В одно мгновение

3

Погода вполне соответствует настроению половины из нас. Солнце прячется за плотными облаками. Вторая половина – это тетя Карен, дядя Боб, Оз, Мо и папа, для которых стакан всегда наполовину полон. Даже Бинго уже не уверен, что нам десятерым стоит куда-то ехать вместе. Он вяло виляет хвостом, бродя между нами словно в поисках ответа на вопрос, что ему делать – радоваться или бояться.

Накануне вечером родители ругались как собаки – рычали и лаяли друг на друга по всем мыслимым поводам, начиная с того, что папа купил в дорогу не то печенье, и заканчивая стандартным скандалом из-за того, что мама проводит с Озом слишком мало времени. Хлоя не обращала на происходящее никакого внимания и спокойно листала журнал, надев наушники. Порой она отрывалась от чтения и делала смешные гримасы, пытаясь отвлечь и меня. Хлоя лучше всех в мире понимает, как хреново тому, кто умудрился оказаться не на маминой стороне.

В какой-то момент она даже кинула мне остаток своего «Тоблерона»: неделю назад его подарил ей Вэнс, вернувшийся с теннисного турнира в штате Вашингтон. Но это не помогло. Я не могла отвлечься, не могла забыть, что все началось с меня и моей дислексичной ноги. Равновесие и без того было хрупким, но нарушила его именно я. Мама умчалась по лестнице наверх, крикнув напоследок: «Я дотерплю до свадьбы, Джек, но только ради Обри. А потом все. С меня хватит!» Тема развода возникала и раньше, но вчера я впервые поверила, что они действительно разведутся.

Мама стоит посреди лужайки рядом с тетей Карен и, скрестив руки на груди, наблюдает, как папа и дядя Боб грузят в Миллер-мобиль наши лыжи. После аварии она не сказала мне ни единого слова. Она на меня вообще не смотрит.

Мне так плохо, что даже больно дышать. Я никак не могу понять, как это могло случиться. Я ведь не тупая. У меня нормальные оценки. Но когда речь заходит о здравом смысле, у меня в голове словно что-то замыкается. Я понимала – по крайней мере, должна была понимать, – что мне нельзя садиться за руль маминого «мерседеса», и все же села и поехала. Я в очередной раз оглядываюсь на разбитый перед машины: бампер треснул, краска содрана, фара разбита.

Я мотаю головой и с тяжелым вздохом отворачиваюсь, продолжая наблюдать за сборами. Оз помогает по мере своих сил. Папа заносит в фургон наши вещи, а Оз кладет их куда вздумается – на сиденья, в проход, прямо на руль. Перед выездом его отвлекут, и мы все разложим по местам.

Мо рядом со мной чуть не прыгает от радости. Она никогда не каталась на лыжах. У ее отца другие представления об отпуске: обычно он арендует яхту с командой матросов и плывет с семьей от одного греческого порта к другому, или осматривает древние руины в Бангладеш, наняв в качестве экскурсовода местного профессора, или дегустирует вина в бордоских погребах.

Я улыбаюсь, видя, как она счастлива. На ней красивая новехонькая одежда, идеально подходящая для поездки в горы: черные легинсы, сапоги на меху, нежно-голубой кашемировый свитер и шарф-хомут, который выглядит так, словно его связали вручную где-нибудь в Марокко. Собственно, это вполне может быть правдой: отец Мо постоянно ездит по свету и отовсюду привозит ей необычные подарки. На улице плюс пятнадцать – прохладно для округа Ориндж, но жарковато для ее наряда, так что на лбу и над верхней губой у Мо уже светятся капельки пота.

Мама Мо ждет вместе с нами, разглядывает всех собравшихся. Интересно, что она думает о нашей странноватой компании? Хлоя и Вэнс (мы с Мо называем их «Хлэнс», поскольку они все время касаются друг друга, образуя единое существо, в котором уже невозможно различить двух разных людей) жмутся друг к другу на крыльце, целуются и шепчутся, явно обсуждая, когда уже можно будет слинять и накуриться. Мои родители ни о чем не подозревают. Точно так же они не подозревают о том, что моя сестра занимается сексом и что регулярно, я бы даже сказала частенько, пьет.

Я вижу, как Хлоя что-то шепчет на ухо Вэнсу. Он улыбается ей в ответ и нежно целует, и в этот момент его черные волосы касаются ее таких же черных волос. Им обоим с месяц назад исполнилось по восемнадцать: дни рождения у них с разницей в неделю, и в честь праздника они решили сделать одинаковые прически. Хлоя отстригла свои длинные медные локоны, а Вэнс сбрил свои золотистые волосы машинкой, оставив всего пару сантиметров. Все, что осталось, они выкрасили в иссиня-черный цвет. Казалось бы, ужасная идея, но они выглядят отлично. Он высокий, она миниатюрная, у обоих идеальная кожа и ровные белые зубы.

