В Китае-I. В Китае-II

В КИТАЕ — I

В тот год мне исполнилось восемнадцать, я успешно сдала выпускные экзамены, и в награду родители отправили меня на лето в Китай. Там, в Пекине, жила моя дальняя кузина Роз, незадолго до того она написала нам, что вышла замуж за чиновника.

Родители позвонили Роз по телефону, и она страшно обрадовалась моему приезду. Это было довольно странно — ведь она нас почти не знала, — так странно, что родители едва не передумали посылать меня, заподозрив, что эта радость объясняется какими-то житейскими затруднениями и что Роз, к которой они относились с некоторой опаской, собиралась воспользоваться случаем и попросить помощи у родни. Но я сама с восторгом предвкушала путешествие и готова была тайком сбежать из дому, если бы меня вздумали не пускать. Родители поняли это и уступили. И вот я еду в Париж, в аэропорт, а они провожают меня до таможни. Приплюснув к стеклу торжественно застывшие физиономии, смотрят с таким скорбным видом, как будто я умерла, и уже торопятся уходить.

— Может, больше не увидимся! — дурашливо сказала я им, когда они поспешно меня поцеловали и, не оборачиваясь, пошли прочь.

Роз велела, чтобы я сама добиралась из аэропорта до бывшего летнего дворца, где жили все жены столичных чиновников, а там попросила вахтершу позвать ее; вахтерша поймет — надо только сказать «Роз», очень простое имя. Все так и получилось Роз позвали по внутреннему телефону, и она тотчас вышла ко мне, вернее, вышла незнакомая улыбающаяся женщина, назвалась моей кузиной Роз и крепко меня поцеловала. Я совершенно ее не помнила, мы виделись только один раз, когда мне было лет пять.

— Какая ты хорошенькая! — воскликнула она. — И так напоминаешь мне тамошнюю жизнь!

Зато Роз, к счастью, ничуть не была похожа на моих родственников, поэтому я сразу к ней привязалась. Возможно ли, чтобы кто-нибудь из нашего глухого, захолустного городишка, где нет ни железной дороги, ни автотрассы, не походил на мою родню! И вот поди ж ты! Просто чудо… а сколько мне наговорили, из самых лучших побуждений, об этом необыкновенном создании, все уши прожужжали и смешная эта Роз, и уродливая, и опасная!

Роз провела меня за руку по всему дворцу, объясняя, что и как там устроено, но я была в таком восхищении от нее самой, так жадно ее разглядывала, что пропустила все мимо ушей. Позднее, когда у меня появилась нужда ориентироваться во дворце и знать его порядки, ей пришлось повторить весь рассказ, который я теперь воспроизвожу.

Общежитие жен. Здесь, во дворце, около пятнадцати тысяч обитательниц, среди которых довольно много служанок и охранниц — в основном из чиновничьих дочерей; все они родились и выросли в этих стенах, почти все в свой срок тоже выходят замуж за служащих — сыновей отцовских коллег и остаются во дворце, где, таким образом, проводят всю жизнь, наслаждаясь своим привилегированным положением. В самом деле, где еще во всей стране, столь огромной, что трудно даже представить себе ее необъятность, — где еще женщине обеспечено такое праздное, приятное, безбедное существование, причем не за какие-то особые заслуги, красоту или ум, а за одно-единственное и главное достоинство за то, что ей родиться в семье руководящих работников, уважаемых чуть ли не наравне с министрами Тем же, кто по безрассудной влюбленности выскакивают замуж не за чиновников, приходится распроститься с матерью и сестрами и покинуть дворец; и не было случая, чтобы, столкнувшись со скудной, убогой, изнурительной жизнью простых женщин, бедняжка не раскаялась очень скоро в своем неосмотрительном выборе. Разумеется, не все во дворце равны, привилегии распределяются в соответствии с чином супруга, строго по категориям, от этого зависит количество и качество предоставляемых льгот и почестей, а также площадь и расположение квартиры. Попавшие благодаря заслугам мужей в высшие разряды получают огромную власть над нижестоящими женами, даже если те намного старше. Низшим положено при случайных встречах с высшими на прогулке закрывать лицо вуалью и беспрекословно выполнять все их приказы независимо от положения в семье, так что порой дочь, чей муж стоит на служебной лестнице ступенькой выше мужа матери, командует ею, что бы они обе по этому поводу ни думали, причем командует жестко, ведь за слишком явную снисходительность ее могут обвинить в нарушении законов дворца и сурово покарать решением особого суда по делам жен. Наказания предусмотрены разные от штрафа до виселицы, причем подсудимую могут приговорить к немедленной смерти лишь за то, что она забыла закрыть лицо перед вышестоящей супругой. И наоборот, такой тяжкий проступок, как убийство, порой карается куда мягче крупным штрафом, палочными ударами, а то и просто выговором. Эти любопытные прецеденты подвергаются тщательному рассмотрению и служат материалом для внутренних исследований, которыми занимаются некоторые из молодых обитательниц дворца. Посещать занятия в городском университете, да и вообще покидать стены дворца им запрещено, так что единственным доступным предметом для размышлений и изысканий остается история общежития. Дворцовая библиотека полна посвященных этому вопросу диссертаций. Толкования законов и всех больших и малых происшествий, имевших место за полвека, дают пищу оживленным дискуссиям; тема эта обширна и заманчива для пытливых умов, на однообразие не пожалуешься. В одной из знаменитейших работ, принадлежащей перу всем известной ученой дамы, как раз и доказывается, что тайна законов, равно как сокровенный смысл существования общежития и секрет полного, неизменного счастья его жительниц, навсегда останутся непостижимыми даже для самых высоколобых.

