Омар показался мне намного вкусней, чем накануне, хотя без щипчиков с ним труднее было справиться.

Потом пришли Стефани, Люси и Роланд. Каждый со своим завтраком. Кто с бутербродом, кто с кексом" и, весело расположившись вокруг моего омара, принялись дружно есть.

Через несколько минут примчался и корреспондент журнала "Лайф" с фотоаппаратом. Он почему-то был такой перепуганный, будто до этого ему дали пипка. Пометавшись по квартире, он поставил меня у окна, сфотографировал и в изнеможении опустился на диван. Ножки дивана подломились, и корреспондент рухнул на пол вместе с чашкой кофе, которую держал в руках.

Отряхнувшись и откашлявшись, он достал блокнот и спросил:

— А вы не можете вспомнить, во время съемок "Маленькой Веры" произошло ли что-нибудь смешное с Натальей Негодой?

Бумага все стерпит и все вынесет. Имеет ли магический смысл все написанное мною? Имеет ли магическое действие написанное другими? Часто бывает, что в реальной жизни сбывается то, что писалось о вымышленных людях, и несчастливые события, которыми я щедро одаривала своих персонажей, вдруг начинали происходить и со мной. Что это? Совпадение? Или рок?

Но помимо этого, не только слова написанные, но и слова часто повторяемые вдруг уговаривают судьбу сделать резкий скачок. Вот, например, артистка Негода. Откровенно говоря, мы совершенно не собирались снимать ее в роли Веры. Появилась она на пробах случайно: директор картины (живущий ныне в Америке) обратил на нее внимание в студийном коридоре, поболтал и на всякий случай предложил зайти, показаться режиссеру. Потом, когда делали кинопробы, ее партнером случайно оказался человек, которого она совсем не хотела видеть и общаться с ним. (Об этом я узнала позже.) Потому мы увидели перед собой нервную, казалось, плохо себя контролирующую девушку, которая старательно прятала лицо за волосами. Что-то в ней было, бесспорно, но уж слишком она была вздрюченной, и еще ТЮЗ и повадки травести, которые иногда из нее вылезали. Короче, ее затмила другая актриса с пластикой дикой кошки, низким спокойным голосом и очень красивая. Ту актрису утвердили на роль, сняли с нее мерки, чтобы шить костюмы, но она вдруг позвонила и сказала, что ей предложил роль маститый режиссер, и она не может от той роли отказаться. Это была катастрофа! Потому что актрису мы искали полгода, а до начала съемок оставалось меньше месяца.

Вот тогда мы вспомнили про Негоду. Сценарий, как выяснилось, ей не нравился, и сниматься она согласилась потому, что действие разворачивалось у моря и два месяца купаний ее привлекали. Она мечтала отдохнуть от своего театра, от утренних репетиций, от тяжелой роли Курочки Рябы. И совсем уж изнуряющего спектакля, где она играла мальчика Ванюшку, в пыльном парике, стоящего на пне и скандальным голосом что-то требующего от медведя…

Негоде так нравилось загорать, что в первый день она пролежала на солнце часов шесть.

— Наташа, ты сгоришь, — стонала я.

— Я никогда не обгораю.

— Я тоже не обгораю, но тут воздух прохимиченный, и я в прошлом году сгорела.

— А я не сгорю!

На помощь мне пришел помощник режиссера, сопровождавший нас на пляж.

— Наташ, ну у человека первая картина. Пожалей, видишь, как нервничает.

— Бл…! Дайте мне отдохнуть!

Перед съемкой, утром следующего дня, я услышала робкий стук в дверь. Открываю. На пороге Негода. Молча проводит по руке пальцем, и ее замечательный, ровный загар начинает на моих глазах сползать, обнажая младенческую розовую кожицу.

Вася хотел убить ее сразу. Без лишних разговоров. Но Негода начала так громко, жалобно и натурально рыдать, что наши сердца не выдержали, дрогнули.

Два дня я мазала ее то кремом, то одеколоном, в надежде хоть как-то остановить это сбрасывание кожи. Загар неумолимо отваливался. Причем на самых видных местах. На улицах матери указывали дочерям на пятнистую Негоду и говорили, что с ними будет то же самое, если они не будут лежать в тенечке. И никому из них не приходило в голову, что перед ними идет в таком непривлекательном виде человек, на которого через полтора года обрушится мировая слава. Об этом не подозревала и она сама. Потому дни начинались и заканчивались под повторяемое:

— А зачем мне это делать? (Или: зачем вы мне это говорите, зачем мне это слушать?) В моей-то жизни ничего от этого не изменится!

От этой тупой уверенности, что участие в нашем фильме ей лично ничего хорошего не принесет, у меня портилось настроение и хотелось треснуть Негоду по башке. А она твердила это все лето, потом всю осень, когда шло озвучание…

У нее у единственной после выхода фильма в свет изменилось в жизни ВСЕ!

Очень часто с тех пор мне хочется доставать окружающих бубнением фразы: "А зачем мне это, ведь в моей жизни ничего не изменится…" Только суеверный ужас — не стало бы хуже — останавливает меня.

После интервью мы поехали на киностудию, где Джерри арендовал монтажную и монтажера.

Полдня мы с Джерри препирались, стоит ли вообще сокращать фильм. В процессе разговора я выяснила, что Джерри набился ко мне в соавторы. У него были монтажные листы с переводом на английский диалогов фильма, сделанным двумя русскими женщинами в Экспортфильме. Джерри рукой мастера переписал все заново и даже придумал Лене Чистяковой, подруге Веры, новое имя, типично русское. — Блу.

Первым делом я предложила сократить не совсем удачную, на мой взгляд, сцену, где брат Веры долго и нудно читает в Санпросветбюллетене то" что надо знать о СПИДе.

