В канун грозных потрясений: Предпосылки первой Крестьянской войны в России

Московские восстания 1584 и 1586 гг

В ту самую ночь, с 18 на 19 марта 1584 г., когда царь Иван отошел в царство теней, на престол спешно был возведен его слабоумный сын Федор[374]. Русские источники начала XVII в. старательно подчеркивали, что он вступил на царство по «благословению и повелению» Ивана IV[375]. Но что реально скрывалось за столь трафаретными формулами? Означали ли они существование письменного завещательного распоряжения Грозного, были ли это отголоски его личного волеизъявления, или они прикрывали решение, не имевшее ничего общего с волей покойного царя? Судя по сообщениям осведомленных современников, непосредственно перед смертью у царя было письменное завещание[376].

По словам Горсея, в день смерти Грозный «пересмотрел свое завещание». Англичанин упоминает также «отдельных князей, которых прежний царь по своему завещанию назначил вместе с князем-правителем управлять государством»[377].

Следовательно, существовало не просто завещание. Зная о неспособности Федора самостоятельно управлять страной, его отец определил состав регентского совета, который и должен был держать бразды правления государством. Правда, попытки выяснить, кто же был назначен регентами, наталкиваются на серьезные трудности.

По «Повести, како отомсти» 1606 г. и другим произведениям этого цикла, Иван IV якобы приказал Федора и Дмитрия «верному своему приятелю и доброхоту благонравному боярину князю Ивану Петровичю Шуйскому, да князю Ивану Федоровичю Мстиславскому, да Никите Романовичю Юрьеву, дабы их, государей наших, воспитали и со всяцем тщанием их царскаго здравия остерегали». Та же версия содержится в «Повести, како восхити» и в «Ином сказании», восходящим к «Повести, како отомсти»[378]. Тенденциозность приведенного отрывка не вызывает сомнений. На первом месте среди регентов помещен с весьма лестной характеристикой ближайший родич царствовавшего в 1606 г. Василия Шуйского. Зато о Борисе — гонителе Шуйских — нет ни слова. По наблюдению Е. Н. Кушевой, весь текст «Иного сказания» (а следовательно, и предшествующих ему памятников) апологетичен по отношению к Василию Шуйскому. Это также подрывает доверие к объективности рассказа о составе регентского совета в «Повести, како отомсти». Позднейшие переписчики «Иного сказания» (не ранее 20-х годов XVII в.), очевидно, заметили тенденциозность рассказа и пытались его подправить, поставив на первое место среди регентов, кн. И. Ф. Мстиславского[379].

В Хронографе редакции 1617 г. Н. Р. Юрьев и И. П. Шуйский называются «ближайшими приятелями» Грозного, который им «приказал правити по себе великия Росии царство державы своея и сына своего… Феодора в самодержателстве… умудряти». Эту версию повторил Мазуринский летописец[380]. Хронограф составлялся в правительственных кругах при Михаиле Романове, а поэтому, естественно, среди регентов при последнем царе из династии Рюриковичей на первое место поставлен дед первого царя из новой династии. В псковской летописи, где авторитет руководителя обороны от Батория кн. И. П. Шуйского был особенно велик, сообщалось, что Иван IV «приказал… царьство и сына своего Федора хранити» кн. И. П. Шуйскому и митрополиту[381]. В «Новом летописце» (1630 г.) вопрос о регентах обойден молчанием, и только в текст Латухинской Степенной книги 1678 г. (основанной на этом летописце) вставлено, что перед смертью Грозный поручил «соблюдати» Федора и «радети о нем» «шурину его государя царевича болярину Борису Феодоровичу Годунову»[382]. Источники этого сведения, как и ряда других прогодуновских, в Латухинской книге не ясны.

Иную картину рисуют свидетельства иностранных современников. Так, лейб-медик Грозного Иоганн Эйлоф 24 августа 1584 г, сообщал папскому легату в Польше Болоньетти о четырех боярах, назначенных правителями. Первым он называет кн. И. Ф. Мстиславского, вторым — Н. Р. Юрьева. Кого он еще имел в виду, можно только догадываться[383]. Согласно Д. Горсею, «по воле старого царя» правительство составили Б. Ф. Годунов, кн. И. Ф. Мстиславский, кн. И. П. Шуйский и Н. Р. Юрьев. Через несколько страниц, возвращаясь к завещанию Грозного, он назвал Н. Р. Юрьева «третьим» регентом «наряду с Борисом Федоровичем»,[384]. а в более раннем рассказе Горсея о коронации Федора Б. Ф. Годунов, кн. И. Ф. Мстиславский, кн. И. П. Шуйский, Н. Р. Юрьев и Б. Я. Бельский значатся как «бояре, назначенные стоять во главе правления по воле покойного царя, и его душеприказчики»[385].

Мнение Д. Горсея о Борисе Годунове как душеприказчике Грозного оспаривает Р. Г. Скрынников на основании депеши из Москвы имперского посла Н. Варкоча 1589 г. Варкоч писал, что Грозный перед кончиной составил завещание, в котором назвал своими душеприказчиками некоторых ближних бояр, но в нем «ни словом не упомянул Бориса Федоровича Годунова… и не назначил ему никакой должности..». Р. Г. Скрынников рассматривает эту «дискриминацию» Бориса как следствие неосуществившегося желания Грозного развести Федора с сестрой Годунова Ириной из-за ее бесплодия. При этом он ссылается на сведения И. Массы и П. Петрея о том, что Грозный якобы хотел либо заточить Ирину в монастырь, либо изгнать ее[386]. Эта цепь умозаключений построена на некритическом восприятии источников. Сведение Н. Варкоча появилось под влиянием слухов о завещании Грозным престола одному из имперских эрцгерцогов и имело целью доказать незаконность власти Бориса. Идея развода Ирины с Федором также позднего происхождения — она возникла в 1586 г., когда ее, возможно, и стали приписывать Грозному.

Словом, нет оснований считать, что в регентском совете не было шурина царя Федора, т. е. ближайшего к нему человека. Конечно, Грозный должен был назначить опекунами и кн. И. Ф. Мстиславского и кн. И. П. Шуйского, находившихся в дальнем родстве с правящим домом (по внучкам Ивана III), и дядю царевича Федора боярина Н. Р. Юрьева. Возможно, регентом был и Б. Я. Бельский. Кроме Горсея об этом сообщал посол Речи Посполитой Лев Сапега, находившийся во время смерти царя Ивана в Москве[387]. Впрочем, полной ясности с Бельским нет.

В Империи распространялись невероятные слухи о завещании Грозного. В апреле 1588 г. имперский агент Л. Паули писал из Москвы в Вену, что бездетный царь Федор находится при смерти и что среди московской знати есть лица, надеющиеся видеть на престоле австрийского эрцгерцога Максимилиана. Об этом-де шла речь в завещании великого князя (Ивана IV), которое до сих пор сохраняется в тайне[388].

Некоторое время спустя Паули сообщил подробности. Грозный будто бы пришел к мысли, что Федор «по простоте и слабости правление над грубыми и непокорными народами с трудом мог воспринять и удержать», и на случай своей смерти «уговорил одного высокого происхождением, дабы управлением около него (Федора).. ему руку помощи действительно дать мог», и «с неким Богданом Бельским, тогда его ближайшим и наитайнейшим будучи, советовался». Не надеясь в скором времени на рождение наследника (Федор 12 лет был бездетным, а Дмитрий — малолетним), Грозный решил назвать эрцгерцога австрийского Эрнста «ежегодным представителем княжеств Твери, Углича, Торжка с ежегодным доходом в 30 000 руб.» и «Богдана Бельского к вашему величеству о том отправить». Последняя воля царя Ивана была известна его «тайнейшему секретарю» Савве Фролову, писавшему завещание. Но оно «не было обнародовано» по причине «болезни и скорой смерти» Грозного[389]. В реляции 1589 г. Н. Варкоч сообщал, что Годунов, подавив открытый им боярский заговор (1586 г.), «говорят, разорвал завещание» и велел его сжечь. Л. Паули добавил, что доверенный дьяк Ивана IV Савва Фролов позднее неожиданно умер. Впервые в источниках он появляется 18 октября 1583 г. как подьячий, но уже 30 октября С. Фролов как дьяк участвует в переговорах с англичанами. В мае 1586 — ноябре 1588 г. он был дьяком в Новгороде[390].

Версия Варкоча — Паули недостоверна. Она резко противостоит традициям составления великокняжеских завещаний на Руси. В ней много противоречий. В. И. Корецкий, ссылаясь на сообщение Варкоча, писал, что «Шуйские широко использовали против Годунова это завещание»[391]. Данных в пользу такого утверждения нет. Не менее сомнительна и диаметрально противоположная догадка о том, что версия Варкоча — Паули была создана не при имперском дворе, а при русском и должна была подкрепить план Годунова выдать Ирину замуж за кого-либо из Габсбургов[392]. Поскольку такого плана, как увидим далее, не существовало, то догадка надуманная. Легенда об эрцгерцоге Эрнсте как наследнике русского трона, конечно, появилась в тех кругах, которым она была выгодна, т. е. в среде имперских дипломатов.

Подведем некоторые итоги. После гибели Ивана Ивановича и, очевидно, незадолго до смерти Иван IV составил последний вариант духовной. Наследником он назвал Федора, а в удел Дмитрию отвел г. Углич[393]. С целью обеспечить нормальное управление государством при слабоумном царе Грозный определил состав регентского совета, куда вошли родичи нового царя — И. Ф. Мстиславский, И. П. Шуйский, Н. Р. Юрьев, шурин Федора Б. Ф. Годунов. Был ли в числе регентов Б. Я. Бельский, с уверенностью сказать трудно. Завещание до нас не дошло. Возможно, оно было уничтожено. После того как в 1586/87 г. Борис расправился с Шуйскими, а Н. Р. Юрьев и И. Ф. Мстиславский к тому времени умерли (Б. Я. Бельский находился в опале), завещание становилось неприятным для Годунова документом не потому, что он сам в нем якобы не упоминался, а, наоборот, потому, что в нем наряду с ним упоминались лица, воспоминания о которых становились теперь для него нежелательными.

Итак, Федор вступил на престол в полном согласии с традицией престолонаследия и в соответствии с завещательным распоряжением отца. Расстановка сил в придворных кругах была довольно сложной. Существовали две основные группы знати, хотя внутри их единство не всегда было прочным. Первую представляли княжеско-боярские семьи, связанные с земской средой, вторую — те, возвышение которых определялось не родословными традициями, а придворной, в первую очередь опричной, службой. К 1584 г. в Боярскую думу входило 11 бояр и 5 окольничих. Ее главой формально был маститый старец кн. И. Ф. Мстиславский, которому перевалило за 80. В начинавшейся большой игре за власть он был скорее представительной, чем действующей, фигурой. Зато его сын Федор (также боярин) был в расцвете сил. Мстиславские принадлежали к крупнейшим землевладельцам страны. Их владения (волость Юхоть и Черемха), располагавшиеся на Ярославщине, восходят ко времени, когда Мстиславские находились на полуудельном положении «служилых князей»[394]. Первым браком кн. И. Ф. Мстиславский был женат на дочери казненного при учреждении опричнины виднейшего боярина кн. А. Б. Горбатого и Анастасии Петровны Головиной, вторым — на сестре жены боярина Н. Р. Юрьева, которая была дочерью кн. В. И. Воротынского[395].

Пожалуй, наиболее влиятельным лицом в Думе был дядя царя Н. Р. Юрьев. Он, как И. Ф. Мстиславский, тоже был «в возрасте», служил при дворе около 40 лет. Первая его жена была внучкой Д. В. Ховрина, а вторая — дочерью кн. А. Б. Горбатого. Дети Никиты Романовича с их мужьями и женами составляли сплоченный клан. Так, второй сын Никиты — Александр женат был на дочери кн. И. Ю. Голицына; дочь Анна была замужем за кн. И. Ф. Троекуровым; Евфимия — за кн. И. В. Сицким; Марфа — за служилым князем Б. К. Черкасским; племянница Фетинья — за кн. Ф. Д. Шестуновым. Через Троекуровых Юрьевы состояли в родстве с Шереметевыми (отец И. Ф. Троекурова был шурином И. В. Шереметева). Известно также, что «Федор Романов и князь Иван Ситцкой и князь Олександр Репнин меж собою братья и великие други» (1598 г.)[396]. К старинной знати принадлежали и свойственники бояре кн. В. Ю. Голицын и кн. П. И. Татев (Голицын женат был на дочери кн. Ф. И. Татева). Примыкал к этой группе и окольничий Ф. В. Шереметев. Несколько особняком держались князья Шуйские, связанные родством с Малютой Скуратовым и опричной службой, хотя боярин кн. В. Ф. Скопин-Шуйский женат был на дочери П. И. Татева[397].

Разнородной коалиции земских княжат и бояр противостояли Годуновы, их родичи и доброхоты. Это бояре Д. И. и Б. Ф. Годуновы, окольничий С. В. Годунов и их родственник боярин Б. Ю. Сабуров. Поддерживал Годуновых опричный боярин кн. Ф. М. Трубецкой. Возможно, близкими к этой группе были окольничий кн. Дмитрий и дворецкий кн. Федор Хворостинины, служившие ранее в опричнине[398].

Не было единодушия и в административном аппарате государства. Влиятельнейшие дьяки Андрей и Василий Щелкаловы, а также казначей П. И. Головин[399]. поддерживали земскую часть Думы, а дворцовый аппарат — Годуновых. Головины принадлежали к влиятельнейшей боярской фамилии, связанной родством с Юрьевыми и Мстиславскими (тетка Петра Ивановича была матерью жен И. Ф. Мстиславского и Н. Р. Юрьева). Сына Василия Петр Иванович женил на Юлиании Богдановне Сабуровой (дочери боярина). Через Репниных Головины находились в родстве и с Шуйскими. Казначеем П. И. Головин служил давно — с 1575 г. С 31 мая по 24 декабря 1584 г. в качестве казначея упоминается его двоюродный брат Владимир Васильевич[400].

