В погоне за тайной века

Сначала были письма

7 августа 1806 года корабль «Надежда» отдает якорь на Кронштадтском рейде. С этого дня имя капитана Ивана Федоровича Крузенштерна, который только что завершил первое русское кругосветное плавание, становится известным на всех континентах. Российская академия наук избирает его своим членом, почетных званий его удостаивают научные общества и университеты Лондона, Парижа, Геттингена…

Знаменуя начало эпохи русских кругосветных плаваний, путешествие Крузенштерна, словно вспышка молнии, озаряет первую половину XIX века и вызывает к жизни много географических предприятий на севере и востоке России.

Этот успех открывает перед ним двери дома одного из самых влиятельных государственных деятелей начала XIX столетия графа Николая Петровича Румянцева, старшего сына знаменитого русского полководца Петра Александровича Румянцева, в честь побед которого воздвигнут обелиск в Петербурге.[14] Николай Петрович ласково был принят при дворе, но светская жизнь не удовлетворяла его. Он уехал за границу и слушал лекции в Лейпцигском университете. Он исколесил почти всю Европу, пока в 1780 году его не назначили послом в одно из немецких княжеств. Начало нового века застало Румянцева в Петербурге. Его назначили директором водных коммуникаций. Мариинская система, каналы Вышневолоцкий, Березинский имеют отношение к его сложной биографии.

И. Ф. Крузенштерн.

Через год он становится министром коммерции, энергично заботится о развитии торговли, уделяя особое внимание укреплению недавно созданной Российско-Американской компании, что для него было неразрывно связано с укреплением позиций России в Северной Америке и северной части Тихого океана.

Румянцев не только горячо поддержал проект первой русской кругосветной экспедиции, но и написал инструкцию для этой экспедиции.[15] Он напутствовал Крузенштерна обстоятельным посланием, в котором подробно остановился на задачах исследования тропической и северной частей Тихого океана.

«Дай бог, — писал он в заключение, — чтоб успехи Ваши были столь же благословенны, сколь искренни мои желания. Мысль, что для отечественной торговли откроется новое поле, сделается тем совершеннее, что вместе с сим Россия под Вашим руководством принесла бы и свою дань во всеобщее богатство человеческих познаний. Я заранее утешаюсь за Вас тем, что после такого славного дела имя Ваше пойдет наряду с именами отличных мореплавателей».[16]

Крузенштерн оправдал надежды Румянцева, который между тем продолжал стремительное восхождение по служебной лестнице. Вскоре после заключения Тильзитского мира он получает портфель министра иностранных дел. Через год после подписания Фридрихсгамского мира со Швецией, по которому Финляндия присоединялась к России, он получает высшее звание в России — звание государственного канцлера.

Историки и писатели разных поколений единодушны в оценке исключительно плодотворной просветительской деятельности Н. П. Румянцева. Он создает великолепное собрание редких книг, которое завещает сделать общедоступным и на основе которого развилась и расцвела Государственная публичная библиотека, ныне носящая имя В. И. Ленина. К этому надо добавить собрания старинных договоров и грамот, старинных рукописей, коллекции монет. Не жалея денег, он посылает ученых почти во все страны Европы и во многие достопамятные места России для сбора рукописей, имеющих отношение к истории Русского государства. Особое пристрастие он имеет к путешествиям, и в особенности к полярным.

Он просит Крузенштерна быть его научным советником по части географический изысканий, книг, рукописей и карт.

Многие часы проводят они в библиотеке графа, в которой собраны самые древние и самые новые книги по истории морских странствий и богатейшая коллекция географических карт. Тема их разговоров одна и та же: существует ли проход из Берингова пролива в Атлантический океан вдоль северных берегов Америки, которые сокрыты во мраке неведения? Именно в этой области, лежащей белым пятном на самых новых картах, затем на северо-востоке России да и на крайнем юге ждут мореплавателей открытия, возможно, великие по своему значению.

«Статься может, — пишет Крузенштерн, — что сделан будет вопрос: какая польза может быть для России от таковых изысканий? Такие вопросы могут исходить от людей, которые не понимают, что эти исследования имеют целью возрастание могущества и распространение политического влияния их отечества».[17]

Румянцев, только недавно ставший министром иностранных дел, великолепно понимает, какое влияние географические исследования порой оказывают на внешнюю политику и как внешняя политика вызывает к жизни новые странствия.

Он просит Крузенштерна составить описание путешествий к Северному полюсу, и мореплаватель отправляется в захватывающее странствие по старинным книгам, картам и рукописям. Его восхищает стремление многих поколений моряков найти проход из Атлантического океана в Тихий. Еще приятнее убедиться, что ни одно государство Европы не достигло столь блистательных успехов в исследовании Севера, как Россия. Всего за десять лет отряды Великой Северной экспедиции исследовали арктическое побережье от Северной Двины до Колымы, а ученые — участники этого крупнейшего полярного предприятия России — нашли в сибирских архивах документы о том, что еще в 1648 году казак Семен Дежнев совершил плаванье из устья Колымы на Анадырь и тем самым доказал, что Азия отделена от Америки проливом… Правда, теперь, уже в XIX веке, некоторые географы стали сомневаться в достоверности этого плавания.[18]

Более скудными были знания о севере Американского континента, хотя экспедиций в этот район снаряжалось великое множество. На исходе XV века, через несколько лет после открытия Колумбом Америки, Себастьян Кабот сделал первую попытку проникнуть к северо-западу вдоль берегов Нового Света. Затем последовали экспедиции португальцев, испанцев, французов и, наконец, англичан. Путешественники в конце XVI — начале XVII столетия проникли в залив, который впоследствии был назван именем Гудзона и, тщетно ища прохода в Ледовитый океан, в основных чертах завершили его обследование.

Новый шаг в исследовании Северо-Западного прохода был сделан Уильямом Баффином, который поднялся вдоль западных берегов Гренландии до 77°30′ с. ш., открыл устья проливов Ланкастер и Смит и пришел к выводу, что Северо-Западного прохода не существует, хотя в действительности положил начало его открытию.[19]

Карта, составленная Баффином, к несчастью, затерялась, и ученые-географы в конце концов стали сомневаться в достоверности его выдающихся открытий. Возможно, распространению этого заблуждения способствовали неудачи последующих экспедиций, которые до первых десятилетий XIX века так и не проникли в этом районе севернее Баффина.

Следующая точка, которую нанесли на карту американского берега Ледовитого моря, была достигнута в 1770 году Самуилом Херном, служащим компании Гудзонова залива. Он вышел к морю по реке Коппермайн (Медной руды) и нашел у живших там эскимосов много китового уса и шкур тюленей. Но в его открытии географы сомневались, как сомневались в открытиях Баффина и Дежнева. Через восемь лет знаменитый Кук прошел Беринговым проливом и достиг мыса Ледяного под 71° с. ш. И уже на исходе XVIII столетия, в 1793 году, Александр Маккензи, спустившись по большой реке, носящей ныне его имя, увидел, «вонючее озеро», как индейцы называли Северный Ледовитый океан. Правда, сами англичане отнеслись к этому путешествию весьма скептически. Барроу считал, что «если сведения, доставленные нам Херном о море, неудовлетворительны, то Маккензиевы еще гораздо темнее». Суд современников был скорый и несправедливый: они полагали, что ни Херн, ни Маккензи не видели моря, хотя, вероятно, и находились вблизи него.[20]

Таким образом, к началу XIX века на огромном пространстве севера Американского континента было известно всего лишь несколько пунктов, что не только делало более ясным вопрос о существовании Северо-Западного морского пути, а скорее давало повод для рождения новых гипотез и заблуждений.

Состояние знаний о полярных странах наглядно иллюстрируется старинными картами последней четверти XVIII и самого начала XIX столетия. Почти на всех них к северу от берегов Сибири обозначены очертания огромной арктической суши, сведения о которой впервые появляются в донесениях Михаила Стадухина и затем подкрепляются показаниями сержанта Степана Андреева, предположениями Сарычева о большой матерой земле к северу от Колымы и сообщениями якутских промышленников, которые приняли Новую Сибирь за исполинскую сушу, возможно, являющуюся частью Америки. Результаты таких представлений о северной полярной области наглядно видны на генеральной карте Российской империи 1807 года, на которой северный берег Америки от Берингова пролива заворачивает на запад и тянется по направлению к Шелагскому мысу, хотя и не соединяется с ним.[21]

Огромная арктическая суша изображена и на карте секунд-майора Михайло Татаринова, составленной в 1779 году в Иркутске. На ней показана самая северная точка, достигнутая Куком в 1778 году во время плавания в Ледовитый океан. От этой точки берег Америки принимает строго западное направление и, пройдя в расстоянии 600–800 километров от берегов Евразии, соединяется с Гренландией. Западный берег Гренландии, в свою очередь, соединен с Америкой сушей, которую омывает Баффиново море и через которую намечены устья Ланкастерова и Алдермонова проливов.

После плавания Кука в Англии, истратившей миллионы фунтов стерлингов на экспедиции, которые почти непрерывно отправлялись в течение трех столетий, забывают о нерешенной великой географической задаче.

Крузенштерн полагает, что причиной утраты интереса к исследованию Северо-Западного морского прохода было, с одной стороны, «утвердившееся после покушений англичан мнение о невозможности существования морского прохода на Севере», с другой — «непрерывные войны, которые вели между собою наиболее могущественные европейские государства».[22]

Составленное Крузенштерном «Обозрение путешествий» свидетельствовало о том, что «хотя существование северного прохода весьма сомнительно, но повторение опыта от запада на восток и от востока на запад может статься предприятием нетщетным».[23]

Крузенштерн находил, что идея о проходе из Атлантики в Тихий океан через Северный полюс химерична. В центре Ледовитого океана, по его мнению, ждет такой же неодолимый лед, какой останавливал все суда, прежде чем им удавалось достигнуть 83° с. ш. Более реальных успехов мореплаватель ожидал от одновременных покушений как со стороны Берингова пролива, так и со стороны Баффинова залива.

Вскоре после прекращения войны между Россией и Англией, то есть примерно в 1810 году, Крузенштерн начал обсуждать с Румянцевым практические шаги по подготовке экспедиции для поисков Северо-Западного прохода. Сначала предполагали снарядить экспедицию из служащих Российско-Американской компании, на дела которой государственный канцлер имел решающее влияние.

Однако выяснилось, что в Русской Америке не набрать достаточного числа сведущих в навигаторском деле людей, которые могли бы справиться с нелегкими задачами по исследованию Северо-Западного пути и севера Американского континента.

Нашествие Наполеона было тяжелым испытанием для Румянцева и отодвинуло на время исполнение плана Крузенштерна. Из-за апоплексического удара государственный канцлер на многие месяцы лишился возможности заниматься делами не только правительственными, но и личными…[24] Но после окончания войны Крузенштерн и Румянцев вернулись к заинтересовавшему их вопросу. 25 ноября 1813 года мореплаватель направил канцлеру смету расходов на предполагаемое путешествие.

Стоимость экспедиции была определена в 100 тысяч рублей. Из них — 50 тысяч на постройку судна, 16 тысяч — на жалованье, 10 тысяч — на провизию, 6 тысяч — на инструменты. Остальная часть этой весьма солидной по тем временам суммы могла быть употреблена на экстраординарные расходы и покупку вещей и товаров для обмена их на провизию и для подарков народам посещаемых земель.[25]

Крузенштерну удалось заразить Румянцева своей увлеченностью. Вопросы решались быстро. Через несколько месяцев уже было заказано судно на верфи Або. Его решили назвать «Рюрик». Крузенштерн предложил назначить командиром корабля Отто Евстафьевича Коцебу, который кадетом плавал с ним на корабле «Надежда», проявил себя знающим моряком и с «отличным рвением» занимался исследованием берегов, составлением карт и астрономическими наблюдениями. Узнав о согласии государственного канцлера, Коцебу 9 июня 1814 года отправил Румянцеву из Ревеля восторженное послание:

Письмо О. Е. Коцебу Н. П. Румянцеву.

Между тем Крузенштерн отправился в Англию, чтобы заказать навигационные приборы для экспедиции на бриге «Рюрик». У него было много знакомых среди моряков британского флота, на кораблях которого он прослужил несколько лет, совершив плавания к берегам Америки и Индии. Он близко сошелся с секретарем английского адмиралтейства Джоном Барроу, который затем следил за выполнением заказов Ивана Федоровича и стал на многие годы его ревностным корреспондентом. Через Барроу впоследствии Крузенштерн получал обстоятельную информацию о намерениях английского правительства в области полярных исследований.

В Англии были встревожены намерениями русских моряков исследовать Северо-Западный проход, о котором на протяжении последних четырех десятилетий забыли и думать.

22 января 1815 года Отто Коцебу покинул родной Ревель и вместе с командой направился через Петербург в Або, где строился корабль «Рюрик».

«Мы шли с обозом нашим, — писал Коцебу, — и когда потеряли город из виду, я почувствовал облегчение своей грусти, ибо сделан был первый шаг к предстоящему мне лестному предприятию. Радость исполняла всех матросов, которые до самого ночлега не переставали петь и веселиться». [27]

О. Е. Коцебу.

На семнадцатый день Отто Коцебу был на судостроительной верфи и приступил к наблюдению за постройкой своего корабля.

В тяжелых и неустанных трудах пролетели три месяца.

11 мая «Рюрика» спустили на воду. Через пятнадцать дней Коцебу был уже в Ревельском порту. Он навестил Ивана Крузенштерна, который передал ему два хронометра и астрономические инструменты. Теперь его путь лежал на Кронштадт.

В середине лета все приготовления были закончены. Прибыл натуралист Дерптского университета доктор Иван Эшшольц и художник Логгин Иванович Хорис. (Кроме того, в Копенгагене ждали ученые-естествоиспытатели Адальберт Шамиссо и Вормскиолд). Команда была укомплектована лучшими матросами флотского экипажа. У Коцебу имелось два помощника: лейтенанты Глеб Шишмарев и Иван Захарьин.[28] Всего на борту находилось 33 человека.

За несколько дней до отплытия «Рюрика» из Кронштадта Крузенштерн вручил своему другу и ученику инструкцию, в которой были означены основные научные задачи экспедиции и содержались добрые советы умудренного опытом и жизнью мореплавателя.

Крузенштерну хотелось уберечь Коцебу от лишних испытаний и направить его путь через океаны таким образом, чтобы путешествие принесло возможно больше новых открытий. Первую остановку с научными целями экспедиции предстояло сделать у острова Пасхи, чтобы познакомиться с его жителями, которые заслуживали «особливого внимания».

По прибытии на Камчатку Коцебу должен был отправить Румянцеву донесение о плавании, копию корабельного журнала, все карты, наблюдения ученых — «словом, все плоды, собранные в продолжение первого года путешествия».[29]

Это было вызвано тем обстоятельством, что дальше экспедиция отправлялась в Северный Ледовитый океан, где ее плавание было «сопряжено с величайшими опасностями».

Крузенштерн полагал, что исходной базой действий экспедиции должен быть Нортон-зунд (Нортон-Саунд), если «не будет открыт другой залив», и считал необходимым, чтобы Коцебу посетил его и собрал у жителей этих мест подробные сведения о внутренних районах континента, о направлении рек и берегов, о больших озерах. Из Нортон-зунда «Рюрику» разрешалось отправиться к острову Уналашка и осмотреть по пути неисследованные южные берега Русской Америки.

На третий год плавания экспедиция должна была приступить к «исследованию внутренности Америки».

При этом Крузенштерн предоставлял Коцебу свободу действий в зависимости от обстоятельств и добытых сведений. Экспедиции предстояло, взяв в Уналашке алеутов с байдарами, исследовать берег Америки в северной части Бристольского залива (залив Бристоль), Эта задача возлагалась на самого Коцебу (Шишмарев на «Рюрике» между тем отправлялся в Нортон-зунд). В первую очередь следовало отыскать реку, которая, по словам Кука, должна была в этом районе впадать в океан, и исследовать ее нижнее течение. Затем необходимо было отправить офицера для подробного изучения открытой реки. Коцебу не разрешалось долго задерживаться в этом районе, с тем чтобы у него осталось время для исследований в Ледовитом море. Он должен был отправиться в Нортон-зунд и, соединившись с Шишмаревым, направиться к мысу Лисбурн.

«Отсюда надлежит Вам стараться свидетельствовать направление берега и узнать, сколь далеко оный простирается к северу за усмотренным Куком Ледяным мысом, также в какой широте оный приемлет направление к востоку».[30]

От мыса Ледяного Коцебу должен был направиться прямо на восток, не теряя времени на осмотр северных берегов Русской Америки.

Крузенштерн не ограничивал плавания «Рюрика» к востоку, надеясь, что мужество и твердость помогут морякам одолеть препятствия природы и сделать величайшие открытия. Однако Крузенштерн считал весьма желательным, чтобы экспедиция к концу августа возвратилась в Нортон-зунд и затем направилась на Уналашку.

Коцебу мог посвятить еще один год исследованиям в Северной Америке, если ему станет известна какая-либо река, впадающая в Северный Ледовитый океан и имеющая сообщение с обширным озером в глубине материка. Разрешалось продлить срок работ экспедиции и в том случае, если в ее распоряжении окажутся факты или сведения, позволяющие «надеяться, что существование сообщения между обоими океанами не есть совершенно невозможно».[31]

Кроме решения научных задач, экспедиция имела и определенные политические цели. Она должна была свидетельствовать о серьезном интересе России к своим владениям на Чукотке и в Америке и содействовать укреплению ее позиций в этих глубоких полярных областях.

…Затем началось плавание

30 июля бриг «Рюрик» оделся парусами. Пальба кронштадтских фортов провожала его в море. Ветер был свежий и попутный.

Около полудня следующего дня Отто Коцебу увидел башни родного Ревеля.

«И я, — писал он, — в последний раз простился с моей родиной на несколько лет, а быть может навсегда».[32]

С первых же недель несчастья начинают преследовать экспедицию. После стоянки в Плимуте «Рюрик» попадает в жестокий шторм. Гибель грозит кораблю. Моряки проводят страшную ночь в Ла-Манше, ожидая каждую минуту, что их выбросит на берег. Когда утром следующего дня они возвратились в Плимут для исправления повреждений, опытные английские лоцманы удивлялись, как «Рюрик» не погиб. Едва экспедиция снова покинула Плимут, как новый шторм встретил ее в Ла-Манше и заставил корабль укрыться в той самой гавани, где он недавно чинился.[33] Потом все шло великолепно. Несколько удивительных дней на Тенерифе, благодатное плавание до Бразилии. Стоянки в Рио-де-Жанейро, радость общения с прекрасной природой.

За плаванием внимательно следит Н. П. Румянцев. Каждый завершенный этап плавания доставляет ему глубокое удовлетворение. Получив донесение из Бразилии, он пишет Коцебу, что «не в силах описать всю ту радость», которую ему доставили письма путешественников. Из них он узнал, что на корабле все здоровы и «между собою согласны», что «во всем существует полезный для открытий дух и надежда желаемой цели достигнуть». Все это убеждает его в том, что Коцебу «приобретет себе славу, а ему честь». Румянцев просит при любой возможности извещать его о ходе плавания, напоминая, что письма путешественников час от часу будут для него любопытнее. В заключение он выражает уверенность, что путешествие на «Рюрике» принесет пользу развитию науки.[34] Ни Румянцев, ни Коцебу не подозревают, что спокойное плавание от Плимута до Рио-де-Жанейро — всего лишь кратковременная передышка.

У мыса Горн корабль настигает жестокий шторм. Он продолжается шесть дней и наносит немалый вред экспедиции. Подмочено продовольствие. Поврежден руль корабля. Огромная волна сбрасывает Отто Коцебу за борт. Он едва успевает схватиться за веревку и спасается только благодаря изумительному самообладанию и находчивости.

После остановки в Чили Коцебу направил свой путь к острову Пасхи, чтобы осмотреть огромные каменные статуи, о которых было известно из сообщений Кука и Лаперуза.

28 марта 1816 года путешественники увидели дым над берегом. Вероятно, то был сигнал тревоги: к острову приближался неизвестный корабль.

Коцебу надеялся, что островитяне встретят его приветливо. Ведь он со своими спутниками пришел сюда с благородной целью — доставить науке новые сведения об этом «любопытном острове». Он, разумеется, не мог знать, что жители острова Пасхи видели другие примеры. Лишь позднее Коцебу узнал, что лет десять назад капитан американской шхуны «Нанси» со своим экипажем совершил набег на остров и захватил 12 мужчин и 10 женщин. Поэтому напрасно наши путешественники дарили ножи и украшения. Туземцы брали их, но не становились доверчивее и дружелюбнее. Вскоре моряки убедились, что им не растопить лед враждебности. Было видно, что «добрые островитяне» не позволят им пройти в глубь своей земли.

Коцебу с товарищами отыскал на берегу колоссальные каменные статуи, но, к великому огорчению путешественников, они оказались разбитыми. Коцебу подумал, что здесь недавно были европейцы и «производили всякого рода бесчинства». Но он ошибся.

