В нашу пользу : рассказы

БОЛЕЛЬЩИК

Мы сидели у телевизора. Передавали баскетбольный матч из Будапешта.

Игра была заурядной. Но зато репортаж!.. О, репортаж велся изобретательно, с живым юморком. Находчивый оператор то и дело ловил в кадр какого-то неистового болельщика. Уже немолодой, с бородкой, в очках, он вскакивал, что-то кричал, яростно махал руками, причем очки у него каждый раз сползали. И главное, в упоении он азартно хлопал сидящего впереди солидного мужчину по плечу. Тот оборачивался, что-то сердито внушал ему. Но через минуту болельщик все забывал и опять азартно шлепал соседа. Мы прямо покатывались со смеху.

Настал перерыв. Разговор у нас сразу завязался о болельщиках, об их неутомимости, преданности, смекалке, изобретательности.

— О, болельщики — удивительный народ! — сказал Михаил Аркадьевич.

Это был московский тренер, на днях приехавший к нам погостить. Все в нашей компании с уважением умолкали, как только он начинал говорить. Как-никак — столичная знаменитость.

— Был вот, например, такой случай, — Михаил Аркадьевич обвел всех глазами, словно водворяя тишину, хотя и так было тихо. — На стадионе в Киеве стали часто замечать собачонку. Маленький, лопоухий черный песик. Шастает меж скамеек и возле трибун. Ну, шастает и пусть…

Но потом зрители обратили внимание, что в беготне этой животины есть какой-то определенный маршрут. Гоняется она от трибун к входу и обратно. И снова от трибун к выходу. Как по расписанию. Что такое?

Однажды подметили — в пасти у песика что-то зажато. Вроде — медная гильза, патрон. Тут уж заинтересовались. И выяснилось: жили-были четверо друзей-студентов. Все четверо — ярые болельщики. А денег на билеты — пшик. И вот додумались. Один по знакомству получил контрамарку на стадион на весь сезон. Пройдет, потом сунет эту контрамарку собачке в зубы, в гильзу. А она уже натаскана. Мимо контроля выскочит со стадиона. Там ее ждет второй студент. Вынет из гильзы эту самую контрамарку — и тоже проходит. А песик таким же манером относит контрамарку третьему, четвертому…

Все дружно смеются, восторженно качают головами.

— Вот это да!

— Порядок!

И хотя многие давно уже читали историю о «четвероногой контрамарке» в спортивном журнале и, кстати, знают, что было это не в Киеве, а в Англии, но они не вносят поправок и делают вид, что заинтересованы забавным рассказом.

Михаил Аркадьевич смеется вместе со всеми. У другого это получилось бы неловко: сам доволен своими остротами. Но Михаил Аркадьевич такой солидный и вместе с тем такой простой, «свойский», — ему прощают.

— Да, — улыбаясь, говорит Василий Гаврилович, — есть ужасные болельщики. Прямо-таки запойные. Мне вот в Манчестере рассказывали…

Василий Гаврилович часто бывает за рубежом и всегда — к месту, не к месту — всовывает какой-либо эпизодик из своих заграничных впечатлений.

— Живет в Манчестере такой вот сумасшедший болельщик. Помешался на футболе. Две фабрики у него, богач, а в общем-то лишь футболом интересуется. И, понимаете, завел самолет, пилота и летает на все хоть сколько-нибудь выдающиеся матчи. Прилетит, посмотрит игру, наорется всласть — и обратно…

Все качают головами.

Кто-то еще рассказывает историю о болельщиках, и еще…

Я сижу в углу задумавшись. Да, я тоже встречал многих болельщиков из тех, кого жены в первые годы замужества, отчаявшись, зовут «ушибленными», «запойными», «пропащими», но потом смиряются, рассудив, что футбол «все же лучше вина и карт».

И все-таки истинного болельщика я знал только одного. Настоящего, бескорыстного, преданного до конца…

Если мальчишка живет неподалеку от боксерского зала, он непременно загорится боксом.

