В одном шаге

Глава 8

— Какая-то сплошная полоса бесконечного несчастья, а не война. Японцам пироги и пышки, а нам синяки и шишки…

Матусевич бормотал себе под нос, прекрасно понимая, что сейчас его никто не сможет подслушать. Но как ни странно, но это не он говорил, слова сами вырывались, чужие слова, и чужие мысли, находящиеся у него в голове теперь озвучивались. Можно было испугаться этого наваждения, похожего на приступ безумия, но за эти три часа он с ним обвыкся, и теперь принимал как свое «альтер эго», спасшее его всего одним шагом за несколько секунд до попадания рокового снаряда в фок-мачту. Должен был получить тяжкое ранение в живот, но вместо этого отделался царапинами, а осколок перерубил бинокль, в который он тогда наблюдал за сражением. И второе, уже роковое попадание в боевую рубку «Цесаревича», в результате которого был тяжело ранен командир броненосца, что продолжал вести эскадру по прежнему курсу под адмиральским флагом, не последовало — он уже сам, предчувствуя, приказал выходить из боя, направившись на Порт-Артур. А ведь именно этот двенадцатидюймовый снаряд, один-единственный, решил судьбу сражения в Желтом море — «Цесаревич» закружился с заклиненным рулем, лишенная руководства эскадра сбилась в кучу, по которой стали стрелять все японские корабли. Именно в эти роковые полчаса многие корабли получили самые тяжелые повреждения, после которых путь во Владивосток был «заказан».

В мозгу непроизвольно всплыла картинка изувеченного разрывами вражеских снарядов «Пересвета», с пробитыми трубами, с проломами в борту — но сейчас этот броненосец вполне бодро шел концевым, причем с целыми трубами, хотя вмятин и дырок хватало. Тогда большие повреждения получил и «Ретвизан», его командир капитан 1-го ранга Щенснович, дерзновенный поляк, не желая «сбиваться в кучу», как он сам выразился, ринулся в атаку на эскадру вражеских броненосцев, имея заклиненной носовую двенадцатидюймовую башню. И этим лихим наскоком спас русские корабли от нещадного избиения, зато сам получил ранение, а его броненосец множество снарядов — ведь подошел на семнадцать кабельтовых, японцы восприняли этот отчаянный наскок как попытку таранить какой-нибудь корабль. Да и сам «Цесаревич» в своем беспомощном состоянии нахватался попаданий — и главное, его трубы зияли огромными проломами, в результате чего возник катастрофический, на порядок, перерасход угля, так что, придя в германский Циндао пришлось там интернироваться. Хотя…

— Нет, можно было выйти в море, наскоро залатав трубы, просто ни сам Иванов, ни я тогда на это не решились, потеряв веру в победу. А ранения стали поводом к этой «слабости». Да что там — оба мы струхнули…

Николай Александрович чуть ли не заскрежетал зубами — он в памяти увидел стоящий в бухте изувеченный броненосец, причем сами немцы посчитали весьма резонно, что русские моряки оказались «заражены» самым банальным «шкурничеством», отказавшись воевать. Ведь собственно броня не была пробита, механизмы целые, вся артиллерия действовала, а жести и листовой стали хватало, чтобы за сутки наскоро придать искореженным трубам «пристойный» вид. Просто не хватило тогда решимости, ни броненосцу, ни пришедшим миноносцам, а вот «Новик», загрузив уголь, решился пойти во Владивосток в обход Японии с океана, но оказавшись на Сахалине с пустыми ямами, его там настигли японские крейсера…

— Да что там — все струсили и бежали, сломя голову, в совершенной растерянности. Контр-адмирал Рейценштейн на «Аскольде», да еще с миноносцем, в Шанхае интернировался. Ливен на «Диане» до Сайгона добрался — дотуда вдвое дальше идти, чем до Владивостока. Зацаренный на совершенно целой «Победе» рвануть в Цусимский пролив не решился, хотя если бы рискнул, то на восьми узлах, при возможности дать на короткое время и все восемнадцать узлов хода, прибыл бы как раз к Ульсанскому бою, и тогда бы не погиб в бою с крейсерами Камимуры несчастный «Рюрик». Но решимости «нельсонов», выходя в начальство, не проявляют.

— Эх-ма, это не война, а тридцать три сплошных несчастья для нас, бросает с края на край — офицеры и матросы беззаветную храбрость показывают, а наши адмиралы «труса празднуют»!

