В присутствии врага

Глава 22

— Это сообщение почти слово в слово совпадало с тем, что Лаксфорд получил по поводу Шарлотты, — говорил Линли Сент-Джеймсу. — Разница лишь в том, что на этот раз ребенок сам передал его.

— Признай своего первого ребенка на первой странице? — спросил Сент-Джеймс.

— С небольшим изменением. По словам Лаксфорда, Лео сказал: «Тебе нужно напечатать историю на первой странице, папочка. Тогда он меня отпустит», — это все.

— По словам Лаксфорда, — повторил Сент-Джеймс. Он видел, что Линли следит за ходом его мысли.

— Когда жена Лаксфорда схватила трубку, телефон уже молчал. Таким образом, действительно, получается, что он единственный из нас троих, кто разговаривал с мальчиком, — Линли взял в руку широкий бокал из тонкого стекла, который поставил для него Сент-Джеймс на кофейный столик в своем кабинете на Чейн-роуд. Линли задумался, глядя на его содержимое, как будто ответ, который он искал, мог плавать на его поверхности. Линли выглядел совершенно измотанным, отметил про себя Сент-Джеймс. Постоянное предельное напряжение не было редкостью при его методах ведения дел.

— Не очень приятная мысль, Томми.

— И еще более неприятная, если учесть, что эта история, которую наш предполагаемый похититель желает видеть на первой странице, на самом деле появится в газете Лаксфорда завтра. Времени было вполне достаточно, чтобы, как только стало известно про Лео, он смог изменить первую страницу и отправить ее в печать в таком варианте. Все пришлось как нельзя кстати, верно?

— Что ты успел сделать?

Линли сказал, что, несмотря на свое беспокойство и все усиливающиеся подозрения относительно Дэниса Лаксфорда, он сделал все то, чего требовала от него ситуация. Таким образом, к Хайгейтскому кладбищу были посланы полицейские, чтобы искать там ключ к исчезновению мальчика. Другие полицейские проверяли маршруты, какими мог пойти Лео, выйдя из своей школы на Честер-роуд. В средства массовой информации переданы фотографии мальчика, которые будут показаны в вечерних новостях на случай, если кто-то его где-нибудь видел. Подключены устройства для прослушивания всех входящих телефонных разговоров Лаксфорда.

— Мы также взяли на экспертизу гвозди из колеса и проверили «мерседес» на отпечатки пальцев. Хотя все это, вероятно, мало что сможет нам дать.

— Ну, а «порше»?

— Очки на самом деле Шарлотты — Ив Боуин это подтвердила.

— Она знает, где ты их нашел?

— Я не сказал ей.

— Возможно, она с самого начала была права насчет Лаксфорда. Его участия в этом деле. И его мотивации.

— Возможно. Но если это так, то мы имеем дело с таким виртуозом притворства, которому люди вроде Бланта и в подметки не годятся, — Линли поболтал бренди в бокале и выпил его залпом. Потом поставил бокал на стол и наклонился вперед, опершись локтями о колени. — С-04 передал нам результаты экспертизы отпечатков пальцев. Тот, кто оставил свои пальчики на магнитофоне, наследил и в брошенном доме на Джордж-стрит. Один отпечаток на крае зеркала, второй — на подоконнике. Это твоя заслуга, Саймон. Не знаю, когда бы мы добрались до этих развалин, а может, и вообще бы не добрались, если бы ты не подсказал.

— Благодари Хелен и Дебору. Они наткнулись на эти развалины на прошлой неделе. И обе настаивали, чтобы я их осмотрел.

При этих его словах Линли опустил голову, разглядывая свои руки. Сзади него, за окном, сгущалась ночная темнота, чуть разбавленная светом уличного фонаря у соседнего дома. Оба молчали. Тишина в доме нарушалась только звуками музыки, долетавшими с верхнего этажа, где Дебора работала в затемненной фотолаборатории. Узнав мелодию, Сент-Джеймс испытал некоторую неловкость. Это была ода Эрика Клэптона, посвященная потерянному сыну. Сент-Джеймс пожалел, что вообще упомянул о Деборе.

Линли поднял голову.

— Объясни мне, что я сделал? Хелен мне сказала, что я нанес ей смертельный удар.

Сент-Джеймса слегка задела непреднамеренная ирония этих слов. Но он понимал, что не может объяснить Линли все, предав тем самым доверие жены.

— Она очень болезненно реагирует, когда дело касается детей. Ей все еще хочется иметь ребенка. А процесс усыновления ползет примерно с той же скоростью, что муха по липучке.

— Она связала мои слова об убийстве детей с проблемами, которые были у нее с беременностью?

Проницательное замечание Линли показывало, как хорошо он знает Дебору. Кроме того, по мнению Сент-Джеймса, он был слишком близок к истине. Преодолевая боль незажившей раны, от которой он, как ему казалось, оправился, по крайней мере, еще год назад, он проговорил:

— Все не так просто.

— Я не хотел обидеть ее. Она должна это понять. В тот момент я ничего не соображал, меня занесло. Но это было из-за Хелен, а не из-за Деборы. Я бы хотел извиниться перед ней.

— Я передам ей то, что ты сказал.

По лицу Линли можно было предположить, что он собирается настаивать на своем. Но в их дружбе существовали границы, которые он не мог перейти. Сейчас был один из таких случаев, и они оба это знали. Линли встал со словами:

— В тот вечер я не смог справиться со своим раздражением. Хейверс предупреждала меня, советовала не ехать, но я ее не послушал. Мне очень жаль, что все так получилось.

— Я не настолько давно ушел из метеослужбы, чтобы забыть, что такое давление, — произнес Сент-Джеймс.

Он проводил Линли к выходу и вышел за ним в прохладу ночи. Влажный воздух коснулся его лица, как будто туман поднимался от протекающей неподалеку Темзы.

— Хиллер взял под свой контроль связь со средствами массовой информации, — сказал Линли. — Хотя бы это не на моих плечах.

— Но кто взял под контроль Хиллера?

Они засмеялись как единомышленники, понимающие друг друга. Линли достал из кармана ключи от машины.

— Сегодня днем он хотел сообщить им об одном подозреваемом — механике, которого Хейверс откопала в Уилтшире — у него в гараже нашли школьную форму Шарлотты Боуин. Правда, насколько мне известно, больше ничего, — он задумчиво смотрел на свои ключи в руке. — Слишком все разбросано — от Лондона до Уилтшира, и, Бог знает, сколько промежуточных пунктов между ними. Мне бы хотелось сконцентрироваться на Лаксфорде, на Харви, еще на ком-то, но я уже начинаю думать, что за этим стоит не один человек.

— Так же думала и Ив Боуин.

— Очень может быть, что она была права. Хотя и не в том смысле, как она себе это представляла.

Он пересказал Сент-Джеймсу то, что сообщил ему член парламента Элистер Харви о Боуин и ИРА с ее отколовшимися группировками. И закончил словами:

— ИРА никогда не действовала такими методами — не похищала и не убивала детей. И мне хотелось бы отбросить эту мысль. Но, боюсь, я не могу этого сделать. Так что мы отрабатываем и эту версию тоже.

— Их экономка — ирландка, — подсказал Сент-Джеймс. — Дэмьен Чемберс — тоже. Это учитель музыки.

— Тот, кто последним видел Шарлотту, — заметил Линли.

— На всякий случай имей в виду — у него белфастский акцент. Пожалуй, я бы скорее заподозрил его.

— Почему?

— У него в доме кто-то был в ту ночь, когда мы с Хелен пришли к нему. Кто-то был наверху. Он утверждал, что это женщина, и объяснил свою нервозность неудачей первой ночи: все якобы было готово к соблазнению и вдруг являются незнакомцы, чтобы допрашивать об исчезновении одной из его учениц.

— На мой взгляд, реакция вполне естественная.

— Вполне. Но существует другая связь между Чемберсом и тем, что случилось с Шарлоттой Боуин. Мне это не приходило в голову, пока ты не упомянул об ИРА.

— Какая?

— Имя. В записке, которую получила Боуин, Шарлотта названа именем Лотти. Но из всех, с кем я общался, беседовал о девочке, только Дэмьен Чемберс и ее одноклассницы называли ее Лотти. Так что я бы на твоем месте копнул Чемберса поглубже.

— Еще одна возможная версия, — согласился Линли.

Попрощавшись, он пошел к своей машине. Сент-Джеймс подождал, пока Линли отъедет, потом повернулся и направился обратно в дом.

Он еще застал Дебору в лаборатории наверху. Но музыка уже была выключена. Дебора уже кончила проявление пленок, и дверь теперь была приоткрыта, он видел, что, несмотря на поздний час, она продолжает работать. Дебора сидела, склонившись над рабочим столом, изучая что-то через увеличительное стекло. Один из ее старых пробных отпечатков, решил он. У нее была такая привычка — проверять рост своего мастерства, постоянно сравнивая свой теперешний уровень с прежним.

Углубившись в свое занятие, она не слышала, как он окликнул ее. Войдя в лабораторию, он увидел через ее плечо, чем она так поглощена. И мгновенно понял, что не может сказать ей о похищении второго ребенка. Она смотрела не на свой старый пробный отпечаток. Нет, через увеличительное стекло она изучала фотографию тела Шарлотты Боуин, которую в гневе бросил перед ней на стол Линли тем вечером.

Сент-Джеймс протянул руку к лупе. Дебора вскрикнула и уронила ее на фотографию.

— Ты напугал меня!

— Заходил Томми. Уже ушел.

Ее веки опустились. Пальцы беспрестанно поглаживали край фотоснимка.

— Он извиняется за то, что сказал тебе тогда, Дебора. Это получилось под горячую руку. На самом деле он так не думает. Он собирался подняться сюда, чтобы поговорить с тобой самому, но я подумал, будет лучше, если я передам тебе его слова. Или ты бы предпочла, чтобы он пришел?

— Не важно, что Томми думает или не думает. Важно другое: то, что он сказал — правда. Я убиваю детей, Саймон. И ты, и я, мы оба это знаем. А Томми не знает лишь одного — что Шарлотта Боуин была не первой.

Сент-Джеймс почувствовал, как у него резко падает настроение. «Не надо снова!» — кричал его рассудок. Ему хотелось выбежать из комнаты и переждать, пока Дебора выйдет из своего очередного приступа депрессии. Но из любви к ней он заставил себя остаться и быть с ней терпеливым и разумным.

— Прошло уже столько времени. Сколько лет тебе нужно, чтобы простить себя?

— Я не могу уложиться в тот временной предел, который ты мне установил, — ответила она. — Чувства — это не научные формулы. Ты не испытываешь угрызений совести и можешь сохранять душевный покой. А я — нет. То, что происходит внутри нас, по крайней мере, внутри меня — это совсем не похоже на движение молекул, Саймон.

— Я не утверждаю, что похоже.

— Нет, утверждаешь. Ты смотришь на меня и думаешь: «Ну что, прошло уже столько лет с тех пор, как она сделала аборт. Согласно моим подсчетам, этого более чем достаточно, чтобы все забыть». И ты сам успешно забыл все, что я пережила с тех пор. Сколько раз после этого мы с тобой пытались… пытались, и у нас не получалось. Из-за меня.

— Дебора, мы уже не раз говорили об этом. И ни к чему не пришли. Это совершенно бесполезно. Я не виню тебя. И никогда этого не делал. Так почему ты сама не перестаешь винить себя?

— Потому что это мое тело. Потому что это моя вина, моя ошибка, моя, понимаешь?

— А если бы она была моей?

— Что? — в ее голосе прозвучала внезапная настороженность.

— Ты бы хотела, чтобы я мучил себя упреками? Ты бы хотела, чтобы я рассматривал каждую свою ошибку, каждое неправильное решение как еще одно последствие неспособности моего тела родить? Разве это можно считать рациональным мышлением?

Он почувствовал, как она уходит от разговора. Выражение ее лица стало отчужденным, и она замкнулась в себе.

— Вот в чем источник нашего конфликта, — проговорила она. — Ты хочешь, чтобы я мыслила рационально.

— Вряд ли можно отрицать, что это безосновательно.

— Ты не хочешь, чтобы я чувствовала.

— Я хочу, чтобы ты задумалась о том, что ты чувствуешь. И ты еще не ответила на мой вопрос.

— Какой?

— Ты бы хотела, чтобы я себя мучил? Из-за чего-то, что не в состоянии сделать мое тело. Из-за чего-то, чему причиной был я сам, но что исправить сейчас совершенно не в моей власти. Ты бы хотела, чтобы я из-за этого мучился?

Она молчала. Ее голова опустилась. Дыхание стало прерывистым.

— Конечно же, нет. Как можно об этом спрашивать? Ах, конечно же, нет, нет! Саймон, прости меня!

— Тогда давай больше не будем об этом вспоминать, ладно?

— Давай попробуем. Я попробую. Но это… — она дотронулась до головы Шарлотты на фотографии. Сделала глубокий вдох. — Вот из-за чего все это получилось — я попросила тебя взяться за это дело. Ты не хотел. И не стал бы этого делать. Ноя попросила, и ради меня ты согласился.

Он взял фотографию, обнял жену за плечо и вывел ее из темной комнаты в свою лабораторию, расположенную за ней. Положил фотографию Шарлотты лицом вниз на ближайший рабочий стол и начал говорить, приблизив губы к волосам Деборы:

— Послушай, любимая. Мое сердце всецело в твоей власти, и я никогда не стану этого отрицать. Но я сам управляю своим разумом и волей. Ты могла попросить меня заняться исчезновением Шарлотты Боуин, но само по себе это не делает тебя ответственной. Потому что окончательное решение я принял сам. С этим мы, наконец, разобрались?

Она повернулась к нему лицом и оказалась в его объятиях.

— Это потому, что ты такой, — прошептала она в ответ на невысказанный им вопрос. — Мне так хочется иметь от тебя ребенка, потому что ты такой, потому что ты так много для меня значишь. Если бы ты был другим, наверное, меня бы это не волновало.

Он сильнее прижал ее к себе. Он позволил своему сердцу открыться и проклял все последствия, которые несет с собой любовь.

— Дебора, поверь, — сказал он ей в ответ, — сделать ребенка — это не самое трудное в любви.

Дэнис Лаксфорд нашел жену в ванной комнате. Женщина-полицейский, сидевшая на кухне, смогла ему сказать лишь, что Фиона попросила оставить ее одну и пошла наверх, поэтому первое, куда бросился Лаксфорд в поисках жены после того, как вернулся из «Сорс», была спальня Лео. Но там было пусто. Он тупо посмотрел на открытую книгу по искусству на столе Лео, на неоконченный рисунок Богоматери Джотто с младенцем Христом на руках и отвернулся, чувствуя, будто сгустки крови сжимают ему грудь. Он понял, что ему необходимо остановиться и подождать, пока он снова сможет вздохнуть свободно.

Лаксфорд проверил все остальные комнаты. Тихим голосом он звал жену, потому что ему казалось, что сейчас нужна тишина. И даже если бы это было не так, это единственное, что он мог сделать. Он заглянул в кабинет, в комнату для шитья, в комнату для гостей и в спальню. И, наконец, нашел ее в ванной. Она сидела на полу в темноте, уткнув голову в колени и обхватив ее руками. Лунный свет, проходя через листву за окном, создавал кружевные блики на мраморе пола. В полумраке он разглядел рядом с ней смятую целлофановую обертку от печенья с джемом и пустой бумажный пакет из-под молока. Он ощущал зловонный запах рвоты, распространявшийся в воздухе каждый раз, когда его жена делала выдох.

Лаксфорд подобрал с пола обертку от печенья и бумажный пакет и бросил их в корзинку для мусора. Увидел рядом с Фионой еще неоткрытый пакет булочек с инжиром, поднял его с пола и тоже отправил в мусор, прикрыв сверху другой оберткой в надежде, что она не найдет их позднее.

Потом он присел на корточки перед женой. Когда она подняла голову, даже в полумраке ванной он различил капельки пота на ее лице.

— Не смей больше делать это с собой, — сказал ей Лаксфорд. — Завтра он будет дома. Я тебе обещаю.

Ее взгляд был тупо неподвижен. Она как во сне протянула руку за булочкой с инжиром и обнаружила, что ее нет.

— Я хочу знать, — сказала она. — Я хочу знать сейчас.

Накануне он ушел из дома, ничего ей не объяснив. На ее отчаянные вопли: «Что происходит? Где он? Что ты делаешь? Куда ты едешь?» — он только прокричал ей в ответ, что она должна держать себя в руках, что должна успокоиться и дать ему возможность поехать в редакцию, чтобы напечатать историю, которая вернет их сына домой. Она кричала: «Какая история? Что происходит? Где Лео? Какое он имеет отношение к истории?» Она вцепилась в него руками, чтобы он не уходил, не оставлял ее одну. Но он вырвался и оставил ее одну, и бросился на такси обратно в Холборн, проклиная полицию, оставившую его без «порше». А теперь он должен был тащиться в старом «остине» с водителем, не вынимающим сигареты изо рта.

Сейчас Лаксфорд опустился на пол. Он лихорадочно думал, как рассказать ей обо всем том, что произошло за последние шесть дней, а так же о событиях почти одиннадцатилетней давности, ставших их предысторией. И он понял, что ему нужно было просто взять с собой статью из «Сорс» и дать ей прочитать. Это было бы проще, чем безуспешно пытаться искать способ смягчить удар, когда она узнает о той лжи, с которой он жил больше десяти лет.

— Фиона, — сказал он. — Одиннадцать лет назад, когда я был на политической конференции, от меня забеременела одна женщина. Родился ребенок — девочка по имени Шарлотта Боуин. В прошлую среду ее похитили. Похититель требовал от меня, чтобы я признался, что являюсь ее отцом. И чтобы я сделал это на первой странице своей газеты. Я не сделал этого. В воскресенье вечером девочка была найдена мертвой. Тот самый человек — тот, кто похитил Шарлотту — сейчас украл Лео. Он добивается этой статьи в газете. Поэтому завтра я ее напечатаю.

Губы Фионы раскрылись, чтобы что-то сказать, но она ничего не смогла произнести. Потом ее глаза медленно закрылись, и она отвернулась от него.

— Фи, тогда у меня с этой женщиной просто… так получилось, — пробормотал он, — мы не были влюблены друг в друга, это почти ничего не значило. Пролетела между нами какая-то искра, и мы не прошли мимо нее.

— Пожалуйста, — проговорила она.

— Ты и я — мы тогда не были женаты, — продолжал он, стремясь как можно скорее все прояснить. — Мы были знакомы, но между нами еще ничего не было. Ты сказала, что еще не готова к этому. Ты помнишь?

Она подняла руку и, сжав пальцы, спрятала ее у себя на груди.

— Это был только секс, Фиона. Секс и больше ничего. Только и просто-напросто секс. Без любви. То, что случилось, и о чем мы оба потом забыли.

Он уже наговорил лишнего, но не мог остановиться. Он искал правильные слова, чтобы, услышав их, она была бы вынуждена ответить, подать ему какой-то знак, что поняла или простила его.

— Мы ничего не значили друг для друга, — говорил он, — мы были просто мужчина и женщина в постели. Просто… не знаю, как тебе еще объяснить. Просто были…

Она опять резко повернулась к нему. Впилась взглядом в его лицо, как бы стараясь на нем прочесть правду. И сказала лишенным выражения голосом:

— Ты знал о ребенке? Эта женщина сказала тебе о нем? Ты знал о нем все это время?

У него мелькнула мысль солгать. Но он не мог заставить себя сделать это.

— Да, она сказала мне.

— Когда?

— Я знал о ребенке с самого начала.

— С самого начала… — она прошептала эту фразу, как бы вдумываясь в ее смысл. Проговорила ее еще раз. Потом подняла руку над головой, где над ней свешивалось с кронштейна толстое зеленое полотенце. Она стащила его вниз, скомкала в руках. И расплакалась.

Чувствуя себя несчастным, Лаксфорд потянулся к ней, чтобы обнять ее. Она отшатнулась от него.

— Прости меня, — проговорил он.

— Значит, все было ложью.

— Что «все»?

— Наша жизнь. Кем мы были друг другу.

— Нет, это не так.

— Я ничего от тебя не скрывала. Но все напрасно, потому что ты все это время… Кем ты был на самом деле?.. Мне нужен мой сын, — закричала она. — Где Лео? Мне нужен мой сын. Сейчас.

— Завтра утром он будет здесь. Клянусь тебе, Фи. Жизнью клянусь, Фи.

— Ты не можешь, — всхлипывала она. — Это не в твоей власти. Он сделает то, что сделал с тем ребенком.

— Нет. С Лео все будет хорошо. Я выполнил его требование. Я не сделал этого для Шарлотты, но сейчас я это сделаю.

— Но она мертва. Он убил ее. И теперь он не только похититель, но и убийца. Как же ты можешь верить, что теперь, когда на нем убийство, он и вправду отпустит Лео?

Он сжал ее руки.

— Послушай, что я тебе скажу. Кто бы ни украл Лео, у него нет оснований причинять ему вред, потому что у него нет ничего против меня. То, что произошло с Шарлоттой, произошло потому, что он хочет навредить ее матери и нашел для себя такую возможность. Она член правительства, младший министр. Кто-то копался в ее прошлом и каким-то образом разузнал обо мне. Этот скандал, — учитывая кто я и кто она, что между нами было и в каком свете она это выставляла все эти годы, — этот скандал уничтожит ее карьеру. Вот ради чего все это было подстроено — чтобы покончить с Ив Боуин. Она была готова идти на риск, оставляя все в тайне, когда пропала Шарлотта. Она убедила меня сделать то же самое. Но я не собираюсь молчать сейчас, когда кто-то похитил Лео. Так что ситуация совсем другая. И Лео не пострадает.

Она прижимала полотенце ко рту. И смотрела на него поверх скомканной ткани. Огромные, испуганные глаза. Она походила на попавшее в западню животное перед лицом смерти.

— Фиона, верь мне, — убеждал ее Лаксфорд. — Я скорее умру, чем допущу, чтобы кто-то нанес вред моему ребенку.

Смысл произнесенных им слов дошел до его сознания прежде, чем тишина успела сомкнуться за ними. По ее лицу он видел, что она тоже поняла этот смысл. Он безвольно опустил руки. Его собственное утверждение и заключавшийся в нем приговор его поведению сокрушили его.

И он высказал вслух то, о чем, по его убеждению, думала сейчас его жена — лучше уж было сказать это самому, чем услышать от нее.

— Да, она тоже была моим ребенком. И я ничего не сделал. Хоть она и была мой ребенок.

Душевные муки захлестнули его. Те муки, которые ему с трудом удавалось подавлять в себе с того момента, как он увидел передачу новостей в воскресенье ночью, и со страхом подумал, что случилось худшее. Но сейчас она, эта боль, усилилась чувством вины за то, что он отрекся от порожденной им жизни. Боль обострялась еще и сознанием того, что его бездеятельность в прошедшие шесть дней подставила теперь под удар его сына. Он отвернулся от жены, не в силах больше выносить ее взгляд.

— Господи, прости меня! — вырвалось у него. — Что я наделал!

Они сидели рядом в темноте. В дюйме друг от друга. Но не прикасались друг к другу. Потому что он не осмеливался, а она не хотела этого. Лаксфорд знал, о чем сейчас думает его жена: Шарлотта плоть от плоти его ребенок, так же как и Лео. И он не бросился ей на помощь, какими бы ни были последствия. Но он не знал, к какому выводу она пришла, кем теперь считала его, человека, с которым ее связывали десять лет супружеской жизни. Ему хотелось заплакать, но он уже давно потерял способность очищать свою душу через проявление эмоций. Невозможно идти по той дороге, которую он выбрал много лет назад, приехав в Лондон, и при этом оставаться существом, способным чувствовать. И если он не знал этого раньше, то узнал сейчас — это невозможно. Еще никогда он не ощущал себя таким подавленным.

— Я не могу сказать, что ты в этом не виноват, — прошептала Фиона. — Мне бы хотелось, Дэнис, но я не могу.

— Я и не жду этого. Я мог что-нибудь сделать. Но позволил себе идти у нее на поводу. Это было легче, потому что, если бы все обошлось, ты и Лео никогда бы не узнали правды. Этого-то я и хотел.

— Лео, — с запинкой произнесла Фиона. — Лео был бы рад иметь старшую сестру. Думаю, он очень был бы рад. А я… я бы смогла простить тебе все.

— Кроме лжи.

— Может быть. Не знаю. Сейчас я не могу об этом думать. У меня все мысли о Лео. Что с ним происходит. Как он, наверное, сейчас напуган. Как одинок и встревожен. Только об этом я могу сейчас думать. И о том, что, может быть, уже слишком поздно.

— Я верну Лео, — сказал Лаксфорд. — Он не должен причинить ему вреда. Иначе он не получит того, чего хочет. А он это получит завтра утром.

Фиона продолжала говорить свое, будто не слыша слов Лаксфорда.

— Но я одно не могу понять — как вообще это могло случиться. Школа недалеко, меньше мили от дома. На всем пути улицы вполне безопасны. Спрятаться негде. Если бы кто-то схватил его прямо на улице, на тротуаре, люди бы это увидели. Даже если бы кто-то заманил его на кладбище, кто-то другой должен был это заметить. И если бы мы нашли этого человека…

— Полиция уже ищет.

— …тогда мы бы нашли Лео. Но если никто не видел… — она споткнулась на этом слове.

— Не надо, — попросил Лаксфорд.

Но она продолжала:

— Если никто не видел ничего необыкновенного, тогда… неужели ты не понимаешь, что это должно означать?

— Что?

— Это означает, что тот, кто похитил Лео, был ему знаком. С незнакомым он бы по своей воле не пошел, Дэнис.

Родни Аронсон безразлично махнул рукой Митчу Корсико, когда тот вошел в винный бар на Холборн-стрит. Репортер кивнул в подтверждение того, что он заметил Родни, остановился перекинуться парой слов с двумя коллегами из конкурирующей фирмы — газеты «Глоуб» и уверенно, с видом человека, который знает, что он, наконец, нашел то, что искал всю жизнь, зашагал через завесу сигаретного дыма. Его ковбойские сапожки выбивали радостный ритм на грубо обтесанных каменных плитах пола. Лицо сияло. Он выглядел так, будто готов вот-вот отделиться от земли и взлететь. И совершенно напрасно.

— Спасибо, что согласился встретиться, Род, — Корсико снял шляпу и рывком отодвинул стул от стола. Он по-ковбойски перекинул через него ногу и уселся.

Родни кивнул. Подцепив вилкой очередной кружок кальмари, он отправил его в рот, запив глотком Кьянти. Он надеялся сегодня прилично набраться, но пока что дешевое вино просто хлюпало в его желудке, не производя никакого эффекта на голову.

Корсико пробежал глазами меню и небрежно отложил его в сторону. Бросив проходящему официанту пижонское: «С двойным верхом без корицы, шоколадные «бискотти», — он полез в карман за своим блокнотом. При этом он беспокойно оглянулся на репортеров «Глоуб», с которыми только что разговаривал при входе, и на посетителей за соседним столиком — не подслушивают ли. Три толстухи с теми некрасивыми стрижками, которые для Родни всегда ассоциировались с радикальными феминистками и агрессивными лесбиянками, сидели за ближайшим к ним столиком, и из того, что они говорили об «этих мерзавках, которые только и думают, как бы схватить мужика за одно место», Родни с уверенностью заключил, что их ни в малейшей степени не заинтересуют сведения, которые Корсико непременно хотел выложить ему в надежном, но нейтральном месте. Однако он дал возможность молодому журналисту насладиться моментом таинственности и ничего не сказал, когда тот, ссутулившись, наклонился вперед над столом и блокнотом, как бы защищая свою информацию от посторонних глаз.

— Черт возьми, Родни, — произнес Корсико, и Родни заметил, что он говорит краешком рта — ни дать ни взять — Алек Гиннес во время тайной встречи на публике с весьма ценным секретным агентом. — Я нашел то, что искал. Это сенсация! Ты просто не поверишь.

Родни ткнул вилкой в очередной кружок кальмари, добавил красного перца, чтобы сделать еще острее и без того перченую подливку. Если вино не действует на его голову так, как бы ему хотелось, тогда, может, хотя бы перец подействует на его чрево.

— Так что же это? — осведомился он.

— Я начал с той конференции тори в Блэкпуле, так?

— Я помню.

— Я порылся в статьях «Телеграф» об этой конференции. В тех, что она писала до, во время и после, так?

— Митч, мы это уже проходили.

После информации, полученной им два часа назад, мысль, что Корсико настаивал на тайной встрече всего лишь ради того, чтобы пересказать ему то, что он уже знает, была более чем неприятна для Родни. Это был прямо-таки удар по мозгам. Он сосредоточенно жевал.

— Подожди, — сказал Корсико. — Я сравнил эти статьи с самой конференцией. И с тем, что происходило в жизни персонажей статей до, во время и после конференции.

— И?

Увидев официанта, подходившего с заказанным им двойным «капуцино» и шоколадным «бискотти», Корсико схватил со стола свои записи. Кофе ему подали в огромной чашке размером с таз для умывания. Официант сказал:

— На здоровье.

— Корсико опустил в чашку нечто, напоминающее медицинский шпатель, которым пользуются врачи, когда смотрят горло, но покрытый пластмассовыми кнопками.

— Сахар, — пояснил он, перехватив вопросительный взгляд Родни. Он поболтал палочкой, двигая ее вверх и вниз подобно туалетному вантузу. — Он растворяется в кофе.

— Круто, — хмыкнул Родни.

Двумя руками Корсико поднес чашку «капуцино» ко рту, потом вытер рукавом своей клетчатой ковбойки образовавшиеся усы из молочной пены. Пил он весьма звучно, с отвращением отметил Родни. Нет ничего более неаппетитного, чем слушать, как кто-то громко отхлебывает и глотает питье, когда сам собираешься поесть.

— Она строчила статьи об этой конференции в таком количестве, словно речь шла о сенсации века, — продолжал Корсико. — Как будто боялась, что кто-то не оплатит ей счет за расходы на поездку, если она не сумеет отработать свои блэкпульские загулы. Каждый день кропала от одной до трех статей! Черт, ты можешь в это поверить? И все — такая скучища. У меня сто лет ушло на то, чтобы прочитать их и потом сопоставить с более или менее интересными событиями в жизни главных игроков. Но я выдержал до конца, — полистав, он раскрыл свой блокнот в нужном месте и как сигарету сунул в рот палочку песочного печенья в шоколаде. С хрустом надавил на нее зубами. Крошки полетели вокруг.

Родни стряхнул одну со своего живота.

— И? — спросил он.

— Премьер-министр, — проговорил Корсико. — Конечно, в то время он не был премьером, но это только усиливает пикантность ситуации, верно? Это означает, что при его теперешнем положении ему есть что скрывать.

— Как ты к этому пришел? — с любопытством осведомился Родни, которого всегда изумляли замысловатые зигзаги человеческого воображения.

— Волка ноги кормят, должен тебе сказать, — Корсико опять звучно отхлебнул «капуцино» и вернулся к своим записям. — Через две недели после той конференции в Блэкпуле будущий премьер и его жена разъехались.

— Неужели?

Корсико ухмыльнулся. Кусочек шоколада застрял у него между зубами.

— Что, не знал об этом, да? Они жили врозь девять месяцев и, как нам известно, разводом это не закончилось. Но я подумал, девять месяцев — интересный срок. Если учесть некоторые события, тебе не кажется?

— Для меня девять месяцев ассоциируются с разными вещами, — сказал Родни. Он закончил с кальмари и налил себе последний бокал вина. — Может, ты мне скажешь, о чем весь этот колокольный звон возвещает?

— Подожди, сейчас узнаешь, — Корсико, довольный собой, поерзал на стуле. — Я поговорил с пятью горничными отеля, в котором проводилась эта конференция. Три из них до сих пор работают там. И две из этих трех подтвердили, что с премьер-министром была женщина — по вечерам, заметь, то есть не в связи с какими-то официальными делами. И это не была его жена. Ну вот — теперь, что я предлагаю сделать завтра: прихватить несколько фотографий Боуин и съездить с ними в Блэкпул. Посмотрим, может быть, я смогу получить подтверждение от какой-то из горничных, что Боуин была его птичкой. Если хоть одна подтвердит…

— Что ты им пообещал?

На лице Корсико мгновенно появилось озадаченное выражение. Он громко жевал, размышляя над вопросом.

— Мы заплатим им как за материал для статьи или просто запишем им их пятнадцать минут где-нибудь внутри «Сорс»?

— Эй, Род, — запротестовал Корсико. — Если им будет оплачиваться официально, они захотят получить компенсацию за стресс. Мы ведь всегда играли по таким правилам, верно?

Родни вздохнул.

— Не верно.

Он вытер рот своей салфеткой и, скомкав, бросил ее на стол. Пока Корсико обескураженно моргал глазами, явно не в состоянии понять это внезапное изменение в издательской политике газеты, Родни полез в один из своих бездонных карманов куртки-сафари цвета хаки и достал из него завтрашний номер «Сорс» с переделанной первой страницей. Она попала ему на глаза благодаря звонку одного редактора отдела новостей, плодами преданности которого Родни удавалось пользоваться в обмен на многолетнее молчание о его «маленьких радостях жизни» водном из самых сомнительных ночных заведений Сохо. Родни выложил ее на стол перед репортером и сказал:

— Может, тебе будет интересно взглянуть — только что отпечатанная, как говорится, прямо из-под пресса, еще тепленькая.

Родни наблюдал, как Корсико читает то, что сам он выучил почти наизусть, пока дожидался его в баре. Заголовок буквами в четыре с лишним дюйма и сопровождающая его фотография сами по себе говорили уже почти все. Фраза «В игру вступает отец внебрачного ребенка Боуин» объясняла, почему первую страницу украшает физиономия Дэниса Лаксфорда. Увидев это, Корсико машинально потянулся рукой за своим «капуцино». Он читал и громко прихлебывал из чашки. И только один раз остановился, поднял глаза и произнес:

— Ни фига себе! — но тут же, не дожидаясь ответной реплики, вернулся к газете. «Именно так, — подумал Родни, — будет читать ее каждый, кому она попадет в руки, как только утром газета появится в продаже. Она перекроет тиражи «Глоуб», «Миррор» и «Сан» по меньшей мере на миллион. Она потянет за собой в качестве дополнительной информации следующие истории. И номера, в которых они появятся, тоже перекроют тиражи «Глоуб», «Миррор» и «Сан»».

Родни хмуро наблюдал, как Корсико, претворяя в жизнь мечту каждого автора статьи, жадно перепрыгнул с первой страницы к продолжению в середине газеты. Закончив читать, он откинулся на спинку стула и уставился на Родни.

— Ну и ну, — смог только произнести он. — Родни, черт побери!

— Именно, — согласился Родни.

— Почему он это сделал? Я хочу сказать, он что, в последний момент решил стать порядочным человеком или как?

«Или как, — подумал Родни, — определенно «или как»». Свернув газету, он положил ее обратно в карман.

— Проклятье, — выругался Корсико. — Черт, вот гадство! Я мог поклясться, что этот мой материал о премьер-министре надежен, как… — он взглянул на Родни. — Стоп, подожди-ка секунду. А ты не думаешь, что Лаксфорд прикрывает Даунинг-стрит, нет? Слушай, Родни, может, он тайный тори?

— Тайный — нет, — ответил Родни, но репортер не уловил его иронии.

— Конечно, наши тиражи теперь поползут как на дрожжах, да? А председатель будет целовать его в задницу. Но с тех пор, как Лаксфорд пришел, тиражи росли постоянно. Так почему же он это сделал, какого дьявола все это значит?

— Это значит, — сказал Родни, отодвигая свой стул от стола и делая знак официанту принести счет, — что официально перестрелка закончена. Пока.

Корсико непонимающе посмотрел на него.

Родни объяснил:

— Черные шляпы и белые шляпы. В городе аферистов, в пустыне Сахара, в преисподней. Можешь выбирать то, что тебе больше нравится. Все равно выходит одно и то же.

— Что? — настаивал Корсико.

Родни взглянул на счет и полез за деньгами. Он бросил на стол двадцать фунтов так, будто выбросил полотенце на ринг, признавая поражение.

— Парни в черных шляпах победили.

Глава 23

В конце аллеи, ведущей к «Небесному жаворонку», Барбара выключила зажигание своего «мини». Сказать о ее состоянии, что она была измотана, означало бы не сказать ничего. Она была обессилена, разбита, доведена до ручки и до точки. Барбара равнодушно слушала, как двигатель машины еще добрых секунд пятнадцать кашлял, прежде чем, наконец, смирился с тем, что его лишил и топлива. Когда это чудо современной механики в конце концов угомонилось, она выключила фары и распахнула дверцу машины. Но не вышла из нее.

