В поисках истины

ОТ АВТОРОВ

В основу документальной повести, которую мы предлагаем вниманию читателей, положены материалы судебного архива. То, о чем в ней рассказывается, имело место в середине тридцатых годов. Операцию, о которой идет речь, провели пограничники Ленинградского округа совместно с органами государственной безопасности, милиции. Она завершилась поимкой опасного вражеского лазутчика.

Для того чтобы лучше понять описываемые события, представим себе обстановку тех лет. Она была напряженной. Начавшаяся в 1929 году массовая коллективизация обострила классовую борьбу в деревне. Кулаки оказывали яростное сопротивление, организовывали вооруженные банды. Кое-кто из раскулаченных бежал из Советского Союза. Перебравшись на ту сторону, они оседали в поселениях, создаваемых вблизи границ нашего государства. Оттуда, в частности, засылались на нашу территорию вражеские агенты, прошедшие специальную подготовку. Цель у них была одна — шпионаж, диверсия. Они были хитры, коварны, и вылавливать их было нелегко, И хотя пограничная служба в этих условиях чрезвычайно осложнялась, тем не менее действия вражеской агентуры пресекались успешно.

Нести охрану границы помогали колхозники, жившие в пограничных районах. Это были главным образом демобилизованные пограничники. Люди обрабатывали землю, ходили за плугом, пахали и сеяли и в то же время зорко следили за местностью. Помощь этих людей сыграла немалую роль в поимке вражеского агента.

1

Широкая светлая река течет среди лугов. Местами она проходит по лесу. На невысоком холме стоят несколько домиков. Стены их выкрашены в желтый цвет, окна обведены белой краской.

Посреди чисто подметенного двора — круглая клумба, выложенная по краям красными и синими стеклышками. Под навесом — часовой.

Застава...

Начальник заставы лейтенант Гусев прошел мимо часового, отворил калитку, опять аккуратно закрыл ее и стал спускаться вниз по тропинке.

Он направлялся в комендатуру, где в этот день обычно проводились занятия с начсоставом.

Комендатура находилась не близко. Конечно, можно было оседлать лошадь и отправиться туда верхом. Так Гусев и хотел сделать. Но в последний момент передумал и решил идти пешком. Шпоры он, однако, не снял, и теперь, когда шел, они мелодично позванивали. И так же, в такт шагам, ритмично раскачивался витой кожаный шнурок, прикрепленный к рукоятке револьвера, висевшего на поясе.

Было раннее летнее утро. Роса еще не испарилась, но солнце уже пригрело. С лугов доносился запах клевера. Дорога, по которой шел Гусев, поворачивала то влево, то вправо. Гусев шагал и внимательно глядел по сторонам. Делал он это, можно сказать, машинально, по привычке, выработанной за годы службы на границе.

Вот окурок, брошенный кем-то на пыльную дорогу и притоптанный каблуком. Вот обрывок бечевки: он повис, зацепившись за колючки репейника. Возле канавы — клочок газеты, занесенный сюда ветром.

Около моста находилась старая заброшенная мельница. Гусев заглянул и в нее. В помещении было пусто и все еще пахло мукой, хотя с того времени, когда жернова в последний раз мололи зерно, прошло уже немало времени. Неподалеку от мельницы буйно разрослась красная смородина. Ягоды уже поспели. Они висели тяжелыми полновесными гроздьями. Казалось, прозрачная кожица вот-вот лопнет, и сладкий сок брызнет на землю. Гусев подумал, что хорошо было бы набрать ягод и сварить для всей заставы кисель. Надо будет сказать об этом повару.

Около деревни он увидел трактор, заглохший посреди дороги. Возле него стояла белокурая девушка в голубоватом комбинезоне. Она зевала, прикрывая ладонью рот. Ей явно было скучно. Она тоскливо глядела на длинные ноги механика, лежавшего под трактором на спине и что-то чинившего. Поэтому, когда появился начальник заставы, девушка оживилась и даже как будто обрадовалась: все-таки можно с кем-то поговорить!

— Здравствуйте, товарищ лейтенант! — поздоровалась она.

— Здравствуйте, Эльфрида! — ответил Гусев, подходя и протягивая ей руку.

— Нет, нет, не надо, запачкаетесь! — воскликнула девушка, смеясь и доказывая свои руки, вымазанные в машинном масле. — А мы, как видите, чинимся.

— Что случилось?

— Не знаю. Работал, работал мой фордзончик и вдруг заглох.

— Не найдется ли у вас закурить, товарищ начальник? — подал голос механик.

Костлявый, высокий, он вылез из-под трактора и осторожно, двумя пальцами, взял из портсигара папиросы. Одну из них закурил сразу же, другую положил в нагрудный карман старой, полинявшей гимнастерки.

— Ну, как там — на государственном рубеже? — поинтересовался он, хотя и знал хорошо, что на этот не совсем деликатный вопрос вряд ли последует ответ. Тем не менее ему хотелось поговорить с начальником погранзаставы о чем-нибудь серьезном и важном. — Ну, как, повышение еще не получили? — кивнул он на петлицы гусевской гимнастерки. — Все еще лейтенант?

— Не заслужил, — засмеялся Гусев. — Так что же у вас все-таки с трактором? Давайте посмотрю.

— А вы разве в моторах разбираетесь?

— Как-нибудь! Ведь я до пограничных войск работал в колхозе трактористом.

— Нет уж, не стоит вам пачкаться.

— Ну, как хотите! Желаю в таком случае успеха.

— Приходите к нам в деревню на танцы, — пригласила Эльфрида. — В самом деле, приходите вместе с женой. Не забывайте нас.

— Приду как-нибудь, — пообещал Гусев. — Прощайте, Эльфрида!

— Прощайте, товарищ лейтенант!

Гусев козырнул и пошел дальше.

Путь его пролегал через деревню. Первыми увидели начальника заставы деревенские ребятишки. Радостно крича, они устремились к нему со всех сторон, выскакивая откуда-то из-за кустов, спрыгивая с заборов. Они окружили пограничника. Каждому хотелось потрогать его пистолет с витым кожаным шнурком и даже шпоры. «Ну, хватит, хватит, ребятки», — говорил Гусев со смехом, отбиваясь от малышей. От колодца шла женщина с ведрами, полными воды. Заметив лейтенанта, она поставила ведра на землю и, вытерев руку о подол, подала ее Гусеву с явным уважением. Проходя мимо дома, в котором помещалось правление колхоза, Гусев увидел в раскрытом окне бородатого счетовода Филимонова и поприветствовал его издали, приложив ладонь к козырьку фуражки. Филимонов заулыбался и замахал рукой, приглашая зайти. Но Гусев, в свою очередь улыбаясь, отрицательно покачал головой и показал на часы: некогда!

Так он шел по деревне, сопровождаемый улыбками, одобрительными взорами, здороваясь и отвечая на приветствия. Судя по всему, его хорошо знали в деревне и любили.

Когда Гусев пришел в комендатуру, все начальники застав уже были в сборе. Ему досталось место у стола с краю. Он вынул из полевой сумки тетрадку и приготовился записывать.

Занятия по топографии проводил начальник штаба Петров.

В перерывах начальники застав выходили на улицу, курили, передавали друг другу новости. Здесь можно было узнать о том, что делается не только на соседних заставах, в комендатуре, но и в отряде.

— Ну, как, братцы, живется-служится? — спросил смуглый черноволосый лейтенант Поначевный.

— Нормально, — ответил кто-то. — Давно, к счастью, никаких сюрпризов не было.

— Смотри, не сглазь! — вмешался третий.

— Граница есть граница.

— Что верно, то верно. Хоть и затишье, но никогда нельзя успокаиваться.

После занятий Гусев зашел в парикмахерскую. В ней работали двое — уже немолодой сверхсрочник Ануфриев и веселая хохотушка Тонечка. На этот раз Ануфриева не было. Тонечка была одна. Она сидела в кресле перед зеркалом и вязала.

— Садитесь, товарищ лейтенант, — пригласила она, откладывая в сторону вязание.

Гусев снял фуражку и сел в кресло, разглядывая в зеркале свои изрядно отросшие волосы. Тонечка вымыла руки, тщательно вытерла их и достала из столика блестящую машинку.

— Я сделаю вам полубокс, — сказала она, принимаясь за работу. — Давно же вы к нам не заглядывали. Как ваша жена — здорова? Вы бы зашли в нашу военторговскую лавку. Там есть симпатичные гребешки — купите своей жене в подарок. А обедать вы у нас, в комендатуре, будете? Сегодня в начсоставской столовой — бигус. Да, вы слышали новость? У Поначевного на днях случилось безнаказанное нарушение: обнаружили в лесу следы. Кинулись туда, сюда и нашли все же нарушителя. Кто бы это был, как вы думаете?

— Кто? — спросил Гусев.

— Корова. Перешла с сопредельной стороны и углубилась в наш тыл.

— Бывает! — улыбнулся Гусев. Его развеселило, что Тонечка запросто произносит такие страшно серьезные выражения, как «безнаказанное нарушение», «сопредельная сторона». И еще он подумал, что Поначевный все-таки большой хитрец: ни слова не сказал товарищам, что у него на участке было нарушение границы, пусть даже это была корова.

А Тонечка уже забыла про корову. Теперь ее интересовало, хочет ли Гусев освежиться одеколоном.

— Есть «Жасмин». Или вы, может быть, хотите «Сирень»? Нагните, пожалуйста, голову!

В конце концов Гусев даже устал немного от ее болтовни. Расплатившись с Тонечкой, он вышел из парикмахерской. По пути зашел в военторговскую лавку. Гребешки, про которые говорила Тонечка, действительно оказались хорошенькими. Гусев купил один, светло-зеленый, просвечивающий на солнце, и сунул в карман.

Но тут же позабыл о покупке, потому что его позвали к коменданту Рогачеву.

В маленьком кабинетике коменданта было, как всегда, темновато. Зеленые, густо разросшиеся ветви заслоняли окно от солнечных лучей. От этого казалось, что на улице пасмурно и прохладно.

Комендант Рогачев страдал бронхиальной астмой. Это был высокий, полный человек, с широким красным лицом. Он мог бы давно уйти в отставку, поселиться где-нибудь на покое, разводить цветы и нянчить внуков. Но ему не хотелось расставаться с границей, которой он отдал почти всю свою сознательную жизнь. Комендант Рогачев слишком любил свое беспокойное, трудное дело.

Он окинул взглядом Гусева, который стоял перед ним по другую сторону письменного стола.

— Как живете? — спросил Рогачев, тяжело дыша.

— Отлично! — бодро ответил Гусев. — Настроение у всего личного состава превосходное.

— Как жена?

— Жене, понятно, скучновато на заставе. Но не жалуется.

— Передайте ей мой привет.

— Спасибо.

Рогачев помолчал, пристально разглядывая Гусева. Это у него была такая манера — смотреть не отрываясь в лицо собеседника. Потом он заговорил:

— Вот что, лейтенант. У нас имеются данные. Тут кое-кто ожидается в эти дни. Может быть, даже сегодня, а может быть, завтра. Понимаете?

— Так точно! — отчеканил Гусев.

— Я особенно беспокоюсь за ваш участок. Нет, не за людей, народ у вас замечательный. А вот месторасположение... Река. Сразу же за берегом — лес... Как будто бы специально для лазутчика. В общем, прошу усилить наблюдение. Почаще сами проверяйте участок. Понимаете?

— Понимаю!

Гусев вышел от коменданта взволнованный: вот, кажется, и кончилось на границе затишье!

2

Вернувшись на заставу, Гусев созвал командиров отделений и рассказал им об обстановке.

— Ясно, товарищи? — спросил он.

— Ясно, товарищ лейтенант, — хором ответили командиры отделений.

— Я сам пойду с нарядом, — сказал Гусев.

Весь день он находился на участке. И даже ночью пошел проверять контрольно-следовую полосу. Все было спокойно. Никто не появился. Тихо прошла и вторая ночь, и третья. Гусев уже стал подумывать, что данные, о которых говорил комендант Рогачев, не совсем точны. Или, может быть, он нарочно придумал все это, чтобы повысить таким образом бдительность личного состава. Тем не менее успокаиваться было рано. Гусев это знал по опыту.

Пограничником он стал помимо своего желания.

Все обернулось не так, как предполагал молодой тракторист, когда пошел по призыву в армию. Он думал, что попадет в танковые войска или авиацию — поближе к моторам. Но в танкисты его не взяли, в авиацию тоже, а направили учиться в самое обыкновенное военное училище. Гусев затаил в душе горькую обиду и стал считать себя неудачником.

Еще больше укрепилось у него это мнение, когда после окончания училища получил назначение в пограничный отряд. Он пытался было возражать, подал рапорт, но бесполезно. Да и какой может быть спор, если на человеке военная форма и он принимал присягу? Вот приказ, подписанный командованием. И хочется тебе или не хочется, отправляйся на заставу помощником начальника.

Поворчав немного про себя, Гусев прибыл к месту службы.

Дачный поезд доставил его на тихий маленький полустанок. Когда он вышел из вагона, начался снегопад. Стало совсем темно. Гусев наугад пошел по заметенной снегом дороге. Так он прошагал с километр, а может быть и больше, пока впереди не замелькал огонек. И тут же услышал окрик:

— Стой! Кто идет?

Приглядевшись, Гусев увидел фонарь, прикрепленный к шлагбауму, и фигуру в белом тулупе и валенках, с винтовкой в руках.

Дежурный повел его в дом. Отряхнув снег, Гусев вошел в помещение. В просторной, на два окна, комнате было тепло, по-домашнему уютно тикали ходики, пахло еловыми ветками. На стене висел портрет Ворошилова. Из-за небольшого письменного стола встал и шагнул навстречу Гусеву плотный, широкоплечий человек в синих галифе и сером свитере, без гимнастерки.

— Матросов! — отрекомендовался он.

— Гусев!

Матросов протянул Гусеву большую горячую руку.

— Мне уже сообщили о вашем прибытии, — сказал он. — Ставьте сюда свой чемодан. Будьте как дома. Чаю хотите?

Застава располагалась в лесу. Кругом был ельник, деревья стояли запорошенные снегом, и такая была тишина, что временами даже не верилось — неужели здесь что-нибудь случается?

— Почему же нет? — ответил на вопрос Гусева Матросов. — Граница... А на границе всякое может случиться. Но пока, как говорится, бог миловал.

Зеленую фуражку пограничника донбасский шахтер Матросов надел почти сразу после гражданской войны. Свою службу он начинал на советско-турецкой границе. Потом попал в северные леса. Он знал белорусские пущи и пески Средней Азии. Однажды Матросов безостановочно прошел 60 километров, преследуя двух вооруженных бандитов. Он шел от зари до заката и к наступлению ночи задержал их.

В пограничную службу Матросов был по-настоящему влюблен. В детстве увлекался книгами Майн-Рида и Купера. С годами это увлечение прошло, но тяга к романтике, к приключениям осталась.

— Мы — люди отваги и риска, — нередко повторял Матросов, и в его словах чувствовалась гордость.

Он часто рассказывал о жизни на границе, и Гусев с интересом слушал эти увлекательнейшие повествования. Матросов описывал диверсантов, хитрых и ловких, вооруженных маузерами, кинжалами и ручными гранатами, просто перебежчиков с сопредельной стороны, контрабандистов, под покровом ночной темноты проносящих через границу товар — кожу, сахарин, шелковые чулки, табак...

Одновременно он сообщал всякие полезные сведения. Так, Гусев узнал от Матросова, что, переходя границу группами, шпионы всегда идут один за другим. У переднего — револьвер за поясом. Идущий сзади держит в одной руке пистолет со взведенным курком, другая же у него в кармане пиджака, где лежит второй пистолет или нож. Пробираясь обратно к границе, они обычно идут не прямо, а делая круги, петляя, переходя с дороги на дорогу, прячась в кустах.

