В поисках Голема

— Спасибо, вы оказали мне неоценимую услугу, пан…

— Добиаш. Почему же неоценимую? — усмехнулся он. — Вы заплатили 75 крон.

Он вышел и тихонько закрыл за собой дверь. А я осталась ждать в засаде.

Ждать пришлось недолго. За дверью послышались шаги, звук отпираемой двери, я быстренько юркнула в кабинку и затаилась. В соседнюю кабинку прошел человек. Осторожно приоткрыв дверь, я поглядела по сторонам — в двери торчал ключ.

На цыпочках выйдя из кабинки, я потянула дверь на себя, она приоткрылась и я вошла в длинный безлюдный коридор. Не думая о том, что я буду говорить, если меня поймают, я шла вперед, как сомнамбула, пока не остановилась возле занавеса из плотной черной ткани.

Отодвинув ее, я облегченно вздохнула: в зале без окон стоял глубокий полумрак, и я подумала, что мне легче будет спрятаться. В центре за большим столом сидели люди и говорили на иврите. Говорили они громко — по-другому на иврите не разговаривают. В воздухе плыл сизый дым, в котором фигуры людей выглядели расплывчатыми. Бочком-бочком я прошлась по стеночке и спряталась под длинный стол для игры в блэкджека. И правильно сделала — посетитель туалета вышел сразу же за мной в зал.

Под столом слышно было хуже. Присутствующие спорили:

— Я знаю, кто это сделал — банда Альперовича!

— Откуда им? Мы их отслеживаем — никто из клана не вылетал в Прагу. У меня сестра жены в МВД работает, я все из первых рук узнаю.

— Может, под чужой фамилией? Как узнать?

— По Праге столько израильтян гуляет, поди, разыщи их.

— Боже, какой ущерб! Какие предстоят расходы! Чтобы остаться здесь придется подмазать всю налоговую верхушку Праги!

— Отправить останки в Израиль, заплатить жене пенсию. А из чьего кармана? Кто денег даст, если казино не работает и куда прибыль делась — никто не знает?

— И Маркс так не вовремя умер.

Услышав знакомую фамилию, я насторожилась.

— Он же был нашим адвокатом. И куда делись все документы? Тебе башку следовало оторвать, как Голему, с которым Маркс носился, словно со свитком на празднике Дарования Торы.

И тут я узнала голос:

— Причем тут я? Я подключился уже после того, как Иосиф скончался, причем скоропостижно и своей смертью. Скажите спасибо, что у меня с Карни с детства были хорошие отношения — мы же из одного барачного поселка.

— И ты все равно ничего не узнал! Ты только кормишь нас байками о Големе и просишь подождать. Сколько можно ждать, Ашер? Ты не видишь — конкуренты обнаглели. Как мы будем без Филиппа?

— Нам обрубают все ниточки, — добавил другой голос. — В последнее время Филипп с Иосифом вдвоем проворачивали дела, а нас в известность не ставили.

— Кстати, это произошло после возвращения Абарджиля из Швейцарии год назад. Как подменили человека. Он даже подумывал «вернуться к ответу»[1].

— И перестал на родину приезжать. А как свободный денек — так в Старый Город бежит, к раввину своему. Словно опоили парня.

Опять раздался голос Ашера:

— Вы можете думать, что хотите, но убийство Филиппа связано с убийством Карни, а ответ — там, на могиле бен-Бецалеля. Не зря Абарджиль бегал туда днем и ночью.

— Только ночью тебя там не хватало, — усмехнулся кто-то из сидящих. — Там же привидения. Мне чехи рассказывали.

— Ерунда, — возразил Ашер, — я готов там переночевать, лишь бы меня в Тель-Авив отпустили. Надоело тут — так ничего интересного и не увидел.

— Ладно, поздно уже, пора по домам, — сказал один из присутствующих.

Зашумели отодвигаемые стулья, все встали и направились к выходу. Я сидела под столом, не зная, что предпринять. Мимо меня проходили ноги — в ботинках и кроссовках, в мокасинах и даже одна пара в средиземноморских сандалиях.

Увидев, что мимо меня проходят ноги в знакомых коричневых высоких ботинках, я вытянула руку и потянула Ашера за брюки.

— Что за черт? — он нагнулся и увидел меня под столом. Я мгновенно зажала ему ладонью рот, чтобы он ненароком не вскрикнул от удивления.

— Ашер, что такое? — спросили его.

— Ничего особенного, — ответил он, вылезая из-под стола. — Вы идите, я, кажется, сотовый уронил.

— Ты там недолго, охрана ждать не будет, — ответили ему.

Ашер подождал, когда все выйдут, и прошептал:

— Вылезай! И что мне с тобой делать? Как ты тут оказалась?

— Зашла через общий с музеем туалет.

— Какой туалет? Ты о чем?

— Идем, покажу.

Зайдя за черный занавес, я потянула его по темному коридору к той двери, откуда недавно вышла. Она оказалась запертой.

— Подожди, я знаю, где ключ, — сказал Ашер и пошарил рукой по притолоке. — Я понял, что это за туалет, просто не знал, что там есть еще одна дверь.

— Кстати, я не уверена, что она не заперта.

— Ладно, пошли.

Войдя, я подергала ручку противоположной двери, но она не открылась.

Издалека послышались крики:

— Ашер, ты где? Долго тебя ждать?

— Я сейчас сломаю дверь, — сказал он, — и вернусь. Нельзя, чтобы они что-то заподозрили.

Но тут дверь открылась сама.

— А я вас жду, пани Валерия. Не надо ломать дверь, — раздался голос пана Добиаша.

Я не успела удивиться, только пробормотала:

— Ашер, жди меня у входа в музей пыток, что в пассаже, — и, войдя в услужливо распахнутую дверь, захлопнула ее перед его носом.