День и без того получился — хуже некуда. А теперь, когда она поговорила с Линли и узнала новость об исчезновении Лео Лаксфорда, он рухнул в непролазное болото. Разговор состоял из краткого перечисления инспектором фактов, прерываемого ее собственными восклицаниями: «Что? Вот чертовщина! Что?». У них нет никакой зацепки относительно возможного местонахождения восьмилетнего сына Лаксфорда, сказал ей Линли в заключение, и единственное, чем они располагают, это свидетельство его отца, что он разговаривал с ребенком по телефону.

— Ну, и что вы об этом думаете? — спросила его Барбара. — Чем пахнет этот Лаксфорд теперь?

Ответ Линли был лаконичен. Они не могут идти на риск, рассматривая это дело как-то иначе, чем похищение. Этим он и собирается заниматься в Лондоне одновременно с делом Боуин и в связи с ним. А она должна продолжать вести расследование убийства в Уилтшире. Почти наверняка оба эти случая взаимосвязаны. Потом он спросил, что нового у нее.

Она была вынуждена признаться в худшем. После ее последнего столкновения с сержантом Стэнли по поводу отправки группы криминалистов, она взялась за амесфордское отделение уголовных расследований. Она сцепилась с сержантом Стэнли и также поругалась с его начальником из-за нежелания сотрудничать, проявленного сержантом Стэнли. Она не стала рассказывать Линли о зажигалке Стэнли или о его к ней отношении. Это вряд ли вызвало бы у Линли сочувствие. Он бы сказал, что если она хочет чего-то добиться в области, преимущественно принадлежащей мужчинам, то должна научиться сама давать пинка под зад, а не ждать, пока это сделает за нее вышестоящий начальник из Скотланд-Ярда.

— Так, значит, обычная рабочая обстановка, да?

Барбара передала ему остальную информацию, составлявшую ее унылый дневной отчет. Она добилась, чтобы криминалистов отправили в Форд, осмотреть голубятню на ферме Элистера Харви, выглядевшую так многообещающе. Жена Харви с готовностью дала свое любезное разрешение на осмотр строения, но это не убедило Барбару в полной невиновности Харви в исчезновении и смерти ребенка. Наоборот, Барбара заключила, что жена Харви или прекрасная актриса, или она ничего не знает о его гнусных деяниях за ее спиной. А поскольку трудно поверить, что десятилетнюю девочку можно было держать взаперти на голубятне всего лишь в тридцати ярдах от фермерского дома и чтобы миссис Харви об этом ничего не знала, серьезные обстоятельства требовали столь же серьезных выводов: пока остается шанс, что Шарлотту прятали на голубятне, Барбара должна настоять, чтобы голубятню проверили.

Это мероприятие никакого результата не принесло, если не считать того, что криминалисты начали испытывать к ней открытую неприязнь. Что было сущей ерундой по сравнению с реакцией самих голубей.

Единственным проблеском света в конце дневного туннеля разочарований была информация от судебного эксперта, что состав вещества, найденного под ногтями у Шарлотты Боуин, полностью совпадал с составом смазки, обнаруженной в гараже Говарда Шорта в Коуте. Но оба эти образца представляли собой обычную осевую смазку, и Барбара была вынуждена признать, что обнаружение такой смазки у человека под ногтями или где-то еще в сельской местности, где кругом фермы, было таким же потрясающим открытием, как, к примеру, найденная рыбья чешуя на подошве у грузчика с Биллингейтского рынка.

Ее единственной надеждой на прорыв теперь оставался констебль Пейн. За день она получила от него четыре телефонных сообщения, каждое из которых говорило о его передвижениях по округе. Первое пришло из Мальборо. Следующие — из Суиндона, Чиппенхема и Уорминстера. Во время этого последнего его звонка им, наконец, удалось поговорить лично. Это произошло довольно поздно вечером, когда Барбара после полного поражения с голубятней Харви вернулась в полицейский участок Амесфорда.

— Вы, похоже, совсем устали, — заметил Робин.

Барбара кратко пересказала ему события дня, начав со вскрытия и закончив бесполезной тратой времени и людских ресурсов на голубятне. Он все это молча выслушал, стоя в своей телефонной будке, мимо которой с рычанием проносились грузовики, и, когда она закончила, хитровато спросил:

— А сержант Стэнли циник и грубиян, не так ли? — он не дал ей времени ответить. — Он всегда такой, Барбара. Это не из-за вас. Он так обращается со всеми.

— Ладно, проехали, — Барбара вытряхнула из пачки сигарету и закурила. — Нельзя сказать, чтобы у нас здесь совсем не за что было ухватиться, — она сообщила ему о школьной форме Шарлотты Боуин, о том, где она была найдена и где, по заявлению механика Говарда Шорта, он ее взял.

— У меня тут есть собственные версии, — заметил Робин. — Местным полицейским пришлось отвечать на такие вопросы, какие сержанту Стэнли и в голову не приходили.

Только это и сказал. Но в его голосе звучало возбуждение, которое он, казалось, стремился спрятать, считая такие эмоции неподходящими для констебля уголовной полиции.

— Мне нужно еще кое-что проверить здесь, — добавил он. — И если подтвердится, вы первая об этом и узнаете.

Барбара была благодарна ему за его решение. За этот день она успела сжечь если и не весь, то больше половины моста к Стэнли и его начальнику. Сейчас было бы здорово что-то получить — приличную зацепку, какую-нибудь улику, показание свидетеля. Это могло бы загладить урон, который она нанесла сегодня своей репутации, бесполезно послав криминалистов на голубятню.

Остаток дня и часть вечера она провела за перелопачиванием отчетов констеблей, все еще без устали отрабатывающих систему секторов Стэнли. Кроме механика со школьной формой Шарлотты, они ничего не нашли. Как только она поговорила с Линли и узнала о похищении Лео Лаксфорда, она вызвала все группы в участок, ознакомила с информацией о втором похищении и раздала фотографии мальчика и описание его примет.

Сейчас она с большими усилиями вылезла из «мини» и побрела в темноте к дому, заранее собираясь с духом перед очередным погружением в ночной кошмар «Небесного жаворонка» в стиле Лоры Эшли. Коррин Пейн еще утром дала ей ключ от передней входной двери, поэтому Барбара направилась туда вместо того, чтобы проходить через кухню, как она это сделала прошлым вечером, когда приехала с Робином. Однако в гостиной горел свет, и, когда она повернула ключ в замочной скважине и распахнула дверь, задыхающийся астматический голос Коррин спросил:

— Роби, это ты? Иди сюда, дорогой мой мальчик, посмотри, какой тебя ждет сюрприз.

Это приглашение заставило Барбару остановиться. По ее телу пробежала дрожь — слишком много раз она слышала так похожие на эти слова: «Барби! Барби, это ты? Иди посмотри, иди посмотри…» — и слишком много раз она откликалась, шла к матери и находила ее блуждающей по необъятному пространству своего усиливающегося слабоумия: то планируя поездку в отпуск в места, которых никогда не видела, то с нежностью раскладывая и складывая одежду брата, умершего два десятилетия назад, а то неуклюже сидящей на кухонном полу, делающей куличики из муки, сахара и варенья прямо на грязном желтом линолеуме.

— Робби? — голос Коррин звучал с придыханием, казалось, несколько минут с ингалятором пошли бы ей на пользу. — Это ты, родной? Мой Сэмми только что ушел, но у нас есть и другой гость. Я ей категорически заявила, что не отпущу ее, пока ты не вернешься. Ты, конечно, захочешь повидаться с ней прямо сейчас.

— Это я, миссис Пейн, — откликнулась Барбара. — Робин все еще работает.

— А… — произнесла Коррин, выразив этим свое бесконечное разочарование. Всего лишь эта мошка — так следовало это понимать.

Она сидела за карточным столом посередине комнаты. На нем шло сражение в «скрэббл». Противником Коррин была молодая хорошенькая женщина с веснушками и модно уложенными волосами цвета шампанского. По телевизору, стоявшему в нише мебельной стенки, по развлекательному каналу «Скай ченел» показывали старый фильм с Элизабет Тейлор. Звук был отключен. Барбара посмотрела на экран. Утопающая в шифоне Элизабет Тейлор, Питер Финч в смокинге, вопиюще ненатуральные декорации джунглей и хмурый туземец-дворецкий. «Слоновая тропа» — решила она. Ее всегда восхищала кульминационная сцена фильма, когда толстокожие гиганты в конце концов разносят виллу Питера Финча в щепки.

К карточному столу был придвинут третий стул, и небольшая табуреточка для раскладывания на ней букв все еще стояла рядом, обозначая место, где сидел Сэм Кори. Коррин перехватила взгляд Барбары, устремленный на это третье место, и как бы невзначай убрала лишний планшет для букв, чтобы Барбара, чего доброго, не засела за игру в надежде удвоить или утроить счет. Барбара, по правде говоря, была сущим дьяволом по части буквы «х», и Коррин, должно быть, интуитивно это поняла.

— Познакомьтесь, это Селия, — представила Коррин свою партнершу по игре. — Я, наверное, вам уже говорила, что она и Робби…

— Ах, миссис Пейн, пожалуйста, не надо, — Селия смущенно засмеялась, и на ее круглых щечках проступил легкий румянец. Она была пухленькой, но не толстой — из тех женщин, каких привычно видеть обнаженными на живописных полотнах — одалиска, возлежащая на роскошном ложе. Так значит, это будущая невестка, подумала Барбара. Почему-то ей было приятно узнать, что Робин Пейн не принадлежит к тем мужчинам, которые предпочитают женщин с фигурой как палка от метлы.

Она протянула через стол руку и представилась:

— Барбара Хейверс, Скотланд-Ярд, отдел уголовных расследований, — и следом подумала, зачем она добавила это последнее, как будто ей нечего больше про себя сказать.

— Вы здесь из-за этой девочки, не правда ли? — спросила Селия. — Это так ужасно.

— Убийство всегда ужасно.

— Ну, наш Робин доберется до истины, — решительно заявила Коррин. — Можете не сомневаться, — она бросила на доску две буквы «к» и «о» перед «п». Старательно подсчитала свои очки.

— Вы работаете вместе с Робином? — продолжала Селия. Она протянула руку за печеньем, разложенным веночком на тарелке, разрисованной цветами, и деликатно откусила кусочек. Барбара сунула бы его себе в рот целиком, смачно разжевала и запила любой жидкостью, попавшейся под руку. В данном случае это был бы чай — из чайника, прикрытого стеганой грелкой. Эта чайная грелка, как все прочее в доме, была плодом творчества все той же Лоры Эшли. Барбара отметила про себя, что Коррин не бросилась снимать грелку с чайника, чтобы предложить ей чашку чая.

Она поняла, что ей время уйти со сцены. Если вырвавшееся у Коррин: «А…» — не подсказало ей этого, то теперешнее пренебрежение правилами гостеприимства было достаточно выразительным.

— Робби работает под руководством сержанта, — пояснила Коррин, — и она им очень довольна, не так ли, Барбара?

— Он хороший полицейский, — ответила Барбара.

— Ну, конечно же, хороший. Он был первым в классе в школе сыщиков. Не прошло и двух дней, как окончил курсы, и вот, пожалуйста, уже расследует дело. Я правильно говорю, Барбара? — она пристально следила за Барбарой, явно проверяя ее реакцию. Возможно, реакцию на высказанную ей оценку способностей Робина.

Круглые щечки Селии стали еще круглее, голубые глаза сияли. Вероятно, от мысли о непременном успехе ее возлюбленного в избранной им области.

— Я знала, что он добьется успеха в уголовной полиции. Я ему это сказала еще до того, как он пошел на курсы.

— И заметьте, это не просто какое-то дело, — продолжала Коррин, будто не замечая слов Селии, — но именно это дело. Дело, которое ведет Скотланд-Ярд. И это дело, дорогая моя, — она похлопала руку Селии, — обеспечит успех нашему Робби.

Селия обаятельно улыбнулась, чуть прикусив зубами нижнюю губку, как бы стараясь скрыть свой восторг. Тем временем на экране слоны начинали терять терпение. Один особенно крупный самец уже ломился к изгороди имения, следуя вековому пути на водопой, который отец Питера Финча так самонадеянно перегородил своей роскошной виллой. Двадцать две минуты до того, как слоны все разнесут, подумала Барбара. Она видела этот фильм не менее десяти раз.

— Что ж, остается пожелать вам спокойной ночи, — сказала она. — Если Робин вернется в течение следующего получаса, передайте ему, чтобы зашел ко мне. Нам нужно кое с чем разобраться.

— Я непременно передам ему, но, полагаю, нашего Робби может кое-что задержать здесь, — Коррин многозначительно кивнула в сторону Селии, изучавшей свои фишки. — Он ждет, пока немного освоится на новой работе. И как только разберется, найдет свое место, тогда сделает решительные шаги в жизни. Изменит свою жизнь навсегда. Правда же, дорогая? — и опять похлопала Селию по руке. Селия улыбалась.

Барбара, запнувшись на мгновение, проговорила:

— Да, конечно. Поздравляю. Всего наилучшего, — и почувствовала себя полной идиоткой.

— Спасибо, — пролепетала Селия и аккуратно положила шесть фишек на разграфленную доску. Барбара взглянула на слово. Селия добавила к составленному Коррин «коп» свои буквы, получив «копуляция». Коррин несколько сконфуженно сдвинула брови и протянула руку за словарем.

— Ты уверена, дорогая?

Барбара видела, как округлились ее глаза, когда она прочла определение. Она также заметила оживление на лице Селии, которое та немедленно спрятала, как только Коррин закрыла словарь и посмотрела в ее сторону.

— Это что-то связанное с горообразованием, не так ли? — спросила Селия с притворно невинным видом.

Коррин проговорила:

— О, Господи, — и приложила руку к груди. — О, Господи… Мне нужно… О, Господи… хоть один вдох…

Выражение лица Селии изменилось. Она вскочила со стула. Коррин, задыхаясь, пробормотала:

— Так внезапно, дорогая… Куда я положила… Где мой живительный источник… Может быть, Сэмми переставил?

Селия сумела быстро отыскать ингалятор около телевизора. Она поспешно передала его Коррин и, пока та мощно вдувала лекарство себе в рот, успокаивающе поддерживала ее под руку. По виду Селии можно было понять, что она раскаивается из-за «копуляции», ставшей причиной приступа Коррин.

Забавно, подумала Барбара. Так, вероятно, и будет складываться их жизнь в течение следующих тридцати или около того лет. Интересно, сама Селия это понимает?

Барбара услышала, как открылась и тут же с шумом захлопнулась входная дверь через кухню. Селия вернулась на свое место за столом. Послышались быстрые шаги, и Робин резко спросил:

— Мама, ты здесь? Барбара уже вернулась?

По выражению лица Коррин Барбара поняла, что задавать такой вопрос ему не следовало. Но зато и ответа на него не потребовалось, потому что Робин уже стоял в дверях гостиной. Он весь, с ног до головы, был пыльным и грязным, в волосах запуталась паутина. Но, улыбнувшись Барбаре, он сказал:

— Вот вы где. Я сейчас вам такое скажу! Стэнли лопнет, когда узнает.

— Робби, дорогой, — произнесла Коррин, задыхающимся и усталым голосом, стараясь переключить внимание сына с Барбары на карточный стол, за которым сидела Селия. Та встала.

— Здравствуй, Роб, — проговорила она.

— Селия, — произнес он и перевел несколько смущенный взгляд со своей суженой на Барбару.

— Я как раз уже собиралась наверх. С вашего позволения… — начала Барбара.

— Нет, вы не можете, — Робин умоляюще смотрел на нее. Потом обратился к Селии: — Извини, у меня очень важное дело. Я не могу его вот так прервать, — на его лице выразилась надежда, что кто-нибудь выручит его из этой щекотливой ситуации.

Коррин явно не собиралась этого делать, Селия не хотела. А Барбара, хоть и сочувствовала ему чисто по-дружески, но не знала, как ему помочь. Всякие словесные пируэты были не по ее части, ими виртуозно владели такие женщины, как Хелен Клайд.

— Селия ждет тебя с половины девятого, Робби, — произнесла Корри. — Мы с ней очень мило провели вечер. Я ей сказала, что она слишком давно не появлялась у нас в «Небесном жаворонке», и я уверена, ты сумеешь это исправить теперь, когда начал работать в отделе уголовной полиции. Недалек день, сказала я ей, когда Роби оденет тебе на пальчик кое-что совершенно особенное.

На лице Робина отразилось страдание, на лице Селии — унижение и обида. Барбара почувствовала, что у нее вспотел затылок.

— Да, конечно, — проговорила она по возможности дружелюбным тоном и решительно повернулась к лестнице. — Что ж, тогда спокойной ночи. Робби, мы можем поговорить и…

— Нет! — он рванулся за ней.

— Робби! — воскликнула Коррин.

— Роб! — крикнула Селия.

Но Робин уже поднимался по лестнице вслед за Барбарой. Она слышала его шаги за спиной, слышала, как он настойчиво повторяет ее имя. Он догнал ее прямо у двери комнаты и схватил за руку. Но тут же отпустил, когда она обернулась к нему.

— Слушай, — сказала она. — Получается какая-то глупость, Робин. С тем же успехом, что и здесь, я могла бы жить в Амесфорде. И после сегодняшнего вечера, думаю, так будет лучше.

— После сегодняшнего вечера? — он посмотрел в сторону лестницы. — Почему? Из-за этого? Вы имеете в виду Селию? Маму? Забудьте, все это не имеет значения.

— Не думаю, что Селия или твоя мама с тобой согласятся.

— Черт с ними с обеими. Мне не до них. Во всяком случае, сейчас, сегодня вечером, — он вытер лоб рукавом рубашки — Я нашел, Барбара. Я мотался целый день. Облазил каждую дыру, о какой только мог вспомнить. И, черт побери, я нашел это.

— Что? — не поняла она.

Его грязное лицо осветилось победной улыбкой.

— То место, где держали Шарлотту.

Александр Стоун смотрел, как его жена кладет телефонную трубку на рычаг. Что-либо понять по выражению ее лица было не возможно.

Он услышал только конец разговора.

— Не звони мне. Никогда больше не звони мне. Что тебе нужно? — Потом она заговорила так, будто слова застревали в горле: — Что с ним произошло? Когда?.. Ах ты, подлый, низкий… И не пытайся убедить меня… Ты ублюдок. Мерзкий ублюдок, — эту последнюю фразу она почти выкрикнула. И зажала кулаком рот, чтобы сдержаться. Алекс слышал, как мужской голос продолжал горячо что-то говорить. Ив положила трубку. Она стояла не двигаясь, но ее била дрожь, как будто электрические разряды, проходя через ее тело, не давали ей двинуться с места.

— В чем дело? — спросил ее Алекс.

Перед тем, как раздался звонок, они уже легли в постель. На этом настояла Ив. Она сказала, что у него усталый вид, и сама она совершенно без сил, так что им обоим необходимо отдохнуть, если они хотят выдержать предстоящие им в эти дни тяготы траурных церемоний. Но он понимал, что они поднялись в спальню больше не ради отдыха, а ради возможности избежать разговора. Здесь в темноте один из них или они оба могли лежать без движения, глубоко дыша, притворяясь спящим и не разговаривая. Но не успели они погасить свет, как зазвонил телефон.

Преодолев нервное оцепенение, Ив поднялась с кровати. Она накинула халат и завязала пояс. Но при этом так яростно дергала за шелковый шнур, что это выдало ее с головой.

— Что случилось? — повторил Алекс.

Она подошла к стоявшим в ряд у стены платяным шкафам. Открыла дверцы. Швырнула на кровать черное платье-пальто и бросила на пол пару туфель.

Алекс тоже поднялся. Он взял ее за локоть. Она отдернулась.

— Черт возьми, Ив, я спрашиваю…

— Он публикует статью.

— Что?

— То, что слышал. Этот мерзкий грязный таракан публикует статью. На первой странице. Завтра. Он думал, — при этих словах ее черты исказились от горечи. — Он, видишь ли, думал, что лучше сообщить мне заранее. Чтобы я подготовилась к встрече с другими журналистами.

Алекс посмотрел на телефон.

— Так это был Лаксфорд?

— Кто же еще? — Она подошла к комоду, выдвинула ящик. Его заклинило, и она со стоном рванула его на себя. Порывшись в нем, достала белье, комбинацию, колготки. Бросила их на кровать рядом с платьем. — Он с самого начала обращался со мной как с дурой. А сегодня он думает, что совсем меня прикончил. Но меня еще рано хоронить. Рано. И он об этом скоро узнает.

Алекс пытался составить из кусочков полученных сведений единое целое, но одного явно не хватало.

— Статью? — повторил он. — О тебе и о нем? В Блэкпуле?

— О, Господи! О какой еще статье может идти речь, Алекс? — она начала натягивать белье.

— Но Шарли…

— При чем тут Шарли? Дело не в Шарли. Как ты не можешь этого понять? Сейчас он заявляет, что похищен его несчастный сын, и похититель требует от него той же истории. Все так удачно складывается, — она подошла к кровати, сунула руки в платье-пальто, рывком подложила на место подплечники, застегнула золотые пуговицы.

Алекс ошеломленно смотрел на нее.

— Сын Лаксфорда? Похищен? Где? Когда?

— Какая разница? Лаксфорд где-нибудь его спрятал, а теперь использует так же, как собирался использовать похищение Шарлотты.

— Что же ты собираешься делать?

— А как ты думаешь, что я собираюсь делать? Я собираюсь его опередить.

— Как?

Она сунула ноги в туфли и в упор посмотрела на него.

— Я не уступила, когда он украл Шарлотту. Он собирается использовать это в свою пользу. Он хочет с помощью этой истории выставить меня варваром: Шарлотта исчезает, от него требуют статьи, я отказываюсь содействовать ему в этом, несмотря на его отчаянные мольбы. И, в противоположность моему варварству, — добродетели Лаксфорда: он собирается сделать для спасения своего сына то, чего я не сделала для своей дочери. Теперь ты понимаешь, наконец, что происходит, или я должна сказать это тебе по буквам? Он будет выглядеть как святой Христофор с младенцем Иисусом на плечах, а я — как Медея. Но только в том случае, если я ничего не сделаю, чтобы остановить его.

— Мы должны позвонить в Скотланд-Ярд, — Алекс рванулся к телефону. — Мы должны проверить, правда ли то, что он сказал. Действительно ли мальчика похитили…

— Его не похитили! И если мы позвоним в полицию, это нам ничего не даст. Потому что, можешь не сомневаться, на этот раз Лаксфорд продумал все, до последней детали. Он запрятал своего маленького монстра куда-нибудь подальше. Потом позвонил в полицию и разыграл комедию. И пока мы с тобой теряем время, болтая о том, на что он способен и почему, он уже написал историю, и она уже сходит с печатных станков и через семь часов появится на улицах. Если я не предприму каких-то шагов. Что я и намерена сделать. Ясно? Теперь ты все понял?

Алекс понял. Он понял это по жесткой линии ее подбородка, по напряженной спине и плечам, по неподвижному взгляду ее глаз. Он понял все. Но вот чего он не мог понять — что же мешало ему разобраться в этом раньше?

Он почувствовал себя брошенным на произвол судьбы. Необъятность пространства охватывала и поглощала его. Издалека он услышал свой голос:

— Куда ты собралась, Ив? Что ты хочешь делать?

— Хочу потребовать кое у кого возврата долгов, — она пошла в ванную и, как он мог видеть, быстро наложила косметику на лицо. Делала она это сейчас без своей обычной уверенной точности — просто прошлась по щекам румянами, макнула несколько раз тушью по ресницам и мазнула помадой по губам. Покончив с этим, провела щеткой по волосам и взяла с полки над раковиной очки — она всегда клала их туда перед сном.

Потом вернулась в спальню.

— Он допустил одну ошибку — кроме того, что случилось с Шарлоттой, — сказала она. — Он решил, что я бессильна. Решил, что я не найду, куда и когда мне пойти. Но он ошибается. И сможет убедиться в этом уже через несколько часов. Если выйдет по-моему — а можешь не сомневаться, так и будет — я добьюсь такого запрета, что он не сможет напечатать ни слова из этой истории, так же как и из любой другой, в ближайшие пятьдесят лет. Это будет его конец. Такой, какого он и заслуживает.

— Я понимаю, — проговорил Алекс и, хотя сознавал, что его вопрос не имеет смысла, отчаянное желание услышать от нее хоть что-то приближающееся к правде, заставило его спросить: — А как же Шарли?

— Что «как же Шарли»? Она мертва. Она стала жертвой этого заговора. И единственное, что в наших силах, это сделать так, чтобы ее смерть не стала напрасной. А иначе, если я не остановлю ее отца и не сделаю этого немедленно, так и получится.

— Ради себя самой, — проговорил Алекс. — Ради своей карьеры. Ради своего будущего. Но не ради Шарли.

— Да, правильно. Разумеется. Ради моего будущего. А ты чего ждал? Что я уползу в норку и буду делать то, что хочет от меня Лаксфорд, из-за того, что ее убили? Ты этого хотел?

— Нет. Я не хотел этого. Но я только думал, что на время траура…

Она угрожающе шагнула к нему.

— Не смей со мной так! Не смей говорить мне, что я чувствую, а что нет! Не смей говорить мне, кто я!

Он поднял руки как бы сдаваясь.

— Я не буду этого делать. Сейчас не буду.

Она подошла к тумбочке у кровати, взяла свою сумочку.

— Поговорим потом, — бросила она и вышла из комнаты.

Алекс слышал ее шаги по лестнице. Слышал, как отпиралась входная дверь. Через несколько секунд ее машина тронулась с места. На ночь журналисты оставили свои позиции, так что у нее не будет проблем с выездом из переулка. Куда бы она ни поехала, никто не увяжется за ней следом.

Алекс опустился на край кровати. Уронив голову на руки, он смотрел вниз, на ковер, на ступни своих ног на ковре — такие белые и такие бесполезные. Его сердце ощущало ту же болезненную пустоту после ухода жены, как и эта комната и весь этот дом. Он страдал от необъятности этой пустоты внутри себя и удивлялся, как ему удавалось обманывать себя так долго.

Он находил оправдание каждому настораживающему предупреждающему знаку, который она ему подавала. Думал, что через несколько лет она научится доверять ему так, чтобы открыть свое сердце. Она просто осторожна, и эта осторожность — естественное следствие выбранной ею для себя карьеры. Но со временем она забудет свои опасения и сомнения, она позволит своей душе подняться ввысь и слиться с его душой. А когда произойдет это единение душ, они возведут на этом основании свой новый дом, где будут семья, будущее, любовь. Нужно только быть терпеливым, говорил он себе. Нужно только показать ей, как глубоко он ей предан. И когда он сумеет это сделать, они заживут по-новому, более полной и богатой жизнью, в которой главным будут дети — братья и сестры Шарлотты, и они с Ив будут постоянно с ними, радуясь полнокровному счастью.

Все было ложью, сказкой, которую он рассказывал сам себе, когда не хотел видеть реальные разворачивающиеся перед глазами события. На самом деле люди не меняются. Они просто меняют свой внешний облик, когда считают, что так им удобнее, или когда обстоятельства заставляют их захлопнуть створки раковины. Та Ив, которую он любил, в действительности была не более реальна, чем Дед Мороз, русалка или Старуха с косой. Алекс был фантазером. И когда она играла роль, которую он для нее сочинил, она была настолько же порождением его фантазии, насколько он сам этого хотел. Так что лгал он. И последствия этой лжи — тоже его.

Он тяжело поднялся на ноги. И так же, как его жена, пошел к шкафу для одежды и начал одеваться.

Робин Пейн гнал машину. Он ехал на запад по шоссе Бербидж-роуд с сумасшедшей скоростью. При этом он быстро, взахлеб, перечислил ей свои поездки по округе за день. Все дело в кирпичах и майском шесте — так сказал он Барбаре. Потому что, когда он об этом услышал, у него появилась масса новых предположений, но прежде чем заносить их в список как места возможного пребывания Шарлотты, ему захотелось их обследовать. Ведь вся округа — фермерские владения, туманно пояснил он. Пшеница для них самая главная статья дохода.

— Какое отношение имеет пшеница к Шарлотте Боуин? — спросила Барбара. — При вскрытии ничего не…

— Подождите, — попросил ее Робин. Было ясно, что для него наступил звездный час победы. И ему хочется насладиться им на все сто процентов.

Он побывал везде, объяснял Робин. На западе — до самого Фрешфорда, на юге — до Шафтсбери, но поскольку у него появилось некоторое представление о том, что надо искать, благодаря кирпичам и майскому шесту, упомянутым девочкой — не говоря уж о пшенице — поиски охватывали огромную территорию, но не такое уж огромное количество объектов. И все же, так или иначе, ему пришлось облазить десятки мест, поэтому он и выглядит сейчас таким грязнулей.

— Куда мы едем? — спросила Барбара. Они мчались по неосвещенной дороге, по краям которой стеной стояли деревья.

— Недалеко, — бросил он.

Когда они миновали деревню — десяток кирпичных домов с соломенными крышами — она рассказала ему обо всем, что произошло за это время в Лондоне, перечислила все подробности, полученные от Линли. И когда она закончила рассказ, не забыв ничего — от идентичности отпечатков пальцев до поиска бродяги, то в заключение сообщила ему об исчезновении Лео Лаксфорда.

Робин Пейн вцепился в руль.

— Еще один? — переспросил он. — На этот раз мальчик? Что же это происходит?

— Он может быть в Уилтшире, как и Шарлотта.

— Когда он пропал?

— После четырех дня, — она видела, как, нахмурившись, он что-то обдумывает.

— Что? — спросила она.

— Я просто подумал, — Робин переключил передачу, они свернули налево, двигаясь теперь на север по узкой дороге с указателем Грейт-Бедуин. — По времени не совсем совпадает, но если он — как там его зовут?

— Лео.

— Если Лео похитили около четырех, я подумал, его могли спрятать там же — там, где прятали Шарлотту. И если бы похититель успел перевезти его до того, как я туда добрался… Я бы сам нашел его — прямо на месте, — он махнул рукой в темноту за лобовым стеклом. — Но его там не было, — он с шумом выдохнул. — Черт, может, это совсем и не то место и я понапрасну потащил вас среди ночи — вдруг все окажется пустым номером?

— Это будет у меня не первый пустой номер за сегодняшний день, — сказала Барбара. — Но на этот раз хотя бы в приличной компании, так что давай уж доиграем до конца.

Дорога еще сузилась и превратилась в проселочную. Фары высвечивали только колею, обрамлявшие ее с двух сторон, увитые плющом деревья и границу чьих-то фермерский владений, начинавшихся сразу за деревьями. Поля здесь, как и в Эллингтоне, были покрыты высокими всходами, но, в отличие от Аллингтона, они были засеяны не травами на фураж, а пшеницей.

На подъезде к следующей деревне дорога сузилась еще больше. У самого края дороги, на пологом склоне показались разбросанные то там, то тут домики. Потом их стало больше, и они образовали еще одну кирпично-соломенную деревню, где дикие утки кряквы дремали на берегу пруда, и паб под названием «Лебедь» закрывался на ночь. Его последние огни погасли, когда Робин и Барбара проскочили мимо, двигаясь все так же на север.

Примерно в полумиле за деревней Робин сбавил скорость. Когда он сделал поворот направо, дорога оказалась настолько узкой и заросшей, что Барбара подумала, что не заметила бы ее среди ночного ландшафта, будь она одна. Затем дорога, вся в выбоинах, обозначенная с одной стороны блеском проволочного заграждения, с другой — шеренгой серебристых берез, резко пошла на подъем. Поле за изгородью сплошь поросло сорняками.

Они подъехали к просвету между березами, Робин свернул в него, и по кочкам они потряслись дальше. Деревья здесь были густыми, но под влиянием постоянных ветров приобрели своеобразную форму — они склонялись к тропе как старые подагрики.

Тропа закончилась у проволочной изгороди с двумя столбами и старой покосившейся калиткой из жердей. К этой калитке и повел Робин Барбару. Но предварительно он порылся в багажнике «эскорта», вынул из него фонарик и передал ей. Сам же взял походную лампу и, качнув ею, сказал:

— Сюда, пожалуйста.

Это «сюда» провело их через старую калитку, которую Робин отпихнул в бугор высохшей грязи. За воротами был выгул для овец, в центре которого вздымалось в небо гигантское коническое сооружение. В темноте оно казалось космическим кораблем, спустившимся на землю. Это строение располагалось на самом высоком в округе месте, и с трех сторон его лежали едва различимые в темноте поля, в то время как с четвертой, возможно, ярдах в пятидесяти виднелся силуэт полуразрушенного дома у дороги, по которой они приехали — свидетельство того, что когда-то здесь жили люди.

Стояла абсолютная тишина. В ночном воздухе чувствовалась прохлада. Тяжелый запах влажной земли и овечьего навоза висел над ними как разбухшее облако, готовое пролиться дождем. Барбара поморщилась. Жаль, что она не догадалась взять с собой куртку, чтобы спастись хотя бы от холода. А уж запах она как-нибудь перетерпит.

Через густые заросли травы они пробрались к сооружению. Барбара подняла фонарик, чтобы осветить его снаружи, и увидела кирпичную стену. Она взмывала вверх в темноту и завершалась белым металлическим куполом, напоминавшим горку мороженого. Под углом вверх и вниз от крыши торчали расщепленные остатки четырех длинных деревянных лопастей, когда-то покрытые по всей длине деревянными заслонками. Сейчас там, где за долгие годы ураганы выдрали часть заслонок, зияли дыры, но все-таки первоначальную форму лопастей представить было не трудно. Поэтому, как только луч ее фонарика упал на них, Барбара мгновенно поняла, что находится перед ней.

— Ветряная мельница, — проговорила она.

— Для пшеницы, — Робин взмахнул своей незажженной лампой, охватывая жестом не только поля, простирающиеся к югу, востоку и западу, но и темное строение, возвышавшееся к северу от них, у дороги. — Были времена, когда по берегам реки Бедуин стояло много водяных мельниц — до того, как отвели воду, чтобы построить канал. Когда это случилось, вместо них понастроили вот такие мельницы, как эта. И они неплохо работали, пока не появились крупные вальцовые мельницы. И теперь они потихоньку разрушаются, если только кому-то не придет в голову спасти их. Вот эта уже лет десять как брошена. Так же и дом — там, у дороги.

— Тебе знакомо это место?

— Еще бы, — усмехнулся он. — Как и любое другое в радиусе двадцати миль от дома, куда семнадцатилетний гуляка может водить свою подружку в летние ночи. Когда живешь в деревне, иначе не бывает, Барбара. Каждый знает куда пойти, если ему хочется немного поразвлечься. Наверное, в городе тоже так?

Вряд ли она могла это знать. Ни охи-вздохи под луной, ни шуры-муры по темным углам никогда не были ее обычным занятием. Однако она с готовностью подтвердила:

— Да уж, конечно.

Робин улыбнулся, и его улыбка как будто говорила, что они только что обменялись информацией о своем прошлом, и это еще одно доказательство их крепнущей дружбы. Если бы он знал правду о ее лишенной любовных радостей жизни, он бы смотрел на нее как на аномальное явление века, а не как на сообщницу по общему прошлому тисканья по углам, с разницей только в месте свиданий. Она ни с кем не жалась по углам в юности, а то, что у нее было уже взрослой, было так далеко запрятано в ее памяти, что она даже не помнила, с кем этот момент восторга ей пришлось испытать. Кто-то по имени Майкл? Или Мартин? А может, Мик? Она не могла вспомнить. Помнилось только в избытке дешевое вино, сигаретный дым, которого хватило бы, чтоб объявить экологическое бедствие в небольшом городке, оглушительная музыка — что-то вроде Джимми Хендрикса в ускоренном темпе — сейчас ей казалось, что, может быть, это был и настоящий Джимми Хендрикс, и ограниченное пространство на полу среди шести других пар, так же, как и они, занятых своими собственными моментами восторга. Да, радости двадцати лет уже не вернуть.

Она нырнула вслед за Робином под шаткую галерею, которая окружала мельницу на высоте второго этажа. Они прошли мимо двух стертых жерновов, лежавших на земле и покрывавшихся лишайником, и остановились перед аркообразной деревянной дверью. Робин уже начал открывать ее — поднял руки, чтобы надавить на доски, но Барбара остановила его. Она посветила на дверь фонариком и внимательно осмотрела старые доски сверху донизу, а затем направила луч на дверной засов, расположенный на уровне плеча. Он был латунным, новым и блестящим. Барбара почувствовала, как при виде этого, у нее засосало под ложечкой. Что это могло означать, если вспомнить о плачевном состоянии мельницы и дома, давно оставленных своими владельцами.