— Много сметки и сноровки требуется от пограничника, — говорил Матросов. — Он должен быть и метеорологом — уметь предсказывать погоду, и натуралистом — знать растительный и животный мир, и следопытом — разбираться в отпечатках на земле, на траве, на песке.

Постепенно и Гусеву полюбилась пограничная служба, суровая, полная опасности, требующая мужества, находчивости и выдержки. Вскоре он уже называл себя бывалым чекистом. На его счету было несколько задержаний, причем однажды ему пришлось вступить с нарушителем в схватку. В руке у бандита был пистолет. Но выстрелить он не успел. Гусев быстро ударил его по руке и обезоружил.

Когда Матросов получил повышение по службе — стал начальником штаба отряда, во главе заставы он порекомендовал поставить молодого лейтенанта Гусева. Это было высокое доверие. С мнением Матросова в отряде считались. Так Гусев стал начальником заставы. Он добросовестно изучал свой участок. Сам ходил с бойцами в наряды и, лежа на земле, в кустах, сдвинув фуражку с затылка на лоб и покусывая травинку, подолгу, часами, наблюдал за сопредельной стороной...

3

И все же сведения, полученные комендантом Рогачевым, были точны.

Это случилось на четвертые сутки, когда Гусев, не выдержав больше, решил пойти поспать хотя бы немного.

В этот момент и взлетела над ночным лесом ракета. Красный огонек бесшумно скользнул по темному небу и, описав дугу, быстро устремился к земле.

И тотчас же часовой дернул шнурок, висевший у входа в дом. Раздался звонок. Из дома выбежал дежурный.

— Что случилось, Кожухов?

— Товарищ командир отделения, будите начальника заставы. Тревога!

Дежурный поспешил к телефону.

Услышав телефонный звонок, Гусев мигом сбросил с себя простыню, которой обычно закрывался в душные летние ночи, и вскочил. Сколько он спал? Полчаса? Час? Трудно сказать, только сна как не бывало. Слушая взволнованный голос дежурного, Гусев несколько раз настороженно оглянулся: ему показалось, что громкий телефонный звонок разбудил и жену. Но жена спала крепко и ничего не слышала. На всякий случай лейтенант все же прикрыл трубку ладонью.

— Спокойно! — сказал он приглушенным голосом. — Я сейчас приду. Пока поднимите тревожную группу.

Поспешно одеваясь, лейтенант невольно прислушивался к тому, что происходило за окном. Пока он спал, погода резко переменилась. Ветер сотрясал оконную раму, и от этого стекло звенело тонко и жалобно. По крыше громко и часто стучали дождевые капли.

Застегнув плащ, Гусев вышел на крыльцо. Ветер, словно обрадовавшись, накинулся на него, рванул фуражку. В лицо полетели брызги.

Отворачиваясь от ветра, Гусев сделал в темноте несколько шагов и чуть было не столкнулся с дежурным.

— А я за вами, товарищ лейтенант! Все люди уже в сборе.

Когда пограничники вышли за ворота заставы, погода, казалось, стала еще отвратительнее. Они направились к реке, откуда был подан тревожный сигнал. Деревья на берегу раскачивались и шумели. Гусев споткнулся о корягу.

— Стой! Кто идет? — послышался голос. Человека в темноте не было видно, но по голосу начальник заставы узнал старшего наряда Семенова.

— Кто поднял тревогу? — спросил лейтенант.

— Я поднял, — ответил пограничник.

— Докладывайте!

Семенов начал докладывать. Гусев зажег фонарь и посветил им. Земли он не увидел: кругом была одна сплошная лужа, на поверхности которой, не переставая, вздувались и лопались пузыри. Ночной теплый летний дождь бежал по стволам деревьев, по фуражкам и плащам людей. Прямо удивительно было, откуда взялось столько воды. Семенов стоял перед начальником заставы не шелохнувшись, и по выражению его лица, по всей позе Гусев почувствовал: произошло что-то недоброе.

— Мы лежали, замаскировавшись, — рассказывал Семенов. — Вот тут под деревом.

— Дальше!

— Видно, товарищ лейтенант, кто-то переплыл реку, может зверь какой. Но следов не видно. Мы проверяли. Правда, дождь уж очень сильный. Могло и смыть следы.

— Старший тревожной группы!

— Слушаю, товарищ лейтенант!

— Прочесать весь берег. Максимков, живо на заставу, пусть дежурный поставит в известность комендатуру. Пошли!

Пограничники двинулись вдоль берега. Они шли, светя фонарями, осматривая каждое дерево, куст. Вскоре к ним присоединились поднятые по тревоге бойцы с соседней заставы. Проводники вели розыскных собак. Но даже и они не могли ничем помочь. Дождь, не прекращавшийся всю ночь, смыл все следы.

Пришлось вернуться на заставу ни с чем. Уже совсем рассвело. Дождь наконец перестал. О нем напоминали только бесчисленные лужи на дорогах да капли, стекавшие с веток и листьев.

4

...Подплыв к берегу, Виктор схватился рукой за куст и замер, прислушиваясь. Прошло несколько минут. Вода стекала с его мокрых волос, струилась по лицу, капала за воротник, но он, казалось, не чувствовал этого, считал, что ему крупно повезло. Темень, ветер, дождь. Кто в такую погоду обнаружит его?

Виктор вылез из воды и зашагал вдоль берега. Он хорошо знал дорогу и шел между деревьями, даже не задевая их. Шаги у него были мягкие и неслышные, как у кошки.

Так он прошел довольно большое расстояние. Потом остановился, недоумевая. Здесь же должен быть хутор! Дом, крытый черепицей, конюшни, сараи. Где же они? Неужели он заблудился? Вот так история!

Он протянул руку. Пальцы его коснулись стены. Ну и ночь! Проклятая темнота чуть было не сбила с толку.

Виктор обошел вокруг дома. Прислушался. В доме было тихо. Ощупью он нашел дверь и тронул ее. Она была заперта изнутри.

Поколебавшись немного, он осторожно поскреб дверь ногтем и, чувствуя, как бьется его сердце, сунул руку в карман. Пальцы его коснулись отполированной рукоятки ножа. Это успокоило.

За дверью послышались шаги. Потом женский голос спросил:

— Кто здесь?

У Виктора отлегло от сердца. Он сразу узнал этот голос, хотя не слышал его уже несколько лет. Человек может измениться, постареть, но голос у него остается тем же.

— Кто здесь? — спросили еще раз за дверью.

— Это я, сестричка, — ответил он тихо. — Отопри!

Дверь осторожно приоткрыли.

— Эльфрида!

— Виктор! Боже!

— Тихо!.. Ты одна?

— Да.

— Тогда, может быть, впустишь в дом?

— Проходи. Сейчас я зажгу свечу. Осторожней, здесь сундук!

Но она могла и не предупреждать, он хорошо знал этот дом. Все оставалось в нем, как прежде.

Эльфрида зажгла свечу. Виктор прошел в комнату, оставляя на полу следы мокрых сапог.

— Дай мне во что-нибудь переодеться, — попросил он.

Эльфрида вынула из сундука шерстяную фуфайку, темные суконные брюки. Он скинул с себя мокрую одежду. Досуха вытер полотенцем тело. Бугры мускулов вздувались на его руках. Эльфрида внимательно следила за ним.

— Откуда ты появился? — спросила она. — Ведь прошло столько лет!

Он ничего не ответил. Прошелся по комнате, увидел голубоватый, с пятнами от машинного масла комбинезон в углу на гвоздике, потрогал его.

— Твой?

— Да.

— Ты кто — шофер?

— Нет.

— А кто же?

— Трактористка. Работаю в МТС.

— МТС!: Раньше и названия такого не было.

— Много чего не было, — сказала Эльфрида.

— Что с отцом?

— Умер.

Виктор помолчал. Потом сказал:

— Дай мне чего-нибудь поесть. Я страшно голоден.

— Есть только хлеб и селедка.

— Все равно.

Она принесла селедку и стала резать на столе. Виктор смотрел на ее руки. Тусклое пламя свечи освещало их.

— Я тебе с отцом доставил, наверное, немало неприятностей? — спросил он.

— А как ты думаешь?

— Теперь мною уже никто не интересуется?

— Никто.

— А пограничники? А чекисты?

— Я же тебе сказала — никто.

Виктор стал есть. Эльфрида стояла перед ним, скрестив руки на груди, и, не отрываясь, глядела на него.

Он почувствовал на себе ее взгляд и спросил, недовольно морщась:

— Ты это чего глядишь на меня все время.

Лицо ее дрогнуло.

— Откуда ты пришел?

Он промолчал.

— Нет, в самом деле, откуда? И куда направляешься?

— Я научился никому не доверять своих мыслей, — усмехнулся он. — Даже собственной подушке.

От еды он раскраснелся. Теперь, почувствовав себя снова бодрым и уверенным, посмотрел на Эльфриду и заметил, что, когда она поворачивает голову к свету, в волосах ее сверкают золотые искорки.

— Сколько же тебе лет, сестричка? — поинтересовался Виктор. — Ты выглядишь еще совсем молодой. И ты — хорошенькая. Тебе следовало бы жить совсем иначе. У тебя могло бы быть много новых платьев. И тебе не пришлось бы работать в какой-то там МТС, портить свои руки. За тебя работали бы батраки. Как когда-то...

Она слушала с удивлением, даже подумала, что он, наверное, пьян. Но нет, он не был пьяным. Просто чувствовал себя в безопасности. И поэтому высказывался так откровенно.

— А может быть, ты хочешь выдать меня? — спросил он вдруг. — Сообщить обо мне пограничникам?

Он встал и подошел к ней вплотную. Она казалась совеем маленькой по сравнению с ним. Ее голова доставала ему до плеча. С минуту он молча смотрел на Эльфриду, как бы испытывая, потом улыбнулся, взял ее двумя пальцами за подбородок.

— Брат и сестра — одна кровь, — еще раз улыбнулся он. — А сейчас, Эльфрида, спать, спать...

Эльфрида раскинула в углу, перед печкой, полушубок. Прежде чем лечь, Виктор сунул под подушку нож. Растянувшись, он почувствовал, как усталость сковывает все его тело. Он закрыл глаза и тотчас же погрузился в сон.

5

Виктор Лоди учился в школе.

Это была не совсем обычная школа. В ней обучали не алгебре и геометрии, не истории и географии, а рукопашному бою, борьбе, ходьбе на лыжах, прыжкам с парашютом и стрельбе.

С расстояния 25 метров надо было из пистолета всадить шесть пуль подряд — одну за другой — в небольшой черный кружок.

Ему это удавалось. Он стрелял отлично. И еще он учился попадать без промаха в цель в темноте.

Школа находилась на окраине маленького городка. Там, в цветущем, залитом солнцем саду, окруженном высоким забором, стояло здание с башенками и верандами. Даже местные жители не знали, что там такое. Большинство полагало, что это спортивно-гимнастическое общество.

Летом здание утопало в белых и красных розах. Начальник школы любил цветы. На письменном столе у него всегда стояла хрустальная ваза с большим пышным букетом. И еще начальник школы обожал лимонад. Он наливал в бокал прохладный золотистый напиток. Прозрачные пузырьки стремительно поднимались со дна бокала на поверхность...

У него было чувствительное, сентиментальное сердце. Он любил по-отечески беседовать со своими учениками. Виктору он говорил:

— О, вы далеко пойдете, Лоди! Вы у нас один из самых способных. У вас верный взгляд и твердая рука. Вас ожидает удача, мой мальчик. У вас будет много денег. Вы купите мотоцикл и чудесный радиоприемник самого высшего класса. Вы даже сможете обзавестись собственным домиком. Представьте себе маленький хорошенький домик, увитый зеленым плющом. В саду поскрипывают яблони. И по утрам белокурая женщина с красивой смуглой кожей готовит вам яичницу.

Виктор молчал. Он стоял перед начальником, опустив руки по стойке «смирно», и смотрел поверх его головы на синие с золотом обои.

— У вас есть ценное качество, Лоди, — продолжал начальник. — Вы ненавидите. Это хорошо. Главное — идея. Она облагораживает человека. Мы готовимся к войне. Наш главный противник — красные. Нам нужны сильные, храбрые руки. Вы сильны, храбры. Вы вооружены парабеллумом, ножом, ампулой с гремучей ртутью. Вам нечего бояться, мальчик.

Виктору надоедало все это слушать. Он переводил взгляд на носки своих новых крепких ботинок. Они ослепительно сверкали.

— Можно идти, господин начальник?

— Что? Да, да, можете идти, Лоди. Старайтесь!

— Буду стараться, господин начальник.

Повернувшись по всем правилам, Лоди четким, пружинистым шагом выходил из кабинета. Начальник школы допивал лимонад.

В сущности, полковник был прав. Виктору повезло. Он делал успехи в учебе. У него был отличный серый костюм. И еще один — тоже серый, только с красной ниткой. И третий — темно-синий, из чистой шерсти.

В свободные от занятий часы Виктор Лоди заходил в бар.

— Принесите мне чего-нибудь покрепче, — говорил он знакомой кельнерше.

Ему подавали коньяк. Он не спеша пил его и слушал музыку.

Кельнерши перешептывались между собой. Они бросали на Виктора восторженные взгляды. Им нравился этот рослый, плечистый здоровяк. Они пытались заговаривать с ним, думая, что он поведет их в кино, пригласит к себе. Но Виктор не обращал на женщин внимания. Небрежным жестом он кидал на поднос деньги и удалялся.

Он шагал по улицам маленького городка, засунув руки в карманы. Молчаливый, угрюмый, он ни на кого не глядел. Иногда Лоди заходил в универсальный магазин и там рассматривал мотоциклы и радиоприемники. При этом в глазах у него появлялось насмешливое выражение..

Потом он шел в школу, брал парабеллум и, выйдя в сад, начинал всаживать в мишень пулю за пулей.

Виктор учился стрелять в темноте. Ибо, кто знает, может быть, это самое необходимое для человека, который должен будет действовать главным образом ночью.

Нет, не всегда Виктор жил в этом маленьком городке. Было время, когда он жил в России, на хуторе.

Хутор стоял на горе. Дом, крытый красной черепицей, конюшни, сараи.

С горы виднелась граница. Светлая полоска реки. Колючая проволока на берегу.

Там, за проволокой, начиналась чужая земля. В летний солнечный день ее можно было хорошо разглядеть. Проезжал по дороге грузовик. Паслись коровы. Женщина в розовом сарафане бросала на телегу снопы. Все было так, как по эту сторону границы, и в то же время не так.

Виктор часто смотрел на чужой берег. Он притягивал его к себе, такой близкий и одновременно недоступно далекий.

На хуторе было скучно. Пахло навозом. Ходил отец, кривоногий, широкоплечий, с лицом, напоминавшим печеное яблоко. Он ходил, засунув руки в карманы широких кожаных штанов, и во рту у него всегда торчала короткая трубка.

Все знали, что он живет с работницей Марией, молчаливой и угрюмой девкой. Она приходила к нему по ночам, не произнося ни слова ложилась в постель и под утро так же молча уходила. Ноги у нее были красные, как гусиные лапы.

Виктор ненавидел отца. Он хотел, чтобы отец умер. Он страстно желал этого. Тогда бы он один стал владеть хутором. Он и Эльфрида.

Эльфрида была двоюродной сестрой Виктора. Пухленькая, голубоглазая, белокурая, она совсем не походила на высокого, угловатого, с черными жесткими волосами Виктора. В комнате у нее пахло сухими цветами. В углу на гвоздике висела пестрая юбка. От юбки также исходил запах цветов.

Эльфрида жила, как барышня. Старый Лоди баловал ее. Она ничего, не делала. Только читала книги, да и то не все, а лишь те, в которых говорилось про любовь.