«Впоследствии узнал я, — писал Коцебу, — что приходившее сюда американское судно причиною всему этому злу».[35]

Затем ему стало известно, как неустрашимо сражались островитяне во время схватки с «бессердечными американцами», как 12 пленных туземцев выбросились с американского судна, предпочтя «смерть мучительной жизни в плену».[36]

Но все это Коцебу узнал позже, а пока он вынужден был оставить остров, причем научные результаты его поездки были более чем скромными. Этим он огорчил Н. П. Румянцева, который писал Крузенштерну:

«Жаль, что не попытались поболее остаться у острова Пасхи и поболее о нем доставить сведений; за этим и подходить к нему незачем было, ежели только что как в наших сказках простонародных говорится: чтобы людей посмотреть и себя показать».[37]

Правда, Румянцеву скоро пришлось изменить свое мнение и больше восхищаться, чем огорчаться.

Во время плавания в Тихом океане Коцебу установил, что гипотетической Земли Девиса на 27° ю. ш. и 90° з. д. не существует, что не существует и «камня» Варегам, за который американское судно приняло ранее открытый испанцами остров Саллес, неверно определив его местоположение.

20 апреля 1816 года экспедиция открыла небольшой коралловый остров. Путешественникам хотелось обстоятельно осмотреть свое первое приобретение. Но на тяжелых шлюпках невозможно было пройти через «жестокий бурун, который со свирепостью разбивался на острых кораллах берега». Решили построить плот, и вскоре Коцебу с несколькими матросами гулял среди буйной зелени.

Открытый остров, который находился на 14°57′ ю. ш. и 144°38′ з. д. назвали островом Румянцева.[38]

Затем последовал целый ряд открытий, чему способствовала солнечная и маловетреная погода. Осматривая одну группу островов за другой, экспедиция все дальше уклонялась к северу. Миновав тропики, Коцебу взял курс на Камчатку.

20 июня путешественники увидели величественные горы, охранявшие вход в Авачинскую бухту. В тот же день моряки отдали якорь в Петропавловской гавани, откуда Коцебу отправил рапорт о результатах своего плавания через два океана. Он писал, что на пути из Чили к Камчатке «на параллели 15° южной широты имел счастие обрести три коральные острова и наименовать их первый именем графа Румянцева, второй адмирала Спиридова, а третий капитана Крузенштерна и еще на той же параллели цепь островов, которую назвал цепью Рюрика. Продолжая свой путь далее, обозрел остров Пенрина и на параллели 11° северной широты открыл две группы островов, из которых первую наименовал группою графа Суворова-Рымникского, а вторую — князя Кутузова-Смоленского».[39]

В этих открытиях Крузенштерн видел залог удачи в решении главной задачи экспедиции — исследовании Северо-Западного пути и северных берегов Русской Америки. Он писал Румянцеву, что письма Коцебу с Камчатки убеждают его в том, «что праведное провидение не лишит Вас награды видеть увенчанным совершенным успехом столь славное и полезное предприятие».[40]

В Петропавловске путешественники занялись исправлением повреждений судна и подготовкой его к предстоящему плаванию в Северный Ледовитый океан. Во многих местах пришлось сменить пришедшую в негодность медную обшивку. Были пополнены запасы провизии. Коцебу принял в команду шесть матросов из здешнего гарнизона и одного алеута в качестве переводчика. Однако ему пришлось оставить в Петропавловске заболевшего лейтенанта Захарьина. На «Рюрике» теперь было всего лишь два офицера — Отто Коцебу и Глеб Шишмарев. Им предстояло сменять друг друга на вахте каждые шесть часов. Это ставило экспедицию в очень тяжелое положение.

Такая напряженная «служба» была изнурительна и опасна, особенно теперь, когда через несколько недель «Рюрик» должен был достигнуть пределов студеного моря. Но в эти трудные и решительные дни Коцебу записывает в своем дневнике: «Рвение лейтенанта Шишмарева, равно как и мое, нимало не ослабело». Он не страшился ни труда, ни опасностей, но печалился, что при сложившихся обстоятельствах «не видит надежды достигнуть с желаемым успехом цели своего назначения»[41] и вынужден отказаться от некоторых своих предприятий.

15 июля 1816 года бриг «Рюрик» покинул Петропавловскую гавань и взял курс на север. Через пять дней корабль миновал остров Беринга, на горных вершинах которого белел снег. Корабль неожиданно накрыл необыкновенно густой туман. Семь дней плыли путешественники в белой мгле, не имея возможности определиться. Даже в 20 метрах впереди судна ничего не было видно. Было холодно и мокро. Сырость проникала во все части судна, пропитывала одежду вахтенных.

Коцебу приказал постоянно держать на кухне огонь, чтобы дежурные матросы сушили платье своих товарищей. Забота командира о своих спутниках принесла свои плоды. Он «имел удовольствие команду свою всегда видеть здоровою».[42]

Обитатели Камчатки.

Видя, что белая мгла не редеет, Коцебу решил приблизиться к матерому берегу, надеясь, что вблизи него туман исчезнет. Вскоре бриг «Рюрик» достиг острова Св. Лаврентия. Коцебу решил посетить его вместе с учеными-естествоиспытателями и приказал спустить две шлюпки. Недалеко от берега путешественников встретили местные жители. Коцебу «одарил их листьями табака» и «должен был принять маленькие подарки». Островитяне помогли им вытащить шлюпки. Однако объясниться с эскимосами ни Коцебу, ни Шамиссо, ни Эшшольц не могли. Отто Евстафьевич очень жалел, что не понимал языка своих новых «больших друзей».[43]

Эшшольц и Шамиссо отправились в горы. Коцебу остался среди островитян, объясняясь с ними знаками. Эскимосы пригласили его в хижину и всячески выказывали внимание.

В хижине на острове Св. Лаврентия.

«Мне, — писал Коцебу, — постлали на пол шкуру морского зверя, на которую должен я был сесть. Потом сам хозяин и некоторые из его приближенных стали по очереди ко мне подходить, обнимать меня и крепко тереться своими носами об мой нос, а в заключение послюнив руки начали меня гладить по лицу. Хотя сие изъяснение дружества мне не очень нравилось, но я переносил оное с веселым видом и начал дарить табаком. Друзья хотели было в знак благодарности опять возобновить свою нежность, но я вынув несколько ножей и бисеру, на который они немедленно обратили свое внимание, отвлек их тем от сего намерения. Теперь, когда лицу моему довольно уже досталось, дошло дело и до желудка, хозяин поднес мне на большом деревянном лотке китового жиру с просьбою покушать оного. Я не знал, что китовый жир между северными народами считается лакомым куском, которым потчевают гостей, но во мне один вид оного производил уже отвращение, я долго отказывался, но хозяин так неотступно просил и беспрестанно гладил засаленной рукой по лицу моему, что я наконец согласился проглотить несколько кусочков сего жиру, отчего на лицах всех островитян появилась улыбка радости; хозяин потом, чтоб позабавить меня, заставил других петь песни и бить в бубны».[44]

Путешественники благополучно добрались до брига. Их первая, непродолжительная экскурсия удалась на славу. Эшшольц и Шамиссо были довольны тем, что им удалось собрать удивительные редкости, художник Хорис радовался своим зарисовкам людей, живущих у ворот в страшный и загадочный Ледовитый океан, куда лежал их путь.

Снова наплыл густой туман. В течение суток бриг «Рюрик» лавировал вблизи острова Св. Лаврентия. Только вечером 28 июля погода прояснилась, и Коцебу увидел слева по курсу берега Азии. Он спешил на север. Но маловетрие затрудняло плавание. Прошло два дня прежде, чем он потерял из виду остров Св. Лаврентия, жители которого за это время несколько раз посетили корабль и навезли множество подарков.

Неведомые берега

30 июля Коцебу достиг Берингова пролива. Туман, столь много досаждавший экспедиции, исчез. Вдруг стали отлично видны берега Америки и Азии. «Рюрик» проходил мимо Гвоздевых островов, которые находятся в середине пролива. К северо-западу от них виднелся «довольно высокий остров», которого не было на карте и который Коцебу назвал островом Ратманова в память «лейтенанта, с которым под начальством Крузенштерна совершил вояж вокруг света».[45]

В час открытия сияло солнце. Удалось астрономически точно определить остров и проверить ход хронометров.

Затем экспедиция направилась к Валлийскому мысу (принца Уэльского), где виднелись поселения эскимосов. Но как ни хотелось Коцебу познакомиться с обитателями северо-западных берегов Америки, он не мог не воспользоваться ясной погодой для описи исследуемых мест.

«Возле моря, — писал Коцебу в журнале, — весь берег весьма низменный и к удивлению нашему покрыт был зеленою травою, даже и горы, которые возвышались внутри земли, мало были покрыты снегом. Столь чувствительная перемена в климате между островом Лаврентия и сим берегом достойна примечания: там нашли мы зиму, а здесь, где более надобно было ожидать оной по причине северного его положения, нас встретило лето».[46]

Чудесно, что стоят светлые ночи, даже более светлые, чем в далеком, милом Петербурге. Можно почти круглые сутки описывать берега, которых еще не видел ни один мореплаватель, в том числе и капитан Кук, который, испугавшись мелей, не приближался к ним. И Коцебу хотелось как можно скорее и лучше сделать то, что не удалось «сему знаменитому мореплавателю».

Между тем миля за милей ложатся на карту низменные, заросшие мелким кустарником берега неизвестного острова. Они обитаемы. В отдалении виднеется множество эскимосских хижин. Коцебу хочет познакомиться с их жителями и на двух шлюпках отправляется на американский берег. Его сопровождают Эшшольц и Шамиссо. Но поселок пуст. В нем не осталось ни одного человека. Все ушли в лес. Только собаки заливистым лаем приветствовали появление путешественников.

За островом располагалась огромная бухта, глубоко врезавшаяся в материк. В трех направлениях даже не было видно берегов. Быть может, это и есть начало Северо-Западного прохода? Однако Коцебу не хотел раньше времени предаваться радужным надеждам. Он полагал, что видневшееся перед ним водное пространство не является проходом в Ледовитый океан, но чрезвычайно рад был своему открытию. Он надеялся «проникнуть довольно далеко в глубь материка и собрать некоторые важные сведения».[47]

Путешественники, не теряя ни одного часа, отправились на шлюпках в глубь бухты. Она изобиловала мелями; подробно исследовать залив можно было только на легких алеутских байдарах. Коцебу решил отложить это до следующего лета, и, не отвлекаясь от выполнения главной задачи, продолжать плавание на север. Открытый остров был назван именем выдающегося русского гидрографа Гаврилы Сарычева, а залив — именем старшего и единственного, кроме Коцебу, офицера «Рюрика» Глеба Шишмарева.

Уже в первые дни плавания у берегов Аляски Отто Коцебу проявляет себя не только как смелый мореплаватель, но и как пытливый исследователь. Помогая натуралистам Эшшольцу и Шамиссо собирать сведения о природе угрюмого северного края, он досконально изучает жизнь и быт эскимосов Аляски. Дневник его путешествия в Северный Ледовитый океан изобилует удивительно четкими и колоритными описаниями быта туземцев. Его интересует устройство и убранство жилищ эскимосов, которые он находит весьма опрятными. Он описывает домашнюю утварь, нарты, копья, стрелы. В этих прозябающих на краю света «дикарях» он прежде всего видит людей равных себе и ни одним действием, ни одним поступком не пытается унизить их человеческое достоинство… Коцебу глубоко уважает обычаи и нравы эскимосов, сколь странными и диковинными они ему ни кажутся. Жители американских тундр, не подозревая о том, что в лице Коцебу и его спутников они имеют искренних друзей, нередко угрожают путешественникам стрелами и копьями. Но Отто Евстафьевич никогда не пускает в ход оружия, в каком бы опасном положении он и его товарищи ни находились.

Вечером 31 июля Коцебу покинул залив Шишмарева и направился на северо-восток. Светило полуночное солнце, ветер был попутный. Корабль шел в одной миле от берега, который путешественники со всеми подробностями наносили на карту.

Неожиданно берег круто завернул на восток. Около полудня 1 августа «Рюрик» находился у входа не то в пролив, не то в глубокий залив. На востоке расстилалось необозримое водное пространство. На севере виднелись высокие горы. Определили течение. Оно имело восточное направление. Отто Евстафьевичу казалось, что он находится у начала пути, соединяющего Ледовитый океан с Атлантическим.

«Не могу я, — вспоминал впоследствии Отто Коцебу, — описать странного чувствования, охватившего меня при мысли, что я, может статься, нахожусь перед входом в Северо-Восточный через Берингов пролив проход, бывший предметом столь многих поисков, и что судьба избрала меня к открытию оного. Я чувствовал как бы некое стеснение и в то же время родилась во мне крайняя нетерпеливость и беспокойство, увеличившиеся еще от наступившего безветрия. Но дабы по крайней мере пристать к земле и рассмотреть с какой-либо высоты направление берега, я велел вооружить две шлюпки, чему наши естествоиспытатели весьма обрадовались. В 2 часа пополудни были мы уже в пути: глубина уменьшалась постепенно, и в расстоянии полумили от берега находили мы оную еще в 5 саженей. Мы привалили без затруднения близ небольшого возвышения; немедленно взошел я на оное и не мог видеть берега во всем проливе: усматриваемые на севере высокие горы образовали либо особенные острова, либо отдельный берег, ибо невозможность соединения обоих берегов явствовала уже из того, что один берег был весьма низменный, а другой состоял из чрезвычайно высоких гор».[48]

Вскоре к месту, где высадился Коцебу с учеными, подплыли пять байдар, в каждой из которых сидело по семь — десять эскимосов. Они вышли на берег и уселись в круг. Коцебу, Шамиссо и Эшшольц поспешили к ним. Эскимосы были несказанно удивлены прибытием в их страну неизвестных людей на большом крылатом корабле. С любопытством и удивлением рассматривали они незваных пришельцев, ожидая с их стороны враждебных действий. Но напрасно эскимосы прятали в рукавах своих меховых курток длинные ножи. На них никто не собирался нападать. Напротив, эти чужие странные люди подарили им немного табаку и пытались о чем-то спросить, но эскимосы не понимали ни слова на языке пришельцев, однако доверчивое выражение их лиц говорило о том, что перед ними не враги и что ничего плохого от них ожидать не приходится.

Отто Коцебу подарил предводителям эскимосов по паре ножниц. Узнав, что с помощью этих удивительных подарков можно стричь волосы, они пришли в восторг. Отто Евстафьевич со своей стороны был также немало удивлен, убедившись, что эскимосы, как и другие народы, употребляют табак. Он решил, что табак, ножи и другие товары русского происхождения, которые они заметили у местных жителей, эскимосы получают в обмен на меха от жителей Чукотки.

Коцебу писал об этой встрече: «Американцы сии, вероятно, в первый раз только видели европейцев, и взаимно осматривали друг друга с большим любопытством. Они несколько выше среднего роста, крепкого сложения и вида здорового; все движения их весьма живы; они, кажется, склонны к шуткам и имеют вид необузданности, но не глупости; лица их… отличаются маленькими глазами и выпуклыми скулами; по обеим сторонам рта они имеют дыры, в которых носят моржовые кости, украшенные бисером… Длинные волосы лежат на плечах, но макушка острижена весьма коротко, голова и уши украшены бисером. Одежда их составлена из кож на покрой так называемой камчатской парки, с тем только различием, что она опускается до ступней, а здесь едва прикрывает колени; сверх того, они носят длинные шаровары и маленькие полусапожки из тюленьей кожи».[49]

Чудо природы

В семь часов вечера 1 августа 1816 года Коцебу расстается с эскимосами и направляется проливом на восток. Он уверен, что в его жизни наступает самый решительный час, что он накануне великого открытия. Отто Евстафьевич жалеет, что не может понять ни одного слова из разговора эскимосов. Но ему кажется, что они знаками подтверждают его надежду на то, что он стоит у врат Северо-Западного прохода. Он еще раз определяет течение. Оно направлено к северо-востоку и имеет скорость около мили в час. Следовательно, углубление в материке имеет выход в океан. Уже давно отстали от «Рюрика» эскимосские байдары. Коцебу все чаще и чаще приказывает бросать лот. Чем дальше в пролив уходит бриг, тем значительнее увеличивается глубина. И с каждым новым футом лотлиня, уходящего в морскую пучину, все возрастает и крепнет надежда. Отто Евстафьевич в продолжение всей ночи не оставляет палубы. Он с нетерпением ждет утра. Как только заря прогоняет недолгие полярные летние сумерки, Коцебу, не скрывая своего нетерпения, посылает самого ловкого и смелого матроса на марс. Несколько мгновений, в течение которых марсовой поднимается на мачту, кажутся ему долгими часами… От слов, которые сейчас произнесет матрос, зависит судьба его великой надежды. Сбудется ли она или разобьется вдребезги… Победную весть приносит матрос. На востоке ничего не видно, кроме серо-зеленоватых волн. Только на севере по-прежнему возвышаются высокие, убранные снегом горы, а на юге виднеется низкий, еле заметный берег.

Последние сомнения исчезают. Отто Коцебу окончательно уверовал в то, что он «находится действительно в широком проходе». Радость командира разделяют и ученые, и матросы. Впереди к востоку расстилается открытое море — начало великого пути из Тихого океана в Атлантический.

В эти солнечные утренние часы 2 августа ни Отто Коцебу, ни его помощник Глеб Шишмарев, ни Иван Эшшольц, ни Адальберт Шамиссо не подозревают о том, как жестоко они обманулись.

Между тем уже вечером появились тревожные признаки. Берега пролива начали сужаться; суша виднелась во многих местах. На юге появились горы. Они распространялись к востоку, как будто стремясь слиться с горной цепью на севере. Но пока еще их, вероятно, разделяла открытая вода… Именно к этому месту Коцебу направил свой корабль. Ему не хотелось признаваться в своей ошибке. Он надеялся, что между горными хребтами существует пролив, которым он проникнет в океан.

Всю ночь плыли на восток. Утро выдалось серое. Небо плотно закрывали тучи. Над водой держалась дымка. Трудно было определиться. И как ни хотелось Отто Евстафьевичу проникнуть дальше к востоку, ему пришлось отдать якорь. Несколько томительных часов он провел в бездействии, ожидая, когда улучшится погода…

К полудню 3 августа ветер разогнал тучи. Выглянуло солнце. Засверкали верхушки волн. На востоке, недалеко от корабля, ясно обозначился пролив шириной около 10 верст, окруженный с севера и юга утесистыми берегами.

«Мы еще не оставляли надежды открыть проход в Ледовитое море, тем более, что этот пролив, по-видимому, сливался с горизонтом», — писал Коцебу в своем дневнике.

Он снова пустился в путь. Через несколько часов корабль был в проливе. На юге, у входа в него, виднелся небольшой остров. На север, до самого горизонта, простиралось открытое море. Коцебу послал нескольких матросов на шлюпке промерить глубины. Они оказались чрезвычайно малыми. Это известие было для Отто Евстафьевича жестоким ударом. Мечты его об открытии прохода в Ледовитый океан рушились…

«К большому нашему сожалению, мы уверились, что находимся не в проливе, а в обширном зунде…», — писал Коцебу.[50]

Он решил дать отдых команде, а самому вместе с Шамиссо и Эшшольцем заняться исследованием только что открытого острова.

Хотя проход в Ледовитое море еще не открыт, Коцебу отдает себе отчет, что экспедиции удалось совершить выдающееся географическое открытие. На воду снова спускаются шлюпки. Коцебу спешит высадиться на неведомый остров, которому он присваивает имя своего ученого спутника Адальберта Шамиссо, увековечивая тем самым на карте мира его заслуги перед наукой.

День чудесный. Ветер уже давно разогнал облака. Сияет солнце, оставляя серебряные дорожки на зеленоватых волнах пролива. Воздух необыкновенно прозрачен. Вдалеке четко вырисовываются утесистые берега острова. Тепло, словно в Петербурге в погожий августовский день. Тихо… Слышно только, как кричат неугомонные чайки и шумят птичьи базары на скалах.

Разыскав низменную косу, путешественники высаживаются на остров. Из густой зеленой травы одна за другой поднимаются стаи куропаток. Нехотя пускаются наутек несколько зайчишек. На земле видны следы песцов. На скалах нет ни снега, ни льда. Всюду мох и трава. Под защитой утесов приютилось несколько низеньких полярных ив. Находке этих жалких деревцов Коцебу искренне радуется. С тех пор как он покинул Камчатку, это первая встреча с древесной растительностью.

Несколько часов Коцебу, Эшшольц и Шамиссо посвящают обследованию острова. С недоумением и любопытством взирают на путешественников тюлени, которые, лежа на прибрежных камнях, греются на солнце. Тысячи птиц оглушают их пронзительными криками. Не покладая рук трудится Отто Коцебу над описью неведомых берегов. Возвращаясь на корабль, он привозит первую и необыкновенно точную карту острова Шамиссо.