Я оборачиваюсь, услышав, как мама смеется над чем-то, сказанным тетей Карен. На самом деле тетя Карен нам вовсе не родня, но она стала для меня «тетей», еще когда мы с Натали были маленькими. Это мамина давняя и ближайшая подруга. Они так близки, что даже стали походить друг на друга. Мама чуточку выше и весит килограммов на десять меньше, а у тети Карен более пухлые губы и тонкий нос, но в целом они выглядят как сестры, причем моя мама старшая, хотя на самом деле они ровесницы.

Тетя Карен говорит еще что-то забавное, и дядя Боб бросает ей от машины:

– Эй, что у вас там происходит? Хватит шептаться!

Тетя Карен показывает ему язык. В ответ на это дядя Боб выхватывает из пакета с продуктами, который как раз держит в руках, упаковку зефирок и швыряет прямо в нее. Тетя Карен уворачивается, а мама прыгает за пухлым снарядом и легко ловит его на лету.

Иногда я забываю, что мама раньше была спортсменкой. И немудрено: она выглядит как любая другая мама. Она сейчас явно не в лучшей форме – не то что раньше, когда бегала кроссы за сборную Университета Южной Калифорнии, – но реакция у нее до сих пор молниеносная.

Дядя Боб подмигивает маме, и она заливается краской, а тетя Карен делает вид, что ничего не заметила. Мне всегда казалось, что тете Карен, наверное, нелегко от мысли о том, что мама с дядей Бобом отлично ладят. Ничего такого, просто они держатся друг с другом по-особенному, вечно друг друга подзуживают, провоцируют, а тетя Карен на такое не способна. Мама изо всех сил старается держать ситуацию под контролем. Вот и теперь ей явно хочется бросить зефирки дяде Бобу, но она этого не делает. Она просто идет к машине и кладет упаковку обратно в пакет. – А ты так не сможешь, – поддразнивает он.

– Помнится, ты все еще должен мне семнадцать «Сникерсов», с тех пор как мы в последний раз играли в «молнию»[1], – парирует мама, и в ее глазах мелькает азартная искорка. Она возвращается к тете Карен, а дядя Боб лишь молча ухмыляется ей вслед.

К нам с Мо и миссис Камински подходит Натали. – Мама говорит, что тебе придется самой оплатить ремонт «мерседеса», – говорит она, сочувствующе улыбаясь, хотя в ее голосе явно слышится злорадство.

Мы с Натали выросли вместе, но практически всю жизнь друг друга ненавидим. Первые пять лет мы дрались. Потом еще лет пять обходили друг друга стороной. А последние шесть лет мы едва выносим друг друга.

– Что, правда? – искренне изумляется Мо.

Я сглатываю. Мама мне так ничего и не сказала, но, если тетя Карен говорит такое Натали, значит, это правда. Я даже представить себе не могу, во сколько обойдется ремонт, но думаю, что стоить он будет гораздо больше, чем я сумела накопить себе на машину. Все мои внутренности сжимаются от мысли о том, что мне придется отдать все заработанное за те долгие часы, пока я нянчилась с соседскими детьми и выгуливала чужих собак. Одно сообщение, и все мои сбережения рассыплются в прах.

– М-да, сурово она с тобой, – говорит Натали. – А знаете, что мне подарят родители, как только я получу права?

Мы с Мо молчим.

– «Мини-купер». Не могу решить, какой цвет лучше – желтый или красный. Я часто вижу в центре такой симпатичный красный «купер» с белой крышей, на нем еще британский флаг нарисован.

– Ты ведь не из Англии, – говорит Мо.

– И? – отвечает Натали, явно задетая тем, что мы не выражаем никакого восторга по поводу ее будущей машины.

Мне бы хотелось сказать, что Натали некрасивая, но это не так. Она хорошенькая – золотистые волосы, серые глаза, большие сиськи. Но стоит ей открыть рот, как она сразу становится уродиной. Мы снова молчим. Мама кричит Хлое:

– Хлоя, принеси еще комплект белья!

Хлоя не реагирует и продолжает тискаться с Вэнсом. Хотя она явно слышала маму: она слегка поворачивается, так что теперь всем нам отлично видна маленькая черная ласточка у нее на левом плече – татуировка, из-за которой мама закатила ей жуткий скандал.

– Я принесу, – вызывается Оз, бросает сумку с лыжной амуницией и мчится к дому, отчаянно – как, впрочем, и всегда – пытаясь заслужить мамину похвалу.

Я мотаю головой. Зная Оза, можно смело предположить, что в результате кому-то из нас достанутся простыни с Губкой Бобом. Или что Оз прихватит пятьдесят простыней, но не возьмет ни единой наволочки.

– Не надо, Оз, – останавливает его мама, сверля глазами Хлою. В ее голосе слышны нотки ярости. – Забудь про белье, лучше папе помоги.

Мама со вздохом отворачивается и идет к нам. Тетя Карен не отстает. Мама натягивает улыбку, предназначенную для миссис Камински, и старательно игнорирует меня:

– Доброе утро, Джойс.

– Доброе утро, Энн, Карен. Спасибо, что позвали Морин. Она уже несколько недель только и говорит, что об этой поездке.

