В открытом море

Глава вторая

Тильда торчала на верхушке мачты. Да, на «Грейс» была пятнадцатифутовая мачта из почерневшей сосны, укрепленная в табернакле, так что легко опускалась на палубу в те времена, когда баржа еще курсировала между Ричмондом и морским побережьем, проплывая подо всеми двадцатью восемью мостами. Бизань и шпринтов на «Грейс» отсутствовали, да и имеющаяся фок-мачта вовсе не предназначалась для того, чтобы на нее забираться, но Тильда все-таки забиралась и подолгу сидела «на верхотуре», хотя сидеть там было явно не на чем.

Марта, не менее храбрая и решительная, чем сестра, тоже иногда залезала на мачту и, повиснув примерно на фут ниже Тильды, читала вслух какой-нибудь комикс-ужастик. Но сегодня Тильда оказалась там одна, как всегда оглядывая сверху окрестности и следя за постоянно кренившейся палубой, угол которой менялся в зависимости от того, провисали или натягивались швартовы. С верхушки мачты отлично просматривался и равнодушно-бездейственный берег, и полные тайн воды реки.

Будущее Тильду абсолютно не интересовало, и в результате ей была дарована великолепная способность уже в настоящем чувствовать себя счастливой. В данный момент, например, она казалась себе совершенно счастливой.

Она ждала, когда переменится приливная волна. Точно напротив «Грейс» в стоячей воде спокойно лежала целая груда упаковочных клетей, некогда привезенных по бесконечным извилистым дорогам за двадцать миль из Грейвзенда, и эти клети были явно заколдованными, ибо никогда даже на дюйм не сдвигались ни в ту, ни в другую сторону. Вот лихтеры[22], например, качаясь на якорях, то и дело вертелись в разные стороны и были совершенно беспомощны, не обладая соответствующими инструкциями относительно приливов. А еще было очень странно видеть, как быстро движутся по небу облака, а вода внизу остается абсолютно неподвижной.

Тильда дважды моргнула, рискуя пропустить самую важную для нее пару секунд, но все же успела заметить, как край одной из упаковочных клетей начал медленно, словно украдкой, отползать от основной груды и потихоньку огибать ее, описывая полукруг. Тильда, затаив дыхание следившая за этим, позволила себе набрать в легкие воздуха. Дрожь прошла по канатам и якорным цепям судов, лихтеры, только начавшие движение, сразу же стукнулись металлическими бортами и сбились в кучку. Прилив сменялся отливом. Скопившийся у берега плавник какое-то время еще продолжал двигаться вверх по воде, подгоняемый приливной волной, но отлив уже начинал сгонять его к середине реки, снова направляя всю эту довольно плотную массу в сторону моря вместе с повернувшей туда Темзой.

Уиллис не раз рассказывал Тильде, что на таких старых баржах, как у них, раньше имелись огромные паруса, однако в большой команде эти суда совершенно не нуждались – вполне хватало двух человек, скажем, одного взрослого мужчины и одного мальчика, и эти двое легко со всем своим хозяйством справлялись. В те времена паруса на речных баржах были коричневыми, как сама земля, и настолько пропитанными маслом, что, казалось, никогда до конца не просыхали. Теперь таких парусов уже не осталось. Впрочем, «Грейс» паруса не понадобились бы ни для того, чтобы выйти в море во время отлива, ни для того, чтобы достигнуть Лондонского порта. Благодаря плоскому днищу, она легко поднялась бы вверх по реке вместе с приливной волной, выключив все двигатели и всего лишь умело используя подводные течения. И тому шестилетнему мальчику все эти течения и опасные повороты были хорошо известны. Он давно уже изучал тайны Темзы. Никто, кроме него, не заметил бы блеснувшего золотом и бриллиантом перстня на пальце мертвого мужчины, рука которого на мгновение вынырнула из воды. Прощай! Он узнал эту руку: она принадлежала его отцу, давно исчезнувшему. Тогда «Грейс» со своей грузоподъемностью 180 тонн легко проходила даже под низкими арками мостов у берегов Миддлсекса, где не могли пройти другие суда, равные ей или превосходившие ее размерами. У моста Тауэр-Бридж сигнальные диски, имевшие четыре фута в диаметре и разрисованные черными и белыми полосами, показывали уровень воды по отношению к берегу, и если вода добиралась до отметки «четырнадцать футов», это означало, что мост невозможно поднять по техническим или каким-то иным причинам. В таких случаях пройти там могла только «Грейс» – не «Морис» и даже не «Дредноут», – и это было поистине незабываемое зрелище. Толпы людей, мужчин и женщин, выходили полюбоваться, как «Грейс», расправив большие коричневые паруса, поднимается вверх по реке, и у ворота лебедки стоит при этом всего лишь шестилетний ребенок, а сама баржа, направляясь в Ушант, уже, казалось, чует запахи открытого моря.