Нетерпение овладевает офицерами и учеными. В 6 часов утра 4 августа они снова оставляют бриг «Рюрик» и на двух шлюпках направляются на север, где, как им кажется, безбрежно раскинулось море и где они еще надеются отыскать загадочный проход в Ледовитый океан.

Все благоприятствует плаванию. Попутный ветер наполняет паруса. Сияет солнце. Но счастье изменяет Отто Коцебу. Пройдя более 25 верст, он высаживается на высокий берег и, поднявшись на вершину скалы, спешит осмотреть окрестности. Перед его глазами предстает неожиданная картина.

«Открыли мы, — признается он впоследствии, — что находимся на узкой косе, и что берег, простирающийся к северу, по-видимому, соединяется с лежащим на востоке. Нечаянное открытие сильно нас опечалило: между тем, однако, оставалась нам еще некоторая, хотя небольшая искра надежды, поелику соединение берега не со всех сторон видно было».[51]

Удивительно стоек и необыкновенно целеустремлен этот человек. Один за другим он определяет астрономические пункты, придавая своим картам точность, достойную восхищения. Тщательно исследует он изгибы берега и глубины предполагаемого пролива, упорно не расставаясь с верой в существование прохода в Ледовитый океан. Однако вечером, к своему глубокому огорчению, он убеждается в ошибке. И на севере его шлюпки упираются в песчаные мели, за которыми высится круто поднимающийся вверх берег. Но вид удивительно живописных скал не доставляет ему радости.

Коцебу с горечью записывает в своем журнале: «Таким образом, должен был я оставить утешительную надежду найти здесь проход».[52]

Продрогшие и усталые путешественники согреваются супом, который они едят из общего котла, и ложатся спать под открытым небом. Неожиданно налетает ураган, и всю ночь путешественники проводят под проливным дождем.

В течение трех дней Отто Коцебу исследует южные и восточные берега огромного залива, но нигде не видит прохода из него в Ледовитый океан. В восточной части бухты он наталкивается на две эскимосские хижины. В них он находит оружие, искусно изготовленное местными жителями. Он берет несколько стрел, в обмен оставляет нож и топор.

Обследованию залива мешают бури. Еще одну ночь проводят моряки и ученые под проливным дождем. Погода ухудшается. Утром 8 августа Коцебу решает возвратиться на корабль. Когда половина пути до «Рюрика» пройдена, налетает нежданный ураган. Приходится возвращаться обратно и сушить промокшую одежду у костра. И вдруг на долю экспедиции выпадает необыкновенная удача.

«На другой день, — писал в журнале Коцебу, — к большому нашему удивлению уверились, что берег, на котором провели ночь, состоял не из земли, но чистого льда. Лед сей возвышается перпендикулярно от поверхности моря около 100 фут, состоит из цельной массы и занимает пространство на несколько миль. Верх оного покрыт тонким слоем глины и малою частью земли, всего пальца на два толщиною. На сей покрышке зеленеет трава, цветут некоторые цветы и растет мелкий кустарник, мы целый день бегали по сим местам, но никому не могло прийти в голову, что имеем под собой лед, ежели бы не доктор Эшшольц нечаянно попал на такое место, где часть сего ледяного берега, вероятно, действием солнца или крепкого вихря потеряла свою земляную оболочку и тем самым дала нам способ сделать сие странное открытие. В сем месте лед, потеряв уже свое покрывало от действия воздуха и солнца, беспрестанно таял; удивлению достойно, что от сего происходил запах весьма тяжелый, наподобие смраду от жженой шерсти. Здесь мы нашли кости мамонта, которые вытаивали из льда, что придает еще более странности сим горам. Мнение о сем явлении может быть различно; что касается до меня, то я думаю, что сии горы не могли составиться здесь, но должны быть брошены сюда какою-либо революцией земли с полюса».[53]

Детально обследуют ученые вновь открытое чудо природы. В ознаменование столь радостного события Коцебу называет только что обследованную, лежащую к северо-востоку от острова Шамиссо бухту губой Эшшольца.

10 августа путешественники покидают безопасную стоянку за островом Шамиссо и приступают к описи южного берега огромного залива, который первоначально приняли за проход в Ледовитое море и который, по единодушному желанию, называют зундом Коцебу.

Внимательно осматривает Коцебу вновь открытые арктические берега. На карте появляются залив Спафарьева, мыс Обманный.

На берегах губы Доброй Надежды мореплаватели встретили хижину эскимосов. Приближаясь к ней, Коцебу увидел «двух американцев… вооруженных копьями и державших в руке натянутые луки со стрелами. Один из них был человек пожилой, а другой мальчик лет 17. Они оба, выбрав на пригорке выгодное положение на случай атаки с нашей стороны, направили на меня свои стрелы. Пожилой американец громким голосом стал нас окликать и показывать знаками, чтобы мы к ним не приближались. Я отдал матросу свое ружье, приказал ему удалиться и, поднявши руки, дабы воины сии видели, что я невооружен, пошел прямо к ним навстречу. Мы тотчас начали тереться носами, потом я подарил им несколько бисеру и табаку. Радость их была чрезвычайна. Мы со стариком сделались большими друзьями. Он тотчас пригласил меня к себе в шалаш, который состоял из нескольких сложенных щитов, покрытых кожами. Там находилась его жена и две маленькие дочери, а мальчик, который с другом моим готовился нас отразить, был его сын. Старик в свою очередь одарил нас некоторыми безделками, очень много говорил и с удивлением рассматривал наше платье и все, что мы при себе имели».[54]

Во время этой встречи Коцебу составил словарик названий вещей домашнего обихода на языке эскимосов.

В губе Доброй Надежды Коцебу обнаружил рукав шириной около 300 метров, исчезавший между горами. Он изобиловал мелями, на которые часто садились тяжелые шлюпки. Коцебу решил его исследовать в будущем году на легких байдарах, а пока узнать у эскимосов, куда ведет этот канал и как далеко простирается. Один из жителей объяснил мореплавателям, «что 9 ночей должно на дороге спать, а днем грести, тогда достигнешь открытого моря». «Сие известие меня столь обрадовало, — писал Коцебу, — что я подарил ему топор и три ножа и тотчас приказал сесть в гребные суда, дабы еще раз попытаться плыть вверх по каналу, но беспрестанное мелководье нас удерживало».[55]

Когда возвращались ночью 13 августа на бриг «Рюрик», шлюпка, которой управлял Коцебу, села на мель.

Вокруг ревели буруны. Куда ни направлял Коцебу шлюпку, всюду встречал мели. Ветер усиливался. Среди рева волн тревожно прозвучало несколько выстрелов из ружья. Это плывшие на легкой байдаре ученые давали знать, что находятся в опасности. Но Коцебу не мог ничего предпринять, чтобы выручить своих спутников. В шлюпке неожиданно открылась сильная течь. Матросы выбивались из сил, непрестанно вычерпывая воду. Положение становилось ужасным. Путешественники были на краю гибели.

Карта плавания О. Е. Коцебу в районе Берингова пролива.

Наконец рассвело. Коцебу удалось смелым маневром провести свою шлюпку через буруны. Благополучно миновала опасную зону и байдара с учеными. Долго еще гребли матросы, преодолевая жестокий ветер и разгулявшуюся встречную волну. В этот день Коцебу записал в дневнике:

18 августа Коцебу обследовал мыс у северного входа в только что открытый залив и назвал его именем Ивана Крузенштерна, которого считал своим учителем. На этом Коцебу решил прекратить обследование северного побережья Аляски. Инструкцией ему предписывалось в первое плавание отыскать удобную стоянку для судов в заливе Нортон и затем в следующем году продолжать оттуда поиски Северо-Западного прохода. Коцебу имел все основания полагать, что это задание выполнено им с успехом. Правда, он не побывал в Нортоновом зунде, но зато открыл обширный залив в 400 километрах к северу от последнего. Там он обнаружил много бухт, которые можно было смело использовать для стоянки судов. Коцебу понимал, что сделанное его экспедицией открытие имеет исключительное значение не только для дальнейших исследований, но и для освоения русскими Аляски.

По словам Коцебу, он твердо надеялся, что этот зунд поведет его «в будущем году к другим открытиям», отсюда он собирался «проникнуть гораздо дальше на восток, особенно если берег имеет большие углубления». Коцебу полагал, что «открытие зунда должно принести меховой торговле большую пользу».

«У жителей, — писал мореплаватель, — мы заметили множество мехов разного рода, которые они нам за ножи и бисер охотно уступали. Если б нашею целью была торговля, то мы могли бы в короткое время выменять знатное количество сего дорогого товару. Мне кажется, что не должно русским упускать времени занятием сего места, английская Гудзонская компания, которая весьма далеко к западу внутрь Америки от сих заселений распространяет свою торговлю, уже имеет в весьма недалеком расстоянии от сего зунда фактории и, конечно, вскоре к себе привлечет сих диких, будет господствовать в Беринговом проливе».[57]

Итак, исходный пункт будущих исследований в Северном Ледовитом океане был найден, и Коцебу повернул от мыса Крузенштерна к северо-восточным берегам России. Дул сильный встречный ветер. Снова появился туман, столь много досаждавший экспедиции в первые дни плавания в Беринговом море. Похолодало. Встречались огромные стада моржей и китов. В 3 часа дня 18 августа сквозь разрывы тумана путешественники увидели величественные очертания мыса Восточного, которому впоследствии было присвоено имя смелого русского путешественника Семена Дежнева.

Коцебу не собирался посещать мыс Восточный. Он направлялся к заливу Св. Лаврентия.[58] Вечер и ночь судно лавировало в тумане. Утро тоже встретило путешественников туманом. Морякам казалось, что они находятся у цели. Каково же было их удивление, когда небо прояснилось, видимость улучшилась, и они увидели знакомые очертания самой восточной оконечности Чукотки…

Вместо того, чтобы отлавировать к югу миль на 50, корабль оставался на прежнем месте. Коцебу занялся наблюдениями и вычислениями и скоро пришел к выводу, что сила течения «в самом глубоком месте фарватера достигает 3 миль в час» и направлено оно к северо-востоку, именно в ту сторону, где надлежало быть таинственному Северо-Западному морскому пути.

В этот самый счастливый, самый выдающийся день своего плавания Коцебу еще раз вспоминает и перелистывает все известные ему описания путешествий на север, которыми снабдил его Крузенштерн. Счастье его безмерно. Он находит свидетельство того, что в Баффиновом заливе наблюдали постоянные течения, направленные с севера на юг. Он снова и снова исследует силу потока воды. Пройдет ли «Рюрик» из Тихого океана в Атлантический или не пройдет — бесспорно одно, что сегодня, 19 августа 1816 года, он, произведя расчеты, открыл существование Северо-Западного прохода.

Он записывает в дневнике:

Коцебу решает задержаться в этом интересном для научных исследований районе.

С гулкими всплесками падают в морскую пучину якоря. Паруса убраны. Отто Коцебу еще не успел распорядиться, чтобы готовили шлюпки, а к бригу уже приближается байдара. Сидящие в ней чукчи показывают великолепные меха и зовут моряков посетить их селение. Две шлюпки вскоре отваливают от судна. Чукчи дружелюбно встречают Коцебу и его спутников. Первоначальная настороженность обеих сторон вскоре исчезает. Коцебу награждает чукчей и приглашает их посетить «Рюрик». Через час он возвращается на судно в сопровождении трех байдар; проходит еще несколько минут, и жители Чукотки уже толпятся на шканцах. Их угощают водкой и сухарями. Коцебу приглашает гостей в свою каюту. Висящее в ней зеркало производит на туземцев самое неожиданное впечатление. Увидев, что в нем отражаются не только их лица, но и движения, чукчи в смятении покидают каюту и вскоре уезжают на берег…

Коцебу приказывает ставить паруса, и скоро маленький «Рюрик» несется по зеленоватым волнам Берингова пролива к юго-западу. Только слышно, как неистово ревут стада моржей да тяжело вздыхают киты, пуская в небо высокие фонтаны.

Под вечер 20 августа бриг отдает якорь в заливе Св. Лаврентия. На его берегах виднеются конусы чукотских жилищ, чем-то напоминающие Отто Коцебу копны сена на лугах родной Эстонии. Суров и неприветлив этот далекий край, и кажется странным, что здесь живут люди, много людей, которых он через день-два назовет своими добрыми друзьями… Чукчи уже кружат возле брига на двух байдарах и, не в пример эскимосам с Аляски, смело поднимаются на палубу. В сопровождении их путешественники отправляются на берег. Чтобы попасть в раскинувшееся среди скал чукотское селение, Коцебу, Шамиссо, Эшшольцу и их спутникам приходится подниматься в горы и долго идти по трудной дороге «через места, покрытые льдом и снегом, и через топкие мшистые болота». Прежде всего они наносят визит старейшине селения, крепкому, сильному старику, у которого парализованы ноги. Он приглашает Коцебу сесть рядом с ним. Отто Евстафьевич через толмача говорит старейшине о том, что они «русские и их друзья». Он просит старика продать несколько оленей и помочь запастись пресной водой. Старик смущен обилием преподнесенных ему подарков. Он чувствует неловкость оттого, что не в состоянии так же щедро одарить русского офицера… Оленей он непременно доставит, но для того, чтобы привести их с горных пастбищ, нужно несколько дней. Тепло и сердечно встречают моряков жители селения. Коцебу дарит женщинам бисер и иголки, завоевывая тем их «высочайшую доверенность и благорасположение».

На следующий день чукчи наносят ответный визит. К бригу причаливают шесть байдар. На шканцах начинается веселое гулянье. Чукчи в обнимку с русскими матросами пляшут на палубе. Затем пляски продолжаются в чукотской деревне…

В своих дневниках Коцебу называет чукчей добрыми людьми, а старейшину — своим старым другом и говорит о благородстве чукчей, «которое могло бы служить примером и некоторым европейцам».

22 августа путешественники приступают к описи берегов залива Св. Лаврентия. Вскоре они делают географическое открытие. В этот день на карте появляются два небольших необитаемых острова, которым Коцебу присваивает имена своих штурманских помощников Хромченко и Петрова. Вместе с Эшшольцем и Шамиссо Отто Евстафьевич исследует побережье. Невелика их добыча. Всюду мох и лишайники, изредка алеет цветок да кое-где жмутся к земле полярные ивы. А вокруг высокие горы, на вершинах и склонах которых белеет снег… Места более мрачные и печальные, чем берега залива Коцебу, хотя тот и расположен значительно севернее.

На следующий день исследование залива Св. Лаврентия было завершено. К возвращению моряков старейшина приготовил семь оленей и согласился посетить бриг. Коцебу снова осыпал его подарками и обещал в будущем году навестить своего доброго друга.

Прощаясь с моряками, старик сказал, что наступает период жестоких штормов, во время которых никто не может устоять на ногах, а вынужден ложиться ниц и передвигаться ползком.

Утром 29 августа «Рюрик» оделся парусами. Через несколько часов исчезли окутанные дымкой берега, где жили гостеприимные чукчи. Ветер крепчал и вскоре перешел в штормовой. Он все быстрее и быстрее гнал маленький «Рюрик» от зеленовато-голубых просторов Ледовитого океана. Под завывание бури в такелаже Отто Коцебу мечтал о том, как летом будущего года он, более искушенный и опытный, снова проникнет за пределы Берингова пролива и предпримет новые поиски морского пути, соединяющего Тихий океан с Атлантическим. Он верил, что его ждут большие удачи в раскрытии самой интересной географической тайны века.

А между тем ураган обрушивается на крохотное деревянное судно.

«Волны, — вспоминал Коцебу, — быстро одна за другой вздымались высоко острыми вершинами. Никогда не был малый наш „Рюрик“ подвержен столь ужасной качке, как ныне: едва погружался один бок в море, как сила другой волны перекидывала оный на другую сторону; я в самом деле не постигаю, как мачты выдержали столь жестокую качку».[60]

Ливень хлестал матросов, в кромешной темноте ощупью убиравших паруса и управлявших снастями. Хотя берег был где-то рядом, тысячи опасностей подстерегали горсточку моряков. Но они под начальством Отто Коцебу выдержали и этот жестокий шторм.

На следующее утро снова сияло солнце. «Рюрик» опять нес паруса, стремительно удаляясь от границ мрачной и таинственной Арктики…

Крушение

7 сентября 1816 года достигли Уналашки, Коцебу заказал байдарки для исследования отмелых мест и отправил донесение о своем плавании в Северном Ледовитом океане. Эти бумаги пришли в Петербург только во второй половине 1817 года и вызвали восторг у Н. П. Румянцева. Он писал Крузенштерну, что известие Коцебу «много его осчастливило». По словам государственного канцлера, мореплаватель своими чрезвычайными успехами открыл путь «к вечной славе». Особенно его радовало то, что Коцебу видел новые области полярных стран и неизвестную часть океана и, исследовав их, составил подробное описание. Румянцев надеялся, что судьба будет благосклонна к Коцебу и он летом 1817 года «удостоверится, что существует проход из Восточного в Западный океан и известит о том ученым мужам всего мира. Я Вам оставляю судить, в какой я буду радости и до какой степени себя почту благодарным Коцебу!».[61] Он мечтает, что новые открытия экспедиции на «Рюрике» озарят новым счастьем его старость.

Ни Крузенштерн, ни Румянцев, ни сам Коцебу не подозревают, какой удар ждет их планы. Экспедиции не удалось ни посетить вновь открытый огромный залив в Ледовитом океане, ни продолжить поиски Северо-Западного прохода…

Коцебу 14 сентября оставил Уналашку и, зайдя в Калифорнию для пополнения съестных припасов, направил свой путь к Сандвичевым островам. Полтора месяца моряки отдыхали от трудного плавания по полярному морю. Затем они двинулись в экваториальную зону Тихого океана.

1 января 1817 года путешественники открыли на 10°8′ с. ш. и 189°4′ з. д. коралловый остров, который назвали островом Нового года. Он был обитаем — об этом свидетельствовали поднимавшиеся столбы дыма. Познакомившись с жителями и выменяв у них украшения и предметы домашнего обихода, моряки продолжали путь, видя в новогоднем открытии «счастливое предзнаменование». И действительно, 4 января они встретили группу коралловых островов, «покрытых чистым лесом и тучной зеленью». Жители этих мест раньше не видели белых и убегали от наших моряков.

В течение месяца экспедиция исследовала остров за островом, астрономически определяя их и нанося на карты. Ученые исследовали животный и растительный мир, составляли коллекции, изучали язык и обычаи населения. Один из жителей нарисовал на песке многочисленные острова, которые лежали недалеко от места нахождения «Рюрика». Коцебу решил отыскать эти неизвестные мореплавателям коралловые архипелаги. В течение трех месяцев экспедиция открыла еще четыре группы островов.

«Вся сия многочисленная цепь называется у жителей Радак, я ее назвал графом Румянцевым. Островитяне рассказывали, что параллельно с сею цепью идет другая», которая также состоит из многочисленных островов и называется Ралик.[62] Но Коцебу не имел времени заняться их исследованием.

17 марта бриг «Рюрик» снова направляется к Уналашке, чтобы затем предпринять второе плавание в Ледовитый океан. Коцебу полон надежд. Теперь он знает, что морской путь вдоль северных берегов Америки существует. Он будет его искать год или два, но непременно постарается открыть. А пока без задержек и промедлений он спешит к Уналашке, чтобы заблаговременно подготовить легкие байдары для предстоящих исследований на мелководье студеного моря.

Позади остаются тропики. Временами налетает шквалистый ветер и резво гонит «Рюрика» к берегам Русской Америки.

Но неожиданно все надежды Коцебу рушатся. В ночь с 12 на 13 апреля «поднимается страшнейший шторм». Огромные волны, каких ни одному из моряков не приходилось видеть, то поднимают «Рюрика» на огромную высоту, то швыряют в зияющую пропасть. Ветер усиливается, срывает верхушки волн и дождем бросает их в лица вахтенных. Коцебу сменяет на мостике лейтенанта Шишмарева, оставляет на палубе четырех матросов, а остальных отправляет в трюм, где они будут в большей безопасности.

Страшная качка. С трудом удается держаться на ногах. В четыре часа ночи до слуха Коцебу доносится рев гигантской волны. Он встречает страшного врага лицом к лицу. Волна сбивает командира с ног и ударяет его грудью о штурвал.

«Опомнившись, — писал Коцебу, — я чувствовал жесточайшую боль, но оную заглушила горесть, которая овладела мною при воззрении на корабль, казавшийся близким к гибели».[63]

Одному матросу сломало ногу, другого выбросило за борт, но он ухватился за случившуюся под рукой веревку. Два матроса остались невредимыми и продолжали крепко держать штурвал. Мужество, с каким они действовали, вызывало восхищение.

«Рюрик» выдержал шторм, однако Коцебу пришлось много дней пролежать в постели, страдая от жестокой боли. Он так и не оправился в это плавание от полученной травмы. Но мореплаватель не хотел отказаться от мысли исследовать Северо-Западный проход.