Оружничий Б. Я. Бельский — любимец Грозного — вызывал раздражение у земской знати влиятельностью и приверженностью к опричным методам правления. Сохраняя особенную позицию, Бельский склонен был блокироваться с Годуновыми. Кравчий кн. Д. И. Шуйский, как и Борис Годунов, женат был на одной из дочерей Малюты Скуратова. Вряд ли его позиция отличалась какой-либо четкостью. Особое положение в Думе занимали Нагие, как родичи удельного князя Дмитрия. Старший в роду Федор Федорович с 1576 г. носил звание окольничего. Его брат Афанасий, один из виднейших деятелей последних лет правления Грозного, считался дворовым воеводой и дворянином Ближней думы.

Если попытаться оценить соотношение сил в Думе, то можно заметить, что земская ее часть пользовалась значительно большим влиянием и имела достаточно оснований, чтобы после смерти Ивана IV укрепить свои позиции: в нее входило семь бояр и один окольничий, тогда как дворовую часть составляли четверо бояр и два окольничих. Но реальное соотношение сил определяется не столько формальными данными, сколько активными действиями. А в этом земские бояре явно уступали дворовым. К тому же в момент смерти Грозного в Москве, очевидно, не было нескольких бояр, в их числе трех Шуйских (Иван Петрович находился во Пскове, В. Ф. Скопин — весной и летом 1584 г. на наместничестве в Новгороде, В. И. Шуйский с Б. Ю. Сабуровым, возможно, в Смоленске)[401]. Так что реальное соотношение бояр в Москве было пять к трем. Если учесть преклонный возраст И. Ф. Мстиславского и энергию Бориса, то положение сторон было почти равное.

Столкновения среди бояр начались сразу же после смерти Ивана IV. Вероятно, речь шла в первую очередь о дележе чинов. По словам одного московского летописца, дьявол «нача возмущати боляр между себя враждовати, како бы друг друга поглотити, еже и бысть. Власть же и строение возложи на ся шурин». Согласно другому летописцу, «у бояр было меж собя смятенье великое». И в Пискаревском летописце «враг роду человеческому», т. е. все тот же дьявол, становится виновником боярских свар, «в боярех мятежа… и разделения». Конкретен рассказ об этом позднейшего «Нового летописца», основанный в данном случае, очевидно, на более ранних источниках: в ночь после смерти Ивана IV Борис «с своими советники возложи измену на Нагих и их поимаху и дата их за приставы»; та же участь постигла многих, «коих жаловал царь Иван»: их разослали по дальним городам и темницам, их дома были разорены, поместья и вотчины розданы[402].

Рассказ, конечно, носит черты антигодуновской редакции и явной романовской «реабилитации» Нагих. Решение выслать Нагих из Москвы, вероятно, было принято всей Думой, опасавшейся их акций в пользу младшего брата Федора царевича Дмитрия. Но в основном он соответствует действительности. Сосланы были трое сыновей А. М. Нагого: Андрея, судя по позднейшим данным, отправили в Арск; Михаил, воеводствовавший в 1583/84 г. в Казани, в 1585/86 г. оказался в Кокшайске, а в 1586/87 — 1593/94 гг. — в Уфе; Афанасий — в Новосили (1584 г.). Их троюродный брат Иван Григорьевич в 1585/86 г. находился в Кузьмодемьянеком остроге, а с 1588/89 по 1593/94 г. — в новопостроенном городе на Лозьве. Старший дядя царицы Марии Семен Федорович Нагой с сыном Иваном в 1585/86—1589/90 гг. служили в Васильсурске, а другой дядя — Афанасий в 1591 г. был в Ярославле[403]. При царице Марии (вскоре сосланной в Углич) состояли отец Федор (умер около 1590 г.), дядя Андрей и братья Михаил и Григорий Федоровичи[404].

Борис не спешил с захватом власти, стремясь прежде всего укрепить позиции в Боярской думе и Дворце. Реальная власть в первые месяцы после смерти Грозного перешла к Н. Р. Юрьеву, а также кн. И. Ф. Мстиславскому и Андрею Щелкалову. Английский посол Д. Боус полагал, что именно они «по смерти царя захватили главное управление». 12 августа 1584 г. он писал: «.. когда я выехал из Москвы, Никита Романович и Андрей Щелкалов считали себя царями, и потому так и назывались многими даже умнейшими и главнейшими советниками. Сын же покойного царя Федор и те советники, которые были бы достойны господствовать и управлять, не имеют никакой власти, да и не смеют пытаться властвовать». Но царям — похитителям власти, надеялся Боус, Федор в конце концов прикажет отрубить головы[405]. В рассказе Боуса интересно упоминание о лицах, «достойных управлять». Речь идет скорее всего о близком к англичанам Борисе Годунове. Влияние его в правительственных сферах было тогда неустойчивым. Борису еще предстояло занять своими ставленниками ключевые позиции в государственном аппарате.

Обстановку, сложившуюся при дворе, рисует посол Речи Посполитой Л. Сапега в депеше от 10 июля 1584 г.: «Между вельможами раздоры и схватки беспрестанные; так и нынче, сказывали мне, чуть-чуть дело не дошло у них до кровопролития, а государь не таков, чтоб мог этому препятствовать». Характеристику новому царю дает Д. Флетчер, один из наиболее вдумчивых наблюдателей: Федор «росту малого, приземист и толстоват, телосложения слабого и склонен к водянке; нос у него ястребиный, поступь нетвердая от некоторой расслабленности в членах; он тяжел и недеятелен, но всегда улыбается, так что почти смеется… Он прост и слабоумен, но весьма любезен и хорош в обращении, тих, милостив, не имеет склонности к войне, мало способен к делам политическим и до крайности суеверен». По словам П. Петрея, Федор «от природы простоватый и тупоумный». Отец часто упрекал его за отсутствие «большой охоты заниматься государственными делами и приводить в лучший порядок управление», говоря, что он «больше похож на пономарского, чем на великокняжеского сына»[406].

Первые назначения в Думу отразили ситуацию при дворе и рост влияния Годунова. Царский шурин ко времени коронации Федора присвоил себе звание конюшего[407]. Грозный ликвидировал это звание в связи с делом конюшего И. П. Федорова (1568 г.). Конюший считался старшим в Думе и, по словам А. Поссевино, обладал правом ставить царя на престол. К маю 1584 г. боярами стали С. В. Годунов (из окольничих) и кн. Н. Р. Трубецкой, явно близкие к Борису. Летом 1584 г. называется боярином и дворецким Г. В. Годунов, а его предшественник кн. Ф. И. Хворостинин получает думный чин окольничего (упоминается с ним в октябре 1584 г.)[408]. К 1583/84 г. окольничим стал кн. П. С. Лобанов-Ростовский, близкий к Годунову. Укрепили позиции и Шуйские. К 20 мая 1584 г. боярином и главой Московской судной палаты был кн. В. И. Шуйский[409]. Вероятно, именно тогда И. П. Шуйский получил в кормление Псков. В посольских делах говорилось, что Федор его «пожаловал великим жалованьем в кормленье Псковом, обема половинами и с пригороды, и с тамгой, и с кабаки, чего никоторому боярину не давывал государь». Здесь же упоминается и Каргополь как «государево жалованье» В. Ф. Скопина-Шуйского. Из окружения Н. Р. Юрьева боярский титул получил окольничий Ф. В. Шереметев (возможно, к весне 1584 г.). Число окольничих пополнилось кн. Д. П. Елецким (к апрелю 1584 г.) и И. И. Вислоуховым-Сабуровым (к маю 1584 г.)[410]. Точное время присвоения думных званий определяется с трудом. Скорее всего все названные лица стали боярами и окольничими сразу же после смерти Ивана IV[411].

Как видим, Годунов постепенно захватывал в Думе важнейшие позиции. Это, надо думать, вызывало недовольство у бояр земской группы. Назревал взрыв страстей. Вскоре нашелся для него и повод: близкий к Годунову оружничий Богдан Бельский затеял местнический спор с казначеем П. И. Головиным[412]. «Похотел Богдан быти больши казначея Петра Головина» — это было уж чересчур: родовитость Головина и заурядное происхождение Богдана были всем известны. За Головина вступились земские бояре, за Богдана — Годуновы, Трубецкие и, как считает Пискаревский летописец, Щелкаловы. «И за то сталася прека межу ими, — резюмирует летописец. — И Богдана хотели убити до смерти дворяне, токо бы не утек к царе (так в источнике. — А. З.) назад»[413].

В Москве начались волнения. Ход их не вполне ясен. События происходили в то время, когда «у государя с утра» был польский посол Л. Сапега. Царь Федор принимал Сапегу 2 апреля, а следующий раз — только 22 июня. На этом основании В. И. Корецкий убедительно датирует московские волнения 2 апреля 1584 г. Они приняли внушительные размеры. Д. Боус, отпущенный из Москвы 14 мая 1584 г., сообщал, что «за это время… происходило брожение среди 20 тыс. человек… дело было направлено против… Богдана Бельского… на него напали с таким остервенением, что он принужден был спасаться в царских палатах»[414].

Рассказ Л. Сапеги о событиях в Москве передал П. Одерборн, записки которого вошли в текст «Истории о великом княжестве Московском» П. Петрея. Бельский, по словам Петрея, якобы хотел устранить детей Ивана IV и сам стать великим князем. С этой целью он «привлек к себе многих приверженцев, набрал много народа и укрепился в Кремле, но это сильно раздосадовало князей страны и весь народ, которые очень были недовольны, что опять подвергнутся игу и службе ужасного тирана, от которого только что освободились». Поэтому все единодушно выбрали государем Федора Ивановича, «осадили Кремль, поставили перед ним несколько больших пушек и так сильно обстреливали его во многих местах, что в нем было много убитых; ратные люди Бельского в ужасе оставили крепость и покинули своего повелителя; оттого он и должен был заключить договор с неприятелем, сдать Кремль и против воли согласиться на все, что сделали в это время другие»[415].

В рассказе Петрея (Одерборна) много неясностей. Некоторые из них позволяют устранить русские источники. Так, Пискаревский летописец сообщает: «Некой от молодых детей боярских учал скакати из Большего города да вопити в народе, что бояр Годуновы побивают. И народ всколебался весь без числа со всяким оружием. И Большого города ворота заперли. И народ и досталь всколебался и стали ворочати пушку большую, а з города стреляти по них. И бояре между собою помирилися в городе и выехали во Фроловские ворота, и народ престал от метежа». Последние этапы волнений рисуют Безднинский и «Новый» летописцы. Согласно первому, «по грехом чернь московская приступали к городу Большому, и ворота Фроловские выбивали и секли, и пушку болшую, которая стояла на Удобном месте, на город поворотили, и дети боярские многие на конех из луков на город стреляли. И в малые во Фроловские вородца выходили ко всей черни думной дворянин Михаиле Ондреевичь Безднин да диак Ондрей Щелкалов. И чернь уговорили и с мосту сослали»[416].

Интересные подробности о московских волнениях 1584 г. приводит «Новый летописец», но его рассказ носит явные следы позднейшей обработки. Злокозненный дьявол вложил мысль «в человецы… будто Богдан Белской своими советники извел царя Ивана Василиевича, а ныне хочет бояр побити и хочет подыскати под царем Феодором Ивановичем царства Московскаго своему советнику, и возмути всю чернь и ратных московских людей». Замечание «о советнике» и «подыскании» для него престола имеет в виду Бориса Годунова, но оно — результат позднейшей интерпретации событий и недостоверно. Однако слухи о стремлении Бельского «извести» бояр действительно распространялись и были одним из поводов волнений. Чернь и ратные люди Москвы «приступиша х Кремлю, и присташа к черни рязанцы Ляпоновы и Кикины и иных городов дети боярские и оборотиша царь-пушку ко Фроловским воротом и хотеша выбити ворота вон». Эта часть рассказа соответствует другим сведениям русских источников. Неясно только происхождение упоминания о Ляпуновых и Кикиных. Затем царь послал к осаждающим кн. И. Ф. Мстиславского, Н. Р. Юрьева и Щелкаловых. Им велено было выяснить причины волнений. Их встретили криками: «Выдайте нам Богдана Белсково! Он хочет известь царской корень и боярские роды». Бояре сообщили об этом царю, который повелел сослать Бельского в Нижний. Узнав об этом «и видяще всех бояр, и разыдошася койждо восвояси». Борис в отместку за волнения повелел «поймать» Ляпуновых, Кикиных и «иных многих детей боярских и многих посадцких людей» и разослать по тюрьмам[417].

Сходную картину волнений 1584 г. рисует И. Масса. «В Москве, — пишет он, — было сильное волнение черни. Вооружившись луками, копьями, дубинами и мечами, ринулся к Кремлю, ворота которого были заперты, поэтому они разгромили все лавки и арсенал, откуда взяли оружие и порох, намереваясь взломать ворота, и кричали: «Выдайте нам Никиту Романовича!».. народ был весьма расположен к нему… страшились, что его изведут во время междуцарствия, ибо по причине своей добродетели имел он, по мнению народа, много врагов при дворе; со стен Кремля кричали, чтобы они шли по домам… что скоро все придет в… порядок, что народу известно, кто должен царствовать, ибо [после царя] остались сыновья, и сверх того провозгласили Федора Иоанновича царем и великим князем на отцовском престоле, и что он женат и, следовательно, нечего опасаться; эти увещания, однако, не помогли, и чернь продолжала кричать… ругая вельмож изменниками и ворами. Вельможи, опасаясь, что чернь проломит ворота Кремля, велели стрельцам с двумя или тремя сотнями мушкетов стрелять по толпе, отчего народ тотчас побежал от ворот». Площадь опустела. Н. Р. Юрьев настоял, чтобы его с 20 слугами выпустили домой. Народ «кричал, бесновался и ликовал от великой радости, что видит его еще живым, и большими толпами проводил его до дому, где и охраняли его до самого венчания» царя, состоявшегося якобы 1 сентября (на самом деле 31 мая)[418].

Все эти рассказы не проясняют, какую цель преследовал Б. Я. Бельский. Л. Сапега в письме от 16(26) апреля писал, что, пытаясь произвести переворот с помощью стрельцов, Бельский хотел воздействовать на царя Федора, «чтобы тот двор и опричнину соблюдал (clowal) так, как его отец», и якобы «хотел возвести на престол младшего царевича». Этим Сапега и объяснял то, что после восстания «все теперь присягают царю»[419]. Возможно, какие-то похожие планы у Бельского были.