Согласно предписаниям, чиновники должны неукоснительно навещать жен каждый четверг по окончании рабочего дня и покидать их не позднее чем в пятницу на рассвете, чтобы не опоздать на службу. Это правило распространяется на всех без исключения нередко можно видеть, как хворые мужья плетутся во дворец прямо из больницы, а иных и вовсе приносят в полном беспамятстве, и так еженедельно, до самой смерти. Жены высшей категории принимают супругов в отдельных спальнях, остальные — в общих дортуарах. Излюбленная забава туристов и рядовых пекинцев заключается в том, чтобы наблюдать, стоя у ограды, как чиновники в серых мундирах тысячами стекаются во дворец или выходят наружу. Многие, смущаясь чужих взглядов, вымученно улыбаются или, как мальчишки, припускают бегом. Считается, что женам живется куда лучше, чем мужьям; правда, те не сидят взаперти, но изнурительная работа, многочисленные запреты, обязательный отбой в девять вечера лишают их всякой возможности хоть сколько-нибудь распоряжаться собой, и хотя их роль и заслуги ценятся весьма высоко, но ночуют они в подвалах правительственной башни, не пользуются никакими привилегиями, не имеют слуг и редко получают поощрения.

Роз приняла меня с искренней радостью и ухитрилась, приложив все старания, устроить мне спальное место рядом со своей кроватью в дортуаре. Она до сих пор ходила в чернавках — так именовались жены самой низшей категории, — а потому не имела права на личное имущество и не могла ничего попросить, даже лишнего одеяла. По словам Роз, у нее было мало шансов на лучшее, потому что ее муж, как она теперь окончательно убедилась, оказался жалким ничтожеством, способным, самое большее точить карандаши начальству. Роз его бестолковость удручала лишь потому, что обрекала ее оставаться в этом положении, особенно унизительном, когда ты уже не девочка, и прислуживать старшим женам.

Мы сидели рядышком на кровати Роз, и она рассказывала мне все это тихим, усталым голосом, вид у нее был смиренный и понурый. Но все же, когда ее взгляд падал на меня, она улыбалась и с материнской нежностью поправляла мне волосы, прижимала к груди мою руку или целовала кончики моих пальцев. Роз казалась такой странной, так не похожей на всех моих земляков, что порой закрадывалась смутная и забавная мысль правда ли это моя кузина, по крайней мере та, какой знали ее мои родители

— Ты что же, останешься здесь навсегда и никогда не вернешься домой… — спросила я, пораженная этой догадкой.

Роз усмехнулась

— Домой! Да я затем и вышла замуж, чтобы не было соблазна туда вернуться. Дом, семья — с этим покончено.

— Почему — удивилась я.

