V Блеснувший свет

Как раз в ту минуту, когда Чухарев высказал полное сочувствие своему сотруднику по розыску, подошел господин и сказал, видимо теряясь:

– Как бы мне господина начальника повидать или кого из старших?

– Вам на что? – быстро спросил Чухарев. – Если заявление о краже или просто пропажа, то надо к дежурному.

– Что дежурный! – откликнулся посетитель. – У меня важнейшее дело. Во какое!

– Тогда к начальнику, – сказал Чухарев и закричал сторожу: – Степан, к его превосходительству.

Сторож обратился к посетителю:

– Как доложить о вас?

– А скажи – купец Семечкин, саратовский купец. Так и скажи! Егор Егорович Семечкин.

Сторож ушел докладывать, а Чухарев внимательно оглядел купца Семечкина. Это был плотный, коренастый мужчина, лет сорока трех, с типичным лицом русского смышленого человека. Его серые глаза глядели с легкою усмешкой, сочные губы слегка улыбались; у него были русые волосы, рыжеватая борода, красные, крепкие щеки. Одет он был в клетчатую тройку; толстая золотая цепь висела у него на жителе, а на указательном пальце правой руки сверкал крупный бриллиант.

– А по какому делу? – не удержав любопытства, спросил Чухарев.

– Сродственница тут у нас пропала. А у вас… – начал Семечкин.

Чухарев так и впился в него взором, но в это мгновение к ним подошел сторож и сказал купцу:

– Пожалуйте!

Семечкин не окончил фразы и пошел за сторожем.

– Подождем! Кажется, по нашему делу, – сказал Чухарев Калмыкову, весь дрожа от волнения.

Калмыков только кивнул, и они прошли в общую комнату, где собирались агенты всех участков.

Тем временем Семечкин вошел в кабинет начальника сыскной полиции, сел по его приглашению и рассказал ему свое дело:

– Сродственница жила у меня в Саратове, не так чтобы близкая, вдова моего троюродного брата, купца Коровина. Брат, как помер, весь ей капитал и торговлю оставил. На рынке он торговал, большущий магазин имел – посуда, керосин, свечи и отделение с бакалеей. Хорошая торговля была. А я, собственно, по хлебной части, мельница у меня.

Семечкин достал платок и вытер лицо. Начальник слушал его, нетерпеливо барабаня пальцами по столу.

– В чем же дело?

– Дело‑то тут и начинается, – сказал Семечкин и, спрятав платок, продолжал: – Как брат это, значит, помер, и осталась Настасья Петровна молодой вдовой с магазином, капиталом и как есть одна…

– Без детей, хотите вы сказать?

– Вот именно – с… Тут все за ней. Известно, невеста очень интересная. И я тоже вроде как бы жениха.

– Молодая, говорите?

– В самый аккурат. Тридцать два года. Ну – с, а она веселится и живет. И все» хи – хи – хи» да» ха – ха – ха». И вдруг это к нам гость из Питера. И через кого втерся – не пойму… так, навождение. Сам, значится, курский мещанин, я уж потом справился, Антон Степанович Кругликов, а уж ловкий да обходительный, что тебе барин первостатейный.

– Вы, пожалуйста, о деле. Ведь это – рассказ какой‑то, – нетерпеливо перебил его начальник сыскной полиции.

– О деле и говорю – с, по порядку докладываю, – ответил Семечкин и невозмутимо продолжал: – Усы рыжие, борода рыжая, волосы рыжие, а лицо белое – белое, что маска. Губы красные, а глаза бегают, как жуки. Говорить мастак, да все эдак деликатно, а уж франт – не приведи Бог! Джентльмен – одно слово. И бабы все от него без ума, только и слов: «Кругликов» да» Кругликов». А пуще всех Настасья Петровна.

– Это – вдова?

– Она самая. Прошло немного времени – и вдруг она решила магазин продавать и в Питер. Тут на нее все напустились, и я тоже. Как можно! Я на коленках стоял, просил. Ни – ни…«Еду», да и все. А тот, Кругликов то есть, уехал и письмо к ней. Я уж это доподлинно знаю. И продала… за тридцать тысяч с товаром и лавкою. Лавка‑то каменная, особнячок. Да – с, так вот продала, значится, вдовушка дело свое, деньги собрала и уехала.

Семечкин замолчал.

Начальник сыскной полиции, видимо еще ничего не поняв и теряя терпение, спросил:

– В чем же дело?

