В Греции всё есть

Прометеев огонь

Факел, брошенный воином, упал на соломенную крышу, и огонь мгновенно взвился к небу, с треском пожирая сухие стебли. Из хижины с криками начали выбегать ребятишки.

Одновременно с последним словом молитвы жрец опустил факел, и из хвороста взметнулись языки огня, торопливо облизывая тело жертвенного раба.

Пламя быстро бежало по лесу, перескакивая с ветки на ветку. Из огня доносился рёв и визг гибнущих животных. Стоящий на берегу реки землепашец довольно жмурился: место расчищено, хорошее удобрение для почвы в этом году обеспечено, а дальше — будет видно.

Боги за спиной Прометея сурово молчали. Добряк Гефест плакал, не стесняясь слёз.

Прометей с помертвевшим лицом оторвал взгляд от земли, дымящейся далеко внизу, и разлепил губы:

— Я сам придумаю для себя наказание. Вы не сможете…

— Да что с вами?! — с болью в голосе воскликнул привязанный Прометей. — Афина, совсем недавно ты своими руками рыла канал, чтобы подвести воду к гибнущей от засухи роще. Гермес, всего неделю назад ты очертя голову бросился с Олимпа, чтобы спасти из воды детёнышей рыси. Что изменилось? Неужели вы настолько обозлились из-за украденного огня? Но ведь этот огонь гораздо больше нужен людям, чем вам! Они ничем не отличались от других зверей, разве что были гораздо слабее. А посмотрите на них сейчас — огонь помог пробудиться разуму, а вместе с ним — и добру!

— Он ещё не понял, что натворил… — отметил Зевс. На лице его играла неприятная улыбка, гораздо больше напоминающая звериный оскал. Посейдон поёжился, что-то невнятно прошипел, и со скрежетом провёл ногтями по мраморному подлокотнику. Аполлон и Артемида, одинаково сутулясь, начали приближаться к титану с боков. На мгновение Прометею показалось, что его окружила волчья стая.

— Тихо, тихо, ну что ты так кричишь-то…

Прометей ещё раз взревел, рванулся изо всех сил, и голубая пелена кошмара лопнула, мерзко чмокнув напоследок. С громким всхлипом титан приподнялся и очумело завертел головой. Со скалы, стоявшей где-то в стадии от места ночлега, сорвался и покатился в пропасть большущий камень; горное эхо в испуге заметалось между склонами.

Рядом колыхался Огонь и дышал теплом ему в лицо.

— Что-то плохое приснилось? — участливо спросил он.

Прометей хрипло кашлянул и кивнул.

Огонь огорчённо вздохнул и начал водить отростком из жёлтого пламени рядом с хитоном. Над мокрой одеждой заструился пар.

— Мы уже почти пришли, — сообщил Огонь, закончив работу. — Пока ты спал, я расспросил горихвостку: ближайшая долина находится вон за тем пиком, там сразу несколько деревень.

Прометей не глядя пошарил рядом с собой по оттаявшей земле и протянул спутнику чёрный окаменелый сучок.

— Можешь считать, что твоё рабство закончилось, — пообещал титан жующему Огню. — Люди с тобой будут обращаться намного лучше, чем боги. В твоём распоряжении будут удобные очаги, просторные печи, много вкусной нефти. Вместо того, чтобы тлеть в этом тесном дворцовом светильнике, ты будешь готовить людям еду, согревать их детей, помогать при обработке металлов и глины. Ты только им повинуйся. Так и говори: слушаю и повинуюсь. И никогда об этом не пожалеешь.

Дождавшись, пока Огонь закончит завтрак и опять спрячется, Прометей подхватил медную лампу и зашагал по еле заметной заснеженной тропке.

При моём появлении большой трёхногий светильник вспыхивает, неистово трещит, с ликованием машет огненными руками, глаза-угольки подмигивают и ласково жмурятся. Он рад меня видеть и выражает это всеми доступными способами.

По крайней мере, так его описывает дворцовый аэд. Как по мне — обычная железная плошка с горящими дровами. И ещё сквозняк от открывшейся двери.