— Я просто не выдержу, — ответила она, передернув плечами. — Ненавижу Францию и все, что меня с ней связывает. Я на тебя-то гляжу и чуть не плачу, а ведь я тебя совсем не знаю, что ж говорить о родителях, близких, о местах, где я росла, — все это так крепко держит!

Роз вытерла глаза платком, не выпуская моей руки и продолжая смотреть на меня с какой-то холодной алчностью, которую старалась смягчить улыбкой и лаской.

— Но… ты тут в таком положении… — в замешательстве пробормотала я.

— Да, это, конечно, ужасно, невыносимо! — срывающимся голосом воскликнула Роз. — Второго такого тупицы во всем Пекине не сыщешь, и надо же было, чтобы он-то мне и достался, вот влипла!

Меня несколько шокировала эта вспышка — выйдя замуж, Роз как-никак ввела своего избранника в нашу семью, так могла бы из уважения ко всем нам, ко мне не выставлять его полным дураком.

На другой день Роз посоветовала мне прогуляться по Пекину, но отпустила с видимой неохотой. Мне показалось, что огорчает ее не столько разлука со мной, сколько то, что она не сможет пожирать меня глазами, как накануне вечером и всю следующую ночь, которую она провела, склонившись надо мной и разглядывая меня в потемках; я чувствовала сквозь сон ее горячее, прерывистое дыхание.

Я выскользнула из дворца, не уставая удивляться всему, что видела вокруг, и испытывая легкие угрызения совести по отношению к бедным, доверчивым родителям. Знай они, что сталось тут с кузиной Роз, они, во-первых, постарались бы забыть о ее существовании, а во-вторых, ни за что не допустили бы, чтобы я с ней общалась; и дело не в том, что она ведет такой оригинальный образ жизни (в нашей семье терпимо относятся к всяческой экстравагантности), а в том, что она разительно изменилась, стала совсем другой, хоть и продолжает выдавать себя за Роз. Впрочем, Роз или не Роз, какая разница, коль скоро ее не узнать!

На улице мое внимание привлекла написанная по-французски афиша в витрине туристического агентства ВИЗИТ К ИМПЕРАТОРУ.

На афише была фотография клетка, посреди которой стоит кресло, и в нем китаец, пристально глядящий сквозь прутья.

— Это здорово, стоит посмотреть! — сказал вдруг кто-то у меня над ухом.

У дверей агентства стоял французский турист, толстячок с остроконечной китайской шапочкой на голове.

— Я имею в виду императора, я вчера там был и вам советую. Как войдешь — подают чай и усаживают прямо перед ним, а он кланяется — самый настоящий император! — обращается к тебе по-китайски, как будто ты у него на приеме. Что говорит — не поймешь, переводчика нет, но в общем, класс, сходите поглядите сами!

— Ну, это только говорят, что он настоящий, а правда или нет, откуда вы знаете — возразила я, радуясь этой встрече.

Турист развел руками и побежал догонять удалявшихся ровным шагом товарищей. Я увязалась за ним и с облегчением примкнула к группе.

Во дворец я вернулась под вечер, как раз когда сюда стекались на свидание с супругами чиновники, и попала в самую толчею. Спеша укрыться от зевак, мужья молча затискивались в проходную. Меня чуть не задавили ненароком, я насилу вырвалась из толпы, состоявшей, на мой взгляд, из неотличимых друг от друга хмурых лиц. Очень возможно, что одно из них принадлежало мужу Роз, моему новому кузену, и мне делалось не по себе при мысли о том, что вокруг столько точных его копий и что мы никогда не сможем опознать в нем неповторимую индивидуальность.

В дортуар я вошла, когда уже совсем стемнело. Весь свет был выключен, я пробралась на свою лежанку, слыша со всех сторон вздохи и храп, и попыталась потихоньку разглядеть в постели Роз ее чиновничка. Но они лежали так, что лиц было не видно. Тогда я решила не засыпать, чтобы застать его на рассвете. Но хоть я была уверена, что не сомкнула глаз, утром обнаружила Роз уже в одиночестве. Вокруг со всех кроватей спрыгивали мужья-чиновники, одетые в серую форму — так в ней и спали, — и поскорей убегали на службу, жены же потягивались, прокашливались, переговаривались, лениво полеживая в постели, или дурачились и удерживали мужей, напяливая им на головы вязаные тапочки.