Ход событий уточнил В. И. Корецкий: восставшие захватили сначала мост через ров у кремлевской стены, к ним через малые воротца выехали М. А. Безнин и А. Я. Щелкалов[420]. и уговаривали «чернь» сойти с моста (этот этап восстания рисует Безднинский летописец). Позднее через Большие Фроловские ворота выехала делегация бояр и сообщила о высылке Бельского (об этом говорит «Новый летописец»). Болоньетти в депеше 16 мая 1584 г. со ссылкой на Л. Сапегу писал, что во время московских событий у Кремля погибло до 20 человек и до сотни было тяжело ранено. После подавления московских волнений А. Я. Измайлов 12 апреля посылается к Баторию с извещением о вступлении на престол Федора Ивановича[421].

Московское восстание 1584 г. носило сложный характер. Основной его причиной было резкое усиление феодального гнета в опричные и послеопричные годы. Посадские люди не хотели возвращения к этим временам, надеясь, что «земское» правительство Федора предпримет меры для выхода страны из тяжелого экономического положения. Восстание отражало социальные противоречия в московском посаде и одновременно носило совершенно определенную политическую окраску. В ходе его сложился блок посадских элементов и дворянства, имевший целью не допустить воскрешения опричных порядков. Земская часть Думы использовала волнения для расправы с наиболее активным защитником опричных устоев Б. Я. Бельским. Борис Годунов первоначально поддерживал Бельского, но, смекнув, чем ему грозит ход дел, примкнул к боярскому большинству и выдал старого союзника. Возможно, именно Борису удалось добиться смягчения участи Бельского, сосланного на воеводство в Нижний. Со своей стороны и земская знать охотно пошла на компромисс с Годуновым, испугавшись размаха народного движения. Ценой, которую Борис заплатил за этот компромисс, была ликвидация остатков обособленного дворового управления как возможного трамплина к возрождению опричных порядков. Власть царя Федора упрочилась[422].

Конец московских волнений не означал установления полного умиротворения. В Москве было неспокойно. Летом в Кремле, Китай-городе и Земляном городе распределили воевод «в объезде в головах для пожару и для всякова воровства». Надо было спешить с коронацией нового царя. Во избежание всяких эксцессов 24 мая 1584 г. из столицы в Углич (в удел) отправлен был малолетний царевич Дмитрий с матерью и ближайшими родичами[423].

Коронация Федора состоялась 31 мая 1584 г. «Новый летописец» изобразил ее как акт, происшедший по «молению» людей «изо всех городов Московского государства», просивших Федора, чтоб тот «венчался царским венцом». В рассказе чувствуется влияние событий периода «Смуты» и коронаций Бориса и Михаила, происходивших после избрания их Земским собором (мотивы «моления» и «городов Московского государства»). На радостях была объявлена амнистия[424]. В литературе распространено мнение, что восшествие на престол Федора было по крайней мере санкционировано Земским собором. В. О. Ключевский, не отрицая возможности созыва собора в 1584 г., говорит об этом очень осторожно («если только это был собор»). Земский собор 1584 г. упоминали И. И. Смирнов, М. Н. Тихомиров, Л. В. Черепнин, Г. Б. Гальперин. Признавая факт созыва собора в 1584 г., Р. Г. Скрынников считает, что на нем ставился формально вопрос об избрании царем Федора. Н. И. Павленко полагает, что собор в этом году не созывался[425].

Обратимся к свидетельству источников. Р. Г. Скрынников усматривает указание на созыв собора в 1584 г. в следующем тексте «Нового летописца»: «Приидоша к Москве изо всех городов Московского государства и молили со слезами царевича Федора Ивановича, чтобы не мешкал, сел на Московское государство и венчался царским венцом». В свою очередь Н. И. Павленко, сравнив этот рассказ с летописным же рассказом о коронации Бориса и созыве собора 1598 г., показал, что «Новый летописец» ни о каком соборе в 1584 г. не говорит[426]. По псковской летописи (XVII в.), царь Федор «поставлен бысть… митрополитом Дионисием и всеми людьми Руския земля». Эту запись М. Н. Тихомиров истолковал как «недвусмысленное» свидетельство об избрании Федора царем на соборе. Я склонен считать ее отражением событий в представлениях позднего летописца, знавшего об избирательных соборах 1598 и 1613 гг. В одном московском летописце XVII в., где перечисляются присутствовавшие на венчании Федора «царьский синклит, бояре… дворяне и всякие чиновные люди», о соборе, как и в Пискаревском летописце, нет ни слова[427].

При работе с летописными памятниками XVII в. нужно иметь в виду, что на их терминологию да и на общие представления о прошлом могли оказать влияние события времен «Смуты». В середине XVII в. Г. Котошихин писал, что «прежние цари после царя Ивана Васильевича обираны на царство и на них были иманы писма, что им быть не жестоким и непалчивым»[428]. Сведение очень темное.

Среди свидетельств иностранных очевидцев первостепенное значение имеет рассказ Д. Горсея «Торжественнейшая и великолепная коронация» (Федора), изданный весной 1589 г. Поскольку этот памятник является как бы отчетом о том, что видел Горсей, то он приобретает официозное значение. Горсей писал: «.. четвертого мая был собран парламент из митрополитов… высших духовных лиц и всего дворянского сословия без разбора, обсуждались многие предметы… Прежде всего определили срок и время празднования коронации нового царя». Употребление Горсеем термина «parliament» дает основание переводить его как «земский собор». Выражение «all the nobility whatsoever» А. А. Севастьянова переводит как «вся знать», подчеркивая невозможность расчленения ее на аристократию (боярство) и дворян[429].

Но при всей кажущейся ясности рассказ Горсея может иметь несколько трактовок, в том числе и предложенную Н. И. Павленко. В 1584 г. в Москву прибыли члены Освященного собора, на заседании которого рассматривался вопрос о процедуре коронации Федора и ее сроках. Вот это-то совещание Горсей и мог принять за заседание «парламента»: на заседаниях церковных соборов часто присутствовали члены Боярской думы, дьяки и вообще знать (в частности, на церковном соборе 1584 г. об отмене тарханов). Сам же Горсей не был на соборе, о котором он пишет. Поэтому вполне возможно, что его рассуждения о «многих» вопросах, обсуждавшихся «собором», просто досужий домысел, основанный на толках при дворе. Словом, рассказ Горсея не может быть интерпретирован однозначно, тем более что ни Д. Боус, бывший в 1584 г. в Москве, ни Д. Флетчер, ни Л. Сапега ни слова о соборе не пишут. П. Петрей сообщает, что москвитяне «высшего и низшего звания, собравшись вместе, выбрали единодушно своим государем и великим князем Федора». Версия Петрея восходит к рассказу П. Одерборна, писавшего, что Федор был избран на царство по всеобщему согласию. 16(26) мая шведский военачальник П. Делагарди сообщал в Новгород: «..есмя вправду доведался, что… избрали в великие князи… князя Федора на степень отца его и коруновали»[430]. Возможно, это след восприятия событий сквозь призму польско-шведских представлений о переходе власти к новому монарху.

Итак, нет достаточно прочных оснований для гипотезы о созыве в 1584 г. Земского собора. 31 мая 1584 г., через неделю после высылки в Углич Дмитрия, Федор был коронован[431]. Первая жалованная грамота, выданная царем Федором (Троице-Сергиеву монастырю), датируется 3 мая, но массовое подтверждение старых грамот, как установил Ю. Н. Мельников, началось только 31 мая. Впрочем, 1 мая от имени царя Федора и Боярской думы принято было решение об отпуске посла Д. Боуса[432].

Расправа с Нагими и Бельским, торжественная коронация Федора не сняли противоречий в Думе. Борьба только начиналась. 10 июля 1584 г. Л. Сапега сообщал в Польшу со слов И. Эйлофа (в августе высланного из России в Ливонию): между четырьмя боярами, назначенными правителями, несогласия. Первый по значению И. Мстиславский очень расположен к польскому королю; если из противной партии умрет Никита Романович (который по причине тяжелой болезни не может долго жить), то король будет иметь много приверженцев среди бояр. От себя Сапега добавил: «Вот и сегодня слышал я, что между ними возникли большие споры, которые едва не вылились во взаимное убийство и пролитие крови». В мае 1585 г. в Польшу дошло известие от толмача Посольского приказа Я. Заборовского о том, что польского короля поддерживают Шуйские. Н. Варкоч в 1589 г. передавал, что после смерти Ивана IV Борис «заключил тайный союз со своими родственниками и друзьями. А душеприказчики (Грозного. — А. З.), как во всяком случае утверждает Борис, стремились соединить Москву с Польским королевством, что подтверждается многими убедительными доказательствами»[433]. Эти слухи иногда принимаются на веру.

По мнению Р. Г. Скрынникова, русской знати импонировал политический порядок Речи Посполитой, где власть короля была ограничена, и она не прочь была завести подобный порядок в России, предусматривая в случае смерти бездетного Федора возможность перехода трона к Баторию. Он считает, что среди московских бояр было две группировки: одна (пропольская) во главе с И. Ф. Мстиславским, другая во главе с Н. Р. Юрьевым — и пишет: «Столкновение между двумя опекунами, претендовавшими на руководство, привело к отставке Мстиславского. Дело, начатое Н. Р. Юрьевым, завершил Б. Ф. Годунов»[434]. Это чисто логическое построение. Никакого «противостояния» Мстиславского Юрьеву не было. В мае 1585 г. толмач Я. Заборовский сообщал своему старому другу капитану Белявскому, что, по полученным им сведениям, царь Федор тяжело заболел и в случае его смерти якобы один из братьев Рудольфа II женится на Ирине Годуновой и станет московским царем[435]. Исследователь связывает этот слух с хитроумным планом Годунова любой ценой удержать власть в государстве и склонен доверять сообщению Петрея о том, что Мстиславский хотел женить Федора на своей дочери[436].

Рассматривать сведения, поступавшие за рубеж от перебежчиков, пленных, агентов и даже дипломатов, нужно с большой осмотрительностью. Как правило, информаторы были отнюдь не вхожими в придворные круги людьми, не отличались ни осведомленностью, ни стремлением к объективности. Подчас дипломаты и администраторы порубежных городов вовсе не разбирались в происходивших на Руси событиях и превратно интерпретировали сведения, получаемые от своих агентов. Очень часто желаемое ими (и их правительствами) они принимали за действительное. Кривотолки в польских политических кругах о различных планах тех или иных боярских группировок в Москве возникали, как правило, в результате всевозможных досужих домыслов и сплетен, а не являлись достоверным отражением реальных ситуаций. В интересующем нас случае вряд ли имеются реальные основания говорить о «пропольских» симпатиях кн. И. Ф. Мстиславского или кн. И. П. Шуйского. Речь шла скорее о стремлении правительства царя Федора к миру с Речью Посполитой, которое неверно понималось в польских дипломатических кругах. Одним из первых жестов нового правительства был отпуск 900 пленных литовцев без всякого выкупа. Инициатива, очевидно, исходила от Годунова, который перед отъездом пленников щедро наградил их сукнами и деньгами. Отпуск произвел в Речи Посполитой благоприятное впечатление[437].

После подавления московских волнений враждующие стороны в Думе продолжали накапливать силы. Влияние Н. Р. Юрьева сказалось на пополнении ее состава. К февралю 1585 г. боярами стали принадлежавшие к романовскому кругу кн. Ф. Д. Шестунов и кн. И. В. Сицкий. Число окольничих пополнилось кн. Б. П. Засекиным[438]. К марту 1585 г. как окольничий упоминается и И. М. Бутурлин. Усилились и Шуйские: к апрелю 1585 г. боярином стал Андрей Иванович Шуйский[439].

Медленно, но уверенно росло влияние и Годуновых. К февралю 1585 г. боярином стал И. В. Годунов; к ноябрю 1584 г. — кн. Д. И. Хворостинин (из окольничих); к февралю 1585 г. — кн. Т. Р. Трубецкой, отправленный в Новгород в связи с предполагавшимся походом против шведов. В ноябре 1585 г. боярами были кн. Ф. М. Троекуров (из окольничих) и свояк Бориса Годунова кн. И. М. Глинский. Борис был его душеприказчиком в 1586 г., т. е. задолго до смерти Ивана Михайловича. Глинский появился на горизонте в качестве рынды в весеннем походе Ивана IV в Новгород 1572 г. и благодаря браку с дочерью Малюты быстро пошел «вверх». В марте 1573 г. он вместе с В. И. Умным получает высший дворовый оклад (600 руб.)[440]. Правда, были обстоятельства, мешавшие его продвижению. Иван Михайлович болел семейной болезнью Глинских — «черным недугом»[441]. Да и современники считали, что он «очень прост и почти полоумный». Вместе с тем Д. Флетчер писал о И. М. Глинском, Ф. И. Мстиславском, Черкасском и Трубецком, что они «не отличаются никакими особыми качествами и только Глинский (как говорят) обладает лучшими дарованиями»[442]. Его дочь была «сговорена» за кн. Ф. И. Мстиславского, но брак не состоялся, очевидно, в связи с враждой Годуновых с Мстиславскими.

За 1584–1585 гг. Дума выросла вдвое: список думных чинов пополнился 13 боярами и 5 окольничими. При этом 8 бояр и 1 окольничий принадлежали к годуновской группировке, что резко изменило в ее пользу соотношение сил в Думе. Положение Земской группы боярства осложнялось тяжелой болезнью ее лидера — Н. Р. Юрьева (очевидно, с ним случился инсульт). Вернувшийся в Москву летом 1586 г. Горсей позднее рассказывал: «Никита Романович, солидный и храбрый князь, почитаемый и любимый всеми, был околдован, внезапно лишился речи и рассудка, хотя и жил еще некоторое время». В августовском списке думных чинов 1585 г. помечено, что Никита Юрьевич «болен». 24 августа 1585 г. папский легат в Польше Болоньетти писал в Рим: «Никита Романович не может долго жить по причине тяжелой болезни»[443].