4 июля 1817 года он снова увидел очертания острова Св. Лаврентия. Всего лишь суточный переход отделял его от просторов Ледовитого океана. Отто Евстафьевич направил свой корабль к северу. Однако за островом Св. Лаврентия он встретил сплошной лед, который закрывал доступ в Берингов пролив. Между тем болезнь все настойчивее напоминала о себе. Боль в груди усилилась, открылось кровохарканье.

«Теперь только уразумел я, — писал Отто Коцебу, — что положение мое опаснее, нежели я доныне предполагал, и врач решительно мне объявил, что я не могу оставаться в близости льда. Долго и жестоко боролся я с самим собой: неоднократно решался, презирая опасность смерти, докончить свое предприятие, но когда мне приходило на мысль, что, может быть, с жизнью моей сопряжено сбережение „Рюрика“ и сохранение жизни моих сопутников, тогда я чувствовал, что должен победить честолюбие. В сей ужасной борьбе меня поддерживала единственно твердая уверенность, что я честно исполнил свою обязанность. Я объявил письменно экипажу, что болезнь моя принуждает меня возвратиться в Уналашку. Минута, в которую я подписал сию бумагу, была одной из горестнейших в моей жизни, ибо с сим почерком пера я отказался от своего самого пламеннейшего желания, долговременно питаемого в моем сердце».[64]

Тяжелая болезнь, которая, вероятно, и свела в конце концов Отто Евстафьевича в могилу, не позволила ему продолжить поиски Северо-Западного морского прохода.

Письмо из Англии

За плаванием своего питомца ревностно следил Крузенштерн. Он с нетерпением ждал его писем и донесений, выписки из которых он тут же публиковал в «Сыне отечества» и «Северной почте».

Великий мореплаватель был восхищен первым плаванием Коцебу в Ледовитом море и ждал новых удач от его второго покушения в поисках Северо-Западного прохода, надеясь, что он летом 1817 года распространит свои исследования на восток и север открытого им огромного залива.

В это время у Ивана Федоровича родилась блестящая мысль о посылке новой экспедиции для поисков Северо-Западного прохода, но на этот раз со стороны Атлантики.

25 декабря 1817 года, когда «Рюрик» находился еще в Маниле, Крузенштерн с мызы Асс посылает Румянцеву письмо, в котором сообщает свои мысли о предполагаемой экспедиции в Баффинов залив:

«Точное исследование сего обширного залива любопытно по двум причинам: во-первых, ежели существует сообщение Западным и Восточным океанами,[65] то оно должно быть или здесь, или в Гудзоновом заливе. Последний залив осмотрен разными мореплавателями, и хотя есть в оном места не со всею строгостью исследованные, но более вероятности найти сие сообщение в Баффинском заливе, нежели в Гудзонове. Во-вторых, относительно географии обозрение сего залива весьма любопытно, ибо он со времени его открытия в 1616 году не был никогда осмотрен. Новейшие географы сумневаются даже в истине его существования. По крайней мере, не думают, чтоб Баффин действительно видел берега, окружающие сей залив».[66]

Крузенштерн не в пример этим новым географам, которые тогда же стали сомневаться и в открытии Дежнева, исследовал записки Баффина и пришел к твердому убеждению, что он обошел берега залива, который теперь носил его имя, но не был уверен в достоверности его описи.

Причина сомнения в существовании Баффинова залива, по мнению мореплавателя, возникла «от предполагаемых трудностей плавания по морю, наполненному почти всегда льдом». Англичане единственный раз — в 1776 году — посылали в тот край экспедицию, которую возглавлял опытный морской офицер, один из лучших учеников знаменитого Кука, лейтенант Пикерсгиль. Плавание оказалось неудачным, и с тех пор о Баффиновом заливе мореплаватели забыли…

Первая страница письма Крузенштерна к Н. П. Румянцеву, в котором изложен проект экспедиции в Баффинов залив.

Задачи предполагаемой новой полярной экспедиции Крузенштерн сформулировал очень кратко. Прежде всего путешественники должны были исследовать малоизвестные берега Баффинова залива, а затем решить вопрос «о существовании сообщения оного с Восточным океаном».[67]

Крузенштерн советовал направить новую экспедицию не раньше возвращения «Рюрика» в Петербург из второго плавания в Северный Ледовитый океан. После того как станут полностью известны успехи экспедиции в исследовании Северо-Западного морского пути со стороны Берингова пролива, можно будет судить о том, как использовать полученные сведения и наблюдения в предстоящих поисках со стороны Баффинова залива.

Руководство новой экспедицией он советовал поручить Отто Коцебу. Он надеялся, что для нового плавания можно будет использовать бриг «Рюрик». По его расчетам, Коцебу должен был возвратиться из плавания в Берингов пролив в конце 1818 года. Следующее лето отводилось на исправление повреждений судна. А весной 1820 года новая экспедиция должна была оставить Петербург и направиться на поиски приатлантической части Северо-Западного морского прохода и посвятить две навигации научным исследованиям, так как в меньший срок было маловероятно выполнить задачи экспедиции «со всею возможною точностью». При необходимости командиру брига разрешалось провести в полярных странах и третий год. «Зимовать, — писал Крузенштерн, — я полагаю, по крайней мере одну зиму на Гренландском берегу, где датчане имеют разные заселения, или буде там нельзя, хорошо будет принят или в Новой Ирландии или в Новой Шотландии в порте Галифакс».[68]

Через несколько дней после отправления этого проекта Румянцеву Крузенштерн получил от своего старого знакомого, секретаря английского адмиралтейства Джона Барроу письмо:

Он просит Крузенштерна высказать свое мнение о том, как таяние этой массы льдов в теплых водах Атлантики скажется на климате Европы и не будет ли это «способствовать возобновлению попыток найти Северо-Западный проход или северные берега Америки».

«Именно в связи с этим последним пунктом, — продолжает Барроу, — я взял на себя смелость обратиться к Вам и просить Вас сообщить мне, что Вам известно о лейтенанте Коцебу после его отъезда, так как, если я правильно Вас понял, когда я встречался с Вами в Англии, то цель путешествия и состояла в том, чтобы выяснить, ведет ли пролив или открытое море из Берингова пролива в Северный океан, и если так, то мы попытаемся весной следующего года организовать экспедицию вокруг Гренландии или через пролив Дэйвиса; если лейтенант Коцебу получил инструкции продвигаться дальше на восток и если ему удастся пройти через Берингов пролив, то мореплаватели, возможно, могут встретиться и могут оказаться полезными друг другу, и, если я правильно понимаю его цели и взгляды, нашим офицерам будут даны указания оказать любую возможную помощь Вашим морякам…

Надеюсь, Вы извините мою смелость и простите меня за то, что я прошу Вас сообщить мне все, что Вам известно о северной оконечности Северо-западной Америки».

Сообщение Барроу о выносе льдов от восточных берегов Гренландии не удивило Крузенштерна. Он не видел в этом особо благоприятных признаков изменения ледовой обстановки в Северном океане и был уверен, что суда, которые направятся из пролива между Гренландией и Шпицбергеном через Северный полюс в Тихий океан, будут, как и прежние экспедиции, остановлены льдами. Он не верил в существование открытого моря у Северного полюса и полагал, что проход из Атлантики в Берингов пролив следует искать вдоль северных берегов Америки как со стороны Берингова пролива, так и со стороны Баффинова залива.

Его беспокоило другое — а именно намерение англичан послать экспедицию с такими же целями, которые он только что изложил в своем проекте. Крузенштерн решил отправить копию письма Барроу государственному канцлеру: «Я, конечно, напишу г-ну Барроу, что Ваше сиятельство уже давно решились тотчас по возвращении „Рюрика“ отправить подобную экспедицию, но при всем том отложу ответ свой на его письмо, покудова вы не позволите сообщить мне мысли ваши касательно сего англицкого отправления. Кто бы ни открыл Северный проход, буде он существует, у Вашего сиятельства нельзя отнять, что вы первый возобновили сию уже забытую идею и что, следовательно, ученый свет только вам обязан будет за сие важное открытие».[70] Надо отдать должное Румянцеву, что он не считал своей эту заслугу перед географической наукой, справедливо заявив в одном из своих писем к Крузенштерну, что идеи о возобновлении поисков Северо-Западного прохода принадлежат не ему, а его ученому советнику, к искусству и просвещенности которого он имел «столь основательную полную доверенность» и по наставлению которого он отправил в плавание «Рюрика».[71]

Проект Крузенштерна о снаряжении экспедиции в Баффинов залив был встречен Румянцевым, по его словам, с большим вниманием. Он находил весьма любопытным изучение этого района, которое могло окончательно «определить сообщение двух океанов». Государственный канцлер надеялся в ближайшее время встретиться с Крузенштерном и обсудить вопрос о посылке экспедиции. Однако, получив копию письма Барроу, Румянцев изменил свои планы. Он просил Крузенштерна сообщить Барроу, что, узнав о намерении англичан, он охотно отступается от задуманной «экспедиции в Баффинов залив и будет выжидать успеха англичан».[72]

Чтобы подсластить пилюлю, Румянцев добавлял, что они вместе придумают «ход для „Рюрика“».

Вместе с тем ему очень хотелось, чтобы экспедиция Коцебу продолжала попытки отыскать Северо-Западный проход со стороны Берингова пролива. Не подозревая о несчастье, постигшем командира, он несколько раз повторяет эту мысль. «Мне, — писал он, — более прежнего желается, чтобы лейтенант Коцебу сюда в нынешний год не возвращался и еще один год посвятил исследованию Северо-Западного прохода со стороны Берингова пролива».[73]

Но письма шли многие месяцы, и Коцебу, не зная о намерениях снарядителя экспедиции, в те дни плыл Индийским океаном, держа курс на мыс Доброй Надежды.

Итоги

Плавание Отто Коцебу приближалось к завершению.

Вот уже наш посол экстренно сообщил из Англии что «Рюрик» прибыл в Портсмут и он беседовал с его капитаном. Пришло письмо от Коцебу, который откровенно написал, «что второе его покушение в Берингов пролив было весьма неудачно». Особенно тяжело мореплаватель воспринял известие о том, что две английские экспедиции весной отправились на поиски того же самого Северо-Западного пути, исследование которого он столь успешно начал и затем не мог продолжить из-за тяжелой травмы.

Государственный канцлер обратился к Крузенштерну с просьбой ободрить Коцебу, который сокрушался, что «ему не удалось открыть известного пути и что он в том опасении, что таковой щастливый жребий скоро достанется из Англии отправленной экспедиции». «Но вы как друг, — продолжал Румянцев, — и столь отличный сведениями муж, успокойте его и заметьте ему, что сыскать существующий наверно проход не единственно зависит от искусства, а отчасти и от щастья, и нельзя еще решительно предсказать, чтобы таковою удачею предприятие англичан увенчано было».[74]

10 июля 1818 года «Рюрик» отдал якорь на Кронштадтском рейде. Путешественников встретил Крузенштерн. Он показал Коцебу письмо Румянцева. Государственный канцлер просил пожаловать к нему в Гомель и привезти с собой «нашего мореходца»: «Я описать Вам не могу, как я жажду его видеть».[75]

В переписке Крузенштерна и Румянцева в течение многих месяцев и даже лет обсуждаются результаты плавания «Рюрика». И хотя болезнь не позволила Коцебу продолжить поиски сообщения между двумя океанами, он во время первого своего плавания совершил нечто такое, что вызывает чувство восхищения и гордости. Крузенштерн писал, что Коцебу первым начал плавание Северо-Западным морским проходом и исследовал его на значительном протяжении. Открытие огромного залива Коцебу, залива Шишмарева, губы Эшшольца, острова Шамиссо, острова Сарычева, острова Хромченко, острова Петрова, мыса Крузенштерна, губы Доброй Надежды за пределами полярного круга поставило его в число блестящих исследователей Арктики.

Экспедицией на «Рюрике» было описано более 500 километров берегов полярных владений России, открыт ископаемый лед на Аляске, собраны ботанические, зоологические и этнографические коллекции.

На основе наблюдений за течениями в Беринговом проливе, направленными к северо-востоку и достигавшими скорости около 6 километров в час, Коцебу пришел к выводу, что существует сообщение между двумя океанами. Зная, что вблизи Баффинова залива течение направлено к югу, он писал о том, «что вода, входящая в Берингов пролив, имеет течение вокруг Северной Америки к югу».[76] Мореплаватель считал, что подробное исследование Берингова пролива принесет большую пользу не только наукам, но и торговле.

Коцебу высказал идею о единстве структуры Чукотки и Аляски, которую поддержал профессор Дерптского университета М. Энгельгардт, писавший, что свойства пролива Беринга «не противоречат мнению о позднейшем разделении материков».

Научная ценность исследований экспедиции на «Рюрике» еще увеличилась благодаря участию в них Ивана Эшшольца, профессора Дерптского университета. Им было написано несколько работ, посвященных научным открытиям и наблюдениям как в тропической зоне, так и в суровой Арктике. Его связывало с Отто Коцебу чувство дружеской приязни. И когда тот спустя шесть лет снова отправился в новое путешествие на шлюпе «Предприятие», Иван Эшшольц оказался в числе участников новой экспедиции…

Особенно ценен вклад Отто Коцебу в изучение жизни и быта чукчей и эскимосов Аляски. Он любил море, любил борьбу со стихией, но признавался впоследствии, что его «по-настоящему увлекало… лишь знакомство с новыми странами и их обитателями».[77]

Принадлежащие перу Отто Коцебу серьезные и яркие описания встреч с жителями берегов Берингова пролива и Ледовитого моря представляют интерес до нашего времени. Это — достоверный, дружественный и высокочеловечный документ, свидетельствующий о нравах, занятиях, обычаях и культуре чукчей и эскимосов, среди которых он приобрел добрых друзей.

Важным дополнением к этим описаниям явились зарисовки Л. И. Хориса, которые вызвали глубокий интерес ученых Европы.

«Его рисунки, — писал французский журнал „Деба“ — знакомят нас с лицами жителей, дают нам настоящее понятие о их жилищах, оружии, домашних вещах и представляют множество доныне неизвестных животных, которых славный натуралист Кювье признал достойными быть описанными его красноречивым пером. Его рисунки отличаются правдоподобием, естественностью и оригинальностью, изображения Хориса не суть плоды воображения, как то случается при многих английских сочинениях. Рисунок художника прост и ясен».[78]

Два альбома зарисовок Хориса были изданы на средства Румянцева в Париже почти одновременно с трехтомным описанием плавания «Рюрика». Оно было подготовлено Коцебу, Шамиссо и Эшшольцем.[79]

Иван Крузенштерн для книги Коцебу «Путешествие в Южный океан и Берингов пролив для отыскания Северо-Восточного морского прохода» написал три статьи. Одна из них носила название «Рассмотрение открытий, учиненных в Великом океане с корабля „Рюрика“». В ней Крузенштерн дал блестящий анализ исследований Отто Коцебу в тропической зоне Тихого океана, Полярном море и Беринговом проливе.[80]

Командир брига, его офицеры и матросы были представлены к наградам. В один из трудных дней своего плавания Коцебу обещал «нижним чинам» добиться отставки, иными словами, увольнения со службы, срок которой в те времена исчислялся четвертью века. Решить эту трудную задачу предстояло Румянцеву. Когда в сентябре 1818 года его посетил морской министр де Траверсе, он настойчиво просил маркиза ходатайствовать перед Александром I об отставке матросов. Но министр отказался, боясь разгневать царя.

Крузенштерн снова и снова наседал на Румянцева, прося использовать связи и выхлопотать матросам «Рюрика» отставку. Он со слезами писал о «творившихся несправедливостях»: «Наши герои в Ревеле каменья таскают, ружью учатся, в солдатские караулы ходят, да и матроса с переломленною ногою не освобождают от работы».[81]

Румянцев не может преодолеть сопротивления морского министра и пускается на хитрость. «… Домогаться буду, — пишет он Крузенштерну, — нельзя бы было ее [отставку] выходить вот каким способом, чтобы обратить их по известному примеру в морские военные поселения, и я готов им отвести земли и выстроить дома в гомельском своем имении».[82]

Он просит Крузенштерна узнать у матросов, прельстит ли их «таковое положение».

Крузенштерн отвечает, что это предложение будет принято нижними чинами «Рюрика» с великою благодарностью.

«20 человек, более или менее, в службе ничего не значат, когда тысячи губят из одной безжалостной экономии»,[83] — писал Крузенштерн.

Он просит только уговорить Аракчеева, чтобы тот энергичнее доложил это дело царю. Но надеждам Крузенштерна не суждено было сбыться. Александр I отказал Румянцеву, добавив, что «тужил о том, что согласился на таковую милость»[84] после возвращения Крузенштерна из первого кругосветного плавания.

В конце концов матросов произвели в следующий нижний чин и наградили каждого годовым окладом жалованья. На волю не отпустили даже матроса со сломанной ногой.

Советы капитан-командора

Бегут один за другим дни, заполненные кропотливым трудом над «Атласом Южного океана». Осень сменилась зимой, а за ней наступила весна, пронизанная музыкой первой капели.

Иногда Крузенштерн вдруг вспоминает, что так и не решено, отправится ли «Рюрик» в новое путешествие, как обещал Румянцев. А между тем из Англии все чаще приходят вести, что там готовятся снова послать четыре корабля для поисков Северо-Западного прохода. Правда, в России тоже подумывают о подобной экспедиции, но кто знает, как к этой идее отнесутся в верхах?..

И он снова садится за любимую работу. Читает, пишет, чертит целыми днями. Лишь письма временами отвлекают от дел. У него заведено правило: уделять почте один день в неделю. Только в редких случаях он нарушает установленный порядок. Такое исключение Ивану Федоровичу приходится сделать 12 марта 1819 года.

В этот день он получил письмо от морского министра маркиза де Траверсе. Маркиз сообщил: принято решение послать два корабля для исследования «стран около Южного полюса». Одновременно к берегам Камчатки, а затем в Берингов пролив направлялись два транспорта для продолжения начатых экспедицией на «Рюрике» изысканий морского пути из Тихого океана в Атлантический, вдоль берегов Америки.

Чудесная весть!

Хлопоты ученых и моряков увенчались успехом.

И вот теперь от Крузенштерна требовали советов, которые будут учтены при составлении инструкции. Он в тот же день написал предлинное письмо министру. Прежде всего он высказал замечание о том, что не следует в Северный Ледовитый океан посылать, как это предполагается, корабли водоизмещением в 600 или 700 тонн. «Американский берег к северу от Берингова пролива, — писал он, — так мелок, что можно только надеяться исследовать оный на весьма малых судах». По его мысли, один из кораблей Северней экспедиции должен иметь водоизмещение 600–700 тонн, а другой — 120–150 тонн. В руководители этого важного географического предприятия он рекомендовал Отто Евстафьевича Коцебу. «Он должен, — писал Крузенштерн, — идти прямо в открытый им залив и произвести оттуда исследование к северу и востоку, частью по берегу, частью на байдарах». Вместе с тем Крузенштерн напоминал министру о том, что англичане очень ревниво относятся к исследованию северных пределов Америки. «Недавно, — продолжал он, — мною получено известие из верного источника, а именно прямо от секретаря английского адмиралтейства г. Баррова, который сообщает мне все, что делается по сему предмету в Англии, что англичане вознамереваются предпринять… сухопутную экспедицию от устья реки Маккензи к востоку до пределов Баффинова залива».[96]

По мысли мореплавателя, перед новой северной экспедицией необходимо было поставить задачу исследовать северный берег Америки или на корабле, или на байдарах, или сухим путем, чтобы узнать, «как далеко простирается Америка к северу и под каким градусом широты начинается направление ее к востоку».[97]

Затем моряки должны были исследовать Северо-Западный морской путь до устья реки Маккензи, а если позволят обстоятельства, то и проникнуть во внутренние области Русской Америки.

Отыскание северного прохода из Тихого в Атлантический океан Крузенштерн считает «важнейшей задачей нынешней географии».

Кроме того, по словам мореплавателя, экспедиции необходимо было исследовать северо-восточные пределы Азии. Поскольку нашлись люди, которые поставили под сомнение плавание Дежнева Беринговым проливом, хотя имеющимися документами доказана неосновательность такого сомнения, было бы желательно, чтобы суда экспедиции достигли мыса Шелагского, «положение коего слишком для нас мрачно».

В. Парри.

Из коллекции Полярного института Скотта в Кембридже.

«Неужели мореходцы нашего времени, — заключает Крузенштерн, — устрашатся обойти мыс, мимо коего проплыл за 170 лет казак на малой лодии».[98]

В заключение письма мореплаватель напоминал о том, что надо позаботиться об укомплектовании экспедиции, астрономами, физиками, натуралистами и не упустить из виду ничего такого, что бы могло помешать «распространению пределов знаний».