— Нет!!! — истошно закричали Стефани и Джерри. — Это самое интересное место в фильме. Американцы сейчас так озабочены этой проблемой. Им интересно будет знать, что русских она тоже волнует!

Потом я согласилась в трех местах, что панорама может быть покороче. В результате в тот день мы сократили целых две минуты. Оставалось, по мнению Джерри, еще 13. Я же настаивала, что хватит и двух.

Роланд очень гордился своей машиной. Мне кажется, что он подобрал ее на свалке. Это была французская модель, названия не помню, на которой французские аристократы шиковали аж в 1968 году. Почему-то Роланду казалось, что жители Нью-Йорка так же, как и он, испытывают удовольствие, глядя на этот автомобиль. В салоне были продавлены кресла, а печка и дворники не работали. Все это можно было бы вытерпеть, пока на улице было тепло, но когда температура вдруг снизилась до нуля и пошел снег, я эту машину возненавидела. Я промерзла в ней так, что прилетела домой с тяжелейшим бронхитом, с высокой температурой и жутким кашлем. Этот кашель заставлял вздрагивать членов съемочной группы, и все понимали, как тяжело ездить в Америку, если человек возвращается оттуда таким больным и бледным. Все, кроме моего мужа, который безжалостно заставлял меня без конца переписывать сценарий.

В тот год, когда мы познакомились, Роланд решил попробовать себя в качестве фотографа. Он показал мне несколько каталогов, для которых он снимал моделей. Его любимой девушкой была восемнадцатилетняя манекенщица, которая без конца жаловалась Роланду, что приходится ездить по всему миру, сниматься на пляжах, а ей это так надоело.

— Все американские девушки безумны, — объяснял мне Роланд. — Вот посмотри на них, — он указал мне на энергичных Стефани и Люси, — они совершенно невменяемые. Носятся, носятся, работают, работают. Они же не живут! Вот моя девушка такая же. Знаешь, когда я познакомился с ее родителями, а у нее средняя американская семья, они не подозревали, что можно читать книги. Это я им подал такую мысль. Они попробовали, им понравилось, они были мне благодарны. Видишь, можно сказать, я несу культуру американскому народу.

Работать переводчиком Роланд согласился, чтобы оплатить квартиру Его фотоискусство не давало стабильных доходов, а квартира ежемесячно требовала 700 долларов…

В один из дней он привез меня в небоскреб, где расположен Интернациональный литературный центр. Там несколько комнат занимает русский отдел, где удивительно приятная русская женщина Вероника позволяла приезжающим из СССР набирать бесплатно столько книг, сколько они могли унести. Приезжающие уносили оттуда книги ящиками. Я до сих пор не понимаю, кто оплачивал всю эту халяву если в среднем изданная за границей русская книга стоила 15–30 долларов…

На следующий день у меня на завтрак опять был ужин, который я принесла из ресторана. На этот раз разнообразные ракушки с рисом. Несмотря на то что это национальное испанское блюдо — "паэлья", я не понимаю, какое удовольствие испытывает испанский народ, поедая его. Бесконечное ковыряние в ракушках для того, чтобы вытащить из них чье-то, величиной с горошину, тельце, а в рисе обломки раковин скрипят на зубах.

Роланд, Стефани и Люси опять пришли со своими завтраками-булками.

Чуть позже явилась женщина-журналист в ярко-красных колготках и короткой юбочке, что для ее пятидесяти лет мне показалось немного странным. Она писала для серьезной газеты серьезную статью о русской перестройке, и фильм "Маленькая Вера" был для нее элементом этой самой перестройки. Ей было интересно, как поменялась психология людей.

За всех людей в целом я не могла ей отвечать. Я рассказала ей про детей.

Сына нашего знакомого принимали в пионеры у Мавзолея Ленина. На Красной площади, на ветру детям повязали галстуки и повели к дедушке Ленину. Там одна девочка заплакала от ужаса, а сын наших знакомых был очень недоволен, что Ленин лежит, укрытый знаменами, и его плохо видно. Его надо было бы поставить и повыше, — мальчик недавно посетил с папой Биологический музей, видел там заспиртованных младенцев в банках на полке и отнесся к вождю мирового пролетариата, как к такому же экспонату.

Мою дочь сделали пионеркой внутри Монумента покорителям космоса. Учительница очень просила меня присутствовать при этом мероприятии, убеждая, что в пионерской клятве ничего плохого нет. А меня и убеждать не надо было, потому что я ничего не имею против красного галстука, он очень хорошо смотрится на унылой коричневой школьной форме. Самое смешное, что в тот год в последний раз в нашей стране принимали детей в пионеры.

Построив два класса парами, мы повели их к ракете. Путь пролегал мимо коммерческих киосков, стекла которых были завешаны календарями с обнаженными девушками. Свои огромные голые груди юные красотки поддерживали руками, словно это были большие мячи. Между пышными ягодицами виднелась маленькая ленточка, обозначавшая трусики. Оба класса радостно начали подталкивать друг друга локтями в бока, похабно хихикая.

— Дети! — всполошилась учительница, поздно сообразив, что повела их не той дорогой. — Дети! Посмотрите на меня! Давайте повторим стихотворение про красный галстук!

— Как повяжешь галстук, — нестройным хором откликнулись на ее призыв дети, — берегись его: он тебя задушит дома одного!..

На киностудии половину дня мы с Джерри мотали фильм на монтажном столе туда-сюда и никак не могли найти место, где можно было бы что-то вырезать.

Вечером Стефани повела меня на тусовку кинематографистов, делающих некоммерческое кино. Там по очереди ко мне подошли три девушки и радостно сообщили по-английски, что у них русские корни, их дедушки-бабушки приехали в Америку, из Харькова, Киева, Херсона и т. д.