Ну, а если мальчишка живет чуть ли не в самом зале? Почти на ринге?

Колька Прядильников из седьмого «а» вот так и жил: почти на ринге.

Его мать работала уборщицей в спортклубе. И ей там дали маленькую комнатуху. Прямо скажем, не ахти какую. Низкий потолок. Одна стена некапитальная, и сквозь нее все время — грохот и буханье, словно вколачивают сваи. Это тренируются прыгуны: за стеною — гимнастический зал.

Мамашу Кольки Прядильникова прямо-таки изводил этот шум. Она даже к депутату ходила, чтоб ей дали другую комнату. Ну, а Колька и все его друзья-товарищи считали, что лучшего жилья и не придумаешь. Хоть целыми днями сиди на всяких состязаниях и даже на таких тренировках, куда никого не пускают. Любого знаменитого чемпиона разглядывай сколько пожелаешь. Даже заговорить с ним можно, если очень уж захотеть.

Ну, понятно, Колькины друзья не терялись. Как только какое-нибудь состязание — по боксу, или баскету, или настольному теннису — ребята еще в середине дня придут к Кольке, а потом, вечером, прямым ходом в зал. Без билетов, конечно.

И еще удобно: в баню ходить не надо. В клубе душевые кабины. Мойся хоть с утра до ночи.

В общем, это была великолепная жизнь. Прямо-таки сказочная жизнь. Турниры, состязания, шум, народ, споры — весело и интересно.

Мальчишки целыми днями терлись в клубе. И вскоре стали неплохо разбираться в спорте. Особенно в боксе. Они уже знали лучших боксеров в лицо, знали их особенности, «почерк» каждого, знали, кто силен в защите, а у кого тяжеловаты ноги.

И, конечно, у каждого из четверых парнишек появились свои любимцы.

Перед состязанием ребята всегда загадывали: кто победит? Условия пари были предельно просты: если твой боксер проиграл, все имели право «доить» тебя. Зажмут твой нос двумя пальцами, как клещами, и тянут книзу. Мальчишки — беспощадный народ. После такой «дойки» нос неудачника напоминал небольшую, но вполне созревшую свеклу.

Чаще всех проигрывал Колька Прядильников. Остальные трое вскоре приспособились к этой жестокой игре: они называли будущими победителями самых известных мастеров, чемпионов и редко ошибались.

А Колька во всех соревнованиях упорно «ставил» на одного и того же средневеса: Вадима Шаргородского. Тот проигрывал, но в следующий раз Колька опять упрямо «мазал» за него…

Это становилось уже просто глупым. Глупым и несмешным. Во время очередной «дойки», как Колька ни крепился, слезы невольно выступали из его глаз, но начинался новый матч, и Колька опять болел за Вадима Шаргородского.

А этому Шаргородскому чертовски не везло. Проигрывал даже более слабым.

Колька Прядильников на тренировках подолгу наблюдал за ним.

Высокий, крепкий и, в отличие от многих боксеров, какой-то изящный, что ли. Чуть грустное, задумчивое лицо. И так приятно улыбается — мягко и немного застенчиво, как Кадочников. Да, совсем как Кадочников! И даже голос у него тоже глубокий и какой-то теплый, как у Кадочникова.

Часто, зашнуровывая боксерки или крепко растираясь полотенцем после душа, он задумчиво, нараспев повторял одну и ту же крылатую фразу:

— Все пройдет, как с белых яблонь дым…

Колька не знал, что это. Похоже на стихи. Или на песню. И не очень-то понимал Колька глубинный смысл этой фразы. Но удивительная красота и хватающая за сердце печаль ее словно завораживали парнишку.

Вадим любил стихи. Кольку удивляло это: боксер — и вдруг стихи?!

Когда Вадим мылся в душе, из кабины часто неслись то ласковые, нежные, то гневные, громовые строки. Стихи были какие-то непонятные, и все-таки слушать их нравилось Кольке.

доносилось из облицованной кафелем кабины сквозь барабанный перестук упругих струй.

