В гвардейской семье

Дважды Герой Советского Союза

генерал-майор авиации

Недбайло Анатолий Константинович

В гвардейской семье

Аннотация издательства: Книга известного летчика-штурмовика А. К. Недбайло — волнующее

повествование о подвигах гвардейцев 75-го авиационного штурмового полка в годы Великой

Отечественной войны. Правдиво и образно описывая боевые эпизоды, автор приобщает читателя к

героическим будням советских авиаторов, рассказывает о воздушных боях в Сталинградском небе, над

Донбассом, Запорожьем, Крымом, Белоруссией и Прибалтикой. С большой теплотой и любовью А. К.

Недбайло воссоздает портреты своих отважных друзей — прославленных асов воздушных атак,

неутомимых авиаспециалистов, показывает их беззаветное мужество и преданность Родине.

Глава первая

1.

Зима сорок третьего шла на убыль. Красная Армия, развивая успех, достигнутый в Сталинградской

битве, предприняла наступательные операции и на других фронтах. Противник был отброшен далеко на

запад.

Сталинград стал символом несокрушимой мощи советского народа. Победа у волжской твердыни явилась

триумфом советского военного искусства. Огромную роль сыграли здесь артиллерия как главная ударная

сила Красной Армии, танковые и механизированные части и, конечно, авиация.

Но враг еще силен. Партия и правительство принимают действенные меры к подготовке резервов, к

оснащению всех родов войск новейшей боевой техникой, более совершенным оружием. На вооружение

авиации поступают новые типы самолетов. Над полями сражений все чаще появляются и наши любимцы

— штурмовики Ил-2. Их становится все больше. Грозные «летающие танки» наносят сокрушительные

удары по вражеским коммуникациям, аэродромам, опорным пунктам.

В нашем тылу авиационные заводы работают под лозунгом: «Все для фронта!» Это значит, что с

конвейера сходят все новые и новые партии боевых машин.

Нужны кадры! Нужны летчики!..

От радостных вестей с фронта теплее становилось на душе. Возникал неудержимый порыв: скорее на

фронт! Мне и моим товарищам-курсантам Ворошиловградской летной школы казалось, что нас слишком

долго держат в тылу, слишком медленно учат воевать. Того и гляди, война закончится без нашего участия.

Но вот уже остались позади бесконечно долгие месяцы напряженной учебы, тренировочные полеты.

Сданы зачеты и экзамены. Вместо курсантских петлиц — у нас теперь командирские. На голубом фоне

четко [4] выделяется вишневый «кубик» младшего лейтенанта!.. Такое же звание присвоено моим

товарищам по отряду — Калитину, Егорышеву, Давыдову, Семейко.

У всех — торжественно-приподнятое настроение. Сегодня — выпуск: нам будут вручать «дипломы». А

потом — на фронт!

Уральск...

На заснеженном строевом плацу выстроился личный состав школы. Ветер колышет шелковое полотнище

развернутого Знамени. Начальник школы генерал Кравцов отечески напутствует нас.

Принимай, Отчизна родная, боевое пополнение!..

А затем...

Широко раскинув плоскости, застыл огромный ТБ-3. Его крылья, гофрированный фюзеляж покрыты

мелкой чешуйкой изморози. Басовито загудели двигатели, и над ними поднялось и отпрянуло вдаль

облако снежной пыли.

— Ну и морозец! — говорит Игорь Калитин. — По календарю март, весне пора прийти. А тут, как у нас в

Подмосковье в январе...

Белесые брови Игоря совсем кажутся седыми. Голубые глаза его сияют. Крепкий, коренастый, он шагает

немного вразвалочку. Всегда веселый, сегодня Игорь особенно много шутит. Еще бы! Вчерашние

курсанты, а ныне командиры-летчики, мы идем навстречу своему будущему. Догадываемся: вот этот ТБ-3

и понесет нас в манящую фронтовую даль, где идет война.

Скрипит под новыми сапогами снег — белый-белый, с голубым отливом. Воздух с синевой. Дым над

трубами не колыхнется, поднимается прямо ввысь.

Идем по двое. Вспоминаю, как вчера забилось сердце, когда старший лейтенант Смильский велел выйти

из строя Игорю Калитину, а на меня и не взглянул. Затем он пересчитал отобранных ребят, и наши

взгляды встретились. Видимо, Смильский прочитал в моих глазах все, что я хотел в эту минуту сказать...

После меня он отобрал еще двоих и заключил:

— Всё! Больше никого пока что взять не могу!..

Счастливое настроение Игоря передалось всем нам. Да и не удивительно. Ведь за последнее время в

нашей жизни произошло столько событий: произведены в офицеры, [5] получили новое, с иголочки, обмундирование, назначены в боевой полк и направляемся на фронт.

Идем, шагаем в свое завтра. Как сложатся наши судьбы? Что будет через год? Нет, через месяц, два?..

И вот я уже сижу между двух нервюр левого крыла ТБ-3. Оглушительно рокочут двигатели. Говорить

что-либо друг другу бесполезно. Взглянуть вниз тоже нельзя. И от этого кажется, что время тянется

бесконечно долго. Но вот наконец-то чувствуем, что машина начинает снижаться. Самолет как бы

зависает, делает один круг, второй... Толчок. Пробежка. Машина разворачивается и рулит на стоянку.

Последний раз взревели зычным вздохом двигатели и сразу умолкли. Но в ушах еще стоит гул.

— Вылазь, братцы! Прибыли! — несется чей-то голос с «пассажирских мест» правого крыла.

Мы — на фронтовом аэродроме! По-весеннему светит мартовское солнце, слепит глаза. Один за другим

соскакиваем на землю. Кругом проталины. В некоторых местах зеленеют первые чубчики травы.

— Погляди-ка, Игорь: вот здорово! Здесь уже весна!

— Даже пахнет весной! — весело отвечает он. И тоже улыбаясь, подставляет лицо солнцу.

Судьба свела меня с Игорем еще в летной школе. Закончили учебу. Хотелось бы и воевать вместе.

Стоим у притихшего ТБ-3. Ждем. Старший группы куда-то поспешил со всеми бумагами. Никто нас пока

что никуда не зовет. Можно осмотреться. Интересно ведь, что это такое — полевой аэродром в

прифронтовой полосе... Еще в стенах училища мы связывали с ним наше будущее. И вот он наконец

перед моими глазами. Где-то совсем близко передовая. Вокруг — то тут, то там капониры: самолеты

скрыты за земляными валами. На стоянках хлопочут техники, механики, мотористы, вооруженны.

Моторы гудят, затихают и снова ревут на всю мощь своих стальных легких. Это идет всесторонняя, тщательная подготовка «илов» к очередным вылетам на боевые задания. К самолетам подвозят бомбы.

Вижу, как подвешивают под крылья эрэсы — реактивные снаряды, благодаря которым «ильюшина»

стали называть «братом» прославленной «катюши». А еще у штурмовика есть пушки, есть и пулеметы.

[6]

Нравится мне эта машина! Скорее бы в кабину — и на взлет!..

Я стою лицом на северо-запад. Там — фронт. За ним — мой родной Изюм. Сейчас, наверное, и там

звенит капель, набухли на деревьях почки. А мать глядит, как купается солнце в лужицах. Отец, позвякивая лопатой, отводит талую воду со двора... И думает о том, что эту работу любил делать сын, то

есть я, Анатолий...

А может, пусто в нашем дворе, может, фашисты смели с лица земли и дом, и деревья? И осталось только

пепелище... Мать, отец!.. Как вы, что с вами?! Тревожно и больно задавать себе вопросы, на которые вот

уже сколько времени никак не могу получить ответа.

Но ускорить события должен я сам. И не только я, а и мои друзья-летчики. Только надо поскорее сесть за

штурвал{1}. И — в бой! Надо бить фашистов так, как били их ребята, совсем недавно изгнавшие врага с

этой территории. Осмотревшись, замечаю вокруг много немых свидетелей, подтверждающих мои

догадки. Вот вдали темнеет куча, в которую свалено все, что осталось от вражеской техники после ее

«обработки» нашей авиацией: скелеты самолетов и автомашин, орудийные стволы, всевозможных

диаметров колеса с обгоревшей резиной... Куда ни глянь — следы войны. Значит, совсем еще недавно

здесь были оккупанты.

— Скорее бы! — выдохнул я... — скорее в бой!..

Добродушно улыбаясь и щуря от весеннего солнца глаза, к нам спешит военный, по внешнему виду

летчик. Поздоровался и сразу спросил:

— Из какой вы школы, ребята?

— Из Ворошиловградской, — ответил я.

— Значит, земляки! У нас в пятьсот пятом Сталинградском полку много было ворошиловградцев...

— Почему — было? — настороженно взглянул я на летчика.

— Ну, до Сталинграда — было! — улыбка сошла с его лица. — А потом нас в эскадрилье осталось только

[7] трое... Короче говоря, давайте знакомиться: лейтенант Тараканов. Можно просто — Николай...

Мы с Игорем назвались тоже, пожали ему руку. Я впился глазами в ордена, проглянувшие из-под

расстегнутой куртки летчика. Ого! «Красное Знамя», «Звездочка»! Не скрою: позавидовал. Не столько

наградам, сколько боевой биографии лейтенанта. Видать, не раз отличался он под Сталинградом.

В эти минуты Тараканов показался мне человеком особенным, необыкновенным. «А кто мы в сравнении

с ним? — спрашивал я себя. — Просто необстрелянные птенцы, да и только!»

Пока что мы лишь в воображении представляли себе первый боевой вылет. И еще очень хорошо

понимали, что на фронте нужны летчики, и не просто управляющие самолетами люди, а воздушные

бойцы, тактически грамотные, умелые, способные не только сражаться с опытным, коварным

противником, а непременно побеждать его.

С наивным любопытством школьников мы стали расспрашивать Тараканова, сколько на его счету

вылетов, за что удостоен правительственных наград, как скоро, по его мнению, нам доверят боевые

машины. Лейтенант предельно кратко удовлетворил наше любопытство, потом улыбнулся, похлопал

меня по плечу и сказал:

— Спешу я, ребята! Всего вам хорошего! А встретимся мы там! — и он поднял руку вверх, что означало: встретимся в горячем фронтовом небе.

Вдруг на тропинке появилась стройная девушка в военной форме. На погонах — по одной нашивке.

Ефрейтор! Меня удивила новая форма — с погонами и знаками различия на них. В школе нам выдали

старую форму, и новой мы еще не видали.

Тем временем девушка остановилась и поприветствовала нас:

— Мне приказано вызвать младших лейтенантов Калитина и Недбайло. Надо полагать, это вы и есть?

— Так точно! — Мы, словно перед командиром, враз вытянулись «в струнку» и молодцевато

прищелкнули каблуками.

— Чем провинились перед вами? — глаза Игоря засияли в усмешке. — Извините, не знаю, как вас

величать... [8]

Девушка не растерялась:

— К делу это не относится. А если очень любопытствуете — скажу: Катей зовут. Вас на командный

пункт вызывают. Немедленно!

Она четко повернулась кругом и поспешила обратно.

— Симпатичная!.. Правда? — Игорь взглянул на меня, ожидая подтверждения.

— Да, — ответил я машинально, так как не успел ее разглядеть. Запомнились только золотистые, выбивавшиеся из-под темно-синего берета курчавые волосы и очень выразительные серо-голубые глаза.

На командном пункте нас ожидал командир полка. Мы доложили ему о том, что прибыли для

дальнейшего прохождения службы.

— Садитесь! — предложил майор Ляховский, листая чье-то личное дело. Не мое ли? Нет: обращается то

с одним, то с другим вопросом к Игорю. Тот неторопливо отвечает.

— А скажите, пожалуйста, как муха садится на потолок? С полупетли или с переворота через крыло? —

вдруг спрашивает Ляховский.

Вопрос настолько неожиданный, что обычно находчивый Игорь даже растерялся — несколько секунд он

молчит, потом краснея отвечает:

— Я, товарищ майор, на штурмовиках учился летать. Мухами не занимался...

Командир улыбнулся:

— Это очень хорошо, что вы учились летать именно на штурмовиках. А вот умеете ли — посмотрим.

Проверю, обязательно проверю. Особенно — «почерк». И наблюдательность — тоже! Думаете, я о мухе

просто так вас спросил?..

Игорь извинился за свою горячность.

— Бывает, молодой человек, бывает! — улыбнулся командир, давая понять, что инцидент исчерпан, но

проверка предстоит серьезная.

От командира мы вышли в приподнятом настроении: оба зачислены в одну эскадрилью — третью. Наш

командир — капитан Кривошлык.

Покидая командный пункт, я в одном из его отсеков за диспетчерским столом увидел уже знакомые мне

золотистые кудряшки. Девушка-ефрейтор говорила по телефону. Заметила нас и улыбнулась одними

глазами. [9]

Знакомство с комэском было коротким.

— Вы будете в звене лейтенанта Бикбулатова, — сказал капитан Кривошлык и сделал в своем блокноте

какую-то запись.

Знакомлюсь с Бикбулатовым.

О характере человека можно порой судить по внешности. Не надо быть большим психологом, чтобы

понять: лейтенант Бикбулатов — волевой и требовательный. Выразительные карие глаза смотрят прямо, в

упор. Стройный, подтянутый, энергичный. Сразу угадывается сильная натура.

Я всегда уважал таких людей и поэтому к Бикбулатову проникся симпатией. Уже позднее понял, что не

ошибся: Бикбулатов был смелым бойцом, хорошим товарищем и настоящим командиром. Он

превосходно владел техникой пилотирования, обладал быстрой реакцией, принимал решения, казавшиеся

порой отчаянными, но всегда приносившие ему боевой успех. В этом проявлялось его умение мыслить, трезво оценивать обстановку, реально взвешивать свои шансы.

2.