Болезнью Н. Р. Юрьева воспользовался Борис Годунов, чтобы нанести удар по земской части Думы. Он не упустил случая взять реванш за поражение в деле П. И. Головина, которое вместе с Бельским потерпел год назад. Согласно приговору, Петра Головина должны были «за государеву краденую казну Казенного двора казнити смертью»[444]. По Пискаревскому летописцу (под 1585/86 г.), Петра Головина привели на площадь, приготовили к битью кнутом, «да пощадил царь Федор Иванович. И сослали его в Орзамас, и тамо скончался нужно». Горсей видит причины опалы в том, что «главный казначей старого царя Петр Головин, человек высокого происхождения и большой храбрости, стал дерзок и неуважителен к Борису Федоровичу»[445]. П. И. Головина опала постигла в декабре 1584 г. Его кузен казначей В. В. Головин упоминается в источниках до 24 декабря 1584 г. Брат Петра Михаил бежал в Литву из своей медынской вотчины. В феврале 1585 г. русские послы говорили Баторию, что Михаил «обокрал с братом своим государеву казну»[446].

Теперь наступила очередь престарелого кн. И. Ф. Мстиславского. Позднейший «Новый летописец» под 1584/85 г. записал, что бояре «розделяхуся надвое»: с одной стороны — Борис Годунов с родичами («к нему же присташа и иные бояре, и дьяки, и думные и служивые многие люди»), с другой — кн. И. Ф. Мстиславский, «а с ним» Шуйские, Воротынские, Головины, Колычевы, «иные служивые люди и чернь московская». Борис же их «осилеваша», князя Ивана Мстиславского «пойма и сосла в Кирилов монастырь, там же и постригоша его». Воротынские, Головины «и иные многие» также были сосланы или заключены в темницу[447]. Согласно позднейшей Латухинской Степенной книге, ранее И. Ф. Мстиславский и Борис «велию любовь между себе имеша и о делех государских зело радеша и назва князь Иван Бориса сыном, а Борис его назва отцем себе». Позволительно сомневаться, чтобы такая идиллическая картина когда-либо имела место. 25 июля 1585 г. И. Ф. Мстиславский приехал в Соловецкий монастырь «помолитися», затем отправился в Кирилло-Белозерский, где и принял в августе постриг. Его сын, очевидно, не пострадал, хотя позднее (в 1589 г.) ходили слухи, что ему было «не дозволено вступать в брак для пресечения их рода». Человек он был недалекий, а потому опасности для Годунова не представлял[448]. Дети казненного М. И. Воротынского Иван и Дмитрий в Думе не состояли и в 1585/86—1586/87 гг. находились на воеводстве в далеком Нижнем Новгороде, по соседству с которым располагались их вотчины[449]. Фактически это означало опалу.

В первые же годы деятельности правительство царя Федора столкнулось с большими трудностями как во внутренней, так и во внешней политике. Иван Грозный оставил после себя вконец разоренную страну с запутанными международными отношениями. Только в последние годы его жизни молодые администраторы начали осуществлять мероприятия, чтобы вывести страну из тупика. Правительство нового царя пыталось развить и углубить эти начинания. Чтобы завоевать доверие, оно проводит ряд мер. Горсей писал, что амнистированы были заключенные; наиболее продажные чиновники, воеводы, судьи были сменены «честными людьми». Одновременно велено было «творить правый суд, невзирая на лица. При этом для большего успеха увеличили их земли и ежегодное жалованье». Особенно тяжкие пошлины и налоги были «уменьшены, а некоторые совсем отменены». Не позволялось совершать наказания без достаточных улик. «Вообще, — подводит итоги Горсей, — большая перемена последовала во всем правлении; произошла она спокойно, без тревоги для царя, без обиды подданных и принесла безопасность и честь государству..»[450].

Сохранившиеся источники рисуют деятельность правительства царя Федора фрагментарно, но в общем сходно с Горсеем. В 1592 г. в инструкции послам предписывалось говорить, что у Годунова «обычай таков — хоти в малом в чем на брата или на племянника хто побьет челом, и Борис Федорович тотчас и без суда своего хоти перед сиротинкою обинить и доправить велит без суда, таков Борис Федорович суд праведной ввел, что отнюдь нихто никово не изобидит». О судебной деятельности Годунова сведений мало. 2 февраля 1586 г. выдана была губная грамота Троице-Сергиеву монастырю. Она вводит нас в тревожную обстановку усиления «разбоев», которая соответствовала тому, что известно о волнениях в городах в 1584–1586 гг. В сентябре 1586 — сентябре 1587 г. ряд откупных и просто таможенных грамот выданы были Новгороду, что свидетельствовало о стремлении правительства наладить торговлю в стране и регулировать размеры таможенных пошлин[451].

Перепись земель, предпринятая в 1581/82 г., достигла к 1584/85—1586/87 гг. апогея. С 1585 г. началось описание большого массива южнорусских земель, а в 1586 г. закончился учет дворцовых владений[452]. В это время в отдельных районах практиковался запрет выхода крестьян (заповедные годы). В Деревской пятине заповедными были 1581/82—1586/87 гг. В течение этих лет продолжался сыск крестьян, ушедших от своих господ.

По-прежнему шло наступление на земельное могущество церкви. Правительству удалось добиться издания соборного приговора 10 июня 1584 г. об отмене податных привилегий монастырей (тарханов)[453]. Он подтвердил запрещение 1580 г. монастырям приобретать земли путем покупок и вкладов, держать закладчиков, так как «крестьяне, вышед из-за служилых людей, живут за тарханы во лготе, и от того великая тощета воинскому чину прииде». Эти меры предполагались как временные — «покаместа земля поустроитца». Приговор 1584 г. имел действенное влияние на жизнь страны. Приток владений в монастыри практически прекратился. Нормы приговора неукоснительно соблюдались. В наказе 1584 г. на Двину предписывалось узнать, «кто [из] двинян и в посаде закладчиков есть ли, за которым монастырем… и сколько хто платил наших податей». Посадских тяглецов предписывалось немедленно возвращать. Крестьяне-закладчики вывозились из-за Антониева-Сийского монастыря в январе 1585 г.[454] Зато служилым людям предоставлялись льготы на земли, которые они заселяли новоприбранными людьми.

1 июня 1586 г. правительство издает указ о кабальном холопстве: «Июня в 1 день почели кабалы имать на служивые люди и в книги записывать». Текст указа не дошел и известен по краткому пересказу в Уложении 1 февраля 1597 г., по записям разрядных книг и практике составления кабальных грамот в 90-е годы XVI в. Пытаясь восстановить текст указа 1586 г., а также несохранившегося указа 1593 г., А. И. Яковлев предполагал, что они содержали не только упоминание об обязанности холоповладельца регистрировать служилые кабалы в приказе Холопьего суда и по городам, но и постановление о переводе всех старых крепостей «в один тип служилой кабалы». Указы якобы устанавливали освобождение всех холопов после смерти их господина. Эти выводы были опровергнуты Е. Н. Кушевой, обратившейся к конкретному материалу кабальных книг для восстановления текста указов[455].

В. И. Корецкий выдвинул гипотезу о том, что указ 1586 г. кроме регистрации кабал впервые в законодательстве рассматривал отношения по кабале как холопские. Кабальные холопы отныне якобы были лишены права уплаты долга и служба их должна была продолжаться до смерти господина, а докладные отныне приравнивались к кабалам и должны были, как и полные, рассматриваться у постельничего и наместника Московской трети. В. М. Панеях подверг критике построение В. И. Корецкого и ограничил значение указа 1586 г. (в части о кабальном холопстве) только введением доклада и обязательной регистрации служилых кабал. В Москве регистрацией кабальных сделок занимался приказ Холопьего суда, а по городам — приказные люди. Введена была единообразная пошлина за эту регистрацию (алтын с рубля). В Уложении 1597 г. упоминаются служилые кабалы, которые до 1 июня «в книги тогды в Приказе Холопья суда… не писаны»; кабалы после «уложения лета 7000 девяносто четвертаго году июня с 1 числа» и те кабалы, которые «на Москве з докладу Холопья суда и во всех городех с ведома приказных людей и в записных в московских в кабальных книгах и в городех… записываны»[456]. Приведенный текст подтверждает трактовку содержания указа 1586 г., предложенную В. М. Панеяхом.

В литературе наметилась тенденция связывать указ 1 июня 1586 г. с майскими волнениями в Москве. Но непосредственного влияния этих событий на законодательство о регистрации служилых кабал не заметно. Гораздо плодотворнее мысль В. И. Корецкого о тесной связи законодательства о холопах с законодательством о закрепощении крестьян[457].

На середину 80-х годов XVI в. приходится наиболее интенсивное составление писцовых книг, являвшихся основным документом для установления владельческой принадлежности крестьян и их сыска. Нечто сходное было осуществлено и для кабальных холопов. В условиях разорения страны и массового бегства крестьян в хозяйстве служилых людей все шире начинал применяться труд холопов, в первую очередь для обработки господской запашки. Росло и число кабальных холопов за счет обедневших крестьян. Обеспокоенное оздоровлением феодального землевладения и хозяйства, правительство и издало 1 июня 1586 г. указ, с тем чтобы помочь холоповладельцам в сохранении за ними наличного состава кабальных холопов. Вводя обязательную регистрацию служилых кабал в кабальных книгах, государство тем самым брало на себя гарантии осуществления сыска беглых холопов.

В интересах дворянства был принят указ, провозгласивший обеление господской запашки от несения тягла сроком на пять лет. Указ должен был стимулировать помещичье хозяйство и содействовать притоку крестьян на льготные земли. Вероятно, в Деревской пятине Новгорода этот порядок установился с начала 80-х годов XVI в[458]. В 1592 г. правительство заявляло: «.. что ни есть земель всего государства, все сохи в тарханех учинил (Годунов. — А. З.), во льготе даней никаких не емлют, ни посох ни х какому делу». Речь шла, конечно, о светском землевладении. Налоги и поборы с монастырей неукоснительно взимались[459].

Меры по упорядочению ямской службы имели как военно-административное, так и хозяйственное значение. «Охотники», обслуживавшие ямские слободы в Новгороде, набирались из числа владельческих крестьян. Посадских людей запрещалось принимать в число «охотников». В середине 80-х годов правительство стремилось замедлить разорение новгородского посада, возвращая торговых людей, высланных ранее в Москву, и переселяя туда жителей соседних городов[460].

Одним из средств оживления экономики должно было стать развитие торговли со странами Запада и Востока. После потери Нарвы решено было сделать центром морских торговых сношений с другими европейскими странами устье Северной Двины. 4 марта 1582 г. Иван IV утвердил план строительства здесь Архангельска, и в течение 1584–1585 гг. город был построен. Указом 1585 г. Архангельск стал единственным городом, где иноземцам разрешалось закупать товары из внутренних районов страны[461]. Продолжалось создание городов-форпостов в Сибири и на юге страны: в 1585/86 г. построили Тюмень, к 1585 г. на Дону — Воронеж, а на р. Сосне — Ливны[462].

С общей градостроительной политикой правительства связано было и строительство Белого города («Царягорода») в Москве. Возможно, именно московские волнения 1584 г. укрепили правительство в мысли обезопасить столицу новой линией крепостных стен. Строительство началось к маю 1585 г. с сооружения Тверских ворот. Его осуществлял известный градоделец Федор Конь, а по другим сведениям — «мастер турской» Кондрат Федоров. Закончилось оно к 1591/92 г. (по другим данным — к 1593 г.). Крепость опоясывала Москву по линии позднейшего «Бульварного кольца». Ее протяженность достигала 9 км. Из 27 крепостных башен 10 были проездными. Строительными работами руководил специальный Приказ Каменных дел. Весной 1592 г. в наказе Р. Дурову говорилось, что «городовые дела всякие делают ис казны наймом, а плотников устроено больше тысечи человек»[463].

Символом могущества Русского государства должна была стать «Царь-пушка», отлитая в 1596 г. в Москве выдающимся мастером литейщиком Андреем Чеховым. Ее длина достигала 5 м, вес — 2400 пудов, калибр — 89 см. Такая пушка «в Руси и в иных землях не бывала, а имя ей «Царь»», — записал один из летописцев. Ему вторит архиепископ Арсений Елассонский: «Думаю по истине, что во всем мире не сыщется другая, подобная этой по величине и по художественности, и была отлита она с великим мастерством и с великими издержками»[464]. Пушку поставили у Фроловских ворот, где недавно разыгрались бурные события московского восстания 1584 г.[465] Название «Царь», как и Царьгород (в Москве), а также Царевококшайск, говорило о настойчивом стремлении правительства укрепить авторитет царской власти.

Положение в государстве было тревожным. Л. Сапега писал, несколько сгущая краски: «Черемисы свергли иго; татары грозят нападением, и ходит слух, что король шведский собирает войско. Но никого здесь так не боятся, как нашего короля. В самом городе (Москве. — А. З.) частые пожары; виновники их, без сомнения, разбойники, которыми здесь все наполнено». Восстание мари и черемисов представляло серьезную опасность: они «побиваху московских людей овогда на станех, овогда на походех, бояре же и воеводы не можаху их обратити». 20 июля 1584 г. в Казанскую землю «луговые черемисы воевать» послан был кн. Д. П. Елецкий (по прозвищу Долгая Борода), только что получивший звание окольничего. Его военная экспедиция, вероятно, успеха не имела. 11 ноября 1584 г. новый поход возглавил кн. И. А. Ноготков. На этот раз воеводы «татар и черемисы много побили… и тогда Луговую сторону воевали и многие улусы разорили». В итоге черемисы «добили челом… вековым миром». В позднейшей Латухинской Степенной книге говорится, что покорение черемисов произошло «мудрым смыслом Бориса Годунова»[466]. Это, очевидно, близко к истине.

Согласно «Новому летописцу», «казанстии людие», узнав о воцарении Федора, «без войны и бес крови приидоша вси покорением и прошаху милости». Царь их пожаловал, но, «чая от них впредь измены», повелел ставить города «во всей Черемиской земле», причем «насади их русскими людми и тем… укрепил все царство Казанское». В 1584 г. построен был «Царев город» (Царевококшайск), а в 1584/85 г. — у «луговых черемис» (мари) Санчурск («Санчюрин город»). Вскоре началось и строительство на Волге, имевшее не только военно-стратегическое, но и экономическое значение. Оно обеспечивало безопасность юго-восточных рубежей страны и содействовало развитию торговли по этой крупнейшей речной магистрали. В 1585/86 г. построены были Самара и Уфа[467].