Старичок стоял в коридоре и лукаво улыбался.

— Ну, как прогулка, пани Валерия? Нашли своего заблудшего муженька?

— Да, — кивнула я. — Он будет дожидаться меня в пассаже. А как вы тут оказались?

— Никак, — он пожал плечами. — Я тут живу.

— Как? — поразилась я. — Вот тут? Среди этих пыточных инструментов? Вам не страшно?

— Бояться надо людей, а не инструментов. Всего доброго, пани Валерия, и держите мужа подальше от казино.

— Спасибо, пан Добиаш, вы мне очень помогли.

Ашер уже ждал меня в пассаже.

— Где твои приятели? — спросила я.

— Это не приятели, — нахмурился он, — это работодатели.

— Как Карни для меня?

— Примерно.

— Знаешь что, — я разозлилась, — мы сейчас присядем где-нибудь, и ты мне все расскажешь по-человечески. Я не хочу сидеть на прикупе в преферансе. Ты играешь в преферанс?

— Нет.

— Неважно. Просто там почти всегда все карты наружу. Вот я и хочу, чтобы ты открыл свои карты.

— Хорошо, — кивнул он, — я расскажу. Кстати, вот и погребок.

Погребок назывался «У черта». Перед входом стояла фигура толстого чертяки в натуральную величину с подносом в лапах. Хотя, интересно, какая у чертей натуральная величина? Я не удивилась бы, если бы улицу назвали «На Куличках», но вывески нигде не было. Так я и не узнала, где мы находимся.

Мы заказали по кружке пива и свинину на ребрышках. Нам принесли по кружке «Велкопоповицкого Козла», оказавшегося отменным на вкус.

— Ну… что скажешь, Ашер? Начинай.

— Все не так просто, Валерия. Здесь замешаны такие силы, что моей первой заботой было уберечь тебя, раз уж я не уберег Карни.

— А почему именно ты должен был ее беречь?

— Когда-то я любил ее. Да и потом наши судьбы нередко переплетались. Из-за нее я так до сих пор и не женился, а ведь мне уже сорок четыре года. Я любил ее всю свою жизнь. Но что я мог ей дать? Знаешь, говорят: «Если хочешь разорить друга — купи ему фотоаппарат». Это обо мне. Я фанатик фотодела — все свои свободные деньги вкладывал в фотооборудование. Чего у меня только нет. Одной цейсовской швейцарской оптики на несколько тысяч долларов. Можно сказать, что вся моя жизнь прошла в темной комнате под красным светом проявителя. Это только в последнее время я работаю фотокорреспондентом в газете, и то, потому что меня устроил Иосиф, а до этого я просто проявлял карточки в магазине и ретушировал старые фото.

Когда Карни вышла замуж, я перестал видеться с ней, но однажды она сама пришла ко мне в лабораторию и спросила, почему я избегаю встреч с ней. Я что-то промямлил, и она сказала, что ждет меня вечером на ужин. Я пришел и поразился: она жила очень богато и ничем не напоминала ту девчонку из бараков, которую я знал.

Иосиф принял меня тепло — усадил, стал расспрашивать, где я, чем занимаюсь. Я сказал, что работаю в фотолаборатории, выполняю заказы по ретушированию. Он спросил, могу ли я делать макросъемку. Я ответил, что могу, но у меня нет нужной техники, на что он сказал, что это не беда — он такую технику достанет. И предложил мне несколько тысяч шекелей за то, что я пересниму и напечатаю некоторые документы и забуду о том, что я сделал.

Естественно, я согласился — сумма, предложенная мне, показалась огромной. Я бы мог прикупить несколько новых объективов и фильтров. Выполнив работу, я передал отпечатки и пленку Иосифу, но та легкость, с которой я заработал огромные деньги, не выходила у меня из головы. И однажды, когда мне предложили купить цейсовское оборудование за треть стоимости, а у меня не было денег даже на это, я сам пошел к Иосифу и предложил свои услуги.

Маркс дал мне денег просто так, но я понимал, что я ему обязан. Поэтому, когда он попросил меня постеречь ночью возле одного дома и сфотографировать всех, кто туда входит, я, естественно, согласился.

А потом большинство тех, кого я сфотографировал, нашли застреленными. В газетах писали о войне мафиозных кланов, а я сидел в лаборатории и молился, просил прощения у тех, кого убили по моей наводке.

Иосиф каким-то образом понял и почувствовал мое состояние. Он извинился за то, что использовал меня втемную, объяснил, что те люди были бандиты, которых тщетно пыталась поймать полиция. Они были замешаны в продаже наркотиков, и жалеть их не надо. Конечно, он умолчал, что свято место пусто не бывает, и на смену бандитам из той стаи придут другие, но я уже крепко увяз.

Как ни странно меня оставили в покое. Вскоре мне представился случай перейти на работу в газету, и я уверен, что здесь не обошлось без Иосифа Маркса. Я продолжал бывать у него дома, даже снимал какие-то вечеринки, но больше подобных последствий не было.

А однажды он пригласил меня к себе в кабинет и сказал: «Ашер, я скоро умру. Не перечь мне, я это знаю, мое сердце превратилось в половую тряпку. Прошу тебя, позаботься о Карни. Я знаю, ты любишь ее, и моя смерть, наверняка, вас сблизит. Я записал на нее все свое имущество — она будет устроенной женщиной, но не богатой, потому что я не хочу доверить ей один документ. Она не сможет удержать его. Ты мужчина, у тебя получится. Он так же ценен, как и… — тут Иосиф запнулся, — как формула оживления Голема. Там, в Праге, на старом еврейском кладбище покоится главное богатство моего рода, и я назначаю тебя хранителем — бог не дал мне детей, а я знаю, что ты любишь Карни и не дашь ее в обиду».