«Кроме корабельных врачей, кои обыкновенно посвящают себя также натуральной истории, — писал Крузенштерн, — должно быть на каждом корабле по одному астроному, который примет на себя и произведение физических наблюдений, и одному натуралисту; сверх того при каждой экспедиции надо быть рисовщику, садовнику и чучельнику, из 4-х натуралистов надлежит быть одному минералогу при Северной экспедиции потому, что сия экспедиция имеет в предмете исследование внутренних мест Америки, двум надлежит быть для зоологии, а одному для ботаники».[99] Кроме того, он советует послать в Южную и Северную экспедиции воспитанников российских ученых институтов, которые могли бы совершенствоваться в науках под руководством «людей великой учености и славы».

По его мнению, необходимо просить Академию наук о составлении инструкций для научных исследований, на которые желательно было бы получить отзывы ученых обществ Парижа, Лондона и Геттингена.

Мореплаватель выражает уверенность, что надежды ученого света, ожидающего «важных плодов от столь великого предприятия», оправдаются.

Потом Крузенштерн глубоко огорчится, когда узнает, что морское министерство последовало далеко не всем его советам. Экспедиции к Северному и Южному полюсам решают отправить тем же летом, хотя он убеждал отложить их отплытие до 1820 года, чтобы без торопливости подготовиться к исследованиям в полярных областях.

По рекомендации Крузенштерна начальником «Южной дивизии» назначают Фаддея Фаддеевича Беллинсгаузена. Командование Северным отрядом поручают капитан-лейтенанту Михаилу Николаевичу Васильеву, человеку не искушенному ни в дальних, ни тем более в полярных плаваниях. Правда, первоначально собирались во главе этой экспедиции поставить Г. С. Шишмарева, только что возвратившегося из плавания на «Рюрике». Это, пожалуй, было бы более справедливо и разумно, потому что за его плечами был опыт, у него было рвение и желание. Васильева Крузенштерн не знал ни как моряка, ни как ученого. Больше всего в роли руководителя Северной экспедиции он хотел бы видеть Отто Коцебу. И Крузенштерн с помощью государственного канцлера попытался осуществить свое намерение. Румянцев написал к Аракчееву. Тот доложил о письме Александру I. Царь ответил, что не имеет возможности исполнить желание Румянцева «о назначении Коцебу в новое путешествие… ибо начальники оных экспедиций уже назначены».[100]

Крузенштерн снова и снова жалеет, что экспедиции отправляются с такой торопливостью. Там, где потрачены века, год не имеет значения. Зато можно было бы взять с собой полный штат ученых и доставить науке много ценных сведений.

В 8 часов вечера 3 июля 1819 года четыре корабля поднимают паруса. Они поплывут вместе до берегов Бразилии. Затем «Восток» и «Мирный» направятся к Южному полюсу, а «Открытие» и «Благонамеренный» возьмут курс на порт Джексон в Австралии. Досадно, что экспедиция уходит не столь тщательно подготовленной, что в ее составе слишком мало ученых. Но все-таки чертовски хорошо, что четыре корабля устремляются навстречу неизвестности.

Крузенштерн желает им попутного ветра и новых открытий.

Первые открытия

Моряки не без сожаления покидали благодатную Валлийскую Землю, как в те времена называли Австралию. Медленно таяли в дымке очертания порта Джексон, в окрестностях которого они отдыхали несколько недель после долгого и изнурительного плавания из Рио-де-Жанейро, через просторы Индийского и Атлантического океанов. Пожалуй, не было на «Открытии» и «Благонамеренном» человека, который не вспоминал бы с грустью о прохладной тени кокосовых пальм, о крикливых разноцветных попугаях и о милой возне удивительно симпатичных маленьких сумчатых, которые жили на деревьях и которых называли «кус-кус»…

Снова океан, на этот раз Тихий… Такое название мог дать ему или шутник, или мистификатор. Эту истину повторяли многие мореплаватели, но путешественникам хотелось верить Колумбу… Как только вступили в тропики, ветер стих и паруса повисли на реях. Штиль. Зной. Даже ночью термометр показывал 27 градусов.

Моряки ждали пассатных ветров с юго-востока, но они не приходили. Изредка шумели проливные дожди, гремели грозы и налетали шквалы. И как ни опасны были внезапные буйные порывы ветра, путешественники встречали их с радостью. Они приносили прохладу. А потом снова начинался зной и штиль.

6 апреля 1820 года, когда «Благонамеренный» находился на 16° ю. ш., вахтенные заметили на горизонте смерч. Ветра не было, солнце сияло. «Густое, черное облако, — писал участник экспедиции Гильсен, — все ниже спускалось к поверхности океана; из середины облака выдвинулся длинный толстый рукав, имевший в соединении с облаком вид воронки. Вода, бывшая под ним, вертясь колесом, стала подниматься кверху и, соединяясь с облаком, составила одну, медленно на нас подвигающуюся и беспрестанно крутящуюся черную массу, из которой по временам вылетала молния с шумом, подобным реву разбивающихся о скалы волн океана.

На шлюпе для встречи такого страшного неприятеля сделали все нужные приготовления. Крик матросов, звон колокола и барабанный бой продолжались беспрерывно, и, кроме того, чрез каждые две минуты стреляли из трех пушек, заряженных ядрами для усиления гула. Все это делается обыкновенно для сотрясения воздуха, отчего смерчи распадаются. Между тем убрали все верхние паруса, потому что подобного рода феномены, часто оканчиваясь ужаснейшими порывами ветра, могут у неосторожного мореходца переломать весь рангоут.

М. Н. Васильев.

Из коллекции Центрального Военно-Морского музея.

Старание наше произвести сотрясение в воздухе увенчалось желанным успехом, и через четверть часа смерч с ужасным шумом рассыпался; черное облака низверглось в океан, и небо осталось по-прежнему ясно и безоблачно».[101]

Несколько часов дует легкий юго-восточный ветер. Все ждут живительного пассата, но утро следующего дня приносит мореходам штиль. Снова палящее солнце, снова нестерпимая жара и тишь. Смола в пазах корабля плавится. Борта приходится завешивать брезентами. В каютах не спрятаться от зноя, лишь под тентом, натянутым между мачтами, люди могут найти «некоторое облегчение». Корабль почти неподвижен. И когда зной спадает, можно ловить удивительно красивых, переливающихся всеми цветами радуги бонит и страшных акул, которые хищно накидываются на куски солонины…

За одиннадцать дней, с 6 по 17 апреля, «Благонамеренный» преодолевает всего лишь около 900 верст. Когда же они придут в Ледовитый океан, если экспедицию от него отделяет более десяти тысяч километров?

И вдруг с фор-салинга раздается крик:

— Впереди земля!

Вахтенные офицеры не верят словам матроса. Они отлично знают карту. Там, где путешественники находятся, не должно быть островов. Вероятно, это мираж, так часто заставляющий мореплавателей гоняться за несуществующими землями. Но нет, то не призрак. По курсу действительно виднеется берег, точнее, «группа коралловых островов, большая часть которых была покрыта лесом, над коими кокосовые пальмы величественно подымали свои увенчанные плодами вершины».

Капитан Васильев приказывает их назвать островами «Благонамеренного».[102] Пироги островитян окружают незнакомый корабль. Три часа моряки наслаждаются их обществом, обменивая на иголки, ножницы и фуражки предметы быта, оружие, плоды. Затем снова в путь, на северо-запад, к берегам Русской Америки. Вахтенный боцман надрывно кричит, что впереди виден каменный риф.

Корабль резко меняет курс и слегка задевает бортом камень. И вдруг он на глазах моряков оживает. Это два огромных кашалота, которые мирно дремали под палящими лучами солнца. Они пустили водяные фонтаны, взмахнули исполинскими хвостами и исчезли в сине-зеленой глубине океана.

Г. С. Шишмарев.

Из коллекции Центрального Военно-Морского музея.

Корабли медленно продвигались к тропикам. Временами их сопровождали стада дельфинов, которые резвились впереди и по бокам корабля. Ветры по-прежнему были слабые и не приносили прохлады.

«Команда, — писал Гильсен, — совершенно ослабела, и малейшее движение около полдня производило нестерпимую боль. В это время можно было подумать, что весь экипаж вымер; всякий старался быть как можно менее в движении и, лежа на одном месте, ожидал с нетерпением заката солнца».[103]

13 мая 1820 года на 33°18′ с. ш. и 161° в. д. корабли расстаются. «Открытие» берет курс на Петропавловск-Камчатский, а «Благонамеренный» — на Уналашку. Командиры судов условились встретиться в заливе Коцебу, который назначен исходным пунктом предстоящих исследований в Северном Ледовитом океане.

Первым к месту встречи пришел на своем бриге Г. С. Шишмарев. Было начало июля. Вокруг виднелись полосы льдов. Ветер и течения гнали их в Берингов пролив, и «Благонамеренному» пришлось спуститься на юг. Несколько дней путешественники плавали вблизи Гвоздевых островов, бухты Шишмарева и Восточного мыса. Затем они снова возвратились в зунд Коцебу, где познакомились с обитателями северных берегов Русской Америки и осмотрели ископаемый лед, открытый экспедицией Коцебу.

«Наружная сторона льдяной скалы поднимается отвесно на 20 и более футов, — писал Гильсен, — и когда солнечные лучи отражаются от этой стены, как от полированной поверхности, нужно отворачивать глаза, так ослепителен блеск».[104]

16 июля на горизонте обозначились белые паруса. То приближался бриг «Открытие» под командой М. Н. Васильева. А через день в залив вошло еще одно судно — американский бриг «Педлер». Капитан его, Джон Мик, приехал к русским морякам и привез в подарок несколько ананасов. Он рассказал о том, что в прошлом году по местам открытий Коцебу плавал американец Грей и нашел, что они весьма плохо исследованы экспедицией на «Рюрике». В доказательство своих слов он показал рукописную карту Грея. Моряки решили проверить ее и без особого труда установили, что она была не чем иным, как грубой копией карты Коцебу. По словам участника плавания А. П. Лазарева, сделана она была на кальке и «видно было, что господа американцы не успели перенесть ее на хорошую бумагу. На ней сделаны были некоторые маловажные перемены в рассуждении мысов и гор, вместо же пролива в губе Доброй Надежды назначено озеро».[105]

Русские моряки понимали, что цель американцев не открытия, а торговля. Они были уверены «в ложности показания озера на месте пролива» и, проведя исследования, еще раз уверились, что «американцы выдумали ложь».[106]

18 июля экспедиция покинула зунд Коцебу. Наступали страдные дни в жизни путешественников. Ведь самые ответственные и самые важные исследования им предстояли в Студеном море у северного побережья Русской Америки. Если позволят льды, они должны будут употребить «всемерное старание к разрешению великого вопроса касательно берегов и прохода в сей части нашего полушария».[107]

Начальнику экспедиции М. Н. Васильеву разрешалось действовать по своему усмотрению, сообразуясь с обстановкой и обстоятельствами. На тот случай, если льды не пропустят экспедицию на север, северо-восток или северо-запад, необходимо было предпринять исследование полярных берегов Русской Америки либо на байдаре, либо на боте, который в разобранном виде находился на бриге «Открытие», либо сухим путем… Особые надежды возлагались на помощь эскимосов.

Начальник экспедиции должен был стараться завоевать «доверие и дружество жителей» исследуемых стран и при их деятельном участии «производить с достовернейшим успехом поиски как морем вдоль берегов, так и во внутренности земли, а особливо реками, которые приводят к важным открытиям».[108]

Предполагалось, что исследования на Севере будут вестись в продолжение двух навигаций. В том случае, если суда не останутся на зимовку в арктических пределах, путешественники должны будут заняться изучением Тихого океана между Алеутскими островами и экватором. Затем, с наступлением лета, экспедиция снова возвратится в Берингов пролив и «возобновит свои действия и покушения с новым усердием, стараясь сколько возможно определить положение берегов, найти проход и проникнуть каким бы то ни было средством в Северное море сей части Америки».[109]

Академия наук не успела подготовить инструкции для научных наблюдений. Она лишь направила в экспедицию астронома Павла Тарханова. Однако снарядители экспедиции, и прежде всего знаменитый полярный исследователь Гаврила Андреевич Сарычев, снабдили путешественников очень интересными наставлениями и правилами, которыми они должны были руководствоваться при проведении исследований во время плавания вокруг света и в Северном Ледовитом океане.

Ученым и морякам надлежало стараться замечать «состояние атмосферы и ее беспрерывные изменения», скорости ветра у поверхности моря и на различных высотах, для чего предполагалось запускать «небольшие воздушные шарики». Особое внимание следовало уделить изучению приливов, отливов, течений, температуры и солености вод «в разных местах и глубинах в рассуждении различия тяжести воды и степени горькости, а также и насчет изменения теплоты в известной глубине противу замечаемой на поверхности моря».[110]

Далее в наставлении говорилось о том, что путешественники должны особо внимательно исследовать льды и айсберги, с тем чтобы выяснить причины образования ледяных полей и гор.

Не были забыты ни этнографические, ни химические, ни зоологические, ни ботанические, ни минералогические наблюдения. К экспедиции был прикомандирован художник Емельян Карнеев, от которого ожидалось «верное изображение всех заслуживающих любопытства предметов».[111]

Дальше Кука

Итак, 18 июля 1820 года моряки входят в пределы Ледовитого океана. Дальше на север лежит неизвестность. Она зовет и настораживает. Все участники экспедиции преисполнены рвения. Каждое приметное место многократно пеленгуется и наносится на карту. Но радость первых открытий непродолжительна. Уже утром следующего дня густой туман окутывает море.

Сыро, холодно и ничего не видно. Берег исчез из виду. Приходится идти по лоту. Откуда-то справа доносится грохот буруна.

С тревогой всматриваются вдаль вахтенные. Все скрыто влажной белой мглой. Не видно ни буруна, ни берега. Тревожно звенят туманные сигналы со шлюпа «Благонамеренный».

Васильев приказывает повернуть в море, к западу.

Туман несколько редеет, на востоке начинают обозначаться возвышенности американского берега. Исследователи снова берутся за карты. Но опись продолжается недолго.

В полдень 21 июля густой туман снова накрывает суда. Опять исчезает из виду берег. Шлюп «Благонамеренный» подает туманные сигналы, которые становятся все глуше, пока наконец не замирают вдали.

Несколько раз на «Открытии» палят из пушки, но в ответ не доносится ни звука. Напряженную тишину нарушает лишь поскрипывание рангоута. Нелегко исследователям в незнаемом студеном океане.

В этот день капитан Васильев записывает в своем журнале:

К вечеру на пути экспедиции появилось новое препятствие. Вахтенные заметили первые льдины. Возможно, они были недавно оторваны ветром от берега, так как на их поверхности чернели пятна земли. Льды становились час от часу сплоченнее. Мелкие льдины сменили огромные поля. Путь на север был отрезан.

Васильев решил идти на запад. Надо было найти проход к северу. И действительно, вскоре льды поредели. Голубые каналы свободной воды звали путешественников вперед. И они снова устремились на север, надеясь приподнять завесу неизвестности над великой географической тайной XIX столетия…

Еще несколько миль остается за кормой шлюпа «Открытие». Но лед опять неодолимо встает по его курсу. Затем снова, в который раз, наплывает туман, и в это время до слуха вахтенных доносятся пушечные выстрелы. Где-то поблизости скитается «Благонамеренный». Ответная пальба сотрясает просторы океана. Но вокруг по-прежнему ничего не видно.

Кораблям опять не удается соединиться, и «Открытие» снова продолжает свой путь в одиночестве. Лишь чайки, словно исполинские снежинки, кружатся вокруг корабля. Небо темнеет. Моряки тревожно оглядываются вокруг. Где берег, где этот проход-инкогнито, который их послали искать за тысячи верст от родного Петербурга? Ничего не видать, только слышно, как где-то рядом разбиваются волны, как скрежещут, ломаясь и крошась, льды.

«Открытие» ложится в дрейф и снова палит из пушки, чтобы показать свое место «Благонамеренному». Ветер и течение медленно сносят его к северо-западу.

Утро 23 июля не приносит ни радости, ни надежды. Туман продолжает держаться. Около полудня горизонт проясняется. Шлюп окружает вода. Моряки, к своему изумлению, не видят ни «Благонамеренного», ни берега, ни льдов.

Еще один день путешественники скитаются по океану, не имея возможности определить место своего нахождения. Снова туман и льды. Снова экспедиция тщетно ищет пути. Огромные, тесно прижатые друг к другу льдины не собираются расступаться, чтобы пропустить корабль.

25 июля морякам по полуденной высоте выглянувшего из-за туч солнца удается определить, что они пересекли 69-ю параллель. А следующим утром они увидели мыс Лисбурн, который обрывался в море отвесной скалой. За ним в северо-восточном направлении виднелся низменный берег, который «скрывается, как с салинга было видно, во льдах».[113]

К этим льдам и направил Васильев свой корабль. Среди них виднелись большие разводья чистой воды. Решили рискнуть и идти дальше на северо-восток. Моряки «с большим трудом и опасностями могли кое-как пробираться сквозь льды».[114]

Наконец это грозное препятствие остается позади.

Несколько часов «Открытие» плывет по чистой воде. В полдень 29 июля судно находится на 71°1′54'' с. ш. Так далеко к северу от Берингова пролива не удавалось подняться ни одному мореплавателю, даже знаменитому Куку. Но это первое за время плавания в студеном океане радостное событие отравлено сообщением вахтенных. Впереди по горизонту лед! Через два часа шлюп приближается к нему вплотную и снова определяет свое положение — 71°06′ с. ш.[115] Надежды пробиться дальше к северу никакой: льды так изломаны и сжаты, что среди них не видно ни одного разводья.

Путь открыт лишь к западу. Но Васильев слишком встревожен отсутствием второго корабля, чтобы уходить в неизвестность. Он решает приблизиться к берегам Русской Америки и заняться их детальным исследованием. Однако вскоре оказывается, что лед блокирует побережье широкой полосой. Вдоль нее моряки, отступая от достигнутой точки, спускаются к юго-западу. На карту ложатся пока что только приметные места.

О посещении берегов и детальном их изучении не приходится думать. Не удается осмотреть и знаменитый Ледяной мыс — последнюю точку, достигнутую Куком в Северном Ледовитом океане.

Васильев снова устремляется к северу и снова ищет проход на северо-восток, ищет путь, который ведет из Тихого океана в Атлантический.

Несколько дней моряки скитаются по морю. Как и прежде, их преследуют туманы, штили и свирепые северо-восточные ветры, которые гонят льды к юго-западу. Иногда вдруг начинает валить снег или сыпаться град, а по утрам на полыньях порой виднеется первый тонкий ледок. Лед покрывает и снасти. Трудно ставить окостеневшие паруса, еще труднее их убирать. От такой работы у матросов из-под ногтей выступает кровь. Все так же редко выглядывает солнце. Лишь одни чайки не оставляют корабль, похожий на исполинскую птицу… И всюду льды, серые, зеленые, неприступные, которые могут в любую минуту превратить в щепы деревянные борта «Открытия». Именно они вынуждают экспедицию отступить к югу.

Между тем отважным путешественникам начинает угрожать враг не менее страшный, чем льды. Среди матросов появляются больные цингой.

«Болезнь эта, — писал Гильсен, — если раз возьмет верх на каком-либо судне, будет самая страшная. Виды ее так различны, что иногда и не полагаешь, что это цинга; она еще опаснее, если не дадут скорой помощи, и бывает всегда смертельна. Как ни хорошо была снабжена команда наша платьем и бельем, но беспрерывное ненастье и невозможность просушивать промокшее произвели зародыш этой болезни; притом соленая пища, которою команда должна была довольствоваться почти уже пять месяцев, способствовала развитию ее».[116]

Карта плавания М. Н. Васильева и Г. С. Шишмарева в Северном Ледовитом океане.

Матросов, у которых появились признаки цинги, кормили пеммиканом, к обеду давали по чарке мадеры или портвейна для поддержания сил. В холодные ненастные дни команда по вечерам получала пунш. И независимо от погоды матросы могли пить пиво, сваренное из «еловых почек».

«Но все эти средства, — писал Гильсен, — верно, не могли бы надолго сохранить нас, если б еще остались в этих странах».[117]

Васильев считает не только бесцельным, но и опасным тратить время на ожидание того часа, когда льды расступятся и пропустят его на север. Надо прежде всего отыскать шлюп «Благонамеренный» и совместно приняться за опись тех берегов Русской Америки, которые свободны от льдов. Он направляет «Открытие» к мысу Лисбурн, не доходя которого путешественники встречают второй корабль экспедиции. Офицеры «Благонамеренного» спешат к своим товарищам.