– А в том, что пропала наша вдовушка, что сквозь землю провалилась… то есть ни слуха ни духа. Писем никаких. Ейная сестрица у нас, в Покровской слободе, замужем за Козявкиным, дюже забеспокоилась. Стали через знакомых справляться, не слыхать ли что‑либо, значит, о беглой вдовице – куда тебе! Нет. Теперича я на розыски поехал, и нет ее ни в Москве, ни в Петербурге.

– Ну – с, так что же, собственно, вам надо? Она – женщина свободная, совершеннолетняя, со средствами. Может, она по России катается, может, за границей, – сказал не без раздражения начальник.

– Так‑то оно так, – ответил Семечкин, – только сдается нам, что здесь что‑то неладное. Думается, что этот самый Кругликов ей голову смыл. И вот по этому самому, чтобы помощи у начальства поискать да все разузнать, я к вам и явился.

Начальника вдруг озарила мысль. Он нажал кнопку звонка к помощнику и, когда последний явился, сказал ему:

– Дайте‑ка сюда, Август Семенович, фотографию той… из посылки.

– Слушаю – с! – и помощник немедленно удалился.

– Сейчас я вам покажу карточку, – продолжал между тем начальник, обращаясь к Семечкину.

Через минуту помощник вошел с фотографией. Начальник взял ее и передал Семечкину. Тот взглянул на нее и завопил:

– Она… она! Настенька, милая, что он с тобой сделал?! И нос, паршивец, отрезал!.. Ой, чуяло мое сердце! – и купец, вынув платок, стал вытирать катившиеся из глаз слезы. В своем горе он был истинно жалок. – Вот, – всхлипывая, продолжал он, – ведь упрашивал ее, словно чуял беду, – не послушалась. Эх, Настя, Настя!

– Так вы признаете ее? – быстро спросил начальник.

– Да как же – с? Пошлите в Саратов, каждый ее признает.

– Август Семенович, это очень важно. Мы сразу открыли ее. Теперь только схватить преступника, – сказал начальник сыскной полиции помощнику, а затем обратился опять к купцу: – Позвольте вас спросить…

– Спрашивайте! Я сам ничего не пожелею, лишь бы найти мерзавца, погубившего Настеньку, – энергично сказал Семечкин.

– Прежде всего вы. Кто вы? Где остановились?

– Я же говорил, – ответил Семечкин, – саратовский купец первой гильдии Егор Егорович Семечкин, вдовый, православный, сорока трех лет. Живу здесь на Невском, в меблированных комнатах» Монплезир».

– Так! Вас к следователю вызовут.

– А куда хотите, лишь бы схватить того мерзавца, то есть Кругликова.

– Ну, теперь он не уйдет, – с улыбкой сказал начальник сыскной полиции. – Много через неделю вы его увидите здесь. А теперь повторите, как вы назвали убитую.

– Вдова купца первой гильдии Анастасия Петровна Коровина, тридцати двух лет, из Саратова.

– Так. Нет ли у вас ее фотографии?

– Как же – с… с собой принес. Извольте! – и Семечкин подал начальнику фотографическую карточку.

Тот увидел жизнерадостное молодое лицо типичной русской красавицы и воскликнул:

– Отлично! Ну, а того как звать?

– Курский мещанин Антон Степанович Кругликов.

– Вы записали, Август Семенович?

– Все.

Начальник встал, давая понять Семечкину, что прием окончился.

– Идите к себе домой и ждите. Вы увидите, как мы его живо сцапаем. Да! И сами не уезжайте… ни – ни! Вы еще нам пригодитесь.

– Никуда – с… будьте без сомнения, – сказал Семечкин, кланяясь и на цыпочках уходя из кабинета.

Начальник радостно потер руки и сказал помощнику:

– Вот удача‑то! А? Сразу все открылось – и жертва, и преступник. Увлек, завел, убил и ограбил. Ну – с, Август Семенович, будем действовать. Наши молодцы здесь?

– Кажется, здесь еще. Сейчас! – помощник выскочил в коридор узнать, не ушли ли Чухарев с Калмыковым, и тотчас же вернулся в кабинет начальника, – Здесь.