— Вот и я тоже подумал, — сказал Робин по поводу ее молчаливых размышлений. — Когда я это увидел, уже после того, как облазил все водяные мельницы, лесопилки и ветряные мельницы в округе, я подумал, надо бежать помочиться, а то надую прямо на месте. Там внутри еще не то увидите.

Барбара порылась в своей сумке и достала пару перчаток.

— У тебя есть? — спросила она.

— Вот эти, — ответил он и вытянул из кармана куртки скомканные рабочие перчатки. Когда руки у обоих были защищены, Барбара кивнула на дверь, Робин толкнул ее, и она распахнулась — сейчас засов не был закрыт. Они шагнули внутрь. Это было помещение с кирпичным полом и кирпичными стенами. Окон не было вовсе. В нем было холодно и сыро как в могиле и пахло плесенью, мышиным пометом и гнилыми фруктами.

Барбара поежилась от холода.

— Хотите мою куртку? — предложил Робин.

Она отказалась. Он присел на корточки и установил лампу на самое сильное освещение. Когда свет лампы разогнал темноту, нужда в фонарике Барбары отпала. Она выключила его и положила на штабель деревянных ящиков в дальнем конце небольшого круглого помещения. От этих ящиков исходил запах гниющих фруктов. Барбара оторвала одну из планок. Внутри лежало несколько десятков давно забытых здесь кем-то сгнивших яблок.

К этому примешивался другой, более слабый запах. Барбара попыталась определить, что это, и обнаружить источник, в то время как Робин отошел к узкой лестнице, ведущей к люку в потолке. Он присел на одну из ступенек и секунду наблюдал за Барбарой, потом сказал:

— Испражнения.

— Что?

— Другой запах. Это испражнения.

— Откуда он идет?

Робин кивнул на другую сторону ящиков.

— Я сначала решил, что кто-то собирался… — он пожал плечами и откашлялся, возможно, недовольный собой за то, что на какое-то мгновение утратил объективность. — Здесь нет туалета, Барбара. Только вот это.

«Это» оказалось желтым пластмассовым ведром. Внутри Барбара увидела маленькую жалкую кучку экскрементов в лужице жидкости, от которой шел едкий запах мочи.

Барбара выдохнула:

— Да, все правильно, — и принялась исследовать пол.

В центре, где один кирпич немного выступал над другими, она обнаружила кровь, а когда она, подняв голову от пятен на полу, взглянула на Робина, по его виду поняла, что он тоже это видел, когда был здесь в первый раз.

— Что еще? — спросила она.

— Ящики, — ответил он. — Вот, взгляните. С правой стороны. Третий снизу. Может, осветить получше?

Она взяла фонарик. И тогда увидела то, о чем он говорил. Клочок ткани из трех переплетенных волокон застрял между щепками у края одного из ящиков. Она наклонилась, поднесла фонарик ближе к ним. Из-за густой тени за ящиками она не могла их как следует разглядеть, поэтому, достав из своей сумки бумажную салфетку, подложила ее снизу для контраста. Волокна были зелеными, того же грязно-болотного оттенка, что и школьная форма Шарлотты.

Она почувствовала, как быстрее забилось сердце, но приказала себе не начинать считать цыплят раньше времени. После голубятни в Форде и гаража в Коуте ей не хотелось опять делать опрометчивые выводы. Она оглянулась на Робина.

— На пленке она говорила про майский шест, — сказала Барбара.

— Идите за мной. Захватите фонарик.

Он поднялся по лестнице и толкнул крышку люка на потолке. Когда Барбара поднялась вслед за ним, он протянул руку и втащил ее наверх в помещение на втором этаже мельницы.

Барбара огляделась вокруг, стараясь справиться с желанием чихнуть. Ее глаза слезились от неимоверного количества пыли, и она потерла их рукавом своей кофты.

— Я, наверное, попортил здесь кое-какие улики, — произнес Робин, и она посветила фонариком вдоль его руки и увидела следы ног: маленькие и большие, детские и взрослые — они перекрывали друг друга. В результате было невозможно сказать, один ребенок или десять, один взрослый или десять находились в комнате. — Я так заторопился, когда увидел волокна и кровь там, внизу, что рванул скорее сюда. Вспомнил про пол, когда было уже слишком поздно. Извините.

Барбара заметила, что половицы были настолько покороблены, что ни на одной из них не сохранилось по-настоящему четкого отпечатка. Было видно только, что это подошвы туфель, но их рисунок различить было невозможно.

— Не переживай, — сказала она, — вряд ли от них мог быть толк.

Она перевела луч фонарика с пола на круглую стену. Слева от люка располагалось единственное окно, заколоченное досками. Под ним лежала куча старых инструментов, подобных которым Барбара никогда раньше не видела. Одни, сделанные из металла, другие — из дерева. Это были старые инструменты для правки, объяснил Робин. Их использовали для притирки жерновов, расположенных еще этажом выше. Там и происходил размол зерна.

Рядом с инструментами лежали запыленные зубья, деревянный барабан и моток веревки. Кирпичная стена над ними была покрыта пятнами плесени, и сырость, казалось, пронизывала воздух. На высоте потолка над их головами нависало огромное колесо с зубцами. От пола через центр этого колеса и дальше, вероятно, до самого верха мельницы проходил толстый железный вал, шершавый от ржавчины.

— Майский шест Шарлотты, — догадалась Барбара, проведя лучом фонарика по всей длине вала.

— Вот и я об этом же самом подумал. Он называется главный вал. Вот, посмотрите.

Он взял ее за локоть и подвел прямо под большое зубчатое колесо. Положив свою руку поверх ее, державшей фонарик, он направил луч на зубья колеса. Барбара увидела, что на зубьях сохранилась пленка какого-то студенистого вещества, по виду напоминавшего застывший мед.

— Смазка, — сказал Робин. Убедившись, что она это увидела, он опустил ее руку и направил фонарик на то место, где главный вал упирался в пол. Тоже вещество покрывало место соединения. Когда Робин, присев на корточки, указал ей на нижний участок вала, Барбара увидела, что заставило его лететь во весь опор домой, чтобы увидеть ее, что заставило его махнуть рукой на многозначительный монолог матери о его будущей невесте. Это было важнее невесты — на старой осевой смазке у основания главного вала виднелись отпечатки пальцев. Это были детские отпечатки.

— Ну и ну, — пробормотала Барбара.

Робин поднялся. Его глаза напряженно вглядывались в ее лицо.

— Я думаю, пожалуй, у тебя получилось, Робин, — и впервые за весь день она почувствовала, что улыбается. — Черт возьми, Робин, ты взял и сделал это, дурачок.

Робин улыбнулся, но после такого комплимента выглядел несколько растерянным. И все же нетерпеливо спросил:

— Сделал, да? Вы так думаете?

— Убеждена. — Она сжала его руку выше запястья и позволила себе издать радостный клич: — Ну, погоди, Лондон, — торжествовала она. — Вот тебе! — Робин обрадовался ее веселью, она засмеялась вместе с ним и победно выбросила вперед сжатый кулак. Потом она приняла серьезный вид, заставив себя вернуться к своей роли руководителя группы. — Нужно будет направить парней из команды криминалистов. Сегодня же ночью.

— В третий раз за день? Боюсь, они этому не обрадуются, Барбара.

— Черт с ними. Я рада до смерти, вот что важно. А ты?

— Черт с ними, — согласился Робин.

Они спустились по лестнице. Под ней Барбара заметила скомканное синее одеяло. Она осмотрела его. Потом вытащила из-под лестницы. При этом что-то выпало из него и со стуком покатилось по кирпичному полу.

— Подожди-ка, — сказала она и наклонилась, разглядывая упавший предмет.

Он лежал в заполненной известковым раствором щели между двумя кирпичами. Оказалось — это маленькая фигурка ежика с бороздками на спинке и остроконечной мордочкой. Он был размером с треть ее ладони, как раз такой, чтобы удобно было держать в детской руке.

Барбара подняла его и показала Робину.

— Надо будет проверить, опознает ли его мать.

Она опять занялась одеялом. Как она заметила, грубая ткань была очень влажной, гораздо более влажной, чем это могло быть просто от сырости воздуха в помещении. И эта мысль о сырости, влаге, воде испортила ее приподнятое настроение, напомнив о том, как умерла Шарлотта Боуин. Это была деталь головоломки, оставшаяся неразгаданной.

Она обернулась к Робину.

— Вода.

— Что — вода?

— Ее утопили. Поблизости есть вода?

— Недалеко канал. И река тоже…

— Она захлебнулась водопроводной водой, Робин. В ванне. В раковине. В унитазе. Мы ищем водопроводную воду, — Барбара подумала о том, что они уже успели увидеть. — А этот дом? Там, у дороги? Он совсем разрушен? Может быть, там есть вода?

— Думаю, ее давным-давно отключили.

— Но там был водопровод, когда в нем жили люди, верно?

— Это было много лет назад, — он снял свои рабочие перчатки и сунул их в карман куртки.

— Значит, ее можно было включить — хотя бы на короткое время, если найти главный вентиль на участке.

— Может и так. Но, скорее всего, это колодезная вода — на таком удалении от деревни. Она ведь по составу отличается от водопроводной?

— Отличается, ясно, что отличается. И присутствие этой самой водопроводной воды в легких Шарлотты Боуин еще в большей степени осложняет дело. А здесь крана нет?

— Где, на мельнице? — он покачал головой.

— Дьявольщина, — пробормотала Барбара.

Что же в действительности сделал похититель, подумала она. Если это то место, где он удерживал Шарлотту Боуин, ясно, что он прятал ее здесь живой. Экскременты, моча, кровь и отпечатки пальцев — все молчаливо свидетельствовало об этом. И даже если эти улики, указывающие на ее здесь пребывание, могли бы иметь другое объяснение, даже если ребенок был привезен сюда уже мертвым, какой смысл было подвергаться риску быть замеченным при перевозке ее тела на мельницу, чтобы прятать его здесь еще несколько дней? Нет и нет. Она была здесь живой. Может быть, несколько дней, а может быть — часов. Но она была жива. А если это так, значит, поблизости должен быть источник водопроводной воды, которой захлебнулась девочка.

— Поезжай обратно в деревню, Робин, — сказала Барбара. — Там была телефонная будка около паба, так? Позвони и вызови группу криминалистов. Пусть возьмут с собой инструменты, фонари, лампы. Я буду ждать здесь.

Он посмотрел на дверь, на темноту за ней.

— Я не в восторге от этого плана, — произнес он. — Мне не нравится, что вы будете здесь одна. Если в округе бродит убийца…

— Я справлюсь. Поезжай. И позвони.

— Поехали вместе.

— Я должна охранять место преступления. Дверь была открыта. Сюда любой может зайти и…

— Я вообще-то и сам так считаю. Но это ненадежно. А вы ведь приехали без оружия, верно?

Он знал, что она без оружия. Сыщики никогда не носят оружия. Он сам тоже не вооружен.

— Со мной все будет в порядке, — пообещала она. — Тот, кто похитил Шарлотту, удерживает сейчас Лео Лаксфорда. А поскольку Лео здесь нет, я думаю, мы вправе предположить, что и убийцы Шарлотты здесь нет тоже. Так что, поезжай, позвони и поскорее возвращайся.

Он обдумывал эту идею. Барбара уже была готова помочь ему хорошим толчком к двери, когда он согласился:

— Ну, ладно. Только оставьте лампу зажженной. А мне дайте фонарик. И если услышите, что кто-то…

— Возьму один из этих инструментов для правки и двину ему по башке. И буду его молотить, пока ты не вернешься.

Он улыбнулся и направился к двери. Потом, на мгновение остановившись, обернулся к ней.

— Может, то, что я скажу, покажется вам не совсем…

— Что? — она мгновенно насторожилась. Достаточно с нее и того, что сегодня частенько слова Стэнли были «не совсем». Ей вовсе не нужно, чтобы к нему присоединялся еще и Робин Пейн. Но слова констебля, а особенно то, как он их произнес, удивили ее.

— Просто, я хотел сказать… вы не такая, как другие женщины, правда?

Барбара уже давно знала, что она не такая, как другие женщины. Она знала, что то, какая она, мужчины не находили для себя привлекательным. Поэтому она молча оглядела его, размышляя, к чему он клонит, неуверенная в том, что ей хочется, чтобы он уточнил смысл сказанного.

— Я хотел сказать, вы какая-то особенная, правда?

Но не в том смысле «особенная» как Селия, промелькнуло у нее в голове. Ас языка сорвалось другое:

— Да. Ты тоже.

Он смотрел на нее, стоя у двери на другой стороне мельничного помещения. Она поежилась от внезапного страха. Ей не хотелось думать о том, чего она вдруг испугалась. И не хотелось думать о том, почему она этого испугалась.

— Поезжай звонить, Робин. Уже поздно, а у нас здесь еще впереди работы невпроворот.

— Хорошо, — кивнул Робин, но не двинулся с места. Он простоял так в нерешительности довольно долго, прежде чем повернулся и пошел к машине.

Холод начал пробирать ее. С уходом Робина он, казалось, начал просачиваться сквозь стены. Барбара обхватила себя руками и похлопала ладонями по плечам. Она вдруг заметила, что дышит тяжело и прерывисто, и решила выйти за дверь, вдохнуть свежего ночного воздуха.

«Забудь об этом, — твердила она себе. — Держи себя в руках. Разберись с делом до конца, свяжи оборванные ниточки и отправляйся в Лондон как можно скорее. Не позволяй себе — ни за что не позволяй — увлечься пустыми фантазиями».

Надо думать о воде. Об обычной воде. Водопроводной воде. Которую нашли в легких Шарлотты Боуин. Вот чем ей надо сейчас заниматься. И она будет этим заниматься.

Где утопили девочку? В ванне, в раковине для умывания, в кухонной раковине, в бачке унитаза? Но в какой раковине? В каком бачке? В какой ванне? Где их искать? Если все улики, которые им до сих пор удалось найти, связаны с Лондоном, тогда и водопроводная вода как-то связана с Лондоном, если не географически, то через личность преступника. Тот, кто использовал эту водопроводную воду, чтобы утопить Шарлотту, был каким-то образом связан с Лондоном, где ее похитили. Предположительно, главные действующие лица — это мать девочки и Элистер Харви. Но Харви — это тупик, как и следовало ожидать. Что же касается ее матери… Какое чудовище могло бы устроить похищение и убийство своего единственного ребенка? Опять же, по словам Линли, Ив Боуин стоит на грани краха сейчас, когда Лаксфорд собирается напечатать статью. А сам Лаксфорд…

Барбара ахнула, вдруг вспомнив один единственный факт из того множества их, которые сообщил ей по телефону Линли несколько часов назад. Она быстро прошагала от мельницы вглубь загона, выйдя за пределы светлого пятна на земле, образованного потоком света, падающим из двери мельницы. Ну конечно же, думала она, Дэнис Лаксфорд.

В темноте она едва могла различить поля на уходящем вниз склоне к югу от мельницы, а дальше за ними опять возвышенность, над которой висело покрывало ночи с яркими крапинками звезд. На западе редкие огни соседней деревни блестками рассвечивали темноту. К северу лежали заросшие сорняками поля, вдоль которых они ехали сюда. И где-то недалеко — она знала это, верила в это и собиралась найти этому подтверждение, как только вернется Робин — располагалась школа для мальчиков Беверсток.

Вот где связь, которую она ищет. Вот что соединяет Лондон и Уилтшир. И это также является неоспоримой связью между Дэнисом Лаксфордом и смертью ребенка.

Глава 24

Линли даже не представлял себе, насколько Хелен стала привычной частью его повседневной жизни, пока на следующее утро не пришло время завтрака — завтрака в одиночестве. Завтрак предыдущего дня он просто пропустил, решив тем самым избавить себя от хлопот по приготовлению яичницы и тостов. Но поскольку обед он тоже пропустил, то к полуночи уже начал чувствовать некоторое головокружение. Можно, конечно, было обойтись закусками, но не хотелось одному шарить по кухне в поисках съестного. Вместо этого он решил просто отправиться спать и позаботиться о потребностях своего организма в питании уже утром. Поэтому он оставил на кухне записку: «Завтрак. Для одного». И, конечно, Дентон со своим обычным усердием позаботился о питании Линли.

На сервировочном столике в столовой было расставлено в ряд полдюжины тарелок. Два вида сока в кувшинах на столе. Кукурузные хлопья, «витебикс»[21] и мюсли рядом с глубокой тарелкой и кувшином с молоком. Неоспоримым достоинством Дентона было то, что он всегда досконально точно выполнял указания. В то же время его слабость заключалась в том, что он не знал, где остановиться. Линли никак не мог понять, кто этот парень — неудавшийся актер или еще более неудавшийся художник-декоратор.

После миски хлопьев с молоком — он выбрал «витебикс» — Линли перешел к сервировочным тарелкам и положил себе яичницу, запеченые помидоры, грибы и сосиски. И только когда он принялся за это второе блюдо, он осознал, как непривычно тихо во всем доме. Стараясь не замечать призрака клаустрофобии, порожденного этой тишиной, он углубился в чтение «Таймс». Он пробирался через дебри редакционной статьи — две колонки и еще семь букв — о лицемерной сущности приверженности партии тори основополагающим ценностям Британии, нашедшей отражение в недавнем случае с членом парламента от Восточного Норфолка и его мальчиком-на-час с Пэддингтонского вокзала, когда вдруг понял, что читает этот обличительный абзац уже в третий раз, не имея ни малейшего представления о его содержании.

Линли отбросил от себя газету. У него было бы гораздо больше материала для чтения, если бы он взял сейчас в руки утренний выпуск «Сорс». Он поднял голову и посмотрел туда, куда избегал смотреть с того момента, как только вошел в столовую — на пустой стул Хелен.

Он не позвонил ей вчера вечером. Хотя и мог позвонить. В качестве предлога можно было использовать его встречу с Сент-Джеймсом — можно было рассказать, что он извинился за тот скандал, который он учинил в понедельник днем. Но в тот же понедельник поздно вечером Хелен под влиянием какого-то сильного чувства развила бурную деятельность — отбирала из шкафа одежду, абсолютно ненужную для бедных африканцев. И если бы он позвонил ей вчера, то — в этом Линли был абсолютно уверен — он бы узнал точно, что это было за чувство. И, поскольку ее чувства и мысли сейчас, несомненно, определялись его нападками на нее и ее друзей, Линли понимал, что пытаться приблизиться к ней сейчас означало бы подвергнуться риску услышать что-то, чего ему не хотелось услышать.

Избегать разговора с ней было откровенным проявлением трусости, и он это понимал. Он пытался делать вид, что у него все в порядке, в надежде, что притворство приведет к тому, что так оно и будет. И то, что вчера он решил обойтись без завтрака, тоже было частью этого притворства. Он предпочел выскочить из дома и с головой погрузиться в детали расследования, чем ощущать туманящий душу страх, что из-за своего безрассудства и глупого упрямства он, может быть, потерял или как минимум непоправимо испортил то, чем больше всего дорожил. То, что Создатель наделил свои творения — человеческие существа — способностью любить, было его остроумной выдумкой для развлечения, подумал Линли. Позволить им без памяти влюбляться друг в друга, а потом доводить друг друга до сумасшествия — так, наверное, он планировал. Вот, мол, будет потеха наблюдать хаос, который воцарится, если все правильно сработает.

Хаос, несомненно, уже воцарился в его жизни, признался себе Линли. С того момента, полтора года назад, когда он осознал, что полюбил Хелен, он почувствовал себя героем Кейна, стремящимся достичь линии горизонта. Чем больше усилий он прилагал, чтобы дойти до своей цели, тем безнадежнее она от него удалялась.

Скомкав полотняную салфетку, он отодвинулся от стола. В комнату вошел Дентон.

— Вы ожидали к завтраку парочку микоберов? — любезно осведомился Линли.

Как и следовало ожидать, молодой человек намека не понял. Если персонаж не был творением Эндрю Ллойда Вебера, предназначенным для публики Вест-Энда, то для Дентона он просто не существовал.

— Простите? — переспросил он.

— Да нет, ничего, — ответил Линли.

— Готовить обед вечером?

— Разогрей это, — Линли кивнул в сторону сервировочного столика.

Наконец до Дентона дошло.

— Я, наверное, приготовил слишком много? Это просто потому, что я не знал наверняка: «для одного» в самом деле означает для одного? — он с опаской посмотрел на пустой стул Хелен. — Я прочитал вашу записку, но подумал, может быть, леди Хелен на самом деле… — каким-то образом он умудрился придать своему лицу одновременно выражение искренной озабоченности, раскаяния и участия. — Вы ведь знаете — женщины…

— Разумеется, не так хорошо, как вы их знаете, — ответил Линли.

Оставив Дентона разбираться с остатками завтрака, он отправился в Новый Скотланд-Ярд.

Хейверс позвонила ему по радиотелефону, когда он с трудом пробирался через толпы пассажиров с пригородных электричек, нагруженных чемоданами путешественников, и потоки двухэтажных экскурсионных автобусов, запрудивших каждую улицу вблизи железнодорожного вокзала Виктория-стейшн. Барбара сообщила, что они нашли место, где, очевидно, удерживалась Шарлотта Боуин. Было заметно, что, несмотря на все попытки заставить свой голос звучать буднично, Барбара не смогла полностью лишить его радостно горделивых ноток. Оказалось, что этим местом была старая ветряная мельница, расположенная недалеко от реки Грейт Бедуин, и, что более важно, менее чем в миле от канала Кеннет-Эйвон.

— Обратите внимание, не точно в том месте, где тело было сброшено в воду; но если убийца взял напрокат моторную лодку именно для этой цели, он мог запрятать тело под палубу, преспокойно спуститься вниз по каналу до Аллингтона, бросить ее в тростник и, как ни в чем не бывало, отправиться дальше. Или, наоборот, он мог привезти ее на машине, потому что это недалеко, и Робин как раз говорил, что…

— Робин? — перебил ее Линли. Он притормозил, чтобы не врезаться в парня с волосами под индейца могавка с кольцом, продетым через левый сосок груди, и с детской коляской, таинственно закутанной черной сеткой.

— Робин Пейн. Не помните? Констебль уголовной полиции, с которым я работаю. Я остановилась в его…

— Ах, да. Конечно. Тот самый Робин, — на самом деле он не помнил. Он был слишком занят своими делами, чтобы помнить. Но сейчас вспомнил. И оживленный голос Хейверс заставил его подумать о том, что еще, кроме личности убийцы, может обнаружить Барбара в Уилтшире.

Продолжая свой доклад, она рассказала, что на мельницу уже отправлена группа криминалистов. Сама она тоже туда собирается, как только поест. Она еще не поела, потому что вчера вернулась очень поздно, а в ночь перед этим тоже совсем мало спала, поэтому решила, что сегодня может себе позволить встать немного позднее.

— Хейверс, — сказал Линли, — вы просто молодец, продолжайте в том же духе.

Жаль, что он не может сказать того же о себе самом.

В Новом Скотланд-Ярде Доротея Харриман мимоходом великодушно поделилась с ним информацией: помощник комиссара Хиллер рыщет в поисках добычи, так что инспектору уголовной полиции Линли лучше, возможно, забиться куда-нибудь в угол, пока что-то еще, кроме дела Боуин, не случится, чтобы занять внимание помощника комиссара. Линли с любопытством спросил ее:

— Ди, вы знаете, над чем я сейчас работаю? Я полагал, все это строго секретно.

На что она, не моргнув глазом, ответила:

— В дамском туалете секретов не бывает.

«Блестяще», — подумал он.

Его рабочий стол представлял собой снежную лавину скопившейся информации. В центре, среди папок, отчетов, факсов и записок о телефонных сообщениях лежал номер утренней «Сорс». К нему была прикреплена записка, написанная бисерным почерком Уинстона Нкаты. Одев очки, Линли прочитал. «Готовы наступить в дерьмо?» Он открепил записку и взглянул на первую страницу газеты. Насколько можно было судить, Дэнис Лаксфорд, выполнив требования похитителя, самым аккуратнейшим образом описал в статье все, никого не пощадив, ни себя, ни Ив Боуин. Он сопроводил статью необходимыми датами и временными рамками. И связал описанные события с похищением и убийством дочери Боуин, Шарлотты. Он написал, что не снимает с себя ответственности за смерть Шарлотты, потому что до настоящего момента не хотел разглашать правду. Но он ни словом не упомянул о том, что заставило его написать эту статью — о похищении своего сына. Он сделал все возможное, чтобы обеспечить безопасность ребенка. Или старался показать, что делает все возможное.

Это, несомненно, еще усилит газетную вакханалию вокруг Ив Боуин. Правда, и сам Лаксфорд тоже засветился, но интерес бульварной прессы к нему будет мелочью по сравнению с их желанием навредить ей. Эти соображения — о том, что Ив Боуин должна будет перенести, и то, с какой точностью она это предсказала — возбудили беспокойство Линли. Он отложил в сторону «Сорс» и занялся другими материалами на своем столе.

Линли просмотрел отчет о проведенном вскрытии, который прислала ему Хейверс из Уилтшира. В нем он прочитал то, что уже знал: это не было несчастным случаем. Сначала девочку привели в бессознательное состояние, чтобы она не сопротивлялась. Вещество, которое для этого использовалось, является производным бензодиазепина, называемым диазепам. В быту оно известно под названием валиум. Его выписывают врачи в качестве снотворного или, иногда, транквилизатора. В любом случае достаточное его количество в крови производит один и тот же эффект — отключение сознания.

Линли подчеркнул название вещества в отчете и отложил факс. Валиум, подумал он. И порылся в разложенных перед ним бумагах в поисках отчета об анализе, который он приказал произвести в заброшенном доме Мерилбоуна. Он оказался прикрепленным к записке о телефонном сообщении: его просили позвонить кому-то по имени Фигаро в С-07 — научную лабораторию судебной экспертизы, расположенную на другом берегу реки. Нажимая кнопки номера, он прочитал приложенный отчет от химического отдела лаборатории. Они завершили анализ крошечного голубого кусочка, который Линли нашел в кухне дома на Джордж-стрит. Как он и подозревал, это действительно было лекарство, а именно — диазепам, производное бензодиазепина, известное под названием валиум. Браво, подумал Линли.

На его звонок женский голос отрывисто произнес в трубку:

— Фигаро.

Когда Линли назвал себя, женщина продолжила:

— За какие это веревочки вы там дергаете, инспектор Линли? У нас тут работы — на полтора месяца вперед, но когда ваши молодцы с «порше» вчера приехали в лабораторию, нам было приказано бросить все и заняться этим. Мои люди работали всю ночь.

— В этом лично заинтересован министр внутренних дел, — сообщил Линли.

— Хептон? — она саркастически рассмеялась. — Лучше бы он интересовался тем, как бороться с ростом преступности, не так ли? Эти молокососы из Национального фронта вчера вечером устроили такой шабаш недалеко от дома моей матери в Спитэлфилдз.

— Если я с ним встречусь, то непременно передам, — пообещал Линли и добавил, в надежде направить разговор ближе к делу: — Вы мне звонили сегодня, мисс…

— Доктор, — поправила она.

— Извините. Доктор Фигаро.

— Верно. Сейчас посмотрим, — он слышал, как она с шумом перекладывает журналы в глянцевых картонных обложках, потом послышался шорох перелистываемых страниц. — «Порше», — пробормотала она, — куда я его… А, вот… сейчас, я только…

Вздохнув, Линли снял очки и потер глаза. Его рабочий день только начался, а в глазах уже ощущалась усталость. Трудно даже представить себе, как он и будут чувствовать себя через пятнадцать часов.

Пока доктор Фигаро копалась в своих бумагах, на другом конце провода, в дверях появился Уинстон Нката. Он выставил вперед руку с оттопыренным большим пальцем — судя по всему, этот знак похвалы относился к содержимому его записной книжки в кожаном переплете, которую он держал открытой в другой руке. Линли жестом пригласил его пройти и сесть.

В этот момент у его уха прозвучал голос Фигаро:

— Так. У нас есть подтверждение идентичности волос.

— Волос? — переспросил Линли.

— Из «порше», инспектор. Вы же хотели, чтобы мы исследовали все поверхности в кабине, не так ли? Вот мы это и сделали. И сзади обнаружили несколько волосков — светлые и темные. Темные идентичны волосам из дома Боуин.

— Что за волосы из дома Боуин?

Нката предупреждающе поднял руку.

— Ребенка, — одними губами прошептал он. — Я взял их там.

— Как это «что за волосы»? — в голосе Фигаро прозвучало негодование. — Чем вы там занимаетесь? Мы тут бились ради вас до двух часов ночи, а теперь вы мне заявляете, что за волосы?

Линли прервал ее, попытавшись, как ему казалось, убедительно объяснить, каким образом волосы выскользнули на мгновение из его памяти. Голос Фигаро звучал почти миролюбиво, и этого уже было достаточно. Линли положил трубку и сказал Нкате:

— Хорошая инициатива, Уинстон. Еще раз.

— Стараемся, — ответил констебль. — Значит, волоски, найденные в машине Лаксфорда, идентичны волосам ребенка?

— Да.

— Интересный поворот. Вы думаете, это подброшенная улика? Как и очки?

Такая возможность существовала. Но Линли не хотелось, чтобы его мысли работали в том направлении, в каком их хотел повернуть вчера Дэнис Лаксфорд.

— Давай не будем ограничивать себя выбором одной версии. Что там у тебя? — кивнул он на записную книжку.

— Там самая лучшая новость.

— А именно?

— Телефонный звонок из Бейзуотера. Только что.

— Бейзуотер? — меньше всего он мог ожидать, что источником самой лучшей новости может стать звонок из Бейзуотера. — О чем идет речь?

Нката улыбнулся.

— Не хотите ли побеседовать с нашим бродягой?

Вопреки подозрениям Сент-Джеймса относительно бродяги, никакого маскарада не было. Человек, описание и портрет которого были составлены, оказался вполне реальным. Его звали Джек Биард. И когда Линли с Нкатой прибыли в полицейский участок, оказалось, что он весьма недоволен, что его задержали, так как в тот момент он как раз направлялся в ближайшую благотворительную кухню в Бейзуотере, чтобы подкрепиться с утра. А вышли на него так: как только констебль уголовной полиции показал рисунок служащему ночлежки в Пэддингтоне, тот, в своем стремлении побыстрее избавиться от нежелательного присутствия полицейского, мигом опознал бродягу.

— Ба, да это же старина Джек Биард, вот это кто, — воскликнул он и рассказал то, что знал о его ежедневном времяпрепровождении. Оно включало в себя рыскание по мусорным бакам в поисках случайных, пригодных для продажи вещей, и походы по благотворительным организациям за едой.

В комнате для допросов полицейского участка первое, что заявил Джек Биард инспектору Линли, было:

— Я ничего плохого не сделал. Зачем меня загребли? И вообще, вы кто такой, мистер «пижонский костюм»? Лучше бы закурить дали.

Нката стрельнул у дежурного сержанта три сигаретки и одну отдал бродяге. Джек жадно затянулся, придерживая сигарету у рта заскорузлыми пальцами с черными ногтями, как будто кто-то могу него ее отнять. Он с подозрением поглядывал то на Линли, то на Нкату из-под свисавших на лоб грязных седых косм.

— Я сражался за Королеву и Отечество, — объявил он. — Такие, как вы, не могут этим похвастать, а? Чего вы от меня хотите?

— Нам говорили, что вы роетесь в мусорных баках, — сказал Линли.

— Все, что в мусорных баках, — выброшено, значит, я могу взять себе, что захочу. И нет такого закона, чтобы я не мог. Я по бакам роюсь уже двадцать лет. И всегда все тихо, без скандалов. Я ни разу ничего не стащил, только то, что в баках.

— Дело не в этом, Джек. Мы вас ни в чем не обвиняем.

Глаза Джека опять забегали с лица одного офицера полиции на другого.

— А тогда, чего вы лезете? Мне дела надо делать — обходить свой участок.

— Ваш обычный путь проходит через Мерилбоун?

Нката открыл записную книжку. Джек с опаской покосился на нее. Он как паровоз пыхтел своей сигаретой.

— Если и так, что с того? Нет такого закона, чтобы я не мог шарить по мусорным бакам, где захочу. Вы мне сначала покажите такой закон, что я не могу рыться, где захочу.

— А в Кросс-Киз-Клоуз? — спросил Линли. — Вы и там тоже проверяете мусорные баки?

— Кросс-Киз… чего? Не знаю такого места.

Нката развернул листок — копию сделанного по описанию портрета бродяги, положил ее на стол перед Джеком.

— В Кросс-Киз-Клоуз живет один писатель, он говорит, что видел тебя там в прошлую среду, ты там рылся в мусорных баках. Он тебя достаточно хорошо рассмотрел, чтобы описать нашему художнику. Вот, смотри, очень на тебя похоже, старик. Ну, что скажешь?

— Не знаю я этого места. Честно говорю, не знаю я Кросс-Киз. И я ничего не сделал. Отпустите меня.

Линли заметил беспокойство на лице старика-бродяги и повторил еще раз:

— Джек, мы вас ни в чем не обвиняем. Дело не в вас. В прошлую среду, вскоре после того, как вы побывали в Кросс-Киз-Клоуз, там была похищена маленькая девочка. Мы бы…

— Я девочки не крал! — Джек вдавил окурок в крышку стола. Потом оторвал фильтр от второй сигареты и закурил ее. Он сглотнул, и его глаза с желтыми белками вкруг наполнились слезами. — Я свое отсидел, — проговорил он. — Пять лет отсидел. Но с тех пор — ни-ни.

— Вы сидели в тюрьме?

— Кража со взломом. Пять лет в «Скрабз». Но я свой урок запомнил. Больше с этим не связывался. Вот только голова у меня никуда не годится — все быстро забываю. Поэтому работать шибко не могу. Все больше по мусорным бакам. Вот и все.

Линли просеял в уме все, сказанное бродягой, и нашел способ освежить его память. Он обратился к Нкате:

— Констебль, пожалуйста, расскажите Джеку о Кросс-Киз-Клоуз.

Нката, по-видимому, тоже понял, в чем проблема. Взяв со стола рисунок и убирая его обратно в карман, он сказал:

— Кросс-Киз-Клоуз — это бывшие конюшни, сумасшедшее нагромождение домишек — вот что это за место. Ярдах в десяти от Мерилбоун-Хай-стрит, за Мерилбоун-лейн, около магазинчика, что торгует рыбой с чипсами, называется «Голден Кинг». Там неподалеку — тупик, на него выходят тыльной стороной здания разных контор — окнами на паб. Паб стоит на углу там, где начинаются конюшни, называется «Принц Альберт». Рядом на тротуаре несколько столиков. И мусорные баки…

— «Принц Альберт»? — прервал его Джек Биард. — Выговорите, «Принц Альберт»? Знаю я это место.

— Значит, вы там были? — спросил Линли. — В прошлую среду?

— Может, и был.

Линли перебрал всю имеющуюся в их распоряжении информацию, способную дать толчок памяти бродяги:

— Человек, который дал нам ваше описание, сказал, что вас выдворил из квартала полицейский, возможно, специальный полицейский. Припоминаете?

Джек вспомнил. На его лице появилось обиженное выражение.

— Меня раньше никогда не выгоняли, — заявил он. — Ни там, ни еще где. Ни разу.

— Вы туда часто ходите?

— Ясно, что хожу. Это часть моего обычного пути. Я шуму не поднимаю, не скандалю. Мусор не раскидываю. Никогда никому не мешаю. Я таскаю с собой мои мешки и, когда нахожу что-нибудь, что можно продать…

Линли прервал его. Описание ежедневных торгово-финансовых махинаций бродяги не интересовало его, только события той среды. Он достал фотографию Шарлотты.

— Вот девочка, которую похитили. Вы ее видели в прошлую среду, Джек?

Джек прищурился на фотографию. Потом взял ее у Линли и стал разглядывать на расстоянии вытянутой руки. Он изучал ее добрых полминуты, постоянно пыхтя своей сигаретой с оторванным фильтром.

— Не, не помню, — наконец сказал он. И теперь, когда до него дошло, что лично против него полицейские ничего не имеют, стал более разговорчивым. — В том месте никогда ничего путного в баках не находил. Так, если только случайно что попадется, но редко… Погнутая вилка, скажем, сломанный нож, старая ваза с трещиной. Статуэтка какая или еще что. Все такое, что сначала чинить надо, а уж потом продавать. Но я все равно прохожу там. Потому как люблю, чтобы мои обходы были постоянными, как у почтальона. Но я никогда никому не мешаю. И никто обо мне не думает, что я хочу кому-то навредить. Ни разу у меня там раньше проблем не было.