Иосиф протянул мне незапечатанный конверт, я раскрыл его и увидел черновик того самого доклада, с которым ты выступала в обществе потомков бен-Бецалеля. Валерия, я ничего не понимаю! Или это насмешка, или старик сошел с ума и начал заговариваться, но сколько я ни сравнивал черновик с переписанным начисто докладом, я не нашел сколько бы то ни было серьезных разночтений. Так — несколько слов зачеркнуто, несколько добавлено. Да еще на полях рисунок пером целующихся голубков.

На этих словах я остановила Ашера:

— Где сейчас этот черновик?

— У нас в номере.

— Так пошли скорей, надо сверить!

Ашер расплатился и мы вышли из погребка «У черта».

По дороге я его спросила:

— Скажи, как ты мог? Не сказал мне ни слова, пропал, заставлял меня бегать, пригнувшись, и ничего не объяснял. Притащил меня к каким-то жутким старухам-лесбиянкам, которые предлагали мне волосатые кнедлики. А я даже не знаю адреса этого пансионата!

— Прости, Валерия, я не мог по-другому. Я не защитил Карни и подумал, что так смогу хотя бы тебя уберечь.

— Да ты понимаешь, что ты главный подозреваемый! Полиция всех опросила, только ты скрылся с места преступления. Разве так можно?

— Да, ты права, но я думал, что, будучи на свободе, сумею быстро отыскать убийцу, но пока ничего не выходит. Да еще одна смерть произошла.

— Пока мы не найдем убийцу, нам из Праги не выбраться. Так что давай вместе соображать, что к чему и, пожалуйста, рассказывай мне все, что ты знаешь, иначе будет трудно сориентироваться, — твердо сказала я.

Дверь нам открыла пани Димкова. На этот раз на ней была надета шляпка с колокольчиками.

— Ах! — она всплеснула руками. — Как вы поздно. Вепрево колено уже остыло.

— Спасибо, — ответила я ей, — мы уже поели в городе. Не хочется на ночь набивать живот.

— Жаль… — протянула она. — Мы с пани Непотршебовой так старались… Другие постояльцы хвалили. Пани Непотршебова будет сердиться.

Мне очень хотелось сказать, где я видела пани Непотршебову с ее чувствами, но чудом сдержалась.

В комнате я раскрыла папку с документами Иосифа Маркса, а Ашер достал из потайного кармана дорожной сумки конверт и протянул мне. Я принялась сравнивать. Но кроме целующихся голубков и написанной под ними пятой заповеди «Почитай отца своего и мать свою» не нашла никакой разницы. Так, рисунки на полях…

Разочарованная, я положила бумаги на кровать и решила зайти в интернет, почитать новости. Совсем я с этими убийствами оторвалась от жизни.

И тут мне в голову пришла одна мысль. Я набрала в поисковой программе «бен-Бецалель + целующиеся голубки» и получила статью, в которой прочитала следующее: «Кладбищенские монументы представляют собой настоящую энциклопедию иудейского символизма. Звезды Давида, виноградные гроздья, сосновые шишки, ветви пальм, грифоны, львы, волки, медведи, рыбы, птицы, высеченные на надгробных рельефах, отражают многие сокровенные элементы учений Торы и Талмуда. На Старом кладбище, где похоронен великий раввин Бен-Бецалель, можно встретить и уникальные, не имеющие аналогов в еврейском мире изображения полуобнаженных женщин. А вот на надгробном камне в ренессансном стиле, что стоит на могиле Мордехая Майзеля — главы („примаса“) пражской еврейской общины, высечены целующиеся голубки, в знак великой любви Майзеля и его супруги».

— Что ты нашла, Валерия? — спросил Ашер.

— Завтра мы с тобой идем на еврейское кладбище.

— Не люблю кладбища, — вздохнул Ашер.

— А кто их любит? — удивилась я. — Никогда не понимала экскурсий по Пер-Лашез или Новодевичьему в Москве. Но мы идем с тобой искать голубков, и интуиция мне подсказывает, что найдем мы их именно там.

Оказалось, что на кладбище попасть не так-то просто. Входной билет в пять синагог плюс кладбище стоил триста крон, что-то около пятнадцати долларов. На наше счастье первая же синагога называлась Майзеловой, так как ее построил финансист и банкир Мордехай Майзель.

Сразу же около входа я прочитала на английском языке следующее жизнеописание Майзеля: «Будучи восемнадцатилетним парнем, Мордехай Майзель участвовал в чешском восстании 1547 г против иноземного короля Фердинанда I. Однажды он оказался в лесу, где услышал стоны умирающего человека, раненого наемниками. Юноша помог ему, перевязал раны, но тот скончался, успев перед смертью назвать Майзелю свое имя и место, где он зарыл клад. Причем условием умирающего было выстроить храм на эти деньги. Майзель выкопал клад, вернулся домой и выстроил в еврейском квартале большую синагогу. Оставшиеся от клада деньги он выгодно вложил в дело и разбогател».

Самое интересное в этой истории то, что звали умирающего незнакомца Шедаяр — именно так было написано по-чешски и по-английски. Имя, как имя, напоминает старинное славянское имя Кудеяр, принадлежавшее былинному разбойнику.

— Как тебе это? — я показала Ашеру табличку с жизнеописанием.

— Класс! — восхитился он.

Ашер, в отличие от туристов со всего мира, гуляющих по синагоге, знал иврит, а на иврите «шед-аяар» — это леший. Не человека повстречал Майзель в лесу.