В связи с напряженной ситуацией в Поволжье ожидались активные действия крымцев и ногайцев. И действительно, весной 1584 г. их отряды численностью до 40 тыс. человек во главе с Арасланом-мурзой, Дивеевым сыном, перешли через Оку и «воевали многие городы», в том числе Козельск, Мещовск, Мосальск, а также можайские, дорогобужские и вяземские места на Угре. Поход продолжался две недели. Войскам во главе с думным дворянином М. А. Безниным удалось 7 мая разбить крымцев и ногайцев, освободить «полон» (до 70 тыс. человек) в устье Высы (выше Калуги 10 верст). 7 мая была послана «на берег» большая рать боярина кн. Ф. М. Трубецкого «для приходу крымского царя»[468]. В том же году из Азова на ряжские места приходили Дос-Магмет-ага и Конкар-ага. В мае — июне 1585 г. в Мещеру и Шацк послан был с войсками «по ногайским вестем» боярин кн. Д. И. Хворостинин. На Покров в 1585 г. крымцы приходили на рязанские места[469].

Тем временем в Крыму вспыхнула распря между детьми Девлет-Гирея. Хан Магмет-Гирей, не желавший участвовать в турецком походе против Ирана, в 1584 г. был убит братом Алп-Гиреем, ставленником османов. На ханский престол после борьбы с братьями вступил Ислам-Гирей, а калгой (наследником) стал Алп-Гирей. Братья Ислама Сеадат, Мурат и Сафа Гирей бежали. Сеадат и Сафа Гирей оказались в Ногаях, а Мурат 16 июля 1585 г. прибыл из Астрахани в Москву, где ему была устроена торжественная встреча[470].

Война Османской империи с Ираном затягивалась. Раздираемая внутренними усобицами и обескровленная войнами, Порта не склонна была вступать в вооруженный конфликт с Россией. В июле 1584 г. в Константинополь отправлен был посол Благово с извещением о смерти Ивана IV и вступлении на престол Федора. Русское правительство предлагало султану сохранить дружбу между державами и развивать впредь торговые отношения. Турция была готова пойти на развитие торговых связей, но ее беспокоили действия казаков на Тереке и Волге, которым покровительствовала Россия. Визирь Осман-паша в ответ на запрет янычарам нападать на русские окраины потребовал вывода отрядов казаков с Терека, Дона и района Азова.

Одним из следствий хозяйственного разорения страны в 60-80-е годы XVI в. и массового бегства крестьян, холопов и горожан на окраины было возникновение казачества на Дону и Яике. Русское правительство стремилось подчинить донских и яицких казаков, с тем чтобы использовать их отряды для борьбы с набегами крымцев и ногайцев (около 1580 г. они разгромили Сарайчик). Однако это ему далеко не всегда удавалось. Во всяком случае неоднократные предложения донским казакам перейти на службу к царю не натыкались на стену настороженности и непонимания. Но казаки, охотно принимая дары русских властей, были не прочь и поживиться за счет грабежа русских купцов, проезжавших по Волге и Дону. Самовольные действия казаков вызывали у русского правительства серьезное беспокойство. Опорными пунктами яицких казаков были городки-остроги (в том числе на острове Лош-Яик), построенные около 1585 г. На Волге они нападали на ногайские улусы (даже когда они были союзными России), грабили торговые караваны (в том числе иранские), что не раз грозило России разрывом с трудом налаживавшихся отношении с восточными соседями. В связи с жалобой султана на донских казаков русское правительство в 1584 г. пыталось узнать, «хто имянем атаман и сколко с которым атаманом казаков останетца», т. е. в какой-то мере учесть количество казаков от Азова до Раздоров[471].

Осуществить это не удалось, а все репрессивные меры против казаков только усиливали недовольство на Дону, который в начале XVII в. стал одним из центров Крестьянской войны. Вместе с тем правительство не отказывалось от стремления негласно оказывать покровительство казакам. Словом, миссия Благово в Османскую империю не дала каких-либо существенных результатов. 19 сентября он был отпущен в Москву, а в декабре 1585 г. в русскую столицу прибыл османский посол Ибрагим чеуш. В грамоте султан говорил о желании жить в дружбе с царем, о свободе торговли для русских купцов в Азове, но одновременно настаивал на выдаче крымскому хану Мурат-Гирея. Ответ царя был уклончивым[472].

Смерть Ивана IV привела к изменению характера русско-английских отношений. Сразу же после кончины Грозного дьяк А. Щелкалов послал человека к послу Д. Боусу сказать прямо: «Английский царь умер». Н. Р. Юрьев и сам А. Щелкалов принадлежали к числу решительных противников засилья англичан на русских рынках. Первая торговая привилегия, выданная англичанам от имени царя Федора в мае 1584 г., мало чем отличалась от привилегии 1572 г.[473] Московской компании англичан предоставлялось право иметь дворы и торговать в Холмогорах, Вологде и Ярославле. Но были и существенные ограничения этой торговли: прекращалась, в частности, розничная, англичанам запрещалось держать на дворе больше одного русского служителя.

В декабре 1584 г. правительство царя Федора послало в Англию гонца Бекмана (ливонца по происхождению) с жалобой на действия Д. Боуса. В грамоте от 9 июня 1585 г. Елизавета наряду с несколько запоздалым соболезнованием по поводу смерти Ивана IV (Бекман вернулся в сентябре) выражала надежду на продолжение добрых отношений между странами. Королева просила возобновить все торговые привилегии, которыми пользовались англичане при Иване IV, и уклончиво говорила о деятельности Боуса. Еще раньше для ревизии Московской компании из Лондона послан был специальный агент Роберт Пикок. С целью скрыть махинации компании и отвести нависшую над ней угрозу в сентябре 1585 г. в Англию отправился один из ее наиболее энергичных членов — Д. Горсей. В грамоте царя Федора, которую он вез, Пикок обвинялся в тайных сношениях с Литвой, а деятельность компании была полностью реабилитирована[474].

С 70-х годов торговые операции с Россией вели через Нарву французские купцы из Руана, Парижа, Ля-Рошели и других городов. Падение Нарвы побудило французов к поискам новых связей с «Московией» — на этот раз через Северный морской путь. В 1583 г. Генрих III прислал Ивану IV грамоту с предложением установить дружеские отношения и с просьбой предоставить французам для торговли пристань в г. Коле. Правительство Грозного склонно было удовлетворить просьбу французского короля[475]. Тосканский резидент в Париже Д. Бузини сообщал в марте 1585 г. о прибытии русского посла толмача П. Рагона для переговоров об установлении торговых сношений. С Рагоном Генрих III направил Федору грамоту, в которой выражал желание укреплять добрые отношения между странами. В Москву прибыл Франсуа де Карль — первый французский посол в России. Ответом на миссию доброй воли была новая грамота царя Федора от октября 1585 г. Отныне французам дозволялось приезжать для торговли в отстраивавшийся тогда Архангельск. Около 1585 г. в Россию отправился купец Мельхиор де Мушерон, который выстроил в Москве дом и вел торговлю. В 1586 г. состоялось первое плавание к устью Двины дьеппского купца Жана Соважа[476]. Торговые отношения с Францией получили в дальнейшем широкое развитие.

Зарождались и русско-нидерландские торговые связи. Первые нидерландские корабли посетили устье Северной Двины в 1578 г. Возглавлял эту торговую экспедицию предприимчивый Ян де ла Балле (Иван Белобород по русским источникам)[477]. Нидерландские купцы пользовались покровительством Н. Р. Юрьева и А. Я. Щелкалова. Поездки нидерландских купцов в Россию вызвали резкую реакцию в Дании, которая считала плавание их судов в датских (норвежских) водах недозволенным. Датские корсары грабили нидерландские суда. В июне 1582 г. Иван IV протестовал против препятствий, которые Фредерик II чинил России, а в августе 1585 г. Федор направил датскому королю грамоту, отстаивая права России на лопские погосты и Печенгский монастырь[478].

Но особенно важно для правительства царя Федора было установить мирные отношения с Речью Посполитой. Сразу же после смерти Грозного у Батория сложился план ведения новой войны против России. О нем известно по письму А. Поссевино от 29 августа 1584 г. Баторий считал, что при настоящем состоянии «Московии» и содействии некоторых русских князей можно в три года завоевать Москву[479]. Надежды на помощь «князей» навеяны были информацией польских резидентов и подогревались рассказами изменника М. Головина. Последний уверял короля, что против него в России никто не поднимется: среди бояр — «рознь великая», и вообще никто там служить не хочет. План вторжения в Россию, о котором мечтал Баторий, горячо поддержал гетман Замойский, видевший в войне с ней средство обуздать османов. 22 июля 1585 г. Баторий писал членам сейма о том, что в Москве начинается общее возмущение; что народ желает видеть его, Батория, на царстве и уже снаряжается в Польшу посольство; что османы и татары напали на Россию, перебив 5 тыс. и пленив 15 тыс. человек. План Батория разделял и римский папа Сикст V[480].

В этих трудных условиях русская дипломатия принимала все меры, чтобы сдержать воинственный пыл польского короля. Л. Сапега 14 июля 1584 г. заключил в Москве перемирие только на 10 месяцев. 22 ноября для его пролонгации на 10 лет в Речь Посполитую отправилось представительное посольство во главе с Ф. М. Троекуровым, М. А. Безниным и Д. Петелиным. С ними выехал к императору Л. Новосильцев. В феврале они были в Варшаве. 20 февраля 1585 г. Баторий отказался заключить столь длительное перемирие, ограничив его срок двумя годами. 10 апреля 1586 г. в Москве состоялся прием польского посла М. Гарабурды, отправленного из Польши в декабре 1585 г. в связи со слухами о тайном соглашении России и Империи. Этого в Польше не хотели допустить. Гарабурда привез довольно странное предложение — заключить вечный мир, но с условием, что в случае смерти Федора Россия должна будет присоединиться к Речи Посполитой, а в случае смерти Стефана Батория Польша и Литва должны были стать частью Русского государства. Это предложение было отвергнуто. 30 апреля Гарабурда покинул Москву, ничего не добившись. Обе державы готовились к военной конфронтации, которая, казалось, была не за горами. Чтобы избежать ошибок Ливонской войны, и в частности военных действий на двух фронтах, русское правительство поспешило с установлением мира со Швецией. В июле 1585 г. туда отправилось посольство боярина кн. Ф. Д. Шестунова. Оно свою миссию успешно выполнило и в декабре заключило перемирие на четыре года[481].

В 1585 г. грамоты с соболезнованиями по поводу смерти Ивана IV и поздравлениями по поводу вступления на престол Федора прислали в Москву датский король Фредерик II с гонцом, прибывшим 23 августа, и император Рудольф II с возвратившимся 15 июня послом Л. Новосильцевым, а также папы Григорий XIII в июле 1584 г. и Сикст V в 1585/86 г.[482]

Не затухавшая на протяжении 1584–1585 гг. придворная борьба вспыхнула с новой силой, когда 23 апреля 1586 г. умер Н. Р. Юрьев[483]. Авраамий Палицын сообщает, что Борис якобы дал умирающему Никите Романовичу клятву «соблюдать его детей», но позднее «клятву же к великому болярину… преступи». С. И. Шаховской писал, что Борис, «в завещательном союзе дружбы имеху их, и сих (детей Н. Р. Юрьева. — А. З.) не помилова». Таким образом, Годунов учитывал огромную популярность боярина, и с присущей ему осторожностью не только не выступал против тяжело больного Никиты Романовича, но и опекал его молодых сыновей. Буквально накануне смерти отца (к апрелю 1585 г.) боярский чин получил Ф. Н. Романов, хотя ему было тогда около 30 лет. Кравчим стал его брат Александр. Оба они впервые появились в разрядах в феврале 1585 г., но еще без думных чинов[484].

Главными соперниками Бориса становились Шуйские. В 1586 г. в Думе на пятерых Годуновых приходилось четверо Шуйских (к апрелю 1586 г. боярином стал кн. Д. И. Шуйский). Лидером Шуйских был Иван Петрович — герой Пскова. По словам Горсея, он пользовался «большим уважением, властью и силой, был главным соперником в правительстве, и его недовольство и величие пугали». Группа Годуновых к апрелю пополнилась окольничим А. П. Клешниным. Расстановку сил в Думе в апреле 1586 г. показывает перечень бояр и окольничих, присутствовавших на приеме польского посла. Первым назван кн. Ф. И. Мстиславский; за ним идут кн. И. П. Шуйский, Д. И. Годунов, Б. Ф. Годунов, кн. Андр. И. Шуйский, С. В. Годунов, Г. В. Годунов, кн. Д. И. Шуйский, И. В. Годунов, а потом остальные бояре: кн. Н. Р. Трубецкой, Ф. Н. Романов, кн. Т. Р. Трубецкой, кн. И. В. Сицкий, кн. Ф. Д. Шестунов, кн. Ф. М. Троекуров — и окольничие кн. Б. П. Засекин и А. П. Клешнин[485]. Картина очень четкая: Шуйским противостоят Годуновы. Характерно, что Борис в те годы не стремился к первенству в Думе. Его планы шли дальше, но время для их реализации еще не пришло.

В начале мая 1586 г. в Москве произошли новые волнения[486]. О них известно по позднейшим источникам, трактующим события в антигодуновском духе. Согласно «Повести, како отомсти» (1606 г.), именно Борис «воздвиже ненависть на свою господию на князя Ивана Петровича Шуйского и единокровных его братии». Узнав об этом, множество «всенародного собрания московских людей» хотело «побити камением» Годунова и его сродников. Борис, испугавшись, предложил Шуйским, «дабы им с ними имети любовь сердечная» и действовать совместно. Иван Петрович и Василий Иванович Шуйские поверили Борису и объявили народу, что они не держат гнева на Годунова. Тем дело и кончилось. «По времени некоем» И. П. Шуйский отправился в свою вотчину в Суздаль. Здесь он был схвачен людьми Бориса и отправлен на Белоозеро. Были сосланы и братья В. И. Шуйского, причем Андрей — в Буйгород. Многих столичных «гостей» приказано было казнить посреди Москвы, а других сослать[487].