На следующий день всех новичков собрали в самой просторной комнате и ознакомили с программой

боевой и политической подготовки. За двадцать с лишним дней нам предстояло овладеть методами

самолетовождения, техникой пилотирования, произвести стрельбы и бомбометание, отработать

групповую слетанность в составе звена, шестерки, восьмерки, изучить район боев и тактику противника, запомнить силуэты вражеских самолетов и другой техники. Словом, нагрузка была предостаточная.

Особенно для меня, если учесть, что в стенах военно-учебного заведения мне предоставили только два

самостоятельных полета по кругу (всего двенадцать минут самостоятельного налета на Ил-2).

Первая часть нашей программы была до отказа насыщена занятиями. С особой настойчивостью и

прилежностью мы овладевали теорией, углубляли свои политические знания. Многое нам дали беседы, лекции и политинформации, проводившиеся политработниками. Они рассказывали, как во время

Сталинградской битвы наш полк обеспечивал наступление наземных частей; [10] о клятве 2000

комсомольцев-добровольцев: «Ни шагу назад! Отстоим Сталинград!»

И сейчас помню, как партийная организация подняла вопрос перед личным составом дивизии о сборе

средств на постройку звена самолетов Ил-2. На этот призыв горячо откликнулись все воины. За два часа

собрали 82 000 рублей. А всего по этому призыву было собрано 104 тысячи рублей.

В эти горячие дни комсомольцы вступали в ряды Коммунистической партии. Помню, как волновался при

вступлении в ряды коммунистов Бикбулатов. В своем заявлении он писал: «...Прошу принять меня в ряды

ВКП(б), так как хочу коммунистом бороться с фашистскими поработителями»{2}.

Как-то пришел к нам замполит майор Гонта и рассказал об участии нашего полка в Сталинградской

битве. Затаив дыхание, слушали мы о героических делах старших товарищей.

...Командир второй эскадрильи старший лейтенант Суклышкин от командования полка узнал, что на

аэродроме Питомник совершают посадку транспортные самолеты, доставляющие для окруженных

гитлеровских войск боеприпасы, снаряжение и продовольствие. Все подходы к аэродрому были сильно

защищены и прикрывались плотным заслоном зенитного огня.

Тщательно изучив систему противовоздушной обороны, комэск сумел со своей группой прорваться

сквозь стену заградительного огня. Штурмовики вышли на цель и за несколько минут уничтожили

тринадцать вражеских самолетов.

В тот же день группа, ведомая Суклышкиным, еще раз «наведалась» на аэродром. На этот раз фашисты

встретили смельчаков не только зенитным огнем: в воздухе барражировали истребители, которые не

замедлили наброситься на самолет ведущего. Но Суклышкин и на этот раз выполнил задание. Правда, его

«ил» был подбит, а отважный летчик получил ранение. Однако он сумел перевести машину через линию

фронта и совершить посадку на своей территории. [11]

Узнали мы и о том, как отличился уже знакомый нам лейтенант Тараканов. Он получил задачу

произвести фотографирование объекта. Это значит: идти по прямой, не меняя курса, высоты и скорости.

Весь огонь вражеских зениток он вызвал на себя. Только вышел из зоны огня, как насели «мессеры».

«Ил» загорелся. Осколками разорвавшегося снаряда Тараканов был ранен в лицо, но продолжал

выполнять боевую задачу. Скольжением сбил пламя и взял курс домой.

Диву давались на аэродроме авиаторы, как это удалось Тараканову дотянуть домой на самолете, в

котором было около двухсот пробоин, поврежден центроплан, пробиты стойки шасси и пневматики.

Машина еле слушалась рулей. А при посадке отвалилась часть хвостового оперения{3}.

В этой неравной схватке сыграли свою роль мужество Тараканова, его высокое летное мастерство.

— Младшему лейтенанту Заплавскому, — рассказывал комиссар, — пришлось выполнять боевое задание

в весьма сложных метеорологических условиях. Вражеские зенитки открыли шквальный огонь «на

звук», и один из снарядов угодил в самолет. Заплавский на поврежденной машине выполнил задание. Но

уже на обратном пути его стал преследовать «мессер». Отважный летчик сумел уйти от врага, перетянуть

через линию фронта и благополучно посадить подбитую машину. Затем он сообщил о своем

местонахождении в полк, попросил прислать специалистов из полевой авиаремонтной мастерской, вместе с ними восстановил самолет и перелетел на свой аэродром...

Мы внимательно слушали замполита, и рассказанные им эпизоды из боевой жизни наших старших

однополчан, участвовавших в Сталинградской битве, вызывали восхищение. Их мужество, отвага

воспринимались нами как пример для подражания, как образец беззаветной верности своему

священному долгу солдата Советской Отчизны.

— Вы пришли в полк, на боевом Знамени которого — образ великого Ленина, — взволнованно закончил

свое выступление майор. — Будьте же достойны высокой чести, умножайте подвигами славу нашего

полка! [12]

Предстояло на практике ответить, какой отклик в наших сердцах, в наших умах получили его слова.

А пока... Пока мы с восхищением смотрели на каждого летчика, грудь которого украшала Золотая Звезда

Героя Советского Союза. Нам они казались рыцарями неба, людьми, отвага, смелость и боевая дерзость

которых были недосягаемы для нас.

Моим кумиром стал лучший ас полка, первым получивший здесь звание Героя Советского Союза, капитан Дмитрий Прудников. Я присматривался к нему, жадно ловил каждое его слово, старался

подражать не только смелости и отваге героя, но и манере говорить, держаться, даже копировал его

походку. Мне казалось, что только так равняются на героев, только так можно стать похожими на них.

Втайне я лелеял мечту попасть под начало Прудникова — в его передовую эскадрилью.

3.

На нашем участке фронта наступило временное затишье. Используя его, весь личный состав усиленно

готовится к предстоящим боевым операциям. Каждый отчетливо понимает, что близятся жаркие

сражения, что враг еще силен и будет упорно сопротивляться. Бывалым летчикам непривычно без

настоящей боевой работы. А тут приходится изучать теорию, заниматься тренажами, слушать лекции.

Для нас же, молодых летчиков, эти дни — настоящая школа. Прямо в поле, на фронтовом аэродроме

опытные наставники, мастера штурмовых атак учат нас бить врага, учат побеждать в бою. Их

рекомендации трижды проверены практикой. Их выводы выверены сотнями атак. И мы знаем: то, что

говорит командир полка майор Ляховский, штурман Суклышкин, летчики Бикбулатов, Заплавский, Беда, никаким сомнениям не подлежит. Это — руководство к действию.

Штурмовые удары... Для летчиков в этих двух словах кроется глубокий смысл. Это целая наука, для

которой нужны смелость, верный глаз и твердая рука. Она требует досконально знать повадки, тактику

противника, его боевые возможности. Нужны физическая выносливость, выдержка, воля, умение хорошо

ориентироваться, [13] «читать землю», безошибочно находить нужную цель и наносить по ней точный и

неотразимый удар. И еще одного требует эта наука: уметь находить выход из, казалось бы, безвыходных

положений. Этому и учили нас сейчас бывалые летчики, мастера всесокрушающих ударов.

Один день сменялся другим. Изучив теорию, мы приступили к практической части программы —

желанным полетам.

...Как и предусмотрено, в шесть ноль-ноль начало полетов. Командир полка подходит к стартовой

радиостанции, берет из рук солдата-связиста микрофон.

Вот и мой черед. Надеваю парашют, вскакиваю на левое крыло «ила», забираюсь в кабину, застегиваю

ремни, закрываю фонарь и замираю в ожидании разрешения на выруливание.

— «Коршун»-ноль три! Я — «Рубин». Взлет разрешаю!

Мотор набрал обороты. Машина рвется вперед. Я отпускаю тормоза, и самолет, взяв разгон, мчится по

ровному полю, отталкивается от земли и поднимается.

Набрав высоту, выполняю первый разворот, второй. Кладу машину в глубокий вираж, «ил» послушно

повинуется моей воле, четко вычерчивая фигуры. Следует боевой разворот, пике, снова закладываю

машину в глубокий вираж с набором высоты...

— «Коршун»-ноль три! — предостерегает «Рубин», — внимательно наблюдайте за воздухом!

Несколько минут спустя новая команда:

— Закончить работу! На посадку!

Командир детально анализирует мой полет, разбирает его поэлементно. Даже незначительные ошибки в

технике пилотирования не прошли мимо его внимания.

Я задумался: как далеко еще мне до настоящей уверенности в пилотировании!.. Делаю вывод: надо много

работать, настойчиво, упорно, каждодневно...

Тут же, с одного старта взлетали и «старики» — опытные летчики, которых мы, молодые, называли

сталинградцами. Я присел в сторонке и пристально наблюдал за их действиями. Как они уверенно

владеют самолетом! Мне бы так, да поскорее!.. [14]

Прошло несколько дней. За это время мы научились определять по «стилю» отдельных летчиков, изучили

«почерк» наших лучших мастеров.

— Прудников! — восторженно восклицал кто-то, когда над нами стремительно проносился штурмовик.

— Стрельцов пошел бреющим!

— Гляди-ка — Ляховский пикирует!..

Однажды мы с Игорем Калитиным стояли в стороне от заправочной линии старта, наблюдая за полетами.

— День добрый, ребята! — послышалось рядом. Обернулись — Тараканов. Улыбается, как и тогда, во

время первой нашей встречи.

— Здравия желаем, товарищ лейтенант! — по школьной выучке поприветствовали мы Николая

Николаевича. Был он, как нам показалось, навеселе.

В эту минуту с невообразимым ревом над стартом пронесся «ильюшин», пилотируемый Прудниковым.

— Вот здорово! Вот это дает!.. Игорь, смотри! — невольно вырвалось из моей груди восхищение.

В глазах Тараканова заплясали чертики.

— Видите «одинарку» (так авиаторы называли одноместный самолет конструкции Ильюшина первых

выпусков)? — Тараканов показал рукой в сторону заправочной стоянки самолетов на старте.

— Видим! — ответили мы. — Номер на нем двенадцатый...

— Верно. Я на нем сейчас полечу.

Николай погасил улыбку, поджал губы и быстрым шагом направился к «одинарке».

— Что это с ним? — недоумевал Игорь. Но меня сейчас всецело занимал самолет, управляемый

Прудниковым.

Прошло минут десять. Мы все стояли на том же месте, беседовали. Наш разговор прервала сирена: по

взлетной полосе стремительно мчалась санитарная машина, вслед за ней ринулись все, кто находился на

старте.

— Что-то случилось, Игорь!

— Самолеты, кажется, столкнулись. Бежим! — Игорь бросил под ноги папиросу, притушил ее и помчался

туда, где уже толпились люди. Я за ним.

...Перед нами — разбитый в щепки самолет. Бронестекло фонаря рассыпалось на мелкие осколки. В

кабине [15] лежал Тараканов. Его вытащили, перенесли в санитарную машину и увезли.

Позади разбитого самолета стоял Ил-2 с пробитой кромкой правого крыла.

Нетрудно было догадаться, что виновником этого происшествия был Тараканов. Произошло все из-за его

недисциплинированности. Он самовольно сел в самолет, не осмотревшись, и вопреки запрету стартера

повел машину на взлет. Уже в конце разбега, метрах в двадцати, прямо перед собой Николай увидел Ил-2, руливший после посадки, и резко потянул на себя ручку. Самолет, поднимаясь вверх и теряя скорость до

критической, задел правым колесом плоскость рулящего «ильюшина» и метров с двадцати пяти —

тридцати рухнул вниз.

Мы с Игорем были подавлены: Тараканов — опытный, заслуженный летчик — и вдруг такое!.. И из-за

чего? Из-за амбиции, из-за бравады. Хорошо еще, что остался жив...

Потом, когда Николай возвратился из госпиталя, ему объявили: за грубый дисциплинарный проступок он

отстранялся от полетов, был понижен в звании...

Это был суровый для него урок и предостережение для других.

На партийном и комсомольском собраниях живо, горячо обсуждался в эти дни вопрос о дисциплине, о ее

прямой взаимосвязи с безаварийностью, с боевой готовностью, со всем укладом армейской, фронтовой

жизни.

4.

29 апреля 1943 года — знаменательная для нас дата: этот день объявлен годовым праздником полка.

Тогда же мы узнали радостную весть: наш полк получил новый номер — 75-й и наименование

гвардейского. Такой высокой чести он удостоен за славные подвиги наших старших товарищей —

сталинградцев. Мы разделяем радость ветеранов, гордимся тем, что и нас отныне будет осенять

гвардейское знамя, но мы знаем, что наименование это добыто большой и очень дорогой ценой —

отвагой и кровью.

Весь личный состав — в строю. Начинается волнующе-торжественная церемония вручения полку

гвардейского [16] знамени. Я впервые в жизни участвую в таком событии. Настроение приподнятое.

Весенний ветер разносит по степи бравурные звуки военных маршей.

Выступает генерал Рытов и от имени командования 8-й Воздушной армии поздравляет нас со

знаменательным событием.

Четким шагом подходит к Знамени командир полка майор Ляховский, становится на колено, целует алый

шелк и произносит клятву. Его устами произносит священные слова клятвы каждый, кто стоит в этом

строю, кто пойдет завтра в огонь сражений за торжество великих ленинских идей, кто готов не пожалеть

ни крови, ни жизни для достижения победы над врагом.

Потом каждому из нас был вручен гвардейский знак. Мы гордились им и понимали, что, привинтив этот

знак на гимнастерку, авиатор дает заявку на новые ратные дела.

«Мы — гвардейцы!» — размышлял я. И тут же спрашивал себя: «А что ты сделал особенного, каков твой

вклад?»

...На следующий день опять учебные полеты. Привычно взлетают и садятся самолеты. Гудят моторы.

Вдруг над нами парадным строем проносятся три шестерки «илов». Содрогается земля от поющих в

унисон «голосов». Еще бы! Ведь их мощь — больше тридцати тысяч лошадиных сил!..