— А сейчас я покажу тебе место, откуда открывается великолепный вид на Бруклинский мост, — интригующе сказала Стефани и потащила меня пешком по пустынным, темным, пропахшим рыбой улицам (неподалеку был расположен рыбный рынок) к каким-то баракам, которые давно надо было бы снести.

Фонари горели тускло. Свет автомобильных фар не слепил нас, потому что машины там не ездили. Стефани толкнула массивную дверь одного из бараков, и мы оказались в помещении, напоминающем мастерскую или гараж. Там забаррикадированный железными банками от пива и кока-колы чинил мопед пожилой мужчина в промасленном комбинезоне. Он с удивлением взглянул на нас.

Стефани что-то объяснила ему, и мы по скрипучей деревянной лестнице поднялись на второй этаж.

Там была кухня с ржавой газовой плитой и холодильником, сделанным в пятидесятые годы. Дальше, в комнате, изъеденная мышами мебель, покрытая толстым слоем пыли.

"Все ясно, — обреченно подумала я, — она действительно безумна. Сейчас она меня здесь убьет и бросит".

— Ой! — обрадовалась Стефани, увидев на пыльном кухонном столе несколько пыльных нераспечатанных конвертов. На марках стояли штемпели. Стефани взяла письма в руки и поднесла к глазам. Электричество было только на лестнице.

— Это моя старая квартира, — наконец объяснила она мне. — Это была комната брата, а я жила выше, сейчас мы туда пойдем…

От пыли щекотало в носу, но я мужественно лезла на третий этаж по ненадёжной лестнице. Там было такое же запустение. Стефани подошла к окну, за которым, по-видимому, и открывался великолепный вид на Бруклинский мост. Окно было забито фанерой. Стефани энергично подергала, пытаясь отодрать эту фанеру. Но прибито было крепко, и она развела руками.

Мы пошли обратно. Стефани торжественно держала в руках письма. Отдав ключи мужчине на первом этаже, Стефани обдула с конвертов пыль и убрала их в сумочку.

— Это мне написал мальчик, с которым мы любили друг друга в школе. Поздравляет меня с позапрошлым Рождеством. Он не знает моего нового адреса, а я здесь уже семь лет не живу.

Я знала, что Стефани семь лет жила с парнем, с которым рассталась незадолго до моего приезда. Она надеялась залечить свое разбитое сердце при помощи красавца Роланда, но он не отвечал ей взаимностью.

— Давай позовем Люси и пойдем в китайский ресторан, — сказала Стефани, и мы вернулись в зал, где выпивали кинематографисты-интеллектуалы. Ярко-синим пятном выделялось среди них шелковое платье Люси, ярко-рыжие волосы довершали ее образ. Стефани по сравнению с ней была не такой яркой. Но она старалась одеваться экстравагантно в необычного покроя пиджаки и странные ботинки.

— Смотри-смотри, видишь, яппи пошли, — указала она мне, когда мы опять очутились на улице, на двух тщательно причесанных девушек с кейс-атташе в руках, в костюмах деловых женщин с галстуками. — Они делают карьеру.

— А вы с Люси делаете карьеру? — спросила я.

— Да.

— Значит, вы тоже яппи?

— Нет, — засмеялась Стефани, — мы не яппи, — она с грустью посмотрела вслед этим девушкам. — Они очень хорошо зарабатывают.

В китайском квартале, в том ресторане, куда хотела пойти Стефани, чтобы угостить меня настоящей китайской уткой, не оказалось мест, и мы пошли в соседний.

Но там, когда Стефани увидела то, что нам принесли под видом утки, у нее вытянулось лицо.

— Что это?! — брезгливо спросила она.

Я не знаю, как должна выглядеть настоящая китайская утка, и мне казалось, что нам принесли нечто съедобное.

— Не-е-ет! — покачала головой Стефани. — Это не утка… Это то, о чем мы недавно говорили, я опять забыла, как это будет по-испански… Да! Это — черви!.. Идем, купим выпить что-нибудь и навестим мою сестру. Она здесь недалеко живет, тоже драматург, между прочим.

Сестра-драматург жила на третьем этаже кирпичного трехэтажного дома в вытянутой, как вагон, квартире. Начиная с прихожей одна длинная узкая комната переходила в кухню, потом кухня в другую комнату, и все заканчивалось письменным столом у стены. На столе стоял антикварного вида поцарапанный громоздкий компьютер. Наверное, сестра-драматург знала в прошлом лучшие времена, раз смогла позволить себе купить первую модель компьютера. Сестре было лет под сорок, и неизбывная грусть одинокой женщины таилась в ее глазах. Она сидела за письменным столом перед потухшим экраном.

Родители у сестер были дипломатами, и, оказывается, в детстве они достаточно поколесили с ними по миру, пока не осели в Нью-Йорке.

— На соседней улице. — сказала мне сестра-драматург, — есть театр Я мечтаю заработать денег, купить его и ставить там мои пьесы…

Эта мысль мне понравилась. В ней есть полет и широта. С тех пор я мечтаю купить себе киностудию и издательство. Мы пили джин с тоником и грызли орехи, развалившись на тахте у драматурга.

— Сегодня я в восемь утра ходила на прием к гинекологу, — рассказывала Люси, — и говорю ему: "У меня месячных нет уже два месяца". Он отвечает: "Это потому, что вы беременны".

А как я могу быть беременной, когда уже полгода я не трахалась с мужчиной!!!

Хорошая собралась компания! Когда они узнали, что моей дочери уже девять лет, они вытаращили глаза, будто у меня тяжелая болезнь, а не ребенок.

— Такого не может быть! — кричали Стефани и Люси. Они были старше меня года на два, и, кажется, им никогда не приходило в голову, что они могут стать матерями.