– Так, – сказал начальник и нахмурился. Потом он встряхнул головой и решительно заговорил: – Пусть идут в адресный стол и узнают, где жили этот Кругликов и Коровина. Потом один пойдет по указанным адресам и разузнает все про их жизнь. Пусть возьмет фотографию. А другой пусть пройдет по участкам, где они были прописаны, и тоже наведет справки. Затем пошлите телеграмму с допросом, что за птица этот Кругликов. В Курск пошлите, затем в Саратов – откуда он взялся и куда выехал, затем в Москву, не жил ли такой, и по всем большим городам. Поняли? И делайте это сейчас, не медля.

– Слушаю – с, – сказал помощник и, выйдя из кабинета, тотчас приказал позвать к себе Чухарева и Калмыкова.

Те оба сразу ожили, едва услыхали сообщение помощника.

– Теперь уж он от нас не уйдет. Мы живо, – воскликнул Чухарев. – Я, Август Семенович, сразу почувствовал что‑то, едва увидел этого Семечкина.

– И я, – мрачно сказал Калмыков.

– Ну, хорошо! Вот вам инструкции – и с Богом, – сказал им помощник начальника и углубился в составление телеграмм.

Чухарев и Калмыков прямо направились в адресный стол. Они прошли в справочное отделение и, как свои люди, начали перебрасывать карточки. Чухарев искал Кругликова, а Калмыков – Коровину.

– Есть! – сказал Калмыков.

– И я нашел, – отозвался Чухарев и, вынув бумажку, взял карандаш и начал делать выписки. «Приехал 10 октября, прописан по Литейному проспекту, в д. № 51, меблированные комнаты. Жил до 1 ноября. Прописан в Толмазовом переулке, в д. № 3, меблированные комнаты. Жил до 25 ноября. Прописан – Невский пр., дом № 54, меблированные комнаты. Жил до 5 декабря. Выехал». Больше справок не было. Хотя после каждой справки значилась отметка: «Выехал из города». – Так, – сказал Чухарев, – а у тебя?

Калмыков показал свою выписку, и она оказалась с теми же адресами.

– Значит, вместе. Ну, тем легче, выходит. Ты теперь по участкам, а я – по адресам, – и Чухарев, встряхнув руку сотоварища по делу, вышел из помещения адресного стола.

Он решил идти по порядку выписки и посетить сперва дом № 51 по Литейному проспекту.

Меблированные комнаты Галушкина занимали в этом доме четыре квартиры. Чухарев прошел к самому хозяину и спросил о Кругликове и Коровиной.

– Как же… у меня жили. Снимали двадцатый номер. Переехали. Позвольте! – Галушкин взял со стола книгу, посмотрел в нее и сказал: – Въехали вечером девятого октября с вечерним поездом. Оба вместе, как муж и жена. Я даже так поначалу подумал. А уехали, как есть, тридцать первого числа. Он сказывал, что к себе, в Сибирь куда‑то.

– В Сибирь он потом пойдет, – с усмешкой сказал Чухарев, записав показания. – Ну, а как они жили?

– Да и это сейчас объясним, – сказал Галушкин и позвонил.

Вошел слуга.

– Позови мне Машу! – распорядился Галушкин и, когда слуга вышел, объяснил Чухареву: – Это – горничная из того коридора.

В комнату вошла миловидная девушка.

– Вот, Маша, – обратился к ней хозяин, – расскажи этому господину, как жили Крутиков и Коровина. Помнишь их? Он такой рыжий, с бородой.

– Очень хорошо помню, – ответила девушка. – По – хорошему жили… как муж с женой. Она раз мне даже сказывала, что бумаги у них не все еще выправлены, а как выправят, так и поженятся. Все целовались. Больше дома сидели, а как вечер, так и в театре.

– Заходил к ним кто‑нибудь?

– Не помню… кажись, никого. В одиночестве жили.

– И не ссорились?

– Никогда.

– А в чем дело‑то? – спросил Галушкин.

– Ее убили и изрезали на куски. Вот голова ее, – сказал Чухарев, показывая фотографию.

– Ай – ай – ай! – изумился Галушкин, беря снимок. Маша подошла и тоже стала разглядывать его.

– Не признаю, – сказал Галушкин, – да и видел я ее мало – только как приехала.

– Она! – закричала Маша, взглянув на фотографию. – Вот как живая.

Чухарев ушел. Первый успех ободрил его. Он сознавал, что напал на след, и шел по нему, как добрая ищейка.

В Толмазовом переулке меблированные комнаты занимали целый надворный флигель в два этажа. К Чухареву на лестницу вышел сам хозяин, лысый старик в темных очках, и провел его в свободную комнату.