Так и не выяснив, что он взял бы с собой в рай, Вадим вдруг начинал тихо, ласково:

А потом из кабины звучало скорбно и строго:

Вадим никогда не кончал стихов. Прочтет две-три строфы и начинает другое. Но Колька охотно поглощал этот поэтический винегрет. Так даже интересней…

Вообще странный он был, этот Вадим. И профессия у него была странная: специалист по теории информации. Колька сперва подумал: это что-то газетное. В газетах ведь информации. Но оказалось, совсем наоборот. Вадим — математик. А теория информации — один из новых разделов математики. «Без информации нет жизни, — говорил Вадим. — Информация — основа всего».

Вот и разбери: бокс, и математика, и стихи…

Влюбленными глазами следил Колька на тренировках за Шаргородским. Как неутомим! Как резко и точно проводит серии ударов по груше! Тугая кожаная груша дробно стучит о деревянную площадку, и эта пулеметная очередь отдается радостью в Колькином сердце.

Особенно любил Колька наблюдать за спаррингами Вадима. Тут Шаргородский разворачивался вовсю. Какие атаки! Какие нырки, уходы! Ни один спарринг-партнер не мог устоять под градом его ударов. А ведь какие были партнеры!

Почему же в зачетных боях Вадим скисал? Почему там его словно подменяют?

Был Колька упрям. Если уж что вобьет себе в голову, — клином не вышибешь.

Однажды, например, прочел он, что в Индии йоги творят чудеса. Многолетними тренировками йог развивает такую силу воли, что захочет — может пять суток ничего не есть, захочет — воткнет себе в руку кинжал и боли не чувствует. Кровь — фонтаном, а йог прикажет: «Не желаю, чтобы лилась кровь!» — и фонтан тотчас остановится.

На следующее утро вооружился Колька булавкой, закатал рукав, сидит за партой и колет себя. Сперва чуть-чуть втыкал, а к концу шестого урока натренировался: чуть не на целый сантиметр стал вгонять в руку булавку. Девчонки с соседних парт смотрят на эту процедуру, рты зажимают, чтобы не завизжать от страха. Но кровь идет. Сколько ни шепчет Колька: «Остановись! Приказываю — остановись!» — идет себе и идет.

Целую неделю так тренировался. Обе руки покрылись багровыми и фиолетовыми точечками, будто блохи искусали. Булавки ему показалось мало. Вскоре бритвенное лезвие принес…

Рука болит, порезы нарывают, гноятся, но Колька не сдается. Два месяца так тренировался. И неизвестно, чем бы это кончилось. Но узнала мамаша, отругала и к доктору стащила. А тот сказал: еще бы немного, и — гангрена. Пришлось бы оттяпать руку.

Упрям был Колька. Всей душой поверил в Вадима и не сомневался: будет Вадим побеждать, будет!.

¹ Тренировочный бой.

Когда Шаргородский уходил из клуба, Колька старался подкараулить его на панели. Они шли рядом, чаще всего молча, и Колька был почти счастлив. А когда Шаргородский давал ему свой чемоданчик, обычный потертый фибровый чемоданчик, в котором лежали перчатки, туфли и все нужное для боя, Колька гордо нес этот видавший виды чемоданчик, и тогда счастье было уже где-то совсем-совсем рядом.

Они шли по широкой, шумной улице; прохожие, особенно женщины, оглядывались на Шаргородского — он был высок и красив, — а Вадим шагал молча, думая о чем-то своем.

Иногда он спрашивал Кольку о его школьных делах; Колька кратко докладывал (учился он не блестяще и не любил распространяться об отметках). Шаргородский слушал, потом говорил:

— Ничего! Не унывай, друг мой Колька! Все пройдет, как с белых яблонь дым…

Наверно, это было не очень-то педагогично. Обычно взрослые советовали Кольке приналечь на учебу, напоминали, что ученье — свет, неученье — тьма. Шаргородский никогда не говорил этого. Забирал у Кольки чемоданчик, садился в автобус и уезжал.