— Только в ту среду?

— Нуда, правильно. Будто кто-то… — Джек подергал себя за нос, подбирая подходящее выражение. Он снял табачную крошку с языка, рассмотрел ее на кончике ногтя и сунул обратно в рот. — Будто кто-то специально хотел, чтобы я оттуда убрался, мистер. Будто кто-то позвонил копам, чтобы меня прогнали, потому что хотел, чтобы и духу моего там не было, когда что-то особенное случится.

Линли и Нката смотрели, как, захлопнув дверцу патрульной полицейской машины, констебль повез Джека Биарда обратно к его прерванному завтраку в Бейзуотере, где, как сообщил им бродяга, он должен был «помочь с мытьем посуды в благодарность за угощение».

— Стало быть, он не тот, кто нам нужен, заключил Нката. — Вы не хотели снять у него отпечатки? Так, на всякий случай?

— Нам они не нужны, — ответил Линли. — Он отсидел срок. Значит, его отпечатки в компьютере. Если бы они совпадали с теми, что у нас есть, нам бы уже об этом сказали.

Линли обдумывал то, что рассказал им старик. Если кто-то позвонил в полицию, чтобы бродягу убрали из Кросс-Киз-Клоуз перед похищением Шарлотты Боуин, значит, это должен был быть тот человек, кто наблюдал за улицей. Линли подумал, какая из версий наиболее вероятна, и вспомнил то, что говорил ему Сент-Джеймс накануне вечером об уменьшительном имени Шарлотты и о том, кто ее так называл.

— Уинстон, что слышно из Белфаста? Из RUC уже прислали ответ на наш запрос?

— Нет еще. Вы считаете, их нужно немного потрясти?

— Считаю, — ответил Линли. — Но трясти будешь из машины. Мы должны нанести визит в Мерилбоун.

Месторасположение школы для мальчиков Беверсток не стало стержнем расследования, как на то надеялась Барбара. Действительно, школа располагалась неподалеку. Но ее территория, вопреки подозрениям Барбары, не граничила с землями владельца мельницы. Скорее, наоборот, школа находилась ближе к Уоттон-Кросс, на обширной площади бывшего имения зернового магната.

Все это сообщил ей Робин вчера поздно ночью, когда они возвращались в Уоттон-Кросс. В тот момент они как раз должны были проезжать мимо ворот школы Беверсток, он сказал ей об этом и даже показал на них рукой — огромные кованые, на увенчанных соколами кирпичных столбах, ворота были открыты.

— А какое отношение к этой истории имеет Беверсток? — спросил он.

— Не знаю, — вздохнув, она закурила. — Была у меня одна мысль… Один из наших лондонских подозреваемых когда-то учился в Беверстоке — Лаксфорд, газетчик.

— Значит, из аристократов, — сказал тогда Робин. — В Беверсток кого попало не берут. Или у тебя должна быть стипендия, или кровь подходящего типа.

В его голосе звучало то же отношение, какое испытывала она сама к таким заведениям.

— А твоя кровь, значит, неподходящего типа, да?

— Я ходил в начальную школу в деревне. Потом — в среднюю школу в Мальборо.

— И ни одного выпускника школы Беверсток на твоем родословном дереве?

Он посмотрел на нее.

— На моем дереве вообще никого нет, Барбара. Не знаю, понимаете ли вы, что я имею в виду.

Она, разумеется, понимала. Не зря же она прожила в Англии всю свою жизнь, чтобы не понимать этого. Ее собственные родственники были по своему социальному положению не выше пылинок, хотя и не так многочисленны.

— Родословная моей семьи уходит корнями к Великой Хартии вольностей или даже дальше, но хвастаться мне тоже нечем. Никто из них не был везунчиком и не смог вытащить себя наверх за шнурки от ботинок, потому что до конца прошлого века у них и ботинок-то попросту не было.

Робин хмыкнул и опять посмотрел на нее. Нельзя было не заметить, что на этот раз его взгляд выражал восхищение.

— Получается так, будто быть никем для вас не имеет значения?

— Я на это так смотрю: ты никто, только если сам думаешь, что ты никто.

Приехав в «Небесный жаворонок», они разошлись — Робин отправился в гостиную, где, не ложась спать, несмотря на позднее время, дожидалась его мать, а Барбара пошла наверх по лестнице в свою комнату, чтобы свалиться замертво в кровать. Но прежде она услышала, как Коррин сказала:

— Робин, Селия была здесь сегодня только потому…

— Никаких разговоров о Селии. Побольше занимайся Сэмом Кори и поменьше — мной.

Коррин робко возразила:

— Но, парнишечка…

На что Робин коротко бросил:

— Сэма так называй, а не меня, ладно?

Засыпая, Барбара думала о том, как, должно быть, ждет-не дождется Робин своего избавления, которое ему обещает помолвка матери с Сэмом Кори. Она продолжала думать об этом и на следующее утро, когда, закончив разговор с Линли, застала их всех троих — Сэма Кори, Коррин и Робина — в гостиной.

Коррин и Сэм вместе склонились над газетой. Коррин с одышкой говорила:

— Подумать только, Сэмми. Какой кошмар! Какой кошмар!

Сэм держал ее за руку и одновременно растирал спину, будто бы стараясь облегчить ей дыхание. И все это время он мрачно качал головой по поводу прочитанного в газете. Как заметила Барбара, это была «Сорс». Сэм и Коррин читали статью, написанную Лаксфордом, чтобы спасти своего сына.

Робин собирал на поднос пустые тарелки после завтрака. Когда он понес поднос на кухню, она последовала за ним. Лучше проглотить завтрак на кухне, рядом с раковиной, чем есть в присутствии этой влюбленной парочки, которой, конечно, хотелось бы остаться наедине.

Робин стоял у плиты, разогревая сковородку, вероятно, чтобы жарить ей яичницу. Он, заметила Барбара, выглядел отчужденным и замкнутым, совсем не таким, как когда они откровенничали прошлой ночью. Его слова частично объяснили такую перемену в нем.

— Так, значит, он напечатал статью. Этот тип, Лаксфорд, из Лондона. Вы как думаете, этого будет достаточно, чтобы освободить ребенка?

— Не знаю, — призналась Барбара.

Он поддел ножом кусочек масла и бросил его на сковородку. Барбара сначала собиралась ограничиться миской хлопьев — она уже и так опаздывала на два часа, но было довольно приятно наблюдать, как Робин готовит для нее завтрак, поэтому она передумала, пообещав себе компенсировать потерю времени тем, что будет жевать «в темпе».

Увеличив огонь, Робин смотрел, как топится масло.

— Мы продолжаем искать мальчика? — спросил он. — Или все сложили руки и ждут, чем дело кончится?

— Я собираюсь взглянуть на эту мельницу при дневном свете.

— Хотите сопровождающего? Я имею в виду, теперь вы знаете, как туда доехать, но я всегда бы мог… — он завершил фразу неопределенным жестом рукой с зажатой в ней лопаточкой для переворачивания яиц.

«Какой бы мог быть конец этого предложения, — подумала Барбара. — Я бы всегда мог показать вам место? Я бы всегда мог быть под рукой? Я бы всегда мог быть там, если я вам нужен?» Однако он не был ей нужен. Она прекрасно жила уже много лет без того, чтобы кто-нибудь ей был нужен. Барбара сказала себе, что хочет, чтобы и дальше все шло в том же духе. Похоже, он прочитал эти мысли на ее лице, потому что любезно дал ей возможность продолжать избегать его, предложив:

— Или я бы мог начать проверку мест проката моторных лодок. Потому что, если он отвез девочку с мельницы до Аллингтона по каналу, ему нужна была лодка.

— Да, этим следует заняться, — сказала Барбара.

— Тогда я и займусь, — он разбил пару яиц на сковородку, посыпал солью и перцем. Уменьшил огонь, потом сунул два ломтика хлеба в тостер. Судя по всему, подумала Барбара, его не очень-то огорчило ее невысказанное напрямую желание заняться своей работой в одиночку. А сама она обнаружила, что испытывает некоторое разочарование. Она тут же встряхнулась. Делом нужно заниматься. Один ребенок погиб, другой исчез. Все ее желания по сравнению с этим сущая ерунда.

Она вышла из кухни, оставив его за мытьем посуды. Перед этим он спросил, не нужно ли ей начертить план дороги к мельнице, но она не сомневалась, что найдет ее и без шпаргалки. По дороге она, поддавшись любопытству, сделала небольшой крюк и заехала в ворота школы для мальчиков Беверсток. Эта школа, как она поняла, проезжая под кронами буков, обрамлявших главную подъездную аллею, являлась основным источником рабочих мест для жителей деревни Уоттон-Кросс. Школа была огромной, и она требовала такого же огромного штата обслуживающего персонала. Не только учителей, но и садовников, дворников, поваров, прачек, завхозов и так далее. Как только Барбара увидела красивые здания, площадки для игр, окаймленные кустами дорожки палисадника, она еще раз почувствовала, что интуиция упрямо подсказывает ей: эта школа каким-то образом связана с тем, что случилось с Шарлоттой Боуин и Лео Лаксфордом. Слишком невероятно для простого совпадения то, что Беверсток — школа, где учился Лаксфорд-отец, — расположена в такой соблазнительной близости от места, где удерживали его дочь.

Барбара решила, что небольшая разведка не повредит. Она поставила машину у строения из неотесанных камней с высокой крышей, которое она приняла за часовню. Напротив, через выметенную и посыпанную гравием дорожку, маленький, аккуратно выписанный деревянный указатель обозначал дорогу к резиденции директора. Это то, что нужно, подумала Барбара.

Уроки, очевидно, шли полным ходом, так как никого из мальчиков не было видно, кроме одного-единственного юноши в черном одеянии, вышедшего из дверей директорского кабинета, когда Барбара намеревалась войти туда. Прижимая под мышкой учебники, он вежливо сказал: «Извините» — и поспешил к низкой двери класса, откуда доносились унылые голоса, хором повторяющие числа, кратные девяти.

Секретарь в приемной объявила Барбаре, что директор не может встретиться с сержантом уголовной полиции из Лондона. Директора в настоящий момент нет в школе. И не будет до конца дня. Поэтому, если сержант уголовной полиции из Лондона желает назначить встречу на какой-то следующий день недели… Тут секретарша замерла с карандашом в руке над расписанием деловых встреч директора, ожидая ответа Барбары.

Барбара не очень-то представляла, как ей ответить, поскольку вообще не знала точно, что привело ее в Беверсток, кроме смутного тревожащего ее чувства, что школа имеет какое-то отношение к делу. В первый раз после приезда в Уилтшир она мимоходом пожалела, что рядом нет инспектора Линли. Он, пожалуй, никогда не испытывал смутных, тревожащих чувств по поводу чего бы то или кого бы то ни было — кроме Хелен Клайд, конечно. По отношению к ней он, очевидно, не испытывал никаких других чувств, кроме смутных и тревожащих. И сейчас, стоя перед секретаршей директора, Барбара понимала, что ей бы пришлась очень кстати душевная беседа со своим начальником до того, как она забрела в этот кабинет, не имея ни малейшего представления ни о цели своего визита, ни о дальнейших действиях.

Для начала в качестве пробного шара она объявила:

— Я расследую убийство Шарлотты Боуин, девочки, найденной мертвой в канале в воскресенье, — и с удовлетворением отметила, что разом полностью изменила отношение к себе собеседницы. Карандаш секретарши, на чьей табличке с именем значилось всего лишь одно слово — Портли[22] (явно по ошибке, потому что сама она была тощей как скелет, не говоря уж о возрасте — не менее семидесяти лет), опустился на расписание встреч. Она была вся внимание.

— Эта девочка — дочь одного из ваших выпускников, — продолжала Барбара, — по имени Дэнис Лаксфорд.

— Дэнис? — Портли сделала сильное ударение на первом слоге. Барбара посчитала это признаком того, что имя ей о чем-то говорит.

— Он был здесь, наверное, лет тридцать назад, — подсказала Барбара.

— Лет тридцать назад? Ну, что вы. Он был здесь в прошлом месяце.

— Кофе меня вполне устроит. И огромное спасибо, что предложили. Свой завтрак я проспала, так что это поможет мне хоть как-то продержаться до ленча.

Голос Коттера снизу ответил, что кофе будет немедленно доставлен.

Хелен вошла в лабораторию. Сент-Джеймс с любопытством взглянул на стенные часы.

— Я знаю, — сказала она. — Ты меня уже сто лет ждешь. Извини.

— Плохо спала ночью?

— Вообще не спала. Не могла заснуть, поэтому не поставила будильника. Подумала, едва ли он мне понадобится, раз я только и делаю, что смотрю в потолок, — она сняла с плеча сумочку, положила ее на рабочий стол и тут же сбросила туфли. Прошлепала босыми ногами к его столу. — Хотя, если честно, это не совсем так. Сначала я будильник поставила. Но когда в три часа ночи я еще не заснула, то просто отключила его. По психологическим мотивам. Над чем работаем?

— Дело Пэнкорда.

— Этот ужасный тип, убивший свою бабушку?

— Предположительно, Хелен. Мы на стороне защиты.

— Бедный ребенок, росший без отца в обстановке нищеты и бесправия, несправедливо обвиненный в том, что он проломил молотком череп своей восьмидесятилетней бабушки?

— Да, дело Пэнкорда, — Сент-Джеймс вернулся к фотоснимкам и принялся разглядывать их в лупу. — Что за психологические мотивы? — спросил он.

— Гм-м? — Хелен уже начала просматривать стопку отчетов и полученных писем, намереваясь рассортировать первые и ответить на вторые. — Ты имеешь в виду — для отключения будильника? По идее, это должно было освободить мой рассудок от мыслей о том, что мне необходимо поскорее заснуть, чтобы проспать достаточное время, прежде чем будильник зазвенит. Потому что само желание заснуть держит человека в напряжении и не дает ему этого сделать. Я подумала, если я освобожу себя хотя бы от одного источника напряжения, я смогу заснуть. Так и вышло — я заснула. Вот только не проснулась во время.

— Так что достоинства метода не бесспорны.

— Дорогой мой Саймон, у него нет вообще никаких достоинств. Я все равно не могла заснуть еще два часа — до пяти утра. И, конечно, требовать от моего тела пробудиться к половине седьмого было бы уж слишком.

Сент-Джеймс положил увеличительное стекло рядом с копией анализа ДНК образца спермы, взятого с места преступления. Обстоятельства складывались не в пользу мистера Пэнкорда.

— Какие же у тебя еще источники?

— Что? — Хелен подняла голову от корреспонденции. При этом ее гладкие волосы волной упали назад, на плечи. Сент-Джеймс заметил мешки у нее под глазами.

— Ты сказала, что, отключая будильник, освобождаешься от одного из источников напряжения. Но есть и другие?

— А, обычный психоневроз и невралгия, — ответила она вполне беззаботным тоном, но Сент-Джеймс знал ее уже больше пятнадцати лет.

— Вчера вечером заходил Томми, — сообщил он.

— Заходил Томми, — она повторила это как подтверждение, а не как вопрос. И занялась письмом, напечатанным на плотной глянцевой бумаге. Она прочла его до конца и только тогда подняла глаза и сказала по поводу его содержания: — Саймон, это о симпозиуме в Праге. Поедешь? Он состоится в декабре, но времени не так уж много, если ты соберешься сделать доклад.

— Томми принес свои извинения, — настойчиво продолжал Сент-Джеймс, не обращая внимания на ее попытки сменить тему. — Лично мне. Он хотел поговорить и с Деборой тоже, но я решил, будет лучше, если я сам передам ей его слова.

— Кстати, где сейчас Дебора?

— В церкви святого Ботолфа. Делает новые снимки, — он наблюдал, как Хелен подошла к компьютеру, включила его и вызвала какой-то файл. — Хелен, похищен сын Лаксфорда. С теми же требованиями от похитителя. Так что и это еще легло на плечи Томми. Он сейчас буквально на грани срыва. Хотя, как я думаю, скоро все выяснится…

— И как ты можешь всегда — всегда — так легко его прощать? — удивилась Хелен. — Неужели Томми никогда не делал ничего такого, что могло бы привести тебя к мысли о разрыве ваших дружеских отношений? — Хелен сидела, положив руки на колени, и обращалась скорее к компьютеру, чем к нему.

Сент-Джеймс задумался. Ее вопросы, несомненно, были достаточно обоснованными, учитывая его далеко не безоблачные отношения с Линли. Ужасная автомобильная катастрофа и прошлая связь с женой Сент-Джеймса значились в послужном списке их дружбы. Но он уже давно согласился с тем, что и сам сыграл определенную роль в обеих этих ситуациях. И также понял, что не должен постоянно бередить старые раны, так как от этого никому не станет лучше. Что было, то прошло. И не следует ворошить прошлое.

— У него же отвратительная работа, Хелен. Она изматывает душу так, как мы даже и представить себе не можем. Когда долго соприкасаешься с самыми грязными сторонами жизни, с тобой происходит одно из двух: или ты становишься равнодушным и бесчувственным — подумаешь, расследовать еще одно убийство — или в тебе накапливается злость и гнев. Стать бесчувственным надежнее, потому что так ты можешь продолжать жить и работать. А гневу ты не можешь позволить мешать тебе. Поэтому ты стараешься его подавлять до поры до времени, пока можешь это делать. Но в конце концов происходит что-то, и ты взрываешься. Говоришь такое, чего и не собирался говорить. Делаешь то, чего не сделал бы при других обстоятельствах.

Она опустила голову, потирая одной рукой костяшки сжатых в кулак пальцев другой руки.

— Вот в том-то и дело — гнев. Его гнев. Он всегда очень близко к поверхности и проявляется во всем, что бы он ни делал. И так в течение многих лет.

— Но причина этого гнева — в его работе. Это никак не связано с тобой.

— Я понимаю. Но я не знаю, смогу ли постоянно жить с этим. Ведь этот гнев у Томми будет проявляться всегда. Он как незваный гость к обеду, когда в доме нечего есть.

— Хелен, ты любишь его?

Она рассмеялась невеселым безнадежным смехом.

— Одно дело — любить его, а другое — прожить с ним всю жизнь. Это две совершенно разные вещи. В первом я уверена, а во втором — нет. И каждый раз, когда я думаю, что мне удалось побороть свои сомнения, происходит что-то такое, после чего они набрасываются на меня с новой силой.

— Супружество не для тех, кто ищет душевного покоя.

— Разве? — спросила она. — А для тебя — все эти годы?

— Для меня? Какой там покой! Это постоянное пребывание в зоне боевых действий.

— Как же ты выдерживаешь?

— Я ненавижу скуку.

Хелен устало рассмеялась. На лестнице послышались тяжелые шаги Коттера. Через секунду он появился в дверях с подносом в руках.

— Кофе готов, — объявил он. — Я принес вам еще печенья, леди Хелен. У меня такое впечатление, что от овсяного печенья с шоколадной глазурью вы не откажетесь.

— Не откажусь, — ответила Хелен. Оставив компьютер, она взяла у Коттера поднос. Потом поставила его на стол, сдвинув при этом фотографию, которая упала на пол.

Пока Коттер наливал ей кофе, Хелен нагнулась, чтобы поднять ее. Она перевернула ее лицевой стороной, и у нее вырвался вздох.

— О, Боже. Нигде нет спасения, — в ее голосе слышалась обреченность.

Сент-Джеймс увидел, что она держит в руке. Это была фотография тела Шарлотты Боуин, которую он забрал у Деборы накануне вечером и которую двумя днями раньше Линли бросил как перчатку во время той ссоры в кухне. «Ее нужно было выбросить еще вчера вечером, — подумал Сент-Джеймс. — Эта злосчастная фотография уже наделала достаточно бед».

— Дай-ка мне это, Хелен, — сказал он.

Она продолжала держать снимок в руках.

— Может быть, он был прав, — проговорила она. — Может быть, мы действительно несем ответственность. Нет, не в том смысле, какой имел в виду он. Но в более широком. Потому что мы думали — от нас что-то зависит, что мы можем что-то изменить. Но на самом деле правда состоит в том, что никто не может ничего изменить.

— Ты веришь в это не больше, чем я, — заметил Сент-Джеймс. — Отдай фотографию.

Забрав из рук Хелен фотографию, Коттер передал ей чашку с кофе, а снимок вернул Сент-Джеймсу. Тот положил его на стол лицевой стороной вниз вместе с другими фотографиями, которые он изучал перед этим. Сент-Джеймс также принял из рук Коттера кофе и больше ничего не говорил, пока тот не вышел из комнаты.

Тогда он продолжил:

— Хелен. Я думаю, тебе нужно решить относительно Томми раз и навсегда. Но я также думаю, что ты не можешь использовать Шарлотту Боуин как повод, чтобы избежать того, чего ты боишься.

— Я не боюсь.

— Мы все боимся. Но стараясь не принимать это чувство страха за возможную ошибку… — внезапно его голос прервался, а мысль осталась незавершенной. В тот момент, когда он ставил свою чашку кофе на рабочий стол, его взгляд упал на только что положенную им фотографию.

— Что с тобой, Саймон? — спросила Хелен. — Что случилось? — в то время как он, не отрывая от снимка глаз, наощупь искал рукой лупу.

Боже мой, понял он, все это время разгадка была здесь, рядом. Эта фотография находится в его доме уже более двадцати четырех часов и, следовательно, в течение более чем двадцати четырех часов правда была доступна ему. Эта мысль пронзила его сознание. Он также понял, почему не смог сразу распознать правду — потому что думал только о нанесенной им обиде. И если бы он не старался в тот момент во что бы то ни стало сохранить ледяное спокойствие, он, возможно, взорвался бы, дал выход своему гневу, но после этого вернулся бы к норме. И тогда бы он понял. Он бы увидел. Ему нужно было верить, что при обычных условиях он бы непременно заметил то, что было у него перед глазами сейчас. Эта уверенность была необходима ему.

Он взял в руки увеличительное стекло, начал вглядываться в формы, очертания. Он повторял себе, что при других обстоятельствах он бы узнал — он мог в этом поклясться, он был уверен на сто процентов — узнал бы то, что должен был заметить на фотографии с самого начала.

Глава 25

Когда все было сказано и сделано и она ехала обратно к Бербидж-роуд, Барбара Хейверс пришла к выводу, что ее действия под влиянием вдруг осенившего ее вдохновения в определенной мере были обусловлены предыдущими событиями. За чашкой чая, которую налила ей Портли из самовара, достойного быть украшением праздничного стола на двадцатилетии Ирины Прозоровой, секретарша не отказала себе в удовольствии посплетничать всласть. И благодаря наводящим вопросам Барбары, наконец, коснулась нужной темы: Дэнис Лаксфорд.

Поскольку Портли занимала свой пост в школе Беверсток с незапамятных времен — по крайней мере, такой вывод напрашивался из неимоверного количества упомянутых ею выпускников — она щедро угостила Барбару бесчисленным множеством своих любимых рассказов. Некоторые из них носили общий характер и включали в себя что угодно, от проделки с сухой горчицей и туалетной бумагой, от которой пострадали члены правления в день празднования окончания учебного года, до торжественного макания директора в только что открытый плавательный бассейн, случившееся в этом осеннем триместре. Другие рассказы носили частный характер: от Дики Уинтерсби — ныне пятидесятилетнего преуспевающего лондонского банкира, который был лишен права выхода за территорию школы за непристойное предложение в адрес испуганного третьеклассника, до Чарли О'Доннела — в настоящее время тридцатидвухлетнего королевского адвоката и члена правления, пойманного на школьной ферме за еще более непристойные предложения в адрес овцы. Очень скоро Барбара поняла, что избирательная память Портли имела тенденцию концентрироваться на скабрезностях. Она могла сообщить, когда и кто из мальчиков вызывался на ковер за мастурбацию в одиночку, мастурбацию вдвоем, мужеложство, скотоложство, феллацию и коитус (как прерванный, так и непрерванный), и делала это с большим удовольствием. Где она немного терялась, так это в тех случаях, когда речь шла о мальчике, явно не проявлявшем себя.

Именно так обстояло дело с Дэнисом Лаксфордом, хотя добрых пять минут Портли разглагольствовала о шестнадцати других мальчиках из того же выпуска, которых лишили права выхода за территорию школы на целый семестр после того, как выяснилось, что они регулярно встречались в старом леднике с деревенской девицей, бравшей по два фунта за сеанс. И не просто там целовались, обнимались, пояснила Портли, а все по-настоящему; и девица, конечно, в результате забеременела, и если сержант захочет увидеть, где все это историческое действо случилось…

Барбара вернула ее к нужной теме, сказав:

— Ну, а мистер Лаксфорд? Честно говоря, меня больше интересует его последний визит, хотя и все остальное, что вы рассказали, тоже очень интересно, и если бы у меня было больше времени… Вы ведь понимаете — дела, служба есть служба.

Портли выглядела явно разочарованной тем, что не угодила своими рассказами о распутстве подростков. Но тут же заметила, что дела, особенно большие, если, конечно, это словосочетание употреблять в приличном, а не в переносном смысле, всегда для нее — понятие святое, и поджала губы, силясь вспомнить недавний визит Дэниса Лаксфорда в Беверсток.

Речь шла о его сыне, наконец сообщила она. Он приезжал, чтобы встретиться с директором по поводу зачисления его сына в школу с осеннего семестра. Мальчик — единственный ребенок, причем, если Портли не ошибается, довольно своенравный единственный ребенок, и мистер Лаксфорд полагал, что мальчику пойдет на пользу пребывание в Беверстоке с его суровой, но интересной жизнью. Поэтому он встретился с директором, а после беседы они вдвоем совершили экскурсию по школе, чтобы мистер Лаксфорд увидел, какие произошли изменения с тех пор, как он сам был здешним учеником.

— Экскурсию? — Барбара почувствовала, что ее кончики пальцев дрожат от мелькнувшей в голове догадки. Хорошая разведка территории под предлогом осмотра школы, прежде чем отправить туда своего сына — очень может быть, что именно таким образом Лаксфорд освежил в памяти местность. — Что это была за экскурсия?

— Он осмотрел классные комнаты, спальни, столовую, спортивный зал — Насколько могла вспомнить Портли, он осмотрел все.

— А осматривал ли он территорию, площадки для игр, школьную ферму и то, что за ней, захотела узнать Барбара.

— Кажется, да, — ответила Портли. Но она не уверена и, чтобы облегчить работу своей памяти, повела Барбару в кабинет директора, где на стене висела художественно оформленная карта школы для мальчиков Беверсток. Ее окружали десятки фотографий учеников школы за разные годы. И пока Портли изучала карту как визуальную опору для своей памяти, Барбара изучала фотографии. На них были запечатлены питомцы Беверстока во всех, какие только можно придумать, ситуациях: в классах, в часовне, в столовой при раздаче блюд; они маршировали в черных академических мантиях, произносили речи, плавали, занимались греблей на каное, ездили на велосипедах, взбирались на горы, плавали под парусом, играли в спортивные игры. Барбара рассеянно оглядывала их, думая о том, какие деньжищи должны были выложить родители, чтобы их любимое чадо попало в такое заведение, как Беверсток, когда ее внимание привлекла фотография небольшой группы туристов с рюкзаками за плечами и палками-посохами в руках. Барбару заинтересовали не столько сами туристы, сколько место, где они позировали для снимка. Они стояли тесной группой на фоне ветряной мельницы, и Барбара могла бы поклясться, что это была та самая мельница, в которой держали взаперти Шарлотту всего лишь на прошлой неделе.

— Эта мельница расположена на территории школы? — спросила она, указывая на фотоснимок.

— О, Боже, конечно же, нет, — ответила Портли. — Это старая мельница около Грейт Бедуин. Члены археологического общества ежегодно отправляются туда в поход.

Услышав слова «археологическое общество», Барбара перелистала страницы своего блокнота в поисках записей, которые она сделала во время телефонного разговора с инспектором Линли. Найдя их, она перечитала их еще раз и обнаружила нужную ей информацию в конце страницы: школьные годы Дэниса Лаксфорда в правдивом и скрупулезно точном изложении Уинстона Нкаты. Как она и подозревала, редактор «Сорс» был в свое время членом археологического общества. Оно называлось «Следопыты».

Как можно быстрее распрощавшись, Барбара пулей вылетела из школы к своей машине. Кажется, что-то наклевывается.

Дорогу к мельнице она помнила и сейчас помчалась прямо туда, никуда больше не заезжая. Желтые полоски специальной ленты перекрывали дорогу, ведущую к мельнице, и она поставила машину рядом с лентой на обочине, густо заросшей полевыми цветами, фиолетовыми и белыми. Барбара поднырнула под ленту и направилась к мельнице. По дороге она обратила внимание на то, что благодаря березам, растущим вдоль основной дороги и вдоль колеи, по которой она шла сейчас, мельница оказывалась, по крайней мере, частично, скрытой от глаз. Но даже если бы и не деревья, поблизости все равно не было ни души. Место идеально подходило для похитителя, которому необходимо спрятать ребенка, или для убийцы с трупом этого же ребенка.

Прошлой ночью вход на мельницу был опечатан, но Барбаре не нужно было входить туда. Она присутствовала в то время, когда улики собирались, помечались этикетками и укладывались; тщательность, с которой работали криминалисты, не оставляла сомнений в их компетентности. Но тогда темнота помешала ей осмотреть обширные, прилегающие к мельнице земли, поэтому сейчас Барбара вернулась сюда, чтобы обследовать территорию.

Выйдя из-под берез, она распахнула старую калитку и вошла за изгородь. Теперь она поняла, почему мельницу выстроили именно в этом месте. Прошлая ночь была спокойной, но сегодня с утра дул свежий ветер. Под его напором скрипели крылья старой мельницы. Если бы ее все еще использовали, сейчас бы они вращались, а жернова размалывали пшеницу.

Мельницу окружали поля. Они сбегали вниз по склонам холмов, зеленых от высоких уже всходов кормовых трав, кукурузы и пшеницы. Если не считать разрушенный дом мельника, ближайшее человеческое жилье находилось в полумиле отсюда. А ближайшими живыми существами были овцы, щипавшие траву за проволочной изгородью с восточной стороны мельницы. Вдалеке какой-то фермер громыхал своим трактором по краю поля да самолет-опылитель делал вираж над зелеными полями. Так что если и был какой-то свидетель случившегося на мельнице, его нужно было искать среди блеющих овец.

Барбара подошла к загону. Животные продолжали жевать, не обращая на нее внимания.

— Эй вы, идите сюда, — крикнула она. — Ну-ка, признавайтесь, быстро. Вы ведь его видели, правда?

Но они невозмутимо продолжали жевать траву. Одна из овец отделилась от стада и пошла к Барбаре. В какой-то момент у нее мелькнула абсурдная мысль, что животное и в самом деле откликнулось на ее слова и идет к ней, чтобы сообщить важную информацию. Но тут она увидела, что направилась овца не к ней, а к низкому желобу, где и принялась жадно пить воду.

Вода? Барбара подошла ближе, чтобы осмотреть желоб. На дальнем конце его из земли торчал водопроводный кран, окруженный с трех сторон невысокой кирпичной стенкой. Он весь был покрыт ржавчиной, но когда Барбара, надев перчатку, попробовала его отвернуть, он повернулся легко, без всякого усилия. Из крана потекла вода, чистая и прозрачная.

Тут она вспомнила слова Робина. Так далеко от ближайшей деревни это, скорее всего, должна быть колодезная вода. Но это нужно будет проверить.

Она поехала обратно в деревню. Наступило время ленча и «Лебедь» был открыт для посетителей. Барбара поставила свой «мини» между заляпанным грязью трактором и огромным старомодным «хамбером». Как только она вошла, на мгновение воцарилась тишина, какой обычно встречают незнакомца, заглянувшего в деревенский паб. Но когда она кивнула местным посетителям и остановилась на секунду потрепать по голове шотландскую овчарку, разговор возобновился. Она подошла к стойке.

Барбара заказала лимонад, пакет чипсов и порцию сегодняшнего дежурного блюда — пирога с капустой брокколи и луком пореем. Когда хозяин паба принес ей заказанную еду, она вместе с тремя фунтами, семьюдесятью пятью пенсами предъявила ему свое полицейское удостоверение.

Известно ли ему о том, что на канале Кеннет-Эйвон было недавно обнаружено тело ребенка, спросила она.

Однако местные сплетни, судя по всему, сделали ненужным ее вступление. Хозяин паба ответил:

— Так вот из-за чего весь этот переполох на холме вчера ночью.

Сам он этого переполоха не видел, признался хозяин, но старик Джордж Томли — хозяин фермы, расположенной к югу от мельницы — не спал из-за радикулита почти всю ночь. Так он, Джордж, когда увидел все эти огни, то послал к черту свой радикулит и сходил посмотреть, в чем дело. Он хоть и понял, что это полицейские приехали, но решил, что это опять из-за детей — тут хорошего не жди.

Услышав это, Барбара поняла, что ей нет нужды темнить, хитрить и увиливать от прямого ответа. Она рассказала хозяину паба, что мельница — это то самое место, где держали девочку до того, как ее утопили. А утопили ее в водопроводной воде. На участке, прилегающем к мельнице, есть кран. Барбаре нужно знать, вода в этот кран поступает из колодца или нет.

Хозяин паба заявил, что он не имеет представления, откуда берется вода в том кране, но старик Джордж Томли — все тот же старик Джордж Томли — знает почти все о земельных владениях в округе, и если сержант хочет с ним поговорить, старик Джордж как раз сидит сейчас у доски для игры в «дартс».

Прихватив свой пирог, чипсы и лимонад, Барбара немедленно отправилась за столик Джорджа. Он сидел, растирая больную поясницу кулаком правой руки, а левой рукой листал при этом номер «Плейбоя». На столе перед ним стояла тарелка с недоеденным завтраком. Он тоже заказывал в этот день дежурное блюдо.

— Вода? — заинтересовался он. — Чья вода?

Барбара принялась объяснять. Джордж слушал. Одна его рука продолжала делать растирание, а взгляд перемещался с Барбары на журнал и обратно, как бы сравнивая, и сравнение было не в ее пользу.

Но он с готовностью поделился информацией. Ни на чьих землях в округе колодцев нет, сказал ей старик, когда она закончила объяснение. Это все вода из главного водопровода, ее насосами качают из деревни и хранят в баке, закопанном в поле неподалеку от мельницы. Это место на поле — самая высокая точка, пояснил он, поэтому дальше вода течет сама — под действием силы тяжести.

— Но это водопроводная вода? — допытывалась Барбара.

— Самая что ни на есть.

Блестяще, подумала Барбара. Разрозненные кусочки становятся на свое место — Лаксфорд посетил эти места совсем недавно, в юности он бывал на этой мельнице. Теперь нужно доказать, что школьная форма Шарлотты пришла из его рук. И у нее была отличная идея, как это сделать.

По мнению Линли, Кросс-Киз-Клоуз выглядел пристанищем Билла Сайкса. Зажатые в ущелье между зданий на Мерилбоун-лейн, его узкие улочки, казалось, были полностью лишены обитателей и буквально недосягаемы для солнечных лучей. Как только Линли и Нката попали в этот квартал, оставив «бентли» на Балстроуд-плейс, Линли тут же пришла в голову мысль, как могла Ив Боуин разрешать своей дочери бродить здесь одной? Что заставило ее это сделать? Может быть, сама она никогда не бывала здесь? Он недоумевал.

— В таком глухом месте прямо дрожь пробирает, — вторил Нката его мыслям. — Как могла такая малышка, как Шарлотта, разгуливать здесь одна?

— К тому же в такое время, — добавил Линли.

— Черт, зимой она, наверное, ходила здесь в темноте, — в голосе Нкаты звучало осуждение. — Это же практически означает напрашиваться на… — его шаги замедлились, потом он и вовсе остановился. И посмотрел на Линли, тоже остановившегося в трех шагах впереди. — Это же — напрашиваться на неприятности, — задумчиво закончил он. Потом продолжил: — Как вы думаете, инспектор, Боуин знала о Чемберсе? Она ведь сама могла копнуть его прошлое — прямо там, в министерстве внутренних дел — и откопать на него ту же грязь, что и мы. Она могла послать девочку к нему на уроки и сама спланировать то, что ей нужно, зная, что мы, в конце концов, наткнемся на это его прошлое, как оно и вышло. И когда это произойдет, мы переключим внимание на него и забудем о ней.

— По сценарию все выходит гладко, — сказал Линли, — но давай не будем бежать на рынок перед лошадью, Уинстон.