«Все были рады видеть друг друга, — пишет Лазарев. — Тут мы узнали, что они… доходили до широты 71°6′, следовательно, 25 миль далее параллели капитана Кука».[118]

1 августа экспедиция приступила к описи мыса Лисбурн и серией измерений определила, что он расположен на 68°55′42'' с. ш. и 166°4′20″ з. д. Затем был положен на карту высокий утесистый берег, в глубине которого виднелись горные хребты. Потом наступила очередь выступающей в океан низменности, названной моряками мысом Головнина, в честь выдающегося русского морехода.[119] Посредине долины путешественники нашли озеро с небольшим островком. К вечеру того же дня исследователям северного берега Русской Америки удалось добраться до высокого скалистого мыса, которому было присвоено имя П. И. Рикорда, известного русского моряка, сподвижника В. М. Головнина.

Между тем ветер усилился. Утром 2 августа суда плыли с зарифленными марселями и спущенными брам-реями. Начались дурные пасмурные погоды. Они продолжались шесть дней. Все это время суда лавировали в море, ожидая, когда ветер утихнет и проглянет солнце, которое необходимо было для астрономического определения исследуемых мест.

6 августа возобновили опись и спустя три дня довели ее до мыса принца Валлийского (Уэльского). На этом первое плавание в Северном Ледовитом океане было закончено.

Экспедиция Васильева пробыла в студеных водах 26 дней. Она проникла за Ледяной мыс и вопреки прежним предположениям установила, что берег Америки не заворачивает к северу, а имеет восточное направление, что льды в океане находятся в непрестанном движении, а течение моря направлено к востоку, то есть в сторону Баффинова залива. Экспедиции удалось детально осмотреть побережье Русской Америки от мыса Лисбурна до мыса Крузенштерна, где четыре года назад закончил свою опись Отто Евстафьевич Коцебу. Не удалось из-за непогоды и сильного волнения исследовать только мыс Мальгрева, впервые положенный на карту Куком. На описанном пространстве путешественники не обнаружили ни заливов, ни устьев крупных рек. Берега океана были уныло однообразны. На них не росло ни одного деревца. Всюду виднелась голая земля, лишь местами покрытая мхом.

В течение всего плавания тщательно велись журналы, которые сохранили не только подробности хода экспедиции, но и наблюдения над течениями, ветрами, склонением магнитной стрелки, различными метеорологическими явлениями.[120]

Еще некоторое время экспедиция вела исследования в Беринговом проливе, она побывала у мыса Восточного (Дежнева) и попыталась проникнуть в залив Св. Лаврентия, но встретила в его устье пригнанный ветрами лед из Студеного моря. Затем был положен на карту северный берег острова Св. Лаврентия.

У берегов Чукотки

Зиму путешественники провели вдали от льдов и снегов. Они описали залив Сан-Франциско. Потом посетили Сандвичевы острова. Словно чудесный сон, промелькнули три удивительные недели. То была небольшая передышка от забот, тревог и лишений, которые выпали на долю моряков прошлым летом и которые ждали их впереди. В начале апреля корабли взяли курс к южным берегам Русской Америки.

27 июня 1821 года экспедиция покинула Уналашку. Несколько дней суда плыли вместе. Затем расстались. Шишмарев на «Благонамеренном» должен был проверить достоверность существования острова Преображения, который значился на старых картах, посетить остров Св. Матвея и довершить исследование берегов Св. Лаврентия. Но это было только прелюдией.

«Главный предмет предстоит Вам, пройдя Берингов пролив… искать прохода вдоль северо-восточного берега Азии и в Северное море», — писал Васильев в своей инструкции Шишмареву. Особенно желательно было достигнуть мыса Шелагского, который еще не был обойден с востока ни одним мореплавателем.[121] Одновременно лейтенанту Авинову, в распоряжение которого был предоставлен бот, было поручено описать западный берег Северной Америки от Бристольской губы до залива Добрых Вестей.

Сам же Васильев на шлюпе «Открытие» имел намерение продолжить поиски прохода вдоль берегов Русской Америки и обследовать Ледовитый океан возможно дальше к северу.

1 июля Шишмарев достиг того места, где надлежало быть загадочной земле Преображения (58°48′ с. ш., 183°24′ в. д.), но ни он, ни его товарищи по плаванию ничего не обнаружили, кроме серо-зеленых волн.

«Погода была довольно ясная и горизонт чист, — вспоминал К. К. Гильсен, — но и с салингов, на которые я влез с трубою в руках, ничего нельзя было видеть; поэтому капитан недолго задумывался и стер этот остров с лица земли, или лучше — с лица моря».[122]

Затем путешественники «закрыли» еще одну землю, которую видел мореплаватель Синд и которая затем бесследно исчезла среди океанских просторов. Ее искал Гаврила Сарычев, на нее непрочь были ступить моряки «Благонамеренного», но ступать было не на что. Земля, виденная в 70 милях от острова Св. Матвея, оказалась одной из многочисленных земель-призраков, ее не существовало, она была плодом воображения путешественника, возможно, введенного в заблуждение морским миражем.

Первую небольшую остановку Шишмарев делает у острова Св. Лаврентия, чтобы заняться описью его западных берегов. Корабль посещают на десяти байдарках местные жители. Они продают моржовые клыки, безделушки, копья и луки. За топоры, ножи, табак они отдают одежду и обувь, дичь и резную кость.

Затем «Благонамеренный» направляется к берегам Чукотки. Он отдает якорь на заливе Св. Лаврентия, который пять лет назад впервые тщательно обследовал Отто Коцебу. Шишмареву памятно прежнее пребывание в этих местах. По примеру своего бывшего начальника, он надеется собрать здесь сведения о северных берегах и льдах океана и запастись свежим оленьим мясом для команды.

Однако его старания тщетны. Чтобы дождаться пригона оленей из внутренних районов, надо было потерять, по словам чукотского старейшины, не меньше чем шесть дней. Не более утешительным был и рассказ чукчи о положении северного берега Азии.

«Он уверял нас, — писал К. К. Гильсен, — что мы недалеко уйдем к северу; и когда мы ему сказали, что намерены пройти в Нижне-Колымск, он рассмеялся, говоря: „много льда, горы льда, не пройти вам“».[123]

Правда, другой чукча-старик уверял Шишмарева, что он ездил из залива Св. Лаврентия на север не только до острова Колючин, но и до реки Амылик, которая впадает в море недалеко от мыса Шелагского (по-чукотски «Чавака»), и не встречал льда. Однако затем он премного огорчил путешественников, заявив, что у «Шелагского носа беспрестанно стоит лед, так что и на байдарках проезда нет: разве что в целое лето выдается один день, когда можно обогнуть его на байдарках».[124]

В чукотской юрте.

13 июля «Благонамеренный» оставил залив Св. Лаврентия и взял курс на север. Через четыре дня моряки увидели знакомые очертания мыса Восточного (Дежнева). На его скалах лежал снег. Их встретило холодное дыхание океана.

Путешественники опасались, что где-то недалеко дрейфуют полярные льды. Первые признаки этого появились еще у выхода из залива Св. Лаврентия. Если их занесло на юг, в Берингов пролив, то было мало надежды увидеть студеное море безледным.

Ночью туман окутывает корабль. Морякам начинает казаться, что льды совсем близко. Но следующее утро встречает их чистой водой, над которой стелется туман. Вокруг ревут моржи и пускают фонтаны киты. Словно большие белые хлопья, падают в море чайки и снова взмывают ввысь. Сначала «Благонамеренный» плывет к северу, затем поворачивает к западу. Утро 19 июля застает его вблизи мыса Сердце-Камень. Впереди виднеются льды. Они исполинской полосой прижимаются к берегу, не оставляя никакого прохода на запад.

Шишмарев идет вперед вдоль льдов, постепенно уклоняясь вместе с ними к северу. Однажды они окружают корабль, но Шишмарев искусно избегает ледового плена и решает идти к берегам Русской Америки, чтобы там запастись дровами. Затем он снова возвращается к мысу Сердце-Камень, чтобы опять искать прохода на запад. Увидев среди льдов прогалину, он приказывает идти вперед. Но плавание продолжается недолго.

Начинается сжатие льдов. Стихает ветер. Безжизненно повисают паруса. Корабль беспомощен.

С тревогой наблюдают моряки, как позади них захлопывается ледовая ловушка. Лед все ближе и ближе подходит к бортам корабля. Чтобы защитить их от ударов, Шишмарев приказывает спустить бревна по бортам.

Сжатие продолжается, скрипят переборки, трещат палубы и орудийные порты. Исполинская сила вдруг приподнимает шлюп и кренит его под углом 45°.[125] Путешественники со страхом ждут, что же будет дальше.

Проходит час, второй. Матросы обследуют трюмы и помещения. Течи не видно. Корабль с честью выдержал напор льдов. Но крен по-прежнему не уменьшается. В таком опасном положении «Благонамеренный» и его команда находятся почти целые сутки.

«…Нас неминуемо раздавило бы, если бы льдины уже не упирались в стоячий лед и оттого не могли более сдвигаться», — признавался один из участников плавания.

К счастью, поднялся штормовой ветер и начал отжимать лед. Шлюп выпрямился и стал пробираться через льды на открытую воду. Через несколько часов он был на свободе.

Несколько дней Шишмарев со своими товарищами то устремляется к северу, то возвращается к берегам Чукотки. Куда он ни направляется — всюду его встречают льды. Они мешают ему подробно осмотреть азиатский берег, не пускают ни к Шелагскому мысу, ни к Северному полюсу. Упорно держатся туманы, по утрам бывают заморозки, на палубу часто сыплется густой снег, а руки и лицо леденит холодный северный ветер. И всюду льды, льды и льды.

«Таким образом, — вспоминал Лазарев, — то освобождаясь на малое время от льда, то опять попадая в оный, мы продолжали сие скучное и медленное плавание, не ознаменованное ничем примечательным, до 8 августа».[126]

В этот день Шишмарев приступил к исследованию берегов Чукотки. Первым описали высокий обрывистый мыс Сердце-Камень, над которым возвышались пологие горы, украшенные кекурами. Здесь путешественники выдержали жестокий шторм. Крайнюю северо-восточную оконечность Азии блокировали льды. Морякам не удалось посетить видневшиеся на берегу поселения.

Шишмарев убедился в бесполезности дальнейших попыток исследований в Северном Ледовитом океане, из льдов которого он едва выбрался. Он уже не надеялся на теплую солнечную погоду. Недолгое полярное лето минуло, и надо, пока не упущено время, приступать к завершению описи острова Св. Лаврентия.

Едва «Благонамеренный» вошел в Берингов пролив, как вахтенные дали знать, что видят «Открытие».

В ледяной ловушке

Итак, происходит невероятное. Два судна — одно, искавшее Северо-Восточный, другое Северо-Западный проход, в один и тот же день и час сходятся в Беринговом проливе.

С интересом слушает Глеб Шишмарев рассказ своего начальника М. Н. Васильева о втором его «покушении в Северном Ледовитом океане…»

Первые дни плавания «Открытия» из Уналашки на север ознаменовались счастливым событием.

Утром И июля в разрывах тумана моряки увидели неизвестный берег, поросший лесом. В глубине его синели пологие возвышенности, покрытые снегом.

«Открытие» легло в дрейф. Васильев приказал спустить шлюпку и отправил на ней отряд матросов во главе с лейтенантом Игнатьевым. Прежде чем они достигли берега, навстречу им в одиночной байдаре выехал молодой, отлично сложенный эскимос. Моряки пригласили его на корабль, Он последовал за пришельцами и через несколько минут уже ходил по палубе «Открытия». Эскимос сообщил, что обретенный мореплавателями берег есть не что иное, как остров Нунивак. На нем имеется несколько селений. Остров отделен от материка глубоководным проливом. В его водах порой появляются огромные киты. Нунивакцы посещают материк и поддерживают с его жителями добрые отношения.[127]

По словам Васильева, жители открытой им земли «весьма миролюбивы», очень схожи с жителями материка, подобно им, «имеют в нижней губе несколько дырочек и носят платья одинакового с ними покроя из оленьих и птичьих кож».[128] Они живут в землянках и занимаются охотой на песцов, оленей, зайцев, лисиц, промышляют рыбу и китов. Эскимос, приехавший на судно, с удовольствием принял подарки, в числе которых была бронзовая медаль, чугунный котелок и топор…

Затем «Открытие» взяло курс на север. 25 июля за кормой остался Берингов пролив. Снова путешественники «льстились надеждою», что, быть может, именно они решат «важнейшую географическую задачу существования Северо-Западного прохода». И офицеры и матросы готовились к предстоящим опасностям. И они действительно вскоре появились.

Войдя в пределы Северного Ледовитого океана, путешественники возобновили опись северных берегов Русской Америки, начиная с мыса Крузенштерна. Прежде всего проверили положение мысов Рикорда и Головнина и уточнили данные прошлогодних исследований.

31 июля экспедиция достигла мыса Лисбурн. Дальше берег принимал восточное направление. Посланный на салинг матрос доложил, что материк снова уклоняется к северу.

Полное безветрие и густой туман не дают морякам приступить к описанию побережья. Приходится ограничиться зарисовкой вершин прибрежных холмов.

Через два дня появляются редкие льды, на которых восседают величественные моржи и временами ужасно ревут. Льды становятся сплоченнее. Корабль уже с трудом лавирует между большими полями. Затем «Открытие» ветром едва не прижимает к исполинской льдине.

4 августа заметили выступающий в море мыс. Он был покрыт снегом; к нему вплотную подступал лед. Определили положение и нашли, что он находится на 70°23′40″ с. ш. и 160°50′ 41'' з. д. Перед ними лежал тот самый мыс, который «Кук называл Ледяным мысом». Оказалось, что он положен английским мореплавателем на один градус западнее.

«Природа здесь совершенно мертва, — писал Васильев, — не производит никаких растений, и мы, проведя близ оного три дня, не заметили ни земных, ни водяных животных; даже киты, обыкновенные обитатели полярных стран, в сих местах не показывались».[129]

Он отдал приказ лавировать к видневшемуся берегу. Шлюп пробирался через разводья, осторожно обходя дрейфовавшие льды.

Сильное течение стремительно несло ледяные поля к востоку, сталкивало их друг с другом. Кругом стоял грохот и звон разламывающихся льдин. Идти вперед было небезопасно. Решили взять мористее и севернее. Но и там на обозримом пространстве простирались «льды, может быть, современные миру».[130]

В эти дни русские моряки переживают один из самых драматических моментов экспедиции. Они снова убеждаются, что Северо-Западный проход закрыт тяжелыми льдами, которые деревянный шлюп не в силах преодолеть. Напрасно офицеры преисполнены рвения, тщетно стараются матросы — пути на восток, к Баффинову заливу, а за ним к просторам далекой Атлантики нет. Великая географическая задача остается не решенной на годы, а может быть, на десятилетия…

С болью в сердце Васильев решает отступить по направлению к Берингову проливу, чтобы затем снова предпринять покушение к северу и, обойдя скопление льдов у Ледяного мыса, направиться дальше на восток Северо-Западным проходом.

Но обстоятельства готовили ему новые испытания. Моряки отступали на юго-запад по небольшому каналу чистой воды, который оставался между мысом Ледяным и скоплением льдов. С каждым часом все уже становилось разводье. Наконец оно совсем исчезло. Отступать было поздно. Канал перерезали полосы льда. «Открытие» оказалось в ледовой ловушке.

«Мы имели несчастье попасть в такую густоту льдов, что положение наше было весьма сомнительно, — признавался Васильев. — Крепкий северный ветер, мрак, стужа и изморозь, покрывавшая палубу и такелаж ледяною оболочкою, напор льда, окружившего судно, привели нас в весьма опасное состояние».[131]

Пришлось бросить якорь, убрать паруса и ждать. Воздух сотрясался от грохота ломавшихся льдов. Слева и справа было видно, как исполинские поля сталкивались друг с другом и огромные их обломки поднимались ввысь, образуя валы торосов.

Васильев распорядился обложить борта судна дубовыми досками, запасными реями и стеньгами, надеясь этим защитить корабль от «трения льда».

«8(20) августа 1821 года, — писал участник экспедиции натуралист Штейн, — находилось судно „Открытие“ в самом отчаянном положении между большими ледяными громадами, угрожающими в течение 10 часов раздробить судно. Дубовые доски толщиною в 3½ дюйма, держимые всею командою, не исключая офицеров и самого начальника, по бокам шлюпа для защиты обшивки, разщепались в одно мгновение на маленькие дробинки, реи и стеньги запасные подвергались равной участи. Цепь, привязанную на место обыкновенного каната к якорю, принуждены были отрубить, ибо напор и сотрясение судна от льдов и ледяных плавающих островов превосходило всякое представление. Опасность увеличивалась от близости Ледяного мыса, к которому с большою силою стремилося течение моря, яростная буря прижимала льды и судно ближе и ближе к берегу. Тут-то и показал капитан Васильев свою решимость: имея зарифленные марсели и штормовой бизань, отлавировался он в темнейшей ночи при шторме от берегу и от льдов, хотя стеньги и мачты трещали. Вящая беда была и то, что многие из матросов одержимы были цингою, а другие так расслаблены, что на силу до марса добрались».[132]

Экспедиция чудом избежала гибели. Если бы не переменился ветер и не отжал от берега льды, «Открытие», вероятно, безвестно закончило бы свое второе плавание Северо-Западным проходом вблизи мыса Ледяного…

Ранним утром, неся все паруса, шлюп стремительно уходил по образовавшемуся разводью от опасного места. Вдруг страшный удар потряс корабль. Это «Открытие» наскочило на льдину, но отделалось лишь повреждением медной обшивки и вмятинами в носовой части. Впереди лед, казалось, снова закрыл проход. Но находившийся на салинге вахтенный офицер увидел канал голубой воды. К нему Васильев и направил корабль. Через несколько часов последние льдины остались позади, а еще через двое суток путешественники оставили пределы Ледовитого моря и расстались с мечтой открыть Северо-Западный морской проход из Тихого океана в Атлантический…

Итак, 10 августа «Открытие» и «Благонамеренный» встретились в Беринговом проливе. Выслушав отчет Шишмарева, Васильев поручил ему закончить опись острова Св. Лаврентия, а сам направился к Нортонзунду, где его, возможно, ожидал мореходный бот под командой лейтенанта Авинова. И августа моряки «Открытия» приступили к исследованию берегов Америки к юго-востоку от мыса Валлиса. По пути к мысу Дерби им посчастливилось открыть неизвестный залив, в вершину которого впадала река Икатервик.

Мореходного бота нигде не было видно. Ничего не могли рассказать о нем ни жители острова Стюарт, ни обитатели мыса Дерби. Закончив обследование американских берегов вблизи мыса Стефенса, Васильев взял курс на Камчатку.

8 сентября моряки увидели знакомые очертания Авачинской бухты. Исстрадавшимся путешественникам они были милее тропических земель.

«Горы еще были покрыты зеленью, — писал К. К. Гильсен, — и вот почему они показались такими прелестными: мертвая природа в странах выше Берингова пролива утомила нас своею ужасною бесплодностью».[133]

Но самым радостным событием этого дня было то, что мореходный бот находился уже в Петропавловске и весь его экипаж был в целости. В первый же час встречи лейтенант Авинов представил Васильеву краткий рапорт. Он исследовал берега Русской Америки от Бристольской губы до мыса Невенгам, затем к северу до залива Добрых Вестей. Здесь Авинов должен был проверить, действительно ли местным жителям известно о том, что «будто к северу от реки Кускохан по матерому берегу живет какой-то европейский народ». Авинову не удалось собрать подтверждений этих сведений, доставленных сухопутной экспедицией Российско-Американской компании. Мореплаватель считал их ложными и, вероятно, не ошибся… [134]

21 сентября в Петропавловский порт вошел шлюп «Благонамеренный». Заключительную часть данного ему поручения Шишмарев выполнил блестяще. Расставшись 10 августа с Васильевым, он направился к Метчигменской губе на Чукотке. Лишь только «Благонамеренный» отдал якорь, как на судно приехал чукча Лейгайгу, с которым моряки уже встречались в июле. Шишмарев попросил его доставить свежей оленины, которой надеялся поддержать здоровье команды, сильно страдавшей от цинги. Лейгайгу обещал через три дня пригнать десять оленей. Шишмарев не верил, что его просьба будет выполнена так быстро. Но Лейгайгу предложил себя в залог. Старый чукча сдержал свое слово. Через день десять оленей были доставлены в обмен на два чугунных котла, топор, бусы, табак, ножницы и иголки.

16 августа моряки уже приступили к описи той части побережья острова Св. Лаврентия, которая осталась не осмотренной в прошлом году. Туманы и ветры мешали работам. Но моряки не прекращали дела, пока их опись не сомкнулась наконец с описью лейтенанта Коцебу.

24 августа 1821 года остров впервые был полностью и достоверно положен на карту. Затем «Благонамеренный» взял курс к острову Св. Матвея, а от него на Авачинскую бухту.

Все трудное осталось позади. Впереди лежали берега Камчатки, а затем предстояло плавание по тропическим океанам и возвращение в родной Кронштадт.

Две исполненные героизма и мужества попытки экспедиции М. Н. Васильева пройти Северо-Западным проходом оказались неудачными.