В витринах синагоги под стеклом лежали старинные еврейские книги. Я стала читать. Не смущала ни затейливая вязь рукописного шрифта, ни старинные обороты речи — было приятно осознавать, что по сравнению с другими туристами, черпавшими информацию из табличек с пояснениями, мне понятно то, что написано в этих книгах, вышито на субботних скатертях и праздничных гобеленах. А какие засаленные уголки у этих книг! Их перелистывали не годы — столетья! По этому поводу мне даже вспомнился диалог из «Шерлокианы»: «— Холмс, почему невозможно найти ни одной средневековой еврейской книги в приличной сохранности? — Элементарно, мой дорогой Ватсон, все эти годы их читали».

Я чувствовала, что я на правильном пути и дрожала, как гончая, выскочившая на охоту. И когда я увидела фотографию надгробия на могиле Майзеля, то вскрикнула:

— Ашер, смотри! — на надгробии четко виднелись два целующихся голубка, точь-в-точь, как на черновике Иосифа Маркса.

— Идем немедленно!

— Подожди, я спрошу у смотрителя, где находится эта могила, а то мы будем долго искать.

Очень странное, мистическое ощущение: вся Прага залита ярким весенним солнцем, а на старом еврейском кладбище — полумрак и прохлада. Все вокруг выкрашено в две краски: серые — надгробья, и зеленые — листва и трава. Других цветов нет, птицы не щебечут — вокруг сумрак и прохлада. На камнях белеют записочки, придавленные монетками или камушками. Я покопалась в кармане, выудила две мелкие монетки и положила их на ближайшее надгробие.

Могилу Майзеля мы отыскали быстро, благодаря четким описаниям смотрителя. Действительно, были два голубка и надпись: «Здесь похоронен банкир и финансист, сделавший для пражской общины то, что не сделал никто другой».

Вытащив фотоаппарат, в котором еще оставалось несколько кадров, я сфотографировала надгробье с разных сторон.

— Слушай, Валерия, — Ашер потянул меня за руку, — пойдем, загадаем желание на могиле бен-Бецалеля.

Говорят, что все желания, которые загадываются на могиле знаменитого раввина, исполняются, причем с абсолютной точностью. Но исполняется не то, о чем мы просим мысленно или вслух, а то, чего мы хотим по-настоящему, то, что находится глубоко в подсознании, и в чем мы сами порой боимся себе признаться. Поэтому и нельзя никому признаваться, что же ты попросил у рабби Лёва.

Я мучительно раздумывала, что мне напоминает эта ситуация? Конечно же, Зону из «Пикника на обочине» Стругацких: «— Врешь, врешь, — добродушно сказал Рэдрик. — Ты, браток, учти: Золотой шар только сокровенные желания выполняет, только такие, что если не исполнится, то хоть в петлю!» Мне не хотелось быть сталкером, поэтому я поостереглась писать записочку. Зачем что-то просить, если и так обо мне им все известно. Я постояла рядом, погладила серо-розовый камень саркофага и отошла в сторону, уступив место говорливой даме-экскурсоводу, окруженной толпой школьников. Слово «Голем» в ее исполнении резко выделялось своей протяжностью на фоне отрывистой немецкой речи.

Сзади напирали туристы, я в последний раз оглянулась и вышла с кладбища, на котором собрались в скученности 200 тысяч захоронений под 12 тысячами могильных плит. На улице продавали кукол-марионеток, изображавших хасидов, и глиняных големов, внутрь которых надо было вставлять свечку, отчего глаза голема полыхали огнем.

— Ашер, у меня пленка закончилась в фотоаппарате, пойдем в проявку.

— Может, не надо? Приедем домой, я сам тебе все сделаю.

— Нет, спасибо, я хочу посмотреть, что получилось на кладбище.

Меня не покидали опасения, что кадры могут выйти бракованными — ведь я, после взрыва у казино, лежала на фотоаппарате и не отжимала палец от кнопки.

Мы нашли фотолабораторию, и пошли выпить пива, пока проявляли мою пленку. Через полчаса я рассматривала кадры. Голубки на надгробии вышли чудесно, и все буквы были четко видны. Получилось несколько видов Карлова моста и Вышеграда, но большую часть пленки составляли смазанные кадры бегущих ботинок.

И тут у меня подкосились ноги.

— Ашер, я хочу присесть, мне дурно…

Он подхватил меня под руки и повел куда-то с широкой бурлящей улицы вглубь, под мост, и усадил прямо на траву.

— Валерия, что с тобой? Солнечный удар?

— Ашер, я знаю, кто убийца. Мне все ясно стало. Он тут, — я протянула ему фотографии.

— Ничего не понимаю, объясни толком! — попросил он, перетасовывая снимки, словно колоду карт.

— Смотри сюда, — я ткнула пальцем в первую фотографию из серии «бегущие ботинки», видишь? Вот тут ноги в израильских сандалиях — смотри, крупным планом написано «Gali». Видишь?

— Да, — кивнул он. — Ты говори, не тяни! Я пока ничего не понимаю — кто угодно может быть в израильских сандалиях, тем более, что в казино всегда полно израильтян.

— Вот этот синий ноготь горбушкой мне хорошо знаком, — торжествующе произнесла я. — Я видела его не далее, как вчера!

— Ноготь?

— И человека, разумеется, который на вопрос, был ли он в Израиле, ответил отрицательно.

— Подумаешь, — протянул Ашер, — он мог купить их в сети «Кенвело».

— Что это?

— Израильский магазин в Праге. Ты что не видела? Он же на углу Вацлавской площади и На Пржикопе, в двух шагах от казино.

— В двух шагах от казино я валялась на тротуаре, закрывая голову от осколков витрин, — возразила я. — Так что на название магазина внимания не обратила. И даже если он купил сандалии там, он, наверное, при покупке сильно ушиб палец на ноге. Согласись, что два совпадения вместе — это уже не совпадение, а почти улика.