У подножия мачты Тильда услышала царапанье. Это кошка с облепленной пухом и перьями чаек мордой предпринимала тщетные попытки взобраться по стволу мачты, но через пару футов когти у нее соскальзывали, и она падала на палубу.

– Страйпи!

Корабельная кошка Страйпи была плоть от плоти Баттерси-Рич. Она даже передвигалась по-моряцки, плотно «прилипая» брюхом к палубе, напряженная как пружина и готовая к любым фокусам непогоды. Уши Страйпи всегда прижимала к голове так плотно, что они были почти незаметны.

Но, хотя за все эти годы Страйпи не утратила самоуважения и постоянно старалась вылизать себя дочиста, ее все же покрывал довольно плотный слой грязи, причем как на брюхе, так и на холке. Однако прихорашиваться она никогда не переставала. Страйпи приходилось вечно к чему-то приспосабливаться, причем не только к приливам, отливам и сезонным сменам погоды, но и к крысам, с которыми она регулярно встречалась и на верфях, и на причале. Пока крысы не достигали определенного размера – а они достигали его уже через несколько недель после появления на свет, – Страйпи ловила их и съедала, а затем, инстинктивно чувствуя безусловное собственное превосходство, приносила в каюту крысиные хвосты и складывала к ногам Марты. Все прочие крысы, превосходившие упомянутый размер, сами на нее охотились, и в результате Страйпи постоянно испытывала неуверенность в том, нападать ей или спасаться бегством, из-за чего кошачий рассудок начал страдать определенной нестабильностью.

Страйпи не заботило, будут ли люди ее кормить, в этом отношении она проявляла полную самостоятельность и прекрасно знала, как согреться в холодную погоду. Спала она обычно на палубе одной из барж, возле дымовой трубы, где обычно было грудой навалено разнообразное топливо. Иногда, впрочем, она сворачивалась клубком прямо на выходном отверстии, создавала непреодолимое препятствие для дыма, который, естественно, возвращался обратно, делая жизнь обитателей баржи совершенно невыносимой. Эта неприятная привычка Страйпи привела к тому, что Вуди, Уиллиса, Ненну, Мориса, а также клиентов Мориса одолевал порой мучительный надсадный кашель; впрочем, кошка постоянно меняла место ночлега и редко проводила две ночи подряд на одном и том же судне.

Сидя на мачте, Тильда воображала себя то мореплавателем, вышедшим на «Грейс» в открытое море, то начальником порта, который внимательно следит за причалом и пришвартованными судами. Собственно, основой ее представлений об окружающем мире служило именно то, что она видела у причала и в затоне, и, в общем, представления эти имели крайне малое отношение к жизни того огромного города, неустанно трудившегося всего в сотне ярдов от «Грейс».

На палубе «Лорда Джима» она никакого движения не заметила. Зато увидела на причале Уиллиса, который направлялся к «Дредноуту» вместе с каким-то человеком, наверное, чиновником Управления, который, судя по его сердитой жестикуляции, отказывался обеспечить Уиллиса варом, газом и водой, пока тот не оплатит предыдущие счета.

А вот владелец «Рочестера» Вуди, видимо, опять готовился на всю зиму «залечь в берлогу». Пожалуй, думала Тильда, он все-таки единственный ненастоящий обитатель плавучих домов. Принадлежавшая Уиллису маленькая звукозаписывающая компания, как он сам объяснял и даже, пожалуй, слишком часто, «самоликвидировалась», однако и теперь средств у него хватало, чтобы существовать более-менее достойно, так что холодную зиму он собирался провести в собственном доме в Перли. Понятие более-менее достойного существования казалось обитателям северного конца причала довольно-таки странным. Тем более Вуди еще и поговаривал о том, чтобы нанять работников, которые как следует отскребли бы корпус «Рочестера» и сделали его таким же чистым, как у «Лорда Джима». Все старые баржи были покрыты толстым слоем различных представителей морской флоры и фауны, поэтому даже просто добраться до деревянной обшивки было весьма затруднительно. Борта у них поросли таким количеством зеленых водорослей и всевозможных ракушек, что проплывающие мимо киты вполне могли бы их приветствовать как своих сородичей.