Виктор уходил подальше от дома. Он ложился на спину под кустом черной смородины и, подложив под голову руки, смотрел на небо. По небу плыли облака. Было жарко. Оранжевая пчела ползала по черносмородиновой ветке. На пчеле была мохнатая шубка, но ей не было жарко. По временам пчела принималась энергично жужжать. Виктор мечтал о ветре. Он смотрел с горы на границу. Чужая земля притягивала его к себе, как магнит.

Виктор не любил страну, в которой жил. Он не понимал ее. Он боялся ее. Кулаки — так называли в этой стране отца, его, Виктора, Эльфриду. Их ненавидели. Даже Мария.

О другой стране думал Виктор.

Однажды отец поехал на мельницу. Вернулся злой и хмурый. Бросил под телегу кнут и пошел к крыльцу, посапывая короткой черной трубкой.

— Виктор, — тихо сказал он, — мне нужно поговорить с тобой.

Они прошли в дом. Отец сел за стол. Виктор стоял перед ним, опустив голову. Он никогда никому не смотрел в глаза. Даже отцу.

— Виктор, — сказал отец, — мальчик...

Он впервые назвал так сына. Виктор поднял голову и взглянул на отца. Только сейчас он увидел, что у отца красные веки. В глазах старика стояли слезы.

— Виктор, — повторил отец, — мы разорены. Они отбирают от нас всех коров и лошадей. Теперь они будут принадлежать колхозу. Нас выселят с хутора и устроят здесь детский сад. У нас ничего больше не будет. Как же жить?

Виктор молчал. Неподалеку, за окном, работник отбивал косу. «Жвак, жвак...» — звенела коса, и этот звук отчетливо слышался в тишине чистого летнего вечера.

Отец плакал, положив голову на стол. Тут же на столе валялась потухшая трубка.

В ту же ночь Виктор бежал.

6

Он действовал дерзко и нагло. Перелез через проволоку и бросился в реку. Поплыл по холодной, мерцающей под луной воде.

В сущности, ему нечего было терять. Отец, кажется, ясно сказал: с кулаками церемониться не будут. Отберут у них все — и конец.

Вот почему Виктор решил раз и навсегда покончить со своей прежней жизнью и начать новую. Для этого надо было прежде всего перебраться в другую страну.

Ему повезло: никто не заметил, как он переплывал реку. Радуясь удаче, вылез из воды и, тяжело дыша, отряхиваясь, пошел по берегу. Это был уже не родной, а чужой берег, тот самый, на который он столько раз смотрел с горы, из отцовского хутора. Только теперь уже не этот, а тот берег, с которого он приплыл, стал для него чужим. Он хотел посмотреть на него в последний раз, но ничего не увидел. Луна зашла за облака, стало совсем темно.

Вдруг кто-то ударил Виктора кулаком. Он пошатнулся. Кровь потекла у него из разбитой губы.

Перед ним стояла пограничная стража. Один из стражников, видимо, самый старший, что-то говорил, временами визжа тонко и пронзительно. Это он ударил Виктора. Может быть, он еще раз ударил бы его, если б не увидел лица Виктора. Это лицо, освещенное фонарями, которые зажгли стражники, было страшно.

Виктора отвели на кордон. Там он обсушился, пришел в себя. Его не трогали день, два. Потом вызвали на допрос.

Человек в полицейском мундире сидел за столом и писал, Виктор не видел его лица. Он видел только черные волосы, разделенные посередине ровным, аккуратным пробором.

Наконец человек заговорил.

— Нам все известно, — сказал он медленно и почти чисто произнося слова по-русски. Головы он, однако, по-прежнему не поднимал. — Вы — Лоди Виктор, сын кулака. Вы ненавидите страну, из которой бежали. Она отняла у вас счастье. Вы лишились всего — родного дома, девушки, которую могли бы взять в жены, ваших будущих малюток...

— Чего вы хотите от меня? — спросил Виктор.

— У вас все равно теперь нет никакого выхода, — как бы не слыша и продолжая свою мысль, сказал человек.

Неожиданно он поднял голову, и Виктор увидел его глаза. Они не обещали ничего хорошего, эти бесцветные глаза.

— Я согласен на все, — сказал Виктор.

— Вы благоразумны, — ответил полицейский чиновник. — Это похвально.

Но Виктор ошибался, думая, что его сейчас же выпустят.

Его не выпустили, а отвели обратно — туда, где он провел первые двое суток. Там он пробыл еще одну ночь. А наутро его посадили в закрытый автомобиль и куда-то повезли.

Лоди считал, что его везут в город, и опять ошибся. Его привезли в тюрьму.

Здесь он лишился своих черных жестких волос — их ему сбрили. Затем заставили надеть полосатую одежду с номером на спине и втолкнули в одну из камер.

Виктор хотел было хватить надзирателя кулаком, но воздержался. Пусть все идет, как намечено судьбой. Он лег на железную койку и закрыл глаза, ни о чем не размышляя. Да и о чем ему было размышлять? Ведь, кажется, он уже произнес слово «согласен». Почему же его держат за решеткой?

— Эй, черти, сейчас же откройте дверь! Слышите? Выпустите меня, а не то я вам все здесь расколочу! — закричал он.

Лязгнул затвор. На пороге появились двое. Красные, сытые физиономии. В руках пистолеты. Они поигрывали ими, подбрасывая на ладони.

— Послушай, — сказал один из них, обращаясь к Лоди, — кажется, ты уже получил однажды по морде? Хочешь, чтобы и мы тебе набили морду? Советую не рисковать. Слышишь?

Лоди недовольно заворчал. Но что мог он поделать против этих двоих, недвусмысленно поигрывающих пистолетами? Он замолчал и снова повалился на койку.

В тюрьме его продержали почти полгода. А потом Виктора вызвал к себе начальник тюрьмы. В кабинете находились еще двое. Начальник любезно предложил сесть и угостил ароматной сигаретой.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он тоном гостеприимного хозяина.

Больше Виктор в камеру не вернулся. Спустя час после разговора с начальником он уже шел по улице, держа в кармане пачку денег. Он жадно вдыхал свежий воздух, от которого отвык за время, пока сидел в душной, вонючей камере, и его даже слегка мутило. Чтобы подавить это чувство тошноты, он решил выпить, но сперва поискал парикмахерскую и, зайдя в нее, молча уселся в кресло перед зеркалом.

Его черные жесткие волосы опять отросли. Надо было привести себя в порядок.

Потом почти полтора года было здание с башенками и верандами, белые и красные розы в саду, тренировки в стрельбе, в плавании, в борьбе. В разведывательной школе, куда попал Лоди, старательно и обстоятельно учили. Денег не жалели.

Когда курс обучения закончился, состоялся торжественный выпуск.

Оркестр играл добрый старый вальс. Слушая нежную, немного меланхоличную музыку, начальник школы вздыхал и, сидя в кресле, отбивал такт носком ярко начищенного хромового сапога. Он не мог равнодушно слушать музыку. Слезы наполняли его глаза. У господина полковника было чувствительное, сентиментальное сердце.

Виктору Лоди было на это наплевать. Ему на всех было наплевать. Он никого не любил, он всех ненавидел.

На выпускном вечере Виктор познакомился с Хильдой Корка. Она привела его в свою маленькую уютную квартирку. Вскипятила на газовой плите кофе, приготовила яичницу. Поставила на стол коньяк.

У Хильды были белокурые волосы, смуглая кожа, мягкие нежные руки, никогда не знавшие черной работы. У нее было много красивых платьев.

Виктор был груб, но Хильде это нравилось. Виктор, целуя, кусал ее в шею, в то место, где под тонкой кожей билась упругая голубая жилка.

Позже Виктор лежал на кровати, подложив под голову руки, и смотрел, как Хильда надевает чулки. Тончайший прозрачный шелк кофейного цвета скользил между пальцами женщины.

На камине стояли часы. Они тикали быстро и мелодично: «тик-так, тик-так»...

— Хочешь стать моей женой? — спросил Виктор Хильду.

— Зачем? — Хильда удивленно подняла подведенные брови. — Миленький, я умею действовать пистолетом не хуже тебя и знаю четырнадцать способов, как сбить со следа собаку. Понятно? — она засмеялась. — Моя сфера — высшее общество. Генералы, промышленники, дипломаты. Что же, меня зря учили в школе? Но если ты хочешь сделать мне приятное, оставь, пожалуйста, на камине несколько бумажек. Я куплю себе новую шляпу. Это будет подарок от тебя.

Виктор ушел не попрощавшись. Хильда, стоявшая у зеркала, не обернулась. Она внимательно рассматривала свою ногу, обтянутую чулком, поворачивая ее то так, то эдак. Казалось, ее ничто не волнует.

На следующий день Виктор получил задание.

Его посадили в автомобиль и повезли к границе. Он вышел из автомобиля и сразу узнал знакомые места. Когда-то вот здесь мокрый, задыхаясь от усталости и волнения, он выкарабкался на берег в надежде обрести новую жизнь.

Сейчас он вновь должен будет совершить путь через реку. Он возвращается назад. Думал ли он, что опять попадет к себе на хутор? Он вспомнил отца, Эльфриду, Марию. Ему стало чуть грустно. Он потребовал вина. Его просьба была тотчас же исполнена.

Он пил весь вечер и еще половину ночи. Коньяк был крепкий, обжигал горло. Но, странное дело, Виктор не пьянел, настолько нервы его были напряжены.

Черная стрелка часов замерла где-то между двумя и тремя ночи. Надо было идти.

Он поднялся из-за стола, вышел из домика. Стражники почтительно следовали сзади. Он бросил на них взгляд, полный презрения.

Дул ветер. Нагонял на небо тучи. Моросил, прекращался и вновь начинался дождь.

Виктор Лоди подошел к реке...

7

В предварительно разработанном до мельчайших деталей плане перехода Лоди через границу был лишь один пункт, смущавший несколько самого Виктора: сможет ли он хотя бы на первое время найти пристанище на хуторе? Было решено, что он произведет разведку, а потом, при малейшей опасности, уйдет подальше от границы, в тыл.

Но напрасно он опасался. Все сложилось для него как нельзя удачней. Эльфрида дала ему приют, поместила на ночлег в их старом доме.

Сейчас Виктор ходил взад и вперед по комнате, от окна к стене и от стены к окну, а Эльфрида стояла на кухне и месила тесто для пирога.

Виктор ходил, и половицы скрипели под его ногами. Он все же нервничал, и это его состояние передавалось Эльфриде.

Почему он так боится? Почему предупредил, чтобы она никого не впускала?

Эльфрида думала об этом, а сама энергичными движениями месила тесто. Стеклянные бусы на ее груди сверкали и звенели. Эльфриде хотелось, чтобы пирог удался, чтобы Виктор не подумал, будто она ничего не умеет делать.

Правда, печь пироги, готовить обеды ей действительно не приходилось. Питалась она не дома, а в столовой МТС. Да и зачем ей было заниматься стряпней? Для кого? Ведь она еще не была замужем.

Откровенно говоря, это было несколько странно. Ведь Эльфрида Лоди считалась красивой девушкой.

Жила она, как и раньше, на хуторе. Этот хутор — и дом, крытый красной черепицей, и конюшни, и сараи — когда-то принадлежали дядюшке Лоди. Старый Лоди был кулаком. Вся деревня ненавидела его. Но про Эльфриду никто никогда не сказал ничего плохого. Да и разве не доказала она своей работой, что заслужила уважение?

Дядюшка Лоди умер. Он умер от огорчения, старый Лоди. Ведь у него отобрали всех лошадей и коров. Эльфриде сперва тоже было не сладко. Ей даже пришлось покинуть деревню, уехать в город и устроиться на завод. А потом ее потянуло обратно в родные места. Она окончила курсы трактористов и стала работать в МТС.

О своей прежней жизни на хуторе, о той поре, когда она была еще совсем юной, Эльфрида и не вспоминала. Другие интересы целиком захватили ее. О внезапном бегстве Виктора из дома ходили самые противоречивые слухи.

И вот спустя несколько лет Виктор снова появился откуда-то, внеся смятение и разлад в жизнь Эльфриды.

Пожалуй, он прав был, этот Виктор. Эльфрида могла бы не портить свои руки. За нее могли бы работать батраки.

Ах, если б дядюшка Лоди был жив! И если б все было по-старому! Уж он бы позаботился о дочке своего покойного брата. Какую бы свадьбу устроил ей!

Она могла бы стать женой Питера Реемси или Вольдемара Ликонена.

И ей не надо было бы вставать, как теперь, чуть свет и, напялив комбинезон, идти в МТС, работать до вечера в поле, где сегодня тебя обжигает солнцем, а завтра поливает дождем, от которого белокурые локоны темнеют и становятся похожими на паклю.

Нет, если разобраться как следует, жизнь ее сложилась неудачно.

Ей пора бы уже выйти замуж. Давно пора. Об этом Эльфрида стала с некоторых пор задумываться самым серьезным образом. Рассматривая в зеркале свое все еще красивое лицо, она видела возле глаз маленькие, точно сделанные очень тонким и острым пером морщинки. Она брала на палец немного крема из стеклянной баночки и сильно втирала в кожу. Но морщинки не исчезали.

Да, ей пора выйти замуж. Но за кого? Уж не за Харитона ли или Пашку-кузнеца? Или, может быть, за Андрейку?

Вот если бы найти мужа солидного, с положением. Такого, как начальник военторговской лавки. Или как начальник заставы лейтенант Гусев. Вот за Гусева она бы вышла замуж не задумываясь. Но Гусев был женат и без памяти влюблен в свою жену. Эльфрида знала ее. Леля была не очень красива, но у нее был маленький, пухлый рот и пушистые брови. Густые золотистые волосы она заплетала в тугую косу, которую укладывала вокруг головы. Несколько раз она приходила вместе с Гусевым в деревню на танцы.

Но если хорошенько подумать, то и Андрейка не так уж плох. Среди трактористов он не на последнем счету и зарабатывает прилично. А как влюблен в нее! Только больно уж робкий. Не то что другие. Питер Реемси был не такой. И Петька Буханцев, киномеханик из райцентра, не такой. И Пашка-кузнец. Нет, с Пашкой у нее ничего не было, только целовались однажды утром, когда он застиг ее одну в поле.

Золотая пчела запуталась тогда в ее волосах, и Эльфрида визжала, боясь, чтобы пчела не ужалила ее, а Пашка громко смеялся.

Питер Реемси, Петька Буханцев... А теперь вот Андрейка. Ах, был бы жив дядюшка Лоди, разве обратила бы она внимание на какого-то там Андрейку? Черт! Даже зубами хочется скрипеть от досады.

А Виктор? Что Виктор? Он сказал, что научит ее, как поступить. Нет, Виктору верить нельзя. Долго отсутствовал, а теперь появился откуда-то, странный и страшный. А ведь вблизи граница. И она, Эльфрида, не должна, просто не имеет никакого права молчать о том, что у нее в доме появился неведомо откуда Виктор Лоди.

Но почему же она все-таки молчит? Неужели опасается Виктора? Чепуха! Ничего она не опасается. Вот пойдет к начальнику заставы Гусеву и скажет ему: товарищ лейтенант, мне надо поговорить с вами об очень серьезном деле. Мне страшно. У меня в доме появился подозрительный человек.

Так думала Эльфрида, пока месила тесто для пирога. Но когда Виктор позвал ее из соседней комнаты, она почему-то вздрогнула и покорно сказала:

— Иду!

8

Когда, украсив голубой лентой свои белокурые волосы, Эльфрида Лоди приходила в деревню на танцы, парни бросали на нее восторженные взгляды. Но всех восторженней глядел Андрейка.

Гармонист играл польку. Парни надвигали на глаза лакированные козырьки фуражек. Они с ожесточением топали ногами, обутыми в высокие, начищенные до солнечного блеска сапоги. Девушки улыбались. Ветер поднимался от их шуршащих, развевающихся юбок.