— Новые самолеты! — кричит мне в ухо Игорь и расплывается в улыбке. Я тоже радуюсь: теперь

«безлошадным» не останусь!

Минут двадцать жил аэродром особым напряжением. Но вот все новоприбывшие самолеты зарулили на

стоянки, и наши тренировочные полеты были продолжены.

На моем счету уже несколько самостоятельных полетов в зону и на полигон. За это время я обрел

уверенность в пилотировании «ильюшина», научился четко выполнять взлет и производить расчет на

посадку.

Игорь тоже хорошо освоил программу.

На душе радостно. Жарко припекает солнышко, сушит землю. Бросаю пилотку, расстегиваю ремень, снимаю гимнастерку и подставляю разгоряченное тело весеннему ветру. [17]

...Утром я не смог поднять головы. Еле собрался, наконец, с силами и пришел на старт. Руки, ноги ломит, голова трещит.

— Младший лейтенант Недбайло, что с вами? — спросил руководитель полетов. — Вы больны?

— Никак нет! Здоров!

Очевидно, и по голосу, и по моему виду нетрудно было определить, что говорю я неправду.

— Немедленно отправляйтесь в санчасть! — сказал руководитель. — От полетов я вас сегодня

отстраняю...

Медсестра сунула мне подмышку термометр и убежала куда-то. Минут через семь вернулась, взглянула

на градусник и протянула его вошедшему в комнату врачу. Тот удивленно вскинул брови, взял мою руку, сосчитал пульс, прикоснулся ко лбу.

— Да у вас же, батенька мой, самый настоящий грипп! А может, и что-то посложнее...

И потянулись дни, один скучнее другого. Постельный режим. Лекарство. Горько было на душе, обидно: друзья летают, учатся, а я... Разрядка наступала лишь в те минуты, когда меня навещал Игорь. Он

сообщал все подробности, рассказывал, как идут занятия, кто и как выполняет программу.

Я понимал: и Игорь, и другие товарищи уже меня опередили. В который раз ругал себя за

неосмотрительность. Но что было делать?

В один из долгих тоскливых дней болезни пришли меня проведать девушки. Среди них была и Катя.

Девушки поставили на тумбочку цветы, подбодрили меня и ушли.

И вновь я наедине со своими мыслями, тревогами, тоской.

Заходил, бывало, и Тараканов. Но был он молчалив, замкнут. На вопросы отвечал сухо, односложно.

Сотворил беду — и теперь раскаивался. И я понял, что заходил он в лазарет не столько ради меня, сколько за тем, чтобы я успокоил его, помог ему обрести душевное равновесие.

Каждый раз, когда врач совершал обход, я заводил речь о выписке. Объяснял, что чувствую себя хорошо, пора в часть. Доктор что-то бормотал, ощупывал меня, слушал сердце, легкие.

Наконец сказал: [18]

— Ну, батенька мой, довольно! От нашего халата вы отныне свободны.

Я готов был обнять этого тихого, доброго человека, но не решился: неудобно как-то, и, лишь тепло

поблагодарив доктора за заботу о моем здоровье, поспешил получить свою одежду.

И вот на мне снова военная форма.

5.

Игорь встретил меня радостной вестью:

— Завтра полк перелетает на боевой аэродром, ближе к линии фронта!

Но вместе с радостью ко мне пришла и тревога: ведь я за дни болезни отстал от товарищей, теперь меня

могут и не взять.

Утром представился командиру. Он спешил, поздоровался и больше ничего не сказал. Вижу, летчики

готовятся к перелету.

И вдруг через час-полтора:

— Товарищ Недбайло! Вы останетесь пока что в Котельниково.

Что еще командир говорил — я уже не слыхал. В голове гудело, как многократное эхо: «Вы останетесь!..

Вы останетесь!..» Я чуть было не разрыдался от горькой обиды. Было как-то совестно и больно.

К полудню аэродром опустел, если не считать оставшихся на нем пяти неисправных самолетов. Кроме

меня были оставлены Семейко и Егорышев: у одного не ладилось со взлетом, у другого «хромала»

техника пилотирования. Улетели и не все авиаспециалисты. Оставлен был Тараканов.

— Что приуныли, молодцы? — утешал он нас. — Выше головы! Вот возьмем и создадим свой полк. Так

уж и быть — командиром стану я. Заместителем назначаю младшего лейтенанта Недбайло, Семейко —

штурманом. Ну, а ты, Егорышев, будешь наш подчиненный. Договорились?

Тараканов продолжал балагурить, но поднять наше настроение ему так и не удалось.

Прошла неделя, потом еще одна — в тоске по друзьям, по полетам. Встречаю как-то Тараканова.

Улыбается. Видно, чему-то несказанно рад. [19]

— Лечу с Болдырихиным за новыми самолетами на завод!

Оказывается, к нам в Котельниково прибыл заместитель командира дивизии полковник Болдырихин. С

ним — пять летчиков.

«Что придумать, как быть?» — забеспокоился я.

Догоняю Тараканова.

— Николай, будь другом: замолви словечко — пусть и меня возьмет!.. Я справлюсь, даю слово — не

подведу! Вся надежда на тебя...

Сначала Тараканов засмеялся. Потом подумал и сказал:

— Ладно, идем!

У крыльца дома, где разместился Болдырихин, Николай вдруг остановился.

— Нет, не пойду я, Анатолий. Не могу!..

— Эх, ты! — рассердился я, взбежал на крыльцо и постучал.

— Пожалуйста, входите! — послышалось за дверью. Я вошел в просторную комнату, представился и...

запнулся.

— Слушаю вас, товарищ младший лейтенант! — мягко сказал полковник.

Кратко излагаю свою просьбу:

— Возьмите меня с собой перегонять «илы». Все, что потребуется выполнить...

Полковник окинул меня внимательным, теплым взглядом, улыбнулся и сказал:

— Вот что, дорогой! Завтра в шесть ноль-ноль начинаются контрольные полеты. Летать будете вы, Семейко, Егорышев и Тараканов. Передайте Тараканову, чтобы он распорядился подготовить два

самолета — боевой и «спарку».

Вздох облегчения вырвался из моей груди.

— Спасибо вам, товарищ полковник! — выпалил я, обрадованный таким неожиданным оборотом дела, и

сияющий, возбужденный выбежал, забыв на радостях попрощаться.

Полеты начались ровно в шесть. Первым контрольный полет выполнял Тараканов. Семейко с

полковником взлетел вторым. Я стоял на старте и внимательно следил за действиями своих товарищей.

Не скрою — очень переживал. Было ясно, что полковник Болдырихин [20] — опытный школьный

инструктор, и от его наметанного глаза не ускользнет ни малейшая моя ошибка. Вот он и скажет, готов ли

я к такому ответственному делу, как перегон самолетов.

Мысленно повторяю весь порядок действий, все движения летчика на взлете, на посадке. Вот уже и

Семейко возвратился, его сменяет Егорышев. Почему Семейко мрачен, молчит? Значит, что-то неладно...

Настала моя очередь. Надеваю парашют, сажусь в кабину. Контролирую каждое свое движение.

Чувствую, что и Болдырихин не спускает с меня глаз. Проверяю, все ли в порядке, и по СПУ{4}

докладываю:

— К взлету готов!

— Выполняйте полет по кругу! — слышу голос полковника.

Взлетел. Выполнил первый разворот, второй, третий, четвертый. Веду машину на снижение. Высота сто

метров, пятьдесят...

— Подтянуть! — говорит полковник и тут же прибавляет обороты мотору. Земля все ближе, ближе. Вот

уже самолет касается ее колесами и бежит по грунтовой полосе.

— Еще один полет по кругу! — отдает распоряжение Болдырихин...

Второй полет я выполнил без замечаний.

— Ну как, самостоятельно полетите? — спросил Болдырихин.

— Полечу, товарищ полковник!

— Разрешаю три полета по кругу!

Я выполнил их с оценкой «отлично». Приятно услышать похвалу от такого опытного наставника, как

полковник Болдырихин!..

...Серо-зеленый «Дуглас» с «перегонщиками» на борту приземлился на заводском аэродроме, где

выстроились в ряд шестнадцать новеньких «илов». Они еще пахли свежей краской. На крыльях ярко

горели алые звезды.

Замкомдив разъяснил задачу: эти самолеты нам предстоит перегнать в Ленинск.

— Взлетаем парой, — сообщил Тараканов. — Перед взлетом станешь справа от меня. [21]

Я растерялся: легко сказать — взлетаем парой! А я ведь пока только видел, как это делают другие. А сам

в строю еще не летал. Но не отступать же!

Пошли на взлет. Набрали высоту. Лететь парой без показа было с непривычки трудновато.

Первая посадка. Заруливаю, ставлю самолет рядом с машиной Тараканова и выключаю мотор. В ушах

звенит, и наступившая тишина кажется неестественной. А день выдался на удивление. Лучи майского

солнца слепят глаза. Спрыгнув с плоскости, я направился к замкомдиву.

— Хорошо, товарищ младший лейтенант, — услышал я от ведущего. Первый экзамен вы успешно

выдержали. Теперь готовьтесь к следующему этапу перелета.

Окрыленный этими словами, я поспешил к своему самолету. Но радость моя сразу исчезла при взгляде на

Тараканова. С сердитым лицом Николай нервно кусал какой-то стебелек.

— Сколько раз летал строем? — строго спросил он меня.

— Сейчас вот — впервые.

— Почему не предупредил? — взорвался Тараканов. — Что, захотел угробить и себя, и меня?

Я виновато молчал. Тараканов был, разумеется, прав.

— Да ты пойми, — отважился наконец я, — ведь от этого полета зависело все. А я не могу ждать, я

должен бить врага, как и ты, как и мои товарищи по школе.

Тараканов отбросил искусанный стебелек и примирительно произнес:

— Ладно уж! Тут и моя вина есть: не учел, что ты летчик начинающий. Надо было с тобой поработать на

земле. Ошибок ты допускаешь немало...

Тут же Тараканов сделал анализ ошибок, рассказал, как поступать в том или ином случае. А в заключение

сказал:

— А сейчас — готовься к вылету.

...Четыре перегона — четыре практических урока. Я овладел пилотированием в паре и в составе

восьмерки. Это придало сил и уверенности. Повезло еще и в том, что боевую машину («одинарку») мне

доверили перегнать на один из прифронтовых аэродромов. Так я получил возможность отработать

бреющий полет и плотный строй шестерки штурмовиков. [22]

И вот, наконец, родной полк.

...Кто это сжимает меня в крепких объятиях?

— Игорь? Ты!

Жмем друг другу руки, радуемся встрече: снова вместе, снова рядом! Делимся новостями. Рассказываю

Игорю о своих полетах. Он выслушал меня, потом с гордостью сообщает:

— А у меня уже четыре боевых вылета!

От души радуюсь за своего друга. Когда же мой черед?

Глава вторая

1.

Командира звена интересовало все до мельчайших подробностей: и как мое здоровье, и сколько времени

провел в воздухе, и с кем летал. Последнее, как я понял, особенно важно было знать Бикбулатову. И когда

я ответил: «С Таракановым», — Бикбулатов одобрительно кивнул головой и улыбнулся краешком губ.

От Тараканова я уже знал, что тот дружит с Бикбулатовым и Заплавским. Боевое побратимство трех

отважных летчиков — русского, татарина и украинца — родилось и окрепло в горячем небе Сталинграда.

И теперь они всегда были вместе.

— Будете моим ведомым! — сказал Бикбулатов с заметным акцентом. — Бортовой номер вашего

самолета тридцать два. Идите к самолету, познакомьтесь с экипажем.

Я не шел, а летел к самолету. Еще бы! Командир звена берет меня своим ведомым! Первым мне

представился механик самолета сержант Мотовилов. Из кабины воздушного стрелка выглядывал

светлоглазый юноша. Он улыбнулся, тут же соскочил вниз и четко отрапортовал:

— Старший сержант Малюк. Ваш воздушный стрелок, товарыш командир!

— Значит, летать будем вдвоем! — крепкое взаимное рукопожатие скрепило наш союз.

— Откуда родом? — поинтересовался я, хотя, судя по фамилии, по заметному акценту, сразу можно было

понять, что Малюк с Украины. [23]

— Есть такой город Корсунь. Може, чулы? Так я оттуда...

Мне сразу понравился этот парень.

Узнав, что его имя Антон, я обрадовался.

— Тезки, мы с тобой, выходит! Вот это здорово! — и рассказал, что и я был записан родителями как

Антон, но когда подрос, решил изменить имя на более распространенное — Анатолий.

Разговорились. Родился Антон Малюк в селе Набутов, Черкасской области, в армию пришел в 1940 году

по комсомольскому набору, учился в Харьковской школе младших авиационных специалистов, стал

мотористом. В самые трудные для Родины дни, в разгар Сталинградской битвы подал Антон Малюк

заявление в партию. Когда на вооружение полка стали поступать самолеты Ил-2, Малюк одним из

первых обратился к командованию полка с просьбой послать его на курсы воздушных стрелков, чтобы, как он написал в заявлении, «непосредственно участвовать в боях против фашистов»...

Познакомился я в этот день и с механиком по вооружению рядовым Сашей Чирковой и мотористом

ефрейтором Анатолием Барановым.

Итак, экипаж самолета был в полном составе.

А в это время противник стремился во что бы то ни стало приостановить наступление советских войск.

По Северному Донцу и Миусу проходила мощная оборонительная линия фашистов, которую следовало

преодолеть частям и соединениям Южного фронта, получившим задачу освободить от гитлеровцев

Донбасс.

Один из тех дней особенно запомнился мне.

...Накануне вечером командир эскадрильи капитан Кривошлык предупредил: завтра предстоит боевой

вылет. Полетит весь полк.

Итак, завтра — мой первый бой!..