— И кто этот человек, который демонстрирует тебе пальцы на ногах? — в голосе Ашера послышалась ревнивая нотка.

— Василий Трофимчук. Помнишь, он еще с девицей был на той злополучной прогулке?

— Девицу помню, а его нет, — ответил Ашер. — И что, ты ходила к нему?

— Ну да, — кивнула я, — он живет в отеле «На золотом кресте» неподалеку отсюда, на площади Юнгмана.

— Подожди… — ты хочешь сказать, что ты пошла одна в гости к убийце? Зачем?

— Ну… Во-первых я не знала, что он убийца. Я ко всем ходила, кроме Дмитриева. Хотела выяснить, кто что видел во время убийства Карни.

— Оставь Дмитриева, он все время был со мной и к убийству не причастен.

— Да? А почему вы вместе выходили из казино, причем стараясь не смотреть друг на друга?

— В казино он ходил по моей просьбе. Я попросил его сфотографировать тайком тех, с кем я буду разговаривать. Это мои дела, Валерия.

— Ну, ты прямо шпион! — усмехнулась я.

Ашеру не понравилась моя усмешка:

— Ты понимаешь, что подвергала свою жизнь неоправданному риску? — закричал Ашер. — А если бы тебя пристукнули там же, в номере? Что бы ты тогда делала?

— Ничего не делала, — я пожала плечами, — лежала бы.

— Нет, ты не понимаешь!

— Ашер, подожди… Я вспомнила.

— Что?

— Что-то меня мучило все время, когда я осматривала номер Трофимчука. А теперь поняла: я видела у него красно-белую сумку, на правой стороне которой было написано «Кока-…».

— Ты имеешь в виду кокаин?

— Да нет же, — рассердилась я. — Это же «Кока-кола»!

— Ну и что?

— Ашер, ты порою бываешь невообразимо туп. Для того, чтобы прочитать на правой стороне слово «Кока», нужно чтобы это слово было написано на иврите. По-английски я бы прочитала вторую половину слова — «-Кола». А так как ивритский логотип стилизован под английский, то я сразу не поняла, что читаю на иврите — мне же все равно, на каком языке читать. Теперь понятно, что Трофимчук врет, когда говорит, что никогда не был в Израиле?

— Не понятно, — упорствовал Ашер, исполняя роль адвоката дьявола. — Он мог купить эту сумку вместе с сандалиями в «Кенвело».

— А вот и нет! В Израиле пару месяцев назад во время рекламной кампании «Кока-кола» раздавала разные вещи с логотипом на иврите — в продажу они не поступают, только в обмен на крышечки. У меня дочка сумочку для дисков выиграла, а хотела велосипед.

— А почему не получилось?

— Для того, чтобы набрать крышечек на велосипед, надо купить этой колы столько, чтобы заполнить небольшой бассейн. Так что лучше сумка для дисков — здоровее будет.

Ашер помолчал, сраженный моими доводами, потом поднялся с каменного парапета, на котором сидел.

— Пошли в магазин, спросим.

Мы пересекли Вацлавскую площадь и вошли в магазин «Кенвело».

— Скажите, — спросила я продавщицу, — вы торгуете только израильскими вещами?

— Да, — кивнула она, — самого высшего качества.

— Я бы хотела купить дорожную сумку.

— Прямо и направо.

— Благодарю вас.

В отделе кожгалантереи выбор сумок был небольшим, и все в черно-коричневой гамме. Иногда попадались синие и зеленые пластмассовые чемоданы, но мы искали другое.

— Мне нужна красная дорожная сумка с надписью «Кока-кола» на иврите.

Девушка подняла брови:

— Извините, пани, у нас нет таких сумок. Может, вас устроит что-либо другое?

— И никогда не было?

— По крайней мене за последние два года, что я здесь работаю, не было.

— Спасибо, а где у вас обувной отдел?

— Этажом выше.

В обувном отделе нам предложили сандалии фирм «Нимрод», «Голан» и «Кефель плюс», но «Гали» среди них не было. Ашер спросил, может быть, в Чехии есть еще магазины, торгующие израильскими сандалиями, но его уверили, что в «Кенвело» самый большой выбор и прямые поставки от производителя. Ну, а если нет, так нет нигде.

На улице мой спутник попробовал бы еще раз засомневаться, но я заявила:

— Ашер, ты хочешь обратно домой?

— Да, — кивнул он. — Надо будет сообщить братьям Карни, чтобы занялись телом. Время не ждет.

— Тогда пошли к подполковнику Шуселке — он занимается этим делом.

В полиции первое, что сделали, — взяли Ашера под стражу. Еле-еле я его отвоевала и попросила отвести нас обоих к подполковнику. Нам было, что ему сообщить.

Шуселка выслушал нас внимательно, посмотрел на фото синего ногтя и сказал:

— Прошу вас, панове, остаться здесь до особого разрешения.

Нас препроводили в отдельную комнату, предложили кофе и печенье, и мы стали ждать неизвестно чего. Уже каждым из нас было выпито по литру кофе, рассказана биография от самых юных лет, Ашер выкурил в окно пачку сигарет, пока, наконец, меня одну позвали к подполковнику.

В его кабинете, закованные в наручники, сидели в ряд шестеро парней, примерно одинакового возраста. По краям стояли два полицейских.

— Вы приглашены на опознание, пани Вишневскова, — сказал мне подполковник. — Скажите, узнаете ли вы кого-либо из присутствующих здесь?

Я невольно бросила взгляд на их ноги — нет, все молодые люди были в ботинках.