Цитаты из Шекспира, какими бы уместными они не казались, Нката не воспринимал.

— Кто бежать, куда бежать? — спросил он.

— Давай сначала побеседуем с Чемберсом. Сент-Джеймс считает, что он кого-то прятал в ту ночь в среду, а интуиция Сент-Джеймса обычно его не обманывает. Так что давай выясним, что там было.

Они не осчастливили Дэмьена Чемберса предварительным известием о своем визите. Тем не менее он был дома. Они слышали звуки электрооргана. Когда Линли постучал латунным дверным молотком в виде скрипичного ключа, звуки мгновенно оборвались на середине такта.

Мятая занавеска на окне слегка отдернулась, когда кто-то из жильцов дома проверил, кто к нему пожаловал. Через секунду дверь осторожно приоткрылась — ровно настолько, чтобы в щель показалось лицо молодого человека. Оно было бледным, стойкими чертами, в обрамлении спутанных прядей длинных, до плеч волос.

Линли показал ему свое удостоверение, одновременно спросив:

— Мистер Чемберс?

Чемберс, казалось, старался не смотреть на удостоверение Линли.

— Да, — ответил он.

— Инспектор Томас Линли, Скотланд-Ярд, отдел уголовных расследований, — представился Линли, затем представил Нкату. — Мы могли бы поговорить с вами?

Хотя и с явным неудовольствием, Чемберс отступил от двери и распахнул ее.

— Я работал.

На столе стоял включенный магнитофон, из него раздавался сочный, хорошо поставленный голос, несомненно принадлежащий артисту Королевской академии драматического искусства: «Шторм не стихал всю ночь. И сейчас, лежа в кровати и вспоминая о том, как много они когда-то значили друг для друга, она поняла, что не сможет его забыть, как не сможет…»

Чемберс выключил магнитофон.

— Сокращенная звуковая запись книги, — пояснил он. — Я делаю музыкальные вставки между эпизодами, — он провел по бокам руками, как бы вытирая с них пот. Потом принялся убирать разложенные на стульях нотные листы, оттолкнул с дороги два нотных пюпитра. — Можете садиться, если вам угодно, — сказал он и, выйдя через дверь на кухню, открыл кран с водой. Вскоре Чемберс вернулся со стаканом воды, в котором плавал ломтик лимона. Он пристроил стакан на краешке электрооргана и уселся перед ним, будто собирался продолжить работу. Но, взяв один аккорд, уронил руки на колени.

— Вы пришли из-за Лотти, не так ли? — спросил он. — Я даже ждал этого. Я так и думал, что тот, кто приходил на прошлой неделе, не будет последним, если она не объявится.

— А вы ждали, что она объявится?

— У меня не было причин не ждать этого. Она всегда любила проказы. Когда они мне сказали, что Лотти исчезла…

— Они?

— Ну, этот, что приходил сюда в среду вечером. С ним была женщина.

— Мистер Сент-Джеймс?

— Я его имени не помню. Они работали для Ив Боуин. Искали Лотти, — он сделал глоток воды. — Когда я прочитал статью в газете про то, что случилось с Лотти, я решил, рано или поздно сюда обязательно кто-нибудь придет. Вы ведь поэтому здесь, не так ли? — он задал вопрос как бы между прочим, но его лицо выражало нетерпеливое беспокойство, как будто ему важно было услышать от них подтверждение своей догадки, а не просто любой ответ.

Не давая прямого ответа, Линли сказал:

— В какое время Шарлотта Боуин вышла отсюда в прошлую среду?

— В какое время? — Чемберс посмотрел на свои часы. Они держались на тонком запястье с помощью веревочной тесемки. Там же красовался сплетенный в виде косички кожаный браслет. — Да, пожалуй, после пяти. Сначала она, как обычно, осталась поболтать, но я отправил ее домой — вскоре после окончания урока.

— Кто-нибудь был на улице, когда она выходила?

— Я не видел, чтобы кто-то болтался поблизости, если вас это интересует.

— Следовательно, никто не видел, как она выходила от вас?

Чемберс медленно подтянул к себе ноги и спрятал их под стул.

— Что вы имеете в виду? — спросил он.

— Вы только что нам сказали, что на улице не было никого, кто бы мог видеть, как Шарлотта уходила из вашего дома в четверть шестого. Я вас правильно понял?

— Да, я так сказал.

— Из этого следует, что на улице также не было никого, кто бы мог подтвердить — или опровергнуть, если уж на то пошло — ваше утверждение, что она вообще выходила из этого дома.

Чемберс быстро провел языком по губам, и, когда снова заговорил, Белфаст угадывался в каждом его слове, произносимом скороговоркой и со все нарастающей тревогой.

— Что это вы мне вешаете, инспектор?

— Вы виделись с матерью Шарлотты?

— Конечно, я виделся с ней.

— Значит, вы знаете, что она член парламента, не так ли? А также младший министр в министерстве внутренних дел?

— Надо полагать. Но я не понимаю, какое…

— И приложив минимальные усилия, а точнее, почти без всяких усилий, если учесть, что вы житель ее избирательного округа, вы могли узнать ее позицию по определенным, вызывающим противоречия вопросам.

— Я не интересуюсь политикой, — не задумываясь, ответил Чемберс, но сама напряженная неподвижность его тела — каждый нерв под контролем, чтобы как-то не выдать себя — подтверждала лживость его слов.

Линли понимал, что сам по себе факт его присутствия в доме был для Чемберса, как для всякого ирландца-католика, уже кошмаром. Призраки «Бирмингемской шестерки» и «Гилдфордской четверки» заполнили крошечную комнатку, и без того тесную от зловещего присутствия в ней Линли и Нкаты — оба англичане, оба протестанты, оба намного выше шести футов, оба в расцвете сил, да при этом у одного на лице шрам, говорящий о том, что насилие играет не последнюю роль в его жизни. И оба полицейские. Линли почти физически ощущал страх этого ирландца.

— Мы разговаривали о вас с RUC, мистер Чемберс.

Чемберс молчал. Ступни его ног терлись одна о другую, а руки поползли вверх и спрятались под мышками. Но это было единственное, что выдавало его волнение.

— Должно быть, это был смертельно скучный разговор, — наконец сказал он.

— Вы у них на заметке, как человек, способный на хулиганские действия. Не открытый пособник ИРА, но тот, за кем нужно следить в оба. Как вы думаете, почему у них сложилось такое о вас мнение?

— Если вас интересует, симпатизирую ли я Шин Фейн, то — да, — ответил Чемберс. — Как половина населения Килбурна. Так, что же, вы поедете туда и разгоните там их всех? Нет закона, запрещающего разделять какие-либо убеждения, не так ли? И потом, какое теперь это имеет значение? Это все дела далекого прошлого.

— Конечно, разделять политические убеждения можно. Но бороться за них — это совсем другое дело. A RUC сообщает, что вы участвовали в активных действиях, мистер Чемберс. С десятилетнего возраста и старше. Не готовите ли вы и других шагов, хотелось бы узнать. Может быть, вам не нравится мирный процесс? Считаете, что Шин Фейн предает вас?

Чемберс поднялся с места. Нката тоже встал, чтобы при необходимости перехватить его. Чернокожий полицейский возвышался над музыкантом на добрых десять дюймов и был тяжелее стоунов на семь. Столкнувшись с ним лицом к лицу, Чемберс сказал:

— Подождите, ладно? Я сейчас, только налью себе выпить чего-нибудь покрепче воды. Бутылка на кухне.

Нката посмотрел на Линли, ожидая от него указаний. Линли кивнул в сторону кухни. Нката принес оттуда бутылку «Джона Джеймсена» и стакан.

Чемберс налил себе глоток виски. Выпив его, он завинтил крышечку на бутылке. И какое-то время стоял, не двигаясь и не убирая руки с бутылки… Было видно, что он выбирает для себя вариант действия. Наконец он откинул с лица длинные пряди и вернулся на свое место. Нката сделал то же самое. Чемберс теперь уже морально подготовился к разоблачению.

— Если вы разговаривали о RUC, вы должны знать, что я делал: то же, что любой мальчишка-католик в Белфасте — кидал камнями в британских солдат. Швырял бутылки. Стучал крышками от мусорных баков. Поджигал покрышки. Да, полиция меня за это не гладила по головке, так же как и моих товарищей, ясно? Но с возрастом я избавился от этого стремления провоцировать солдат. Я поступил в университет. Я учился музыке. И у меня нет связей с ИРА.

— А почему вы преподаете музыку здесь?

— Почему бы мне не преподавать ее здесь?

— Временами вы должны ощущать враждебность окружения.

— Да, пожалуй. Но я мало бываю вне дома.

— Когда в последний раз вы были в Белфасте?

— Три года назад. Нет, четыре. На свадьбе у сестры. — Порывшись в стопке журналов и нотных листов, лежавших на большом стереодинамике, он нашел фотографию в картонной рамке и протянул ее им.

На ней было запечатлено многочисленное семейство, собравшееся вокруг невесты и жениха. Линли отсчитал восемь сестер и братьев и только тогда с краю заметил Чемберса. Он выглядел явно не в своей тарелке и стоял немного поодаль от остальных, в отличие от него позировавших обнявшись.

— Четыре года, — заметил Линли. — Большой срок. Никто из членов вашей семьи сейчас не живет в Лондоне?

— Нет.

— И вы не видитесь с ними?

— Нет.

— Это любопытно, — Линли вернул ему фотографию.

— Почему же? Вы думаете, раз мы ирландцы, так должны ночевать друг у друга?

— Вы с ними не в ладах?

— Я больше не исповедую веру.

— Почему?

Чемберс опять отбросил волосы назад, за уши. Он нажал несколько клавиш на электрооргане. Послышался нестройный аккорд.

— Послушайте, инспектор. Вы здесь, чтобы поговорить о Лотти Боуин. Я рассказал вам все, что знаю — она пришла ко мне на урок. После этого мы немного поговорили. Потом она ушла.

— И никто ее не видел.

— Что я могу поделать? Я тут ни при чем. Если бы я знал тогда, что ее похитят, я бы проводил ее до дому. Но у меня не было причин опасаться, что здесь ей может что-то угрожать. Здесь ни разу не было грабежей или краж. Ни торговли наркотиками. Поэтому я и отпустил ее одну. А потом что-то случилось, чем я ужасно огорчен, но я к этому не причастен.

— Думаю, вам нужно будет найти подтверждения этому.

— Где же я могу их найти?

— Полагаю, у того, кто был в вашем доме наверху во время посещения вас мистером Сент-Джеймсом в прошлую среду — если кто-то действительно находился там и этот кто-то не была сама Шарлотта Боуин. Вы можете дать нам имя и адрес этого человека?

Чемберс нервно втянул в рот нижнюю губу, на его подбородке образовались ямочки. Его взгляд был устремлен в пространство, как будто он видел там что-то такое, чего никто другой видеть не мог. Это был взгляд человека, которому есть что скрывать.

— Мистер Чемберс, думаю, мне нет нужды объяснять, насколько серьезно ваше положение. Ваше прошлое частично связано с ИРА. Дочь члена парламента, известной своим враждебным отношением к ИРА, сначала похищают, потом убивают. Вы общались с ее дочерью, вы последний, кто ее видел — из тех, кого мы знаем. Если в доме был кто-то, кто бы мог подтвердить, что вы не имели отношения к исчезновению Шарлотты Боуин, я советую вам представить нам этого человека немедленно.

Чемберс снова дотронулся до черных клавиш электрооргана. Раздались пронзительные диссонирующие звуки. Он выдохнул какое-то слово, смысл которого Линли не уловил, и, не глядя на полицейских, произнес:

— Ладно. Я скажу вам. Но это должно остаться тайной. Если об этом пронюхают бульварные газеты, все разлетится вдребезги. Я этого не вынесу.

Линли подумал, что вряд ли этот музыкант может заинтересовать желтую прессу. Разве что он грешил тайными связями с кем-то из членов королевской семьи или женой премьер-министра. Но вслух он сказал следующее:

— Я не даю интервью журналистам ни из желтой прессы, ни из какой-то другой. Этим у нас занимается пресс-служба полицейского управления.

Этого уверения, по-видимому, оказалось достаточно, хотя Чемберсу потребовался еще глоток виски, прежде чем он снова заговорил.

— Тогда, в среду ночью, у меня наверху была не женщина, — сказал он, отводя глаза в сторону. — Это был мужчина. Его имя Рассел Маевски, хотя инспектору он, вероятно, больше знаком под своим актерским именем — Рассел Мейн.

— Телезвезда, — сказал Нката Линли. — Играет копа.

Он играл роль сверхсексуального полицейского детектива. Действие разворачивается в Южном Лондоне на улице Уэст-Фарли, поэтому так же называется и сам фильм — жестокая драма о преступлении, поимке преступника и его наказании. В настоящее время это убойный хит на Ай-Ти-Ви[23], и эта роль вознесла Мейна если не в стратосферу индустрии развлечений, то, во всяком случае, до высот всеобщего узнавания. Это то, к чему стремится каждый актер — признание своего таланта. Но вместе с признанием пришли и определенные ожидания, что этот актер в жизни будет хотя бы частично похож на своего героя. Однако в определенном плане Рассел совсем не напоминал своего героя. В действительности он даже никогда не был с женщиной, кроме как на экране. Вот почему они — Рассел и Дэмьен — так стремились сохранить свои отношения в тайне.

— Мы вместе уже три года, даже почти четыре, — он смотрел куда угодно, но только не на Линли или Нкату. — Мы должны быть осторожны, потому что люди полны предрассудков, не так ли? И было бы близорукостью ожидать от них чего-то другого.

Рассел живет здесь, завершил свой рассказ Чемберс. В данный момент он на съемках, но часам к девяти или десяти сегодня должен вернуться. И если полицейские хотят поговорить с ним…

Линли вручил Чемберсу свою визитную карточку.

— Передайте мистеру Мейну, чтобы позвонил. Оказавшись опять в переулке после того, как за ними закрылась дверь и музыка снова полилась изнутри, Нката спросил:

— Думаете, он знает, что наши ребята из особого подразделения держат его под колпаком?

— Если и не знает, то теперь об этом подумает, — ответил Линли.

Они шагали по направлению к Мерилбоун-лейн. Линли мысленно сортировал имеющиеся сведения. У них накопилось достаточно много информации и улик — от отпечатков пальцев до лекарства; от школьной формы, найденной в Уилтшире, до очков, обнаруженных в машине в Лондоне. Между всем этим должна быть какая-то логическая связь, и нужно только хорошо присмотреться, чтобы разглядеть ее рисунок. В конечном счете все, что они нашли, и все, что узнали, должно быть привязано к одному человеку. И этот человек обладал сведениями о том, кто был отцом Шарлотты Боуин, необходимой изобретательностью, чтобы осуществить два успешных похищения, и дерзостью, чтобы действовать среди бела дня.

Кем может быть этот человек, думал Линли. Очевидно, существует только один разумный ответ на этот вопрос: преступник знает, что если даже его увидят с ребенком, то для него быть замеченным еще не означает быть пойманным.

«Пираньи», — думала Ив Боуин. Сначала она называла их про себя шакалами, но шакалы по природе своей питаются падалью, в то время как пираньи пожирают живую плоть и, предпочтительно — кровоточащую. Репортеры осаждали ее весь день: у выхода из помещения окружного комитета, у министерства внутренних дел, перед зданием парламента. Их сопровождали подручные — фоторепортеры из газет и беспардонные «свободные» фотографы — «папарацо». Все вместе они томились на мостовых, там же пили кофе, курили, ели пончики с джемом и криспы из пакетов и при этом кидались на всякого, кто мог бы дать им хоть крупицу информации о дальнейшей участи, состоянии духа или реакции Ив Боуин на разоблачение, сделанное Дэнисом Лаксфордом в сегодняшней «Сорс». Во время этих налетов они забрасывали жертву своего внимания вопросами и щелкали фотоаппаратами. И горе было тому, кто рассчитывал спрятать лицо или отразить словесную атаку резким ответом.

Сначала Ив думала, что вчерашняя ночь была для нее адом. Но каждый раз, когда входная дверь помещения ее окружного комитета открывалась, впуская внутрь гомон голосов и вспышки фотокамер, она понимала, что часы между звонком Лаксфорда и моментом, когда она окончательно осознала тщетность своих попыток воспрепятствовать публикации статьи, были еще только чистилищем.

Она сделала все, что могла. Она вспомнила всех, кто был ей чем-то обязан, и сидела, не выпуская из рук телефонную трубку часами, обзванивая судей, королевских адвокатов и каждого из своих политических союзников, коими она успела обзавестись. Каждый звонок преследовал одну и ту же цель — запретить выход статьи «Сорс», которая, по утверждению Лаксфорда, должна спасти его сына. И каждый звонок заканчивался одним и тем же результатом: заключением, что такой запрет невозможен.

Целую ночь она выслушивала вариации на одну и ту же тему — почему она не в силах добиться судебного запрета, несмотря на свое высокое положение в правительстве.

Содержит ли названная статья клевету? (Следует заметить, что она никому из своих телефонных собеседников не раскрывала подробностей содержания статьи.) Нет, не содержит? Он написал правду? Тогда, моя дорогая, боюсь, вам не выиграть этого дела. Да, я, конечно, понимаю, что некоторые подробности из нашего прошлого могут оказаться нежелательными для нашего настоящего и будущего, но если эти подробности представляют собой правду… Что ж, можно только сохранять «жесткую верхнюю губу» и не опускать головы. И пусть действия человека в настоящее время скажут о нем, кто он такой, не так ли?

Это ведь не газета, поддерживающая тори, не так ли, Ив? Я хочу сказать, еще можно было бы попросить премьер-министра позвонить и вправить мозги, скажем, редактору «Санди таймс» или «Дейли мейл», или, может быть, «Телеграф», если бы они задумали напечатать статью, наносящую серьезный урон репутации младшего министра. Но «Сорс» ведь на стороне лейбористов. И нет оснований полагать, что попытка словесного давления на лейбористскую бульварную газету приведет к согласию не публиковать статью, направленную против тори. Более того, если даже кто-то попытается прижать такого человека, как Дэнис Лаксфорд, можно не сомневаться, этот факт найдет свое немедленное отражение в редакционной статье и появится в газете одновременно с публикацией самой статьи. А как все это будет выглядеть? В каком свете это представит премьер-министра?

Последний вопрос был тонко завуалированным подталкиванием к определенным действиям. На самом деле вопрос касался того, как статья «Сорс» отразится на самом премьере, который лично выдвинул Ив Боуин на ее теперешний пост у руля политической власти. И на самом деле он предлагал возможный ход развития событий, если статья добавит разбитых яиц на уже и без того вымазанную желтком физиономию человека, которому всего двенадцать дней назад пришлось вынести унижение из-за своего соратника по партии, выделывавшего курбеты с мальчиком-на-час в закрытой припаркованной машине. Приверженности премьер-министра основополагающим британским ценностям уже пришлось принять на себя несколько серьезных ударов в корпус, говорили Ив. Поэтому, если миссис Боуин, будучи не только членом парламента, но и в отличие от Синклера Ларсни еще и министром в правительстве, полагает, что есть хотя бы малейшая возможность того, что статья в «Сорс» причинит премьеру дополнительные неприятности… что ж, несомненно, миссис Боуин знает, как ей поступить в этом случае.

Разумеется, она знала. От нее будут ждать, что она упадет грудью на меч. Но она не собирается ложиться в землю без отчаянной борьбы.

Тем же утром она встретилась с министром внутренних дел. Она приехала в Вестминстер, когда было еще темно, задолго до того, как «Сорс» выбросит на улицы свой тираж, и намного раньше часа своего обычного прибытия, таким образом ей удалось избежать встречи с прессой. Сэр Ричард Хептон принял ее в своем кабинете. Когда Ив Боуин позвонила ему без четверти четыре, по-видимому, он оделся в то, что попалось под руку. На нем была мятая белая рубашка, брюки от костюма и вместо пиджака — вязаный жакет без галстука. Он был небрит. Ив поняла, что он дает ей понять, что их встреча должна быть короткой, так как совершенно ясно, что ему придется вернуться домой достаточно рано, чтобы принять душ, переодеться и подготовиться к рабочему дню.

Очевидно, он полагал, что ее звонок стал результатом двухдневного оплакивания смерти дочери. Он думал, она собирается потребовать принятия более действенных мер со стороны полиции, и, приехав, собирался успокаивать ее как только мог. Он и понятия не имел о том, что в действительности стоит за исчезновением Шарлотты. Несмотря на свой долголетний опыт работы в правительстве, который мог бы научить его обратному, он полагал, что сущность и видимость вещей — это одно и то же, по крайней мере, в том, что касалось его младшего министра. Он сказал:

— Мы с Нэнси получили извещение о похоронах, Ив. Конечно, мы будем там. Как вы с этим справляетесь? — При этих словах он внимательно посмотрел на нее и добавил: — Ближайшие несколько дней будут нелегкими для вас. Вы достаточно отдыхаете?

Как и большинство политиков, задавая вопросы, сэр Ричард Хептон на самом деле имел в виду совсем другое. В действительности ему хотелось знать, почему она позвонила ему среди ночи, почему настаивала на немедленной встрече и, прежде всего, почему она демонстрировала внушающую беспокойство склонность вести себя как истеричная женщина, что было крайне нежелательно для члена правительства. Ему хотелось бы найти ей оправдание, потому что она понесла такую страшную утрату, но он не хотел, чтобы тяжесть этой утраты лишила ее способности действовать подобающим образом.

— Завтра «Сорс» собирается опубликовать статью, — сказала она. — Точнее, уже сегодня утром. Я хотела известить вас об этом заранее.

— «Сорс»? — выражение лица Хептона несколько изменилось. Он умел играть в политические игры лучше, чем кто-либо другой из всех, кого знала Ив. — Что это за статья, Ив?

— Статья обо мне и о моей дочери. И, надо полагать, о том, что привело к ее смерти.

— Понимаю, — он положил руку на подлокотник кресла. Кожа, которой оно было обтянуто, скрипнула, и это только подчеркнуло тишину, царившую во всем здании министерства и даже за окнами на улице. — Имело ли место… — он замолчал. Лицо его приняло задумчивое выражение. Казалось, он размышляет о выводах, к которым его подталкивает упоминание о статье в «Сорс».

— Ив, между вами и вашей дочерью возникали проблемы?

— Проблемы?

— Вы сказали, что в статье будет написано о том, что привело к ее смерти.

— Это не статья о проблемах жестокого обращения родителей с детьми, если вы это имеете в виду, — пояснила Ив. — Шарлотта не подвергалась жестокому обращению. И причина, приведшая ее к смерти, не имеет отношения к ней самой. По крайней мере, в этом смысле.

— Тогда, может быть, лучше вам самой рассказать мне, каким образом затрагивает вас эта статья.

— Я хотела поставить вас в известность, потому что не раз в прошлом, когда желтая пресса обрушивалась на какого-то политического деятеля, это заставало правительство врасплох. Я не хотела, чтобы так же произошло и в данном случае. И я решила чистосердечно рассказать вам обо всем с тем, чтобы мы могли подумать, что делать дальше.

— Всегда полезно знать заранее, это укрепляет наши позиции, — согласился Хептон. — Это всегда помогало мне точнее оценивать ситуацию.

От внимания Ив не укрылось то, что он употребил местоимение в единственном числе — «мне». Она также заметила отсутствие какого-либо слова или хотя бы покашливания, которое можно было бы интерпретировать как ободряющее. Сэр Ричард Хептон почувствовал, что дело плохо пахнет. А когда дурной запах проникал в его образцовое жилище, он знал, как открывать окна.

Ив начала рассказывать. Реальной возможности окрасить эту историю в вызывающие к ней симпатию тона у нее не было. Хептон слушал, сложив руки на столе, и лицо его напоминало непроницаемую маску, которую она столько раз видела в прошлом на встречах и совещаниях. Она описала все сколько-нибудь значимые подробности своего недельного Блэкпульского загула с Дэнисом Лаксфордом, а также все подробности, относящиеся к исчезновению Шарлотты и последовавшей за этим смерти. Ив ощущала нервное напряжение одеревеневших мышц от шеи до крестца. Она пыталась заставить свое тело расслабиться, но не могла обмануть его, убедив, что ее политическая судьба не зависит сейчас оттого, как расценит ее совершенный одиннадцать лет назад поступок этот человек.

Когда она закончила свой рассказ, Хептон отъехал в своем кожаном кресле на колесиках от стола и медленно повернул его в сторону. Подняв голову, он, казалось, внимательно изучал портреты трех монархов и двух премьер-министров, висящие на противоположной стене. При этом он потирал большим пальцем подбородок. Тишина была настолько глубокой, что Ив могла различить сухой шорох, с каким его палец скользил по отросшим щетинкам.

Она сказала:

— Я усматриваю в действиях Лаксфорда две цели: тираж газеты и политический урон. Он рассчитывает обойти по тиражам «Глоуб». И намерен нанести удар по правительству. С помощью этой статьи он одним ударом убивает двух зайцев.

— Возможно. А возможно, и нет, — голос министра звучал задумчиво. По его тону Ив поняла, что он решает, как отреагировать на эту статью. Самое главное — это локализовать вредное воздействие.

— Конечно, все это можно повернуть против Лаксфорда, Ричард. Если меня изображают как лицемера, то кто тогда он сам? А когда полиция разоблачит его как вдохновителя и организатора похищения Шарлотты…

Поднятием указательного пальца Хептон остановил ее. И продолжал думать. Ив отметила про себя тот факт, что он взвешивает про себя варианты ответных действий, не посвящая ее в суть этих вариантов. Она понимала, что сейчас в ее собственных интересах ничего больше не говорить, но не могла удержать себя от последней попытки выкарабкаться.

— Дайте мне возможность поговорить с премьер-министром. Наверняка, если он будет полностью осведомлен о том, что предшествовало написанию этой статьи Дэниса Лаксфорда…

— Вне всяких сомнений, — медленно проговорил Хептон, — премьер-министр должен быть поставлен в известность о том, что происходит…

— Я могу поехать на Даунинг-стрит, — с большим облегчением проговорила она, — он сразу же примет меня, когда узнает, что поставлено на карту. И лучше мне поехать прямо сейчас — пока еще темно и газеты не поступили в продажу — чем ждать, когда эта история станет известной и начнут собираться журналисты.

— Завтра он должен отвечать на вопросы парламентариев в палате общин, — задумчиво продолжал Хептон.

— Тем более ему необходимо узнать о Лаксфорде сейчас.

— Оппозиция — не говоря уже о прессе — проглотит его живьем, если мы не проявим осмотрительности. Поэтому он не может предстать перед членами парламента, если этот вопрос не будет окончательно решен.

— Решен, — повторила Ив. Был только один способ решить этот вопрос в пределах установленного Хептоном времени. Движимая чувством отчаяния, она продолжала: — Дайте мне поговорить с ним. Дайте мне попытаться объяснить и, если мне не удастся переубедить его…

Хептон прервал ее, говоря все тем же задумчивым тоном. Ив поняла, что этим он как бы отдаляет себя от нее. Таким же тоном монарх зачитывал бы вынесенный им вопреки собственному желанию смертный приговор любимому подданному:

— После этого разгрома с Ларсни премьер-министр должен в своих поступках выглядеть решительным, Ив. Мирный исход дела невозможен, — тут он, наконец, взглянул на нее. — Вы же понимаете, не так ли? Вы не можете не понимать этого.

Она почувствовала, как ее тело слабеет, будто ее будущее — как если бы оно заполняло ее мышцы, органы и кровеносные сосуды — начинает вытекать из нее. Годы тщательного планирования, годы усилий, годы политических махинаций были сметены в одно мгновение. И кем бы она ни стала в будущем, она знала, что ей уже никогда не подняться до высот Вестминстерского дворца.

Сэр Ричард Хептон прочел по ее лицу эти мысли.

— Я знаю, уйти в отставку — это удар. Но это еще не значит, что у вас нет будущего. Вы еще можете реабилитировать себя. Вот, к примеру, Джон Профьюмо. Кто бы мог подумать, что человек, так запятнавший свою репутацию, сможет до такой степени измениться.

— Я не собираюсь стать хныкающим работником социальных служб.

Хептон, откинув голову, по-отечески взглянул на нее:

— А я не собирался вам это предлагать, Ив. Кроме того, вы не совсем порываете связь с правительством. За вами остается ваше место в палате общин. Ваша отставка как младшего министра еще не означает, что вы теряете все.

«Да, не все, — подумала Ив. — Всего лишь большую часть».

Она написала заявление, которого ждал от нее министр внутренних дел. Ей хотелось надеяться, что премьер-министр откажется принять ее отставку, но она знала, что этого не произойдет. «Люди обличают доверием избираемых ими лидеров, — затянет он как проповедь со ступеней своей резиденции на Даунинг-стрит, десять. — И когда это доверие подорвано, избранный лидер должен уйти».

После этого из министерства внутренних дел она отправилась на Парламент-сквер. Ив находилась там, когда приехал ее помощник. По тому, как быстро он отвел глаза, она поняла, что Джоел Вудворт уже в курсе главной новости дня. Естественно. Сообщение об этом наверняка было в выпуске утренних телевизионных новостей, а Джоел всегда смотрел новости, запихивая себе в рот неизменные овсяные хлопья с молоком.

Вскоре стало ясно, что и все остальные в здании на Парламент-сквер знают о статье Лаксфорда. Никто не обращался к ней, все только быстро кивали и также быстро отворачивались, а в ее офисе служащие разговаривали вполголоса, как бывает в доме, которого коснулась смерть.

Как только с началом рабочего дня были включены телефоны, последовали звонки репортеров. Ответ «никаких комментариев» их не удовлетворял. Они хотели знать, собирается ли госпожа член парламента от Мерилбоуна опровергать утверждения «Сорс». «Не может быть такого ответа — никаких комментариев, — аккуратно пересказывал ей Джоел один из звонков. — Это или правда, или ложь. И если она не собирается подавать в суд за клевету, я думаю, нетрудно догадаться, куда ветер дует».

Джоел хотел, чтобы она опровергла измышления газеты. Он не мог поверить, что она — воплощение его «консервативной мечты» — могла иметь отношение к действиям, не совместимым с принятыми партией убеждениями.

До полудня отец Джоела не давал о себе знать. Потом она услышала о нем от Нуалы, позвонившей ей из офиса ассоциации избирателей. Девушка рассказала, что полковник Вудворт назначил заседание исполнительного комитета, Нуала прочла вслух список участников заседания и время, на которое оно было назначено. Потом, понизив голос, участливо спросила:

— Как вы себя чувствуете, миссис Боуин? Здесь ужас что творится. Когда приедете, постарайтесь пройти через задний вход. Репортеры стоят на тротуаре в пять рядов.

Ко времени ее приезда они стояли уже в десять рядов. Здесь, в офисе избирательного округа, она приготовилась к худшему. Исполнительный комитет округа не потребовал ее присутствия на предварительном обсуждении. Полковник Вудворт просто сунул голову в дверь ее кабинета и потребовал назвать имя отца ее дочери. При этом он не задал вопрос дружелюбным тоном, не попытался смягчить его употреблением эвфемизмов. Просто отрывисто гаркнул как военный приказ, тем самым дав ей понять, как складывается для нее сейчас политический климат.

Она попыталась заняться обычными повседневными делами, но их было немного. Как правило, она не появлялась в своем офисе в округе раньше пятницы, поэтому кроме просмотра почты делать было нечего. Никто не ждал своего члена парламента, чтобы поговорить с ним, кроме репортеров, но было бы сумасшествием бросить им хотя бы одно слово. Поэтому она прочитала письма, ответила на них, а в остальное время просто медленно шагала из угла в угол.

Через два часа после начала заседания исполнительного комитета ассоциации за ней зашел полковник Вудворт.

— Вас ждут, — объявил он и, повернувшись на каблуках, направился к комнате для заседаний окружного комитета. На ходу он отряхивал с плеч своего пиджака «в елочку» перхоть, которой у него было в избытке.

Члены исполнительного комитета сидели вокруг большого стола красного дерева, на котором громоздились кофейники, использованные чашки из-под кофе, желтые блокноты и карандаши. В комнате было жарко и душно — от их разгоряченных тел и от бурной двухчасовой дискуссии. Ив подумала даже, не попросить ли открыть окно, но присутствие совсем близко за окнами репортеров заставило ее отказаться от этой мысли. Она заняла свободный стул в конце стола и ждала, пока полковник Вудворт вернется на свое место во главе его.

— Лаксфорд, — произнес он так, будто это слово означало «дерьмо собачье», и вперился в нее своим тяжелым взглядом из-под нависших бровей, чтобы она до конца смогла прочувствовать силу его — а следовательно, и всего исполнительного комитета — недовольства. — Мы просто не знаем, как это расценивать, Ив. Любовная связь с антимонархистом. Собирателем сплетен. Сторонником лейбористов. И, исходя из того, что нам известно, коммунистом, троцкистом или еще как там называют себя эти люди. Вы не могли выбрать более гнусную фигуру.

— Это было много лет назад.

— Вы хотите сказать, тогда он не был таким, как я его описал?

— Наоборот, я хочу сказать, я тогда не была такой, как сейчас.

— И на том спасибо, — сказал полковник Вудворт.

Сидевшие вокруг стола были возбуждены, они постоянно переглядывались и переговаривались. Ив постаралась заглянуть каждому в лицо, и по их желанию или нежеланию встретиться с ней глазами она могла судить, какого они мнения относительно ее будущего как депутата. Большинство, по-видимому, было на стороне полковника Вудворта.

Она обратилась к ним всем:

— В прошлом я совершила ошибку. Но я заплатила за нее дорогой ценой. Дороже, чем кто-либо когда-то платил за проявленное неблагоразумие — я потеряла своего ребенка.

Со стороны трех женщин послышался нестройный хор, выражавший подтверждение и сочувствие. Полковник Вудворт поспешил подавить небольшой прибой соболезнований, который мог превратиться в волну поддержки, заявив:

— В прошлом вы совершили не одну только эту ошибку, миссис Боуин. Вы также лгали нашему комитету.

— Не думаю, что я… когда-либо…

— Вы обманывали нас своим умалчиванием, миссис. Это ложь, выросшая на почве увиливания и лицемерия.

— Я всегда действовала в интересах моих избирателей, полковник Вудворт. Я отдавала им всю мою преданность, все усилия, все старания. Если вы сумеете найти область, где бы я не справлялась со своими обязанностями по отношению к жителям Мерилбоуна, может быть, вы назовете ее мне.

— Эффективность вашей политической деятельности не ставится под вопрос, — ответил полковник Вудворт. — При вашем первом избрании нам удалось сохранить это место в парламенте большинством лишь в восемьсот голосов.

— Которое я увеличила до тысячи двухсот во время прошлых выборов, — заметила Ив. — С самого начала я говорила вам, что потребуются годы на то, чтобы добиться такого перевеса голосов, о каком вы мечтаете. Если вы дадите мне возможность…

— Возможность чего? — прервал ее полковник Вудворт. — Вы, конечно, не хотите сказать — возможность сохранить за собой место в парламенте?

— Именно это я хочу сказать. Если я уйду в отставку прямо сейчас, вам придется проводить дополнительные выборы. В создавшейся в настоящий момент ситуации какого результата выборов можно ожидать?

— А если вы не уйдете в отставку, если мы позволим вам баллотироваться в парламент опять после этого дела с Лаксфордом, мы проиграем лейбористам в любом случае. Потому что, несмотря на вашу возможную уверенность в своей способности получить прощение от электората, ни один из избирателей, миссис Боуин, не забудет пропасть между тем, кого вы из себя изображали, и кем вы являетесь на самом деле. Но даже если бы избиратели и оказались настолько забывчивы, в случае если вы станете нашим кандидатом на следующих выборах, оппозиция будет просто счастлива извлечь на свет каждую сомнительную подробность вашего прошлого в качестве напоминания.

Слова «сомнительная подробность» словно эхом пронеслись по комнате. Ив видела, как члены исполнительного комитета уткнулись взглядами в свои желтые блокноты, карандаши и пустые чашки. Неловкость, которую испытывал каждый из них, почти видимыми волнами прокатилась по всей команде. Никто не желал, чтобы это заседание превратилось в рукопашную схватку. Но если они ожидают от нее, что она склонит голову перед их коллективной волей, тогда им придется высказать эту волю с полной ясностью. Сама она не предложит немедленно уйти в отставку и тем самым отдать свое место оппозиции.

— Полковник Вудворт, — спокойно проговорила она. — Мы все прежде всего заботимся об интересах партии. По крайней мере, мне хотелось бы в это верить. Каких действий вы от меня ждете?