«Новый летописец» излагает события более подробно. Именно Борис «с своими советники держаше великий гнев на Шуйских, а инии же ему противляхусь и никако ж ему поддавахусь ни в чом; гости же и всякие московские торговые люди черные все стояху за Шуйских». Митрополит Дионисий хотел примирить враждующие стороны. В итоге «они же (стороны? — А. З.) ево послушавше… и взяша мир меж себя лестию». Выйдя от митрополита в Грановитую палату, где «стояху торговые многие люди», И. П. Шуйский сообщил о примирении с Годуновым. Тогда якобы двое торговых людей с горечью сказали: «Помирилися вы есте нашими головами, а вам, князь Иван Петрович, от Бориса пропасть, да и нам погинуть». Ночью они были схвачены. Борис подучил людей Шуйских (в частности, Федора Старого) «довести» измену на Шуйских, и в 1586/87 г. их «поймали», а с ними — Татевых, Колычевых (в том числе И. Ф. Крюка), Андрея Быкасова, Урусовых. Пытке подвергли и московских «гостей» Федора Нагая «с товарищи», но они ни в чем не признались. Шуйских с приставом кн. И. С. Турениным отправили в село Лопатничи, а И. П. Шуйского оттуда на Белоозеро, где он был удавлен. А. И. Шуйский сослан был в село Воскресенское, а затем в Каргополь, где также был удавлен. Князя Ивана Татева отправили в Астрахань, И. Ф. Крюка Колычева — тюрьму в Нижний, Быкасовых — по иным городам. Семь «гостей» во главе с Ф. Нагаем казнили в Москве «на Пожаре». Многих посадских людей разослали по тюрьмам «и на житье» в другие города[488].

Пискаревский летописец под 1585/86 г. рассказывает об опале на кн. А. И. Шуйского (вместе с П. И. Головиным): «И князя Андрея сослали в Самару, и тамо скончался нужно». «В ту же пору» казнили «гостей» Нагая и Русина Синеуса «с товарищи». Под 1586/87 г. сообщается об опале на И. П. Шуйского, которого сослали и постригли на Белоозере, и он «тамо скончася нужною смертью и положен в Кирилове монастыре 97-го»[489].

Один благожелательный к И. П. Шуйскому псковский летописец объясняет его опалу властолюбием Бориса, который «начат боярския великие роды изводити», причем «первое всех утуши сеном князя Ивана Петровича», а митрополита Дионисия отправил в заточение. Одновременно он «гостя большаго московскаго Голуба казни… И Борис, бояся их, что ему не быти в приближении у царя, того ради над ними тако умысли». Под 1584/85 г. сообщается, что митрополита Дионисия сослали в Хутынский монастырь, а архиепископа крутицкого — в Антониев-Сийский, «зане обличали его пред царем за некоторое неправедное убийство»[490].

По «Сказанию о Гришке Отрепьеве», в 1586/87 г. Борис «составляет собор лживой» на кн. Ивана Петровича, а также на князей Андрея, Дмитрия, Александра и Ивана Ивановичей Шуйских, в результате чего «разсылает их по городом в темницы и в заточение». Иван Петрович попадает на Белоозеро, где он 10 апреля 1589 г. был умерщвлен в тюрьме «огнем и дымом» кн. И. С. Турениным, выполнявшим приказ Бориса. Андрея ссылают в Буйгород, где позднее (8 мая 1589 г.) его по распоряжению Бориса убил Смирной Маматов. Василия и Александра отправили в Галич, а Дмитрия и Ивана — в Шую. Казнено было также в Москве семь «гостей». Многих «царских дворян, и служилых людей, и приказных, и гостей, и воинских людей… разослаша в Поморские городы, и в Сибирь, и на Волгу, и на Терек, и в Пермь Великую, в темницы и в пуста места»[491].

Официальная версия событий изложена в посольских делах. Еще до опалы Шуйских Е. Ржевскому и З. Свиязеву, отправившимся в Польшу 20 января 1587 г., предписано было говорить относительно казни «земских посадцких людей», что они «поворовали были, не в свойское дело вступилися, к безделником пристали… А ныне мужики все, посадцкие люди, по-старому живут, а и везде то ведетца: лихих казнят, а добрых жалуют». Далее в инструкции послам говорилось: «А буде взмолвят, за что ж в Кремле городе в осаде сидели и сторожи крепкие учинили?.. того не бывало: то нехто сказывал не гораздо, безделник: от ково — от мужиков в осаде сидеть? А сторожи в городе и по воротом, то не ново, издавна так ведетца для всякого береженья». В июне 1587 г. появляются упоминания о Шуйских. После смерти Грозного царь Федор пожаловал И. П. Шуйского «великим жалованьем». Тем временем «братья его князь Ондрей Шуйской з братьею учали измену делать, неправду и на всякое лихо умышлять с торговыми мужики… а князь Иван Петрович, их потакаючи, к ним же пристал и неправды многие показал перед государем. И государь нашь ещо к ним милость свою показал не по их винам, памятуя княж Иванову службу, опалы своей большой на них не положил: сослал их в деревни, а брат их большой, князь Василей Федорович Скопин-Шуйской, слово до него не дошло, и он у государя, живет по-старому при государе на Москве, ныне съехал с великого государева жалованья с Каргополя»[492].

Ни в одном из приведенных источников нет даже намека на причину «измены» Шуйских. Ее раскрывает Хронограф редакции 1617 г. Оказывается, в 1585/86 г. И. П. Шуйский, митрополит Дионисий «и прочий от больших боляр и от вельмож царевы полаты, и гости московския, и все купецкия люди, учинишя совет и укрепишася между себе рукописанием, бити челом» царю Федору, чтобы тот вступил во второй брак «царского ради чядородия». Борис же князя И. П. Шуйского отсылает «в дальния отокы», повелев его уморить; Дионисия сводит с престола; опале подверглись митрополичьи и княжеские советники[493]. Лаконичные данные Хронографа несколько дополняют иностранцы.

Согласно Петрею, «московские власти и простой народ и приняли намерение отправить в монастырь великую княгиню, выбрали вместо ее сестру князя Флора Ивановича Zizlphouschis (Федора Ивановича Мстиславского. — А. З.), родственницу великого князя, самого знатного рода в стране, и хотели ее выдать за него замуж». Но Борис уговорил патриарха, и тот не разрешил развод. Невесту тайно вывезли из дома и постригли в монастыре. Хотя позиция митрополита, очевидно, изложена неверно, основа рассказа весьма правдоподобна. Польский посол М. Гарабурда в апреле 1586 г. сообщил князьям Ф. И. Мстиславскому и И. П. Шуйскому о тайных переговорах Годунова и А. Щелкалова с Империей, и те потребовали у правителя объяснений по этому поводу. По словам посла, тогда якобы была «почти вся земля расположена к королю». Ссылаясь на Годунова, Н. Варкоч в 1589 г. писал, что заговорщики (душеприказчики Грозного) «сгруппировали вокруг себя многих мещан и купцов, чтоб внезапно напасть на Бориса… Борису донес об этом один немец, член их союза. И тогда Борис… напал на них, перебил и сослал..». Речь шла, конечно, о событиях 1586 г. в прогодуновской трактовке. По Флетчеру (1589 г.), И. П. Шуйский «лишен жизни в монастыре, куда был сослан». Пишет он и об «отдалении» от Двора кн. А. Куракина и В. Ю. Голицына[494].

В письме от 1 января 1587 г. К. Радзивиллу витебский воевода С. Пац сообщал, будто «младший Шуйский, воевода смоленский (В. И. Шуйский. — А. З.), по слухам, якобы сносился с панами литовскими и приезжал на границу под видом охоты». Когда его вызвали в Москву и предъявили обвинения, он оправдался, но поссорился с Годуновым, и в схватке они ранили друг друга. Затем Шуйский, сговорившись с А. Щелкаловым, напал на двор Годунова в Кремле, а Борис перебил 80 нападавших. В письме от 4 января С. Пац сообщал, что «Шуйский вместе с А. Щелкаловым убил Б. Годунова»[495]. Недоразумений в этих слухах много. Представляется, что Пац мог перепутать и Андрея с Василием Шуйским (последний отделался сравнительно легким испугом, а князь Андрей был убит). Наконец, Д. Горсей писал, что, найдя предлог, И. П. Шуйскому «объявили царскую опалу и приказали немедленно выехать из Москвы на покой. Он был захвачен стражей под началом одного полковника недалеко от Москвы и удушен в избе дымом от зажженного сырого сена и жнива»[496].

Ход событий можно представить следующим образом. Около 5 мая 1586 г. Андрей Иванович Шуйский отказался отправиться «на берег» воеводой передового полка — «сказался болен». Очевидно, он посчитал это назначение для себя «невместным». Ведь в октябре 1585 г. он был в таком же походе воеводой большого полка. Около 14 мая Кремль оказался в осаде. Движущими силами восстания в столице на этот раз были посадские люди во главе с верхушкой купечества — «гостями». Шуйские решили использовать бездетность царицы Ирины и нанести сокрушительный удар по Годуновым. Заручившись поддержкой митрополита Дионисия и епископа Крутицкого Варлаама (Пушкина), а также верхов московского посада, они обратились к царю с челобитьем о разводе с Ириной и новом браке «чадородия ради». Прецедент был: Василий III по этой же причине развелся с Соломонией Сабуровой, дальней родственницей Годунова[497]. Борису, как и в 1584 г., удалось добиться ликвидации волнений. Он опять воспользовался тем, что феодальная знать (в данном случае Шуйские) испугалась размаха народного движения. Боярство вновь забыло свои распри и примирилось, о чем торжественно объявил И. П. Шуйский. Зачинщики движения из числа «гостей» Ф. Нагай и Голуб «с товарищи» были казнены, другие посадские люди разосланы по тюрьмам и вывезены из столицы.

Удар, нанесенный по московскому посаду, отозвался и на других участниках движения. Прежде всего были отстранены от своих престолов митрополит Дионисий (13 октября 1586 г.) и крутицкий епископ Варлаам[498]. Затем наступила очередь Шуйских. 22 июля 1586 г. И. П. Шуйский судил местническое дело печатника Р. Алферьева с Ф. Лошаковым-Колычевым. Он «оправил» последнего и «обинил» первого, «и тем судом промышлял» он «для Крюка Колычева»[499]. Правительство следило за каждым шагом кн. Ивана. После его поездки в начале 1587 г. (до 22 марта) в Покровский монастырь к старице Прасковье (вдове царевича Ивана Ивановича) и ее визита в село Шуйского Лопатничи в монастыре был произведен розыск боярином кн. Д. И. Хворостининым и казначеем Д. И. Черемисиновым. И. П. Шуйский вместе с родичами был официально обвинен, очевидно, весной 1587 г., отправлен в ссылку, где 16 ноября 1588 г. и был задушен дымом «приставом» кн. И. С. Турениным[500].

В 1586/87 г. «сослан в опале в Галич князь Василий Иванович Шуйский». Он «годовал» в Смоленске в 1584/85, 1585/86 и 1586/87 гг., когда «на обмену» ему прислан был кн. Т. Р. Трубецкой[501]. 8 мая (или июня) 1589 г. был убит Андрей Шуйский. Опале подверглись и союзники Шуйских: сосланы были П. И. Татев,[502]. ржевский наместник И. Ф. Крюк Колычев[503]. и др.

В марте 1585 г. в Новгород отправлен был «городовое дело делать» боярин Ф. В. Шереметев. В 1585/86 г. ему приказано было там «быти готову в козанской поход». Это последние упоминания о его деятельности. Его племянник П. Н. Шереметев в пылу семейных распрей с дядей «писал его изменником, что с князем Иваном Петровичем Шуйским государю царю Федору Ивановичу изменял». Владения Ф. В. Шереметева подверглись конфискации. В 1589/90 г. Ф. В. Шереметев постригся в Антониеве монастыре и дал в Иосифо-Волоколамский монастырь два села — Рудино и Бурухино[504].

2 августа 1586 г. неожиданно постригся в монахи думный дворянин М. А. Безнин. Опалы продолжались. К 1587/88 г. сослан был в Ливны и лишен звания окольничий И. М. Бутурлин. В 1586/87 г. некий Петр Березовский оказался «в опале не по вине» и из Москвы попал в Сибирь[505]. Но далеко не вся курия думных дворян была в это время разогнана[506]. В нее по-прежнему входили Д. И. Черемисинов, И. П. Татищев, Р. М. Пивов. Пополнялась она и новыми лицами.

В 1586 г. волнения происходили не только в Москве, но и в других городах. В июне какие-то беспорядки были в Ливнах. 22 октября в Сольвычегодске посадские люди убили крупного промышленника Семена Аникеевича Строганова[507].

Волнения 1586 г. по своим движущим силам отличались от волнений 1584 г. В них отчетливее проявился городской элемент и менее заметно участие дворянства. Выступила и верхушка церкви, недовольная ущемлением владельческих и поземельных привилегий монастырей. Неизвестно, принимали ли участие в этих волнениях кабальные холопы. Дворянство, очевидно, поддержало Годуновых, политика которых направлена была на удовлетворение насущных интересов феодального сословия в целом. Это в конце концов и определило победу Бориса в 1586 г.

Победа над Шуйскими не была бы столь решительной, если бы Годунову не удалось заручиться поддержкой романовской группы земских бояр. В 1586/87 г. на приемах у царя Борис все время появлялся в их сопровождении. 21 июня 1586 г. «ели у государя» по поводу отъезда в Астрахань царевича Мурат-Тирея кн. Ф. И. Мстиславский, Б. Ф. Годунов, Ф. Н. Романов, И. В. Сицкий и окольничий И. М. Бутурлин. 5 сентября 1586 г. в Чудове монастыре с царем «ели» Б. Ф. Годунов, Ф. Н. Романов и окольничий А. П. Клешнин. 1 октября 1587 г. на приеме у царя были Д. И. Годунов, С. В. и И. В. Годуновы, окольничий кн. П. С. Лобанов-Ростовский. Пользовался в 1586/87 г. влиянием и боярин Ф. М. Троекуров, ведавший сношениями с Польшей. 1 июня 1587 г. назначение в Разбойный приказ получили боярин кн. Г. А. Куракин и окольничий кн. П. С. Лобанов-Ростовский (первый стал думным человеком, очевидно, незадолго до этого)[508]. То, что Разбойный приказ возглавили столь высокопоставленные лица, говорило о тревожном положении внутри страны. Позиции Годунова в Думе упрочивались. К началу июля 1586 г. ему была пожалована огромная и доходная волость Вага, ранее управлявшаяся А. Щелкаловым[509].