— Могла бы познакомить меня с мужем, — попеняла я Роз.

Она почему-то густо покраснела и промолчала, а я не стала расспрашивать.

Следующие несколько дней я провела во дворце, чтобы сделать приятное Роз. Но ее постоянно пристальный, откровенно алчный взгляд, которого она не отводила, даже когда натыкалась на мой, прогонял меня в парк. Роз все дни напролет бездельничала, а я умирала от скуки. Но как-то вечером, когда все уже легли, она скользнула в мою постель и дрожащим от волнения голосом проговорила

— Я хочу тебя кое о чем попросить. — Она обняла меня и прижалась покрепче. — В четверг вечером в проходной на тебя обратил внимания один ответственный чиновник, его жена из самых важных персон у нас во дворце, я на нее не то что взглянуть — это строжайше запрещено, — даже обернуться тайком не смею. Так вот, он тебя увидел, и ты произвела на него такое впечатление, что он проплакал у жены всю ночь, а это, говорят, совсем не в его характере и привычках. Пойми меня правильно он не влюбился в тебя и не воспылал желанием, его привлекла твоя внешность, твое лицо, только и всего.

— Ничего не понимаю, — пробормотала я. Эта история раздражала и коробила меня.

Роз, осыпая меня поцелуями, терпеливо объясняла

— Этот важный чиновник, человек весьма влиятельный и одаренный, хочет, чтобы его женой была женщина, в точности похожая на тебя лицом, телом, походкой, образом мыслей, чтобы она была иностранкой, француженкой, но ты сама его не интересуешь, и жениться на тебе он не собирается. Он хочет, чтобы его нынешняя супруга, к которой он привязан, взяла у тебя все, что я перечислила, и чтобы вы с ней поменялись, так сказать, оболочкой, это же пустяки!

— То есть я стану ею, а она — мной

— Именно так, но только снаружи, это все касается лишь той стороны, которая так понравилась большому начальнику, когда он тебя увидел.

Я недоверчиво и возмущенно отпрянула от Роз, но она вцепилась в меня и возбужденно, уже не скрывая лихорадочного нетерпения, зашептала

— Пожалуйста, сделай это ради меня, сестренка, миленькая, мне это очень нужно. Этот чиновник обещал, если я тебя уговорю, повысить моего болвана-мужа до своего уровня, самому-то ему никогда не продвинуться, я ж тебе говорила, и я так и застряну в чернавках, вечно буду торчать в этом дортуаре, а это, ты же видишь, стыд какой — я уже не молоденькая, и никакой надежды… Ты просто обязана, и ты это сделаешь, если в тебе есть родственные чувства, если ты любишь свою кузину, это же такие пустяки!

— Как это делается — машинально спросила я, и меня пробрал ледяной озноб.

— На самом деле все, конечно, не так уж просто, должно быть сильное желание, но никаких чудес тут нет достаточно смотреть и копировать. О, ты такая добрая, я так тебя люблю, да и что тебе стоит!

Обрадованная, Роз говорила чуть ли не в полный голос. Мне же от ее поспешной радости стало не по себе.

— Но мне-то зачем меняться — воскликнула я. — Пусть она берет все, что пожелает, а я останусь такой, как есть, и никакого обмена!

Роз ошарашенно привстала и уже не так задушевно, с расстановкой возразила

— Сама подумай, разве могут существовать два совершенно одинаковых человека — это нехорошо, неестественно. И как можно, чтобы супруга того чиновника, при ее-то положении, вдруг куда-то исчезла

Никогда в жизни никто не имел надо мной такой власти, как теперь Роз. Я была готова согласиться с чем угодно, лишь бы ее не обидеть, и закивала. Роз смягчилась и снова принялась мне рассказывать, как я ее осчастливлю, как она всю жизнь будет мне благодарна, а требуется от меня всего-навсего расстаться с собой, раствориться в другой женщине и взамен принять в себя ее.