Чухарев объяснил, кто он и зачем пришел.

– Как же!.. Очень хорошо помню. Приехали вечером тридцать первого октября. Хорошо помню. Еще у меня тогда жилец из третьего номера сбежал. Номер четырнадцатый заняли, отличный… два рубля в сутки.

– Как жили? Кто им прислуживал?

– Прислуживала Анютка. Только ее нет теперь – прогнал я ее, подлую. А как жили, я знаю. Я всех жильцов знаю – время есть, я и слежу.

– Дружно жили? Бывали у них кто‑нибудь? Заезжали?

– Дружно, очень. Видно, любовники. Днем спали, потом шли обедать вместе, а вечером в театр или куда. Дел никаких не делали, и никого у них не было. А потом вдруг она хворать начала, да все круче, круче. Он беда как убивался, все мне жаловался. «Боюсь, – говорит, – умрет». Я говорю: «Доктора позовите!«А он: «Нет, – говорит, – я ее лучше домой увезу». И увез. Закутал всю, – шалями покрыл и увез.

– Когда и куда?

– Позвольте… Это было… сейчас после Екатерины… Да, да, двадцать пятого ноября увез. Сказывал, домой – в Красноярск, что ли. «А в Москве, – говорит, – полечу».

Чухарев прошел на Невский проспект, в дом № 54. Там его встретила хозяйка.

– Кругликов? – заговорила она. – Такой рыжий, с бородой? Как же, помню! Он недолго жил – всего неделю или дней десять. Приехал с больной женщиной, и как ввел ее, так они и заперлись. Редко даже прислуга входила. Он то придет, то уйдет, а она все лежит… даже неприятно было. А потом один раз вывел ее, всю закутанную, и увез. «В больницу», – говорит. А там через три дня и сам уехал… один.

– А поклажа была?

– Как же! Чемодан слуга выносил, а с ним сверток с подушкой, сумочка дорожная, да в руке еще картонка.

– Зашитая?

– Да. Будто от платья.

– Справьтесь: когда въехал и выехал? Когда ее выписали?

– Сейчас! – Хозяйка поднялась с кресла, достала книгу, надела очки и стала искать по страницам. – Вот, – и она указала на записку.

Чухарев нагнулся и прочел: «Кругликов, Антон Семенович, мещанин, приехал из Петербурга 25 ноября. Комната № 8, выехал 5 декабря. Коровина, Анастасия Петровна, купеческая вдова, приехала из Петербурга 25 ноября, комната № 8, выехала 1 декабря».

– Благодарю вас, – сказал Чухарев и вышел.

Жар его остыл сразу. Что же дальше? Ну вот, проследил он Кругликова до самого конца, и все. Сперва тот ее, то есть Коровину, вывез, а потом сам уехал. Черт знает что! Ничего и не разобрать!

Сыщик покрутил головой, тихим шагом направился в знакомый ему трактир» Плевна» и, к своей радости, увидал там Калмыкова.

Тот с мрачным, сосредоточенным видом пил пиво. Кругом полупьяные мужчины и веселые женщины оглашали зал смехом, визгом и говором, орган с увлечением гудел» Гейшу», а Калмыков сидел мрачнее тучи.

– И ты тут? – окликнул его Чухарев.

– И я тут.

– Ну, что сделал? – спросил Чухарев, а затем, не дожидаясь ответа, сел к столу, подозвал лакея, заказал ему водку и еду и снова повторил свой вопрос.

– Ничего, – мрачно ответил Калмыков. – Везде прописан по порядку. Паспорта как паспорта. Выписывали везде в отъезд, и все. Ищи ветра в поле! Нет, я откажусь. Решено. Ну их! А ты?..

Чухарев вздохнул, переждал, пока ему подали то, что он заказал, потом выпил водки, закусил и лишь после этого сказал:

– И я тоже. Ходил, ходил, все будто делаю что – а там хлоп, и ничего нет. Был этот самый Кругликов и весь вышел. Не сыскать его, нет!

– Главное – следов нет, – сказал Калмыков.

Чухарев кивнул головой, выпил еще рюмку и стал жадно есть, а Калмыков молча пил свое пиво.

Потом и Чухарев перешел на пиво, и поздно вечером они, взявшись под руку, пошатываясь, направились к своим домам. Встречные хулиганы и жулики узнавали их и с почтением здоровались с ними.

Загрузка...