Иногда Эльфрида танцевала и с Андрейкой. Она подавала ему свою маленькую горячую руку, а другой слегка приподнимала подол, показывая новенькие красные сапожки. Она громко хохотала, так, что видны были ее белые зубы.

Он уже давно потерял голову. Но знал, что у него мало шансов на то, чтобы Эльфрида вышла за него замуж. Андрейка был некрасивый, соломенные волосы торчали на его голове во все стороны, а вокруг носа пестрели веснушки. Разве мог такой невзрачный на вид парень рассчитывать на благосклонность девушки, которая считалась чуть ли не самой красивой во всем районе?

Андрейка только теперь стал работать на тракторе. А Эльфрида уже давно была трактористкой. И ее портрет был напечатан в районной газете.

Что значил Андрейка по сравнению с Эльфридой?

Но напрасно он был такого невысокого мнения о себе. Оказывается, Андрейка ошибался, когда думал, что Эльфрида не обращает на него никакого внимания. Наоборот. Обращает. Даже больше того: любит Андрейку. И еще как! Она сама сказала ему об этом.

Да, сама. Как вам это понравится?

Оказывается, никто ей не мил — ни Харитон, ни Пашка-кузнец. Вот он, Андрейка... Да ведь от всего этого можно с ума сойти.

А он-то думал... ха-ха-ха!.. А он-то думал, чудак, что Эльфрида совсем не замечает его.

Он узнал об этом случайно. Когда пришел к ней на хутор.

Андрейка никогда не бывал в доме у Эльфриды. Он только издали смотрел на него. Смотрел и думал: что-то делает в этот момент Эльфрида? Прибирается, шьет или, может быть, сидит, склонившись над книжкой?

А тут он не выдержал. Взял и пошел к ней на хутор. Пересилив робость, приблизился к дому. Пересек двор, поросший розовато-фиолетовыми цветами иван-чая, и заглянул в дверь.

Он увидел кухню. Там никого не было. Топилась печь. На столе лежало вываленное из горшка тесто. На его поверхности виднелись вмятины — это были следы пальцев. Ее пальцев!

Внезапно дверь отворилась, и из комнаты появилась Эльфрида. Увидев Андрейку, она страшно смутилась, убежала обратно и тут же вернулась, чуть побледневшая, взволнованная, прекрасная.

Стеклянные бусы сверкали на ее шее.

Андрейка рассказал ей, как боялся он даже близко подойти к хутору. Эльфрида стала смеяться, а затем внезапно обняла Андрейку голой, запачканной в муке и тесте рукой и, прижавшись головой к его груди, прошептала:

— Я люблю тебя! А ты, дурачок, думал, что нет? Люблю, милый Андрейка! Хочешь, завтра вечером мы будем вдвоем?

Тогда, осмелев, он сказал:

— Сегодня! Она сказала:

— Нет, завтра.

— Сегодня, сегодня!

— Завтра!

— Я не доживу.

— Доживешь! А сейчас — уходи!

От волос ее, вымытых дождевой водой, одуряюще пахло цветами, а может быть, медом. Андрейка слегка оттолкнул ее от себя и выбежал из дома.

Синело небо. Ярко сияло солнце. Неподалеку блестел ручей.

Андрейка побежал по дороге.

— О-го-го-го!! — закричал он, позабыв обо всем.

Счастье переполняло его. Ему хотелось совершить что-нибудь необыкновенное: влезть на дерево или поднять вот этот здоровенный камень.

Эльфрида любит его. Милая белокурая Эльфрида.

Завтра вечером они встретятся и будут гулять до рассвета в поле. И может быть, он поцелует ее чуть пухлые, губы. Ему казалось, что они должны иметь вкус клубники. Обязательно клубники. Или какой-нибудь другой ягоды.

Он еще раз закричал:

— О-го-го-го-го!!

И тут он увидел лейтенанта Гусева. С ним были два бойца. Они шли по дороге навстречу Андрейке. Они, конечно, слышали, как он кричал. Точно маленький. Точно первоклассник.

От стыда Андрейка готов был шмыгнуть в канаву и спрятаться в лопухах. Но это было бы совсем по-мальчишески.

Андрейка принял важный вид и даже надул губы. Пусть думают, что он солидный, степенный, как и положено быть человеку, работающему в МТС на тракторе. И когда пограничники поравнялись с ним, он даже, как это сделал Гусев, не спеша приложил ладонь к своей ситцевой кепчонке, чудом державшейся на буйных лохматых волосах.

— Откуда? — спросил лаконично Гусев, останавливаясь.

— Откуда? — Андрейка просиял: — Я был у Эльфриды Лоди. Вы ведь знаете, товарищ лейтенант, Эльфриду Лоди? Эльфрида Лоди работает у нас в МТС.

Он нарочно повторил несколько раз имя Эльфриды. Ему было приятно это. И в то же время он искоса поглядел на Гусева — не догадался ли тот об этом? Но лицо начальника заставы было непроницаемо.

Гусев только спросил:

— Где это ты, Андрей, так выпачкался?

Андрейка не понял.

— О чем вы говорите, товарищ лейтенант? — спросил он с недоумением.

— А вот об этом! — И Гусев молча показал пальцем на его пиджак.

Андрейка взглянул и тихо ахнул. Все плечо у него, оказывается, было припудрено мукой. В этом месте к нему прикасалась рука Эльфриды.

— Ах, это! — воскликнул Андрейка, чувствуя, как все лицо его заливается краской смущения. — Понимаете ли, товарищ лейтенант, когда я был у Эльфриды Лоди, она в этот момент месила тесто.

— Вот как? — удивился Гусев. — Тесто? И что же она собиралась с ним делать?

— Печь пирог.

— Насколько я знаю, прежде Эльфрида Лоди никогда не пекла пироги. Это не в ее духе.

— А теперь решила испечь. Я думаю, он у нее получится замечательный.

— Похоже, что ты к ней неравнодушен?

— Это правда, — подтвердил охотно Андрейка. — И Эльфрида тоже неравнодушна ко мне, — не удержался он от того, чтобы не поделиться своей радостью. — Только что она сама сказала мне об этом.

— Что ж, в таком случае тебе, Андрей, повезло. Эльфрида Лоди — неплохая девушка. Желаю счастья!

— Спасибо, товарищ лейтенант! Вам тоже всего хорошего.

И Андрейка пошел дальше. Какой сегодня чудесный день! Какие хорошие ребята, эти пограничники! Какие славные незабудки растут вон там, возле канавы! Замечательные незабудки! Точно глаза Эльфриды Лоди. Такие же голубые.

А лейтенант Гусев, как только Андрейка скрылся за поворотом, сказал своим бойцам:

— Надо будет, пожалуй, заглянуть на хутор.

9

Безнаказанное нарушение границы! Есть ли что огорчительнее для пограничника?

Безнаказанное нарушение — это дни и ночи, проводимые в упорных поисках, в прочесывании местности, в патрулировании, в засадах. Это — напряженные нервы и воспаленные от бессонницы глаза.

Но как найти того, кто, обманув бдительность пограничных нарядов, незаметно проскользнул к нам с сопредельной стороны? Порой это все равно, что найти иголку в стоге сена.

Но искать надо. И лейтенант Гусев искал. Все соседние заставы также были подняты на ноги.

Когда Андрейка ушел, Эльфрида вздохнула с облегчением.

Все лицо ее горело, а в горле пересохло. Она зачерпнула ковшиком воду из ведра и, сильно запрокинув голову, прислонившись затылком к стене, стала пить, делая большие глотки. Затем, смахнув с груди капли, повесила ковшик на гвоздик, взглянула в окно и прошла в комнату, где ее дожидался Виктор.

— Кто этот парень? — спросил он.

— Наш тракторист.

— Он тебя любит?

— Да.

— А ты его?

— Нет. Не знаю. Впрочем, сейчас пришлось сказать, что люблю. Только для того, чтобы его выпроводить.

— Молодец.

— Но ведь ты же сам предупредил, чтобы я никого не впускала.

— Конечно. Парню этому просто повезло, что он не наткнулся на меня. Вот что, я пробуду у тебя еще одну ночь, а затем уйду.

— Делай как знаешь.

Вернувшись на кухню, Эльфрида принялась за прерванное занятие. Но ей уже не доставляло никакого удовольствия возиться с тестом. Наскоро приготовив пирог, она сунула его в печь и стала с ожесточением вытирать мочалкой стол.

Виктор ходил взад и вперед по комнате.

— Эльфрида! — снова позвал он.

— Ну, что тебе? — спросила она, появляясь на пороге.

— Подойди поближе, — приказал он.

Она подошла.

— Знаешь, о чем я сейчас подумал, сестренка? — произнес Виктор, обнимая девушку. — О том, что жаль оставлять тебя здесь.

— Что ты этим хочешь сказать? — спросила она, упираясь ладонями в его грудь и ощущая под свитером выпуклость его мышц.

— А то, что там, откуда я пришел, ты могла бы жить совсем по-другому.

Эльфрида резким движением высвободилась из его объятий и кинула на двоюродного брата испуганный взгляд.

— Значит, ты перешел границу? — Голос ее дрогнул. — Как же я раньше об этом не догадалась! Но кто же ты, Виктор?

— Ах, какое это имеет значение, — произнес он грубым голосом. — Важно, что тебе здесь не место.

Эльфрида с минуту молча смотрела на него.

— Ну, так возьми меня с собой, — сказала она.

— Нет, этого я сделать не могу. Ты должна действовать сама. Если боишься — найди себе попутчика. Какого-нибудь парня посмелее. И перейди границу. Поверь, это не так страшно, как кажется. Перешел же я. В общем, подумай. Но если ты вздумаешь выдать меня...

Он сделал угрожающий жест. Эльфрида поспешила успокоить его:

— Не бойся, не выдам. Ведь я могла бы уже давно сделать это, если б хотела.

Он подошел к ней, как тогда, ночью, и, взяв за подбородок двумя пальцами, проговорил, усмехаясь:

— Одна кровь!..

И в этот момент, кинув взгляд в окно, Виктор увидел подходивших к воротам людей в зеленых фуражках. Напружинился, быстро сунул руку в карман.

— Ты что это хочешь делать? — испуганно произнесла Эльфрида. — Не смей! Лучше прячься в подпол. Быстро!

Вдвоем они приподняли за кольцо тяжелую доску. Виктор мягко, по-кошачьи, прыгнул вниз, в темноту. Опустил за собой крышку.

Эльфрида прошла на кухню. Она сделала это вовремя. Во-первых, пирог начал подгорать, во-вторых, пограничники уже подходили к дверям.

— Привет, хозяюшка! — сказал лейтенант Гусев, входя на кухню и прикладывая ладонь к фуражке. — Вот мы и снова увиделись с вами.

— Доброе утро, товарищ лейтенант, — откликнулась весело Эльфрида, выкладывая на стол дымящийся пирог. — Присаживайтесь! — придвинула она табуретку: — Сейчас угощу вас горячим пирогом. Собственного изготовления.

— По-какому же он у вас случаю?

— По случаю моей помолвки.

— С кем же?

— С нашим трактористом Андреем Кожуховым. Я выхожу замуж.

— Что ж, в таком случае поздравляю. Спасибо!

— С чем же у вас пирог, Эльфрида?

— С картошкой. Ну и с луком, разумеется.

— Только он у вас подгорел, кажется.

— Это мой первый опыт. В следующий раз получится лучше.

Гусев поднялся с табурета. В теплой кухне, возле топившейся печи его клонило ко сну. Ведь он спал сегодня всего какой-то час-другой. Не до сна было. Все утро он искал нарушителя. Но пока безрезультатно.

— Покажите мне свое жилище, Эльфрида. Ведь я у вас никогда не был.

— Пожалуйста, товарищ лейтенант, проходите сюда.

— Вам не страшно одной в доме, Эльфрида?

— Первое время страшно было. А теперь привыкла. Да и кого бояться?

— Граница рядом. Кстати, Эльфрида, вы никого не встречали сегодня из посторонних?

— Никого. А разве что случилось, товарищ лейтенант?

— Хочу вас предупредить, будьте осторожны. Счастливо оставаться.

— А пирог? Вы же не попробовали мой пирог, товарищ лейтенант!

— В следующий раз.

Гусев ушел. Эльфрида выждала некоторое время, потом постучала в пол:

— Выходи!

Виктор выбрался наружу.

— Ушли? Черт! — выругался он. — Почему это к тебе повадились гости? Чего они вертятся вокруг хутора, как мухи?

— Сама не понимаю. Я так боялась, что тебя обнаружат. Пожалуй, тебе надо уходить. Немедленно.

— Как бы не так! Уж не считаешь ли ты советских пограничников глупцами? Они, конечно, оставили возле хутора засаду.

— Не думаю.

— Впрочем, чего мне бояться? У меня ведь есть документы. И еще кое-что. Но это на самый крайний случай. Хорошо, я действительно пойду.

— Возьми на дорогу кусок пирога.

— Не надо.

— Что я, зря старалась?

— Ладно, отрежь кусок, пригодится. Так ты поняла, о чем я тебе сказал? Уговори какого-нибудь парня, хотя бы этого твоего тракториста, — и валяй с ним через границу.

— Я подумаю.

— Ну, прощай!

Виктор покинул хутор. Да, оставаться здесь дольше было неразумно. Пограничники могли навестить хутор еще раз, осмотреть дом, и уж во второй раз вряд ли удалось бы избежать встречи с ними.

Пока же Виктору везло. Надо же! Переплыть пограничную реку и остаться незамеченным. Добраться до хутора и даже тогда, когда его навестили люди в зеленых фуражках, суметь спрятаться от них. Но кто знает, может быть его заметили тогда, на реке, и нарочно пропустили не задержав. Такие случаи тоже бывали. О них рассказывали на занятиях в школе.

Пропустят в тыл, а потом где-нибудь на станции или в вагоне поезда задержат. «Пройдемте, — скажут, — с нами». Ну, нет, с ним этого не случится. Он живым не дастся. Пусть попробуют сунуться. Он им покажет.

Но это крайняя мера. А вообще, спрашивается, чего ему бояться? Документы в порядке? В порядке. Эти черти ловко подделывают паспорта. В кармане у него нож.

А все же для успокоения не мешало бы сейчас хлопнуть стаканчик-другой коньяка. Зря он не сунул в карман алюминиевую фляжку. Она бы не помешала. А теперь вот иди с пересохшим ртом.

Где-то, казалось совсем неподалеку, тарахтел трактор. «Тах-тах-тах» — слышалось из-за леса, и этот звук почему-то беспокоил Виктора. Он напоминал пулеметную стрельбу.

Пели птицы.

Путь Виктора лежал между полями. Он пробирался окольной тропой и видел, как высоко поднялись рожь и овес. Иногда набегал ветерок, и тогда колосья начинали шуметь и клониться к земле.

Не останавливаясь, Виктор выдернул колос и растер его между пальцами. На ладони осталось несколько зерен. Он съел их и почувствовал во рту вкус муки.

Он шел и не узнавал знакомых мест. Как они здорово изменились за несколько лет! Всюду были поля, и всюду были крупные, такие вот, как эти, полновесные колосья. А когда-то эта земля пустовала. Он хорошо помнил это.

— Пятилетка! — тихо проговорил он. И еще раз пробормотал: — Пятилетка!

Ненависть душила его.

И в то же время он трусил. Когда кончились наконец поля и дорога пошла лесом, он вздохнул с облегчением. Здесь было, по крайней мере, где спрятаться.

А может быть, он напрасно появился на хуторе у Эльфриды? Кто знает, что в голове у этой девки? Правда, когда он утром поговорил с ней откровенно, она как будто согласилась с ним. Когда он сказал, что она могла бы жить совсем по-другому, глаза у нее заблестели. Каким тоном произнесла она: «О, в самом деле, Виктор?»

Впрочем, какие у него основания верить Эльфриде? Никаких. Может быть, она просто притворяется, а на самом деле пойдет к пограничникам и выдаст его?