На палубе «Мориса» тоже никого видно не было, но Тильда знала, что Мориса, как это случалось довольно часто, пригласили на весь день в Брайтон. Но, присмотревшись, девочка заметила, что дверь его рубки не заперта. А вскоре на причал въехал легкий грузовичок, из него выпрыгнул какой-то человек и прямо с причала стал одну за другой сбрасывать на палубу «Мориса» какие-то картонные коробки. Одна из коробок от удара раскрылась, и Тильда увидела, что она битком набита фенами для волос. Заметив это, незнакомый тип был вынужден перебраться на палубу и аккуратно сложить коробки. Их бы хорошо еще и куском брезента накрыть, подумала Тильда, хотя брезент он, похоже, с собой захватить забыл. Да и вообще этот тип явно старался особо на палубе не задерживаться и, сложив коробки, сразу поспешил к грузовику. Только тогда девочке и удалось мельком разглядеть его лицо, которое оказалось довольно странным: очень бледным и начисто лишенным какого бы то ни было выражения. Вполне возможно, смену выражений лица этот тип считал чем-то необязательным, входящими, так сказать, в число дополнительных услуг.

Вскоре мимо «Мориса» вновь прошел Уиллис, двигавшийся, как всегда, неторопливо. Он остановился, с удивлением рассматривая груду коробок, высившуюся на палубе, даже головой недовольно покачал, но почему-то так ничего и не предпринял. Ненна вполне могла бы прибавить к своему списку «вещей, которые мужчины умеют делать гораздо лучше женщин», подобное умение вести себя столь же неторопливо и достойно в весьма неоднозначной ситуации и ровным счетом ничего не предпринимать. Но как, с другой стороны, Уиллису следовало на появление этих коробок отреагировать? Да никак – ведь Морису вряд ли захотелось бы видеть у себя на борту полицию!

– Эй, на судне! – крикнул Уиллис Тильде. – Ты там осторожней!

Тильда и без него очень даже хорошо знала, какой опасной может быть эта река. И хотя девочка давно уже стала, можно сказать, автохтонным обитателем старых барж и с искренним состраданием относилась к жалким обитателям фешенебельного Челси, в жизни которых явно недоставало приливов и крыс, но к реке она всегда питала огромное уважение и понимала, что здесь можно запросто погибнуть даже рядом с набережной.

Однажды весенним вечером голландская баржа Waalhaven, пришедшая из Роттердама, импозантная, самоходная, так и сверкавшая медью, бросила якорь почти на середине реки, как раз напротив тамошних плавучих домов. Она, должно быть, прошла таможенную проверку в Грейвзенде, а потом вместе с приливом поднялась сюда. Рядом с этим прекрасным судном «Морис», который тоже был родом из Роттердама, выглядел бедным родственником. Да и остальные старые баржи, точно вросшие в берег, казалось, смотрят на Waalhaven с тоской узников, следящих за своими гуляющими на свободе собратьями.

Команда голландской баржи выстроилась на палубе, и у всех моряков были такие серьезные лица, словно им предстояла важная деловая встреча, провести которую следовало безупречно; впрочем, выглядели эти бизнесмены в резиновых морских сапогах, как всегда, гармонично.

Сразу после файв-о-клок хозяин Waalhaven, подойдя к поручням, крикнул хозяину «Мориса», чтобы тот прислал за его людьми шлюпку и помог переправить их на берег. Но поскольку никакой реакции не последовало, бизнесмен из Роттердама понял, что оказался в местах, лишенных даже самых элементарных удобств, и удалился, дабы посоветоваться со своими. Затем, когда уже наступали сумерки, а прилив быстро усиливался, трое голландцев все-таки спустили на воду собственную шлюпку и приготовились плыть к причалу. Они, видимо, специально дожидались высокой воды, чтобы пройти бок о бок с другими судами и показать, как поступают цивилизованные люди. Более всего это походило на урок так называемого воскресного спорта, демонстрируемый на небольшой шлюпке. Резиновых сапог голландцы, разумеется, не сняли, но, предвкушая прогулку по городу, взяли с собой цивильную обувь, сложив ее в сумку из промасленной кожи. Наверное, боги реки, решив повеселиться, отняли у них остатки разума.