Я подхожу к треножнику и погружаю руки в пламя по локоть.

Ихор нагревается.

Вены изнутри слегка покалывает.

Невидимые иголочки прикасаются к коже.

Словно лопаются пузырьки в забродившем вине.

Тёплая кровь растекается по жилам, омывая плечи, грудь, живот.

Живительная волна нежно гладит сердце, возвращая ему чувства и ощущения, растворённые в пламени перед посещением суровой и жестокой земли.

Окружающие краски опять обрели яркость и глубину. Огонь же, напротив, тускнеет, съёживается и лишь слегка подёргивается — точно больной пёс. Жаль: теперь я готова поверить, что он действительно был рад меня видеть.

Сжимая и разжимая пальцы, вынимаю руки из огня.

Я вернулась.

Полностью.

Позади кто-то кашляет.

— Госпожа?..

На столике появилось блюдо с фруктами. Рядом боязливо переминается с ноги на ногу молодой слуга-тритон, бросая вопросительные взгляды на пламя треножника.

— Рада тебя видеть, милый Каллимед, — весело говорю ему, щёлкаю пальцами, и на шее у юноши повисает гирлянда из крупных лилий.

Слуга шумно переводит дух, на лице у него появляется широкая улыбка.

— Там Прометей ожидает, можно ему зайти? — на одном дыхании выпаливает он, хватает с блюда яблоко и откусывает большой кусок.

— Давай его сюда. Эй, эй, а мне?

Брошенная юношей груша ещё летит, а Каллимед уже скрылся за дверным косяком. Выхватываю грушу из воздуха и укоризненно качаю головой.

— Ты не передумала, Фетида? — прямо с порога спрашивает Прометей, не здороваясь.

— Разумеется, нет. Хочешь абрикос?

— Почему вы все такие скряги? — патетически восклицает этот чудак, игнорируя мой вопрос и протянутый сочный плод. — Ведь если каждый из богов отдаст людям всего лишь крохотный огонёк с малой долей своих чувств и эмоций, то собранного будет достаточно, чтобы эти полуживотные смогли, наконец, развиваться! Или вы боитесь, что люди станут слишком сильны и завладеют Ойкуменой? Боитесь утратить власть? Признайся, так ведь?

Сердито сжимаю губы и кладу абрикос обратно на блюдо. На этот раз он зашёл слишком далеко.

— Мне не жаль огня, и я ничего не боюсь. Но не дам ни уголька — по той же причине, по которой мы помещаем душу в огонь, перед тем как отправиться на землю. Тебе и самому хорошо известно, что земля слишком жестока к своим обитателям, и мне вовсе не хочется оказать людям роковую услугу. Не будучи зверем, там не выживешь. Что лучше — добрый труп или живой зверь?

— Ты просто боишься поверить в людей! — кричит Прометей. — Боишься, потому что не знаешь их так, как я!

— Возможно. — Мне не хочется спорить. — Но я не собираюсь рисковать. Я просто хочу остаться в живых. И если у меня будут дети, я обязательно помогу им выжить в этом безжалостном мире. И тогда огонь нам обязательно пригодится — весь, до последней искорки.

Прометей сопит, упрямо выпяченный подбородок подрагивает.

— Тогда я отдам им свой огонь, — негромко произносит он, глядя в одну точку. — Весь, до последней искорки.

От неожиданности огрызок груши выпадает у меня из руки.

— Ну ты и… А большей глупости не мог придумать? Ведь ты тогда сам навеки станешь зверем. Хуже того — зверобогом. Без чувств, без высоких эмоций, а главное — без возможности обрести утраченное. Тебя ничему не научил случай с Тифоном?

— Это будут уже не мои проблемы, — замечает Прометей. — Надеюсь, хоть тогда начнёте шевелиться. Придумали же, что сделать с Тифоном…

Он резко поворачивается и выходит. Я нерешительно протягиваю руку ему вслед, а затем без сил опускаюсь на пол и начинаю плакать.

Холодный огонь в треножнике шелестит золой и угрюмо скалится.