— Пошли на дискотеку, — предложила сестра-драматург.

Тогда только что вошел в моду стиль "техно", в дискотеках гремели барабаны и мигал в такт фиолетовый свет. Стефани танцевала старательно, будто работу важную делала, сестра, смущаясь, сидела на стуле.

— Почему в СССР развал экономики? — выпытывал у меня утром следующего дня серьезный журналист с седой бородкой. — У вас, я знаю, много армян. Они хорошие коммерсанты. Почему так плохо развита торговля?..

Откуда я знаю?? Я жалела, что у дивана Роланд починил ножку. Вот было бы смешно, если бы этот дядя тоже свалился.

Болела голова. У меня начинался бронхит.

Пришел с магнитофоном журналист из "Голоса Америки". Задавал умные вопросы. Я истошно кашляла в микрофон. Не понимаю, как ему удалось смонтировать из этого кашля что-то членораздельное. В Москве два наших знакомых слышали это мое интервью, им даже что-то понравилось.

Смена в монтажной была заказана на вторую половину дня, и Роланд повел меня в Музей современного искусства. Машину свою он, слава богу, отдал в починку, и мы поехали на такси.

В музее мне повезло, там только что открылась посмертная выставка Энди Уорхола, и я смогла посмотреть его картины и постаралась понять, так сказать на месте разобраться, почему у него мировая слава.

Не поняла…

— Я был с двумя девушками в баре, — сказал Роланд, — в который часто ходил Уорхол, и он зашел туда. Это было незадолго до его смерти. Я дал одной из девушек доллар и велел ей сходить, попросить у Энди автограф. Он дал. А она, дура такая, на следующий день этот доллар потратила!

В ресторане музея мы долго изучали меню. Зная, что за все платит щедрый Джерри, я выбрала блюдо не по названию, а по цене — самое дорогое. Роланд перевел: "Филе перепелки в соусе из трюфелей". Я с нетерпением стала ждать, что это, особенно интересно было посмотреть" как выглядит загадочный гриб — трюфель.

Когда принесли это филе, я от хохота чуть не свалилась со стула: на большой тарелке лежали два кусочка размером с трехкопеечную монету, политые каким-то белым киселем.

— А где же трюфели? — спросила я.

— В соусе, — невозмутимо ответил официант и ткнул пальцем в кисель.

Это было единственное блюдо, которое мне не удалось взять с собой на завтрак.

В монтажную нас вез таксист, который, узнав, что мы едем на киностудию, радостно сообщил, что он кинорежиссер и у него дома под кроватью стоят коробки с двумя его фильмами, которые он не может продать.

Мы проезжали мимо здания Нью-Йоркской биржи.

— Вот здесь мне дали миллион долларов, — меланхолично заметил Роланд, — а через месяц все забрали обратно.

Я не могла представить Роланда с его вялостью среди биржевых маклеров.

— И долго ты играл на бирже?

— Год, — ответил он. — И таксистом я работал… Полгода, наверное, тяжелая работа. От вибрации я очень уставал…

Джерри ждал нас в монтажной. Он был не такой веселый, как обычно.

— В русских магазинах на Брайтоне уже продают видеокассету с "Маленькой Верой", откуда они могли взять копию?

Джерри еще не приступил к распространению видеокассет с фильмом, субтитры еще не были готовы, да и длина еще не та…

— Стефани придумала, где можно сократить! — добавил он. — Всю сцену на корабле, где они выпивают и арбуз едят, а Блу забирает мужчина с цветами.

— Нет!!! — закричала я. — Эту сцену выбросить невозможно! Она такая красивая!

Кроме того, у меня к этой сцене особое отношение. Я ее переписывала раз десять.

Джерри и Стефани стали давить на меня с двух сторон, объясняя, что в какой-нибудь Оклахоме подросток, пришедший посмотреть кино, ничего в этой сцене не поймет.

А что понимать-то?

Ну выпили ребята. А Вера осталась без подруги.

Поздно вечером интервью у меня брала русская журналистка для нью-йоркской русской газеты.

— Месяц назад я познакомилась с Натальей Негодой и разговаривала с ней. Ваш муж выбрал ее на главную роль в картине, потому что она похожа на вас?

Я подавилась чаем.

Такого я еще не слыхала!

Если мы чем-то и похожи с Негодой, так это тем, что у нас по две руки, две ноги, два глаза и т. д., а также пол у нас с ней одинаковый — женский. А в деталях: она меня ниже на голову, тоньше в два раза и в четыре раза темпераментней.

— Я предупредила Джерри, что в русских магазинах на Брайтоне продается кассета с вашим фильмом. Я настоятельно советую вам туда поехать, позвать хозяина магазина и потребовать с него, как минимум, две тысячи долларов!

— Обязательно сделаю это, — согласилась я.

До Брайтона ехать два часа.

Хотела бы я посмотреть на того хозяина магазина, который сразу выложит доллары кашляющей замотанной советской женщине только за то, что она хрипло произнесет: "Я автор этого фильма! Деньги на прилавок!"

— Давайте я покажу вам ночной Нью-Йорк, — предложила журналистка. — Через 20 минут у меня встреча с ленинградским оператором из передачи "Пятое колесо", мы с ним пойдем снимать беседу с хозяином знаменитого ночного клуба, лотом поедем в другой клуб, там нас ждут позже.

На первой же минуте знакомства оператор ленинградского телевидения попытался выпросить у меня сигарету.

— Сейчас я куплю тебе сигарет, — русская журналистка побежала к киоску.

Мы ждали ее в такси. Оператор принялся жаловаться, как надоела ему эта Америка, он здесь уже три месяца и никак не может вылететь домой к жене и детям. От него сильно пахло спиртными напитками, а голова клонилась к лежащей на коленях большой видеокамере.