После московских волнений правительство осуществляет мероприятия, укрепляющие положение дворянства. В 1586/87 г. издается указ, согласно которому за боярами «велено учинить подмосковнаго поместья» по 200 четвертей, за стрелецкими головами, московскими дворянами, стольниками, стряпчими — по 100 и за выборными дворянами «из городов» — по 50 четвертей. Наиболее преданной правительству части дворянского войска надлежало находиться под Москвой во избежание повторения волнений, потрясших столицу в 1584 и 1586 гг. То, что не удалось сделать в 1550 г. по проекту испомещения тысячников, в какой-то мере было осуществлено в конце 80-х годов XVI в. Одним из тех, кто получил земли под Москвой, был сам Борис Годунов, пожалованный 15 июля 1587 г. поместьем в 212 четвертей[510].

Покончив с оппозицией внутри Боярской думы, правительство Годунова обратило пристальное внимание на внешнеполитические дела. 14 июля 1586 г. вернулся из Лондона Д. Горсей[511]. По пути в Россию он выполнил очень важную для Бориса миссию — в Ливонии посетил вдову умершего в марте 1583 г. «короля» Магнуса Марию Владимировну с малолетней дочерью и уговорил ее вернуться в Россию. По возвращении на родину (в марте 1586 г.) она была пострижена в Богородицком Подсосенском монастыре[512]. Горсей привез грамоту Елизаветы, содержавшую жалобы на поведение русского посланника Бекмана и очередную просьбу о восстановлении торговых привилегий англичан, существовавших при Грозном. Привилегия, однако, была уже выдана (1 января), но не та, на которую рассчитывали королева и английские купцы. Она не только не восстанавливала старину, но даже ухудшала положение английских купцов. В ней отсутствовало исключительное право торговли Северным морским путем, которого они добивались. Англичанам запрещалась торговля в розницу даже на дому[513]. Правительство Годунова понимало, что поддержка отечественного купечества для него куда важнее, чем сомнительные выгоды от деятельности английской Московской компании.

Внешняя политика России постепенно все более и более поворачивалась к странам Востока. В мае 1586 г. Москву посетили послы Сеадат-Гирея (считавшегося в Москве «законным» крымским «царем», так как он несколько месяцев сидел на крымском престоле),[514]. Сафа-Гирея и шамхала (правителя Северо-Восточного Дагестана). Они передали настоятельную просьбу послать Мурат-Гирея на их недругов, в первую очередь на Крым и Ногаев. 18 июля состоялись торжественные проводы Мурата в Астрахань, которую он получил, чтобы «промышлять над Крымом». Вместе с ним отправили думного дворянина Р. М. Пивова с 1 тыс. стрельцов и 900 вольных казаков. 15 октября Мурата встречали в Астрахани. Отпуск Мурата был связан с совершенным из Крыма опустошительным набегом, в котором якобы принимало участие до 30 тыс. татар[515].

Б. Н. Флоря считает, что у русского правительства существовал далеко идущий план — с помощью крымских царевичей превратить Крым в вассальное государство. Трудно утверждать это с определенностью, но во всяком случае Мурат должен был сдерживать воинственный пыл Ислам-Гирея и добиваться установления дружеских отношений России с Ногаями. Еще в 1584 г. к ногайскому хану Урусу был направлен посол Иван Холопов. Их свидание состоялось лишь в январе 1586 г. Несмотря на то что Уруса беспокоило строительство городков-крепостей на рубежах его владений (Уфа, Увеж, Самара), при посредничестве Мурата он в 1586 г. принес присягу на верность царю. После длительного пребывания в Москве 5 октября 1586 г. отпущен был османский посол Ибрагим чеуш. В 1585/86 г. в столице России побывали послы «царя Абдулы» из далекой Бухары, а также из Ургенча. Хан Абдулла II вел затяжную войну с иранским шахом Аббасом I за объединение и утверждение независимости среднеазиатских земель и нуждался в установлении контактов с могущественным соседом[516].

Налаживались отношения и с Кахетией. Туда отправлен был толмач Игнатий Данилов, вернувшийся осенью в Астрахань. Его целью было «проведывать дороги в Грузинскую землю и земли Грузинские — какова земля». Одновременно астраханским воеводам было дано распоряжение наладить торговые отношения России с Кавказом. Данилов вернулся не один, а с послами кахетинского царя Александра II — священником Иоакимом, старцем Кириллом и черкашенином Хуршитом. 9 октября 1586 г. царь Федор принял от послов грамоту, в которой сообщалось, что Александр «сам своею головою и со всею своею землею под кров царствия ти и под Вашу царскую руку рад поддаетца». 3 апреля 1587 г. Федор ответил, что готов направить посланника в Грузию, чтобы «царя к вере привести»[517]. 11 апреля грузинские послы вместе с русскими посланниками Р. Биркиным и П. Пивовым отпущены были в Кахетию.

Возобновились связи России с православными властями Ближнего Востока. 17 июня 1586 г. в Москву прибыл антиохийский патриарх Иоаким. 25 июня состоялся его торжественный прием, а 11 августа он покинул столицу. В конце августа Москву посетил колассийский митрополит Сербии Виссарион[518]. Поддерживая контакты с видными деятелями православной церкви, русские духовные и светские власти вынашивали мысль о преобразовании митрополичьего престола на Руси в патриархию.

28 июня 1586 г. в Речь Посполитую отправилось новое посольство во главе с кн. Ф. М. Троекуровым, Ф. А. Писемским и Дружиной Петелиным. 15 августа оно прибыло в Гродно. На встрече с русскими послами паны-рада обрушились с бранью на московских бояр за то, что те не соглашались принять предложения польского короля, и угрожали новой войной. Оскорблению подвергся и сам царь, намекали и на московские волнения («А что на Москве делаетца, то мы ведаем»). На это послы твердо заявили с достоинством, подобающим представителям могущественной державы: «Мы желаем мира, но если вы хотите войны, то ее получите». После того как на испуг кн. Ф. М. Троекурова «с товарищи» взять не удалось, сошлись на продлении перемирия на два месяца (с 3 июня по август 1586 г.), с тем чтобы продолжить переговоры о мире. 1 октября послы вернулись в Москву. Война казалась неизбежной. 25 декабря составлен был разряд похода «против литовского короля и свейского»[519].

Однако 2(12) декабря 1586 г. умер Стефан Баторий. В Речи Посполитой снова наступило бескоролевье. У русского правительства появились реальные надежды решить спорные вопросы дипломатическим, а не военным путем. Намечавшийся поход был отменен, а в январе 1587 г. в Польшу выехали думный дьяк Е. Ржевский и дьяк З. Свиязев. Они должны были предложить кандидатуру Федора на польский престол, с тем чтобы объединить Россию, Польшу и Великое княжество Литовское в единую державу. В случае если в Польше будет избран другой государь, Федор соглашался на объединение России с Литовским княжеством. Паны-рада ответили уклончиво: этот вопрос подлежит компетенции сейма, на который к 30 июня и должно прибыть большое московское посольство. Тем временем в Москву стали поступать известия, что многие в Речи Посполитой склоняются именно к русской кандидатуре[520].

В апреле 1587 г., когда польские посланники П. Черниковский и Б. Огинский вели в Москве переговоры о продлении перемирия, им сообщили о благожелательном отношении царя к выдвижению его кандидатуры на польский трон. Залогом стремления России жить в добрососедстве было заключение перемирия на 15 месяцев (с 3 августа 1587 по 1 ноября 1588 г.). Тогда же Федор предложил императору Рудольфу II «стояти заодин… на турского», рассчитывая на его поддержку в разворачивавшейся элекционной борьбе в Речи Посполитой (грамота царя отправлена была с имперским гонцом Индриком Гойгелем)[521]. Антиосманская лига была, конечно, в значительной мере дипломатическим маневром.

В июне 1587 г. на элекционный сейм отправилось представительное посольство в составе С. В. Годунова, Ф. М. Троекурова, А. Щелкалова и Д. Петелина. За ходом дел в Речи Посполитой кроме России пристально наблюдали и другие соседние державы — Империя, Швеция, Турция. Кандидатуру царя поддерживала часть литовской шляхты и магнатства, надеявшаяся включить Россию после смерти бездетного Федора в состав Речи Посполитой. Русские послы приехали в Варшаву не только с предложением кандидатуры Федора, но и с идеей антиосманского союза. Россия отказывалась в пользу Речи Посполитой от ливонских земель, занятых Швецией и Данией, обещая помочь их вернуть, но выговаривала себе Нарву. Твердую позицию заняла Османская империя, угрожавшая разрывом мирного договора с Речью Посполитой, если на польский трон будет избрано неугодное султану лицо. Османам гораздо более импонировал шведский принц Сигизмунд Ваза (сын короля Юхана и Екатерины Ягеллонки), поскольку Швеция находилась в состоянии войны с Россией. За Сигизмунда выступал и влиятельный коронный гетман Замойский с частью коронной шляхты. Часть магнатства во главе с Зборовскими по традиции выдвигала имперскую кандидатуру (брата Рудольфа II Максимилиана). В январе 1588 г., после разгрома и пленения Замойским Максимилиана, Литва присягнула Сигизмунду. Если Ф. М. Троекурову и С. В. Годунову не удалось достичь успеха в вопросе о кандидатуре на польский трон, то, конечно, их крупным достижением было заключение 26 августа 1587 г. сепаратного перемирия с Литвой сроком на 15 лет. Польские дипломаты вели себя двойственно. Говоря о стремлении к миру, они пытались разжечь ненависть к России у ее южных соседей. Еще в мае 1587 г. в Крым прибыл из Польши Якуб, сообщивший об антиосманских планах России[522].

Правительство Годунова продолжало активизировать восточную политику, первоначально ограничиваясь противостоянием набегам крымцев и ногаев. Весной 1587 г. на русских окраинах появился Дос-Магмет с 3-тысячным войском из азовцев и малых ногаев. В июне два крымских царевича с 40-тысячным войском подошли к Плове и сожгли посад в Крапивне. 30 июня против них посланы были полки И. В. Годунова, которые пришли 13 июля «за Тулу к Малиновым воротам», где и стояли с неделю. Крымцев удалось разбить. Побито было около 30 тыс. человек, а 2 тыс. попало в плен[523]. Известий о крымских набегах в 1588–1590 гг. нет.

1586 год для Ирана был тяжелым. Неспособный к управлению страной, шах Мухаммед Ходабенде потерпел крупное поражение в войне с Османской империей. Это заставило его искать помощи за пределами страны и принять решение направить посольство приближенного к нему Анди-бека (Гади-бека) в Москву. В 1587 г. шах устами Анди-бека предлагал царю дружбу и союз против османов. Он милостиво жаловал русским города Дербент и Баку, коль скоро те отвоюют их у Турции. В обмен на это шах настаивал на посылке войск против османов. Для того чтобы выяснить ситуацию в Иране, туда в апреле 1588 г. направили посла Г. Б. Васильчикова[524]. К этому времени Ходабенде умер, а его престол занял молодой шах Аббас I (7 мая 1587 г.). Россию и государство Сефевидов сближали не только торговые интересы, но и стремление не допустить Порту ни к Астрахани, ни на Северный Кавказ.

Положение Ирана было трудным. Потеря почти всего Хорасана (его теснил бухарский хан Абдулла II) и Герата (в 1588 г.) ставила шаха в тяжелое положение. Османская империя захватила Ирак. В переговоры с ней вступил и властитель Гиляна Ахмед-хан. У шаха было два выхода. Первый — создать коалицию против султана из европейских держав, в которую втянуть не только Россию, но также Империю, Францию и Испанию. Как будто можно было рассчитывать и на заключение антиосманской коалиции с Грузией и шамхалом. Подобный план (если он и существовал) был весьма далек от реальности. Другим выходом для шаха было скорейшее заключение мира с султаном. К нему и склонялся Аббас I. Отправляясь в Иран, Г. Б. Васильчиков получил наказ укрепить антиосманские позиции Аббаса, убедить его в полной поддержке Сефевидов со стороны России. В доказательство этого он должен был ссылаться на посылку русской рати в Астрахань и на Терек. Васильчиков должен был обещать, что русские не допустят прохода османского войска в Иран через Северный Кавказ.

Русское правительство, стремясь упрочить позиции на Востоке, не ограничилось попытками вступить в союзнические отношения с Ираном. В январе 1588 г. в Москву приехали старший сын кабардинского князя Камбулата Куденек и сын Темрюка Мамстрюк. Оба они принесли шерть царю[525]. В июле русские служилые люди начали строить Терский городок — опорный пункт в устье Терека. Турция, Крым и даже Мурат (женатый на дочери шамхала) настороженно относились к продвижению России на Северный Кавказ. Для того чтобы укрепить позиции Мурата и придать Астрахани — центру его владения — импозантность, нужно было обеспечить ее неприступность. В 1588 г. там строится «город камен». Сооружать его посланы были М. Вельяминов и дьяк Дей Губастый, возглавлявший в конце 70-х годов Городовой приказ. Им велено было ломать мечети и палаты в «Золотой Арде» (на месте бывшей золотоордынской столицы) и из этих камней «делати город». 4 апреля «для приходу турских пашей» в Астрахань послан был боярин кн. Ф. М. Троекуров с войском[526].

13 октября 1588 г. в Москву вернулись из Кахетии Р. Биркин и П. Пивов. Они сообщили, что привели к присяге царя Александра II «за всю Иверскую землю, на том, что ему и его детям со всею Иверскою землею быти в государеве жалованье под его царскою рукою». Это историческое событие произошло 28 сентября 1587 г. Принятие кахетинского царя в русское подданство как бы предвосхищало включение Грузии в состав России, состоявшееся 200 лет спустя. Вместе с Биркиным и Пивовым в Москву из Кахетии прибыло посольство князя Каплана. Оно привезло грамоту царя Александра II. 31 октября 1588 г. состоялся торжественный прием грузинского посольства[527].