Наступило утро. Полумертвая от страха, я не держалась на ногах, меня вела Роз, крепко обняв за талию. Мы шли к высокочтимой супруге, которую Роз успела оповестить, а может, подумала я, договорилась с ней еще накануне, заранее уверенная, что добьется моего согласия. На полпути я уперлась. Роз нахмурила брови.

— А родители, — в отчаянии сказала я, — как же они, бедные…

— Меня тоже никто бы не узнал, — оборвала меня Роз. — Ну и что. Я остаюсь для всех той же Роз, и в семье ко мне относятся по-прежнему. Какая разница, на что и на кого ты похожа. Если кто и заметит, то скоро забудет.

Она явно нервничала, была как на иголках, то и дело грубо пихала или щипала меня в бок. У меня вдруг шевельнулось подозрение, что на самом деле Роз на меня наплевать, она просто хочет мной воспользоваться и, не исключено, строила коварные планы с самого начала, как только мы позвонили ей и сказали, что я приеду. Я хотела возмутиться, повернуть назад, но Роз уже открыла дверь в украшенный резьбой и позолотой коридор, ведущий в покои избранных и втолкнула меня со словами

— Входи одна, я не имею права ее видеть.

Процесс метаморфозы был для сановницы поводом показать себя любящей и преданной супругой, которая не только не противится воле мужа, но старается изо всех сил, изощряется как может, чтобы за несколько сеансов впитать неосязаемую субстанцию, составляющую все стороны моего Я. При этом она была крайне деликатна по отношению ко мне и, вместо того чтобы часами держать меня на месте и пожирать глазами, предоставляла мне вести себя свободно и непринужденно, сама же выходила в другую комнату и, наверное, наблюдала за мной через какой-нибудь глазок в стене. Так она избавляла меня от неприятного ощущения, что за мной все время следят, а себя от досадной неловкости. Я притворялась, что не помню, зачем здесь нахожусь, и забавлялась всякими штуковинами, припасенными специально для моего развлечения. Потом мы вместе пили чай, в полном молчании, потому что дама не знала французского, и она вежливо провожала меня до дверей. Тут-то я могла оценить ее успехи день ото дня она все больше делалась похожа на меня, и если порой я замечала какую-то неверно или неточно схваченную черточку, то в следующий раз все было исправлено — так безошибочно читала она теперь мои мысли.

Я же, вопреки тому, что говорила Роз, почти не менялась. Скорее всего, по двум причинам: во-первых, я не видела сановницу во время сеанса и не могла впитывать ее глазами, как она меня, а во-вторых, мне не хватало желания и упорства. Таким образом, ее обличье просто таяло, но кого, кроме ее родни, это могло огорчить. А поскольку незадолго до начала метаморфозы Роз как-то упомянула, что родители дамы давно скончались, то совесть моя была чиста.

Роз жила теперь в отдельных апартаментах, была причислена к особо привилегированным женам и окружена почетом, ее обслуживали по высшей категории, и она ни в чем не терпела недостатка. Обо мне она не очень-то беспокоилась, хотя силилась показать, будто любит меня и всегда рада видеть. Впрочем, я теперь предпочитала общаться с женой ответственного чиновника, по мере же того, как она столь искусно перевоплощалась в меня, мне все труднее становилось покидать ее, а под конец я часу без нее не могла прожить.

Позвонили родители, они требовали, чтобы я возвращалась домой. Мне было их ужасно жаль, я обещала вернуться, но, повесив трубку, ясно поняла, что никогда не смогу уехать в такую даль и оторваться от превратившейся в меня женщины, о которой буду тосковать куда больше, чем о своей стране и родителях.

Я пошла к Роз и, не вдаваясь в объяснения, сказала

— Устрой меня в штат прислуги при моей даме, я хочу навсегда остаться во дворце.

С тех пор как Роз достигла высокого положения, у нее вошло в привычку пристально и подолгу всматриваться в лица других жен, ставших ей ровней. В этом взгляде не было ничего дерзкого, в нем читалось скорее горькое недоумение и сомнение. Она норовила под любым предлогом напроситься к ним в гости и всякий раз не сводила глаз с хозяйки, все что-то искала и, к великому разочарованию, ничего ни в ком не находила. Так что она с большой охотой отправилась походатайствовать за меня.