У знаменитого клуба стояла толпа. Выкрикивая имя хозяина, русская журналистка протиснулась ко входу, за ней на нетвердых ногах оператор с камерой на плече.

Наконец вошли.

Музыка гремит, свет мигает, дым клубится, оператор шатается, но, включив над объективом лампочку, честно снимает панораму по лицам.

Наконец нашелся хозяин. Он повел нас на второй этаж, где напротив бара сломана стена, а обнажившиеся вентиляционные и канализационные трубы были облицованы синими, желтыми и красными неоновыми лампами, узкими и длинными. Это было необычно и красиво светилось в полумраке помещения.

Хозяин ночного клуба поставил перед нами стаканы с виски. Русская журналистка начала интервью, представив меня и оператора, который оторвался от глазка камеры и хищно смотрел на выпивку. Журналистка объяснила, что хозяину клуба выпала большая честь быть представленным советским телезрителям в одной из самых прогрессивных программ русской перестройки. Русские люди стали очень открытыми и все чаще интересуются американским образом жизни… Эту светскую беседу мне переводили отрывками. Хозяин, сорокалетний здоровенный блондин, грубостью черт лица напоминающий финского лесоруба, вдруг обратился ко мне:

— А вот если открыть такое заведение в Москве, молодежь будет его посещать?

— Безусловно! — согласилась я.

— Может быть, имеет смысл мне этим заняться? Я буду первым американцем?

— Несомненно! Обязательно займитесь этим!

Оператор опять зажег лампочку над объективом и принялся нас ослеплять, снимая то одного, то другого, потом прошелся вокруг бара, заснял мерцающие неоном трубы.

Беседа длилась часа два. Хозяин никуда не спешил. От грохота я сильно устала В дискотеке нельзя общаться, надо только дергаться в такт музыке, иначе свихнешься. Но сил, чтобы дергаться, да и желания не было…

Наконец мы ушли из этого знаменитого клуба.

Светлые волосы русской журналистки растрепались, щеки раскраснелись, но она не обращала на это внимания. Походка ее стала нетвердой.

У клуба стояли такси. Она забралась в одно из них. Оператор полез было на переднее сиденье, но в Америке это не принято, и таксист начал ругаться, журналистка огрызалась ему в ответ. Так они препирались визгливыми голосами минут пять. Оператор включил камеру и свет, направил объектив на таксиста. Это еще больше разъярило его.

Оператор уселся рядом, завозился с камерой, чем-то пощелкал.

— Поехали, — по-русски сказала журналистка и слабо махнула рукой. Машина неуверенно тронулась с места.

— Хорошие сегодня были съемки, — сказал оператор прогрессивной передачи "Пятое колесо", — жаль кассету с пленкой забыл в камеру вставить…

Таксист несколько раз повторил один и тот же набор английских слов.

— По-моему, он спрашивает нас, куда ехать? — предположила я.

— Ну я не знаю куда! — раздраженно ответила журналистка.

— Вы говорили, у вас где-то еще одна встреча, вас где-то ждут?

Она тяжело вздохнула:

— Нигде нас не ждут… Никому мы не нужны…

— Бродвей, — сказала я таксисту и, когда более или менее начала ориентироваться и узнавать места, расположенные рядом с домом, где жила, я вышла из машины, покинув эту печальную пару.

Джерри надоело со мной спорить.

Пора было отправлять меня обратно в Москву.

— Все! — сказал он. — Даю тебе пять тысяч долларов, а ты мне эту сцену на корабле.

"Стоит ли эта сцена пять тысяч долларов? — медленно подумала я. — И можно ли вообще сцены из гениального фильма мерить долларами?" Я так устала, что, если бы Джерри предложил мне в обмен на эту сцену еще и дом в Калифорнии, я, наверное, так же вяло реагировала бы.

— Ужасная страна Америка, — заметил Роланд. — Вот я в ней жил, жил, а потом однажды повесился.

— Зачем? — удивилась я.

— От тоски… По меня родители вынули. С тех пор я живу отдельно от них…

В аэропорту Кеннеди индусская девочка с папой провожала маму и бабушку. Они вместе со мной направлялись на посадку в самолет до Франкфурта. Когда пришло время прощаться, девочка, которой было лет пять, молча бросилась к матери и цепко, как обезьянка, уцепилась за нее руками и ногами.

Отец, не говоря ни слова, отодрал ее.

Мать, поддерживая за локоть свою мать — сухую седую старушку в пестром сари, старалась не глядеть в сторону дочери и задавить в себе поглубже готовые вырваться слезы.

Девочка молча уткнулась в ноги отцу и больше не взглянула на мать, и, не сказав друг другу на прощание ни слова, они разошлись.

Такое молчаливое отчаяние несли в себе эти люди, что я запомнила их расставание на всю жизнь.

И вот я дома. Лежу, кашляю.

Из школы прибегает с вытаращенными глазами моя дочь и вопит, что летом, она договорилась, в нашей квартире неделю будет жить американская семья. Это очень выгодно, потому что за проживание они заплатят целых десять долларов.

— Откажись немедленно! — умоляю я. — Они умрут от голода!

Директор школы почему-то решила расширить советско-американские связи и пригласила для проживания в домах у школьников несколько семей. В тот день она ходила по классам и составляла список тех, кто согласен принять их у себя.

Руки поднимали все дети, надеясь, что американцы привезут им много подарков. Вечером родители были в шоке.

Наша подружка живет в малогабаритной квартире из двух комнат с бабушкой, папой и мамой. Ее родители сказали, что, к сожалению, американцы не смогут у них поселиться, потому что у них дурная привычка — не запирать за собой двери в дом. Во всей Америке незапертые входные двери! Но у нас — это невозможно! Всю квартиру вынесут! Так как же мы пустим их к себе жить?