Он скривил рот. Эта Эльфрида — хитрая бестия. Притворяется, что заодно с ним. Сунула на дорогу кусок пирога. Вот он лежит в кармане. К черту ее пирог! Пусть валяется, на земле.

Эта Эльфрида, однако, сумела ловко устроиться. Трактористка. Еще, чего доброго, комсомолка. Живет одна в таком хорошем доме. А вот он, Виктор Лоди, должен, как волк, прятаться от людей.

С какой бы радостью он устроил людям какую-нибудь пакость. Поджег бы поля. Или насыпал бы чего-нибудь в колодец.

Но это в задание, которое он получил, не входило. Он должен был только разыскать в городе одного человека, передать ему инструкцию, взамен получить кое-какие важные сведения и вернуться с ними обратно.

Тогда он сможет купить себе мотоцикл.

В сущности, и там, откуда он пришел, не доверяли ему. Никто ему не доверял. Все отворачивались от него. Даже Хильда Корка.

И это было для Виктора всего обиднее.

10

...Начальник заставы Гусев покинул хутор с двойственным чувством.

Ему ничего не удалось обнаружить, но кое-что насторожило его. Ему показалась какой-то искусственной, не соответствующей обстановке веселость Эльфриды. Уловил он и едва заметное смущение в тоне ее голоса, и фальшь в поведении. Как будто Эльфрида что-то знает и скрывает.

Но в то же время Гусев понимал, что это еще не основание брать молодую трактористку под подозрение только потому, что ему, Гусеву, что-то показалось не совсем ладным. Мало ли по какой причине могла смутиться Эльфрида. Девушки часто смущаются без всяких даже причин. Посмотришь на девушку, и она тут же начинает краснеть. А если еще к тому же в твой дом неожиданно нагрянули такие гости, как пограничники с заставы, как тут не смутиться!

...Прошло уже немало времени с тех пор, как застава была поднята по тревоге, а следы нарушителя пока так и не были обнаружены. Комендант Рогачев отдал приказ: не прекращать поиски. Оперативные группы продолжали прочесывать местность. Но нарушитель как в воду канул...

А Лоди уже подходил к железнодорожной станции, находившейся в нескольких десятках километров от границы. День клонился к закату. Розовые краски на небе предвещали хорошую погоду. Взяв билет, Виктор стал дожидаться поезда. Никто ничего не заподозрил, глядя на этого высокого угрюмого человека с черными жесткими волосами, похожего то ли на работника лесопункта, то ли на матроса с речного буксира. Мало ли зачем и куда едет этот пассажир!

На станционной платформе находилось довольно много народа. Стояли женщины с корзинами, прикрытыми шерстяными платками, судя по всему с грибами и ягодами, которые они набрали в дальнем лесу. Пожилые колхозники в соломенных шляпах и высоких сапогах. Два-три любителя-рыболова с удочками и другим снаряжением. Подростки. Никто не обращал на Виктора никакого внимания, но тем не менее он продолжал держаться настороже. И лишь когда подошел поезд и он сел в вагон, выбрав место у дверей, чтобы удобнее было видеть всех входящих и выходящих, почувствовал: вот теперь опасность, которая угрожала ему все это время, действительно позади.

Ехать пришлось долго. Из одного поезда Лоди пересел в другой, который увез его еще дальше от границы. Только на утро следующего дня прибыл он на конечную станцию. Виктор вышел на перрон. Шум, суетня под гулкими сводами большого вокзала, свистки кондукторов, крики носильщиков, пробиравшихся с вещами сквозь толпу, грохот багажных тележек — все это немножко ошеломило его, привыкшего к одиночеству, тишине и безлюдью. Брезгливо кривя рот, он поспешил выбраться на площадь и зашагал по улице, слившись с потоком прохожих.

Было воскресенье, и многие жители города устремились в парк культуры и отдыха. Туда же направился и Виктор, после того как забронировал за собой койку в общежитии-гостинице при рынке. День был жаркий, полный солнца и синевы, но здесь, в парке, дышалось легко — рядом был залив. Там белели паруса и летали чайки. В самом парке били фонтаны. Они безостановочно лили свои струи, сея вокруг себя мельчайшую водяную пыль.

Виктор подошел к киоску, в котором торговал газированной водой немолодой мужчина с толстым, отечным лицом, и, дождавшись, когда около прилавка не стало очереди, спросил:

— У вас какие сиропы? Натуральные или концентраты?

— Концентраты. Собственного производства.

— А молочный имеется?

— Молочного нет. Есть сироп под названием «Душистое сено».

— Дайте двойную порцию.

Но вместо того чтобы протянуть огромную руку к стакану, продавец вдруг захлопнул окошко, потом вышел из киоска и сказал вполголоса, обращаясь к Виктору:

— Оттуда?

— Да.

— Когда? Сегодня.

— Где остановился?

— В гостинице при рынке.

— Порядок!

Подбежал какой-то маленький мальчик:

— Дядя, мне бы газированной водички. Пить хочется!

— Нельзя, — громко произнес продавец, — у меня обеденный перерыв.

И, проведя ладонью по голове огорченного мальчика, добавил ласковым тоном:

— Видишь, вон там еще одна будочка? В ней тетя водичкой торгует. Ступай к ней, она тебя напоит. Ну, иди, иди, малыш!

Он обхватил мальчика за плечи, повернул и слегка толкнул в спину. Мальчик убежал. Продавец повернулся к Виктору:

— Вечером приходи на Полтавскую. Там обо всем и поговорим. Понял?

— Понял, — ответил Виктор.

Продавец вернулся в свой киоск, а Лоди пошел по парку.

Кругом царило веселье. Играли оркестры, выступали артисты. Неистощимые выдумщики-затейники развлекали посетителей парка играми и шутками. В городке аттракционов кружились затейливо расписанные карусели, высоко взлетали остроносые ладьи качелей. Временами раздавался оглушительный рев аэропланных пропеллеров. Это начинали вращаться «самолеты», поднимая в воздух любителей острых ощущений.

Виктор с ненавистью смотрел на счастливые лица людей, с отвращением прислушивался к их смеху. О, если б ему дали возможность, с каким бы удовольствием он уничтожил всех этих мужчин и женщин. Хотя бы только за то, что их жизнь была совсем не такой, как у него, Виктора Лоди, сына кулака. Они отдыхали, катались на лодках, ели мороженое и пили газированную воду, а он, Виктор, должен был скрываться, опасаться, как бы его не поймали. Проклятая жизнь. Волчья жизнь.

Вечером он сидел в маленькой однокомнатной квартирке за столом, покрытым липкой, грязной клеенкой, тянул угрюмо пиво и слушал, что ему говорил хозяин квартиры.

— С каждым годом все сложнее становится работать. Так и передай там. Обстановка в самой стране, понимаешь ли, изменилась. Индустриализация, коллективизация. Все на ноги у советских встало, окрепло. Народ какой-то совсем другой стал. Все труднее становится нужных людей находить. Да и чекисты не дремлют. Обогащаются опытом. Ты после того как границу перешел, у кого остановился?

— У своей двоюродной сестры Эльфриды.

— Надежная девка? Не выдаст?

— Думаю, что нет.

— Порядок. Нам рисковать нельзя. Эх, скорей бы начать в открытую действовать. Жду не дождусь. До того, понимаешь ли, тошно бывает прикидываться не тем, кто ты есть на самом деле. Иной раз в киоске водой торгую, а сам думаю: насыпать бы чего-нибудь в эту самую воду. А Эльфриду твою не мешало бы все-таки проверить. На всякий случай. Твое здоровье!

11

— Виктор Лоди, сын старого Лоди, которого пришлось в свое время раскулачить. Сынок тогда бежал. Сейчас его опознали на станции. Как вам это нравится? — спросил комендант Рогачев.

Он повернулся, и стул заскрипел под его грузным телом.

В соседней комнате кто-то печатал на пишущей машинке.

— Виктор Лоди стал агентом иностранной разведки, — продолжал комендант Рогачев. — Теперь вам понятно, кого ваши люди, товарищ начальник заставы, прозевали? В какое сложное вы поставили нас положение? Давно уже не случалось такого на нашем участке. Одно дело — встретить шпиона, диверсанта на границе, принять его, что называется, в свои объятья, и совсем другое, — упустить, дать ему возможность начать действовать в нашем тылу. Впрочем, мне ли говорить вам об этом?

Гусев молча кивнул головой. Он слушал коменданта с трудом. Он не спал уже третьи сутки. С женой Лелей виделся только урывками. Вчера она случайно столкнулась с ним у ворот заставы.

— Когда же ты хоть немного поспишь? — спросила она, увидев его красные от бессонницы глаза. — Разве так можно? Ты же нисколько не думаешь о себе.

Гусев ничего не ответил. Он лишь слегка улыбнулся Леле, потрепал ее по щеке, вскочил на коня и ускакал...

Зато хорошо, что в конце концов удалось напасть на след нарушителя. Сперва обнаружили кусок пирога в лесу. Пирог с картошкой и луком. А потом Виктора Лоди видели на станции. Нашлись люди, которые опознали его. Правда, пока они сообщали о нем в милицию, а затем в пограничную комендатуру, преступник сел в поезд и укатил. Но сообщение о нем уже поступило на все станции. Так что Лоди теперь ждали, его готовились встретить.

— Виктор Лоди, — повторил комендант Рогачев. — По правде говоря, это не очень умно с его стороны — появиться там, где его знают. — Он помолчал, тяжело дыша. — А как вам нравится Эльфрида? Принять у себя в доме нарушителя границы, лазутчика, и ничего не сообщить о нем нам. Печально, но она обманула наше доверие.

Гусев пошевелился, стряхивая с себя сонное оцепенение. Ему очень не хотелось разочаровываться в Эльфриде.

— Может быть, ее запугали? — спросил он.

— Это покажет следствие.

— Значит, Эльфриду Лоди необходимо арестовать?

— Нет, — сказал комендант Рогачев.

Он говорил медленно. Со стороны казалось, что он с трудом подбирает слова. Но это у него просто была такая манера говорить. Как и смотреть пристально в лицо собеседника.

— Эльфриду Лоди нельзя сейчас трогать, — продолжал комендант Рогачев. — Она нужна нам. Виктор Лоди обязательно вернется на хутор. Тогда мы возьмем его и разберемся во всем. Узнаем, почему Эльфрида Лоди приютила у себя лазутчика.

— Слушаюсь! — сказал лейтенант Гусев.

В голове у него шумело. Сейчас Гусеву хотелось одного — снять фуражку, расстегнуть воротник гимнастерки и улечься спать. Все равно где улечься. Хотя бы здесь, возле стола, на полу. «Так-так-так, так-так-так» — отстукивала в соседней комнате пишущая машинка. Ах, как сладко он уснул бы под этот верный стук!

— Вы свободны, товарищ лейтенант, — произнес комендант Рогачев.

Звякнув шпорами, Гусев поднялся со стула:

— Разрешите идти?

— Ступайте!

Гусев повернулся к двери.

— Постойте! — окликнул его комендант.

Гусев повернулся к столу.

— Приказываю... прежде всего отдохнуть. Слышите? Вам надо как следует выспаться.

— Слушаюсь! — еще раз отчеканил Гусев.

12

Эльфрида не обманула Андрейку. Она пришла к нему на свидание, как обещала. А потом они стали встречаться почти каждый вечер.

— Я люблю тебя, — повторяла Эльфрида, и Андрейка бросал на нее восторженные взгляды.

Однажды она сказала:

— Мы поженимся, да? Ведь ты хочешь, чтобы я стала твоей женой? Хочешь?

— Ну, конечно, хочу, — отвечал он, смущенный и растроганный, радуясь ее словам.

На другой день они, как всегда, встретились поздно вечером неподалеку от деревни.

На Эльфриде было новое шуршащее платье. От нее пахло сухими цветами.

Лето в том году было удивительное. И хотя стояли уже последние августовские дни, в воздухе еще веяло теплом.

Они шли по дороге. Светила луна. Поля, залитые голубым светом, раскинулись по обе стороны дороги. В скошенной траве оглушительно трещали кузнечики.

Никогда еще Андрейке не было так хорошо, как в этот вечер. Он несмело обнял Эльфриду. Она прижалась к нему, и он почувствовал у себя под рукой ее круглое и горячее плечо.

— Ты любишь меня? — спросила Эльфрида.

— Очень! А ты?

— Тоже. Поцелуй меня.

Она запрокинула к нему свое лицо, бледное при свете луны. Потом сказала:

— У тебя ведь нет никого — ни матери, ни отца? Ты тоже один, как и я? Несчастные мы с тобой, Андрейка.

Андрейка промолчал. Он не был согласен с Эльфридой. Почему он несчастный? Неверно. Он счастливый. С тех пор как появились колхозы, ему стало совсем хорошо. В МТС он не на последнем счету. И самая красивая в районе девушка любит его. Что, спрашивается, нужно еще для счастья?

— Послушай, — зашептала Эльфрида, — вот ты говоришь, что любишь меня. А мог бы ты ради меня совершить какой-нибудь смелый поступок?

— Какой поступок?

— Ну, скажем, в доме возник пожар, и пламя отрезало мне путь к выходу. Бросился бы ты за мной в огонь?

— Спрашиваешь!

— А если я буду тонуть?

— Вытащу!

— А если...

Она отодвинулась от Андрейки, зачем-то оглянулась и тихо спросила:

— А если я захочу бежать?.. Вот туда... — И показала рукой в сторону границы.

Андрейка слушал Эльфриду, недоумевая.

— Зачем бежать?

— Так! Чтобы хорошо жить и не работать.

— Глупости ты говоришь, Эльфрида.

— Нет, скажи, пошел бы ты со мной?

Андрейка взглянул на Эльфриду с тревогой. Ему непонятно было, шутит она или говорит серьезно? На всякий случай он строго спросил:

— Чего ты хочешь, Эльфрида? Что ты задумала?

— Что задумала?

Она помолчала.

— Ничего я не задумала. Я шучу, Андрей. Просто шучу. Но разве бы ты не пошел со мной?

— Нет! — сказал он. — Как можно даже думать про это? Нет! — повторил он твердо.

— Ты трус! Трус! — воскликнула она. — Можешь убираться. Мне не нужно такого мужа.

Он стоял около нее в растерянности, не зная, всерьез она говорит это или не всерьез.

— Я тебе, кажется, сказала: убирайся!

— Эльфрида...

— Ступай прочь!

— Ну, что ж, — сказал он наконец, — если так, я могу и уйти.

Он стал медленно спускаться с пригорка, а она упала в траву и заплакала злыми и горькими слезами.

Андрейка пошел по дороге, покусывая травинку. Он ничего не понимал. Что случилось? Почему Эльфрида внезапно стала совсем другой? Значит, она не любит его? Что же тогда происходит? Непонятно.

Андрейке было обидно. Какой-то горький комок подступал к горлу. Он шел, ничего не видя перед собой. Сердце его билось, а в глазах словно туман стоял.

Так он прошел с километр, а может быть, и больше. Только тут он оглянулся. Он заметил, что кто-то идет рядом с ним.

Он повернул голову и увидел Гусева.

Откуда он появился? Когда?

Гусев шел, сдвинув на затылок фуражку, заложив руки за спину. Светлый завиток волос падал на его лоб. Вид у Гусева был, на первый взгляд, самый беспечный. Он, кажется, даже что-то насвистывал.

— Здорово, Андрейка! — сказал Гусев и снова принялся свистеть.

Так они прошли еще немного.

— Хорошая ночь! — опять сказал Гусев.

— Да, хорошая, — ответил Андрейка, думая об Эльфриде.

Ему вдруг захотелось вернуться назад, к Эльфриде, обнять ее за теплые плечи, склониться к ней, к ее глазам.