Ночь провел тревожно. С волнением ждал рассвета, торопил события. Утром вскочил, позавтракал и —

на аэродром.

На стоянке уже рокочут моторы — идет опробование двигателей. От самолета к самолету спешат

бензозаправщики, подвозятся баллоны со сжатым воздухом. Слышатся голоса механиков и мотористов.

Подготовка самолетов к вылету идет полным ходом. [24]

— Как самочувствие, настроение, товарищ Недбайло?

Обернулся — мой командир Бикбулатов. Аккуратный, подтянутый, чисто выбритый.

— Все в порядке, товарищ гвардии лейтенант! — бодро отвечаю. О том, что плохо спал, разумеется, —

ни слова.

— Вот и хорошо! Карта есть? Обстановка ясна? Маршрут проложен? Ну-ка, разрешите ваш планшет...

Вот видите — железнодорожная станция Софьинобродская? По данным нашей разведки, фашисты

разгружают здесь танки и пушки. По этой цели и предстоит нанести удар...

Вскоре я уже сидел в кабине. Ждал.

Томительно тянутся минуты. Небосвод словно бы раздвинулся, приподнялся над линией горизонта. И

вдруг взметнулась ввысь яркая точка, брызнула зелеными искрами — это сигнал к запуску. Взревели

моторы — сразу в восемнадцать голосов. И пошли «ильюшины» на старт.

Три шестерки — одна за другой тремя рядами — выстроились на взлетной полосе. Моя машина — в

последнем ряду. Буду левофланговым, рядом с Бикбулатовым.

Ждем сигнала на взлет. Его подает командир полка гвардии майор Ляховский: он сегодня сам ведет нас в

бой. Я уже много слышал о нем. Это признанный мастер штурмовых ударов. Смелый и решительный в

бою. Слышал не раз, как летчики восхищались его искусством нанесения удара с пикирования. Уважали

майора Ляховского и за его человечность, отзывчивость, выдержку и тактичность. Не было случая, чтобы

он кого-то обидел. Разговаривал с каждым, как равный с равным. Внимательно слушал собеседника, взвешивал доводы, любил докопаться до истины, был справедлив.

...А вот и сигнал. Самолеты мчатся по ровному полю, взмывают ввысь. Курс — на цель!

Неожиданно небо озарилось вспышками разрывов. Бьют зенитные пушки, тянутся к нам трассы

«эрликонов». Первая шестерка отбомбилась. На земле — фейерверк, багровые всплески огня. Что горит

— не пойму: то ли цистерны, то ли танки, то ли сама железнодорожная станция. Все время посматриваю

на хвостовой номер командирской машины — не оторваться бы от «Бика» (такой позывной у

Бикбулатова). [25]

Самолет ведущего как бы неохотно переваливается на левое крыло и входит в пике. Впереди —

буквально перед носом — промчался самолет Игоря Калитина. Отвожу от себя ручку — повторяю

маиевр, дважды нажимаю кнопку бомбосбрасывателя, и четыре «сотки» летят вниз. Вижу внизу разрывы.

Бикбулатов повторяет заход. Я — за ним.

— «Коршун»-ноль три{5}, не отставай! — слышу голос командира.

Машина вздрагивает — веду огонь из пушек и пулеметов. Стреляю длинными очередями, неприцельно

— никак не удается распределить внимание. Слишком за многим нужно следить: ведущий — цель —

зенитки — огонь... Справа и слева от меня огромными птицами стремительно проносятся самолеты.

— «Коршуны!» Конец атаки! — передает командир нашей группы.

Но где же мои товарищи, шедшие в третьей шестерке? Где «Бик»? Попробуй, разберись! Что скажет

командир? Эх, слепой... Растерялся!..

Пристраиваюсь к впереди идущему самолету. Присмотревшись к хвостовому номеру машины,

обнаруживаю, что это не самолет «Бика». Да и окраска у него несколько иная, чем у наших машин.

Сверяюсь по компасу. Так и есть: отклонился от курса! Выходит, «потерялся», пристроился к другой

группе.

Отхожу в сторону и беру приблизительный курс. Вскоре замечаю знакомый ориентир и облегченно

вздыхаю. Ну, конечно же, — наш аэродром!

Вдруг завибрировал двигатель. Упали обороты. В чем дело?.. Пока я поспешно ищу разгадку, земля

неумолимо приближается. Для принятия решения остаются считанные секунды. Надо немедленно

садиться! Но на посадочную полосу нельзя: нарушу порядок, помешаю другим самолетам.

Выбираю площадку в стороне, резко отвожу ручку — увеличиваю скорость.

Тут же начинаю считать секунды. Шасси — на выпуск!.. [26]

Удар. «Ильюшин» подпрыгнул, завис в воздухе, снова коснулся земли колесами — и покатился по полю.

— Командир! — слышу тревожный голос Малюка. — Позади дым!..

Машина движется несколько десятков метров и замирает на месте. Стремглав выскакиваю из кабины, Малюк — тоже. Он тут же начинает бросать землю на горящий мотор. Спешу ему на помощь. Подбегают

механики и мотористы с огнетушителями, сбивают пламя.

Спасибо товарищам — спасли самолет! На душе горько. Вконец расстроен: ведущего потерял, от группы

отбился, мотор сжег...

У самолета появляются полковой инженер капитан Клубов и техник нашей эскадрильи старший техник-

лейтенант Дмитрий Одинцов. Осматривают машину, что-то говорят между собой. О чем — не пойму: мне сейчас попросту не до них.

Потом улавливаю:

— Ничего страшного! — говорит капитан Клубов. — Отремонтируем самолет. Главное — люди целы, живы, невредимы...

— Не отчаивайся, дружище! — улыбнулся он мне, желая хоть как-нибудь подбодрить. — Машину всегда

можно починить, а вот летчика...

Клубов не закончил фразу. Но смысл ее был понятен. И в его тоне, и в том, как он, слегка подтолкнув

меня, сказал: «Иди, докладывай командиру о полете, а о машине я сам доложу!» — было столько

отцовского, что я даже опешил, не зная, что ответить Клубову, и направился на КП.

Подхожу к командиру звена. На меня в упор нацелены его широко раскрытые темно-карие глаза. «Бик»

резко бросает мне:

— Докладывайте!..

— Товарищ лейтенант! — вскинул руку к шлемофону. — Задание выполнил, но...

Лейтенант прервал меня:

— Что «но»? «Но», «но»! А вы знаете, что оставили ведущего над целью без прикрытия, что самолет

свой сами же и довели до такого состояния? А еще «Коршун» позывной! Не коршун, а коза бесхвостая!..

Последние слова больнее всего задели меня. Я вспыхнул, но сумел сдержать себя: уставом не

предусмотрено [27] оправдываться в подобном случае. Тем более, что «Бик» был прав. Но вот к чему тут

коза, да еще бесхвостая?!

А «Бик» долго бушевал, строго отчитывал меня и наконец сказал:

— Можете идти! Советую подумать хорошенько над тем, что вы сегодня натворили и какими подвигами

«отличились»...

Я не знал, куда девать себя. Усталый и расстроенный, побрел за пригорок, снял шлемофон и прилег на

траву. Уединившись, я несколько раз анализировал случившееся. И пришел к выводу: никто меня больше

не выпустит в полет, не возьмет на боевое задание!..

Глаза глядели ввысь, в чистую, прозрачную глубину неба. Слева медленно наплывала гряда белых

облачков. И мне вдруг вспомнилось такое же синее небо над головой в другом месте — близ

Краматорска.

...Тысяча девятьсот сороковой год. Лето. Мой инструктор Нужный — бывалый, опытный летчик, участник боев на Халхин-Голе — после двух контрольных полетов на У-2 разрешил мне лететь

самостоятельно.

И вот я поднимаю У-2 навстречу солнцу. Странно как-то — в передней кабине нет инструктора! Рокочет

мотор. Я испытываю радостное волнение: подчинил своей воле, своим рукам машину, обрел крылья, победил стихию! Отныне небо — мое!..

Все шло хорошо, пока после четвертого разворота я не повел самолет на снижение. Стремительно

набегает земля, а я чего-то жду. Выравниваю самолет, планирую, но забываю дать обороты мотору. В

результате скорость потеряна. Самолет заваливается на левое крыло, ударяется левым колесом о землю, подпрыгивает, еще раз ударяется — и разворачивается почти на 180 градусов.

Выключил мотор. Выбрался из кабины. Вижу, ко мне бегут курсанты. К самолету подходит Нужный, осматривает его, приказывает курсантам за хвост оттащить У-2 в сторону, где его будут ремонтировать.

Оказалось, лопнула металлическая расчалка шасси, сломалась левая подкрыльная дужка. Взлетел я

именинником. А после такой посадки был огорчен, подавлен. Инструктор стоял в стороне, курил, ждал

завершения ремонта. [28]

«Хоть бы поругал! — думал я. — Легче стало бы на душе. А то вон с каким укором поглядывают на меня

ребята!..»

Но Нужный был невозмутим. И тогда я направился к нему.

— Товарищ инструктор, — от волнения я не узнал своего голоса. Казалось будто слова эти произносит

кто-то другой.

Закончить фразу я не успел. От самолета донеслось: «Готово!» Нужный бросил под ноги недокуренную

папиросу, тщательно примял ее носком сапога и пошел к машине. Я поплелся за ним. Он обошел самолет, внимательно осмотрел его и, повернувшись ко мне, сказал:

— Садись!

Я быстро забрался в кабину. Инструктор поднялся ко мне.

— Считай, что я ничего не видел! Договорились?.. Полетишь?

— Конечно, полечу! — радостно ответил я. Три полета по кругу выполнил без замечаний.

— Нет, не все потеряно! — крикнул я товарищам, когда подрулил на стоянку и выключил мотор. — Я

буду летать! Буду, буду!...

Ребята улыбались, поздравляли меня.

Взволнованный, радостный, я обнял своего инструктора и сказал:

— Спасибо за все!

Благодарил его и за науку, и за щедрость души.

Потом ушел в степь, теплую, звонкую, пахнущую разнотравьем, лег на спину и размечтался. Смотрел в

бездонную глубину сине-голубого океана, где тихо плыли облака.

* * *

...Зримое и воображаемое, прошлое и настоящее переплелось во мне. И я... успокоился, пришел в себя. И

только Нужный был сейчас для меня человеком, чья фамилия очень соответствовала моменту. Разве не

мог бы Бикбулатов быть таким же? — думал я.

— Толька! Бесов сын! А я уже с ног сбился — никак тебя не найду!..

Это Игорь. Стоит надо мной, улыбается:

— Поздравляю тебя с боевым крещением! — толкает он меня в бок, жмет руку. — Сам знаю, как трудно

в первом. [29] .. Испытал!.. А ты здорово посадил своего «Ильюшу»!..

— Ладно, хоть ты не подстрекай! — огрызнулся я, сожалея о том, что моим воспоминаниям пришел

конец.

— Да ты не сердись! Всякое в нашем деле случается... Пошли, довольно валяться!

Подхожу к стоянке, ищу свой самолет. Машину Игоря вижу, но рядом — пустое место. Сердце сжалось: здесь должен стоять мой штурмовик под номером «32». Но самолета нет!.. Антон Малюк о чем-то

беседует со своим коллегой — воздушным стрелком, летающим с Калитиным.

Игорь подозвал их и вдруг взволнованно произнес:

— Братцы, пусть наша боевая дружба всегда и везде будет нерушима! На земле и в воздушном бою будем

стоять друг за друга!..

— Будем! — в один голос воскликнули мы. И четыре руки соединились, утверждая нерушимость этой

клятвы.

2.

— Пошли на танцы! — предложил мне Игорь, когда мы выходили из столовой после ужина. — Надо, братец, встряхнуться: а то все бой да о бое!.. А девчата какие в нашем полку есть! — явно подзадоривая

меня, хитро улыбнулся он.

— Да я уже не помню, когда танцевал...

Молодость берет свое: за день измотаешься так, что буквально валишься с ног, а вечером, глядишь, —

куда и усталость девалась.

Когда мы подходили к длинному, пожалуй, самому просторному из всех уцелевших в этом селе дому, я

вздрогнул, услышав мягкие, бархатные переливы баяна. Играли тот же вальс, который полюбился мне в

Изюме, — светлый, чарующий. Звуки ласково касаются сердца, тревожат его, волнуют, радуют, напоминая о жизни, которую называют довоенной.

Сейчас этот вальс звучал в полутемном зале Барилокрепинского сельского клуба. Он тоже, как и все мы, воевал, звал на подвиг во имя победы. Видавший виды баян наполнял помещение то грустной, то

мажорной мелодией, [30] и этим мужественным людям, сегодня смотревшим смерти в глаза, он пел о

человеческой нежности, о жизни, о любви.

Среди танцующих много девушек: часть из них одета в военную форму, остальные — в цветастых

платьях. Это — местные.

Кружатся пары... Техник звена лейтенант Сорокин сидит у стены на стуле и, мечтательно полузакрыв

глаза, играет.

Игорь тянет меня за руку:

— Погляди направо — какие девушки!..

— Я ведь ни с кем из «их не знаком.

— Пригласи на танец и познакомишься.

— Да я ведь говорил тебе: танцую неважно.

Игорь захохотал:

— А что тут мудреного? Переставлять ноги в такт музыке!..

Я медленно пересек зал, направляясь в дальний угол, где стояла группа девушек в военной форме. И

вдруг. . Да, это была она — Катя Илюшина. Гимнастерка аккуратно выглажена. Сапоги начищены до

блеска. Стройная, подтянутая. Направился к ней... Но... опоздал. Не видя меня, к Кате подскочил Игорь, галантно поклонился, сказав при этом:

— Разрешите?..

А за его спиной — я с растерянной физиономией. Девушка окинула обоих взглядом и, секунду

поколебавшись, протянула руку Игорю. Мне же она улыбнулась тепло и искренне. Затерявшись в толпе, я

ревнивым взглядом наблюдал за Игорем и Катей. Потом побрел к выходу — и ушел.