В 1587–1588 гг. продолжали развиваться отношения с Францией и Англией. В начале 1587 г. в Москву прибыла группа французских купцов во главе с Жаком Параном. В грамоте царю Генрих III просил облегчить им торговлю в России. По жалованной грамоте 23 марта 1587 г. французские купцы получили разрешение торговать в Холмогорах и других городах, включая Москву, уплачивая половинную пошлину по сравнению с другими иноземцами[528].

Летом 1587 г. Москву покинул Д. Горсей, тесно связанный с государственным секретарем Англии Уолсингемом. Он вез в Лондон грамоты царя Федора и Бориса. В них содержалось предупреждение английским купцам впредь не нарушать привилегию 1586 г. и вести торговлю только в ее рамках. Отношения между странами осложнились из-за дела английского купца Антона Марша. Он самостоятельно вел торговлю с Сибирью и Астраханью вне Московской компании англичан. Наделав крупных долгов (в размере 23 тыс. руб.), Марш их переписал на счет Московской компании. Та платить отказалась. Тогда русские купцы подали на Марша жалобу. А. Щелкалову, косо смотревшему на деятельность англичан, удалось доказать, что сотоварищем Марша в махинациях был Горсей. Начался обмен дипломатическими представлениями. В сентябре 1588 г. в Лондон приехал русский гонец Бекман, а 25 ноября в Москву — английский посол Д. Флетчер[529].

В итоге решили, что дело должно разбираться в Англии. 1588 год был для Англии тяжелым, но вместе с тем и примечательным. Только что удалось разгромить «Непобедимую армаду». В создании английского флота немалую роль сыграли русская пенька и строевой лес.

Правительство царя Федора стремилось упрочить отношения с Империей. В январе (с А. Резановым) и в феврале 1588 г. (с Л. Паули) в Прагу посланы были грамоты с предложениями союза в борьбе против османов. В 1587 г. в Империи распространился слух о смерти царя Федора. Он дал толчок к появлению легенды о завещании Грозного, в котором якобы содержалось распоряжение о передаче престола одному из австрийских эрцгерцогов (то ли Максимилиану, то ли Эрнсту). В Речи Посполитой дела складывались для России неблагоприятно. После присяги Сигизмунду Вазе воинственные круги Речи готовились к новому выступлению против России[530].

13 июля 1588 г. Москва принимала почетного гостя: ее посетил изгнанный османами константинопольский патриарх Иеремия, считавшийся главой православной церкви. Годунов предложил Иеремии стать русским патриархом с местопребыванием во Владимире[531]. Иеремия готов был согласиться на это предложение, но настаивал, чтобы центром патриархии была Москва. Борис этого не хотел, ссылаясь на невозможность отстранения митрополита Иова. Тогда решено было избрать патриарха из числа русских иерархов. 23 января 1589 г. первым русским патриархом был избран митрополит Иов[532]. В ранге повышены были и другие иерархи. Отныне на Руси было четыре митрополита (новгородский, казанский, ростовский и крутицкий) и шесть архиепископов. Утверждение патриархии стало событием большого значения не только в истории церкви, но и в политической жизни страны. Оно свидетельствовало о возросшем престиже России, ставшей одной из мировых держав, с которыми вынуждена была считаться вселенская православная церковь.

1589 год принес Польше осложнения, которые сдержали пыл ее воинственных кругов. В ответ на заключенный в марте мирный договор Речи Посполитой с Империей крымские татары летом по приказу султана вторглись в Подолию, а у Хотина начали концентрироваться османские войска. Словом, Польше теперь было не до войны с Россией. Именно поэтому осенью 1589 г. на встрече со шведами в Колывани польские дипломаты отказались поддержать предложение Швеции вступить в антирусский союз[533].

В марте 1589 г. в Москву приехал имперский посол Н. Варкоч. Рудольф II был озабочен созданием антиосманского союза, чтобы сдержать наступательный порыв Турции. Посол пытался выяснить, что скрывается за слухами о завещании Грозным трона австрийскому эрцгерцогу. Для ведения дорогостоящих войн Империя нуждалась в средствах, которые Варкоч должен был попытаться получить от России. В апреле — июне состоялись встречи Варкоча с И. В. Годуновым и А. П. Клешниным — особо преданными Борису лицами. Переговоры протекали вяло: вмешиваться в войну Империи с Турцией Россия не намеревалась. Как сообщал Варкоч, царь только согласился предоставить Империи субсидию в размере 3 млн. гульденов. Переговоры с Варкочем настолько тщательно скрывались от англичан, что в обратный путь он отправился тайно (с помощью нидерландца Яна де ла Балле)[534].

В апреле 1589 г., выполнив свою дипломатическую миссию, в Англию отбыл Д. Флетчер, взяв с собой Д. Горсея и А. Марша для разбора в Лондоне их махинаций. Попал он на родину с запозданием, так как до августа был задержан в Вологде. И на этот раз Горсею удалось, используя поддержку высоких покровителей, избежать неприятностей. В Англии Флетчер написал трактат «О государстве Русском» — одно из самых значительных произведений о России, принадлежащих перу иностранцев XVI столетия. В записке «Значение упадка торговли с Россией» Флетчер развивал идею о необходимости переноса торговли с Россией на север, к Белому морю. Он писал также, что Федор стремится «любой ценой» достичь мира с Польшей и Швецией, но объяснял это ошибочно тем, что царь «боялся» этих держав[535].

На востоке в 1589 г. установилось затишье. Прекратились набеги крымцев. Слухи о движении на Москву 80-тысячного войска крымцев не подтвердились. Продолжался обмен посольствами с шахом Аббасом I, который начал мирные переговоры также и с султаном. В декабре 1589 г. из Ирана в Москву вернулся Г. Б. Васильчиков с шахскими посланниками Бутак-беком и Анди-беком[536]. В Москве побывал и посол Абдуллы II Магмет-Алей. Просьба бухарского хана о 1 тыс. руб. «на сосуды серебряные» была удовлетворена. Возвращены были и пошлины с товаров, взятых в Казани. Торговля со странами Востока давала значительные прибыли московской казне. «Несколько лет тому назад, как слышал я от торговцев, — писал Флетчер, — купцы турецкие, персидские, бухарские, грузинские, армянские и разные промышленники христианского мира вывезли мехов на 400 или 500 тысяч рублей». Чтобы облегчить торговые и дипломатические сношения со странами Ближнего Востока (и, в частности, с государством Сефевидов) и отчасти преградить путь казакам на Волгу, было начато строительство Царицына. Весной 1589 г. туда («на переволоку») отправили печатника Р. В. Алферьева, вскоре скончавшегося там «в опале» (1589/90 г.)[537]. Падение Алферьева предрешено было его близостью с опальным Нагим (дочь Романа Васильевича была женой Афанасия Федоровича Нагого).

Ведя переговоры с Империей и Ираном, правительство не склонно было порывать отношения с Турцией. 24 апреля 1589 г. в Москве состоялся прием османского посла Чели-бея[538]. 23 апреля в Кахетию был отпущен посланник царя Александра II Каплан, а с ним и русский посол кн. С. Г. Звенигородский. В грамоте Федора кахетинскому царю говорилось о постройке городка на Тереке для защиты Кахетии «от недругов» (прежде всего от «шевкала»). Положение Кахетии, зажатой между Турцией и Ираном, было трудным. Она подвергалась и набегам из Дагестана. Царь Александр II надеялся на действенную помощь России, особенно на присылку рати. Несмотря на затруднения с военными силами в самой России, правительство предпринимало меры по обеспечению безопасности Кахетии. В 1589–1590 гг. терский воевода кн. Хворостинин занял устье Койсы[539]. Благоприятную ситуацию, сложившуюся для России на западе и востоке, правительство Годунова решило использовать для возвращения земель, отторгнутых Швецией в ходе Ливонской войны. На русско-шведских рубежах столкновения не прекращались. Так, летом 1589 г. «немецкие люди» напали на Кандалакшский монастырь и Кандалакшскую волость и перебили 450 человек. В сентябре «немецкие люди» (около 400 человек) появились в поморских местах и р. Ковдой дошли до волости Кереть, а затем прошли р. Кемью в волость Кемь. В декабре «свейские немцы» напали на Печенгский монастырь, сожгли его и перебили монахов[540].

В такой обстановке война со Швецией была неизбежной. Подготовка к ней велась длительная. В июне 1589 г. в Астрахань послана была грамота, в которой воеводе предписывалось добиться участия кабардинских людей в предстоящем походе на Швецию. Главный удар предполагалось нанести по Нарве. 14 декабря 1589 г. Федор с Двором и войском отправился в Новгород. Отсюда 18 января 1590 г. он двинулся в поход. 27 января после двухдневного обстрела сдался г. Ям. Находившийся в нем отряд «немцев» (численностью 500 человек) был отпущен из крепости. Со 2 февраля начался интенсивный обстрел Нарвы (Ругодива) и Ивангорода. Штурм Ивангорода 19 февраля оказался неудачным. Но на следующий день гарнизон Нарвы запросил разрешения прислать парламентеров, чтобы начать переговоры об условиях сдачи. Осажденные просили прекратить обстрел и приступ на время переговоров. Русские соглашались на перемирие только в случае передачи им Нарвы, Ивангорода, Копорья и Корелы. Шведы готовы были уступить только Ивангород. Переговоры велись под наблюдением самого Годунова. На съезде послов 22 февраля (русскую сторону представлял Дружина Петелин) шведы соглашались уступить помимо Ивангорода еще и Копорье и заключить перемирие на один-два года.

А тем временем зима кончалась. Река Нарва должна была вскоре вскрыться, что затруднило бы осаду. Кормов и провианта не хватало. Осаждавшие несли тяжелые потери. Погибло до 5 тыс. человек, среди них воевода кн. И. Ю. Токмаков. Поэтому решено было принять шведские предложения. 25 февраля 1590 г. в Ивангороде состоялось подписание перемирия. Ям, Копорье и Ивангород были возвращены России. 1 марта царь направился в Новгород и к началу апреля был уже в Москве. В ходе кампании удалось вернуть русские земли на Балтийском побережье, захваченные шведами в период Ливонской войны. Но Нарва и Корела остались у шведов. В окружении Бориса поход изображался крупной победой русского оружия, а заключение мира — как результат миролюбия и милосердия царя, не желавшего «не токмо православной крови пролити, но и латынской»[541].

Победа русских войск над шведами подтолкнула и правящие круги Речи Посполитой к заключению нового перемирия с Россией. В апреле 1590 г. сейм принял решение об отправке посольства в Москву для переговоров о перемирии. В ноябре переговоры с прибывшим в столицу Ст. Радиминским вели С. В. Годунов, Б. Ю. Сабуров, А. Щелкалов и Е. Вылузгин. В январе 1591 г. заключено было перемирие с Великим княжеством Литовским (по образцу перемирия 1587 г.) на 12 лет. Впрочем, русский и литовский тексты докончания заметно отличались друг от друга. Так, в литовский вариант, оставшийся, очевидно, только проектом, включены были как литовские спорные волости Велижские, а также Нарва как польский город, с чем русское правительство не было согласно[542].

На переговорах в Москве с шахскими послами Бутак-беком и Анди-беком в конце 1589 — весной 1590 г. обе стороны выражали готовность исполнять взятые на себя обязательства. Особое внимание уделялось торговле между странами. Но в общем переговоры отличались сдержанностью ввиду изменившейся внешнеполитической обстановки. 21 марта 1590 г. шах Аббас I заключил мир с Османской империей на тяжелых для Ирана условиях и решил сосредоточить силы на борьбе с бухарским ханом Абдуллой II. Проблема военного союза с Россией, направленного против Турции, теряла свою привлекательность для шаха, а контакты с Москвой узбекского правителя казались ему подозрительными. 29 июня 1590 г. Бутак-бек и Анди-бек выехали из Москвы. России пришлось принимать срочные меры для укрепления позиций на Северном Кавказе. В конце 1589 г. в Кабарду был послан Г. Полтев с отрядом в 1200 стрельцов. Полтев «всее Кабардинскую землю под государеву руку привел». Около 1590 г. на Сунже строится новый городок. В 1590 г. в Астрахани умер Мурат-Гирей, что ослабило русское влияние[543]. в этой отдаленной части страны.

Продолжалось интенсивное градостроительство в Поволжье. В 1589 г. для обороны волжского пути близ «переволоки» с Волги на Дон на острове против впадения Царицы в Волгу основана была крепость Царицын, в 1589/90 г. построены Саратов, Цивильск и Ядринск, а в Сибири — Лозьва[544].

В ноябре 1590 г. грузинские послы Сулейман и Хуршит привезли от кахетинского царя Александра II грамоту, содержавшую настоятельную просьбу о помощи. Откликаясь на нее, правительство Бориса в мае 1591 г. направляет в Кахетию посла В. Т. Плещеева, который вез грамоту с обещанием послать против шамхала 5 тыс. стрельцов и 10 тыс. «черкес». Весной против шамхала ходили в поход терские воеводы кн. Г. О. Засекин и кн. П. М. Шаховской[545]. И на этот раз русская поддержка Кабарде и Кахетии вызвала неудовольствие в Иране и Турции. Назревал конфликт с султаном и его ставленником в Крыму.

В апреле 1590 г. в Россию снова отправляется Горсей с грамотой королевы Елизаветы. Однако вскоре после прибытия в Москву он был выслан в Ярославль, а затем летом 1591 г. отправлен в Англию. В грамоте королеве говорилось, что если она действительно хочет сохранять дружественные отношения с Россией, то впредь ей не следует присылать в Москву таких плутов, как Горсей. Вернувшись на родину, он издал ряд сочинений. У Горсея интересные наблюдения о России тех лет, которые он там провел, перемежаются со всевозможными домыслами. Его «Путешествие» в Россию писалось долго. Начатое в 1589/90 г., оно в основных чертах было закончено в 1592/93 г., а получило окончательную редакцию к 20-м годам XVII в[546]. По мере укрепления позиций русского купечества своекорыстная деятельность английской Московской компании вызывала в России все большее противодействие и начинала клониться к упадку.

Спокойное течение дел нарушено было весной 1591 г. чрезвычайными событиями.