— Ты чем-то расстроен, Андрей? — спросил Гусев. — Почему вы с Эльфридой не вместе? Я видел ее — она тоже шла одна, и тоже была чем-то расстроена. Что случилось?

Андрейка молчал.

— Вы поссорились?

— Да, — кивнул головой Андрейка.

— Можно узнать: почему?

— Нет, сейчас я не могу вам это сказать, товарищ лейтенант. Мне очень тяжело.

Гусев остановился. Андрейка тоже остановился. Начальник заставы внимательно и серьезно глядел на него.

— Вот что, Андрей, — Гусев помолчал. — Все-таки приходи к нам на заставу. Посидим, поговорим. Поможем, может быть, чем-нибудь. Ну, пока...

Он дотронулся до плеча Андрейки и, круто повернувшись, зашагал назад по залитой лунным светом дороге.

Навстречу ему шли люди с заставы. Командир отделения Мотыльков и еще двое.

— Ну, как? — коротко спросил Гусев.

— Пошла к хутору, товарищ лейтенант, — ответил Мотыльков.

Гусев сдвинул брови.

— Продолжать наблюдение! — приказал он.

13

Андрейка долго думал об Эльфриде, об ее отношении к нему.

С чего он взял, что Эльфрида полюбила его? Ну, что она могла найти в нем хорошего? Скорее всего, ему просто показалось, что Эльфрида обратила на него внимание. Глупец! Как мог он вообразить, что Эльфрида, гордая, красивая и недоступная Эльфрида, полюбила его?

Но с другой стороны, почему он не должен верить ей? И с какой стати он решил, что Эльфрида действительно хочет бежать? Разве на самом бы деле она это сделала? Конечно, нет. Она шутила, а он принял ее слова всерьез. Обидел ее. Вот — результат: ссора. Может быть, на всю жизнь.

Сам, своими руками Андрейка разбил счастье.

Придя к такому выводу, он долго раздумывал: пойти ему сегодня на танцы или не пойти? Может быть, лучше остаться дома и завалиться спать? Все равно ему уже нечего рассчитывать на Эльфриду, на ее любовь. Она не из тех, кто легко прощает.

Солнце садилось. Оранжевые краски пылали на небе. И с улицы уже доносились звуки гармоники. Начинались танцы.

Андрейка прилег на кровать и закрыл глаза. Он ясно представил себе, как приходит на танцы Эльфрида. Голубая лента стягивает ее белокурые волосы. На ней новое, розовое, шуршащее платье. Тонкая ткань плотно обтягивает высокую грудь. Парни подбегают со всех сторон к Эльфриде. Улыбаясь, она протягивает им руки. И может быть, Харитон или Пашка-кузнец приглашают ее на танец.

Больше Андрейка не мог выдержать. Он соскочил с кровати и стал надевать пиджак.

Руки его тряслись. Скорее, скорее! Он боялся опоздать.

Танцы уже были в разгаре. Взвизгивала гармоника, и пыль вздымалась под ногами танцоров. Андрейка скользнул взглядом по довольным, раскрасневшимся лицам девушек.

Эльфриды не было.

Андрейка чуть не застонал. Где же Эльфрида? Почему ее нет? Или она была и ушла, не дождавшись его? Или, может быть, ее увел кто-нибудь из деревенских парней?

Спросить про Эльфриду Андрейка боялся. Ему было стыдно. Вот еще кавалер нашелся!

Гармонист играл польку. Это был танец, который Андрейка не раз танцевал с Эльфридой.

Он выдернул из земли стебелек овсяницы и в бессильной злобе разорвал его. Он не знал, куда деться от тоски.

Опустив голову, Андрейка побрел прочь, подальше от веселой толпы юношей и девушек. Он не мог глядеть на их счастливые лица.

— Ну и денек! — пробормотал он.

Андрейка вошел в избу. Здесь было душно. Билась о стекло крупная фиолетово-золотистая муха. Андрейка распахнул окно, и муха с радостным гуденьем улетела.

Стемнело. Прохладой повеяло с огородов, острым запахом укропа и еще чем-то нежным, волнующим... Так пахло от волос Эльфриды. Вздохнув, Андрейка захлопнул окно. Он зажег свет и сел за стол, обхватив руками голову.

«Может, напиться? — подумал он. — Все равно ведь пропало все...»

Но вина дома не было, а идти просить у соседей не хотелось. И Андрейка продолжал сидеть за столом, морщась, точно от зубной боли.

Сколько он так просидел? Полчаса, час, а может быть, два?

Очнулся от стука. Вскочил. Стучали в окно.

Андрейка подошел к нему, но ничего не увидел за стеклом. Было темно. Была ночь.

Тогда он вышел на крыльцо. Как только он переступил порог, ветер с силой толкнул его в грудь и бросил в лицо полную пригоршню дождя.

Шумели деревья. Андрейка догадался: это ветер стучал в окно. А он, чудак, подумал, что пришла Эльфрида. Как бы не так! Она не пришла и никогда не придет.

Андрейка спустился с крыльца и побрел по дороге в темноте.

14

Лейтенант Гусев пришел домой. Жена еще не спала. Она сидела за столом и шила.

— Ужинать будешь? — спросила она.

— Спасибо, Лелишна, — ответил Гусев, — не хочется.

— Выпей хотя бы молока. Нельзя же так.

— Не обращай на меня внимания. Поверь, даже молока не хочется.

Леля понимала состояние мужа. Она хорошо знала, что такое ЧП на заставе. Ведь она была женой пограничника.

Леля познакомилась с Гусевым на вечере в клубе.

Он танцевал с ней танго и вальс, а затем повел в буфет и стал угощать лимонадом и яблоками.

К концу вечера Леля уже была от него без ума. Ночью она плакала от тоски и счастья. А утром поняла, что влюбилась.

Гусев сделал Леле предложение. Леля обрадовалась и тут же дала согласие. Позже она думала, что, может быть, слишком поспешно согласилась, что может быть, надо было хотя бы, приличия ради, немного подождать с ответом. Но Леля не могла, не хотела ждать. Зачем? Ей хотелось быть с Гусевым. Всегда. Каждый день. Всю жизнь.

Гусев повез ее на заставу. Сперва они ехали поездом, потом машиной, а после пересели на телегу. Телега катилась по дороге, тарахтя и подпрыгивай. Путь лежал мимо леса. Оттуда пахло смолой и грибами.

Леля была в туфлях на высоких каблуках и в шелковых чулках. Она скинула туфли. Затем подумала и сняла чулки.

Гусев глядел на нее влюбленными глазами. Ему очень хотелось поцеловать хоть разок Лелю. Но тут же сидел повозочный Пахомов. Гусев косился на его широкую спину и старался думать о чем-нибудь серьезном.

На заставу приехали под вечер. Леля страшно разочаровалась, когда увидела самые обыкновенные домики с окнами, обведенными белой краской, клумбу, выложенную по краям красными и синими стеклышками. Она представляла себе, что застава — это крепость со стенами и башнями из камня. Ну какие здесь башни! Вот черная смородина здесь есть — она посажена прямо под окнами. Откуда-то доносятся звуки баяна. А в высокой траве неумолчно стрекочут кузнечики.

На другое утро, когда Леля проснулась, Гусева уже не было. В соседней комнате на столе она увидела кувшин с парным молоком. Она рассмеялась — молоко! Совсем как на даче.

Очень скоро жена лейтенанта стала своим человеком на заставе. Она вставала рано утром и, накинув платье, в туфлях на босу ногу выбегала на крыльцо. Она приветливо улыбалась часовому, шутила с повозочным, привозившим воду из ключа. Потом брала лопату и шла в огород, где выращивались овощи для заставы. Здесь Леля обычно работала до полудня. А иногда она помогала повару чистить картошку или же принималась вместе с прачкой Мариной, жизнерадостной краснощекой девушкой, за стирку солдатского белья. Ни одна стенная газета не выходила без ее участия.

Леля научилась неплохо ездить верхом. Она надевала высокие сапоги, седлала Кобчика и отправлялась в комендатуру за почтой. Путь лежал через луга, на которых росли одуванчики и желтая «куриная слепота». Было удивительно хорошо находиться одной в поле, вдыхать теплый ароматный воздух, прислушиваться к стрекотанию кузнечиков, И даже странным казалось, что вот этот мирный луг и сверкающая река — граница, рубеж страны, и что в любую минуту тут может проскользнуть нарушитель: то ли перебежчик, то ли контрабандист, то ли агент иностранкой разведки, хитрый и ловкий, вооруженный маузерами и кинжалом, с ампулами гремучей ртути и яда в потайном кармане.

Домой Леля возвращалась утомленная, но счастливая. Иногда навстречу ей попадались наряды, направляющиеся на участок. Заметив издали зеленые фуражки, Леля пришпоривала Кобчика и, улыбаясь, проносилась мимо бойцов, обдавая их горячей пылью.

Леля уже не считала, что на заставе, как на даче. Застава все время жила напряженной боевой жизнью, и даже когда на границе ничего не случалось, все равно каждую минуту надо быть начеку. Нередко Гусев поднимался по тревоге и уходил на границу, в лес. Он не знал, что Леля в эти часы тоже не спит. Она лежала в постели с открытыми глазами, с тревогой прислушиваясь к шуму сосны за окном.

Проходила ночь, и на рассвете Гусев возвращался домой невредимый. Его гимнастерка, сапоги, фуражка были мокрые от росы. И Леля забывала о своих ночных страхах. Она даже мужу никогда не говорила о них — боялась, что он станет над ней смеяться, назовет трусихой. А ей не хотелось, чтобы ее, жену пограничника, считали трусихой.

Но с некоторых пор Леле пришлось прекратить свои поездки на Кобчике. Она все реже стала появляться среди бойцов и по вечерам, склонившись над столом, усердно кроила детские распашонки и шила крошечные чепчики.

Леля готовилась стать матерью.

Сейчас супруги беседовали об этом.

— Если у нас будет девочка, — сказал Гусев, — мы назовем ее, как и тебя, Олей.

— Если мальчик, то твоим именем? — засмеялась Леля. — А знаешь, что скажут по этому поводу люди? Что у родителей не хватило фантазии.

— Или что они очень любят друг друга, — улыбнулся Гусев.

Их беседу прервал телефонный звонок.

— Слушаю! — произнес Гусев, сняв трубку. — Что? — вдруг воскликнул он громко, выслушав сообщение дежурного по заставе. — Когда же это случилось? Понятно! Пусть седлают Кобчика. Немедленно. — Он повесил трубку.

— Что там еще произошло? — спросила Леля.

— Час от часу не легче, — ответил Гусев. — Только ты не расстраивайся, Лелишна. Тебе нельзя расстраиваться. Дело в том, что Эльфриду Лоди нашли без сознания на старой мельнице. Покушение. Эльфрида отправлена в больницу. Я еду туда. Мне крайне важно повидать ее лично.

15

Кобчик, тот самый Кобчик, на котором совершала свои поездки Леля, нес теперь лейтенанта Гусева. Кобчик был хороший, резвый конь. Словно понимая важность момента, он несся по ночной дороге рысью. Его не приходилось даже пришпоривать.

Гусев торопился. Ему очень важно было повидаться с Эльфридой. Кто знает, может быть, ее состояние таково, что встречу с ней не следовало бы откладывать.

Эх, Эльфрида, Эльфрида, задала ты новую загадку пограничникам!

Больница находилась в поселке, километрах в двадцати от заставы. Гусев подумал, что, когда придется везти сюда жену, надо будет сделать это заранее.

Копыта коня дробно стучали по земле. Временами прямо с дороги вспархивали птицы. Кобчик пугался, шарахался в сторону, и тогда Гусев осторожно гладил его ладонью по шее:

— Спокойнее, Кобчик, спокойнее! Не бойся!

Светящиеся стрелки часов на руке начальника заставы замерли где-то между цифрами два и три, когда вдали показались силуэты строений. Кобчик тихо заржал.

Гусев осадил коня у самых ворот больницы. За высокой каменной оградой тревожно шептались деревья.

Не найдя звонка, Гусев забарабанил прямо кулаком по калитке.

— Кто там? — послышался голос сторожа.

— Начальник пограничной заставы лейтенант Гусев. Откройте!

Калитка отворилась.

Гусев увидел старика в белом халате, с фонарем в руке.

— Скажи-ка, отец, сюда доставили пострадавшую девушку? — спросил он.

— Это ту, на которую бандит напал? Сюда, сюда... Входи, сынок. Пойдем, проведу.

— А ты откуда знаешь, что нападение бандит совершил? — поинтересовался Гусев, идя вместе со сторожем по темной аллее больничного сада.

— А кто ж, как не бандит, человека по голове бить станет? Сам Петр Григорьевич операцию делал. Теперь девушка эта выживет, наверное. А была на волосок от смерти. Вот и наш приемный покой! Там все и собрались.

Окна приемного покоя были ярко освещены. Гусев с такой поспешностью рванул на себя стеклянную дверь, что она жалобно зазвенела.

— Здравствуйте, товарищи! — произнес он, появляясь на пороге и обращаясь к находившимся в помещении людям. Здесь были врачи, медсестры, сотрудники милиции, следователь из районной прокуратуры. — Петр Григорьевич, здравия желаю!

— А, и вы к нам пожаловали, товарищ лейтенант! — откликнулся главный врач. — Вас тоже, наверное, интересует Эльфрида Лоди?

— Совершенно верно.

— Девушке было нанесено ранение в голову каким-то тяжелым предметом. Состояние ее было довольно угрожающим. Сотрясение мозга, трещины черепа. Но мы приняли меры. Сделали все, что в наших силах. Сейчас непосредственная опасность миновала. Пострадавшую удалось даже допросить.

— Как все это произошло? — обратился Гусев к следователю.

— Сама Эльфрида плохо помнит. Она шла в деревню на танцы, когда на нее напали сзади. Это случилось возле старой мельницы. Вам, конечно, известно это место?

— Да, известно, — подтвердил Гусев.

— Каким образом Эльфрида очутилась на мельнице?

— Видимо, когда девушка потеряла сознание, упала, преступник, думая, что она мертва, втащил ее туда.

— Какова, по-вашему, цель нападения?

— Грабеж исключается. Все вещи Эльфриды Лоди остались целы. Да и какие могут быть у девушки, шедшей на танцы, вещи? Попытка изнасилования? Нет, и эта версия отпадает. Платье, белье пострадавшей — в полном порядке. Никаких следов насилия на теле нет.

— Кто первый обнаружил потерпевшую на мельнице?

— Тракторист Андрей Кожухов.

— Вы его допрашивали?

— Да. Он сообщил, что шел мимо мельницы, услышал стоны и, зайдя в нее, обнаружил на полу Эльфриду Лоди. Голова ее была разбита, лицо залито кровью.

— Как очутился Кожухов в столь позднее время около мельницы? Чем он это объясняет? Кстати, вы его отпустили?

— Нет, он задержан. Объяснений, почему оказался возле мельницы, не дал. Вы с ним будете разговаривать?

— Обязательно. Но сперва я хотел бы повидать Эльфриду Лоди. К ней можно?

— Она очень слаба, но вам, товарищ лейтенант, я разрешу навестить ее, — сказал главный врач. — Сестра, дайте начальнику заставы халат. Пойдемте!

Он привел Гусева в палату. Эльфрида неподвижно лежала на койке. Голова ее была забинтована. Гусев знал Эльфриду такой, какой она была всегда, — веселой, оживленной, и ему стало не по себе оттого, что сейчас он видел ее беспомощной, страдающей. Наверное, ей было больно, очень больно.

— Она в сознании? — спросил он, глядя на Эльфриду.

— Да. Только ей нельзя много разговаривать, делать резких движений. Ну, и не волноваться, понятно.

Гусев подошел вплотную к койке. Ему показалось, что шпоры его звенят слишком громко.

— Эльфрида, — произнес он. — Вы слышите меня, Эльфрида?