Утром Игорь допытывался:

— Ты почему это сбежал? Хотел тебя познакомить с Катюшей, а ты исчез... Знаешь, как ее фамилия?

Илюшина. Спросил, не дочь ли она конструктора наших самолетов? Нет, говорит...

Игорь сыпал словами. А я молчал.

...После завтрака мы с Игорем отправились на разбор. Майор Ляховский подробно проанализировал

операцию, выполнявшуюся всем полком.

Ко мне подсел Николай Тараканов.

— Что, как туча, сидишь? — спросил, словно вчера ничего и не случилось. — С боевым крещением

тебя!.. [31]

«Бик» — мой ученик. Я его поставил на ноги, а теперь он тебя учит и воспитывает. Радуйся, что к такому

командиру попал...

Я удивился: значит, Тараканову ничего не известно о том, что произошло между нами? Выходит, Бикбулатов ни единым словом не обмолвился о моем позоре... Мне, виновнику, прямо выложил все, что

думал, а ближайшему другу — ничего не рассказал!..

В глубине души почувствовал уважение к командиру звена.

Тараканов несколько отвлек меня разговором, и я вначале толком не уловил, о чем вел речь Ляховский.

Кого-то хвалил, кого-то поучал. Все же понял: в целом вылет полка был успешным.

«А моей заслуги в этом нет», — с горечью подумал я.

— Младший лейтенант Недбайло...

Вскакиваю с места, руки по швам.

— Вчера он выполнил свой первый боевой вылет, — говорил Ляховский. — Можно поздравить молодого

летчика с этим знаменательным событием. Но это еще не все. Он принял грамотное решение — посадить

поврежденную машину в стороне, чтобы не поставить под угрозу другие самолеты. Посадку произвел

удачно. За это выношу вам, товарищ Недбайло, благодарность.

— Служу Советскому Союзу! — отчеканил я.

Командир сделал небольшую паузу, потом негромко сказал:

— Надеюсь, что ошибку свою вы уже поняли и впредь подобного не допустите. А что двигатель

загорелся — вина противника: осколком снаряда был пробит маслорадиатор. Хорошо, что в воздухе вы не

растерялись и на земле действовали решительно, быстро локализовали пожар... Садитесь!

Ух-ты!.. Камень с плеч!

Значит, так: лейтенант Бикбулатов меня отчитал. А майор Ляховский, напротив, — похвалил, объявил

благодарность. Ну-ка, разберусь по порядку, как все было.

...Вначале все шло хорошо. Держался крыло в крыло. У цели перестроились, стали заходить в атаку.

Неожиданно ударили зенитки. Показалось, что весь огонь враг сосредоточил только на моем самолете.

Не то, чтобы растерялся, а почему-то заметался, что-то меня отвлекло. [32] .. И вот результат: побросал

бомбы неприцельно, отстал от ведущего. И еще на Бикбулатова обиделся! За такие дела не только козой

назовешь!.. А ведь «Бик», пусть резко, грубо, — но все же сказал правду. Могло хуже окончиться, и для

меня, и для него...

Позднее я заметил: в нашей эскадрилье повелось «подчищать» друг друга, если, разумеется, были к тому

основания. Делалось это прямо, откровенно и воспринималось без обид. И каждый знал: в дружном

крепком коллективе замечание товарища — на пользу общему делу.

После нескольких боевых вылетов я чувствовал себя над целью увереннее. Уже не тревожила стрельба

зениток. Ведущий предпринимал противозенитный маневр — и я тоже. Хорошо понимая его, действовал, сообразуясь с обстановкой. Но вот разобраться в том, что происходит на земле, отыскать цель, по которой

именно наносим удар, я еще не мог. А ведь от меня требовалось не только прикрывать ведущего и не

терять из виду цель, а и фиксировать малейшие изменения в обороне противника.

Шли дни, и, набираясь опыта, я стал подмечать все, что важно было видеть летчику, — будь это в воздухе

или на земле.

3.

В один из дней, после завтрака, мы с Калитиным укрылись в тени камышового навеса и предались

воспоминаниям. Это были какие-то особые минуты. Летчики, ежеминутно смотревшие смерти в глаза, не

думали о себе. Они всецело были поглощены делом, которое именовалось довольно прозаично — боевая

работа. А в редкие минуты затишья мы с тревогой говорили о своих близких, о которых два года уже не

знали ничего, часто видели во сне и по которым истосковались не утратившие нежности наши опаленные

войной сердца.

...У командного пункта мы увидели и своего командира звена лейтенанта Бикбулатова.

— Идемте к командиру полка! — сказал он.

Гвардии майор Ляховский поздоровался с нами и сразу начал объяснять, зачем нас вызвал:

— Фашистское командование возлагает большие надежды на свой оборонительный вал на так

называемом [33] Миус-фронте. Фашисты соорудили здесь доты и дзоты, противотанковые и

противопехотные препятствия. Гитлер требует задержать на этом участке советские войска во что бы то

«и стало, подчеркнув, что на реке Миус решается судьба Донбасса.

Командир полка сделал паузу, прошелся у стола и продолжал:

— Полк получил приказ выполнить специальное задание. Я решил доверить его вам. Суть задачи состоит

в следующем: на переднем крае в районе населенных пунктов Семеновский и Калиновка надо поставить

дымовую завесу на высоте пятнадцать-двадцать метров от земли, — командир показал на карте участок

местности и высоту с отметкой 196,0, над которой нам предстояло пролететь. — Наземные части ждут от

нас, авиаторов, помощи. Летите втроем, прикрытия не будет. Сложность заключается еще и в том, что в

этом районе противник сосредоточил много зенитных средств, — подчеркнул Ляховский.

— Задание будет выполнено! — четко произнес Бикбулатов.

Я испытывал и радость, и волнение. Радостно было сознавать, что командир части доверил мне, молодому летчику, такое ответственное задание, и еще потому, что Бикбулатов все же видит во мне

«Коршуна».

— Ну что, доволен? — спросил меня наш «Бик». — Не страшно?.. Дело необычное, довольно сложное.

Бикбулатов обстоятельно объяснил нам с Калягиным, что предстоит делать на том или ином участке, уточнил детали.

— Необходимо точно, внезапно и, разумеется, скрытно выйти в заданный район, — инструктировал он

нас. — Вначале мы пойдем разомкнутым строем, над последним контрольным ориентиром маршрута

перейдем на бреющий полет, а перед вражеским берегом сделаем «горку», обстреляем эрэсами позиции

фашистов — и снова перейдем на бреющий. Первым выброс химического состава сделаю я поочередно

из обоих УХАП'ов (так сокращенно назывались универсальные химические авиационные приборы — А.

Н.). Как только увидите, что из-под моей машины потянулся дым, вы, Калитин, отсчитаете двенадцать

секунд и затем нажмете кнопку для выброса смеси. Затем Недбайло... [34]

Мы проложили на карте маршрут, рассчитали курс, расстояние. Затем нас подробно проинструктировал

начальник химической службы полка капитан Продан. Еще раз, теперь вместе со своими воздушными

стрелками, уточняем особенности выполнения специального задания, намечаем план огневого

взаимодействия.

Подошли командир полка и начальник штаба.

— Итак, ровно в двенадцать пятнадцать, — напутствовал нас майор Ляховский, — вам надо быть над

целью. Ваше появление послужит сигналом наземным частям начать форсирование водного рубежа.

Желаю вам удачи, — и крепко пожал всем руку.

...Самолеты уже подготовлены к вылету. Наши «ильюшины» выглядят несколько необычно: под

крыльями, на наружных замках, подвешены сигарообразные контейнеры.

Занимаем место в кабинах. Ждем сигнала. Вот и ракета.

Качнулись и завертелись винты. Мы опробовали двигатели на всех режимах. Все в порядке, можно

выруливать на старт.

Машина Бикбулатова берет разбег. За ним идет Калитин. Я вылетаю третьим. Чувствую, как тяжело

отрывается от земли самолет. Это понятно: во-первых, химические приборы значительно увеличили

полетный вес штурмовика; во-вторых, изменились аэродинамические характеристики машины.

Некоторое время идем обычным строем, затем снижаемся и летим на бреющем. Под крыльями

замелькали строения, деревья, дороги. С удовлетворением отмечаю про себя, что уже умею распределять

внимание, оно теперь не приковано только к ведущему.

Неожиданно Бикбулатов набирает высоту. Мы с Калитиным делаем то же самое. «Значит, подходим к

цели!» — догадался я. Все время держу в поле зрения командирскую машину, бросаю беглый взгляд

вперед. За извилистой лентой реки виден испещренный огненными вспышками район. Серые, белесые, черные шлейфы смешиваются вдали, образуя туманную дымку. «Фронт! Где-то здесь и нужный нам

участок. Поди-ка, отыщи»!, — подумал я.

Под нами река Миус. Проходим над рекой под углом [35] градусов в двадцать. В шлемофоне — голос

командира звена:

— Огонь!

Штурмовик Бикбулатова ныряет вниз. Я повторяю маневр. Как и ведущий, нажимаю гашетки пушек и

пулеметов, кнопку пуска реактивных снарядов. В ровный гул мотора вплетается шипение: эрэсы, выброшенные из-под крыльев упругими огненными струями, понеслись вдаль, на врага. По самолету

пробегает дрожь: пушки и пулеметы работают безотказно. Я словно бы слился с машиной. В душе — ни

с чем не сравнимое чувство. Нет, это не азарт, это торжество бойца, несущего врагу возмездие.

Земля стремительно бежит навстречу. Под крыльями проносятся траншеи, огневые точки, мелькают

мечущиеся в поисках укрытия фигурки.

«Не отвлекаться!» — приказываю себе. Наступает очень ответственный момент, и я пристально

наблюдаю за машиной ведущего. Вот жгут густого белого дыма вырывается из-под летящего впереди

командирского штурмовика. Вижу, что и Калитин привел в действие первый химический прибор. «Один, два, три... шесть», — отсчитываю в уме. Воздушные стрелки, как это было предусмотрено планом, открывают беглый огонь по земле. А я продолжаю считать: «...одиннадцать, двенадцать!» — нажимаю

кнопку и веду счет до шести. Тут же отпускаю ее — и мигом нажимаю снова. Белые струи дыма тянутся

вдаль, вздуваются, расплываются над землей.

Проходит еще несколько секунд. Бикбулатов круто набирает высоту, затем бросает машину вниз, влево, вправо, ведет огонь. Мы с Игорем повторяем его действия. Выполнив противозенитный маневр, всем

звеном разворачиваемся и берем курс на свой аэродром.

«Все нормально!» — радуюсь я. А над рекой, над берегом, вдоль переднего края противника простерлась

широкая и плотная стена белого дыма.

— Увеличить дистанции, интервалы! — передает по радио Бикбулатов.

Отвожу самолет влево от ведущего. Калитин отходит вправо. Расстояние до самолета ведущего

увеличилось, и я, почувствовав себя как-то посвободней, нет-нет да и [36] посматриваю на землю, на

машину ведущего. Пилотирует он здорово...

— Подтянись! Занять свои места! — приказывает Бикбулатов.

Значит, скоро будем садиться!..

К аэродрому подходим на бреющем плотным боевым порядком. Сели. Нас тут же окружают

авиаспециалисты.

— Ну, все в порядке! Задание мы с вами выполнили успешно! — говорит Бикбулатов. Ребята улыбаются.

Как не понять их? Они ведь своим нелегким трудом, усердием, знаниями, опытом, мастерством тоже

воюют с противником, вносят свой вклад в успех боевого друга и товарища — летчика. Он одержал

победу в воздушном бою, он отлично выполнил сложное задание — значит, все вместе, сообща, нанесли

противнику урон...

Осмотрев самолеты и доложив командиру звена, мы вместе с ним, весело переговариваясь, направляемся

на командный пункт.

— А вы сегодня хорошо показали себя, Недбайло! Молодец! Так держать! — «Бик» протягивает мне

руку. Темиые глаза его улыбаются.

— Спасибо, командир, буду так держать!..

Майор Ляховский внимательно выслушал рапорт Бикбулатова, задал несколько вопросов, затем

улыбнулся и сказал:

— Спасибо, товарищи! Вы очень помогли наземным частям. Теперь — отдыхайте...

...Солнце уже поднялось над горизонтом и обласкало теплыми лучами остывшие за ночь капоты моторов.

Начинается новый день.

Мы у самолетов: ждем сигнала на боевой вылет. Но время идет, а никакой команды нет.

Вскоре все выяснилось. В девять сорок в небе застрекотал По-2 и сел. К этому времени весь личный

состав был построен тут же на аэродроме. Оказывается, прилетел заместитель командующего 8-й

воздушной армией генерал Ростов. Поприветствовав нас, он сообщил:

— Товарищи! Вчера ваш полк выполнил сложную и ответственную задачу — помог нашим войскам

форсировать реку Миус. У противника захвачено пять сильно укрепленных опорных пунктов.

Наступление успешно развивается. За мужество и отвагу, проявленные при [37] выполнении боевой

задачи, гвардии лейтенант Бикбулатов награжден орденом Красного Знамени. Младшие лейтенанты

Кдлитин и Недбайло — орденом Красной Звезды...

Я вздрогнул... Неужели? Нет, речь, видимо, идет о ком-то другом. Но однофамильцев в полку нет. Значит, это меня имеет в виду генерал.

А строй уже рукоплескал, сиял, радовался. Волнение охватило меня. Кто-то подталкивает: не мешкай, мол, выходи из строя...

— Служу Советскому Союзу! — выдохнул я, приняв из рук генерала свою первую правительственную

награду... Как оправдать столь высокую честь, какими делами подтвердить, что достоин носить на груди

награду Отчизны?