Полюбился Шаргородский Кольке. Очень. И не только потому, что боксер хороший, и читает стихи, и занимается какой-то информацией. Нет, Колька никому, даже матери, даже закадычному другу Женьке, не признался бы… Напоминал чем-то Шаргородский Кольке отца. Звали отца тоже Вадим. Может, отсюда все и началось? Кольку как в сердце толкнуло, когда он впервые услышал, как тренер сказал: «Ну, Вадим, пора на весы». Он даже в точности запомнил эту фразу: «Ну, Вадим, пора на весы». «Ну, Вадим, пора…»

А потом он подметил, что и глаза у Шаргородского похожи на отцовы, и между двумя передними зубами щелочка, точь-в-точь, как у отца. Или кажется?

И с тех пор прилип Колька к Шаргородскому намертво.

Сам Колька был невысок ростом и тщедушен. Иногда в раздевалке Шаргородский давал ему ненадолго свои тренировочные перчатки. Колька с помощью ребят торопливо зашнуровывал их. Друзья украдкой усмехались. Тонкие, как палочки, бледные Колькины руки теперь в огромных, похожих на пудовые гири, черных перчатках казались еще более бледными, еще более хилыми.

Может быть, именно потому Колька так самозабвенно любил наблюдать бокс? И даже не только бой, но все, что имело хоть какое-то отношение к рингу? Ведь сам-то Колька не мог и мечтать хоть когда-нибудь выйти в боевой форме на залитый светом четкий брезентовый четырехугольник ринга навстречу противнику. Выйти в торжественной тишине в присутствии сотен зрителей на смелый честный поединок, где только твое мужество и умение приносят победу.

…Шли месяцы. Колька по-прежнему неизменно «болел» за Шаргородского и по-прежнему ходил с красным распухшим носом.

Парнишка старался понять, почему проигрывает его любимец. Сил мало? Нет, мускулы у Шаргородского — как булыжники. Техника? Насчет техники Вадим даст фору многим. Опыт? Сто двенадцать боев провел Вадим. Так в чем же, в чем же причина неудач?

Колька знает: в прошлом, бывало, Вадим блестяще выигрывал. И у кого? У сильнейших средневесов страны! Значит, может?! Еще и как может!

А потом, говорят, словно что-то случилось с Вадимом. Будто сломалась в нем какая-то пружина. Поражение за поражением.

На тренировках Колька пристально, как дотошный, придирчивый тренер, следил за Шаргородским.

Вадим дрался легко и изящно. Может быть, слишком изящно? Бокс — это все-таки не танцы. А Вадим, казалось, больше всего любит на ринге танцевать, плести вокруг противника какую-то хитроумную сеть финтов, мнимых атак и ловких защит.

А может, напора маловато? Боевого натиска? …Началось первенство города. Волновались боксеры. Волновались и Колька с товарищами.

В тот день, когда в третьей паре должен был выступать Вадим Шаргородский, Колька прямо места себе не находил. В школе англичанка, слушая его бредовый ответ и глядя в невидящие Колькины глаза, даже всерьез встревожилась: не болен ли он?

Нет, Колька был здоров. Просто его похуже малярии трепала жестокая «предстартовая лихорадка», так хорошо знакомая всем спортсменам.

До вечера Колька слонялся без дела. То пытался чертить карту, то брался за книгу, то хотел доклеить макет — все валилось из рук.

…Боксерский зал был полон. Колька с приятелями устроился очень удобно: забрались в огромную нишу, высоко, возле баскетбольного щита. Отсюда весь ринг — как на ладони.

Первые два боя Колька почти не помнил. Они прошли, как в пелене. Звенел гонг, мелькали перчатки, зал то замирал, то ревел в восторге.

И вот — третья нара: Шаргородский — Кучум. Могучий, коренастый, почти квадратный Кучум сразу двинулся в атаку. Он шел, как таран, — напролом. И словно звал: «Бей, бей, я все равно не чувствую твоих ударов. Они для меня — что блошиные укусы». А кулаки самого Кучума были тяжелей свинчатки.