Он подозрительно воззрился на нее. Его насторожила ее вторая фраза.

— Я осуждаю вас, мадам, — сказал он. — Я осуждаю вас за то, что вы совершили, и за то, как вы намеревались это скрыть. Но интересы партии для меня важнее моей личной антипатии к вам.

Ему нужно подвергнуть ее бичеванию, поняла Ив. Ему нужно сделать это публично, при возможно большем стечении зрителей, насколько это позволяет ситуация и их общая заинтересованность в контроле за последствиями этого события. Она почувствовала, как гнев вскипает в ее жилах, но осталась неподвижно сидеть на своем месте.

— Я полностью согласна с вами, полковник Вудворт, относительно приоритета партийных интересов. — И она снова спросила: — Каких действий вы от меня ждете?

— У нас нет выбора. Вы останетесь на своем месте до следующих всеобщих выборов, объявленных премьер-министром.

— А затем?

— Затем нам придется с вами проститься. А вам проститься с парламентом. Вы снимете свою кандидатуру в пользу того, кого мы выдвинем нашим кандидатом.

Она оглядела стол. И поняла, что этот план был компромиссным решением, вынужденным браком по расчету между вариантом ее немедленной отставки и предложением позволить ей неограниченно долго оставаться на своем посту. Это давало ей ровно столько времени, сколько премьер-министр сможет протянуть, прежде чем ветры политических перемен, крепнущие с каждым месяцем, заставят его объявить всеобщие выборы. И когда эти выборы придут, ее карьера закончится. На самом деле ее можно считать закончившейся уже сейчас. Она сохранит на какое-то время место в палате общин, но каждый из присутствующих в комнате заседаний знал, кому среди них будет принадлежать реальная власть.

— Вы всегда не любили меня, не так ли? — спросила она полковника Вудворта.

— И не без оснований, — ответил полковник.

Глава 26

Как только Барбара Хейверс выяснила, где располагается Стентон-Сент-Бернард, у нее тут же возникло чувство, что она приближается к разгадке. Деревня представляла собой несколько десятков ферм, сараев и деревенских домиков, разбросанных вдоль пяти пересекающихся проселочных дорог и тропинок. В ней имелся свой родник, колодец, крошечная хибарка почтового отделения и скромная церковь — организатор праздника, во время которого на благотворительной распродаже был продан пакет тряпок со школьной формой Шарлотты Боуин. Но не эта церковь как таковая интересовала Барбару, а расположение самой деревни. Всего в полумиле от нее к югу, среди полей, засеянных кукурузой и кормовыми травами, пролегал канал Кеннет-Эйвон и преспокойно нес свои воды до Аллингтона, расположенного в двух милях к западу. Прежде чем направиться к церкви, Барбара быстро объехала вокруг деревни, чтобы уточнить эти детали. К тому моменту, когда она, поставив «мини» и выбравшись из него, вдохнула пропитанный запахом навоза воздух, у нее уже была уверенность, что идет по следу убийцы.

Она нашла священника и его жену в саду за маленьким домом с узкими окнами и табличкой «Приходский священник». Они оба стояли на коленях перед буйно разросшейся цветочной клумбой, и сначала Барбара решила, что они молятся. Она подождала у калитки на подобающем расстоянии, но потом до нее донеслись их слова.

Приходский священник говорил:

— Лютики будут выглядеть прекрасно, дорогая, если погода будет благоприятной.

На что его жена ответила:

— Но птицемлечник уже не в лучшем виде, не так ли? Придется тебе его выдернуть. Приближается чаепитие женской лиги, и сад у меня должен быть в полном порядке, зайчик.

Услышав этот разговор, явно далекий от религиозной тематики, Барбара поприветствовала их громким: «Добрый день!» — и толкнула калитку. Священник и его жена выпрямили спины, сев на пятки. Их колени располагались на клетчатом коврике для машины. Подойдя ближе, Барбара заметила дырку на черном носке священника в районе лодыжки.

Очевидно, они собирались поработать над клумбой. У их ног на большом листе оберточной бумаги были разложены в боевом порядке еще чистые садовые инструменты. На том же листе был вычерчен, по-видимому, общий план сада. Он был сильно исчеркан и испещрен бесчисленными пометками и исправлениями. Судя по всему, священник и его жена относились к земле с фанатической страстью язычников.

Барбара назвала себя и предъявила удостоверение. Священник потер руки и поднялся, потом помог встать жене, и, пока она отряхивалась и приводила в порядок все, от джинсовой юбки до седеющих волос, он представился:

— Преподобный мистер Мейтесон. — Затем представил жену: — Моя женушка Роуз.

Услышав, как он ее назвал, жена смущенно рассмеялась, взяла мужа за локоть и скользнула по руке вниз — их пальцы переплелись. Приходский священник спросил Барбару:

— Чем мы можем помочь вам, дорогая?

Барбара объяснила, что она приехала поговорить о недавнем церковном празднике, и Роуз предложила продолжить беседу в то время, как она и ее муж будут приводить в порядок сад.

— Вы знаете, мистеру Мейтесону так трудно выкроить часок на то, чтобы поухаживать за растениями, — доверительно сообщила она, — особенно, если учесть, что он на все готов, лишь бы не рыться на клумбе. Поэтому сейчас, раз уж я вытащила его сюда, нужно ковать железо, пока горячо.

Мистер Мейтесон выглядел растерянно.

— У меня рука тяжелая, Роуз. Господь не наградил меня талантом садовода, ты же знаешь.

— Знаю, — с готовностью подтвердила Роуз.

— Я бы с удовольствием помогла вам, пока мы разговариваем, — сказала Барбара.

Роуз была в восторге от ее предложения.

— В самом деле?

Она вновь опустилась на колени на свой автомобильный коврик. Барбара подумала, что она собирается вознести благодарственную молитву Господу за то, что он прислал ей помощника. Но вместо этого она выбрала среди инструментов небольшие грабли и вручила их ей со словами:

— Сначала обработаем землю. Во-первых, рыхление, во-вторых, удобрение. Вот тогда что-нибудь и вырастет.

— Конечно, — подтвердила Барбара.

У нее не хватило духу признаться, что ее собственная рука, в том, что касается садоводства, была, наверное, фунтов на десять тяжелее, чем у мистера Мейтесона. Врата небесные, без сомнения, украшены сотнями растений, которые она благополучно отправила на тот свет за последние годы.

Мистер Мейтесон присоединился к ним на коврике. Он принялся выдергивать птицемлечник и бросать его останки на газон. Работая по обе стороны от Барбары, эта парочка мило беседовала о церковном празднике. Это ежегодный праздник, событие года, если учитывать, с каким энтузиазмом они к нему готовятся. Для них это возможность сбора средств, чтобы заменить окна в церкви.

— Мы хотим вернуться к цветным витражам, — объяснил мистер Мейтесон. — Хотя некоторые из церковных старост из-за этого обвиняют меня в том, что я сторонник высокой церкви[24].

— Они обвиняют тебя в папизме, — усмехнулась Роуз.

Мистер Мейтесон отвел от себя обвинение, швырнув через плечо стебель птицемлечника.

— Но когда эти окна будут на месте, они изменят свое мнение, вот увидите. Просто все дело в привычке. И когда эти наши фомы неверующие привыкнут к тому, как изменится освещение, как окончательно и бесповоротно изменятся и созерцание, и молитва в более приглушенном свете… в свете, какого они еще никогда в жизни не видели… если, конечно, не бывали в соборе Нотр-Дам…

— Да, мой зайчик, — кивнула Роуз.

Ее слова вернули священника на землю. Он заморгал, потом рассмеялся.

— Я слишком разболтался, да?

— Это прекрасно, когда человек чем-то увлечен, — сказала Барбара.

Роуз усердно пропалывала лютики.

— Разумеется, — вздохнула она. — Но иногда хочется пожелать, чтобы эти увлечения мистера Мейтесона были по природе своей более англиканскими. Две недели назад он превозносил западный фасад Реймского собора в присутствии архидиакона, и я думала, того, беднягу, хватит удар. «Н-но, Бог мой, Мейтесон, это же папистская церковь», — передразнила она его низким голосом и фыркнула. — Ну и сценка получилась по вине мистера Мейтесона.

Барбара подобающе поцокала языком, потом вновь вернула их к теме праздника. Ее интересует благотворительная распродажа, объяснила она. В одном из пакетов, купленных на этой распродаже, была найдена одна вещь — детская школьная форма, имеющая отношение к расследованию убийства.

Прервав свою борьбу с птицемлечником, мистер Мейтесон поднялся на ноги.

— С расследованием убийства? — недоверчиво повторил он, в то время как его жена воскликнула:

— Школьная форма?

— Речь идет о девочке, найденной мертвой в канале в воскресенье вечером — в Аллингтоне, вы, наверное, слышали.

Разумеется, они слышали. Кто же не слышал? До Аллингтона отсюда рукой подать, и, кроме того, эта деревня — часть прихода мистера Мейтесона.

— Правильно, — сказала Барбара. — Ну, так вот, это была ее школьная форма — то, что нашли в тряпках.

В задумчивости Роуз ухватилась за сорняк, который, на взгляд Барбары, немногим отличался от растущих рядом цветов. Сдвинув брови, она покачала головой.

— Вы уверены, что это была ее форма?

— На ней была метка с именем.

— Целиком?

Барбара непонимающе посмотрела на миссис Мейтесон, полагая, что вопрос относится к имени Шарлотты.

— Простите? — переспросила она.

Была ли школьная форма найдена целиком, пояснила свой вопрос миссис Мейтесон. Потому что тряпки уже по своему названию это… тряпки. И любая одежда, которая не годилась для продажи как одежда, сначала разрезалась на квадратные лоскуты, а уж потом раскладывалась по пакетам для благотворительной распродажи на празднике. И среди этих тряпок не могло оказаться неразрезанной одежды, заверила миссис Мейтесон. Перед праздником они вместе с дочерью, которую она называла по местной моде «молодая мисс Мейтесон», перебрали всю одежду по одной вещи и сами разрезали то, что пошло на тряпки.

— Чтобы не обидеть никого из прихожан, — сообщила Роуз. Если они узнают, что кто-то из их соседей решает, насколько пригодна пожертвованная ими одежда, они, попросту, вообще перестанут что-нибудь жертвовать, не так ли? Так что мы делаем это сами. И всегда так делали.

Поэтому, заключила она, яростно атакуя кустик клевера, школьная форма в хорошем состоянии не могла пройти через ее руки и попасть в тряпки. А если бы она была в плохом состоянии, ее бы разрезали на квадратные лоскуты, как и всю остальную непригодную для продажи одежду.

Интересный поворот событий, подумала Барбара. Взрыхляя землю своими граблями, она размышляла над полученной информацией.

— Когда точно проходил праздник? — спросила она.

— В прошлую субботу, — ответила Роуз.

— Где это было?

Прямо на территории церкви, сказали они ей. И все, что продавалось на благотворительной распродаже, сначала в течение месяца собиралось в картонные коробки в вестибюле церкви. Миссис Мейтесон и ее дочь, вышеупомянутая «молодая мисс Мейтесон», занимались разборкой вещей каждый воскресный вечер прямо там, в подвале церкви.

— Там же сразу и разрезали, — говорила миссис Мейтесон. — Удобнее делать это каждую неделю, чем накапливать за месяц, а потом разбирать все сразу.

— Правильная организация — ключ к успеху праздника, — подхватил мистер Мейтесон. — Мы собрали триста пятьдесят восемь фунтов и шестьдесят четыре пенса в ту субботу, не так ли, Роуз?

— Именно так. Но была, может быть, и капелька дегтя. Маловато призов было выиграно у этого киоска, и люди чуточку обиделись.

— Ерунда, — насмешливо заметил ее муж. — Это все в порядке вещей. Вот когда будут установлены новые окна и паства увидит…

— Мы знаем, зайчик, — прервала его миссис Мейтесон.

Исходя из предположения, что школьная форма не была первоначально среди вещей, предназначенных для распродажи, Барбара спросила, кто имел доступ к одежде после того, как она была рассортирована, разрезана на лоскуты и разложена по пакетам.

Миссис Мейтесон поползла на середину клумбы, преследуя какой-то ползучий сорняк с мелкими желтыми цветочками.

— Доступ к пакетам с тряпками? Да кто угодно. Мы их держим в подвале, а подвал не запирается.

— Церковь тоже не запирается, — добавил мистер Мейтесон. — Я и слышать об этом не хочу. Место для поклонения Богу должно быть доступно для раскаивающегося грешника, для нищенствующего, для сирого и убогого в любой час дня или ночи. Это же абсурд — ожидать, что прихожане будут ощущать в себе потребность в молитве по расписанию приходского священника, как вы считаете?

Барбара ответила, что считает точно так же. И прежде чем священник успел пуститься в дальнейшие рассуждения о своих взглядах на религию — что, как она поняла, ему не терпелось сделать, поскольку, забыв о птицемлечнике, он стоял, потирая руки — она спросила, не видели ли они незнакомых людей в дни, предшествовавшие празднику. Или даже утром в день праздника, добавила она.

Супруги Мейтесон переглянулись. И покачали головами.

— Конечно, — сказал мистер Мейтесон, — на самом празднике всегда бывают люди, которых не знаешь, потому что о предстоящем событии было объявлено во всех близлежащих поселках и деревнях, не говоря уж о Мальборо, Уоттон Кроссе и Дивайзис. Для того праздник и устраивается, не правда ли? Кроме сбора средств, всегда надеешься вернуть еще одну душу под покровительство Господа. А как можно лучше это сделать, чем привлечь заблудшие души, дать им возможность вращаться среди уже спасенных.

Барбара поняла, что это усложняет дело. Хуже того, это оставляет возможность для сотен вариантов.

— Таким образом, — заключила она, — доступ к этим пакетам с тряпками мог иметь кто угодно. Он мог открыть один из них и сунуть туда форму. Или когда пакеты были в подвале, или в какой-то момент во время самого праздника.

— Во время праздника — маловероятно, сказала миссис Мейтесон. — Потому что прилавок с вещами для распродажи был под моим присмотром, и, если бы какой-то незнакомец открыл пакет, я бы, конечно, увидела это.

— Значит, вы сами проводили распродажу? — спросила Барбара.

— Да, сама, — подтвердила миссис Мейтесон, — а когда я отлучалась, этим занималась молодая мисс Мейтесон. Сержант желает поговорить с молодой мисс Мейтесон?

Барбара желала, при условии, что ей не придется ломать язык на этом «молодая мисс Мейтесон» больше одного раза. Однако ей хотелось, чтобы во время разговора у нее была фотография Дэниса Лаксфорда. Если Лаксфорд совершил еще одну недавнюю поездку в Уилтшир, кроме того визита в школу Беверсток месячной давности, и если он крутился вокруг Стэнтон-Сент-Бернард в течение прошлой недели — кто-то где-то должен был его видеть. И лучше всего начать поиски этого «кого-то» прямо отсюда.

Она сказала священнику и его жене, что вернется сюда с фотографией, чтобы они посмотрели на нее и сказали, не встречался ли им этот человек. Она хотела бы, чтобы их дочь тоже взглянула на снимок. Когда сегодня молодая мисс Мейтесон возвращается из школы?

Супруги Мейтесон прыснули со смеху. И пояснили его причину, сказав, что молодая мисс Мейтесон в школу не ходит, уже не ходит, но спасибо вам за то, что вы подумали, что мы еще достаточно молоды, чтобы иметь дочь школьницу. Не следует гордиться своей внешностью, но сержант не первая, кто отмечает удивительную моложавость этой пары, отдавшей свою жизнь служению Господу. Все дело в том, что, когда человек посвящает жизнь служению Господу и при этом достаточно бывает на свежем воздухе, что они и делают сейчас…

— Конечно, конечно, — пробормотала Барбара. — Где я могу ее увидеть?

— В отделении банка Беркли в Уоттон Кросс, — ответила Роуз. — И если сержант хочет, чтобы молодая мисс Мейтесон посмотрела на фотографию до конца рабочего дня, она может заехать в банк. Спросите там мисс Мейтесон из отдела «Новых счетов», — с гордостью объяснила миссис Мейтесон. — Это очень приличная для девушки работа.

На что священник чистосердечно добавил:

— У нее даже есть отдельный стол.

На звонок сержанта Хейверс ответил Уинстон Нката, поэтому Линли слышал только часть разговора в репликах Нкаты, представлявших собой в основном: «Так… Блестяще… Он был в Беверстоке? Когда?.. О-о-о, отлично… А что насчет моторных лодок?» Когда разговор был окончен, Нката сказал Линли:

— Ей нужен портрет Лаксфорда, чтобы его передали по факсу в амесфордский ОУР. Она говорит, что петля уже у него на шее и быстро затягивается.

При первой же возможности Линли свернул налево и, петляя по улицам и переулкам, продвигался на север к Хайгейту, к дому Лаксфорда. Пока они ехали, Нката вводил его в курс дела относительно действий сержанта Хейверс в Уилтшире. Закончил он словами:

— Интересно, что Лаксфорд никогда не упоминал о том, что ездил в Уилтшир в прошлом месяце, верно?

— Да, это наводит на некоторые мысли, — согласился Линли.

— Если бы установили, что он брал напрокат моторную лодку — а именно этим сейчас занимается голубок нашей Хейверс…

— Голубок нашей Хейверс? — не понял Линли.

— Ну, тот парень, с которым она работает. Разве вы не слышали, как меняется ее голос — становится мягким и пушистым, когда она произносит его имя?

Линли попытался представить, как должен звучать «пушистый» голос.

— Я и не знал, что голос может быть пушистым, — сказал он.

— Тогда, значит, у вас заглушки в ушах. Эти двое неравнодушны друг к другу, запомните мои слова.

— К такому выводу ты пришел на основании голоса сержанта?

— Именно. И все это естественно. Вы же знаете, как бывает, когда работаешь с кем-то бок о бок.

— Не уверен. Мы с тобой работаем вместе уже несколько дней, но я что-то не испытываю к тебе какого-то особого влечения.

— Всему свое время, — рассмеялся Нката.

В Хайгейте Милфилд-лейн стала лагерем журналистов. Они роились перед домом Лаксфорда как навязчивые призраки из ночных кошмаров. Их сопровождали передвижные репортажные телестанции, операторы с телекамерами, осветители со своим оборудованием и три бродячие собаки из ближайшей округи, которые рылись в оставшихся после обеда журналистов отбросах. А через улицу, восточнее Хайгейтских прудов, собрались прохожие, соседи и просто зеваки. И когда машина Линли раздвинула толпу перед подъездной аллеей, три велосипедиста и два парня на роликовых коньках упали, образовав кучу малу.

Присутствие полицейского до сих пор сдерживало журналистов, не подпуская их ближе к дому. Но как только дежурный констебль сдвинул заграждение в сторону, один репортер бросился мимо него, аза ним проскользнули два фотографа.

— Хотите, — спросил Нката, взявшись за ручку двери машины, — я их отсюда выкину?

Линли видел, как репортеры бросились к портику. Один из фотографов начал снимать сад.

— Они уйдут с пустыми руками, — сказал Линли. — Можно поспорить, что Лаксфорд сам к двери не подходит.

— Достается ему сейчас — от своих же. Эти акулы так и рыщут у дверей.

— Это, если хочешь, ирония судьбы, — заметил Линли.

Он поставил машину за «мерседесом». На их стук дверь открыл полицейский. Репортер из-за спины Линли крикнул:

— Мистер Лаксфорд! Ответьте на несколько вопросов «Сан». Какова реакция вашей жены на утреннее…

Линли схватил его за шиворот рубашки и передал в руки Нкаты, который был только рад вытолкнуть репортера обратно. Сопровождаемые криками: «Разгул полицейской жестокости!», они вошли в дом.

Дежурный констебль коротко спросил:

— Наше сообщение получили?

— Какое сообщение? — не понял Линли. — Мы находились в машине. Трубку брал Нката.

Констебль понизил голос:

— Положение осложнилось. Был еще один звонок.

— От похитителя? Когда?

— Пяти минут не прошло, — он повел их в гостиную.

Чтобы уберечь Лаксфорда от теле- и фотообъективов, занавески в комнате были задернуты. Окна закрыты от любопытных ушей. Но результатом стала обстановка неестественной гнетущей тишины, которую не могли смягчить даже зажженные настольные лампы. На кофейных столиках, на кушетке и на стульях стояли большей частью нетронутые тарелки с едой. Крышка рояля была уставлена чашками чая, подернувшегося пленкой, и пепельницами, переполненными окурками. Там же лежал развернутый номер сегодняшней «Сорс».

Дэнис Лаксфорд сидел, уронив голову на руки, в кресле рядом с телефоном. Когда полицейские подошли к нему, он поднял голову. Одновременно с другой стороны вошел в гостиную инспектор уголовной полиции Джон Стюарт — коллега Линли по отделу Скотланд-Ярда и самый подходящий человек для работы, требующей скрупулезного внимания к деталям. На его тонкой как у цыпленка шее висели наушники, он говорил что-то по радиотелефону. Кивнув Линли, он продолжал:

— Да… да… прокол. Попробуем добиться большего в следующий раз… Хорошо, — и отключил микрофон. — Ничего, мистер Лаксфорд. Вы сделали все, что могли, но времени было недостаточно. — И, обращаясь к Линли: — Тебе сказали?

— Только что. Что это было?

— Мы записали на пленку, — он повел Линли в кухню. Здесь, в центре пространства между рабочим столом и плитой из нержавеющей стали, было установлено записывающее оборудование. Оно состояло из магнитофона, полудюжины бобин с магнитофонной лентой, наушников, гибких соединительных шнуров и других многочисленных проводов, окутавших, казалось, все помещение.

Инспектор Стюарт перемотал пленку и включил воспроизведение. Разговаривали два голоса, оба явно мужские, один из них принадлежал Лаксфорду. Другой звучал так, будто звонивший специально хрипел сквозь плотно стиснутые зубы. Это был довольно эффективный способ исказить и изменить голос. Разговор был коротким, слишком коротким, чтобы успеть его засечь.

— Лаксфорд?

— Где мой сын? Где Лео? Дайте мне поговорить с ним.

— Ты все сделал неправильно, сукин сын.

— Что я сделал неправильно? О чем вы говорите? Ради Бога…

— Заткнись. И слушай меня внимательно. Мне нужна правда. Правдивая история. Без этого ребенок умрет.

— Я же написал! Вы что, не видели газету? Она на первой странице. Я сделал, как вы сказали; в точности, как вы сказали. Теперь верните мне сына или…

— Ты написал не так, сукин сын. Не думай, что я не знаю. Напиши правильно к завтрашнему дню, или Лео умрет. Как Лотти. Ты меня понял? Завтра, или он умрет.

— Но что…

Телефон замолчал, и запись кончилась.

— Вот и все, — вздохнул Стюарт. — Не хватило времени, что бы засечь его.

— И что теперь, инспектор?

Линли обернулся на голос. В дверях кухни стоял Лаксфорд. Небритый, по виду даже неумытый, в той же одежке, что и накануне. Манжеты и расстегнутый воротник рубашки грязные от пыли и пота.

— Вы написали статью неправильно, — сказал Линли. — Что он имел в виду?

— Не знаю, — ответил Лаксфорд. — Видит Бог, не знаю. Я вы полнил все, что он велел, все буквально. Не знаю, что еще можно было бы сделать. Вот, — он протянул Линли утренний номер «Сорс», быстро моргая покрасневшими веками воспаленных глаз.

Линли посмотрел на статью внимательнее, чем в первый раз, когда увидел ее сегодня утром. И заголовок, и сопровождающая его фотография были именно тем, на что только мог рассчитывать похититель. От читателя даже не требовалось вникнуть в смысл самой статьи. И обладая умением читать на уровне семилетнего ребенка, каждый смог бы понять простой повествовательный стиль, который Лаксфорд выбрал для этой статьи, по крайней мере, для ее части, напечатанной на первой странице. Линли пробежал глазами первый абзац. Один только он уже содержал в себе точные ответы на вопросы: кто, где, когда, почему и как. Дойдя до конца текста на первой странице, он не стал читать статью до конца.

— Вот так все и произошло, насколько я мог вспомнить, — сказал Лаксфорд. — Возможно, я перепутал какие-то подробности. Возможно, что-то упустил — Бог его знает. Я, конечно, не помню номера комнаты в отеле. Но все, что только я смог вспомнить, в статье есть.

— И тем не менее вы написали ее неправильно. Что мог он иметь в виду?

— Я уже говорил вам — не знаю.

— Вы не узнали этот голос?

— Кто бы смог узнать этот чертов голос! Он звучал так, будто у него кляп во рту.

Линли посмотрел мимо Лаксфорда в сторону гостиной.

— Где сейчас ваша жена, мистер Лаксфорд?

— Наверху. В постели.

— Примерно час назад она очень разволновалась, — добавил Стюарт. — Приняла таблетку и легла.

Линли кивнул Нкате, и тот спросил:

— Она наверху, мистер Лаксфорд?

Лаксфорд, казалось, понял стоявшее за этим вопросом намерение, потому что воскликнул:

— Неужели нельзя оставить ее в покое? Неужели она должна знать и об этом? Если в конце концов она заснула…

— Возможно, она не спит, — предположил Линли. — Какие таблетки она приняла?

— Успокоительные.

— Что именно?

— Не знаю. Какое это имеет значение? К чему эти вопросы? Послушайте, ради Христа, не будите ее и не говорите, что произошло.

— Возможно, она уже знает.

— Что знает? Каким образом? — Потом Лаксфорд, кажется, понял смысл этой реплики, потому что быстро проговорил: — Не может быть, чтобы вы все еще думали, что Фиона хоть как-то к этому причастна. Вы же видели ее вчера, в каком она была состоянии. Она не актриса.

— Проверь, там ли она, — велел Линли. Нката отправился выполнять приказание. — Мне нужна ваша фотография, мистер Лаксфорд. И также фотография вашей жены.

— Зачем?

— Для моего коллеги в Уилтшире. Вы не говорили нам, что недавно побывали там.

— Когда это, черт побери, я был в Уилтшире?

— Может быть, слово Беверсток освежит вашу память?

— Беверсток? Вы имеете в виду мою поездку в школу? Чего ради я должен был рассказывать вам о своей поездке в Беверсток? Это не имело никакого отношения к тому, что произошло. Я ездил в связи с зачислением Лео. — Лаксфорд вглядывался в лицо Линли, стараясь понять, к какой оценке он склоняется — виновен или невиновен. Он также, по-видимому, старался повлиять на эту оценку, потому что продолжил: — Господи, что происходит? Как вы можете стоять здесь и смотреть на меня, словно ждете, что мое тело начнет взрываться? Он собирается убить моего сына! Вы сами слышали это, так? Он убьет его завтра, если я не сделаю того, что он хочет. Так какого дьявола вы теряете время — устраиваете собеседование с моей женой — в то время как вам нужно ехать и делать что-нибудь, хоть что-нибудь, чтобы спасти жизнь моего сына. Клянусь Богом, если после этого с Лео что-то случится… — Он вдруг запнулся и упавшим голосом произнес: — Господи, я не знаю, что делать.

Зато инспектор уголовной полиции Стюарт знал. Он открыл шкафчик, достал бутылку столового хереса и налил полстакана.

— Выпейте, — сказал он Лаксфорду.

Пока Лаксфорд пил вино, вернулся Нката с женой редактора.

Если Линли и допускал, что Фиона Лаксфорд причастна к смерти Шарлотты Боуин и последовавшему за этим похищению ее сына, если он предполагал, что она подстроила этот последний звонок сама, воспользовавшись сотовым телефоном где-то в этом же доме, эти мысли были мгновенно отброшены, как только он увидел ее. Волосы Фионы свисали вниз тусклыми прядями, лицо опухло, губы запеклись. На ней была мятая рубашка не по размеру и леггинсы. Спереди на рубашке темнело пятно, как будто ее стошнило. И, действительно, от нее сильно пахло рвотой. Она придерживала на плечах одеяло, скорее, не для тепла, а как бы для защиты. Увидев Линли, Фиона замедлила шаг. Она посмотрела в лицо мужа и словно поняла по нему, что случилось несчастье. Ее лицо исказилось.

— Нет! Это неправда! Неправда! — закричала она в ужасе.

Лаксфорд обнял ее. Стюарт налил еще хереса. Линли отвел их обоих обратно в гостиную.

Лаксфорд осторожно помог жене опуститься на диван. Она сильно дрожала. Он завернул ее в одеяло и положил на плечи руку.

— Он жив, он жив. Поняла?

Она в изнеможении приникла к его груди, вцепилась руками в рубашку.

— Ему, наверное, так страшно. Ему же всего восемь лет… — она зажмурила глаза.

Лаксфорд прижал к себе ее голову.

— Мы найдем его. Мы вернем его домой, — в его взгляде, устремленном на Линли, читался невысказанный упрек: «Как могли вы поверить, что эта женщина подстроила похищение собственного сына?»

Линли был вынужден признать, что ее виновность маловероятна. За все то время, пока он наблюдал за Фионой Лаксфорд, начиная от ее прихода домой вчера вечером с кепкой сына в руке, она ни разу не сфальшивила. Чтобы разыграть такой спектакль, изображая возбуждение на грани срыва, мало быть гениальной актрисой. Для этого нужно было быть психологом и психиатром. А его интуиция говорила ему, что мать Лео Лаксфорда не психиатр. Она просто… мать Лео.

Однако этот вывод не освобождал от подозрений Дэниса Лаксфорда. Все еще оставался необъясненным тот факт, что при обыске его «порше» были найдены очки Шарлотты и волоски с ее головы. И хотя есть вероятность, что это подброшенная улика, Линли не мог полностью исключить версию виновности газетчика. Внимательно глядя на Лаксфорда, он сказал:

— Нам нужно проверить эту статью, мистер Лаксфорд. Если вы написали ее неправильно, мы должны узнать, в чем именно ошибка.

По выражению лица Лаксфорда можно было предположить, что он собирается возражать, доказывать, что и их время, и энергию можно было бы потратить с большей пользой, прочесывая улицы в поисках сына, чем прочесывать слова его опубликованной статьи в поисках ошибки, исправив которую можно было бы отвести угрозу убийства. Как бы отвечая на этот невысказанный вопрос, Линли произнес:

— Расследование в Уилтшире продвигается. Здесь, в Лондоне, мы тоже добились определенных успехов.

— Каких успехов?

— Среди прочего, есть подтверждение по тем очкам, которые мы обнаружили. А также были найдены волоски с головы девочки. В том же месте, — он не досказал остального: положение мистера Лаксфорда сейчас весьма неустойчивое. Поэтому ему лучше содействовать следствию всеми возможными средствами.

Лаксфорд понял это без слов. Он был не дурак. Однако он сказал:

— Не знаю, что еще я бы мог написать. И не понимаю, куда нас приведут действия в этом направлении.

Его сомнения были обоснованны.

— Что-то могло произойти за ту неделю, которую вы и Ив Боуин провели вместе в Блэкпуле, что-то, о чем вы забыли, — предположил Линли. — Это может быть случайное замечание, какая-то неожиданная стычка, запланированная деловая или личная встреча, на которую вы не смогли прийти. И это событие может стать ключом к разгадке личности похитителя Шарлотты и вашего сына. Если мы выясним, что именно вы не упомянули в статье, мы можем найти связь с кем-то, связь, которая пока нам неизвестна.

— Для этого нам нужна Ив, — проговорил Лаксфорд. Когда его жена подняла голову, он продолжил, обращаясь к ней: — Другого выхода нет, Фи. Я написал все, что смог вспомнить. Если что-то упущено, она единственный человек, кто сможет сказать об этом. Я должен поговорить с ней.

Фиона повернула голову. Ее взгляд ничего не выражал.

— Да, — произнесла она безучастно.

Лаксфорд обратился к Линли:

— Но только не здесь, когда под окнами эти стервятники. Пожалуйста, не здесь.

Линли передал свои ключи Нкате.

— Съезди за миссис Боуин. Привези ее в Скотланд-Ярд. Встретимся там.

Нката вышел. Линли внимательно посмотрел на Фиону Лаксфорд.

— Вам нужно быть сильной в ближайшие несколько часов, миссис Лаксфорд. Инспектор Стюарт останется здесь. Полицейские также будут здесь. Если похититель позвонит, вы должны постараться как можно дольше затянуть разговор, чтобы у нас была возможность засечь его. Возможно, он убийца, но если ваш сын — его последняя карта, он не принесет ему вреда, пока существует возможность получить то, чего он хочет. Вы понимаете меня?

Она кивнула, но не сдвинулась с места. Лаксфорд дотронулся до ее волос, назвал по имени. Она выпрямилась, прижимая одеяло к груди. И снова кивнула. В ее глазах стояли, не проливаясь, слезы.

Линли повернулся к Стюарту.

— Мне понадобится твоя машина, Джон.

Стюарт кинул ему ключи со словами:

— Можешь по дороге наехать на парочку этих свиней у входа.

Лаксфорд спросил Фиону:

— С тобой будет все в порядке? Может, пока я не уехал, позвонить кому-нибудь, чтобы посидели с тобой?

— Поезжай, — сказала она, и стало ясно, что рассудок ее в порядке, по крайней мере, в одном плане. — Сейчас важно только одно — Лео.

Глава 27

Линли заранее решил, что, если встреча Лаксфорда и Ив Боуин произойдет в комнате для допросов, от нее будет мало толку. Их будет раздражать наличие магнитофона, отсутствие окон и особое освещение, рассчитанное на то, чтобы придавать землистый оттенок лицу и действовать на нервы. Сейчас важно было не лишить их самообладания, а заручиться содействием. Поэтому он сразу же провел Лаксфорда к себе в кабинет, где они и ждали приезда Нкаты с госпожой членом парламента от Мерилбоуна.

Когда они проходили мимо стола Дороти Хэрриман, та ткнула в сторону Линли стопкой записок о телефонных сообщениях и проговорила, очевидно, по поводу их содержания:

— С-07 сообщает о брошенном доме на Джордж-стрит, С-04 — об отпечатках пальцев Джека Биарда, Вигмор-стрит — о специальных констеблях. Два репортера — один из «Сорс» и один из «Миррор»…

— Как они узнали мое имя?

— Всегда найдется любитель выбалтывать секреты, инспектор Линли. Вы только посмотрите на членов королевской семьи.

— Они выбалтывают собственные секреты, — заметил Линли.

— О, времена, о, нравы! — Она опять вернулась к телефонным сообщениям: — Сэр Дэвид — дважды, ваш брат — один раз, он сказал, перезванивать ему не надо. Это просто касалось решения проблемы Трефальдинского дневника — вы что-нибудь понимаете? — И дальше, не дожидаясь ответа: — Ваш портной — один раз, мистер Сент-Джеймс — три раза. Кстати, он сказал, вы должны позвонить ему как можно скорее. А сэр Дэвид сказал, что ему нужен отчет «живо».

— Сэр Дэвид всегда хочет получать отчеты «живо», — Линли взял записки и сунул их в карман пиджака. — Сюда, пожалуйста, — кивнул он Лаксфорду и усадил редактора в своем кабинете. После этого он позвонил в С-04 и С-07 узнать, что они могут сообщить ему о Джеке Биарде и развалинах. Информация была исчерпывающей, но бесполезной. Отделение отпечатков пальцев подтвердило преступное прошлое Джека Биарда, но его отпечатки пальцев не совпадали ни с одним из найденных. Ковровое покрытие из брошенного дома было проверено, и потребуется как минимум еще неделя, чтобы разобраться с тем, что они нашли в нем и на нем: волосы, сперма, кровь, моча и столько пищевых крошек, что можно было бы осчастливить не одну стаю голубей.

Когда Нката привез Ив Боуин, Линли передал ему остальные записки с телефонными сообщениями, а также фотографию Дэниса Лаксфорда, полученную им от самого редактора «Сорс». Нката поспешно вышел, чтобы отослать фотографию в Уилтшир сержанту Хейверс, потом заняться телефонными сообщениями и сочинить отчет, который удовлетворил бы помощника комиссара еще на один день. Линли закрыл за ним дверь и повернулся к Ив Боуин и отцу ее ребенка.

— Действительно ли в этом была необходимость, инспектор Линли? — обратилась к нему госпожа член парламента. — Вы хотя бы представляете, какие толпы фотографов только того и ждали, чтобы запечатлеть приход вашего констебля за мной?

— Конечно, мы сами могли бы приехать к вам в офис, — ответил Линли, — но сомневаюсь, что вы были бы нам за это благодарны. Те же фотографы, что снимали ваш отъезд с констеблем уголовной полиции Нкатой, были бы просто счастливы запечатлеть появление мистера Лаксфорда у ваших дверей.