Я принимал этот орден как залог новых боевых побед. Он воодушевил меня, он звал сражаться

мужественно и умело. Как, например... О, за образцом далеко ходить не надо: им был для меня командир, отважный летчик, мастер штурмовых ударов лейтенант Бикбулатов.

Скорее бы взлетела в небо ракета!.. В бой, в бой! — стучало сердце.

Глава третья

1.

День выдался по-настоящему летний, жаркий. Мы с Игорем, укрывшись от солнца под крылом самолета, коротали время в ожидании очередного вылета и молча оглядывали местность. На пригорке желтела

пшеница, и мягкий ветерок игриво перекатывал по полю волны. В садах наливались соком щедрые дары

лета. И непрестанно пел в вышине жаворонок.

Природа делала свое извечное дело. И если бы не воронки, не пепелища, не эхо далеких взрывов, можно

было бы подумать, что вовсе нет никакой войны, что все пережитое — тяжелый дан.

Но вот вдали на лугу появились какие-то фигурки. Совершая ритмичные движения, они приближались к

нам. [38]

— Косари! — шепнул я, будто громко произнесенное слово могло вспугнуть их.

Они совсем уже близко, и теперь можно различить: два старика в белых рубахах, за ними в выцветшей

гимнастерке инвалид (он явно припадал на ногу), несколько подростков и десять-двенадцать женщин с

острыми косами в руках. Сжалось сердце: не женская это работа в сто потов! Да что поделаешь, мужчины ведь на войне! Жизнь потребовала — и стали женщины пахарями и косцами. Пошли на заводы

и фабрики, заменив там своих мужей и братьев, спустились в шахты, а многие надели шинели, чтобы

стать в боевой строй.

Я подумал о матери. Как там она, что с ней? Как перебивается отец, сестренка? С началом моей

фронтовой жизни тревога о доме, о близких намного усилилась. Быть может, объяснялось это тем, что я, беря каждый раз в руки карту и уяснив свою боевую задачу, быстро прикидывал расстояние от линии

фронта до моего родного Изюма. Оно все сокращалось.

«А что, если бы меня послали в этот район?» И я быстро производил расчеты. Разве можно было в такие

минуты не испытывать волнения, если тебе надо всего лишь несколько десятков минут, чтобы долететь

до родного дома!..

Но я знал, что лететь мне предстоит в другой район. Как и в Изюме, там ждут нас, летчиков. Ждут нашей

помощи, ждут избавления от фашистской неволи.

Игорь, видимо, думал о том же, что и я. Он вдруг нарушил молчание:

— Письмишко надо написать родителям, — и вынул из планшета карандаш и тонкую ученическую

тетрадь.

— От меня не забудь передать привет, — напоминаю ему.

Родители Игоря жили в Москве и были мне незнакомы. Но я, лишенный возможности подать о себе весть

своим близким, очень хотел написать пару теплых слов хотя бы родным моего боевого товарища.

Игорь, словно угадав мои мысли, вырвал из тетради листок и протянул мне:

— Пиши тоже!

— Твоим?

— Можешь и моим. Но прежде — своим!

— Куда же? Изюм еще не освобожден! [39]

— Скоро освободят! — уверенно сказал Калитин. — До него уже рукой подать!..

Я с благодарностью посмотрел на него:

— Спасибо, друг!..

«Здравствуйте, мои дорогие! — начал медленно, собираясь с мыслями, выводить я. — Пишу, не будучи

уверенным, что вы получите эту весточку. Я жив, здоров. Нахожусь на фронте. Очень беспокоюсь о вас...

Будьте здоровы! Любящий вас Анатолий».

Сложил листок треугольником, написал адрес, указал свою полевую почту и, возвращая Игорю карандаш, вздохнул:

— Все равно не дойдет! — и положил письмецо в планшет.

Игорь, ничего не отвечая, продолжал писать. А когда закончил письмо, повернулся ко мне:

— Знаешь что, Анатолий? Вот закончится война, и мы с тобой поедем в Москву. Родители у меня

мировые, честное слово, — прекрасные!.. А пока что дай-ка мне свой «треугольничек» — вечером вместе

со своим занесу его в штаб, отправлю.

* * *

Наши наземные части с боями продвигались вперед. Медленно, зато неотвратимо. Противнику, несмотря

на то, что он пополнял свои части свежими резервами и усиливал огневую мощь, сдержать натиск

советских войск не удавалось.

На земле и в воздухе шли почти непрерывные бои. В них деятельно участвовал и наш полк, поддерживая

операции наземных войск, нанося удары по скоплениям вражеской боевой техники, штурмуя его

аэродромы, узлы сопротивления и коммуникации.

Как-то августовским утром командир эскадрильи собрал нас и сообщил о предстоящем вылете.

— На аэродроме Кутейниково противник сосредоточил до восьмидесяти самолетов, которые совершают

налеты на наши наступающие войска. Эскадрилья будет наносить удар в составе полка, — сказал комэск.

— На задание пойдем тремя шестерками во главе со штурманом полка майором Суклышкиным. Надо

внезапно выйти в район Кутейниково и произвести два захода. [40]

Мне предстоит впервые штурмовать вражеский аэродром.

Вылет во второй половине дня. А сейчас нужно готовиться к нему! В условиях фронтового аэродрома

каждый летчик приспосабливается, как ему удобней. Я достал карту, расправил ее на развернутом

планшете. Кладу планшет прямо на землю и, сидя на корточках, с помощью штурманской линейки

наношу карандашом отрезки маршрута от одного населенного пункта к другому, курсовые углы, отмечаю

расстояние и время полета. Цель обвожу красным кружком.

Расстояние до линии фронта и обратно составило почти пятьдесят километров. До сих пор мне

приходилось углубляться в тыл противника не больше чем на пятнадцать километров... Еще раз

обдумываю маршрут, мысленно представляю свои действия во время перелета через линию фронта, над

занятой противником территорией, над целью.

...Одна за другой взлетают шестерки штурмовиков и берут курс на запад.

Лечу слева, третьим от комэска. Нашу шестерку сопровождают четыре «яка». Мы знаем: наши боевые

друзья-истребители зорко всматриваются в воздушное пространство, ищут врага, готовые в любую

секунду сразиться с ним, не дать ему помешать нам выполнить ответственное задание.

Высота — девятьсот метров. Отсюда земля кажется мне большой картой, где вместо условных

обозначений — настоящие рощи, холмы, долины, где на синих жилках рек заметны ажурные рисунки

мостов, а на паутинах дорог угадывается железная змея вражеской танковой колонны, где взблеск огня за

синим лесом демаскирует зенитную батарею, где тихо дремлющая нива может оказаться вражеским

аэродромом, на который и следует обрушить огонь.

Что поделаешь? Война совсем по-иному научила нас видеть землю — ту самую обласканную солнцем

землю, которая пахнет разнотравьем, дышит теплом, звенит перекличкой кузнечиков. Теперь — иные

ассоциации: река — это водный рубеж; холм — вражеский опорный пункт; лес — укрытие для

фашистской техники...

Лечу, «читаю» землю. Сейчас под крыльями — линия фронта. Вспышки огня, дым. Там идет жаркий бой.

Совсем [41] недалеко от меня, справа по курсу вздуваются разрывы — это бьют зенитки. Но строй

самолетов не нарушается: эффективность огня «вдогонку» низкая, и потому ведущий увлекает группу

шестерок дальше, на запад, не предпринимая противозенитного маневра.

Все свое внимание я сосредоточил на пилотировании самолета, стараюсь следовать строго за машиной

лейтенанта Бикбулатова. И все-таки чувствую тревогу. Причина ее мне ясна. До этого я летал штурмовать

противника, находившегося недалеко от переднего края. В случае чего — на обратном пути до своих

рукой подать: можно уйти в свой тыл, за боевые порядки наших войск. А сейчас — дело совсем другое!..

Стараюсь взять себя в руки. Мимолетная тревога тает, как тает под солнцем утренний туман. Я вдруг

вспомнил косарей — двух стариков, инвалида, подростков, женщин. Из-под нахмуренных бровей глядели

усталые глаза. Я понимал, что каждый из этих людей трудится за десятерых. Им предстояло очень много

сделать, чтобы возродить землю, которую еще недавно топтал враг. Им нужна была Победа. Нужна как

можно скорее. И кто знает, — думал я, — быть может, от меня, от того, будет ли моя сегодняшняя атака

удачной, зависит, вернется ли домой муж молодки, помахавшей нам вслед белой косынкой, когда

штурмовики пошли на взлет...

...Высота тысяча сто метров. Первая пара ведущей шестерки перестраивается в правый пеленг. Все

выполняют тот же маневр. Значит, — до цели близко.

Вот уже первая шестерка устремилась в атаку. За ней — вторая. Вокруг самолетов рвутся снаряды.

Гулко застучало сердце. Еще несколько секунд — и я тоже атакую цель. Внизу, если продлить взглядом

линию пикирования второй шестерки, видны солнечные «зайчики». Так и есть: вражеские самолеты...

Они стоят группками вокруг перелеска, окаймляющего желтую поляну.

Вслед за командиром ввожу и свою машину в пикирование. Ведущий наносит удар реактивными

снарядами. Я тоже нажимаю кнопку «РС». Через две-три секунды вражеские самолеты исчезают в темно-

серых облачках взрывов.

Внимательно слежу за ведущим. Он выводит самолет из пикирования, тут же открываются люки его

«ильюшина», [42] и из самолета темными каплями падают бомбы. Я дважды нажимаю кнопку сброса

бомб, и мой штурмовик, слегка подпрыгивая, тоже освобождается от бомбового груза.

После этого выполняем левый разворот и, набрав высоту, уходим. Смотрю вниз: над стоянками

вражеских самолетов клубится дым, сквозь который просвечивают оранжевые языки пламени. Сомнений

нет: после наших эрэсов и бомб от фашистского аэродрома осталось только название.

Занимаю свое место в боевом порядке. Первые две шестерки еще раз заходят на цель. Тут и там

вспыхивают разрывы: это открыли огонь вражеские зенитки, прикрывающие аэродром. Вот и мы

проносимся сквозь гущу серо-черных «шапок». В кабине запахло пороховой гарью.

Командир длинными очередями ведет огонь из пушек и пулеметов. Я делаю то же самое — и ритмичная

дрожь пробегает по самолету. Внизу появляется еще один очаг пожара.

Снова выходим из атаки влево с набором высоты. «Телохранители» старательно опекают нас, зорко

всматриваются в небесный простор. И вдруг «яки» исчезают. Что такое?

— Прикрой, атакую! — слышу в шлемофоне чей-то голос. Значит, истребители прикрытия вступили в

бой.

Высота — семьсот метров. Наша пара занимает место слева от ведущего группы: этим увеличиваются

огневые возможности шестерки. Идем домой. Задание успешно выполнено, и это радует меня. Все

хорошо, потерь нет!

Но что это? Звенящий удар. Машина накренилась влево, затем стала резко снижаться. Отклоняю ручку

вправо — крен исчезает. Но угол пикирования все увеличивается. Штурвал на себя! Самолет не

реагирует. Убираю обороты до минимальных, с силой тяну ручку на себя. Машина как-то неохотно

выходит из пикирования.

— Хвост цел? — спрашиваю Малюка.

— Поврежден! — отвечает он. — Снаряды разбили стабилизатор. «Мессер», бисова душа, вдарыв. С

дальней дистанции...

— Почему не обстрелял его?

— Задержка с пулеметом получилась! — объясняет [43] воздушный стрелок. Я заметил, что нервы у

Малюка крепкие. И ничто не выдает его волнения. Разве что речь: в таких случаях он говорит то по-

русски, то переходит на украинский язык.

С каждой секундой положение осложняется. Надо искать выход, ведь домой еще далеко...

— Пара заходит в атаку! — кричит Малюк.

Справа, метров на семьсот выше нас, замечаю пару «фокке-вульфов». Они явно намерены атаковать нас.

— Огонь!.. Короткими очередями, экономно! — передаю Малюку, совсем забыв о неисправности

пулемета.

А «фоккеры» вот-вот откроют огонь.

Вдруг за моей спиной застучал пулемет: стрелок сумел-таки устранить неисправность.

— Молодец, Малюк! — кричу. — Ну-ка, дай им жару!..

Да, Антон Малюк, сумевший быстро устранить задержку и вовремя встретить огнем атакующие нас

«фоккеры», действительно был молодцом! А тут как раз возвратились «яки» — и ринулись на

«фоккеров». Один из них загорелся, стал падать, разматывая черную спираль дыма. Вспышка! И

вражеский самолет взорвался в воздухе. Второй «фоккер», увернувшись от атаковавших его «яков», сумел все же поймать нас в прицел. В правой плоскости «ильюшина» зазияли рваные пробоины, затрепетали фанерные и перкалевые клочья обшивки.

Меня тревожит, что под напором встречного потока воздуха дыры в любую секунду могут увеличиться, и

тогда машина потеряет устойчивость. Осторожно перевожу самолет сначала в правый, затем в левый

крен. Повторяю. «Ильюшин» ведет себя нормально. Дотянуть бы домой!..

Наша группа ушла вперед, и мой подбитый самолет летит сейчас один в бескрайнем небе. А тут еще

Малюк докладывает: в приемнике пулемета перекосило патрон, и его никак не удается вытащить.

Нас догоняют два «фокке-вульфа»! Подходят ближе. Пикируют. До линии фронта остается километров

семь. Поединок предстоит тяжелый. Единственное, что я могу противопоставить «фоккерам» — это

маневр...

«Фоккеры» уже на дистанции действительного огня. Вот-вот от них протянутся огненные трассы. Беру

на себя ручку — и самолет, резко задрав нос, уходит вверх. [44]

Перегрузка, естественно, предельная, скорость падает до минимальной. Полностью убираю обороты, перевожу кран щитков в положение «выпущено», и самолет на какие-то доли секунды как бы зависает в

воздухе.