Шаргородский, как на пружинах, летал вокруг Кучума. Тот был массивен, неповоротлив. Этим-то и пользовался Вадим. Выбрав удобный момент, он наносил два-три стремительных удара и так же мгновенно уходил из зоны действия кулаков Кучума.

Так он набирал очки. Это было правильно. И все-таки… Все-таки Колька не радовался. Чего-то не хватало Шаргородскому. Чего? Колька не знал…

Как-то слишком он мягок, излишне добродушен… Кучум не гнался за очками. Нет, он делал ставку на свой коронный крюк правой. Подловить противника и одним мощным ударом кончить бой. Маленькие, узкие глаза Кучума из-под круто нависшего лба зорко следили за Шаргородским…

Первый раунд кончился. Его выиграл Шаргородский, но это не успокоило Кольку.

Пока боксеры сидели в своих углах, и секундант ловко и быстро обтирал лицо и грудь Вадима мокрой губкой, Кольке, стоящему в своей нише, хотелось крикнуть Вадиму: «Ну же, разозлись! Разозлись же!»

Второй раунд был похож на первый. Вадим по-прежнему танцевал вокруг Кучума, изредка нанося легкие, быстрые удары. Вадим словно щеголял своей неуязвимостью, он играл с Кучумом, демонстрируя зрителям весь арсенал своей богатой техники.

Это была опасная игра. У Вадима тяжелели ноги от непрерывных перемещений по рингу. И руки его тоже были все время в движении и тоже уставали.

А Кучум, как и раньше, неторопливо двигался по рингу и выжидал. Кольке казалось: кулаки Кучума — как на боевом взводе. Вот-вот щелкнет курок…

И Вадим доигрался. Одно неверное движение — и вдруг…

Колька чуть не выпал из ниши.

Вадим лежал на полу. Рефери, стоя над ним, четко отсчитывал секунды:

— Три… четыре… пять…

«Ну же! Ну! Поднимись!» — упрашивал, умолял Колька.

На счете «семь» Вадим приподнялся, на счете «девять» оторвал колено от брезента.

Кучум тотчас бросился к нему. Вероятно, бой был бы тут же окончен, но… Проплыл медный звук гонга…

Колька даже вскрикнул от радости.

На минуту, на целую минуту Вадим был спасен!

Вот секундант уже усадил его на табурет, дал понюхать какой-то флакончик. Вот полотенцем, как насосом, мощно подает воздух его легким.

— Быстрей, быстрей! — шептал Колька.

Быстрей приходи в себя, Вадим, милый! Быстрей набирай силы!

Колька знал, что такое настоящий нокдаун. Вадим однажды рассказал, как его в прошлом году послал на пол армеец Дементьев. В голове потом долго вертелась какая-то дьявольская огненная карусель. Вадим тогда не слышал ни звука. Видел открытые рты публики, видел, как шевелятся губы секунданта, но — ни звука…

Вот и сейчас, наверно…

Когда кончился перерыв и Вадим шагнул навстречу Кучуму, зрители зашевелились, загудели. Видно было, что он еще в тумане, еще нетвердо стоит.

— Вадим! Ну, Вадимчик! — лихорадочно шептал Колька.

И Шаргородский словно внял его мольбе. Он подтянулся и в ответ на удар Кучума провел короткую серию. Зрители облегченно вздохнули: кажется, боец пришел в норму. Но это был обман. Вадим ответил на удар чисто автоматически. А в голове его — Колька всей душой чувствовал это — по-прежнему мельтешили огни и крутилась чертова карусель.

…Вскоре Кучум провел сильный удар… И еще удар…

Судья прекратил бой…

Мальчишки и есть мальчишки. Во время боя они сочувствовали Кольке. Но вот Шаргородский потерпел поражение, и сразу несколько нетерпеливых рук потянулось к Колькиному носу.

Как всегда, особенно отличился Гошка Смальцев. Сильными костлявыми пальцами-клешнями вцеплялся и тянул с вывертом, — казалось, вот-вот оторвет нос.