Войдя в кабинет, Ив Боуин никак не отреагировала на присутствие Лаксфорда. Не сделала она этого и сейчас. Она просто прошла к одному из двух стульев, стоявших напротив стола Линли, и села на краешек, держа спину неестественно выпрямленной. На ней было черное платье-пальто с двумя рядами золотых пуговиц. Несомненно, это была настоящая одежда для женщины-политика, но сейчас платье выглядело неожиданно мятым, а спущенная петля на черном чулке пониже щиколотки грозила подняться белой змейкой вверх по ноге.

Спокойным голосом, но не глядя в сторону Лаксфорда, она сказала:

— Я подала прошение об отставке в министерстве внутренних дел, Дэнис. В Мерилбоуне тоже со мной все кончено. Теперь ты доволен? Добился, чего хотел?

— Ивелин, это никогда не было…

— Я потеряла практически все, — прервала она его. — Хотя, по словам министра, кое-какая надежда для меня осталась. Через двадцать лет, если ничем себя не запятнаю, я могу превратиться во второго Джона Профьюмо. Которым восхищаются, но не уважают и не боятся. Ну, разве не прекрасная перспектива? — она деланно рассмеялась.

— Я не имею к этому отношения. После того, что произошло, как ты можешь думать, что я причастен к этому кошмару?

— Потому что все фрагменты так прекрасно становятся на свои места: один, два, три, четыре. Украли Шарлотту, пригрозили, я не сдалась, Шарлотта мертва. Это сконцентрировало внимание на мне, чего ты и добивался, и подготовило почву для фрагмента номер пять.

— А именно? — спросил Лаксфорд.

— Исчезновение твоего сына и вытекающая из этого необходимость уничтожить меня. — Она, наконец, взглянула на него: — Скажи мне, Дэнис, каков теперь тираж твоей газеты? Тебе, наконец, удалось обскакать «Сан»?

— О, Боже, — вырвалось у Лаксфорда. Он отвернулся от нее.

Линли подошел к столу. Он занял за ним свое место лицом к ним обоим. Лаксфорд тяжело опустился на свой стул, небритый, с немытыми и непричесанными волосами, с лицом цвета оконной шпатлевки. Боуин сохраняла все ту же позу, выражавшую непреклонность. При этом лицо ее казалось нарисованной маской. Линли подумал, что добиться от нее помощи будет нелегко.

— Миссис Боуин, — сказал он, — один ребенок уже погиб. Может погибнуть и второй, если мы не будем действовать немедленно, — он взял номер «Сорс», привезенный из дома Лаксфорда, и разложил его на своем столе так, чтобы они оба могли видеть его главную статью. Ив Боуин с отвращением посмотрела на газету и отвела взгляд. — Именно об этом нам нужно сейчас поговорить, — обратился к ней Линли. — Возможно, в статье чего-то не хватает или что-то написано неправильно. Мы должны знать, что именно. И для этого нам необходима ваша помощь.

— Что? Мистер Лаксфорд уже думает о статье в завтрашнем номере? Разве он не может состряпать ее сам? До сих пор у него это получалось.

— Вы читали эту статью?

— Я не купаюсь в навозной жиже.

— Тогда я попрошу вас прочесть ее сейчас.

— А если я откажусь?

— Не думаю, что ваша совесть вынесет тяжесть смерти восьмилетнего ребенка. При том, что не прошло и недели после смерти Шарлотты. И при том, что вы можете что-то сделать, чтобы воспрепятствовать этому. Но эта смерть произойдет — можете не сомневаться, если сейчас мы не сделаем ничего, чтобы предотвратить ее. Я прошу вас, прочтите статью.

— Не надо делать из меня дуру. Мистер Лаксфорд получил, что хотел — напечатал эту свою статейку на первой странице. Он уничтожил меня. И теперь еще долго сможет копаться в том, что от меня осталось, добывая материал для последующих статей. И я не сомневаюсь, что так он и сделает. Но то, чего он не сделает, это убийство собственного сына.

Лаксфорд схватил со стола газету.

— Прочти! — прорычал он. — Прочти эту проклятую историю. Измышляй, что тебе угодно, думай, что хочешь, но прочти эту чертову историю или, видит Бог, я…

— Что? Что ты сделаешь? Перейдешь от уничтожения моей репутации к физическому уничтожению? Ты и на это способен? Сможешь всадить нож? Сможешь нажать курок? Или опять поручишь это одному из своих подручных?

Лаксфорд швырнул газету ей на колени.

— Ты подменяешь реальность выдумкой. Я устал от попыток заставить тебя увидеть правду. Ивелин, прочти статью. Ты не хотела ничего сделать, чтобы спасти нашу дочь, и уже не в моей власти что-либо изменить, но если…

— Да как ты смеешь говорить о ней «наша» дочь! Как смеешь ты даже предлагать мне…

— Но если, — повысил голос Лаксфорд, — если ты думаешь, что я буду сидеть сложа руки и ждать, когда мой сын станет второй жертвой психопата, ты меня недооцениваешь. Прочти эту чертову статью немедленно. Прочти ее внимательно, скажи, что в ней я написал неправильно, и спаси этим жизнь Лео. Потому что, если Лео умрет… — голос Лаксфорда сорвался. Вскочив со стула он отошел к окну. Потом, не поворачивая к ней головы, сказал: — У тебя есть достаточно оснований ненавидеть меня. Но не переноси свою месть на моего сына.

Ив Боуин смотрела на него так, как смотрит ученый на исследуемый образец, который может дать ему какую-то эмпирическую информацию. Вызванная профессиональной необходимостью привычка сомневаться во всех, доверять только самой себе и не спускать глаз с готовых в любой момент нанести предательский удар «заднескамеечников», не подготовила ее к восприятию чьего-то доверия. Подозрительность, эта неотъемлемая черта политической жизни, одновременно отравляющая и спасающая ее, привела Ив Боуин к ее теперешнему положению, взяв в заложники не только ее карьеру, но также, что самое ужасное, унеся жизнь ее ребенка. Линли ясно понимал, что эта же подозрительность в сочетании с ее враждебностью к мужчине, ставшим отцом ее ребенка, мешает ей сделать правильный шаг и помочь ему.

Линли не мог с этим смириться.

— Миссис Боуин, — произнес он. — Сегодня был звонок от похитителя. Он заявил, что убьет ребенка, если мистер Лаксфорд не исправит какие-то неверно изложенные факты этой истории. От вас не требуется верить мистеру Лаксфорду. Но я прошу вас поверить в то, что говорю вам я. Я слышал магнитофонную запись разговора. Она была сделана моим коллегой, находившимся в доме во время звонка.

— Это еще ничего не значит, — сказала Ив Боуин. Но это ее замечание прозвучало менее уверенно, чем предыдущие.

— Конечно, не значит. Существуют десятки хитрых способов фальсифицировать телефонный звонок. Но если хотя бы на мгновение предположить, что звонок был подлинным, хотите ли вы принять вторую смерть на свою душу?

— На моей душе нет и первой смерти. Я делала то, что должна была делать. Делала то, что было правильным. И я не несу ответственности. Он… — она кивнула в сторону Лаксфорда. Впервые за все время ее руки слегка задрожали. Заметив это, она уронила их на колени, где лежала газета. — Он… А не я… — Она судорожно сглотнула и, глядя в пространство, повторила еще раз: — Не я.

Линли ждал. Лаксфорд отвернулся от окна. Он начал было что-то говорить, но Линли бросил на него предупреждающий взгляд и покачал головой. За дверью его кабинета звонили телефоны и слышен был голос Дороти Харриман. А здесь, в стенах кабинета, он с затаенным дыханием мысленно повторял: «Ну же, давай. Черт возьми, решайся».

Она скомкала край газеты, поправила очки и начала читать.

Зазвонил телефон. Линли схватил трубку. Звонила секретарша сэра Дэвида Хиллера — когда может заместитель комиссара ожидать отчета по ведению расследования от своего подчиненного?

— Когда отчет будет написан, — буркнул Линли и бросил трубку.

Ив Боуин перешла к продолжению чтения статьи в середине газеты. Лаксфорд остался стоять на месте. Закончив читать, она какое-то время сидела, положив руку на газету. Ее голова была почти опушена, так что взгляд упирался в край стола Линли.

— Он сказал, я написал неправильно, — спокойным голосом произнес Лаксфорд. — И что я должен написать правильно к завтрашнему дню, или он убьет Лео. Но я не знаю, что нужно изменить.

— Ты написал правильно, — она все еще не смотрела в его сторону, и голос ее звучал приглушенно.

— Он что-нибудь упустил? — спросил Линли.

Она разгладила рукой газету.

— Комната номер 710. Желтые обои. Акварель Миконоса на стене над кроватью. Мини-бар с очень плохим шампанским, поэтому мы выпили немного виски и весь джин, — она откашлялась. Но по-прежнему смотрела на край стола. — Дважды мы встречались и ужинали в ресторане. Один раз в заведении под названием «Ле Шато». Второй раз в итальянском ресторане «Сан Филиппо». Там был скрипач, который все время играл около нашего столика, пока ты не дал ему пять фунтов.

Лаксфорд, казалось, не в силах был отвести от нее глаз. На его лицо было больно смотреть.

Она продолжала:

— Мы всегда расставались задолго до завтрака. Из осторожности. А в последнее утро решили этого не делать. Все было кончено, но хотелось оттянуть момент расставания. Поэтому мы заказали еду в комнату. Ее принесли с опозданием, остывшую. Ты взял из вазы розу и… — она сняла очки и сложила их в руке.

— Ивелин, прости меня, — проговорил Лаксфорд.

Она подняла голову.

— Простить за что?

— Ты тогда сказала, что ничего от меня не хочешь. Что я тебе не нужен. Поэтому все, что я мог делать, это класть деньги в банк на ее имя. И я это делал каждый месяц, на ее собственный счет. Чтобы если я умру, если когда-нибудь ей будет нужно… — очевидно, он понял, каким неуместным и жалким был этот жест принятия на себя части ответственности сейчас, перед лицом бесконечности и чудовищности того, что произошло за последнюю неделю. — Я не знал. Я никогда не думал…

— Чего? — резко проговорила она. — Чего ты никогда не думал?

— Что та неделя, возможно, значила для тебя больше, чем я в то время предполагал.

— Она ничего для меня не значила. И ты сам ничего для меня не значил. Как ничего не значишь и сейчас.

— Конечно, — сказал Лаксфорд. — Я знаю. Конечно.

— Есть что-нибудь еще? — спросил Линли.

Она опять одела очки.

— Что ела я, что ел он. Сколько позиций в постели мы перепробовали. Какое это имеет значение? — она вернула газету Линли. — Больше ничего о той неделе в Блэкпуле, что могло бы представлять для кого-то интерес, я рассказать не могу, инспектор. Самое интересное уже опубликовано: почти неделю Ив Боуин трахалась с пролейбористским редактором этого мерзкого листка. А следующие одиннадцать лет лишь притворялась, что этого не было.

Линли вновь стал думать о Лаксфорде. Он анализировал слова похитителя, услышанные им в записи. Действительно, казалось, не остается ничего, что, будучи напечатанным, могло бы нанести еще больший удар по Ив Боуин. Из этого можно было сделать только один вывод, каким бы невероятным он не казался: действия похитителя никогда не были направлены против Ив Боуин.

Линли начал разбирать папки и отчеты на своем столе. На самом дне отыскал фотокопии первых записок похитителя. Оригиналы все еще находились в С-07, где проводилась долгая процедура снятия отпечатков пальцев с бумаги.

Он прочитал записку, посланную Лаксфорду, сначала про себя, потом вслух:

— «Напечатай на первой странице, что признаешь своего первого ребенка, и Шарлотта будет освобождена».

— Я признал ее, — сказал Лаксфорд. — Я публично заявил об этом. Что еще я могу сделать?

— Если вы все это сделали и, тем не менее, как оказалось, сделали это неправильно, существует только одно возможное объяснение. Шарлотта Боуин не была вашим первым ребенком.

— Что вы такое говорите? — возмутился Лаксфорд.

— Я думаю, такой вывод очевиден. У вас есть еще один ребенок, мистер Лаксфорд. И кому-то известно, кто этот ребенок.

Барбара Хейверс вернулась в Уоттон Кросс около пяти часов дня с фотографией Дэниса Лаксфорда, переданной ей по факсу Нкатой в отделение полиции Амесфорда. Изображение было зернистым, и эта зернистость, конечно, не исчезла после того, как она сняла с фотографии несколько копий, но придется обходиться тем, что есть.

В Амесфорде Барбара сделала все возможное, чтобы избежать новых стычек с Регом Стэнли. Сержант забаррикадировался в дежурной комнате за стеной из телефонных справочников. И, поскольку он держал у уха телефонную трубку и что-то отрывисто кричал в нее, одновременно зажигая сигарету своей мерзкой, в вице женского зада, зажигалкой, Барбара сочла возможным ограничиться коротким, ничего не значащим кивком, после чего пошла за факсом из Лондона. Получив его и сделав копии, она поймала Робина, только что закончившего обследование пунктов проката моторных лодок. У него было три предположения, и он готов был обсудить их с ней, но она сказала:

— Блестяще. Молодец, Робин. А теперь наведайся к ним еще раз вот с этим, — она вручила ему копию фотографии Дэниса Лаксфорда.

Взглянув на нее, Робин спросил:

— Лаксфорд?

— Лаксфорд, — ответила Барбара. — Наш самый главный кандидат на звание врага общества номер один.

Робин какое-то время смотрел на фотографию.

— Ладно, раз так. Я проверю, не узнает ли его кто-нибудь из владельцев лодок. А у вас как дела?

Она рассказала ему, что все еще занимается школьной формой Шарлотты Боуин.

— Ведь если Дэнис Лаксфорд подбросил эту форму в вещи для распродажи в Стэнтон-Сент-Бернард, кто-то должен был его видеть. Вот их-то я и ищу.

Она оставила Робина подкреплять силы чашкой чая, а сама забралась в «мини» и отправилась на север. Она обогнула статую короля Альфреда, стоявшую на пересечении дорог в Уоттон Кроссе, миновала крошечный домик полицейского участка, где она впервые встретилась с Робином и подумала, неужели это было всего двое суток назад? Она нашла отделение банка Беркли на главной улице, между «Слоном в посудной лавке» и «Несравненными пирожными мистера Парслоу (сегодняшней выпечки)».

День для «Беркли» выдался спокойным. В помещении было тихо, и обстановка напоминала скорее церковь, а не банк. В дальнем конце зала барьерчик отделял территорию, предназначенную для обслуживания особо уважаемых клиентов. Здесь, напротив ряда офисов, были установлены кабинки. Когда Барбара спросила мисс Мейтесон из отдела новых счетов, рыжеволосый мужчина, которому явно не повезло с зубами, направил ее к кабинке, расположенной ближе всех к офису с табличкой «Управляющий». Возможно, подумала Барбара, именно по причине этой близости к начальству родители «молодой мисс Мейтесон» так гордились должностью своего чада.

Мисс Мейтесон сидела за своим рабочим столом, спиной к Барбаре и лицом к компьютеру. Она быстро вводила данные со сложенных стопкой бумаг. При этом одна ее рука переворачивала листочки, а вторая уверенно порхала по клавишам. Кресло у нее, как отметила Барбара, удовлетворяло всем требованиям эргономики, а ее поза делала честь ее инструктору по работе с компьютером. Этой женщине не грозят осложнения с каналом запястья, искривление позвоночника или кривошея. При взгляде на нее Барбара и сама выпрямилась как жердь с полной уверенностью, что сможет сохранить такую осанку как минимум секунд тридцать.

— Мисс Мейтесон, — сказала она. — Скотланд-Ярд, отдел уголовных расследований. Я бы хотела с вами поговорить.

Пока она произносила эти слова, мисс Мейтесон повернулась к ней на своем стуле. И последняя фраза Барбары — «я бы хотела с вами поговорить» — стихла до бормотания, а ее великолепная осанка рассыпалась как карточный домик от ветерка. Она и «молодая мисс Мейтесон» уставились друг на друга. Одна воскликнула: «Барбара?», вторая воскликнула: «Селия?» Барбара подумала, что бы это могло означать: идя по следу школьной формы Шарлотты, она вышла на суженую Робина Пейна.

После того, как они оправились от смущения из-за неожиданной встречи в неожиданном месте, Селия повела Барбару наверх, в комнату для отдыха служащих, сказав:

— Все равно у меня сейчас время перерыва. Полагаю, вы пришли не для того, чтобы открыть счет, не так ли?

В комнату отдыха они попали, поднявшись по лестнице с немарким, коричневого цвета, ковровым покрытием. Там же размещалось нечто вроде кладовой и туалета, одновременно и мужского и женского. Ее обстановку составляли два стола и несколько несоответствующих требованиям эргономики пластмассовых стульев, которые за пятнадцатиминутный перерыв могли испортить все то, что было достигнуто сидением на офисных креслах последней модели в течение всей остальной части дня. На покрытом оранжевым огнеупорным пластиком кухонном столе стоял электрический чайник в окружении чашек и коробочек с чаем. Селия включила чайник и спросила через плечо:

— «Типхоо»?

Барбара, чтобы не ударить лицом в грязь, предварительно взглянув на ближайшую коробочку чая, сказала:

— «Джесанхейт».

— Хорошо, — ответила Селия.

Когда чай был готов, Селия принесла и поставила на стол две кружки. Себе в чай она положила искусственный заменитель сахара, Барбара же потянулась прямо за «белым врагом». Они не спеша помешивали чай и пили глоточками как два осторожных борца перед ковром. Наконец Барбара огласила цель своего визита.

Она подробно изложила Селии все факты о найденной школьной форме Шарлотты Боуин — где ее нашли, кто нашел и среди чего, и при этом заметила, что выражение лица девушки менялось от настороженного до удивленного. В заключение Барбара достала из своей сумки фотографию Дэниса Лаксфорда.

— Поэтому нам нужно знать, знакомо ли вам это лицо. Не видели ли вы этого человека на празднике? Или за несколько дней до праздника вблизи церкви?

Она передала Селии снимок. Селия поставила кружку с чаем на стол и аккуратно расправила фотокопию, придерживая ее с обеих сторон руками. Пристально посмотрев на нее, она покачала головой.

— А это что у него на подбородке — шрам?

Сама Барбара этого не заметила, но сейчас, посмотрев еще раз, обнаружила, что Селия была права.

— Пожалуй, что да.

— Шрам я бы запомнила, — сказала Селия. — Я очень хорошо запоминаю лица. Это помогает общаться с клиентами — когда можешь называть их по имени. Обычно, чтобы облегчить запоминание, я пользуюсь приемами мнемотехники, и в этом случае я бы использовала шрам.

Барбаре не захотелось спрашивать, что использовала Селия в случае с ней, однако она решила устроить ей небольшую проверку памяти. Она достала фотографию Говарда Шорта, прихваченную из отдела, и спросила, узнает ли Селия его.

На этот раз ответ был положительным и немедленным.

— Он подходил к лотку распродажи. Но я бы его все равно узнала. Это Говард Шорт. Его бабушка ходит в нашу церковь, — она сделала глоток чая. Барбара отметила, что пила она бесшумно, несмотря на то, что чай был горячим. Хорошее воспитание сказывается во всем.

— Он ужасно славный паренек, — заметила Селия, передавая фотоснимок Барбаре, — надеюсь, с ним не произошло какой-нибудь неприятности?

Барбара подумала, что Селия вряд ли намного старше Говарда Шорта, поэтому слова «славный паренек» в ее устах звучали несколько снисходительно. Тем не менее она сказала:

— На данный момент мы его не подозреваем, хотя именно у него нашли школьную форму дочери Боуин.

— У Говарда? — недоверчиво переспросила Селия. — Нет, он не может иметь отношение к ее гибели.

— Он так нам и заявил, что форма была среди тряпок в пакете, который он купил у вас на распродаже.

Селия подтвердила утверждение Говарда, что он купил у нее тряпки, но она также подтвердила рассказ своей матери, каким путем эти тряпки становятся тряпками. Потом принялась описывать, как была организована сама распродажа: в одном углу располагалась одежда на вешалках, в другом — на столах свернутые вещи, в третьем была выставлена обувь.

— Нам, правда, никогда не удается продать много из этих вещей, — признала она. — А пакеты с тряпками были в большом ящике в дальнем углу киоска.

За ними не нужно было следить, потому что, в конце концов, тряпки есть тряпки. Большого убытка для церкви не будет, если даже один из пакетов и стащат. Но очень неприятно думать, что кто-то использовал такое событие — ежегодный праздник в Стэнтон-Сент-Бернарде, устраиваемый с самыми благими намерениями — на действия, связанные с убийством.

— Значит, кто-то мог незаметно подложить форму в пакет прямо на месте? — спросила Барбара.

Селия должна была признать, что такая возможность была. Но сама она не проводила распродажу весь день, поэтому Барбаре было бы лучше показать этот портрет ее матери.

— Правда, у нее не такая хорошая память на лица, как у меня, но зато она любит поболтать с людьми, так что, если он там был, может быть, она перекинулась с ним парой слов.

Барбара подумала, что Лаксфорд не такой простак, чтобы припрятать форму своей дочери в пакете с тряпками, а после этого обращать на себя внимание, болтая с женой священника. Тем не менее она сказала:

— Я сейчас еду в Стэнтон-Сент-Бернард.

— Значит, не в «Небесный жаворонок»? — Селия спросила это как бы невзначай, обводя своим отточенным ноготком орнамент на кружке. Барбара взглянула на кружку и увидела рисунок — ярко-розовое сердце и подпись под ним «Счастливого дня святого Валентина!» Она рассеянно подумала, не подарок ли это.

— В данный момент — нет, — ответила Барбара. — У меня еще столько работы, — она отодвинула свой стул и намеревалась положить фотографии в сумку.

Селия вдруг сказала:

— Сначала я ничего не понимала — все это совсем на него не похоже. Но вчера вечером я во всем разобралась.

— Простите? — не поняла Барбара и снова опустилась на стул, при этом фотографии выпали и, раскачиваясь, спланировали на пол как отвергнутое приношение.

Селия с подчеркнутым вниманием смотрела на середину стола, где лежала растрепанная стопка информационных бюллетеней под названием «Пульс Беркли», выведенным лиловыми буквами. Затем она глубоко вздохнула и едва улыбнулась:

— Когда на прошлой неделе он вернулся с курсов, я не могла понять, что произошло, почему все так изменилось. Полтора месяца назад мы были всем друг для друга. А потом вдруг, ни с того, ни с сего стали ничем.

Барбара пыталась пробиться к смыслу ее слов. «Он» — это, очевидно, Робин. «Все» — их отношения, «эти курсы» — курсы полицейских детективов ОУР. Хотя бы это она поняла, но предыдущая фраза Селии о том, что она во всем разобралась, оставалась для нее потемками.

— Послушайте, уголовное расследование — это не шутка, Селия. Это первое дело Робина, поэтому нет ничего удивительного, что он немного нервничает, потому что хочет добиться успеха, показать, на что способен. Не нужно так уж переживать, если он вам кажется немного отчужденным. Это связано о работой.

Но Селия продолжала свои рассуждения вслух.

— Сначала я думала, это из-за помолвки Коррин и Сэма. Я думала, он обеспокоен, потому что его мама не настолько хорошо знает Сэма, чтобы соглашаться выйти за него замуж. Робби в этом смысле консерватор. И невероятно привязан к матери. Они всегда жили вместе. Но даже это не казалось мне достаточной причиной, чтобы он не хотел… ну, не хотел быть со мной. Вы понимаете, что я имею в виду, — теперь Селия переключила свое внимание на Барбару. Она пристально наблюдала за ней. И, казалось, ждала какого-то ответа на свой невысказанный вопрос.

Но Барбара чувствовала себя совершенно неподготовленной, чтобы что-либо ответить. Ее коллеги по ОУР Скотланд-Ярда платили дорогой ценой за выбранную ими работу, и она не считала, что на Селию подействуют успокаивающие сведения о многочисленных разводах и прерванных отношениях среди ее товарищей по Скотланд-Ярду.

— Ему нужно освоиться с работой, найти свою точку опоры, Селия, вы понимаете, что я имею в виду?

— Точку опоры? Нет, он нашел не точку опоры. Я это поняла, когда увидела вас вместе вчера вечером в «Небесном жаворонке». Он не предполагал, что я жду его там. А когда увидел, это даже не сразу дошло до него. Наверное, это многое объясняет, вам не кажется?

— Объясняет что?

— Он встретил вас на этих курсах, Барбара. На этих курсах полицейских детективов. Там все и началось.

— Все? Началось? — Барбара не верила своим ушам. И когда она, наконец, поняла, на что намекает Селия, это поразило ее. — Вы думаете, что Робин и я… — Эта мысль казалась ей настолько нелепой, что она даже не смогла закончить фразу. Запинаясь, она бормотала: — Мы с ним? Он? Со мной? Вы так думаете?

— Я это знаю.

Барбара нашарила в сумке сигареты. Она чувствовала себя слегка ошеломленной. Трудно было поверить, что эта молодая девушка с ее модной стрижкой и модной одеждой и слегка полноватым, но, бесспорно, хорошеньким личиком могла видеть в ней соперницу. В ней, в Барбаре Хейверс, с ее невыщипанными бровями, с волосами как воронье гнездо, в мешковатых коричневых брюках и большом, не по размеру, свитере — и то, и другое, чтобы скрыть тело, в такой степени лишенное изящества, что последний мужчина, смотревший на нее с желанием, делал это в прошлом десятилетии и под влиянием такого количества алкоголя, что… «Проклятье!» — подумала Барбара. Видно, ей никогда не избавиться от этих мерзких сомнений.

— Селия, — сказала она. — Выбросьте это из головы. Между мной и Робином ничего нет. Я познакомилась с ним всего двое суток назад. Честно говоря, я тогда просто швырнула его на землю и наступила на руку — вот как это было, — она улыбнулась. — Знаете, может быть, то, что вам кажется желанием, это просто его размышления, как лучше со мной расквитаться, когда представится такой случай.

Селия не разделяла ее веселости. Она отнесла свою чашку на кухонный стол, сполоснула водой и, перевернув, аккуратно поставила рядом с другими на сушилке для посуды.

— Это ничего не меняет, — вздохнула она.

— Что ничего не меняет?

— Когда вы с ним познакомились. Или как. И даже — почему. Я знаю Робина, понимаете. У нас с ним все кончено, и причина этого — вы, — она вытерла руки кухонным полотенцем и потерла ладонью о ладонь, как бы избавляясь от пыли или от Барбары, или, прежде всего, от этой встречи. — Вы хотите поговорить со мной еще о чем-нибудь? — с формальной улыбкой спросила она таким голосом, каким наверняка разговаривала с клиентами банка, к которым испытывала неприязнь.

Барбара тоже встала.

— Не думаю, — ответила она. И добавила, когда Селия направилась к двери: — Вы ошибаетесь, на самом деле. Между нами ничего нет.

— Может быть, пока нет, — сказала Селия и начала спускаться по ступенькам.

Чернокожий полицейский со смешанным акцентом был занят и не мог отвезти ее домой, поэтому Линли распорядился, чтобы полицейская машина без соответствующих опознавательных надписей подхватила Ив Боуин в подземном гараже и домчала ее до места. Ив думала, что смена машины — после бросающегося в глаза серебристого «бентли» этот невзрачный и не слишком чистый бежевый «гольф» — собьет со следа газетных ищеек. Но она ошибалась. Ее водитель сделал несколько уклоняющихся маневров, покружив в районе Тотхила, Дартмута и Оулд-Куинстрит, но он имел дело с мастерами преследования высокого класса. Пока он отрывался от двух машин, водители которых ошибочно полагали, что они направляются в министерство внутренних дел, третья засекла их, когда они мчались на север к парку Сент-Джеймс. Этот водитель говорил в радиотелефон, из чего следовало, что, прежде чем они доберутся до Мерилбоуна, на хвост им сядут и другие.

События сегодняшнего дня развивались следующим образом. Вскоре после полудня премьер-министр «со ступеней своей резиденции на Даунинг-стрит» объявил о принятии ее отставки. Выглядел он при этом мрачно-торжественным. Перед ним стояла нелегкая задача балансировать на тоненьком шнуре между необходимостью высказать свое порицание, поскольку именно этого от него ждут как от человека, повесившего свою шляпу на вешалку «приверженности к основополагающим ценностям британского общества», и признанием заслуг «уважаемого младшего министра», своего товарища по партии, верой и правдой служившего ему столько лет. Премьер сумел найти правильную тональность, выражая сожаление и одновременно дистанцируясь от нее. У него, надо признать, были очень приличные составители речей. Четырьмя часами позже полковник Вудворт произнес речь у главного входа в помещение ассоциации избирателей. Она была короткой, но в высшей степени подходящей, чтобы нанести ей еще один болезненный удар в вечерних телевизионных новостях: «Мы ее избрали, и мы ее оставляем. Пока». И с тех пор, как два этих оракула определили ее участь, репортеры лезли из кожи вон, чтобы запечатлеть ее реакцию — в словах или в жестах — как угодно.

Она не спросила у констебля, сидевшего за рулем «гольфа», известно ли репортерам, что в здании Скотланд-Ярда состоялась ее встреча с Дэнисом Лаксфордом. В данный момент это не имело особого значения. Ее связь перестала быть новостью, как только бульварный листок Лаксфорда опубликовал эту информацию для общественного потребления. Единственное, что сейчас интересовало репортеров, это найти новый угол освещения ее истории. Лаксфорд опередил все лондонские газеты, и сейчас от Кенсингтона до Собачьего острова не было редактора, который не устраивал бы разноса своим подчиненным в связи с этим фактом. И поэтому, пока следующая сенсация не овладела вниманием читателей, репортеры неотступно преследовали ее, вынюхивая какой-нибудь новый поворот, который они смогли бы продать своей газете. Она могла попытаться перехитрить их, но не могла надеяться, что они проявят к ней какую-то жалость.

Благодаря стараниям премьер-министра и председателя ее ассоциации избирателей, у них было достаточно материала на завтра. Достаточно, чтобы сделать их теперешнее преследование ее почти излишним. Но всегда оставался шанс, что еще более лакомый кусочек попадет к ним в зубы. И, конечно, они бы не упустили случая бросить в нее лишний ком грязи.

Констебль продолжал попытки оторваться от преследователей. Его знание улиц Вестминстера было настолько совершенным, что Ив подумала, не работал ли он раньше лондонским таксистом. Но все же он в этом не мог сравниться с представителями «четвертой власти». Как только газетчикам стало очевидно, что, какие бы окольные пути он не выбирал, машина направляется в Мерилбоун, эти проныры-репортеры просто позвонили своим коллегам, околачивавшимся вокруг Девоншир-плейс-Мьюз, и когда «гольф» с сидящей в нем Ив, наконец, сделал нужный поворот с Мерилбоун-Хай-стрит, их встретили сомкнутые ряды оснащенных фотокамерами, блокнотами или просто кричащих индивидуумов.

Хотя на словах Ив всегда выражала преданность и уважение к королевской семье — она ведь была тори и другое поведение для нее было бы невозможно — в то же время в душе ее жила внутренняя невысказанная уверенность, что это не что иное, как неразумная трата денег, обуза для бюджета. Однако сейчас она обнаружила в себе страстное желание, чтобы один из них — любой, неважно, кто — сделал бы сегодня что-то такое, чтобы заслужить безумное внимание прессы. Все, что угодно, лишь бы сбросить их со своей спины.

Переулок, ведущий к ее дому, был перекрыт по-прежнему, и у заграждения прохаживался дежурный полицейский, следивший, чтобы ее дом был вне пределов досягаемости. Несмотря на ее отставку, и любые возможные последствия этой отставки в течение нескольких дней, пока не улягутся страсти, заграждение еще сохранится. Хотя бы это сэр Ричард Хентон ей обещал.

— Я не отдаю своих на съедение волкам, — сказал он.

Да, не отдает. Он просто выкидывает их в непосредственной близости от волков, пришла к выводу Ив. Но такова политика.

Водитель спросил, не хочет ли она, чтобы он вошел в дом вместе с ней, чтобы, как он выразился, «обезопасить помещение». Она сказала, что этого не требуется — ее ждет муж. Наверняка он уже слышал о последних событиях. Ей хотелось уединения.

Нырнув из машины в дверь дома, она услышала за спиной щелчки камер фотографов, торопившихся сделать мгновенные снимки. Из-за барьера что-то кричали репортеры, но их вопросы тонули в общем грохоте проезжающего по главной улице транспорта и шуме голосов завсегдатаев паба, сидевших со своими пивными кружками за выставленными на тротуаре столиками у «Девоншир Армз». Она старалась не смотреть на все это. А закрыв за собой дверь, получила возможность еще и не слышать. Заперев замок изнутри, она крикнула:

— Алекс! — и пошла на кухню. Ее часы показывали 5.28 — для чая поздно, для ужина рано. Но не было видно признаков ни уже съеденной, ни готовящейся еды. Хотя особого значения это для нее не имело — она не была голодна.

Ив поднялась по лестнице на второй этаж. По ее подсчетам она не меняла одежду уже восемнадцать часов, с того момента накануне ночью, когда вышла из дома, тщетно пытаясь предотвратить катастрофу. Она ощущала влажное прикосновение платья к подмышкам, ее трусы противно и мокро липли к промежности. Хотелось принять ванну, надолго погрузиться в горячую воду с ароматным маслом и наложить на лицо маску, чтобы отскрести грязь с кожи. А после — бокал вина. Белого, прохладного с мускусным привкусом, который напомнил бы ей о пикниках с хлебом и сыром во Франции.

Может быть, туда они и отправятся, пока все не уляжется и она не перестанет быть самой привлекательной мишенью для сплетников с Флит-стрит. Они полетят в Париж, возьмут там напрокат машину. Она будет сидеть, откинувшись на сиденье, закрыв глаза и предоставляя Алексу везти ее, куда он хочет. Было бы хорошо уехать отсюда.

В спальне она сбросила туфли.

— Алекс! — снова окликнула она, но ответом была тишина. Расстегивая на ходу платье, она вышла в коридор и снова позвала его. Потом, вспомнив о времени, поняла, что он, должно быть, в одном из своих ресторанов, где он обычно бывал во второй половине дня. Сама она никогда не возвращалась домой в такое время. Несомненно, дом, казавшийся таким противоестественно тихим, на самом деле был вполне нормальным. И все же в воздухе витала какая-то особая тишина, комнаты как будто, затаив дыхание, ждали, когда она обнаружит… Что? — думала она. И почему она ощущает такую уверенность, что что-то не так?

Это все нервы, подумала она. Ей пришлось многое пережить. Ей сейчас необходима эта ванна, необходимо это вино…

Ив перешагнула через оставшееся лежать на полу платье и подошла к шкафу за халатом. Она распахнула дверцы и тут увидела… Увидела то, о чем пыталась рассказать ей тишина дома.

Его одежда исчезла — не было ни рубашек, ни костюмов, ни одной пары брюк или туфель. Все было убрано с такой тщательностью, что не осталось ни единой ниточки, напоминавшей о том, что кто-то когда-то использовал эти пустые вешалки, болтающиеся на перекладине, этот ряд полок и деревянную стойку для одежды и обуви.

В комоде было то же самое. И в тумбочке у кровати, и в ванной — на туалетном столике и в аптечке. Она не могла представить, сколько времени понадобилось ему, чтобы уничтожить всякое свидетельство своего присутствия в этом доме. Но именно так поступил ее муж.

Она еще раз убедилась в этом, проверив кабинет, гостиную и кухню. Все, что раньше говорило о его присутствии в этом доме, как и в ее жизни — исчезло.

Подонок, подумала она. Подонок. Выбрал момент, как нельзя лучше. Чтобы завершить этим ее публичное унижение. Нет сомнения в том, что эти пожиратели падали, караулящие на Мерилбоун-Хай-стрит, видели, как он уезжал, набив до отказа свой «вольво». А теперь ждут, чтобы запечатлеть ее реакцию на эту кульминацию ее уничтожения.

Подонок, опять подумала она. Грязный подонок. Выбрал для себя легкий путь, тайком сбежал от нее как сопляк-подросток, когда ее не было дома, чтобы задать вопрос и потребовать ответа. Ему несложно было это сделать. Всего лишь упаковать вещи и уехать, оставив ее одну перед сворой репортеров, выкрикивающих вопросы. Казалось, она уже слышит их сейчас: «Это официальный развод? Связан ли каким-то образом отъезд вашего мужа с утренними разоблачениями Дэниса Лаксфорда? Знал ли ваш муж о вашей связи с мистером Лаксфордом до появления статьи в сегодняшней «Сорс»? Изменилась ли за последние двенадцать часов ваша убежденность в святости супружеских уз? Назревает ли развод? Не хотели бы вы сделать какое-либо заявление относительно…»

О, да, подумала Ив. Она хочет сделать заявление, много заявлений. Но только не для прессы.