Вдруг штурмовик затрясся, еще раз! Быстрый взгляд на одну плоскость, вторую. Новых дыр нет.

Оборачиваюсь: один из «фоккеров» падает.

— Малюк? Это ты его? — спрашиваю по СПУ.

— Я вдарив. Тепер йому капут! — весело отозвался стрелок.

— Поздравляю с первым! А где второй?..

— Идет в атаку.

Нет, прицелиться я ему не дам! Убираю щитки. Сваливаю машину на левое крыло и бросаю ее вниз.

«Фокке-вульф» близко. Энергично разворачиваю штурмовик и этим мешаю гитлеровскому летчику вести

огонь. Он спешит, дает длинную очередь. Но огненная трасса проносится мимо. Разворачиваюсь вправо

и, прижимаясь к земле, на максимальной скорости устремляюсь к линий фронта. Еще две-три минуты —

и...

— Товарищ командир, нас атакуют четыре «фоккера»! — кричит Малюк. — Пулемет снова заело!..

Час от часу не легче! Лихорадочно ищу новое решение. Напряженно всматриваюсь вдаль, но ни наших

штурмовиков, ни истребителей нигде не вижу. Как же быть?

Решаю набирать высоту до тех пор, пока тянет мотор. Медлить нельзя. Иначе будем сбиты! Заваливаю

машину на левую плоскость, ухожу вниз со скольжением. Скорость быстро нарастает. Снова беру

штурвал на себя и, набирая высоту, ухожу в сторону от огня «фоккера».

Обстановка еще более усложняется. Огненные трассы проносятся то справа, то слева. Высота — сто

метров. Делаю все, чтобы не дать преследователям вести прицельный огонь. Но ведь их — четыре. Что

предпринять?

И вдруг:

— Командир, «фоккеры» тикають!

И верно — уходят. А-а, струсили, не рискнули померяться силами с нашими истребителями!

Оказывается, над передним краем действовала группа штурмовиков. Их прикрывали наши спасители.

Заметив нас, они пришли на помощь. [45]

Закончив «обработку» переднего края, истребители поворачивают на восток. Присоединяюсь к ним.

— Тезка, жив? — спрашиваю Малюка.

— Живый, живый, товарышу командир!

И я во весь голос пою:

Там, где пехота не пройдет

И бронепоезд не промчится,

Угрюмый танк не проползет,

Там пролетит стальная птица!..

Пою потому, что хочется петь: мы ведь просто чудом уцелели в этом вылете!

Наконец, прилетели на свой аэродром. Выбрались из кабины. Не обращая внимания на окружающих, мы

с Малюком бросаемся друг другу в объятия. Понять нас могут лишь те, кому довелось побывать в

подобной ситуации. Ребята радостно улыбаются. Осматривают самолет, ощупывают дыры в плоскости и

хвостовом оперении. Присоединяюсь к ним и я. Так вот оно что! Теперь мне ясно, почему самолет стал

самопроизвольно планировать: слева обшивка стабилизатора буквально разворочена. Снаряды прошли

между левым рулем высоты и хвостовой частью фюзеляжа. Руль высоты в узле крепления был отжат

вниз и в таком положении заклинен. Выводя машину из пикирования, я с усилием освободил его для

нормальной работы.

— Все вернулись? — спрашиваю механика Мотовилова.

— Нет, не все! — с горечью выдавил он. — Экипаж из второй эскадрильи не вернулся...

Больно стало на душе и обидно. Жаль, очень жаль боевых друзей! Будем за них мстить и доведем до

конца то дело, которое не довелось завершить им.

Я подозвал Мотовилова.

— Самолет надо как можно скорее ввести в боевой строй. И пулемет стрелка проверьте.

— Сделаем, товарищ командир! К утру машина будет готова!

Иду докладывать командиру. Меня догоняет Калитин.

— Мой стрелок видел, как тебя атаковали «фокке-вульфы». Рад за тебя, поздравляю с победой и

благополучным возвращением! — пожал он мне руку. — Спасибо, друг дорогой! [46]

Мы подошли к землянке командного пункта. Здесь уже собрались летчики, участвовавшие в штурмовке

аэродрома, делились впечатлениями. Первая эскадрилья была на докладе. Затем пригласили к командиру

всех летчиков второй.

Ожидаем своей очереди. Капитан Кривошлык беседует с каждым, уточняет какие-то детали. Я стою в

стороне, прислушиваюсь к этому разговору и проверяю себя: а все ли видел, о чем говорят товарищи? Но

вот пришла и моя очередь.

Командир эскадрильи взглянул на меня.

— Ну-ка, ну-ка, расскажите о своем поединке с «фокке-вульфами»! Начните с того момента, как перешли

на бреющий...

Наступила пауза. Меня смутило, что я вдруг оказался в центре внимания: товарищи притихли, с

интересом ждут моего рассказа. И я стал излагать подробности этого необычного в своем роде вылета, ставшего памятным на всю жизнь. Рассказал, как действовал Малюк, как он сразил «фоккера».

Выслушав мой рассказ, командир вдруг обнял и крепко поцеловал меня:

— Молодец!

Это было лучшей наградой: шутка ли — боевой, опытный воздушный боец, комэск похвально отозвался

обо мне — совсем еще «зеленом» штурмовике!..

Итак, задание, поставленное перед нами, было успешно выполнено, противнику причинен большой урон: на аэродроме повреждено и уничтожено до тридцати самолетов, подожжены бензохранилища, взорван

склад боеприпасов, разрушено несколько строений.

Этот боевой вылет многому научил меня. Я уверовал в свои силы и убедился, что штурмовик —

действительно живучая машина. Но больше всего я уяснил для себя: летчику необходимо высокое боевое

мастерство, боевой опыт и еще раз опыт.

2.

Авиация противника несла значительные потери, и гитлеровское командование вынуждено было вводить

в действие все новые и «новые резервы.

На нашем участке стали появляться пикирующие [47] бомбардировщики Ю-87, метко прозванные

фронтовиками «лапотниками». Дело в том, что у этого самолета были неубирающиеся шасси, прикрытые

обтекателями. Торчащие в полете «ноги» и дали повод острословам сравнить их с лаптями.

С «юнкерсами-87» мы стали встречаться довольно часто. И не просто встречаться, а вести воздушные

бои.

Первый такой бой, в котором было сбито три Ю-87, провела группа, возглавляемая старшим лейтенантом

Прудниковым.

Это была блестящая победа. В бою не только показали свое искусство наши летчики. Серьезный экзамен

выдержала наша прекрасная техника — славный штурмовик «Ильюшин-2», машина, обладавшая

высокими летно-техническими качествами, огневой мощью и маневренностью. У Прудникова нашлось

немало последователей.

Однажды перед нашей эскадрильей была поставлена задача: шестеркой двумя заходами нанести

бомбово-штурмовой удар по скоплению вражеских войск и боевой техники в районе балки Терноватая.

Маршрут полета частично проходил над районами Донбасса, недавно освобожденными от гитлеровских

захватчиков. Острая боль сжала сердце: я видел Донбасс совсем иным. В донецком небе началась моя

летная биография. Здесь все было мне близко и знакомо. А теперь под крыльями проплывали взорванные

мосты, разрушенные шахты и железнодорожные станции, сожженные поселки.

В сопровождении истребителей пересекаем линию фронта. Внизу — привычная в таких случаях картина: наземные войска ведут сражение.

До цели — несколько минут полета. Но вражеские зенитки неистовствуют: нас все время сопровождают

черные шапки разрывов. Умело маневрируя, командир эскадрильи уверенно вывел группу на цель. Вот

уже видна искусно замаскированная огневая позиция дальнобойной артиллерии фашистов. Рядом

укрыты танки, грузовики.

— «Коршуны», атакуем! — командует ведущий и выводит свою машину в крутое пике. Я устремляюсь за

ним, освобождаюсь от бомб...

— «Коршуны», еще заход! [48]

И снова на фашистов обрушиваются наши бомбы, реактивные снаряды. На земле — кромешный ад.

Разворачиваемся на третий заход, и вдруг слышу:

— В воздухе противник!

Ведущий выводит машину из разворота, я неотступно следую за ним. Набираем высоту. Внимательно

осматриваю простор. Вдали замечаю цепочку из маленьких темных точек. Она движется под углом

градусов тридцать к линии нашего полета. С каждой секундой точки увеличиваются и вскоре

превращаются в силуэты идущих один за другим самолетов. Уже и различить их можно: судя по

торчащим под фюзеляжем «ногам», это известные нам «лапотники». Но «юнкерсы» не одни: их

прикрывают «мессершмитты».

— Приготовиться к атаке! — узнаю голос нашего комэска.

Разворачиваемся и идем в лоб боевому порядку «юнкерсов». В это время наши истребители схватились с

«мессерами».

Теперь слово за нами! Всей шестеркой открываем огонь. Строй «юнкерсов» ломается. Рассыпавшись в

разные стороны, «лапотники» сбрасывают бомбы на свои же войска — облегчаются. Один уже горит, падает.

Я четко выдерживаю строй пары, внимательно слежу за воздухом, повторяю действия Кривошлыка.

Мной овладевает боевой азарт.

«Надо бить противника, пока он в растерянности!» — хочу крикнуть я, но его ли учить? Вот он

закладывает вираж градусов на сорок пять. Я — тоже. Теперь его «ильюшин» на крутом развороте

буквально «висит» надо мной. Малейшая ошибка, оплошность — и столкновение неминуемо.

Напряжение длится всего лишь несколько секунд. И вот уже разворот выполнен. Облегченно вздыхаю: выдержал!

Теперь идем на сближение. Пристально слежу за ведущим: как только о;н откроет огонь — должен и я

нажать гашетки. Дистанция сокращается, фашистский бомбардировщик уже совсем близко. Видимо, командир решил бить наверняка. В тот же миг у правого крыла его «ильюшина» заплясали две огненные

струйки: это ведущий ударил по «юнкерсу» из четырех точек — пушек и пулеметов. Я, естественно, поймав «юнкерс» в прицел, поступил так же. Флагманский «юнкерс» перевернулся [49] на спину и, объятый пламенем и дымом, стал отвесно падать. Остальные «лапотники» поспешили удрать. Наша

группа пошла за ними вдогонку. Я выбрал цель, но «юнкерс» увернулся и ушел переворотом. Ловлю в

прицел другой. Начинаю сближаться — и этот ускользнул. Вот досада — опять неудача! А как хочется

скорее сбить «лапотника» и открыть личный счет!

Забыв об опасности, ввожу штурмовик в пике, разгоняю скорость, затем беру на себя ручку — и снизу

захожу на врага. Быстро сближаюсь с «им, выпустив шасси, гашу скорость и держу врага на носовом

штырьке прицела. Проходят секунды предельного напряжения. Уже отчетливо видны кресты на крыльях

«юнкерса». Чуть-чуть доворачиваю свой самолет с учетом упреждения и с силой нажимаю одновременно

на кнопку пуска реактивных снарядов и на гашетки пушек и пулеметов. Штурмовик буквально

выплескивает мощную струю огня. «Юнкерс» вспыхнул и стал падать. Так был открыт счет сбитых мной

в воздухе вражеских самолетов.

Я убрал шасси, развернулся влево и только стал искать новую цель, как в шлемофоне раздался голос

командира:

— Сбор! Сбор!..

Приказ есть приказ. Наша шестерка собирается. Все целы и невредимы. Каждый занимает свое место в

боевом порядке. Подходят «яки», и в их сопровождении шестерка «илов» возвращается на свой аэродром.

3.

Нелегко давались нам победы. В период наступательных операций наших войск полк выполнял сложные

и ответственные задания. Летчики по нескольку раз вылетали на штурмовку переднего края противника, наносили удары по важным целям в тылу врага. Днем и ночью гремели бои — тяжелые, кровопролитные.

В одном из жарких боев сложил голову мой ближайший друг Игорь Калитин. Тяжело было сознавать, что

он никогда уже не вернется в боевой строй, что я не увижу его улыбки, не услышу доброй дружеской

шутки. Я словно бы осиротел. Не хотелось верить случившемуся, не хотелось мириться с тяжелой

утратой.

Произошло все так. [50]

...Эфир, как всегда, полон голосов: сотни танковых и самолетных радиостанций ведут обмен, кто-то

кому-то отдает приказ, кто-то просит помощи, требует огня. В русскую речь вплетается немецкая. Один

непрестанно повторяет позывные, другой кричит открытым текстом. «Бей его, Леня! Бей!..» Попробуй в

этом шуме и свисте различить голос командира!

Но я все же улавливаю слова ведущего. — Держитесь плотным строем: в воздухе «фоккеры»!..

Перестраиваемся. Продолжаем полет к цели. С восьмисотметровой высоты отчетливо видны на поле боя

«коробочки» — фашистские танки. Их-то нам и предстоит атаковать. При перестройке вдруг почему-то

наша группа рассыпалась. Я оказался позади Калитина.

Связываюсь по радио с Игорем:

— Видишь танки? Бьем!

Да, он видит цель: его самолет уже пикирует. Иду несколько правее, сзади.

И тут произошло неожиданное: из-под мотора Игоревого штурмовика полыхнуло пламя. Машина словно

бы стала разматывать ленту черного дыма. «Неужели?!»

Хоть Игорь и сам знает, что ему делать, я кричу:

— Маневрируй! Сбивай пламя! Слышишь?!.

Но Калитин молчит. Только шорох да свист на нашей частоте.

А штурмовик стремительно мчится к земле. Рядом проносятся огненные трассы — это бьют по мне

вражеские истребители. Но я не обращаю внимания. Что предпринять? Подставить бы свои крылья, сдержать его падение!.. Эх, Игорь, Игорь, друг мой дорогой!

До земли триста метров, двести, сто...

Машина Калитина пылает факелом. Я вывожу свой самолет из пике, а сам не отрываю взора от

полыхающего штурмовика. Он врезается в стальные коробки вражеских танков. По земле катится

огненный шар...