— Вот этого человека я видела на заседании общества потомков бен-Бецалеля, на прогулке, где убили Карни Маркс, израильтянку, а потом — в номере гостиницы «На золотом кресте». Его зовут Василий Трофимчук.

Тот с ненавистью взглянул на меня и прошептал «бат-зона» — на иврите «сукина дочь», что выглядело совершенно глупым, так как более, чем сандалии «Гали» и сумка «Кока-кола» выдавало его связь с израильской ментальностью.

— Спасибо, пани Вишневскова, — поблагодарил меня подполковник Шуселка. — Все, кроме задержанного, могут быть свободны.

Подставные гуськом вышли за дверь, откуда послышался мелодичный звук расстегиваемых наручников. Потоптавшись у двери, я напомнила подполковнику об Ашере.

— Да-да, конечно, — кивнул он. — Вы с вашим спутником свободны и можете лететь обратно к себе. Документы я подпишу.

Трофимчук поднялся со стула. Конвоиры схватили его за локти.

— Я хочу сделать заявление, — хрипло произнес он.

— Простите, что он сказал? — Трофимчук говорил по-русски, а полковник не понимал.

— Он хочет сделать заявление, — перевела я.

— Пани Вишневскова, если вас не затруднит… У меня сотрудники, знающие русский, сейчас на участке. Здесь, как на грех, никого не осталось.

— Хорошо, — согласилась я и села за стол напротив задержанного. — Я переведу.

— Так что вы хотели заявить? — спросил подполковник.

— Я буду сотрудничать со следствием и расскажу все. Взамен я прошу дать мне меру наказания здесь, в Чехии, и не выдавать меня ни Израилю, ни Беларуси, ни России, гражданином которой я являюсь.

— Хорошо, — удовлетворенно произнес Шуселка. — Я передам руководству вашу просьбу, а сейчас расскажите, как было дело.

— Зовут меня Макар Тихомиров. Мне двадцать восемь лет, и кроме как убивать, я ничего не умею. В Чечне попал в плен, ночью задушил голыми руками мальчишку, приставленного меня стеречь, и убежал. Но я не хочу даже вспоминать об этих годах.

Вернувшись в Кинешму, откуда родом, я узнал, что меня похоронили, мать запила от горя и пьяная, замерзла в сугробе — я был у нее единственный сын. Квартиру заняли чужие люди, а меня военкомат поселил в общежитии на улице Урицкого. Работать я стал цилиндровщиком бревен на деревообрабатывающем комбинате «Кинешемский леспромхоз». Возвращался домой, пил и валился спать — меня грызла тоска. Дом стоял возле железной дороги и я, смотря на проносящиеся мимо меня поезда, думал, что вот так мимо меня проносится настоящая жизнь.

Я добрался до столицы и там, в одном кабаке, познакомился с Ароном — он приехал из Израиля и вербовал рабочих на стройки, обещал хорошие деньги. Но я сказал ему, что строить не могу, руки заточены под нож и автомат, на что он серьезно ответил, что и на такой товар найдется купец.

Через три дня мы встретились на какой-то квартире, где, кроме нас, был еще смуглый кучерявый человек, не говоривший ни по-русски, ни по-английски. Арон все время переводил, и вид имел весьма лизоблюдский, словно хребта у него и вовсе не было. Смуглый вел себя барином, разве что пальцы не растопыривал, а в конце беседы что-то сказал гортанно и вышел из комнаты. Арон после его ухода упал в кресло и проговорил: «Парень, под счастливой звездой живешь. Все решено, как по писаному. Но учти мои пятнадцать процентов комиссионных».

Через несколько дней мне принесли паспорт с визой и билет на имя Василия Трофимчука, белоруса. Я вылетел в Израиль и остановился на вилле у смуглого — его все звали Бузагло. Что это имя или фамилия, я не понял.

Первым моим клиентом был некий Эфраим Маген. Он обычно ходил с охраной, но раз в неделю ездил к любовнице только в сопровождении шофера. Как только он вышел из машины, я пронесся мимо на мотоцикле и в упор застрелил его. В газетах стали писать о переразделе мафиозного рынка.

А потом мне поручили любыми средствами добыть шифр от банковского сейфа у женщины по имени Карни Маркс. Причем я не должен был останавливаться даже перед убийством, если не найду шифра, в котором должно было быть контрольное слово из шести букв и восьми цифр. Я перерыл всю ее виллу, но шифра не нашел, и тогда меня послали сюда, в Прагу.

Я не следил за ней и ее провожатыми — ведь еще в Израиле мои хозяева знали, куда она направляется, и сделали мне подложное письмо в пражское общество. Я подхватил проститутку для конспирации и отправился на задание.

А потом на прогулке, когда я, подкараулив момент, напал на нее — она пошла в кусты, то эта дура стала кричать! Пришлось ее заколоть. Но я не хотел! Честное слово. Просто мне нужна была ее сумочка — ведь я все перерыл, и сумка была последней, куда я еще не заглядывал!

У этой Карни вообще не оказалось никаких бумаг! Зачем только ее надо было убивать? И тогда я отправился к ним в гостиницу, чтобы завершить начатое. Но и там ничего не нашел. На меня разозлились хозяева и приказали срочно прикончить их самого главного конкурента. пришлось подложить взрывчатку в автомобиль. И меня тут же поймали. Ума не приложу, как это вышло!

Задержанный замолчал, а я перевела дух: все же непросто переводить на язык, которым не пользовалась лет пятнадцать.

— Большое спасибо, пани Вишневскова, — поблагодарил меня подполковник Шуселка. — Вы нам очень помогли.

— Если можно, полковник, я могла бы задать вопрос задержанному?

— Пожалуйста.

— Скажите, Василий, — спросила я, — о каком банке шла речь в вашем рассказе?