Она открыла глаза. Увидела Гусева, и руки ее, лежавшие поверх одеяла, слегка вздрогнули.

— Эльфрида, всего один вопрос. Вы в состоянии мне ответить? Это был Виктор? Ваш двоюродный брат Виктор Лоди?

Она отрицательно покачала головой: нет, не Виктор!

— Тогда кто же? Неужели Андрейка? Или кто-нибудь из других парней?

Эльфрида не ответила. Она закрыла глаза. Ей опять стало плохо. Она снова потеряла сознание. Наверное, от волнения. Ведь ей нельзя было волноваться. Гусев поспешил выйти из палаты.

— Да, это был не Виктор Лоди, — произнес он вслух, и в тоне его голоса чувствовалось убеждение. — На этот раз Эльфрида не солгала.

16

Да, Эльфрида сказала правду. Она плохо помнила подробности этого злополучного вечера: ранение, которое она получила, стерло из памяти некоторые подробности. Она помнила только, что собиралась, как всегда, на танцы. На ней было новое розовое платье. В волосах — голубая лента. Внезапно в дом постучали.

Эльфрида подумала, что это вернулся Виктор. Или, может быть, пришел Андрейка, с которым она так скверно поступила, обозвав его трусом? Но это был не Виктор и не Андрейка.

Вошел незнакомый человек. Немолодой. С толстым, отечным лицом. Он окинул Эльфриду взглядом и спросил:

— Одна?

— Да, — ответила она, почему-то совсем не ощущая страха.

— Такая девушка — и одна? Ни мужа, ни просто дружка? Впрочем, скоро ты перестанешь находиться в одиночестве. Там, куда ты собираешься, тебя оценят по заслугам.

Только теперь Эльфрида ощутила страх. Противный, омерзительный страх, от которого все тело покрылось липкой испариной.

— Кто вы такой? Что вам надо?

— А разве я что-либо неправильно сказал? Ведь ты же хочешь бежать отсюда? Из этой страны. Видишь, я все знаю!

— Вы что же, пришли уговаривать меня?

— Нет, просто помочь. Ну, как мы с тобой договоримся? Когда прийти за тобой?

Она уклонилась от ответа. Только промолвила сухо:

— Вот что, мне некогда. Ступайте себе. Мне надо идти.

Они вышли во двор.

— Так когда мне все-таки прийти? Я жду ответа.

— И не дождетесь, — сказала Эльфрида, выходя за ворота и ругая себя за то, что до сих пор не завела собаку, верного четвероногого друга. Жить одной на хуторе и не иметь собаки — это довольно смело.

— Ты, кажется, начала петь по-другому? — спросил мужчина.

Эльфрида остановилась.

— Если ты сейчас же не удалишься, — произнесла она, с отвращением глядя на незнакомца, — я не пойду на танцы, а отправлюсь на заставу, к пограничникам. Пусть проверят тебя, что ты за птица.

Он поглядел на нее сверху вниз и сказал злобно:

— Тварь! Я так и думал, что ты именно такая...

Повернулся и зашагал по дороге. А Эльфрида пошла на танцы. Но до деревни не дошла. Около старой мельницы услышала шорох в кустах. Не успела оглянуться — как на нее обрушился сильный удар. Что было потом, Эльфрида не помнила — очнулась уже в больничной палате.

Обо всем этом она рассказала Гусеву после того, как немного пришла в себя. Это случилось на пятый день ее пребывания в больнице. Она уже чувствовала себя лучше, только голова болела сильно. Главный врач, тот, который оперировал ее, сказал, что теперь у нее часто будут головные боли. Во всяком случае, первое время. Эльфрида испугалась — ну кому она будет нужна такая?

Но, оказывается, она была нужна. Все тому же Андрейке. И даже в таком состоянии. Если б не Андрейка, может быть сейчас Эльфриды уже не было бы в живых. Это Андрейка услышал ее стон, когда проходил мимо старой мельницы, а потом нес на руках до ближайшей деревни, откуда она была доставлена на подводе в больницу.

Самому Андрейке эта история доставила немало неприятностей. Взять хотя бы то, что его заподозрили в покушении. Будто бы он напал на Эльфриду и ударил ее по голове. И будто бы сделал это из ревности, из мести. А ведь он оказался в ту ночь у старой мельницы лишь потому, что шел на пограничную заставу. Чтобы рассказать лейтенанту Гусеву о преступном замысле Эльфриды Лоди — бежать за границу.

Правда, сделать это не пришлось. Сама Эльфрида призналась во всем. И как впустила к себе Виктора, и как прятала его под полом, и как уговаривала Андрейку бежать вместе с ней.

Слезы текли по ее лицу, когда она рассказывала обо всем лейтенанту Гусеву. Она закрывала лицо руками, но слезы текли и текли, просачиваясь сквозь пальцы, падая на больничный халат.

— Что же теперь будет со мной? — спрашивала Эльфрида. — Я уже не буду больше работать на тракторе? Меня посадят в тюрьму? Вышлют?

— Никто вас не тронет, Эльфрида, — отвечал Гусев. — Ведь вы раскаялись чистосердечно, а это самое важное. Хорошо, что нападение на вас окончилось благополучно. А могли и убить.

— Вы так и не узнали, кто этот человек?

— Пока — нет.

Гусев беседовал об этом и с Андрейкой. Он сказал, что Эльфрида, конечно, виновата. Ей следовало бы немедленно сообщить о появлении Виктора на заставу или в комендатуру. А Эльфрида не сделала этого. Наоборот, соблазненная его рассказами, сама решила бежать за границу.

Одна сделать это она побоялась и поэтому начала льнуть к Андрейке, чтобы потом склонить его к побегу. А он-то ничего не подозревал. Думал, что она по-настоящему любит его.

Самое удивительное, что после покушения на нее Эльфрида вдруг действительно почувствовала к Андрейке симпатию. Ведь это он обнаружил ее без сознания на старой мельнице. А потом нес на руках, и кровь, которая текла из ее пробитой головы, пачкала ему рубаху. Эльфрида стала думать, что, пожалуй, никто и никогда не относился к ней с такой теплотой, как Андрейка. Ни Питер Реемси, ни даже Пашка-кузнец.

Сам Андрейка пока еще не знал, что ему делать. Забыть Эльфриду или, наоборот, жениться на ней? Больше всего ему хотелось сейчас встретиться с ее двоюродным братом — Виктором. Ну, попадись ему этот Виктор! Говорят, он очень хитрый и ловкий. И силы у него хватит на троих. Ну, что ж, Андрейка тоже не из слабосильных. Он бы показал этому Виктору Лоди.

Андрейка теперь много работал — шла уборка урожая, подготовка к осенней пахоте. В работе хотел найти Андрейка успокоение. Он по две смены не слезал со своего трактора, и начальник МТС ничего ему не говорил. Он понимал переживания тракториста.

Девушки и парни звали Андрейку в клуб, на танцы, но Андрейка отказывался: нет, без Эльфриды он никуда не пойдет.

Иногда только по вечерам после работы он отправлялся бродить по окрестностям, по местам, где встречался с Эльфридой. Теперь он искал встречи с ее двоюродным братом, с Виктором Лоди. Но Виктора не было.

Стояла уже осень. Желтые и красные листья слетали с деревьев к ногам Андрейки.

17

Комендант Рогачев был у себя. Гусев поправил фуражку и, постучавшись, вошел в кабинет.

В маленькой комнатке было жарко. Рогачев сидел за столом, расстегнув воротник гимнастерки, тучный, багровый. Фуражку он сдвинул на затылок.

— Ну, что? — спросил Рогачев, поворачиваясь всем своим грузным туловищем на стуле.

Только тут Гусев заметил, что комендант не один. Прислонившись спиной к печке, стоял Матросов. Он пожевывал мундштук папиросы, глядел на Гусева и улыбался.

— А меня ты уже и замечать не хочешь? — сказал он, обращаясь к Гусеву.

— Ну, что вы! — вспыхнул Гусев от радости. — Как можно!

Они обменялись крепким рукопожатием.

— Давно мы с тобой не встречались, — произнес Матросов. — Ну, как семейные дела? Как Леля?

— Скоро наследника мне подарит. Или наследницу.

— Заранее прими мое поздравление!

— Спасибо!

— А как дела на заставе?

— Небось знаете!

— Знаю, дружище, знаю. Но не огорчайся. Бывают ситуации и посложнее. Ты помнишь, Рогачев, человека со стеклянными бомбами?

— Ну, как же! — откликнулся Рогачев, проявляя несвойственную ему живость. — Этот человек ни на минуту не вынимал рук из карманов.

— Совершенно верно, — подхватил Матросов. — Там у него лежали гранаты. Даже войдя в дом, где у него была явка, он сел за стол, не вынимая рук из карманов. Жена хозяина кормила его с ложечки. А в заплечном мешке у него находились три стеклянные бомбы собственного производства. В случае задержания он должен был кинуться на пол, перевернуться на спину и разнести на куски и себя, и окружающих. Фанатик! Но мы не допустили до этого. Мы задержали его на железнодорожной станции, где он стоял в очереди за билетом. Для этого нам пришлось пуститься на хитрость. Замаскироваться под крестьян, якобы везущих на рынок бидоны с молоком.

— А Бугаев? — спросил комендант Рогачев. — Этого задержать было еще труднее.

— Да, и Бугаев! — кивнул Матросов. — Высоченный, плечи, как у борца. Попробуй вступи с таким в схватку! И тем не менее мы тоже задержали его. В вагоне поезда. При этом самое главное — не дать нарушителю возможности вытащить пистолеты. Когда мы обезоружили его, он схватился за голову и застонал: «Взяли! Взяли меня живьем, меня, Бугаева! Как это могло получиться?»

— Надо было ответить: «Очень просто! Шпион, как бы тщательно он ни готовился, всегда допускает просчеты. Если не один, то другой», — сказал Рогачев.

— Правильно! — промолвил Матросов. — Тот человек со стеклянными бомбами сразу же обратил на себя внимание, как только появился на нашей территории. Он решил изображать плотника. Нес топор и пилу. А на нем был охотничий пиджак с большими накладными карманами. На носу — пенсне. Не сообразил, что у нас плотники пенсне не носят.

Гусев слушал эти воспоминания бывалых пограничников с интересом. Он подумал, что надо будет пригласить Матросова на заставу — пусть выступит перед молодыми бойцами.

— Но давайте вернемтесь к Лоди, — сказал Матросов, — я ведь по поводу его и приехал.

Рогачев встал из-за стола. Половица скрипнула у него под ногами. Комендант подошел к окну и остановился около него, заложив руки за спину.

Из окна виднелась хмурая река. Деревья протягивали свои ветви над самым окном. Ветви, с которых уже начали слетать листья. Шел дождь. Крупные мутные капли текли по стеклу.

— Осень, — сказал Рогачев, поглядев на Гусева. — Смотрите, лейтенант, уже осень.

— Да, осень, — ответил неопределенно Гусев.

Комендант вернулся к столу.

— Н-да, — сказал он и снова поглядел на Гусева. Потом побарабанил пальцами по столу. — Послушайте, Гусев, а ведь Виктор Лоди вернется обратно. Вы понимаете?

Гусев все понял. Но он молчал, ожидая, что скажет дальше комендант Рогачев. Заговорил Матросов:

— Наша задача — встретить Виктора Лоди как подобает. Если ему удалось переправиться на наш берег, то обратно уйти он не должен. У нас тут с комендантом составлен план. Мы считаем, что Виктор пойдет назад тем же путем. Эта дорога для него самая удобная. Не исключено, что он вновь попытается зайти на хутор. Поэтому там надо организовать засаду. Выделите для нее самых опытных, подготовленных людей. Но никто из посторонних ничего знать не должен. В том числе и Эльфрида Лоди.

— При чем здесь она? — спросил Гусев.

— Потому что двоюродная сестра Виктора Лоди будет снова жить на хуторе. Понятно?

— Понятно! — ответил Гусев.

— Ну, тогда действуй, дружище. Желаю удачи!

Хутор стоял на горе. Дом, крытый черепицей, конюшни, сараи.

Правда, ни лошадей, ни коров на хуторе теперь не было. В доме жила одиноко Эльфрида Лоди.

Даже после того как она вышла из больницы, врачи еще долго не разрешали ей работать. От нечего делать Эльфрида принималась то за шитье, то за уборку. Иногда стирала. Мокрые белокурые волосы ее были растрепаны. И без того короткая юбка была подогнута, и голые круглые колени девушки блестели. В таком виде она ходила по двору, считая, что на хуторе никого больше нет. Эльфрида не знала, что в одном из сараев сидят в засаде люди. Ей это даже в голову не приходило. Четыре пограничника — Иванов, Строгов и еще двое — дожидались появления Виктора Лоди. Он мог прийти, а мог и не прийти. Комендант Рогачев и Матросов считали, что придет.

Четыре человека расположились в закромах амбара. Там можно было лежать на боку или сидеть полусогнувшись. Пограничники говорили между собой шепотом, питались концентратами и даже от курения отказались. Особенно трудно приходилось по ночам — мучил холод. Он пронизывал все тело. Спали по очереди, и тот, кто спал, часто просыпался.

— Который час?

— Еще четыре.

— Все тихо?

— Да, тихо!

Прошло уже двенадцать суток, а Виктор Лоди все не появлялся. Но снимать засаду было нельзя. Надо было встретить Лоди как полагается.

18

— Ты совершил, Виктор, ошибку, встретившись со своей двоюродной сестрой. Разнежился, разнюнился. А она в любой момент могла сообщить о тебе пограничникам. Ты не учел, что это не прежняя Эльфрида. Правда, кое-что старое в ней осталось. Потому-то в первый момент она легко поддалась на твои уговоры — бежать, но в остальном это был уже совсем другой человек. Поэтому пришлось принять кое-какие меры против нее. К чему иметь лишнего свидетеля. Ты, надеюсь, не возражаешь?

Слушая своего собеседника, Виктор, как всегда, молчал. Ему хотелось лишь одного — поскорее покончить со всеми делами, ради которых он снова очутился на этом берегу. А какова судьба Эльфриды — его, в сущности, не интересовало. Еще день-два — и он будет там, откуда пришел. Тогда он получит много денег, купит мотоцикл и будет присматривать себе какой-нибудь хорошенький домик в уединенной местности.

Он уже представлял себе: домик с деревянными ставнями. Белая эмалированная ванна. На столиках бумажные салфетки. И тут же белокурая женщина с красивой смуглой кожей. Такая, как Хильда Корка.

Разве не заслужил он этого, черт побери!

— Ну, я пойду! — сказал он.

— Счастливец! Как я тебе завидую. Скоро ты будешь в цивилизованном мире. А мне по-прежнему надо будет торчать в этой тесной будке и разыгрывать роль продавца газированной воды. Кланяйся от меня господину полковнику. Передай ему от меня личный привет.

— Ладно, передам.

...Поезд, который вез его к границе, шел медленно, осторожно забираясь на подъемы и подолгу отдыхая на полустанках. Виктор смотрел в окно. Он видел лес: клены, березы, сосны.

Была уже осень. С севера плыли тучи.

Надо было торопиться, чтобы успеть перебраться через реку.

Это было единственное, из-за чего нервничал Виктор.

В вагоне он ни с кем не разговаривал. Он сидел лицом к двери, неподалеку от нее, держа руки в карманах. Он трогал теплые рукоятки пистолетов, и это успокаивало его. Иногда, прислонившись головой к полке, Виктор делал вид, что дремлет, а сам сквозь полусомкнутые ресницы наблюдал за соседями.

Ничего такого, что могло бы угрожать ему опасностью, не было.

Один только раз Виктор не на шутку испугался. Неожиданно в вагон вошли пограничники. Их было трое. Молодые ребята в шинелях с зелеными петлицами. Они, видимо, только что сели в поезд. Сапоги у пограничников были мокрые от холодной осенней росы.