ПИСЬМО 38

Как-то получилось, что мы выбрались посмотреть Вашу картину большой компанией. Было известно, что это картина бытовая, артисты, занятые в ролях, очень прилично подобраны. Но вот на экране появилась артистка Н. Негода, исполняющая главную роль.

О ужас! Полное разочарование.

Сыграла она эту роль очень плохо. Девушка попала в беду, но ведь нельзя снимать актрису с грязными волосами, непричесанную, в рваном халате, в отвратительных туалетах. Разве можно раскрывать даже плечи, имея такую фигуру? Прошли те времена, когда ходили скверно одетые девушки.

Ведь вы делали пробы. Неужели не было привлекательной девушки, к которой зритель бы проникся жалостью? Нам очень жаль Сережу который должен играть любовника такой страшилы. На его лице ярко написано отвращение.

Это мнение женщин разных возрастов, от 16 до 70 лет, а мужчины просто говорят — все плохо. Вы нас извините за откровенность. Ради бога, не посылайте в таком виде картину за границу. Создается впечатление, что русские женщины такие. Ведь у нас хорошие девушки и женщины.

Я все поняла, ответа не жду, но не послать не могла — душа горит!

Т.Г.

г. Ленинград

ПИСЬМО 39

Вы — прекрасный, чудесный художник, и, по моему мнению, Ваша "М. В." — настоящий шедевр.

Мне кажется, я могла бы смотреть "М. В." каждый вечер.

Впервые пишу письмо на студию, никогда и никому таких писем не писала…

Мне будто соли на раны насыпали. И так плохо, а после Вашего фильма и совсем невмоготу, хоть выходи и волком вой в темноте на звезды. И никому никакого дела, никого не интересует.

У меня в жизни приблизительно то же, что и в фильме, но только родители мои не пьют, но это не имеет никакого значения. Можно не быть алкоголиком, но быть жестоким. Моя мать — учительница. Однажды, когда-то давно, я пришла к ней в школу на перемене и застала ее в классе с двумя маленькими мальчиками лет десяти. Одного моя мама била по лицу.

Больше жизни я люблю Женю. Последний раз видела его в сентябре прошлого года. У нас произошла такая же трагедия, но только не ножом человека пырнули, а отправили меня в психиатрическую больницу. А это равнозначно тому, что убить человека.

До последней минуты я не верила, что моя мать сможет меня отправить туда. Я кричала: "Мама, мамочка, неужели ты это сделаешь?" Я умоляла, молила ее. Но нет, не дрогнуло материнское сердце, устояло перед мольбами собственной дочери.

В ее сердце была только злоба. Она хотела мне отомстить за то, что я ее оскорбила. Страшная месть.

В ту ночь, когда я лежала на больничной койке, заливаясь слезами, я навсегда потеряла свою мать. Я наверняка дошла бы до самоубийства в этой больнице, если бы не сбежала оттуда. Но теперь уже я знала, что моя мать ни перед чем не остановится. И все это из-за моего любимого Жени.

Я завидую любви Веры и Сергея, я завидую их счастью, оттого что сама люблю так же. И любима. И несчастлива.

У меня куча женихов. Не раз предлагали выйти замуж, и я не встречала еще мужчину, который остался бы ко мне равнодушен. Но мне не нужен никто.

И живу я с постоянной болью. Непроходящей, такой не пожелаешь и врагу Вот Ваш фильм посмотрела, и еще больше захотелось счастья. Изголодалась по счастью, доброте, теплу.

И есть у меня такая же, как в фильме, маленькая вера. Ей и живу, что вернется ко мне мой любимый Женя.

Т.Т.

г. Таллин

ПИСЬМО 40

Привет из Узбекистана.

Я живу в Ургенте Хорезмской области, по национальности узбечка, имею двух дочерей, обе замужем. Муж умер от желтухи. Воспитала сама, выдала замуж, живут хорошо, имею внуков.

Я недавно смотрела Вашу картину "М. В.", я бы не хотела иметь таких дочерей. Мне было очень тошно, я не смогла досмотреть до конца. Как могли выпустить такую пошлую дрянь? Неужели из Вас хоть у одного не нашлось смелости сказать тому, кто выпускает, что не стоит выпускать такую гадость. Я, как зритель, женщина, мать, спрашиваю Вас, ответьте, пожалуйста, мне: хотели Вы иметь такую дочь, как Ваша маленькая Вера? Она не маленькая, она созрелая — 19 лет. Эта женщина могла уже проспать со всеми, кому не лень. Неужели для воспитания (там указано — только для взрослых) нужно увидеть такую грязь?

Я артистов не виню — у них такая работа. Но Вы пощадите Вашего зрителя, как можно смотреть такую пошлую грязную картину, хотя бы как он лежит, а она сидит, качается. Кто снимал картину, совесть есть? Прежде чем спрашивать совесть у других, надо спросить у себя самой. У нас в жизни бывает очень много, встречаются хорошие и подлые люди и хватает (разные шлюхи), и не стоит их, подлых людей, выпускать на экран.

Жизнь сама научит, и не надо выкидывать мое письмо, умели выпустить такую гадость, умейте выслушать, это тоже не всем дано. Выслушать, иметь терпение — это тоже по мере какой-то искусство.

Приезжайте в Хорезм и увидите, что в каждой семье 8—10 детей, самый малый 5 детей, и посмотрите, как обращаются друг с другом. Отца с мамой называют на "вы". Где сидит брат, если он сам не позовет свою сестру, она не подойдет к нему. В Вашем пошлом фильме она сидит на колене, как разговаривает с братом. Что хотели сказать этим? Что хотели показать? Если у брата будет такая сестра, он бы давно задушил и выкинул на съедение собак.