Матусевич сжал зубы, замолчал, понимая, что «первый камень» именно в него и надо бросить. Но сейчас Николай Александрович настроился идти до конца, и если не прорваться всей эскадрой (а такое невозможно, просто угля не хватит), то обеспечить прорыв самых нужных во Владивостоке кораблей. А заодно избавится от двух адмиралов, что могли в Порт-Артуре его «подсидеть» — интриги всегда процветали на русском флоте. Впрочем, как и на любом в мире — ведь уповая только на свои качества и талант, наверх точно не выйдешь, просто другие бесталанные не дадут, им ведь тоже хочется выкарабкаться повыше, положение себе обеспечить, да детишкам на молочишко скопить, имуществом обзавестись.

— На «Микасе» кормовая башня не стреляет, ваше превосходительство! Из носовой только одна двенадцатидюймовая пушка по нам бьет!

От доклада флаг-арта Матусевич оторвался от размышлений, очнулся — словно из крещенской купели вынырнул. И подняв бинокль, прижал окуляры к глазам. Пристально смотрел пару минут, и убедился, что доклад верен — только одно из носовых орудий главного калибра вело огонь, ствол второго задран. А вот кормовая башня действительно не действует, она вообще развернута в диаметральной плоскости, стволами на кормовой флагшток. А это совершенно меняло дело — у противника из сражения фактически вышел целый броненосец, огневая мощь которого сейчас равна броненосному крейсеру, причем не самому сильному из состава японского флота.

— Отлично, Казимир Филиппович, отлично! Господа, грех упускать такой момент для прорыва — поднимите сигнал для князя Ухтомского, пусть поторопится с прорывом. Два «гарибальдийца» за ним не угонятся, да к тому же пусть «Полтава» по ним огонь перенесет, а то пока бесплодно по «Фудзи» стреляет вместе с «Севастополем». Лупят, а попаданий все не видно. Есть! Есть, молодцы! Все-таки попали!

Матусевич закричал как мальчишка, видя удивительное зрелище — яркую вспышку разрыва на крыше кормового барбета вражеского броненосца. Машинально припомнил, что там броня в шесть дюймов, и вроде фугасным снарядом ее никак не пробить, но, тем не менее, из орудийных амбразур выплеснулись языки пламени с черным дымом.

— Никак пороховой заряд на подаче воспламенился, — произнес Кетлинский, вцепившись взглядом во вражеский броненосец. — Сейчас огонь по подаче вниз пойдет, перекинется в погреб, а тот и рванет…

Голос лейтенанта звучал уверенно, все застыли в напряжении, Матусевич сжимал бинокль так, что побелели костяшки пальцев. Но секунды текли одна за другой, но удивительного зрелища внутреннего взрыва так и не увидел. Хуже того — дым перестал выплескиваться из амбразур, потихоньку стало доходить, что воспламенился только один пороховой заряд, а вот детонации снаряда не произошло, да и огонь не добрался до погреба. Японцам невероятно повезло, как и бывало часто в войну, о чем ему охотно и злорадно поведал внутренний голос. Зато «послевкусие» осталось после совершенно спокойных слов командира броненосца.

— Могу представить, как там сейчас шибает запахом сгоревшей человеческой плоти. Видимо, погреб успели затопить, а вот люди вряд ли выбрались, полсотни душ разом сгорело.

— Вы правы, Николай Михайлович, но сейчас это даже не «половинка» от полноценного броненосца — это ведь самый слабейший из броненосцев противника. Так что момент для князя Ухтомского самый удачный наступил, а вот и на «Победе» это осознали — повернули на «гарибальдийцев». Господа, теперь нам необходимо воспользоваться моментом — вы заметили, что японцы начали намного реже стрелять — просто у них заранее припасенные снаряды закончились. Так что два румба вправо, дать пятнадцать узлов, начинаем сближаться, пока противник пребывает в растерянности. Самый подходящий момент для общего «навала»!

Отдав приказ, Матусевич продолжил спокойно смотреть на эпическую картину развернувшегося сражения, той самой «третьей фазы», которой не должно было быть в реальности. Но в бою возникла одна лишняя пауза, и вот теперь ситуация кардинально изменилась — яркий пожар на «Фудзи» видели все. Все правильно — нужно выбирать самого слабейшего противника, и если тот серьезно поврежден, то нужно постараться обязательно добить его…

Кормовая башня «Микасы» после боя в Желтом море 10 августа 1904 года — флагманскому броненосцу вице-адмирала Хейхатиро Того крепко досталось…