Виктор уже хотел было выйти в тамбур, но пограничники спокойно примостились рядышком на скамейке, поставив винтовки между коленями. Лица у них были юные, безусые, простодушные, и Виктор опять успокоился. Для тревоги, во всяком случае, не было оснований.

Вскоре пограничники вышли. Виктор видел, как они пошли по перрону к зданию станции. Когда поезд снова тронулся, он постоял немного у окна, потом зевнул и, сладко потянувшись, направился в тамбур.

Он думал, что никого не застанет на грохочущей и лязгающей железом площадке. Но там стояла проводница — тоненькая девушка в форменном берете.

Поезд шел теперь под уклон, набирая скорость. Мимо быстро мелькали деревья, телеграфные столбы, летели клочья паровозного дыма.

Виктор закурил папиросу. Он ждал, что проводница уйдет, но та продолжала стоять на площадке. Потеряв терпение, Виктор стал открывать тяжелую, неподатливую дверь.

— Эй, эй! — закричала суровым голосом проводница. — Не балуй!

Виктор шевельнул бровью. Не обращая внимания на проводницу, он открыл дверь. Ветер мгновенно ворвался на площадку. Он облепил вокруг колен девушки ее короткую и тонкую юбку. Стало холодно. Проводница, прижимая руками подол, что-то кричала, но Виктор из-за ветра и грохота колес не разобрал ее слов.

Конечно, он мог бы столкнуть ее вниз, под колеса, или просто оглушить, ударив кулаком по голове. Но ему не хотелось утруждать себя. Он снова стал смелым и дерзким. Ненависть душила его.

— Молчи, сволочь! — негромко сказал он.

— Чего? — спросила она, не расслышав.

Поезд шел мимо леса. Это было самое удобное место. Виктор торопливо спустился вниз по ступенькам и, с силой оттолкнувшись, не глядя, прыгнул вперед, под насыпь.

Поезд умчался далеко вперед. Виктор поднялся с земли и, отряхнув с колен сырой песок, спокойно углубился в чащу.

И почти тотчас же пошел снег.

Прямо удивительно было, как быстро и неожиданно наступила зима.

19

Проснувшись, Сергей Красихин, пограничник первого года службы, не одеваясь, в одной рубашке выскочил на крыльцо.

Снег! Снег! Первый снег!..

Все было бело кругом. Первый пушистый снег лежал пластами на крышах, на заборе, на старой вишне, что росла у ворот заставы. Даже удивительно было — как это могло за одну ночь выпасть столько снега.

Серега долго стоял на крыльце, любуясь чистотой белоснежного покрова, с удовольствием вдыхая свежий, почему-то пахнущий антоновским яблоком воздух. Он посмеялся, глядя, как повар Терентьев шагает из кухни к кладовой. Терентьев надел новые сапоги на какой-то особенной лосевой подошве и теперь с трудом ступал по утоптанной, ставшей скользкой дорожке. Ноги его то и дело разъезжались. Повар обиженно надувал губы и смешно растопыривал толстые короткие пальцы. При этом лицо у него было строгое и сосредоточенное.

Подошел Семенов. Он был в тулупе и валенках, с винтовкой, как и положено часовому.

— Иди, иди, — сказал он сурово Красихину. — Ишь какой атлет нашелся — стоит на морозе в одной рубахе. Замерзнешь!

Тут лишь Серега почувствовал, что и впрямь замерз. Стуча зубами, он вернулся в теплую комнату, где стояли койки бойцов.

Егор Мотыльков только что проснулся. Он сидел на постели и, потягиваясь, громко зевал. Глаза у него были сонные.

— Куда ходил? — спросил он Серегу.

— На снег смотрел, — ответил тот. — Снегу-то выпало! Ужас!

— Снег — это хорошо, — наставительно сказал Мотыльков, — службу легче нести.

Серега быстро облачился в гимнастерку, подпоясался ремнем. Он уже привык к жизни на заставе. Был доволен, что попал в пограничники. Здесь ему нравилось.

Хорошее настроение не покидало его. А тут еще — радость. Когда отделение шло на завтрак, на столике у дежурного по заставе Серега нашел письмо для себя. Его, верно, принесли ночью вместе с другой почтой из комендатуры. Он прочел обратный адрес на самодельном конверте — писали из дома.

Серега сунул письмо в карман ватных штанов.

«Потом прочту!» — решил он.

В маленьком домике, где помещалась столовая, вкусно пахло свежим ржаным хлебом. Между столами ходил, круто выгибая спину и мурлыча, кот.

Серега погладил кота. Кот поднял упругий блестящий хвост и стал тереться о сапог. «Мяу-мяу!» — подразнил Серега кота, засмеялся и, довольный, сел за стол.

Терентьев сегодня особенно отличился. Завтрак был вкусный. Серега с аппетитом съел полную миску жирных макарон с мясом и выпил две кружки горячего сладкого чая.

Облизав ложку, он поднялся из-за стола.

— Готовься к наряду, — сказал Мотыльков, — вместе пойдем.

Серега хотел прочитать письмо, полученное из дома, но времени уже не было. Он направился к пирамиде и стал осматривать винтовку, с завистью поглядывая на Мотылькова, которому был доверен карабин. К Мотылькову Серега относился с уважением и во всем старался ему подражать. Это был старый, опытный пограничник, сверхсрочник. Он был суров, молчалив и безнадежно влюблен в парикмахершу Тонечку.

Подготовив оружие, Серега переобулся в новые валенки, на голову нахлобучил лохматую рыжую шапку. Он стал толстым и неуклюжим.

Хорошее настроение не покидало его.

Оделся и Мотыльков. Вдвоем они явились за получением задания к Гусеву.

Начальник заставы выглядел осунувшимся, измученным. Он, верно, опять не спал всю ночь. Так оно и было. Дело в том, что пришлось отвозить в больницу жену. Конечно, они давно с Лелей ожидали, что это случится, но, когда наступил срок, оба страшно занервничали. Особенно Гусев.

— Ты не беспокойся за меня, — твердила Леля. — Все будет благополучно. Вот увидишь!

— Эх, Лелишна, не могла подождать хоть немного. До тех пор, пока мы не поймаем этого Виктора Лоди.

— Дурачок! — ласково проговорила Леля, проводя рукой по волосам мужа. — Разве это делается по заказу?

— Ну, ладно, — махнул рукой Гусев. — Пусть будет так...

Ни Серега, ни Егор, понятно, ничего не знали о том, что происходило в личной жизни начальника заставы. А тот и вида не показывал.

— Ну, как отдохнули? — спросил он у бойцов. — Как чувствуете себя?

— Отлично, товарищ лейтенант! — закричал Серега, расплываясь в улыбке.

Невольно улыбнулся и Гусев, глядя на открытое, простодушное лицо Красихина. Но тут же вновь стал деловито-сосредоточенным...

Когда наряд вышел за ворота, неожиданно густо повалил снег. Он падал непрерывно. От мелькающих в воздухе хлопьев рябило в глазах. Сталкиваясь на лету, снежинки совершенно отчетливо позванивали. Весь лес был наполнен этим нежным, сказочным звоном, шелестом и шуршаньем.

Серега шел чуть позади Мотылькова. Тот не спеша двигался между деревьями. Он словно чутьем угадывал скрытую под снежной пеленой тропинку. Серега с уважением смотрел на него.

Пограничники подошли к реке.

20

Было холодно, но Виктор не чувствовал этого. От быстрой ходьбы ему стало жарко.

Правда, жарко Виктору было и по другой причине. Он чуть было не попался, причем обстоятельства были глупые до смешного.

Дернуло же его, черт побери, зайти на хутор. Он прямо-таки обалдел, когда увидел на дворе Эльфриду. Ведь, судя по всему, ее не должно было быть в живых, а она цела и невредима. Что же случилось? Неужели удар, который ей был нанесен, оказался неточным? Или она была живуча как кошка?

А он-то хорош — решил навестить хутор! Как будто он там чего забыл. И чуть было не попался.

Хорошо, что он сразу захлопнул калитку и пошел быстрым спортивным шагом. И хорошо, что у них в этот момент не было собаки, а то бы ему вряд ли удалось уйти.

Так что же все это значит? Выходит, в доме была засада? Следовательно, Эльфрида обманула его? Она предала его?

Встретилась бы она ему теперь! Он бы ей показал. Теперь бы она не ушла от расплаты. С каким бы наслаждением обхватил он ее горло своими крепкими пальцами.

Эта тварь, наверное, сейчас смеется над ним. Продала свою душу и совесть. Сидит теперь под крышей, сытая, в тепле, а он, Виктор Лоди, должен пробираться по лесу, дрожа от холода, оглядываясь, прячась за деревьями и кустами.

Он должен бояться всего. Даже собственной тени.

Что он — волк? Или какой-нибудь другой хищный зверь? Он, Виктор Лоди, тоже требует права на человеческую жизнь. Но каждый добывает это право по-своему.

У него будет собственный домик с палисадником, и мотоцикл, и по утрам молодая женщина с красивой смуглой кожей будет жарить ему яичницу.

А потом он будет целовать ее в шею, в то место, где под тонкой теплой кожей бьется голубая жилка.

Но все это будет позже. А пока у него нет ничего, кроме двух пистолетов, ножа и пары крепких кулаков. У него нет даже ни крошки табаку, И как это он поступил так безрассудно — не запасся на дорогу табаком? Иди вот теперь и сплевывай густую слюну...

Кругом ни души. Только лес. Огромные сосны и ели. И снег. Белая сетка снега.

Граница.

Придется отсидеться в этом лесу до ночи, а потом уж перебираться через реку на тот берег. Только бы не пустили по его следу собаку.

Нет, он их обманул. Пошел не прямо, а делая круги и петли, возвращаясь назад, переходя с дороги на дорогу, заходя в лес и выбираясь обратно. Он сделал все, чтобы замести свои следы. Пускай теперь ищут его. Это совсем не просто. Даже собаке.

Виктор присел на пенек. Курить хотелось нестерпимо. Он взял в рот комок снега, подержал, пока тот не растаял, и выплюнул. Но и это не помогло.

Вдруг он услышал какой-то звук. Он прислушался. Звук был близкий и довольно громкий: «тик-так, тик-так...»

Где-то он уже слышал этот звук? Ах да, ведь так стучали часы на камине в комнате у Хильды Корка.

Он положил руку на грудь. Под теплым шерстяным свитером отчаянно билось сердце: «тик-так, тик-так...»

Это было уже слишком. Виктор вскочил. Он вынул из кармана пистолеты и, держа их перед собой в напряженных, согнутых в локтях руках, пошел дальше по лесу.

Он направлялся к реке. Он решил; будь что будет!

Снегопад прекратился так же внезапно, как и начался. В лесу словно посветлело, стало просторно и нарядно.

Идя следом за Мотыльковым, Серега не мог не залюбоваться деревьями. Будто кто-то накинул на них кружевные шали чудесной белизны. Красота! Закричать бы сейчас, загоготать, ударить по плечу хмурого Мотылькова, затеять с ним веселую возню на снежной тропинке.

Но, подумав об этом, Серега тотчас же застыдился своих мыслей. Ну и мысли у человека, который несет ответственную службу на государственной границе! Что бы сказал начальник заставы Гусев, если бы узнал, какой легкомысленный, несерьезный парень этот Красихин?

Но хорошее, теплое чувство, которое он испытывал сегодня с утра, не покидало его.

Он стал думать о письме, которое лежало в кармане его ватных штанов и которое он не успел прочитать. Потом о доме, о колхозе. Как-то там теперь? Избы, наверное, занесло снегом, и к розовому небу поднимаются дымки из труб.

В доме тепло, уютно. Братишки, наверное, на улице катаются с ледяной горки. Дед, подсев к запотелому окну и надев очки, читает вчерашнюю газету. Или пристроился к радиоприемнику и слушает музыку.

Мать, разрумянившись от жара печи, печет блины. Никто в деревне не печет их лучше, чем мать Сергея. Это знают все.

— Слышь!..

Сергей поглядел на Мотылькова. Тот осторожно манил его к себе согнутым в крючок пальцем. Сергей приблизился.

Егор молча показывал рукой на лесную чащу. Серега посмотрел туда. Стал слушать. Ему, как и Мотылькову, почудилось, что кто-то ступает по лесу. Шаги были легкие, чуть слышные — будто кто крался. Так обычно — Сергей уже знал — идет по пограничной полосе чужой.

А может быть, это зверь — лось или медведь — нарушил лесную тишину? Нет, не похоже, что зверь. Идет человек. Неужели случилось ЧП? Сергею с непривычки сделалось тревожно и немного жутковато. Но он не подал и вида.

Снова пошел снег. И опять все замелькало, заплясало вокруг. Мотыльков прислушался. Напряг слух и Сергей.

Но теперь пограничники ничего не слышали, кроме однообразного шелеста и шуршания непрерывно падающего снега.

Дальше они пошли почти рядом друг с другом, стараясь не производить никакого шума. Мотыльков снял карабин и держал его наготове. То же сделал и Сергей с винтовкой. Он шел и смотрел влево, а Мотыльков — вправо и вперед.

Снег падал. И вдруг сквозь частую белую рябь прямо на пограничников вышел человек. Он был без шапки, высокий, с черными волосами.

— Стой! — негромко, но твердо приказал ему Мотыльков. И еще раз повторил: — Стой!

И тотчас же в лесу грохнули выстрелы, сыпанув снег с ближайших веток. Что-то ожгло Сергею лицо. Он сделал шаг вперед и, не выпуская из рук винтовки, повалился на занесенную снегом тропинку.

21

Первый выстрел был меток. Виктор Лоди недаром учился стрелять без промаха. На расстоянии 25 метров он мог всадить из пистолета шесть пуль подряд — одну за другой — в крошечный кружочек мишени.

Но сейчас что-то случилось с ним. Рука Виктора дрогнула. Пуля пролетела, не задев Мотылькова.

Дальше стрелять было неразумно. Наверное, и так выстрелы привлекли внимание. Надо уходить.

Пятясь, Виктор отступал за деревья. Он не сводил глаз с пограничника, и было удивительно: почему тот не стреляет? А, все понятно! Они хотят захватить его живьем.

Ну, нет, это им не удастся. Еще один шаг, другой — и он снова скроется за белой сеткой снега, за деревьями, за кустами. Он не дастся им в руки. А если его разыщут с собаками, он сам себя уничтожит.

Он провел рукой по лбу. Лоб был весь мокрый. Пот струился по лицу, скапливался на верхней губе. Все тело Виктора было в испарине.

«Как бы не простудиться», — машинально подумал он.

И тут пограничник, проявив необычайную живость, рванулся вперед. Двумя прыжками он настиг Виктора, схватил его за руки, чуть выше кистей, и стал их выворачивать. Виктор вынужден был разжать пальцы и, чертыхаясь, выпустить оружие. Пистолеты упали на землю. Оскалив зубы, Виктор прыгнул на Мотылькова. Тот свалился, но, падая, увлек за собой и противника. Так, вцепившись друг за друга и тяжело дыша, Мотыльков и Виктор перекатывались по снегу, утаптывая и приминая его. Несколько секунд они боролись молча, и то один оказывался наверху, то другой.

И вдруг Виктор, который уже начал было одолевать Мотылькова, почувствовал, как чьи-то сильные и твердые руки обхватывают его сзади. Выпустив Мотылькова, он повернулся и увидел перед собой молодого солдата. Это был Красихин. Потеряв на мгновение сознание — пуля ожгла ему щеку, — Сергей, очнувшись, мигом встал и бросился на помощь Егору. Виктор понял, что дальнейшая борьба бесполезна. Он прекратил сопротивление. Его подняли с земли. Он стоял, опустив голову. Ненависть душила его. Ненависть и бессильная злоба.

А вдали за деревьями уже показались люди. Это спешили наряды с соседних участков, бежала с заставы тревожная группа во главе с лейтенантом Гусевым.