«Легко рассуждать, — писал Штейн, — о плавании кругом света и к полюсам, северному и южному, в теплых покоях среди семейств, приятелей, знакомых. Но чувствовать десятикратную смерть… едва ли с тою живостью себе представит тот, кто не бывал в море между ужасными ледяными колоссами, превышающими вышину мачт, движимое силою яростной бури и течений морских на произвол судьбы оставленное судно».[135]

Действительно, перед деревянными парусными судами, находившимися во власти ветров и течений, была поставлена трудная и практически невыполнимая задача. Тяжелые льды Чукотского моря, перед которыми и сегодня порой пасуют самые мощные ледоколы мира, не под силу было преодолеть слабым маленьким шлюпам. Но два плавания «Открытия» и «Благонамеренного» не были напрасны. Они явились очередным вкладом России в исследование Чукотки, Северной Америки и Северо-Западного прохода. Адмирал Литке справедливо писал, что «каждый пеленг приносит пользу науке. Всякий раз помаленьку, — говорил он, — и накопится верная масса сведений».[136]

Подгоняемые ветрами, плывут по волнам шлюпы «Открытие» и «Благонамеренный». Но раньше, чем они обогнут мыс Горн и бросят якоря на большом Кронштадтском рейде, придут в Петербург донесения капитана Васильева о его втором плавании в Ледовитом океане… Друзья снимут с них копии и перешлют великому мореплавателю на мызу Асс, где он продолжает трудиться над своим «Атласом Южного моря»…

Итак, экспедиция к Северному полюсу не прошла таинственным Северо-Западным путем из одного океана в другой, но зато она добыла новые доказательства его существования. Отпали последние сомнения. Навсегда отброшено скороспелое заключение Бурнея о существовании перешейка между двумя континентами. Путешественники установили, что берег за мысом Ледяным имеет восточное направление, а не заворачивает на северо-запад, как это рисовали на последних картах, и что лед в океане находится в беспрестанном движении, а течение направлено на восток, в сторону Атлантического океана.

Экспедиция открыла группу островов «Благонамеренного», остров Нунивак, установила, что не существует на карте островов Преображения и Андерсона, Рика-де-Оро и Рико-де-Плата.

Два трудных лета провели моряки в Северном Ледовитом океане. Пройдя 70 верст за мыс Ледяной, они проникли так далеко к северу от Берингова пролива, как еще никому не удавалось. Экспедиция выяснила, что мыс Ледяной был неверно положен Куком на карту. Путешественники попытались изучить его более тщательно и за эту попытку едва не поплатились потерей «Открытия». Берег между мысом Лисбурн и мысом Крузенштерна был тщательно нанесен на карту. К этому следовало присовокупить обследование Чукотки в районе мыса Сердце-Камень и мыса Восточного (Дежнева), тщательную опись острова Св. Лаврентия, пролива Гагемейстера, заливов Бристольского и Добрых Вестей, островов Павла и Георгия.

Лейтенанты Шишмарев и Лазарев, мичман Гильсен, капитан Васильев и натуралист Штейн оставили записки о своих скитаниях по Ледовитому океану и южным морям, которые через многие десятилетия донесли до нас точные описания жизни, занятий и обычаев народов Чукотки, Русской Америки и других земель, где находили приют корабли.

Глубоко был прав натуралист Федор Штейн, который писал, что экспедиция Васильева способствовала умножению знаний человека о дальних областях земного шара и явилась пусть небольшим, но новым шагом к «физическому и астрономическому познанию земного сфероида», к открытию новых законов, на основе которых движется мир…[137]

Экспедиция Васильева не только подтвердила правоту заключения Отто Коцебу о том, что, судя по северо-восточным течениям в Беринговом проливе, существует проход между океанами если не для судов, то для воды. Васильев и Шишмарев убедились, что и Студеное море к северу не ограничено мифическими землями, которые виделись английскому мореплавателю Бурнею. Они нашли, что море у Ледяного мыса не занято неподвижным льдом, течение здесь направлено к востоку и если случится продолжительный ветер от юго-запада, то путешественники смогут проникнуть к берегам Баффинова или Гудзонова залива.

Итак, сообщение между двумя океанами существует. Это еще раз установили русские мореходцы. Надо было снова действовать, действовать без промедления, чтобы не уступить открытия великой географической тайны мореплавателям других стран.

Не должно медлить

Крузенштерну идет седьмой десяток. Он удивляется, как стремительно бегут годы. Кажется, совсем недавно он стоял на палубе «Надежды» и чувствовал на своих губах вкус соленых брызг моря… Повзрослели его ученики, обзавелись семьями и чинами. Хлопотливые обязанности не мешают им навещать стареющего адмирала или писать обстоятельные письма. Пишут не только питомцы, пишут ученые-географы и мореплаватели Англии, Франции, Америки. Чаще всего речь идет о Северо-Западном проходе…

Путь из Восточного в Западный океан вдоль северных берегов Америки четверть века не дает ему покоя… Все попытки побудить русское правительство к решительным действиям терпят крах. Сердце обливается кровью, когда ему дают понять, что его проекты, его призывы к действию не что иное, как старческие причуды… Порой бывает до слез обидно, когда он узнает, что из-за бездеятельности царских сановников Россия одну за другой уступает Англии позиции в исследовании полярных районов Американского континента. В то самое время, как наследник Румянцева отказался выдать 20 тысяч рублей на почти подготовленную экспедицию, а правительство направило суда секретной экспедиции лишь до Петропавловска-на-Камчатке и Ново-Архангельска, англичанин Бичи на бриге «Блоссом» плыл в Берингов пролив. Ему удалось достигнуть мыса Ледяного, где он высадил офицера Эльсона, прошедшего с описью до мыса Барроу. Не дождавшись здесь Франклина, он возвратился обратно. Впоследствии выяснилось, что Франклин, спустившись по реке Маккензи, продвинулся на запад до мыса Возвращения. Таким образом, осталась неисследованной полоса полярного побережья Северной Америки протяженностью примерно 260 миль, причем большая часть его относится к русским владениям.

Россия бездействует. Зато англичане и американцы стремятся на Крайний Север и Крайний Юг. Американцы объявили об открытии в Тихом океане 200 островов, которые «ни на одной карте не означены». Открытия их сомнительны. Но «если на самом деле только 4-я часть сих островов суть новые, то и сие служит, по крайней мере, доказательством, сколь много еще остается сделать для географии».[171]

В 1829 году Крузенштерн снова предложил послать экспедицию к Северному и Южному полюсам. Он писал о своем плане: «Чтобы оба полушария изведывать в одно и то же время, потребны 4 судна: два для Северного и два для Южного. Сии последние во время южного лета должны подойти к Южному полюсу столь близко, сколько возможно, как для того, чтобы поверить предположение английского капитана Уэдделла, будто море в высоких южных широтах совершенно свободно ото льда, так и для того, чтобы узнать, справедливо ли показание американцев, которые будто бы здесь открыли также множество о-вов. Северная экспедиция должна употребить летние месяцы для того, чтобы подробно осмотреть Охотское море, Алеутские о-ва, берега Аляски, так, как и восточный берег Камчатки».[172]

В своем проекте Крузенштерн выступает не только как опытный моряк, но и как пытливый исследователь и ученый. С особым тщанием он пишет о необходимости укомплектования штатов будущей экспедиции ботаниками и геологами, зоологами и минералогами, физиками и астрономами. Важность приобретений новых материалов о природе южной и северной полярных областей земли заботит его не меньше, чем необходимость познания новых морских путей в Мировом океане. Ивана Крузенштерна не интересуют рекорды, он ждет от экспедиций богатого вклада в развитие знаний человека о своей планете, в особенности о высоких широтах северного и южного полушарий.

Неизвестно, как реагировали высшие военно-морские круги на предложение Ивана Федоровича в ближайшее время достойным образом снарядить экспедицию к Южному и Северному полюсам. Не удалось обнаружить следов странствия плана ни по инстанциям морского штаба, ни по правительственным канцеляриям. Неизвестны и лица, загубившие смелую инициативу великого мореплавателя России. Но бесспорно одно: Крузенштерн, которым был в основном составлен план действий первой русской экспедиции к Северному и Южному полюсам, разработал новый, более грандиозный проект исследований в высоких широтах северного и южного полушарий, осуществление которого принесло бы исключительную пользу науке и славу России. Его проект отвергли, как отвергли немало других его ценных предложений по исследованию Русского Севера. Но косность и тупоумие царских чиновников не могли заглушить в ученом-мореплавателе страстного интереса к исследованию Северо-Западного прохода, открытию которого он содействовал своими знаниями, опытом и поддержкой тех, кто отправлялся на его поиски…

В середине тридцатых годов в прессе снова появляются известия о новых усилиях англичан в отыскании Северо-Западного прохода. Крузенштерн не выдерживает. Из-под его пера выходит еще один проект, последний проект последней русской экспедиции для исследования неизвестных полярных берегов Русской Америки Иван Федорович пишет о том, что англичане предпринимают новые попытки осмотреть часть берега, прилегающего к Берингову проливу. «…Но так как сия страна ближе к нашим владениям, нежели к английским, то, казалось бы, исследование сей части должно быть предоставлено русским мореходцам».[173] Он подчеркивает, что англичане весьма опасаются, что русские первыми исследуют белые пятна на северном берегу Америки. Напомнив о том, что Россия первой в XIX веке возобновила поиски Северо-Западного прохода, он призывает к смелым и быстрым действиям.

«Ежели правительство наше решится приступить к исследованию сей малой части берега, то не должно медлить, дабы англичане не предупредили нас».[174] По его мнению, такую экспедицию может без особого труда организовать Российско-Американская компания. От нее лишь требуется послать одно из своих судов в залив Коцебу или в прилегающий к нему район. Прибыв к избранному месту, судно спустит несколько байдар, на которых экспедиция направится на северо-восток вдоль неисследованных берегов Русской Америки. По расчетам Крузенштерна, одного-двух месяцев будет достаточно для того, чтобы завершить опись и возвратиться к месту встречи с кораблем.

Неожиданно Иван Федорович находит союзника в лице известного полярного исследователя Фердинанда Петровича Врангеля, только что возвратившегося из Русской Америки, которой он управлял на протяжении нескольких лет. Объединенными усилиями они достигают цели. В Ново-Архангельск летит приказание снарядить байдарную экспедицию. Но «летит» на почтовых тройках и парусных судах. И только через несколько месяцев, осенью 1837 года, бумаги попадают в руки нового главного правителя Российско-Американской компании Куприянова, участника Первой русской антарктической экспедиции.

В течение зимы идут приготовления к плаванию. Начальником экспедиции определяют подпоручика корпуса флотских штурманов Александра Филипповича Кашеварова, креола, человека очень интересной судьбы.

Начальник экспедиции

Он родился 9 января 1810 года в Русской Америке. Его отец был учителем в Ново-Архангельске, а мать алеуткой. Когда мальчику шел двенадцатый год, он отправился в первое далекое путешествие. Конечной целью этого странствия был Петербург. На средства Российско-Американской компании его определили на ученье сначала в частный пансион, а затем в Кронштадтское штурманское училище, из стен которого вышло немало замечательных исследователей морей и океанов.

Ситха.

В 1828 году восемнадцатилетний штурман впервые отправился в кругосветное плавание на корабле «Елена» под командой известного русского мореплавателя В. С. Хромченко. Во время этого многотрудного дальнего вояжа в Тихом океане был открыт обитаемый лесистый остров Левенделя. Кашеваров принял участие в определении положения Маршалловых островов и произвел съемку северо-восточной части группы островов Ликиеп. Через двадцать три месяца молодой мореплаватель, пройдя отличную морскую выучку, возвратился в полюбившийся ему Петербург. Но недолго Кашеваров оставался там. Его манило море. Весной 1831 года он вместе со своим прежним командиром В. С. Хромченко отправился в новое кругосветное плавание на транспорте «Америка».

В Индийском океане корабль попал в полосу жестоких бурь, но экспедиция мужественно выдержала все обрушившиеся на нее испытания. Зато Тихий океан встретил наших моряков штилевой солнечной погодой. Они решили воспользоваться этим и занялись детальным обследованием архипелага Гильберта, где определили положение групп островов Гендервиль, Буддль, Галл, Кука и Шарлотты. В описных работах деятельное участие принимал и Кашеваров. В это плавание он продолжил съемку Маршалловых островов.

Два кругосветных плавания развили в Кашеварове страсть к исследованию морей и явились отличной школой навигаторской выучки.

В течение нескольких лет он успешно командовал различными судами Российско-Американской компании. Он любовно изучал свою родину — Русскую Америку. Давно ему хотелось взглянуть на Дальний Север. И наконец эта возможность представилась.

23 июня 1838 года путешественники на бриге «Полифем» покидают редут Св. Михаила, расположенный на южном берегу залива Нортон, и направляются на север. Миновав Берингов пролив и поднявшись до 69° с. ш., судно встречает первые льды, но они не мешают продвигаться вперед. Вскоре бриг приближается к мысу Лисбурн. Кашеваров с переводчиком отправляется на берег, где встречается с эскимосами. От них он узнает, что море на востоке свободно от льдов. Поднявшись на вершину скалистого утеса, Кашеваров не находит к востоку ничего, кроме чистой воды, и решает, пользуясь тихой солнечной погодой, высадиться здесь со своими спутниками. Дальше экспедиция, состоящая из 28 человек, будет вести свои работы на 12-весельной байдаре и на пяти трехместных байдарках.

С чувством тревоги и надежды пристают путешественники к тому самому северному берегу Русской Америки, исследование которого было предметом сокровенных желаний лучших офицеров русского флота. Никто не знает, что сулит им ближайшее будущее: опасности или удачи, а может быть, то и другое вместе. Все знают, что впереди лежит «суровая, далекая и неизвестная» сторона.

«Лишь только командир брига Чернов узнал о благополучном выходе нашем на берег, — пишет Кашеваров в дневнике, — то поздравил нас салютом из 7 пушечных выстрелов. В то же время „Полифем“ поворотил в море. Неравнодушно мы смотрели на удаляющийся от нас бриг. Он разлучал нас… с родными и друзьями. И когда паруса „Полифема“ скрылись у нас из виду — мы вполне ощутили свое сиротство: с той минуты мы остались совершенно одни на полярных пустынях Америки».[175]

Условлено, что бриг вернется за путешественниками через два месяца в залив Коцебу и будет ждать их вблизи острова Шамиссо.

6 июля экспедиция проводит на месте. Кашеваров расспрашивает эскимосов, пытаясь добыть всевозможные сведения о ближайших местах, и заставляет своих спутников то загружать, то разгружать байдары, чтобы выработать навык и сноровку в этом нелегком каждодневном занятии. Кашеваров отлично знает, что не раз им придется испытать холод и усталость, жажду и голод, опасности и коварство. Надо каждую минуту, каждый час, каждый день быть готовыми ко «всевозможным случайностям».

Между тем Кашеваров осматривает окрестности своего становища и бродит по однообразной галечной косе, под обрывистыми скалами мыса Лисбурн, на которых нашли себе приют чайки, топорики и кайры. Их непрерывный резкий крик оглушает путешественников. Кое-где виднеются следы оленей. Всюду мелкий камень, ни одного цветка, ни одной зеленой травинки.

«Все было пусто и уныло. Только относимый ветром от берега лед утешал нас надеждою долго не встретить на предстоящем нам пути препятствий от ледяных глыб», — писал Кашеваров в дневнике.

По неизведанным берегам

7 июля начальник экспедиции разбудил своих спутников очень рано. Ветер не утихомирился за ночь и по-прежнему налетал порывами, срывая верхушки волн. Рискованно было выходить в море. Но всем не терпелось как можно скорее сделать хотя бы несколько шагов вперед.

В 5 часов утра путешественники оставили свой лагерь. Байдару вели бечевой, боясь, что порывами ветра отнесет ее в море, а маленькие легкие байдарки смело шли у самого берега.

Вот уже осталось позади 9 верст. Невысокие скалистые горы уклонились к юго-востоку. Ветер вдруг утратил свою буйность. Можно было смотать бечеву, которой тянули байдару, и плыть дальше на веслах. Исследовано и нанесено на карту еще 9 верст. Горы снова приближаются к берегу, на котором возвышается одинокий чум эскимосов. Путешественники решают навестить его обитателей.

«Когда мы приближались к палатке, то дети и женщины, — писал Кашеваров, — схватя в руки что попало и ведя за собой своих собак, пустились бежать в тундру. Остались только трое мужчин, которые в страхе суетились около палатки, не зная, на что решиться. По-видимому, ничто не могло их успокоить. Я подарил каждому из них по листу черкасского табаку, который они приняли от нас с величайшей робостью и, казалось, не верили, что такая наша щедрость проистекает из дружеского расположения». [176]

Тем временем на небе появились облака. Ветер сменился на попутный и задул ровно, спокойно.

Кашеваров покидает стойбище эскимосов и снова спешит на восток. Отмелый берег сменяется обрывами. Неподалеку высится гряда льдов. Байдара и байдарки идут вблизи нее. Края льдин так заострены прибоем и течениями, что при первом же касании они могут вспороть кожаную обшивку суденышек.

Вперед! Надо спешить! Лишь бы не переменился ветер и не погнал байдару и байдарки к берегу… Изо всех сил гребут алеуты, гребут помощники Кашеварова, гребет он сам. И тут случается самое неприятное. Шквалы один за другим пробегают над морем. Снег и дождь неистово хлещут по лицам путешественников. Ветер меняет направление и разводит такую толчею у ледяных закраин, что плыть дальше опасно. Приходится срубить мачту на байдаре, конца припая не видно. Пристать ко льду — равносильно самоубийству.

«Положение наше было гибельным», — признается Кашеваров. Он решает повернуть назад, к становищу эскимосов. Но и здесь, у недавно отмелого берега, бьет исполинский бурун, пенясь и неистовым грохотом оглашая окрестности.

И начальник экспедиции, и его друзья-алеуты внимательно наблюдают прибой, ища места, где можно было бы с меньшим риском выброситься на берег. Им помогают в этом и эскимосы.

Первым в путь через бурун на маленькой байдарке отправляется Кашеваров и в промежутке между набегами волн достигает твердой земли. За ним следуют остальные четыре байдарки. Две из них застревают на мели, но набежавшая волна перебрасывает их через это препятствие в устье ручья, где они оказываются в полной безопасности.

Но что делать с тяжелогруженной, глубоко сидящей байдарой, на которой находится 15 человек, продовольствие, оружие и порох?

«Можно себе представить чувства людей, оставшихся на байдаре, — писал Кашеваров. — Но и мне было не легко. Мысль потерпеть несчастье на первом, так сказать, шагу — тяготила меня. В жизнь мою много раз я встречался с морскими опасностями, но никогда не изгладится из моей памяти та минута, когда, стоя твердо на берегу и смотря на гибельное положение байдары, я обдумывал, как спасти ее; в то же время встречал я и взоры людей, обращенные ко мне с покорностью и упованием, — людей, находящихся между жизнью и смертью и вверенных моему попечению».[177]

Каждая минута промедления грозила печальными последствиями. Волны становились все выше и выше, верхушки их все чаще перелетали через борт байдары, обдавая брызгами людей и грузы.

Кашеваров принял решение. Он жестами показал, чтобы путешественники направлялись к берегу. Когда байдара приблизилась, моряки бросили два конца. Люди, бывшие на берегу, ухватили их и стали быстро подтягивать байдару. Вдруг исполинская волна ударила ее и бросила на отмель. Несколько человек кинулись в воду, схватили суденышко за борт и потащили к берегу…

«…Гребцы, почти машинально, перешли на тот же борт, — писал Кашеваров, — таким дружным действием мы не дали байдаре перевалиться на морскую сторону. То был отчаянный момент. От него зависел успех благополучной пристачи байдары, так как отмель была довольно крута; на ней тяжело нагруженная байдара при стремительном отливе буруна могла опрокинуться, или следующий бурун мог на нее обрушиться со страшной силой».[178]

Опасность осталась позади. И путешественники с облегчением смотрели, как с монотонным шумом разбиваются об отмель волны, как ветер играет льдинами, сталкивает их друг с другом и выбрасывает на берег.

Путешественники дарят листья табака эскимосам, которые помогли им в трудную минуту, и просят жителей привести из тундры своих детей и жен, где они страдают от дождя и ветра. Подарками и дружелюбием Кашеварову удается завоевать некоторое доверие, но настороженность местных жителей так и остается несломленной.

9 июля ветер, растеряв свою буйную силу, переменил направление. Льды стали отходить от берегов, бурун прекратился. Под вечер экспедиция уже находилась в пути. Все благоприятствовало плаванию.

Карта плавания А. Ф. Кашеварова.

Было тепло и тихо. Байдара под парусами, а байдарки на веслах уходили дальше на северо-восток. В 6 часов утра 10 июля достигли мыса Бофор и продолжали исследовательские работы до тех пор, пока снова не началось ненастье. Когда большая байдара причалила к берегу, волны дважды оставили в ней гребни своих валов, и только находчивость и смелость путешественников помогли сохранить сухими продовольствие и боящиеся воды вещи.