Вы можете порвать письмо и выкинуть в урну и избавиться или можете промолчать, что Вы получили письмо, не показать тому, кто выпустил такую гадость. От всех можете избавиться, но от самого себя никуда не уйдете.

Мне очень больно и обидно, ведь я больше всех играющих на киностудии им. М. Горького, люблю именно Вас. И мне очень стыдно и больно — мои любимые люди выпускают такую нелепую картину. Прежде чем выпустить, обдумайте, что Вы даете людям. Не обижайтесь, правда, было горько.

Без подписи

ПИСЬМО 41

Мое письмо будет небольшим. Все очень просто: я прошу Вас о Вашем автографе, и если Вам будет не трудно, то осчастливьте меня, пожалуйста.

Что Вам написать о себе, чтобы у Вас было представление об авторе этого письма?

Я музыкант небольшого масштаба и начинающий поэт, и впридачу ко всему двадцативосьмилетний балбес, которого родители никак женить не могут (это, так сказать, справка о семейном положении). Не подумайте, что я Вам в женихи набиваюсь, хотя не скрою того, что хотел бы любить такую девушку как Вы.

Вы ведь очень серьезный и душевный человек — это точно.

Не подумайте обо мне плохо: себе и Вам, точнее. Вам и себе я желаю только добра. Всем остальным — тоже.

Вам, наверное, приходит много писем. Но я очень прошу Вас, уделите несколько минут бедному поэту. Это придаст ему сил в творчестве, и, кто знает, может быть, в будущем Вы будете гордиться знакомством…

Шутки-шутками, а кто знает?

На открытке — стихи, доказательство того, что я их пишу в надежде, что Вам понравится…

Пусть эти стихи будут новогодним подарком для Вас.

А.Л.

Ярославская область, г. Углич

ПИСЬМО 42

Нет сил молчать!

Да кто ее воспитывал, эту проститутку?! Мать и отец вполне нормальная семья, каких у нас — 90 %. Что они — бичи, алкаши? Тунеядцы? Почему семью обвиняете?

Первый-то сын вполне нормальный вырос, и выучился, и работал. А если пишите, что с утра до ночи мать и отца дома нет, то обвинять надо социализм и как следствие гниль его во всем. До какого срама мы дожили! Сталина лают! В семьях чавкают! Девки — проститутки! Хлеб покупаем за границей! В партии никто быть не хочет — вот результат однопартийной системы и поганого социализма!

И нечего проводить черту и проституткам делать скидку, что они сидят на пенисах" чтоб убить время.

Из медицины знаю, есть такая болезнь Дауна — из-за недостатка пары икс-хромосом. Но есть воры, бродяги и проститутки из-за недостатка пары игрек-хромосом. Причем тут родители? Зародилась шалавой — шалавой и останется.

Семья У, 6 человек г. Душанбе

ПИСЬМО 43

Я понимаю, наверное, после этого фильма тебе пришло много писем, но я прошу, если у тебя найдется время, напиши мне ответ. Я буду очень ждать.

Я смотрела "М. В" три раза, мне фильм понравился. Да ладно, не в этом дело.

Наверное, глупо, и ты, наверное, не одно такое письмо получишь, но я не могу иначе. Мне надо написать. Мне 16 лет, а жить не хочется.

Знаешь, моя жизнь чем-то похожа на жизнь Веры. Может, я менее несчастна, верней, у меня меньше причин расстраиваться. Но я тоже не знаю, как мне жить дальше.

Я понимаю, ты ничем не можешь мне помочь, но мне некому больше писать, говорить. Подругам? Все им все равно не скажешь. Что-то копится во мне, не могу себя найти.

Да, человек должен сам в себе разбираться. Я не жалуюсь на трудную жизнь, но мне очень плохо. Все есть — любящий, ждущий меня человек, учусь любимой профессии — и ничего нет.

Помоги мне! Может, тебе это не нужно. Может, ты со смехом это письмо читаешь. Я не знаю тебя. Это, наверное, лучше.

Мне ничего не надо. Только ответь мне на письмо. Посоветуй, что дальше-то? Что делать?

А. Ч.

г. Львов

ПИСЬМО 44

Большое Вам спасибо!

За картину "М. В", а то ведь: телевизор, телевизор, телевизор и еще раз телевизор.

Дома телевизор, и в кинотеатр пойдешь — такое же — телевизор!

Действительно! Пойдешь в кинотеатр и смотришь то, что дома показывают по телевизору.

Вот и надо в кинотеатрах показывать то, что нельзя показывать по телевизору. Поэтому побольше таких картин!

Неплохо было бы собрать сборник порнографических или голографических (я не знаю, как их точно называют). Но это было бы отлично, если бы вы показали их. Слышать мы много слышали, а вот видеть не приходилось. Как говорят: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

Вот мое мнение. Вот мое желание.

С уважением к Вам.

Э.Л.

Московская обл., г. Подольск

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Я читала бесконечный поток писем, который бурно лился в разные государственные и общественные организации, на киностудию, лично мне в руки на протяжении целого года после выхода фильма на экраны, и вдруг у меня возникло прозрение: это пишут наши персонажи: Вера, Сергей, родители Веры, ее учителя, друзья, соседи по дому — все эти непоседливые пенсионерки, честные труженики, усталые матери, бывшие осужденные, солдаты, активные комсомолки и вялые ПТУшники. (ПТУшники даже прислали свою поделку: вырезанные из двух листов бумаги, старательно раскрашенные цветными карандашами женский и мужской половые органы. Вложив одну часть тела в другую, они отправили их по почте. Этот образец народного творчества восхищает кропотливостью труда.) Все эти люди, с трудом преодолевая слабое владение русской орфографией и синтаксисом, искренне стремились высказаться, объяснить свою точку зрения, а также наивно веря в волшебную силу искусства и почему-то думая, что мы понимаем в этой жизни больше, чем они, задать вопрос: как жить?