…Дралась уже новая пара, когда Колька с распухшим носом вылез из ниши и пробрался в раздевалку.

Вадим сидел на скамейке, широко раскинув руки на спинке. На плечи его был наброшен халат. Перчатки он уже снял, но бинты на пальцах еще остались.

Колька подошел осторожно, как в больнице к тяжелобольному. Вадим, наверно, очень переживает. И досталось ему крепко. Такой нокдаун… И такой страшный третий раунд…

Но Вадим уже был прежним. Ослепительным и милым. Как Кадочников. Только лицо бледнее обычного. И на груди — багровые пятна. Он даже улыбнулся Кольке.

Именно эта улыбка, как током, ударила Кольку. Он-то ожидал, что Вадим угрюм и зол после такого ужасного поражения, он-то мчался к нему, утешить, успокоить, облегчить… И вот, здрасте, Вадим вовсе не так уж переживает.

— А что у тебя — опять насморк? — спросил Вадим. — Нос как помидор…

В прошлом не раз уже он замечал, что у Кольки часто опухает нос. Мальчишка всегда небрежно отмахивался: так, ерунда, насморк.

Но сейчас Колька насупился.

— Нет, не насморк…

Помолчал и угрюмо добавил:

— Это из-за вас…

— Из-за меня? — удивился Шаргородский. — Насморк из-за меня?..

— Не насморк, — повторил Колька. — Доили меня… — он скупо пояснил, в чем дело.

Шаргородский отвернулся и долго молчал. Аккуратно виток к витку, сматывал бинты с рук и молчал.

— Почему же ты всегда ставил на меня? Видел же — проигрываю. Зачем ставил?

Колька молчал.

— Возьми, — Вадим протянул ему какую-то баночку. — Потри. Полегчает…

Колька послушно подцепил мизинцем комок светлой, похожей на вазелин, мази, потер нос.

— Да, — задумчиво сказал Шаргородский. — Значит, ты верил? Несмотря на мои проигрыши? — он усмехнулся. — И сегодня верил?

Колька кивнул.

— А я вот, честно говоря, не верил. Нет, не верил. Да и прошлый раз… Смешно, — он покачал головой. — Ты веришь в меня больше, чем я сам. Смешно, верно?

Колька пожал плечами. По-честному, ничего тут нет смешного.

— Почему я не побил Кучума? — спросил Вадим. Спросил так, будто размышлял вслух. — Ведь я техничнее. И быстрее…

Он взял полотенце и прошел в душевую. Колька остался в раздевалке.

Входили и уходили боксеры, тренеры, судьи. Из зала доносились крики, аплодисменты, звуки гонга. Колька все сидел.

Вадим принял душ, переоделся.

— Такие-то дела, — сказал он. — Значит, мало уверенности?

Он говорил раздумчиво, словно хотел поставить диагноз, и диагноз этот для успеха лечения должен быть точным.

На улицу они вышли вместе. Колька нес чемоданчик Вадима. Был тихий осенний вечер. Мягко проплывали мимо машины, подмигивая белыми и красными фонариками. Откуда-то неслась далекая музыка.

— Да, — негромко сказал Вадим. — И с диссертацией вот тоже… Заклинило — и тупик…

Он говорил, словно размышляя вслух, словно вовсе забыл, что рядом Колька.

— А может, не тупик? Может, следовало дальше?.. Зря бросил?

Он опять задумался.

— А если и это — от неуверенности?..

Колька молчал. Они шли долго, прошли мимо остановки, где Вадим обычно садился в автобус, свернули на бульвар и все шли, шли…

Вадим вдруг положил руку Кольке на плечо. Заглянул в глаза.

— Ну, а следующий раз? — спросил Вадим. — Поставишь опять за меня?

И непонятно было: шутит он или всерьез? Колька, не колеблясь, кивнул.

— Поставь, — сказал Вадим. И теперь уже ясно было, что просит он очень серьезно. — А я постараюсь… Чтоб без насморка… Веришь?

Колька кивнул.