Кашеваров решил пробираться прибрежными озерами, но они изобиловали мелями, среди которых было трудно плыть даже на трехлючных байдарках, не говоря уже о большой байдаре. Приходилось часто перетаскивать суденышко через мели или снова выходить в море и с риском для жизни пробираться среди льдов.

В полдень 13 июля экспедиции повстречалось летнее поселение эскимосов, состоявшее из 30 палаток. Все мужское население охотилось в тундре. Одарив женщин табаком, Кашеваров пытался их расспросить о состоянии льдов дальше к востоку, но ответы оказались очень противоречивыми. Полагаться на добытые сведения было невозможно.

В этот же день у мыса Ледяного экспедиция повстречала густой лед. Он был плотно прижат к припаю, на котором виднелись торосы высотой более четырех метров. Путь на восток оказался закрытым. Надо было ждать, пока южные ветры отгонят льды от берега. Кашеваров отправился по сухопутью, чтобы разведать обстановку за мысом Ледяным. Пройдя пять верст, он обнаружил, что льды дальше к востоку стоят на мелководье. Между ними и берегом остается канал чистой воды. Хотя глубина и ширина его недостаточны для плавания на большой байдаре, по нему без больших трудностей можно пройти на легких байдарках.

Кашеваров решает отправить обратно большую часть своих людей (15 человек), приказав им остановиться вблизи устья безымянной речки, расположенной на 69°25′ с. ш., и заняться строительством зимовья на случай, если бриг «Полифем» не сможет прийти за экспедицией. Сам Кашеваров в сопровождении 12 спутников на пяти байдарках с месячным запасом продовольствия отправляется на северо-восток вдоль неизведанных берегов.

В ночь на 15 июля они достигают эскимосского поселения Каякишвигмют, расположенного на северной стороне мыса Ледяного.

«Многочисленные его жители, — писал Кашеваров, — встретили нас дружелюбно и охотно показали нам разнообразную свою пляску, но из провизии ничего не продали. После толпа их, человек до 40, провожала нас берегом версты две и с величайшим криком предупреждала нас остерегаться каклигмютов, жителей дальних мест».[179]

Байдарки медленно продвигались вперед, с трудом отыскивая себе путь среди мелких и частых льдин. Затем густой туман снова выгоняет мореплавателей на берег, где они проводят половину суток.

Путешественники с нетерпением ждут улучшения погоды и, как только туман редеет, снова спускают на воду свои суденышки. Их не страшит ни близость льда, ни раскаты грома. Они плывут, не выходя из байдарок почти четырнадцать часов.

Собственно, моряки останавливаются не потому, что они измучены до крайней степени непрерывной греблей. Просто им повстречалось эскимосское селение, и они хотят познакомиться с его обитателями. Правда, их встречают весьма настороженно. Мужчины держат наготове луки со стрелами, а женщины тем временем вместе с детьми удирают в тундру. Но табак делает свое дело. Завидев подарки, мужья криком останавливают своих жен и детей. И все стремительно бегут навстречу пришельцам.

Едва моряки сходят на берег, как эскимосы обнимают их за плечи и «приветствуют усердным потиранием носов и щек об наши носы и щеки, дополняя ласку плотным ударом каждого из нас рукою в спину».

Женщины преподносят морякам холодную воду. Мужчины показывают свою меткость в стрельбе из лука и рассказывают, между прочим, о том, что путешественники скоро вступят в пределы, где обитает племя каклигмютов, о воинственных нравах которых известно всем жителям северных берегов. «Они всегда худо расстаются», — предупреждают эскимосы Кашеварова.

Моряки торопятся. В 8 часов утра 16 июля они снова отправляются в путь. Через три часа они достигают мыса Тутагвик, что по-эскимосски означает «место, необходимое в дороге». Занимаясь описью его берегов, путешественники встретились с большой группой эскимосов и роздали им табак, который они тут же стали курить. Курили мужчины, женщины и дети.

«Один пяти- или шестилетний мальчик, — писал Кашеваров, — торопясь к матери своей потянуть табаку, побежал через вязкое болото, упал и стал кричать. Все дикари в одно мгновение и с воплем отчаяния бросились к мальчику. Вытащив из болота, иные стали его раздевать, другие совать ему в рот трубку. Одним словом, сделалась такая суматоха, как будто ребенок совершенно погибал».[180]

Кашеваров вместе со всеми суетился около пострадавшего ребенка. Видя всеобщее внимание, мальчишка громко орал. Путешественник дал ему лист табаку и тем унял потоки его слез. Эта любовь к детям восхищает мореплавателей.

Эскимосы пляшут, затем заунывно поют и наконец требуют от спутников Кашеварова — алеутов — ответного представления.

«Гребцы мои ни за что не хотели плясать по-своему, по-алеутски, — писал Кашеваров, — но согласились показать пляску колошенскую, для выполнения которой они вымазали свои лица сажей из кухонной посуды и, накинув на себя погрязнее одеяла, вышли из палаток, вооруженные вместо бубен кастрюлями. Дикари, не ожидавшие видеть такое превращение, изумились и вдруг все сели. Это ободрило алеутов. Они стали так ломаться и кричать, что и сами колоши удивились бы. Военная пляска и громкая песня, сопровождаемая оглушительною музыкою нового рода, так понравилась дикарям, что они несколько раз просили алеутов все это повторить».[181]

19 июля экспедиция достигает залива Перд. Путь дальше на восток и север закрывает мелкобитый лед. Он так густ и так прижат к берегу, что нет никакой возможности пробраться через него даже на легких байдарках. Кашеваров взбирается на самый высокий утес. Льды верстах в десяти становились более редкими, но берег был так изборожден рытвинами, что по нему невозможно было перенести байдарки. По приказу Кашеварова его помощник Малахов идет осматривать озера в тундре. Если они будут достаточно глубоки и направлены вдоль берега, экспедиция воспользуется ими для дальнейшего продвижения вперед. Но и Малахов не приносит утешительных вестей. Озера слишком мелки, а тундра совершенно раскисла и по ней невозможно перенести тяжело груженные байдарки.

Воспользовавшись вынужденной остановкой, Кашеваров посетил в окрестностях залива летнее селение эскимосов. Житель Тукак рассказал, при этом показав на песке, что от мыса Барроу (Кибаллю) берег уклоняется к востоку и тянется прямой линией «на один день езды байдарой, а потом чрезвычайными извилинами продолжается по тому же направлению до устья реки Большой».[182]

Тукак предупредил Кашеварова, что «люди чем далее, тем хуже; они на всех нападают». Он же поведал, что летом 1836 года с восточной стороны приезжали русские люди и вели торговлю. На память о своем посещении они оставили жителям листок из рукописного морского календаря, который составлялся в Ново-Архангельске.

Кашеваров вспомнил, что управляющий Александровским редутом Федор Колмаков рассказывал ему о том, что креол Лукин в июле 1836 года от устья реки Хулитна совершил путешествие к северу, вышел к берегам ледовитого моря, продал товары местным жителям и благополучно возвратился в своему поселению.

22 июля ветром отжало льды и путешественники направились к мысу Барроу, который они обошли утром следующего дня. Тщательно исследовали моряки неведомые пространства, занося в свой журнал все, что могло представлять интерес не только для гидрографии, но и для географии в самом широком смысле этого слова.

Плавание проходило в очень трудных условиях. Необходима была исключительная ловкость, находчивость и мужество, чтобы, плывя на утлой маленькой байдарке, пеленговать приметные места берегов и наносить их на карту с точностью, которой будут восхищаться многие поколения исследователей.

Кашеваров не упускал из виду ни одной самой незначительной речки, ни одного самого маленького островка, мели или прибрежного озера. При этом надо иметь в виду, что во время работ путешественникам постоянно мешали льды, волнение, ветер и ненастная погода. Описные работы опирались на многочисленные астрономические пункты, которые Кашеваров систематически определял, как только позволяло состояние неба.

Снова и снова эскимосы предупреждают Кашеварова, чтобы он остерегался жителей дальних мест, которых они называют недобрыми и жестокими людьми… После того как позади остается мыс Барроу, путешественники больше не встречают прежнего доброжелательства. Не помогают ни табак, ни сердечное отношение. На подарки американцы отвечают попытками напасть на экспедицию, и только «готовность к обороне» останавливает их дерзость.

Мужественно и спокойно продолжает Кашеваров исследовать северные берега Русской Америки, ищет удобные бухты, осматривает тундру, где под небольшим слоем почв он находит твердый лед. Неожиданно встречаются мелкие грибы и целые заросли голубых фиалок, золотых полярных маков и белых ромашек. Виднеются следы оленей и волков. Кругом пустынно. Не слышно птиц. Одну лишь полярную сову удается вспугнуть путешественникам. В глубине материка синеют большие и малые зеркальца многочисленных озер.

23 июля экспедиция открыла залив Прокофьева. К северу от него виднелась цепь низких и мелких островов, а за ними в океане возвышались ледяные горы.

На следующий день на карту был положен большой мыс, который назвали именем Степового, под начальством которого Кашеваров прошел курс в училище флотских штурманов.

Чем дальше уходит горсточка путешественников на восток, тем более осложняется обстановка. Их почти непрерывно на больших байдарах преследуют люди, которые не скрывают своего намерения засыпать их стрелами. Едва они заканчивают опись вновь открытого мыса Врангеля, как возле лагеря пристают три байдары каклигмютов. Они продают Кашеварову несколько крупных рыб и рассказывают, что дальше берег изрезан многочисленными заливами и тянется в восточном направлении.

Возвращение

Кажется, пока ничего не предвещает опасности. Но это лишь перемирие. К вечеру местные жители окружают палатки моряков и всю ночь не отходят от них. С беспокойством наблюдают часовые, как число американцев все возрастает и все определеннее они показывают свое намерение расправиться с пришельцами.

В то время как Кашеваров с помощью своего переводчика Утуктака пытается объяснить мирность своих намерений, несколько мальчишек пробираются в его палатку и выкрадывают журнал экспедиции, хронометр и термометр. Эти вещи ему дороже всех сокровищ, и он готов предпринять решительные меры, чтобы вернуть журнал и инструменты экспедиции. И хотя все, что было украдено, вскоре возвратили Кашеварову, настроение жителей не стало более миролюбивым. Путешественники замечают, что многие из них «приготовили ножи». Жители уговаривали Утуктака оставить экспедицию, «объявив ему прямо, что скоро много людей соберется на мыс Барроу, и там в числе 20 байдар они нападут на нас непременно, — писал Кашеваров. — Мы нисколько не сомневались в том, что многочисленность диких действительно придаст им еще более дерзости и нам не избежать больших хлопот».

Только утром 25 июля каклигмюты оставили путешественников в покое. Но после полудня они появились снова. На этот раз только мужчины. Каждый был вооружен луком и ножом. Американцы потребовали табаку. Кашеваров дал каждому по листу. Но этого показалось им мало. Они вымогали новые подарки, снова уговаривали Утуктака покинуть моряков, не скрывая, что намерены в скором времени перебить путешественников и завладеть вещами экспедиции.

«Наше ласковое обращение не располагало их к дружелюбию, — писал Кашеваров. — Положение экспедиции сделалось более чем сомнительно…».[183]

Алеуты убеждали начальника, что им, измученным многонедельным переходом на байдарках, вряд ли удастся отбить нападение сорока крепких и сильных эскимосов, которые снова собрались вблизи их палаток.

Кашеваров со своими спутниками покидает беспокойное пристанище. Но каклигмюты гонятся за ними. Когда байдарки путешественников проходят мимо селения, они видят подозрительную суматоху. Жители снимают палатки, грузят байдары. Группа каклигмютов, завидев моряков, гонится за ними по берегу, держа в руках маленькие байдарки.

Кашеваров уходит в море к западо-северо-западу, надеясь скрыться от эскимосов, плывущих за ними по пятам на тяжелых байдарках. Густой туман неожиданно скрывает его от преследователей. Вскоре он проходит мимо небольшого песчаного островка, к которому хочет пристать, чтобы переждать сильное волнение. Но на его берега уже высадились каклигмюты. И Кашеварову приходится снова уходить в открытое море.

Несколько часов плывут они на восток и снова убеждаются в невозможности пристать к берегу, где их с нетерпением ждут готовые к нападению каклигмюты. У путешественников в конце концов не остается другого выбора, как повернуть обратно.

«С неизъяснимо прискорбным чувством, — писал Кашеваров, — которое не изгладится во мне во всю жизнь мою, я приказал грести к мысу Барроу, располагая по компасу и волнению курсом. Необходимостью принужден я был избежать явной, а может быть, и общей гибели людей вверенной мне экспедиции».[184]

Путешественники повернули назад, когда лишь недельный переход отделял их от устья реки Маккензи. Еще одно усилие — и исследование северных берегов Русской Америки было бы закончено и окончательно было бы доказано существование пути между двумя океанами. Моряки на обратном пути тщательно проверили правильность выполнения ими описи.

4 августа отряд достиг речки, в устье которой находилась байдара с пятнадцатью членами экспедиции. За время отсутствия Кашеварова они выстроили на случай зимовки избу и запаслись продовольствием.

Через два дня экспедиция направилась к мысу Лисбурн и затем занялась промером прибрежных вод. Вскоре путешественники узнали от эскимосов, что в заливе Коцебу, у острова Шамиссо, находится русское судно. Кашеваров немедленно направился на его поиски, но «Полифема» не застал… Он нашел только следы недавнего пребывания корабля. Много дней прошло в томительном ожидании. Всех волновал вопрос: придет ли за ними «Полифем» или экспедиции придется зимовать на угрюмом берегу Северного Ледовитого океана? Наконец 5 сентября на горизонте появился корабль. На следующий день экспедиция перебралась на его борт.

Работы А. Ф. Кашеварова на севере Аляски были закончены. Путешественник и его помощники тщательно исследовали и картировали северное побережье Русской Америки от мыса Лисбурн до мыса Врангеля. Обследованный русскими моряками берег на север от мыса Барроу назвали берегом Меньшикова. На основе работ 1838 года А. Ф. Кашеваров составил гидрографические карты, которые вошли в несколько русских атласов. Итоги трудов экспедиции высоко оценили современники, отмечавшие, что ее деятельность «ознаменована сколько усердием, столько и отважностью исполнения».

Через тридцать один год после окончания экспедиции в «Записках русского географического общества» за 1879 год был опубликован «Журнал, веденный при байдарной экспедиции, назначенной для описи Северного берега Америки». Он дает представление о том, какой большой круг вопросов интересовал Кашеварова. В журнале содержатся астрономические определения, систематические данные о температуре воздуха в определенные сроки, направлении ветра, температуре воды океана, особенностях атмосферных явлений. Кашеваров подробно описывает встреченные речки, озера, характер берегов, горные породы, их слагающие, глубины и грунты моря, состояние и характер льдов, почву тундры и находящуюся под ней вечную мерзлоту. Он интересуется прибрежными горами, растениями, распространением леса в местах, расположенных к югу от исследуемого побережья, количеством оленей, бобров, эскимосскими селениями и их жителями.

«Сопутник наш дикарь Утуктак, — пишет Кашеваров, — проводя все время с туземцами и, по желанию моему, выведывая от них об их обычаях, поверьях, образе жизни и о прочем, касающемся до быта здешних жителей, как каклигмютов, так и силалинагмютов, объявил мне, что у них все то же, что у прибрежных жителей залива Нортон и зунда Коцебу. Главнейшее пропитание жителей доставляет промысел оленей, которых здесь изобильно, в особенности летом, когда бывают жаркие дни; тогда олени, обеспокаиваемые на тундре множеством комаров, бегут большими табунами к берегу искать прохлады. Оленей бьют стрелами, пущенными из лука, или стараются загнать оленей в озеро, в котором, подъезжая к ним в легких байдарках, колют копиями. Зимой во время глубоких снегов, роют в снегу волчью яму, в которой упавший олень делается верной добычей охотников».[185]

Этнографические заметки Кашеварова не утратили своего значения до нашего времени и высоко ценятся советскими учеными.[186]

В 1843 году Кашеварова вызвали в Петербург и определили на службу в Гидрографический департамент морского министерства. Его первой заботой было издание «Генеральной карты», которая отражала результаты его работы на северном побережье Русской Америки. Одновременно ему было поручено составить «Атлас Восточного океана». А. Ф. Кашеваров ревностно взялся за порученное дело. Атлас, по его словам, составлялся «не по одной какой-либо съемке, но по всем исследованиям этих морей и берегов, старинным и новым, русским и иностранным, с тщательным просмотром всех этих источников».[187]

Кроме сборного листа, Атлас включал шестнадцать карт, посвященных отдельным районам северной части Тихого океана, Берингова моря и Северного Ледовитого океана, наиболее важным проливам и входам в Петропавловский и Ново-Архангельский порты.

Едва Кашеваров довел до конца работу над «Атласом», как его назначили начальником Аянского порта. Он участвовал в обороне Аяна от англо-французской эскадры, нападение которой было успешно отбито русскими моряками.

Всю свою жизнь, которая оборвалась 26 сентября 1866 года, Александр Филиппович Кашеваров отдал служению России, науке и флоту. Он оставил богатое литературное наследство, в котором глубоко затронул многие проблемы отечественной географии.

Кроме дневников, записок и журналов Североамериканской экспедиции, его перу принадлежат оригинальные работы по истории отечественного мореплавания в северной части Тихого океана и русских поселений в Америке. Существовал талантливо и чрезвычайно интересно написанный дневник, отрывки из которого были напечатаны в «Санкт-Петербургских ведомостях» в конце 1845 года. Этот замечательный документ бесследно исчез, как исчезло и дело экспедиции, которое хранилось в архиве морского министерства. Известен фонд, номер так называемой единицы хранения, но документов нет и никто не может объяснить, куда же они девались.

Однако вернемся к Крузенштерну, одному из инициаторов этого путешествия. Когда вести о делах экспедиции Кашеварова дошли до столицы, Россия отмечала 50-летие флотской службы своего первого кругосветного мореплавателя. Его пришли поздравить и ученики, и убеленные сединами матросы — участники первого кругосветного плавания, порой прошагавшие много верст, чтобы снова стать под флаг своего адмирала.

Ученые и моряки подводили итоги полувековой его деятельности во имя флота и науки. Самое большое удовольствие ему доставил его друг, академик Карл Максимович Бэр. Он не сравнивал его с Куком или Лаперузом. Нет, он соединил его имя с подвигами простого русского народа, прошедшего великие пространства льда и океана и обогатившего науку блестящими открытиями на северо-востоке Сибири и в Северной Америке.

Много говорили о его кругосветном странствии, и никто не вспомнил о том, что 30 лет своей жизни он отдал разгадке самой главной географической тайны XIX столетия. Он был своего рода главой научного центра по вопросам исследования Северо-Западного прохода. В течение двух десятилетий он переписывался с Джоном Барроу, обсуждая проблемы открытия сообщения между двумя океанами. Джон Барроу много раз благодарит Крузенштерна за добрые советы и за предоставление материалов об исследовании восточной части таинственного прохода, которые, по признанию английского ученого, «способствовали осуществлению открытий».[188]

Перед тем как в 1829 году отправиться в плавание по западной части загадочного пути, Джон Росс обратился за «могущественной помощью» к Крузенштерну. Одно из судов экспедиции Росса было названо «Крузенштерн». Возвратясь из плавания, английский путешественник сообщил, что ему было очень приятно назвать одно из исследованных мест именем Крузенштерна и тем самым воздать должное его «выдающемуся положению в научном мире».[189] Сохранилось несколько писем Франклина, свидетельствующих о тесных связях двух мореходов. Франклин, как и Росс, приезжал в Петербург вместе с леди Эжени Франклин, чтобы встретиться с великим русским мореплавателем. Они провели несколько дней в задушевных беседах.[190]

Крузенштерну писали и Бичи, и Бофорт, и Бурней, словом, почти все английские полярные исследователи.

Ни один мореход первой половины XIX века не может быть поставлен вровень с ним. Дело не только в том, что он первым из русских морских офицеров обошел вокруг света. Его знаниями, широтой его взглядов, многолетними капитальными трудами по гидрографии морей всего мира, его «Атласом Южного океана» и описанием к нему, его работами о полярных странах восхищался весь мир. Он одним из первых подверг сомнению утверждения Кука о недостижимости южного материка и не только был одним из инициаторов Первой русской антарктической экспедиции, но и предпринял еще две попытки организовать русские путешествия к Южному полюсу. Он первым в новом веке выступил против утверждений прежних английских полярных исследователей, которые отрицали существование Северо-Западного прохода, и предпринял первые шаги к отысканию истины.

Его вера, инициатива, его беспокойная мысль вызвали у мореходов горячее стремление разведать Северо-Западный путь. И если взглянуть на сегодняшнюю карту севера Америки, можно без труда найти на ней имена Крузенштерна и Румянцева. Это справедливое свидетельство их заслуг перед наукой и человечеством.