— Не знаю, — буркнул он. — О каком-то пражском. А что, вы нашли шифр?

— Нет, к сожалению. Да и не искала. Я всего лишь переводчик.

— Эх… Это уже все равно, — он махнул рукой.

С бумагами на выход я вернулась в комнату, где с истосковавшимся Ашером пили кофе двое полицейских, показала разрешение на выход и мы вышли под чуть накрапывающий дождик.

— Ну что, дорогая, пойдем собирать чемоданы? — грустно спросил он.

— Пойдем… А что делать? Не задалась у нас поездка. Как-то все перемешано: потомки бен-Бецалеля и казино, первое издание «Капитала» и наемник из Чечни в израильских сандалиях. Сюр, трагикомедия ошибок. Давай хоть напоследок погуляем по Праге. Когда еще мы увидим такой дождик?

Мы прошли тихими улочками к автовокзалу, вышли на улицу На Флоренце, а оттуда, мимо отеля Империал с фасадом в стиле арт-деко прошли по улице На Поржичи. Около большого здания банка с надписью «Banka-legioneri» Ашер остановился и предложил:

— Давай зайдем. У меня деньги кончились, я хочу снять немного.

Мы зашли под высокие своды банка. Ашер отправился искать банковский автомат, а я восхищенно осматривалась по сторонам: мне нравились и стеклянный сводчатый потолок, как в парижских пассажах, и элементы кубизма в интерьере, и многочисленные рельефы на стенах. Воистину, любое здание в Праге — произведение искусства.

Ашер стоял в небольшой очереди к автомату, а я взяла со стойки рекламную брошюру банка и прочитала, что согласно легенде, банк был основан вернувшимися из России чешскими легионерами на деньги из золотого запаса Российской Империи, взятого белочехами на хранение. Многочисленные рельефы на фасаде, рассказывающие о приключениях легионеров в Сибири, выполнили Штурса и Гутфройнд.

Да уж, усмехнулась я про себя, как полуправда к истине близка. «Взяли на хранение…» Так чего не отдадут? Сколько же хранить можно?

И тут у меня в голове словно сложилась мозаика. На свое место стали кусочки с голубками и могилой Майзеля, пазл с надписью «золото» соединился с пазлом «папа-легионер». Я присела на диванчик, достала фотоаппарат, сотовый, лэптоп и принялась за работу.

Подошедший Ашер, пряча деньги в бумажник, весело заметил:

— О! Вижу, ты обложилась тяжелой артиллерией. Что собираешься делать? Грабить банк современными методами?

— Похоже на то, — кивнула я, — присоединишься?

Ашер мгновенно стал серьезным.

— Валерия, ты шутишь? Я не согласен. Нас только что выпустили.

— Подожди, дай мне проверить одну гипотезу и я тебе все расскажу. Кстати, у тебя черновик письма Маркса с собой? Дай мне его.

Разгладив немного помятую бумагу, я удовлетворенно хмыкнула: голубки с могилы Майзеля были нарисованы точь-в-точь напротив слов Карла Маркса, цитируемого его потомком Иосифом: «Обеспечьте 10 процентов, и капитал согласен на всякое применение, при 20 процентах он становится оживленным, при 50 процентах положительно готов сломать себе голову, при 100 процентах он попирает все человеческие законы, при 300 процентах нет такого преступления, на которое он не рискнул бы, хотя бы под страхом виселицы».

— Ну и что? — удивился Ашер.

— Интересно, какой процент получает казино? — спросила я.

— Ты хочешь сказать, что в этом банке, — Ашер обвел глазами свод со стеклянным потолком, — находятся деньги, из-за которых убили Карни и Филиппа Абарджиля?

— Молодец, схватываешь на лету. Не отрицаю такой постановки вопроса, но точно пока ответить не могу. Дай мне время слить фотографии в компьютер.

Несколько минут мы сидели молча и наблюдали за перекачкой фотографий. Наконец, я отсоединила фотоаппарат и нашла интересующий меня снимок.

— Смотри сюда, Ашер, что тут написано?

На надгробье могилы Майзеля, кроме голубкой, была надпись на иврите «Мордехай Майзель» и две даты — рождения и смерти, написанные по гематрии, то есть ивритскими буквами, обозначающими года от сотворения мира.

— Вижу. Я этот памятник уже видел. И что?

И тут до меня дошло, что Ашер абсолютно не в курсе дела: он не присутствовал при допросе убийцы, и не знает, что тот искал шифр, состоящий из шести букв и восьми цифр для открытия сейфа в некоем пражском банке. И взяло меня сомнение: какого черта я должна все открывать Ашеру? Кто он мне? И если мои догадки на правильном пути, то причем тут он? Делиться?

Как не стыдно, Валерия! Он же защищал тебя, вытащил ночью из гостиничного номера и, может быть, тем самым спас тебе жизнь, а ты!..

Усовестившись, я повернула лэптоп экраном к Ашеру и спросила:

— Что это за буквы тут?

— Дата рождения и дата смерти Майзеля по еврейскому календарю.

— Переведи в цифры.

— Дай подумать… Итак, Майзель родился в 5288 году от сотворения мира, а умер в 5361. Ужасно непривычно произносить эти числа цифрами, а не буквами, как принято у нас.

— Вот именно на это Иосиф и рассчитывал! Ни один европеец не знает, что обозначают эти буквы — он, если понадобится, пойдет в Майзелову синагогу и прочитает, что глава общины Мордехай Майзель родился в 1528 году от рождества Христова, а умер в 1601. И ни один израильтянин не будет переводить буквы, которыми обозначают даты на памятниках — в цифры. Теперь понятно?

— Что понятно? Да что ты загадками говоришь? Я тебя не понимаю.