Кто бы мне объяснил, как жить…

Вопрос этот меня пугает. Очень часто мы проводили встречи со зрителями после показа "Маленькой Веры". Организаторы этих встреч хорошо нам платили. И когда стоишь на сцене у микрофона, рассказываешь разные истории, напротив полный зал взволнованных людей в центральном кинотеатре где-нибудь в Москве, Ленинграде или Одессе, и с разных концов этого зала присылают записки с вопросами, и среди этих записок очень часто повторяется: "Как нам жить?", хочется закрыть лицо руками и заплакать.

Почему они спрашивают нас об этом?

Неужели они не видели, что нам двадцать семь лет, что мы скорее авантюристы, чем проповедники. Они сами прекрасно знали то, что мы могли ответить, все эти прописные истины: что надо почитать родителей, любить своих детей, хорошо работать, преодолевать свою гордыню, писать друг другу письма или ходить к священнику, если есть потребность исповедаться…

Почему-то приходит на ум, что во Вселенной, черной дырой раскинутой над нашими головами, отдельные звезды, образующие созвездия, совершенно не связаны между собой расстоянием. А нам, меланхолично вглядывающимся в ночное небо землянам, кажется, что они расположены рядом. Такое же заблуждение, что люди, создающие произведения искусства, понимают в жизни больше, чем остальные. По-моему, это глупости. Никто ничего не понимает! Потому что понять и осмыслить нашу жизнь невозможно.

Кинофильм "Маленькая Вера" посмотрели в 1988–1989 годах пятьдесят с лишним миллионов зрителей. Я не могу себе представить такое количество народу! И очень многие схватились за авторучки. Физически не было у меня возможности отвечать достойно, а не формально на все письма, авторы которых хотели получить от меня ответ. И ничем конкретно не могла я им помочь. Я могу только писать сценарии, по которым снимают (или нет) фильмы. Эти фильмы, мне хотелось бы верить, помогают людям на некоторое время отрешиться и забыть собственные вселенские или рутинные (у кого как) проблемы.

Большинство писем, кроме самых оскорбительных и грязных, я храню, потому что выбросить их невозможно. Это голоса, пробившиеся из забитого помехами эфира. Голоса живых, эмоциональных людей, для которых я работаю. Надеюсь, что мой маленький сын, который родился недавно и еще ничего не знает про "Маленькую Веру", когда-нибудь прочтет эти письма и лучше поймет и узнает нас и наше время.

Большое запоздалое спасибо всем вам, кто писал. Хотелось бы надеяться, что эта книга будет вам ответом.

ПОСЛЕСЛОВИЕ 2

Однажды, переходя по ссылкам в Интернете, я оказалась на одном форуме кинолюбителей и была поражена тому, что люди до сих пор очень эмоционально обсуждают нашу картину Мнения высказываются разные… Так же меня удивила попытка людей понять и сформулировать, о чем этот фильм…

Получается, что ответ знаю только я и еще несколько внимательных зрителей, и кажется, в большинстве случаев сильные эмоциональные реакции при обсуждении, которыми отличаются женщины, спровоцированы именно тем, что люди не хотят видеть очевидное! Как все лежащее на поверхности, но по каким-то причинам не попадающее в поле зрения, ответ на вопрос: "а про что кино?" вызывает смутную тревогу, перерастающую в раздражение…

Естественно, сценарий, который я писала в ранней молодости, и сам фильм в первую очередь о любви. Любовь это взаимная сильная и невероятна трагичная, потому что один из любящих, причем тот, кто любит сильнее, однозначно, обречен на поражение. Таков закон природы. Речь идет об огромной любви отца к дочери.

Тема эта менее популярна, чем темя любви матери к сыну Непонятно, почему так. Мой жизненный опыт показывает, что существует огромное количество обожаемых отцами дочерей. Такого накала чувств у этих мужчин никогда не было по отношению к женам, которые родили им этих дочерей. Жены чувствуют это, но в большинстве случаев не решаются сами в этом признаться или обрушивают свою невостребованную чувственность на сыновей, если они у них есть. Знаю я многих отцов, которые с трудом переносят замужество дочерей… И вот проблема девушки веры состоит в том, что ее удушающе любит отец. Старшего брата Виктора обожает мать, но Виктор сумел вырваться и сбежать. А Вера пытается вырваться, завязав отношения с Сергеем, потому что из окружающих ее он наиболее зрелый, наиболее сексуальный, наиболее интересный… Другое дело, что Сергей сам в растерянности относительно своей жизни и мается от жары, от скуки и от однообразной любви, которую дарит Вера… Никто из персонажей картины не знает, что делать и кто виноват… На протяжении двух часов показано, как у отца отнимают его сокровище. Он страдает и по-разному пытается бороться, но точно так же борется и страдает дочь.

Несмотря на то, что она любит отца, Вера чувствует, что так дальше продолжаться не может. Потому что выросшие дочери должны создавать свою семью… И проигравший сражение отец умирает…

Фильм все-таки про молодежь, писала я, конечно, для своих ровесников, их я представляла себе в качестве воображаемых зрителей…. А что касалось дальнейшей жизни Веры и ее друзей, то мне тогда казалось — это зависело от них самих, захотят ли они развиваться и взрослеть или решат повторить путь своих родителей, который нельзя оценивать, как хороший или плохой, он ведет к преждевременной смерти. Потому была у меня в то время маленькая вера, что многих ошибок нам удастся избежать…