— Прощай, дружище! Я буду мстить за тебя врагу! В груди клокочет ярость, я перехожу на бреющий и

нажимаю на гашетки. За друга, погибших гвардейцев, за муки наших людей, за слезы вдов и матерей!

Прекратил атаки лишь после того, как был израсходован боекомплект.

Тогда я стал набирать высоту. И в этот момент ощутил [51] удар, хвостовую часть словно бы подбросило, а машина тут же перестала повиноваться рулям.

— Малюк, что там произошло? — спрашиваю воздушного стрелка.

— В нижней части фюзеляжа розирвався снаряд, — отвечает он. — Отбило шматок хвоста.

«Вот так положение... — Удастся ли на этот раз дотянуть до своих?..» Самолет прыгает вверх-вниз, вверх-вниз... Чтобы сдержать его, начинаю действовать триммерами руля высоты и сектором газа.

Штурмовик стал меньше клевать носом. Но напряжение от такого пилотирования испытываю

предельное. Идем так минут двадцать. А вот и наш «дом». С трудом посадил я подбитый самолет на

краю аэродрома. Руки и ноги словно занемели. Выбрался из кабины, сбросил тяжелый парашют, разогнул

одеревеневшую спину.

Подбегает механик Григорий Мотовилов. За ним семенит Саша Чиркова. На их лицах — тревога, удивление. Спешит ко мне и инженер полка Иван Кондратьевич Клубов.

— Ну и фокусник! — улыбается он. — Как это тебе удалось, Недбайло?

— Что «удалось»? — недоумеваю я.

— Да ты погляди на свою машину сзади!

Посмотрел — и сам диву дался: киль изрешечен, руль поворота — в темно-зеленых клочьях, левая часть

стабилизатора на две трети словно бы срезана, хвостовая часть фюзеляжа разодрана вместе со

шпангоутами.

— Чудо, просто чудо! — продолжает капитан Клубов. — Много повидал я за свою службу, но чтобы

прилететь с таким хвостом — подобного и не слыхивал!

— А там что? — Мотовилов потянулся к масло-водорадиатору, вытащил оттуда окровавленную тряпку.

Это оказался кусок мундира какого-то гитлеровца.

Клубов пристально посмотрел мне в глаза:

— Шел на бреющем?!

— Да!..

— Товарищ капитан! Отремонтируем самолет, — вступил в разговор Мотовилов. — Не беспокойтесь и не

переживайте: завтра будет готов!

Я знал: Мотовилов слов на ветер не бросает: он может работать без сна и отдыха до тех пор, пока не

восстановит машину и не введет ее в строй. [52]

В это время к нам на полном ходу подъезжает «виллис» и резко тормозит. Из него выскакивает командир

полка.

— А где Калитин? — в голосе тревожное волнение. Я молча опускаю голову.

— Что с Калитиньш?

— Погиб, товарищ майор! — отвечаю и чувствую, как горло сдавил нервный ком.

— При каких обстоятельствах?

И я рассказал, как все произошло, как в самолет Калитина угодил зенитный снаряд, как Игорь направил

горящий штурмовик на вражеские танки. Майор Ляховский внимательно слушал меня. Рассказ о подвиге

Калитина очень взволновал его. Командир достал из кармана носовой платок, снял фуражку и, как всегда

в момент большого напряжения, стал вытирать вспотевшую лысину.

— Такой прекрасный летчик, такой боец!.. А вы почему задержались, товарищ Недбайло? Все давно

возвратились...

Я не мог собраться с мыслями, чтобы коротко ответить командиру. Перед глазами был пылающий

штурмовик Игоря, несущийся к земле.

— Мстил врагу за своего друга, товарищ гвардии майор! — выдавил я наконец.

...Несколько дней не находил себе места. Горе давило меня. Чувствовал себя так, словно был виновен сам

в гибели боевого друга. Никак не укладывалось в голове, что Игоря нет больше в живых. Но рядом с

моей стояла его пустующая теперь кровать.

Однажды, возвратившись из боевого вылета, я направился к шалашу, устроенному для летчиков

невдалеке от стоянки: здесь, под камышовой крышей, можно было укрыться от жары, отдохнуть.

Навстречу — Катюша. Мы поздоровались, постояли, вспомнили Игоря. Он был нашим общим

товарищем, и боль утраты мы испытывали в равной степени. Идем рядом, молчим. Но от этого еще

тяжелее на душе. Надо что-то сказать, спросить.

— А вам не трудно работать на командном пункте?

— Нисколько! — мягко улыбнулась она.

Как мне хотелось, чтобы Катя чаще улыбалась, чтобы сияли ее лучистые глаза, чтобы она, вот так всегда

[53] шагала рядом. В девятнадцать лет очень хочется любить и быть любимым. Тем более, когда у твоей

молодости есть опасный враг — война. И мне снова вспомнился Игорь, юный, жизнерадостный, отважный Игорь Калитин, наш полковой Гастелло. Ему ведь был только двадцать один год...

Глава четвертая

1.

Процесс становления летчика — сложный и многогранный. А если это не просто летчик, а воздушный

боец?

Получилось так, что процесс моего становления протекал непосредственно в сражениях, и практику я

проходил в самых что ни есть натуральных условиях. Это было во времена больших, важных событий —

освобождения Донбасса от гитлеровских оккупантов, стремительного наступления наших войск на

Харьков. Затем была одна из важнейших битв Великой Отечественной войны — на Курской дуге...

Эти события воздействовали на процесс нашего возмужания, хоть мы принимали участие не во всех боях

того периода. Наш полк был частью дивизии, входившей в состав Южного фронта, который с конца зимы

и до начала лета 1943 года, ведя бои «местного значения» и отвлекая на себя значительные силы

противника, облегчал тем самым положение на других фронтах. Мы пристально следили за общей

обстановкой. У входа на КП висела большая карта, на которой почти ежедневно появлялись новые

красные флажки, обозначающие освобожденные советскими войсками населенные пункты.

Легко представить мое состояние, когда я видел, как линии флажков все приближались к милому, благозвучному географическому названию «Изюм».

Самыми популярными людьми в полку были сейчас политработники. Даже агитаторов мы тепло

называли комиссарами.

— Ну, давай, комиссар, рассказывай, — попросили летчики агитатора, — что новенького!.. [54]

А вести пошли одна другой лучше. Партийные и комсомольские собрания нацеливали личный состав на

славные дела, на героические подвиги. И мы — не ради славы, а ради победы — старались каждый

боевой вылет сделать как можно эффективней, намести противнику как можно больший урон.

Изучая карту боевых действий, я представил себе наш Южный фронт плечом, подставленным другим

франтам — Юго-Западному, Степному, Воронежскому, Центральному. Перед нами был, как называли его

гитлеровцы, Миус-фронт. Здесь противник превратил свои позиции в сильнейший оборонительный

рубеж. Особенно много укреплений было возведено весной и летом 1943 года: с высоты полетов мне

видны темные линии траншей, ходов сообщения. Разведка доносила, что гитлеровцы сооружают доты, дзоты, блиндажи, роют противотанковые рвы, устанавливают всякого рода препятствия. Вражеское

командование отдало своей 6-й армии приказ удерживать рубеж на Миусе, считая, что судьба Донбасса

будет решаться именно здесь.

В ночь с 17 на 18 июля наш Южный фронт перешел в наступление, стремясь нанести поражение частям

6-й армии противника. Тогда же наши соседи — войска Юго-Западного франта — развернули

наступательные бои на Изюм-Барвенковском направлении, имея задачу разбить армейскую группу

«Кампф», 1-ю танковую армию и 6-ю армию противника.

Мы летали много. Одно боевое задание сменялось другим, и я на практике овладеваю всеми видами

боевого применения. Сводки Совинформбюро, сжатые до нескольких фраз, передавались друг другу, из

уст в уста.

— Слышал, Анатолий? Бои идут в районе Изюма и Луганска! Наши форсировали Северскый Донец...

Это еще издали кричит мне Бикбулатов. Улыбается: ему приятно порадовать меня доброй вестью.

Вечером, хоть я устал и хочется скорее прилечь, чтобы чуть свет встать и снова мчаться на аэродром, —

ищу газеты. Точно: бои в районе Изюма! На следующий день читаю: «Советская авиация крупными

силами произвела ночные налеты на железнодорожные узлы Орел, Лозовая, Краматорская, станции

Карачев, Харцызск и аэродромы противника». А еще через несколько дней. [55]

«Войска Юго-Западного фронта вели ожесточенные бои на захваченных плацдармах в районе Изюма».

Эти строки словно бы звали меня на новые ратные дела. И я опешил, стремился туда, где кипела битва,

— нес врагу возмездие и за себя, и за своих близких, и за поруганный родной город, и за весь наш народ, за всю Отчизну.

Две недели длилась наступательная операция войск Южного фронта на реке Миус, в ходе которой было

нанесено поражение противнику. Эта операция притянула к себе крупные силы фашистов с

Белгородского направления, что содействовало успеху наших войск в битве под Курском.

В тех событиях мои «крылья» крепли, с каждым днем я мужал, разил врага увереннее.

Бои продолжались...

2.

Иду как-то ранним утром на стоянку и еще издали вижу — там уже жизнь кипит: хлопочут у

штурмовиков авиаспециалисты, от самолета к самолету переезжают бензо- и маслозаправщики. Кое-кто

из летчиков уже здесь. Один наблюдает, как искусные руки механиков залечивают «раны» в обшивке

самолета, другому важно поприсутствовать при регулировке мотора, третьего интересует, как

выполняются регламентные работы. А воздушные стрелки состязаются на быстроту устранения

неисправностей и задержек турельного пулемета. Любопытно поглядеть: вспомнилось, как мы с

Малюком из-за этих самых неисправностей испытывали свою судьбу.

...Руководит состязаниями старший лейтенант Ворона — «стартех» эскадрильи по вооружению. Это

своеобразные практические занятия, во время которых воздушный стрелок приобретает навыки не менее

важные, чем умение метко поражать цель.

— Если пулемет исправен, если есть боеприпасы, — вы, стрелки, можете уверенно считать себя щитом

задней полусферы боевого порядка штурмовиков, — говорит старший техник Ворона. В числе тех, кого

он похвалил, и мой стрелок — Антон Малюк. Я искренне рад за него: с таким боевым помощником

можно не беспокоиться: «тыл» надежно прикрыт! [56]

Подхожу к своему самолету. Механики поочередно докладывают мне, чем занимаются. Как обычно, принимаю рапорт, велю продолжать дела. А затем отхожу в сторонку покурить. Наблюдаю, как

светловолосая хохотушка Саша Чиркова возится в отсеке стрелково-пушечного вооружения.

— Здраствуйте!

Я быстро повернулся на голос.

— Доброе утро, товарищ диспетчер!

Рядом стояла Катюша.

— Что-то рано вы пожаловали к нам, товарищ гвардии ефрейтор!

— Служба такая. Разыскиваю старшего инженера. Вы не видели капитана Клубова?

— Нет, не видел.

— А мне сказали, что он находится на стоянке вашей эскадрильи...

— Отец, — вдруг позвала кого-то Илюшина.

Я удивился: слова эти относились к капитану Клубову.

Что такое! Клубов — отец Илюшиной? Но, во-первых, по возрасту он слишком молод, чтобы быть ей

отцом... И фамилии разные...

Слышу, как Илюшина обращается к Клубову:

— Вас вызывает командир полка...

— Что случилось, доченька?

— Не знаю. Вроде бы начальство какое-то прилетает...

— Доложи, дочка: сейчас буду.

Катя ушла. А я гадал в недоумении. Кто же Клубов Кате?

Наконец, не выдержал:

— Извините, товарищ капитан! Нельзя ли задать вам деликатный вопрос?

— Пожалуйста!

— Катя — ваша дочь?

— Дочь. А что?

Я высказал свои сомнения. Клубов ответил:

— Приемная дочь! — он тепло улыбнулся и доверительно добавил:

— Видите ли, Катя очень похожа на мою меньшую — Оленьку. Точнее — моя малышка похожа на Катю.

Я как-то сказал Катюше об этом. Ну и «удочерил» [57] вроде бы.. Да их, приемных дочерей, у меня в

полку немало. Сосчитай-ка, сколько девчат-механиков мне подчинено! То-то, братец!..

Я уже слышал, что наш старший инженер покровительствует девушкам. В его лице они видели человека, способного прийти в трудную минуту им на помощь, защитить от некоторых «назойливых» ухажеров.

Значит, и они увидели в Клубове человека большой души. Недаром он мне так симпатичен!

Ход мыслей прервался: я сел в кабину и начал тренаж. А это требовало особой сосредоточенности, внимательных, четких, осознанных действий с арматурой кабины. Тренажи в кабине я проводил

систематически и постепенно довел свои действия до автоматизма. Теперь их, пожалуй, можно было

сравнить с четко отработанными движениями музыканта, исполняющего на сцене сложное произведение.

Я твердо был убежден, что тренаж помогает шлифовать мастерство. Пропусти его хоть один раз — и

навыки утрачиваются.

Вдруг по стоянке пронеслась команда: построение.

А вскоре в небе застрекотал По-2 и сел на аэродроме. Узнаем, что прилетел командующий воздушной

армией генерал Т. Т. Хрюкин. Вот он сошел на землю, и к нему с рапортом обратился командир полка

майор Ляховский. Затем они вдвоем подошли к строю. Генерал поздоровался с личным составом, что-то

сказал Ляховскому.

— Летчикам и воздушным стрелкам, — скомандовал он, — собраться у командного пункта. Всем

остальным разойтись по своим местам...

У командного пункта есть небольшой пригорок, поросший густой травой. Горячее летнее солнце выжгло

ее, а теперь, когда землю «а рассвете стали увлажнять туманы, сквозь желтые и серые пожухлые стебли