На нас уже стали оборачиваться служащие банка. Ашер тут же понизил голос.

— Извини, я тебе объясню. Убийца Карни искал шифр к сейфу в пражском банке, в котором Иосиф Маркс укрыл деньги мафии. Шифр состоит из шести букв и восьми цифр. Сколько латинских букв в фамилии Майзель?

Ашер выстучал на лэптопе «Mayzel» и ответил:

— Шесть.

— Да, шесть, но немного не так. По-английски эта фамилия пишется как «Maisel» — я проверила по интернету. Поэтому шифр от сейфа будет «Maisel — 52885361».

— Допустим ты права. Но почему именно в этом банке?

— В принципе, у нас есть время, и мы можем обойти все пражские банки — их тут всего сорок один по версии сайта «Вся Прага», но я предпочитаю начать с банка легионеров.

— Почему?

— Очень просто: под целующимися голубками была написана заповедь: «Почитай отца своего и мать свою». Верно?

— Да, — подтвердил Ашер.

— Кем были родители Маркса? Разве Маркс — чешская фамилия? Нет. Вполне вероятно, что Иосиф взял ее от матери-еврейки, которая умерла совсем рано. А его отец был белочехом-легионером. Это мне рассказала первая жена Иосифа — Павла. И не зря голубки нарисованы возле цитаты Карла Маркса о процентах прибыли, от которой капитал готов на преступление. Как ты считаешь, отъем золота и невозвращение его законным хозяевам — это не преступление с огромной прибылью?

— Что-то больно мудрено… — протянул Ашер, сомневаясь.

— Ты же знаешь, что Иосиф был кроссвордистом и любил головоломки. Чем эта головоломка хуже других?

— Но как проверить, Валерия?

— Очень просто. Мы сейчас встанем и пойдем искать подтверждение моим словам.

Подойдя к служащей, я спросила, где здесь отдел частных сейфов. Она показала нам на благообразного старичка.

— Добрый день, пан! — обратилась я к нему. — Скажите, вы занимаетесь сейфовыми отделениями?

— Да, — кивнул он. — Чем могу быть полезен, пани?

— В вашем банке открыт частный сейф на имя Йозефа Маркса, не так ли?

Старичок нахмурился:

— Пани, я не имею права выдавать конфиденциальную информацию без пароля и шифра.

— Кодовое слово — Майзель. Пишется вот так: Maisel, — я чиркнула слова на листочке бумаги. Сейф на предъявителя.

— Хорошо, — степенно кивнул он. — Прошу за мной.

Спускаясь вниз по лестнице, Ашер шепотом спросил меня, хотя в этом не было никакой необходимости — старичок навряд ли знал иврит:

— Что ты ему сказала? Я, кроме фамилии Майзель, ничего не понял.

— Я попросила провести нас к сейфу на предъявителя.

— А как ты узнала, что сейф на предъявителя?

— Подумай сам, Ашер, когда Иосиф давал тебе это письмо, он же не написал официальное завещание на тебя. Как тогда можно было бы забрать содержимое сейфа? Только если сейф на предъявителя.

У входа в хранилище стоял полицейский с металлоискателем. Он обшарил нас и пропустил внутрь. Старичок подошел к одной из небольших дверок, из которых состояла стена, и сказал:

— Прошу вас, набирайте шифр.

После этих слов он вышел из хранилища с сейфами и остался стоять рядом с полицейским.

Я ощущала себя так, словно вожу пальцем по огромной лотерейной таблице в газете «Известия», твердя: «Только не рубль, только не рубль!» Подойдя к дверце, напоминающей автоматическую камеру хранения на вокзале, я уверенно набрала восемь цифр «52885361», и дверца щелкнула, открываясь.

Не успела я взять то, что хранилось в сейфовой ячейке, как Ашер резким движением перехватил мою руку:

— Стой, Валерия!

— Ашер, в чем дело? — возмутилась я. — Отпусти меня немедленно.

— Прежде чем мы заберем оттуда все, что там есть, я официально предупреждаю: содержимое сейфа принадлежит государству Израиль.

— Да кто ты такой? — с интонациями, достойными Паниковского, взвизгнула я, выпрастывая руку из его цепкой хватки.

Ашер полез во внутренний карман жилета и достал удостоверение:

— Читай!

В удостоверении, рядом с его фотографией, было выведено: «Капитан Ашер Горелик, отдел полиции государства Израиль по борьбе с международной преступностью».

— Вот это да, Ашер! — восхитилась я. — А раньше ты не мог сказать? Жаба душила?

— Какая жаба? — он не понял русского выражения.

— Не важно. Почему ты мне сразу не сказал? Ты думал, что я в сговоре с бандитами?

— Ну… Я слышал, что русские не очень жалуют полицию, — промямлил бравый офицер.

— Я не русская, а израильтянка, — отрубила я. — И вообще, хватит разговоров, на нас уже странно тот дядька посматривает.

Ашер протянул руку и достал из сейфовой ячейки увесистый сверток. Он был запаян в двойной полиэтилен, а внутри виднелись чьи-то печати.

— Что там?

— Посмотрим дома, — ответил он, пряча сверток в сумку с фотоаппаратом.

Закрыв ячейку, мы раскланялись со служителем, и вышли из банка.

Ближайший самолет в Израиль вылетал через шесть часов. Сверток, найденный в подвале банка, не поменял своего местонахождения — он остался нетронутым в сумке Ашера. Я так и не узнала, что в нем: золото, бриллианты или портреты Франклина в светло-зеленой гамме. Но мне кажется, что там глиняный черепок, остаток Голема, с бумажкой, на которой написано рукой раввина бен-Бецалеля тайное имя Бога.

Июль-октябрь 2004 Аскалон