– Вы же знаете, мы любим проводить с ней время.

Повисает неловкая пауза. Миссис Камински скользит взглядом по Миллер-мобилю и принимается рассматривать землю у себя под ногами. Миллер-мобиль похож на консервную банку на колесах. Первоначально это был настоящий походный дом с кухонькой и кроватью, но художник, у которого отец купил фургон, выбросил всю мебель, чтобы высвободить место для студии, и оставил только встроенный обеденный уголок – стол и скамейки по обе стороны от него. Когда родились все мы, папа поставил дополнительные сиденья – пару автобусных кресел из «Грейхаунда» и красный кожаный диван, который он снял с отправленного в утиль «бентли». В результате получилось весьма примечательное, чуднóе сочетание полосатого синего плюша, роскошной красной кожи и блестящего зеленого винила.

Миссис Камински ничего не может с собой поделать.

– Там есть ремни безопасности? – спрашивает она.

Мо вся сжимается. За последний год ее недовольство материнской гиперопекой явно выросло. Я знаю, что в последнее время они не раз из-за этого ссорились.

Мама кивает:

– Хотите заглянуть внутрь?

Миссис Камински смотрит на Мо и мотает головой:

– Нет, все в порядке. Я вам доверяю.

В последних трех словах таится вызов. Мама его принимает:

– Я за ней присмотрю.

К разговору подключается тетя Карен:

– Мы все присмотрим. Мо нам как дочь. Она в хороших руках.

Неуверенно улыбаясь и бормоча слова благодарности, миссис Камински чмокает Мо в щеку, желает ей хорошенько повеселиться и быстро уходит. Дальше она будет волноваться без свидетелей.

Мо с облегчением выдыхает, и я легонько толкаю ее в плечо:

– Не так уж и плохо. Еще недавно она бы вообще не разрешила тебе ехать. Ты обещала звонить каждый час?

– Нет, я сказала, что вообще не буду звонить, – отвечает Мо. – Так лучше. Когда я звоню, она словно с ума сходит, расспрашивает меня обо всем в мельчайших подробностях, начинает переживать из-за того, что я рассказываю, и придумывать, что может пойти не так. Чем меньше она знает, тем меньше будет переживать. Нас не будет всего три дня. Она вполне может прожить три дня, ничего обо мне не зная. И потом, пора привыкать. Через два года я уеду в университет и уж точно не буду звонить ей каждый день.

Я ей верю. Мо страшно хочется расправить крылья, взмыть ввысь, умчаться как можно дальше от родного гнезда. Я подумываю поступить в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе или в Сан-Диего, чтобы по выходным приезжать домой, а вот Мо мечтает поселиться на другом конце страны или даже на другом краю земли. Она хочет путешествовать по Патагонии, пересечь Сахару, взобраться на Эверест. Когда мы были маленькими, она разинув рот слушала рассказы моего отца о его юношеских приключениях. Папа всегда говорил: «Эта Мо в душе настоящая пиратка».

– Едем! – кричит папа с водительского сиденья. Его лицо излучает оптимизм, и я почти готова поверить в то, что его задумка сработает и мы здорово проведем время.

Мо хлопает в ладоши и бросается к фургону. Вэнс стаскивает Хлою с крыльца и тянет к нам. Мама со вздохом идет следом за тетей Карен, высоко подняв подбородок, словно приговоренная к смерти, храбро шагающая к электрическому стулу. Дядя Боб в шутку боксирует с Озом, с каждым новым ударом придвигая его все ближе к дверце Миллер-мобиля, и одновременно ищет глазами маму, чтобы убедиться, что она это видит.

– Финн, залезай, – говорит папа.

Я подхожу, и он дает мне пять через открытое водительское окно.

– Пристегнись, – говорит мама, когда я залезаю в фургон, но эти слова адресованы не мне, а Мо.

Мо со стоном пристегивается. Я весело плюхаюсь на сиденье рядом с ней, радуясь, что мне ремень не нужен.

Дядя Боб едет впереди. Они с папой тут же принимаются обсуждать грядущий Супербоул[2]. При других обстоятельствах я бы их послушала и даже присоединилась к беседе: я люблю американский футбол и знаю об игроках больше, чем оба они, вместе взятые. Но сейчас я не могу бросить Мо на съедение Натали. Так что я достаю колоду карт и раздаю их нам троим, Хлое и Вэнсу. Мы затеваем турнир в «Верю – не верю» в надежде на то, что игра займет нас на все три часа пути до Биг-Бэр. Победитель получит право первым выбрать себе место для сна в коттедже. За такой приз стоит бороться, потому что спать рядом с Озом никто из нас не хочет.

Оз, усыпленный безопасной дозой бенадрила[3], который папа подсыпал ему в сок, оглушительно храпит у окна. У него в ногах свернулся Бинго. В самом конце фургона, на диване из «бентли», сидят мама с тетей Карен. Мама работает, поставив ноутбук себе на колени: через несколько недель у нее большой суд, из-за которого она сильно нервничает. Тетя Карен читает журнал.

Мы в пути.