Она вернулась в спальню и поспешно оделась. Заново накрасила губы. Причесалась. Пригладила пальцами брови. Пошла в кухню, где висел календарь. В квадратике «среда» она прочла написанное аккуратным почерком Алекса слово «Септер». Как удачно, подумала она. Этот ресторан на Мейфеар, менее чем в десяти минутах езды.

Выезжая из гаража, она видела, как насторожились за полицейским барьером репортеры. Когда те, у кого были поблизости средства транспорта, бросились к ним, чтобы последовать за ней, образовалась всеобщая свалка. У заграждения полицейский наклонился к окну ее машины:

— Лучше бы вам не ездить одной, миссис Боуин. Я могу отправить кого-нибудь с вами…

— Уберите заграждение, — приказала она.

— Вся эта толпа бросится за вами следом, как рой бешеных пчел.

— Уберите заграждение, — повторила она. — Немедленно.

Взгляд полицейского говорил: «Чертова идиотка», но вслух он произнес:

— Хорошо, — и сдвинул в сторону деревянный барьер, пропуская ее на Мерилбоун-Хай-стрит. Она пулей промчалась на своей машине к первому повороту налево и понеслась в направлении Беркели-сквер. «Септер» располагался на углу вымощенной булыжником улочки с юго-западной стороны площади. Это было нарядное кирпичное здание, увитое лозой, с обилием пышной тропической растительности при входе.

Ив приехала намного раньше репортеров, которым пришлось тратить время на то, чтобы добежать до своих машин, а потом соблюдать правила уличного движения, которыми она пренебрегла. Ресторан еще не был открыт для посетителей, но Ив знала, что штат поваров там бывает уже с двух часов или даже раньше. Вероятно, Алекс где-то среди них. Она подошла к задней двери и резко постучала своим латунным кольцом от ключей. И, прежде чем преследующие ее репортеры успели выпрыгнуть из машин, она уже находилась в помещении кладовой для сыпучих продуктов лицом к лицу с главным кондитером.

— Где он? — спросила она.

— Занимается новым айсли[25]. Сегодня у нас фирменное блюдо — рыба-меч, ион…

— Избавьте меня от подробностей, — сказала Ив и, проскочив мимо него, бросилась на кухню вдоль ряда огромных холодильников и стеллажей, где в ярком свете верхних ламп поблескивали кастрюли и сковородки.

Алекс и шеф-повар ресторана стояли у разделочного стола, что-то обсуждая над кучкой рубленого чеснока, бутылкой оливкового масла, горкой измельченных маслин, пучками пряной зелени и пока что нетронутым натюрмортом из помидор, лука и красного чилийского перца. Вокруг уже кипела работа по приготовлению блюд на вечер, помощники готовили лук, закуски, перемывали все — от аругулы до цикория. Если бы ей хотелось есть, смесь ароматов была бы умопомрачительной. Но сейчас ее мысли были далеки от еды.

— Алекс, — произнесла она. Он поднял голову. — Нам нужно поговорить, — она заметила, как после ее слов на мгновение все стихло, но потом обычный кухонный шум возобновился с прежней решимостью. Она ожидала, что во второй раз за сегодняшний день он будет разыгрывать хныкающего подростка. Что-нибудь вроде «Не видишь, я занят? Тебе придется подождать». Но он так не сделал. Он просто сказал шеф-повару:

— До завтра нам нужно еще заняться nopalitos[26]. — А уже после коротко бросил ей: — В кабинете.

На единственном имевшемся в кабинете стуле сидела бухгалтерша. Она перебирала счета на столе, видимо, пытаясь разложить их в каком-то определенном порядке. Когда Алекс открыл дверь, она подняла голову.

— Могу поклясться, нас опять обсчитали в этой лавке в Смитфилде, Алекс. Нам нужно сменить поставщиков или что-то сделать…

Кажется, до нее вдруг дошло, что Ив стоит за спиной мужа. Она положила счет, о котором шла речь, и быстро оглядела кабинет, как бы ища, куда бы спрятаться.

Алекс сказал:

— Пять минут, Джил. Если не возражаешь.

— Я уже давно хотела выпить чашку чая, — ответила Джил и, встав из-за стола, поспешно проскользнула мимо них в коридор. Ив заметила, что она не посмотрела ей в глаза.

Алекс закрыл дверь. Ив предполагала, что он будет подавленным, смущенным, раскаивающимся, может быть, даже агрессивным. Но она не ожидала обнаружить на его лице выражение суровой скорби, придававшее резкость его чертам.

— Объясни свой поступок, — попросила она.

— Что бы ты хотела от меня услышать?

— Я не имею в виду какие-то конкретные слова. Но я хочу знать, что происходит. И почему. Думаю, хотя бы это ты обязан мне сказать.

— Значит, ты уже была дома.

— Разумеется, я была дома. А ты как думал? Может, ты ожидал, что репортеры сообщат мне о том, что мой муж от меня ушел. Как я понимаю, ты подгадал отъезд таким образом, чтобы все произошло у них на глазах?

— Основное я сделал вчера ночью. Оставшееся — сегодня утром. Репортеров тогда еще не было.

— Где ты теперь живешь?

— Это неважно.

— Неважно? Почему же? — она посмотрела в сторону двери, вспомнив выражение, промелькнувшее на лице бухгалтерши, когда та заметила ее за спиной Алекса. Что это было? Тревога? Смятение? Испуг, что застали на месте преступления? Что?

— Кто она?

Алекс устало закрыл глаза. И, казалось, ему было неимоверно трудно открыть их снова.

— Ты думаешь, причина в этом? Другая женщина?

— Я приехала сюда, чтобы понять, в чем дело.

— Это я вижу. Вот только не знаю, смогу ли я объяснить тебе. Нет, не так. Я могу объяснить. Я могу объяснять, объяснять и объяснять — хоть до завтрашнего утра, если ты этого хочешь.

— Хотя бы начни.

— Но конец моего объяснения станет его началом. Ты все равно не поймешь. Поэтому будет лучше для нас обоих разойтись, закончить это неудавшееся предприятие и избавить друг друга от дальнейших неприятностей.

— Ты хочешь развода. Я правильно поняла, это так? Нет, подожди. Не отвечай пока. Я должна убедиться, что понимаю, — она подошла к письменному столу, положила на него свою сумку и повернулась лицом к Стоуну. Он стоял все на том же месте, у двери. — Я только что пережила самую тяжелую неделю за всю свою жизнь, и это еще не все, впереди меня ждут новые трудности. Мне предложили уйти в отставку с поста младшего министра. Мне было предложено освободить мое место в парламенте к следующим выборам. Историю моей личной жизни поливают грязью все бульварные газеты страны. И ты требуешь развода.

Его рот приоткрылся для глубокого вдоха. Он посмотрел на нее, но в его взгляде не было и следа понимания или сочувствия. Он смотрел так, как будто перешел в другой мир, обитатели которого были совершенно иными, чем эта женщина, стоящая перед ним сейчас в его кабинете.

— Послушай себя, что ты говоришь… — устало выдохнул он. — Черт побери, Ив. Послушай хотя бы раз.

— Послушать что?

— Кто ты есть.

Его тон не был холодным, не был обреченным. Но в нем звучала какая-то покорность, какой она никогда раньше не слышала у него. Он говорил как человек, сделавший для себя вывод, но, если она правильно понимала, этот вывод ничего для него уже не значил. Она сложила руки на груди, охватив ладонями локти, впилась ногтями в кожу.

— Я прекрасно знаю, кто я. В настоящий момент я — корм для каждой бульварной газетенки в стране. Я объект всеобщего осмеяния. Я еще одна жертва журналистского бешенства, цель которого — сформировать общественное мнение и добиться изменений в правительстве. Но я также твоя жена. И как твоя жена, я хочу получить прямые ответы на мои вопросы. После шести лет супружеской жизни ты должен мне нечто большее, чем эти невразумительные замечания, Алекс. «Послушай, кто ты есть», — этого недостаточно. На основании такого ответа можно устроить только шумную семейную ссору. Во что все это и превратится, если ты не объяснишь как полагается. Я понятно излагаю?

— Ты всегда все понятно излагаешь, — ответил ее муж. — Это я всегда все путал, не видел того, что происходило у меня перед глазами, потому что не хотел видеть.

— Ты говоришь абсолютную ерунду.

— По-твоему. Я так и предполагал. До этой последней недели я бы и сам посчитал, что это ерунда. Вздор. Мусор. Дерьмо — выбирай, как тебе больше нравится. Но потом исчезла Шарли. И мне пришлось посмотреть на нашу жизнь другим и глазами. И чем больше я смотрел, тем более отвратительной мне казалась наша жизнь.

Ив оцепенела. Расстояние, разделявшее их, казалось, было заполнено не воздухом, а льдом.

— А какой, по-твоему, должна была стать наша жизнь после похищения Шарлотты? После ее убийства? После того, как ее рождение и ее смерть стали для всей страны поводом пощекотать нервы?

— Я ожидал, что ты будешь другой. Я ожидал слишком многого.

— Вот как! И чего же ты ожидал от меня, Алекс? Что я одену на себя власяницу? Буду посыпать голову пеплом? Раздирать на себе одежду? Рвать волосы? Ты ждал какого-нибудь ритуального выражения горя, которое ты бы смог одобрить? Этого ты хотел?

Он покачал головой.

— Я хотел, чтобы ты была матерью, — сказал он. — Но я увидел, что на самом деле ты всего лишь женщина, по ошибке родившая ребенка.

Она почувствовала, как гнев горячей волной захлестывает ее.

— Как ты смеешь утверждать…

— То, что случилось с Шарли… — он остановился. Белки его глаз покраснели. Он резко откашлялся. — С самого начала, то, что случилось с Шарли — и ее смерть, и решение Лаксфорда напечатать статью — все это для тебя только события, мешающие твоей карьере. И я, и то, что я сделал, это тоже для тебя всего лишь очередной удар по твоим политическим амбициям, что-то, что придется объяснять прессе. Ты живешь в мире, где видимость вещей всегда ценится выше, чем их сущность. До смерти Шарли я был просто слишком глуп, чтобы это понять, — он взялся за ручку двери.

— Алекс, если ты сейчас меня бросишь… — но не знала, чем закончить угрозу.

Он снова повернулся к ней.

— Я уверен, ты сумеешь подобрать какой-нибудь эвфемизм, может быть, даже метафору, чтобы объяснить прессе, что между нами произошло. Можешь назвать это как тебе угодно. Мне все равно. Только, чтобы на этом все закончилось.

Он распахнул дверь. В кабинет тут же ворвался шум ресторанной кухни. Он уже выходил из кабинета, потом остановился в нерешительности и посмотрел на нее. Она подумала, что он собирается что-то сказать об их прошлом, об их совместной жизни и об их теперь оборвавшемся будущем в качестве мужа и жены. Но он сказал другое:

— Наверное, хуже всего было то, что мне хотелось верить, что ты способна любить, и я принимал желаемое за действительное.

— Ты собираешься сделать сообщение для прессы? — спросила она.

Появившаяся на его лице улыбка была ледяной.

— Господи, Ив, — произнес он. — Боже мой…

Глава 28

Лаксфорд нашел ее в комнате Лео. Она раскладывала рисунки Лео в аккуратные стопки по темам. В одной — его тщательно выполненные копии ангелов Джотто, мадонн и святых. В другой — быстрые карандашные наброски танцоров в шляпах и хрупких танцовщиц. Рядом располагалась тоненькая пачка рисунков животных, в основном белок и сонь. И совершенно отдельно, на середине стола лежал рисунок, изображающий маленького мальчика в удрученной позе, сидящего на табуретке на трех ножках за прутьями тюремной решетки. Этот рисунок был похож на иллюстрацию из детской книжки. Не срисовал ли его Лео из какого-нибудь томика Диккенса, подумал Лаксфорд.

Судя по всему, Фиона внимательно рассматривала этот рисунок, держа у щеки клетчатую пижамную рубашку Лео. Она тихонько, чуть заметно покачивалась на стуле, прижимая лицо к выношенной фланели.

Лаксфорду было страшно даже подумать о том новом ударе, который он должен ей нанести. Как она сможет выдержать его? Всю дорогу от Вестминстера до Хайгейта он боролся со своим прошлым и со своей совестью. Но так и не нашел приемлемого способа, как сказать ей, чего теперь от него требует похититель. Потому что весь ужас заключался в том, что он не обладал этой требуемой от него информацией и был не в силах придумать, как сказать своей жене, что жизнь их сына брошена сейчас на чашку весов и на вторую чашу ему нечего положить.

— Было много звонков, — она говорила, не отрывая глаз от рисунка.

Лаксфорд почувствовал, как у него оборвалось что-то внутри.

— Это опять…

— Нет, не похититель, — ее голос звучал бесстрастно, как будто из него выжали все эмоции. — Сначала Питер Огилви. Его интересовало, почему ты придерживаешь историю о Лео.

— Боже милостивый! — прошептал Лаксфорд. — С кем же он успел переговорить?

— Он сказал, чтобы ты ему немедленно позвонил. Что ты забываешь о своих обязательствах перед газетой. И что ты — ключ к величайшей истории года, и, если ты укрываешь материал от своей собственной газеты, он хочет знать, в чем причина.

— О, Господи, Фи. Прости меня.

— Еще звонил Родни. Он хотел узнать, что ты хочешь пустить на первой странице завтрашнего номера. А мисс Уоллес интересовалась, следует ли ей позволить Родни продолжать использовать твой кабинет для совещаний по текущим новостям. Я не знала, что им ответить — ни одному из них. Сказала, что ты перезвонишь, когда сможешь.

— Ну их всех к черту.

Она тихонько покачивалась, как будто этим ей удавалось отделять себя от того, что происходит вокруг. Лаксфорд наклонился к ней, дотронулся губами до ее волос цвета меда. Она сказала:

— Я так боюсь за него. Я представляю, как он там — один, голодный, холодный, старается быть храбрым, все время думает, что же происходит и почему. Помню, я когда-то читала о похищении ребенка-девочки. Ее живой положили в гроб и закопали, оставив небольшой доступ воздуха. И нужно было успеть найти ее, пока она не задохнулась. Я так боюсь, что с Лео произошло что-то… что кто-то может причинить ему вред…

— Не надо, — проговорил Лаксфорд.

— Он ведь не понимает, что случилось. Я хочу что-то сделать, чтобы помочь ему понять, и чувствую себя такой бессильной. Сижу здесь, жду. И не могу ничего сделать, в то время, как кто-то держит самое дорогое мне существо в заложниках. Невыносимо думать об этом кошмаре. И невозможно не думать.

Лаксфорд опустился рядом с ней на колени. Он не мог заставить себя снова произнести то, о чем твердил больше двадцати четырех часов: «Мы вернем его, Фиона». Потому что впервые он не был уверен ни в безопасности Лео, ни в чем-то другом. Он чувствовал, что ступает по льду настолько тонкому, что один неверный шаг может погубить их всех.

Фиона встрепенулась и, обернувшись к нему, заглянула в лицо. Она дотронулась до его виска и уронила руку ему на плечо.

— Я знаю, ты тоже страдаешь. Я с самого начала знала это, но не хотела этого видеть, потому что искала кого-то, чтобы возложить на него вину. А ты был рядом.

— Я на самом деле виноват. Если бы не я, ничего бы этого не произошло.

— Дэнис, одиннадцать лет назад ты совершил необдуманный поступок. Но ты не виноват в том, что произошло сейчас. Ты — такая же жертва, как и Лео. И как Шарлотта и ее мать. Я убеждена в этом.

Великодушие ее прощения тисками сжало его сердце. Чувствуя, как все внутри у него переворачивается, он сказал:

— Я должен тебе что-то сообщить.

Фиона печально посмотрела на него.

— О том, чего не хватало в утренней статье, — заключила она. — Ив Боуин что-то вспомнила. Расскажи мне, не бойся, все будет в порядке.

Совсем не в порядке. И не могло быть в порядке. Фиона упомянула о том, что искала, на кого бы возложить вину. До сегодняшнего дня он делал то же самое. Только он обвинял Ив, считал, что ее параноидальное упрямство, ее ненависть, ее вопиющая тупость стали причиной смерти Шарлотты и похищения Лео. Но теперь он понял, на ком на самом деле лежит ответственность. И когда он скажет об этом своей жене, это неминуемо нанесет ей новый удар.

— Дэнис, расскажи мне, — настаивала она.

И он решился.

Он начал с того, как мало смогла добавить Ив Боуин к напечатанной статье, потом перешел к тому, какое объяснение дал инспектор Линли словам «признай твоего первого ребенка» и в заключение выразил в словах то, о чем постоянно думал с момента отъезда из Скотланд-Ярда.

— Фиона, я не знаю, о каком третьем ребенке идет речь. И никогда раньше не слышал о его существовании. Бог свидетель, я не знаю, кто это.

Она изумленно смотрела на него.

— Но как это возможно, чтобы ты не знал?.. — поняв, какой вывод ей следует сделать из этого его утверждения, она отвернулась. — Неужели их было так много, Дэнис?

Лаксфорд попытался как-то объяснить, каким он был до их встречи, что двигало им, какие демоны искушали.

— До того, как я встретил тебя, Фиона, секс был для меня чем-то обычным, тем, что я просто делал, не задумываясь.

— Как чистить зубы?

— Это была моя потребность, способ самоутверждения. Я постоянно должен был доказывать себе… — он неопределенно развел руками, — сам не знаю, что.

— Не знаешь? Ты на самом деле не знаешь? Или не хочешь сказать?

— Ну, хорошо. Мужественность. Привлекательность для женщин. Потому что я всегда опасался, что если не буду доказывать себе, как я неотразимо привлекателен для женщин… — он и она оглянулись на письменный стол Лео, на рисунки с их изысканностью, изяществом, тонкостью чувств. Они как бы выражали страх, в котором он сам жил всю жизнь, стараясь избегать встреч с ним лицом к лицу. Наконец, его жена первой сказала об этом вслух:

— …то тебе придется признать, что ты неотразимо привлекателен для мужчин.

— Да, — согласился он. — Именно. Я думал, что со мной что-то не в порядке. Что от меня исходит что-то такое — аура, запах — не знаю. Что-то провоцирующее.

— Как у Лео.

— Как у Лео.

Тогда она протянула руку за рисунком мальчика, сделанного их сыном. Подняла его выше, на свет.

— Вот что чувствует Лео, — сказала она.

— Мы вернем его. Я напишу статью. Я признаюсь. Я напишу, что угодно. Назову каждую женщину, которую знал, и буду умолять их сказать, если…

— В данный момент он чувствует другое, Дэнис. Я имела в виду, так он обычно себя чувствует.

Лаксфорд взял у нее рисунок. Теперь он смог разглядеть, что по замыслу мальчик на картинке — это сам Лео, те же светлые волосы, слишком длинные ноги с тонкими щиколотками, торчащими из-под брюк, которые он перерос, носки сползли вниз. Он уже видел раньше эту обреченную позу — всего лишь на прошлой неделе, в ресторанчике на Понд-сквер. При более внимательном взгляде на рисунок он увидел, что на нем была изображена и другая фигура. Сейчас она была стерта, но оставалась едва заметная линия, по которой угадывались ее очертания и некоторые детали: узорные подтяжки, жесткая накрахмаленная рубашка и отметина шрама на подбородке. Эта фигура была слишком большой — неестественно большой — и она нависала над ребенком как неотвратимый предвестник его будущей гибели.

Лаксфорд скомкал рисунок. Он чувствовал себя раздавленным.

— Господи, прости меня. Неужели я был так суров к нему?

— Так же суров, как и к самому себе.

Лаксфорд подумал о сыне, каким настороженным он был в присутствии отца, как остерегался допустить ошибку. Он вспоминал случаи, когда мальчик старался угодить ему, делая решительнее походку, грубее голос, избегая слов, за которые его можно было бы назвать неженкой, маменькиным сынком. Но настоящий Лео — чувствительный, готовый расплакаться в любую минуту, добрый и открытый, жаждущий творить и любить — всегда проявлялся сквозь образ, который он так старательно пытался создать.

Впервые с тех пор, как еще школьником Лаксфорд понял для себя необходимость прятать эмоции и упорно продвигаться вперед к своей цели, он ощутит, как страдание переполняет его грудь, грозя выплеснуться наружу. Но его глаза остались сухими.

— Я хотел, чтобы он стал мужчиной, — сказал он.

— Я знаю, Дэнис, — ответила Фиона. — Но как мог он им стать? Как может он стать мужчиной, если сейчас ему не разрешать быть маленьким мальчиком?

Вернувшись из Стэнтон-Сент-Бернард и обнаружив, что у входа в «Небесный жаворонок» машины Робина нет, Барбара Хейверс почувствовала себя совершенно обессилевшей. Она особенно не заботилась о том, чтобы увидеться с ним после этого странного разговора с Селией. Вывод, к которому пришла Селия об их с Робином отношениях, казался слишком абсурдным, чтобы всерьез задумываться над ним, но, когда она увидела свободное место там, где он обычно ставил свой «эскорт», у нее вырвалось:

— О, черт!

Она поняла, что рассчитывала обсудить с ним как с коллегой по работе ход расследования — примерно так, как обычно обсуждала это с инспектором Линли.

Сегодня она успела еще раз побывать в доме приходского священника в Стэнтон-Сент-Бернард, где показала фотографию Лаксфорда мистеру Мейтесону и его жене. Они встали с фотографией под лампой в кухне, при этом каждый держал ее со своей стороны.

— Что ты об этом скажешь, зайчик? Это лицо тебе знакомо?

— Ох, дорогая, у меня память как старое дырявое решето, ты же знаешь.

Оба они вынесли предварительное заключение, что этого человека они не видели. Миссис Мейтесон, вероятно, запомнила бы волосы и заметила с застенчивой улыбкой, что ей всегда «нравились молодые люди с красивыми шевелюрами». Мистер Мейтесон, чьи волосы были редковаты, сказал, что, если только он не вступал с людьми в разговор на какие-то религиозные, литургические или личные темы, он никогда не запоминал их лица. Но если бы этот человек был в церкви, на кладбище или на празднике, его лицо показалось бы ему, по крайней мере, хоть немного знакомым. А здесь… Им очень жаль, но они не могут его вспомнить.

Других ответов ни от кого в деревне Барбара не получила. Почти все, с кем она разговаривала, выражали готовность помочь, но никто не мог этого сделать. Поэтому, голодная и вконец измотанная, она вернулась в «Небесный жаворонок». В любом случае, независимо от результатов, она должна была позвонить в Лондон, и уже давно. Линли, наверное, ждет ее, чтобы получить возможность сочинить что-нибудь приемлемое, дабы помощник комиссара Хиллер на какое-то время отстал от них.

Она устало побрела к входной двери. О Лео Лаксфорде не было никаких новостей. Сержант Стэнли опять применил свою сетку, концентрируя особое внимание на прочесывании территории вокруг ветряных мельниц. Но у них не было даже подтверждения, что ребенок в Уилтшире. И показывая его фотографии в каждой деревне, поселке и городке, они неизменно получали один и тот же результат — отрицательное покачивание головой.

Барбара недоумевала, каким образом могли незаметно исчезнуть двое детей. Сама она выросла в новом районе беспорядочно растущей столицы, и в детстве ей бесконечное количество раз твердили: первое — «посмотри в обе стороны, прежде чем переходить дорогу», второе — «никогда не разговаривай с незнакомыми людьми». Так что же случилось с этими двумя детьми, не могла понять Барбара. Никто не видел, чтобы их, орущих, насильно кто-то тащил по улице. А значит, каждый из них шел добровольно. Неужели им никогда не говорили остерегаться незнакомых людей? Барбара была уверена, что это невозможно. Значит, если им, так же, как и ей когда-то, постоянно твердили эти предписания, то единственно возможный вывод — тот, кто похитил их, был им знаком. Но кто был знаком им обоим?

Барбара слишком проголодалась, чтобы сейчас искать эту связь. Сначала нужно было поесть. Она остановилась у магазинчика «Бакалея Элвиса Пейтела» и купила хрустящую запеканку с солониной — «нужно лишь сунуть в духовку!», что она и собиралась немедленно сделать. А когда она перекусит, возможно, у нее появится достаточно энергии и мыслительных способностей, чтобы разобраться в имеющихся данных и попытаться найти связь между Шарлоттой и Лео.

Подходя к двери дома, она посмотрела на часы. Было около восьми — самое подходящее время для элегантного обеда. Она надеялась, Коррин Пейн не станет возражать, если Барбара на какое-то время распорядится ее духовкой.

— Робби? — донесся из гостиной задыхающийся голос Коррин. — Это ты, дорогой?

— Это я, — отозвалась Барбара.

— А, Барбара.

Поскольку Барбара не могла пройти в кухню, минуя гостиную, встреча с миссис Пейн была неизбежна. Войдя в гостиную, Барбара застала Коррин Пейн стоящей у обеденного стола, на котором был расстелен кусок пестрого, в веточках, ситца. Наколов на него булавками выкройку, Коррин выкраивала какую-то деталь.

— Добрый вечер, — сказала Барбара. — Не возражаете, если я воспользуюсь духовкой? — и подняла руку, демонстрируя запеканку.

— Робби не с вами? — Коррин скользнула концом ножниц под ткань и принялась вырезать по выкройке.

— Наверное, еще при деле, — Барбара поморщилась, понимая, что выбрала не самое удачное выражение.

Коррин улыбнулась, не поднимая головы от своей работы, и пробормотала:

— Надо полагать, вы тоже?

Барбара почувствовала, как у нее нестерпимо зачесалась шея. Она попыталась говорить беззаботным тоном:

— Столько работы, просто невпроворот. Я сейчас разогрею вот это и больше не буду мешаться у нас под ногами, — и пошла на кухню.

— Вам почти удалось убедить Селию, — сказала Коррин.

Барбара остановилась.

— Что? Убедить Селию?

— В характере ваших отношений с Робби, — она продолжала резать ткань по линии выкройки. Ей показалось или на самом деле ножницы Коррин защелкали быстрее, подумала Барбара. — Она позвонила мне часа два назад. Вы этого не ожидали, не так ли, Барбара? Я это сразу поняла по вашему голосу. Я хорошо в этом разбираюсь. И хотя она не хотела мне говорить, я из нее все выудила. Я думаю, ей самой нужно было выговориться. Бывают такие моменты, знаете. Может быть, и вы хотите поговорить со мной? — она приподняла голову и дружелюбно посмотрела на Барбару. Но то, как она подняла ножницы, заставило Барбару почувствовать, как мурашки забегали вверх и вниз у нее по спине.

Барбара была не мастер на словесные увертки. Ей этого очень не хватало, когда она училась в школе. И она часто думала, что эта ее неспособность к женским уловкам была главной причиной, почему она встречала каждый Новый год, слушая радио и съедая сама большую часть орехового пирога с глазурью «Мечта» из Сент-Майкла. Поэтому она, порывшись в уме в поисках приемлемого ответа, чтобы направить внимание Коррин Пейн в другое русло, в конце концов сказала:

— У Селии было неправильное представление обо мне и Робине, миссис Пейн. Не знаю, с чего она взяла, но это совершенно неверно.

— Коррин, — поправила ее миссис Пейн. — Называйте меня Коррин, — она опустила ножницы на ткань и вновь принялась кроить.

— Хорошо, Коррин. Ну, так я суну это в духовку и…

— У женщин не бывает «неправильных представлений», Барбара. У нас для этого слишком хорошо развита интуиция. Я сама вижу, как изменился Робин. Но я просто не знала, как это объяснить, пока не приехали вы. Я могу понять, почему вы лгали Селии, — на слове «лгали» ножницы щелкнули с особой силой. — Она, в конце концов, невеста Робина. Но вы не должны лгать мне. Это никуда не годится, — в конце фразы Коррин слегка кашлянула. Барбара заметила, что ее дыхание затруднено. Она смотрела, как Коррин похлопала себя по груди, улыбнулась и сказала: — Опять эта противная астма. Слишком много пыльцы в воздухе.

— Да, весна — тяжелое время.

— Ох, вы и не представляете, какое тяжелое, — продолжая кроить, Коррин обошла вокруг стола. Теперь она стояла между Барбарой и кухонной дверью. Наклонив голову на бок, она изобразила на лице ласковую улыбку. — Ну, расскажите мне, Барбара. Расскажите Коррин всю правду.

— Миссис Пе… Коррин. Селия расстраивается из-за того, что Робин ходит такой озабоченный. Но так всегда бывает при расследовании убийства. Это захватывает целиком. На какое-то время забываешь обо всем на свете. Но когда расследование заканчивается, жизнь возвращается в норму, и если она будет достаточно терпелива, то сама увидит, что я говорю правду.

Коррин приложила кончики ножниц к губам. Она оценивающе посмотрела на Барбару и, вернувшись к своей работе, вернулась также и к избранной теме:

— Пожалуйста, дорогая, не принимайте меня за идиотку. Это недостойно вас. Я все слышала. Робби старается не делать шума. Он всегда очень осмотрителен в таких делах. Но я слышала, что он входил к вам ночью. Так что я бы предпочла, чтобы мы были откровенны друг с другом. Ложь — это так неприятно, не правда ли?

Эти ее домыслы лишили Барбару на какое-то время дара речи.

— Входил ко мне? Миссис Пейн, вы что, думаете, что мы…

— Как я уже говорила, Барбара, вы можете чувствовать необходимость лгать Селии. Она, конечно же, его суженая, его невеста. Но вы не должны лгать мне. Вы гость в моем доме, и это с вашей стороны очень некрасиво.

Гость, с которого берут плату, хотелось уточнить Барбаре. Щелканье ножниц Коррин все убыстрялось. «Скоро уже не буду гостем, — подумала Барбара, — если только успею достаточно быстро упаковать вещи».

— Вы все неправильно поняли. Обе, и вы, и Селия. Позвольте, я перееду куда-нибудь в другое место. Так будет лучше для всех.

— Чтобы вам так было легче встречаться с Робби? Там, где вам никто не будет мешать заниматься вашими делами? — Коррин покачала головой. — Ну, нет, так не пойдет. И это будет нечестно по отношению к Селии, не так ли? Нет, я думаю, вам лучше оставаться здесь. Мы с этим разберемся, как только приедет Робби.

— Не в чем разбираться. Мне жаль, если у Робина и Селии неприятности, но это не имеет ко мне никакого отношения. И вы только поставите его в дурацкое положение, если попытаетесь раздуть дело, будто он и я… будто мы… что он был там… когда я была там, — еще никогда Барбара не переживала такого волнения.

— Вы что же, хотите сказать, что я все это придумала? Вы меня обвиняете в том, что я придумываю неправду?

— Вовсе нет. Я только говорю, что вы ошибаетесь, если думаете, что…

— «Ошибаетесь» — это то же, что лжете. Мы называем ошибкой то, что хотели бы назвать ложью.

— Может быть, вы это и делаете, но не я…

— Не спорьте со мной, — дыхание Коррин с сипением вылетало из ее груди. — И не пытайтесь отрицать. Я своими ушами слышала и знаю, что это значит. И если вы думаете, что можете раздвинуть ноги и этим отнять моего Робби у девушки, на которой он собирается жениться…

— Миссис Пейн! Коррин!

— …тогда вам лучше сначала еще раз подумать над этим. Потому что я этого не допущу. Селия этого не допустит. А Робби… Робби… — она хватала ртом воздух.

— Вы себя заводите из-за ерунды, — сказала Барбара. — У вас лицо покраснело. Пожалуйста, сядьте. Я поговорю с вами, если вам так хочется — попробую объяснить. Но только успокойтесь, иначе вы навредите себе.

— А разве не этого вы хотите? — Коррин так размахивала ножницами, что нервы Барбары напряглись до предела. — Разве это не то, что вы запланировали с самого начала? Если его мамочку убрать с дороги, кто еще откроет ему глаза, поможет понять, что он собирается испортить всю свою жизнь из-за какой-то дряни, в то время как мог бы получить… — ножницы со стуком упали на стол. Она схватилась руками за грудь.

— Черт, — вырвалось у Барбары. Она сделала шаг к Коррин. Хрипло и тяжело дыша, Коррин жестом не позволила ей подойти. — Миссис Пейн, будьте благоразумны. Я познакомилась с Робином всего двое суток назад. Мы пробыли вместе от силы шесть часов, потому что мы ведем расследование на разных участках. Прошу вас, подумайте об этом. Ну что, на ваш взгляд, разве я похожа на роковую женщину? Разве я похожа на женщину, к которой Робин хотел бы тайком пробраться среди ночи? После того, как пообщался с ней шесть часов? Подумайте, разве это похоже на правду?

— Я наблюдала за вами обоими, — Коррин с трудом удавалось вдохнуть. — Я видела. И я знаю. Я знаю, потому что я звонила… — ее руки рванулись к груди.

— Это ерунда. Прошу вас, постарайтесь успокоиться. Если вы не успокоитесь, вам будет…

— Мы с Сэмом… назначили дату свадьбы, и я думала, он захочет… первым… — она сипела и хрипела, — узнать… — она закашлялась. Приступ не проходил. — Но его там не было. И мы обе знаем, почему. Как вам не стыдно! Это позор, позор — уводить мужчину у другой женщины, — последняя фраза истощила ее силы. Она скрючилась над столом. Ее вдохи звучали так, будто она втягивала воздух через игольное ушко. Она схватилась за разложенный на столе кусок ткани и стащила его за собой на пол.

— О, Господи! — Барбара бросилась к ней. — Миссис Пейн! Проклятье! Миссис Пейн! — кричала Барбара. Она приподняла женщину и перевернула ее на спину.

Лицо Коррин из красного стало белым. Губы посинели.

— Воздуха… — с трудом выговорила она. — Дышать…

Барбара без церемоний опустила ее опять на пол. Вскочив на ноги, она принялась искать ингалятор.

— Миссис Пейн, ваш ингалятор, где он?

Коррин слабо шевельнула пальцем в сторону лестницы.

— Наверху? В вашей комнате? Где?

— Воздуха… пожалуйста… лестница…

Барбара взлетела вверх по лестнице. Сначала решила поискать в ванной. Распахнула дверцу аптечки. Смахнула с полдюжины пузырьков в раковину под аптечкой. Вытряхнула оттуда зубную пасту, полоскание для рта, пластыри, нитки для чистки зубов, крем для бритья. Ингалятора не было.

Дальше она обследовала комнату Коррин. Вытащила ящики комода и вывалила на пол их содержимое. Проделала то же самое с тумбочкой у кровати. Окинула взглядом книжные полки, платяной шкаф — ничего.

Она выскочила в коридор. До нее доносилось агонизирующее дыхание женщины. Казалось, оно становится все реже.

— Черт! Черт! — выкрикнула Барбара и бросилась к бельевому шкафу. Запустив в него руки, она принялась выкидывать все подряд на пол. Простыни, полотенца, свечи, настольные игры, одеяла, фотоальбомы. За считанные секунды она опустошила весь шкаф, но все с тем же результатом.

Но ведь она сказала «лестница», разве нет? Разве не имела она в виду?..

Барбара бегом бросилась вниз по лестнице. У ее начала стоял столик в форме полумесяца. И на нем среди сегодняшней почты, пышного цветка в горшке и пары фаянсовых безделушек лежал ингалятор. Схватив его, Барбара кинулась обратно в гостиную. Она вложила его в рот женщины и стала яростно вдувать воздух.

— Ну, давай же! О, Господи! Ну… — приговаривала она, надеясь, что чудо медицины возымеет свое действие.

Прошло десять секунд. Двадцать. Дыхание Коррин, наконец, стало более свободным. Она продолжала дышать с помощью ингалятора. Барбара поддерживала ее.

Вот в таком положении и застал их Робин менее чем через пять минут.

Сидя за своим рабочим столом, Линли съел обед — любезность пятого этажа. Он уже трижды звонил Хейверс — два раза в амесфордское отделение уголовных расследований и один раз в «Небесный жаворонок», где оставил для нее сообщение. Взявшая трубку женщина сказала: «Не сомневайтесь, инспектор. Я прослежу, чтобы ей передали», таким убийственно вежливым тоном, который не оставлял сомнений в том, что Барбаре передадут не только его просьбу позвонить в Лондон с ежедневным отчетом о ходе расследования, но и еще многое другое.

Он звонил и Сент-Джеймсу. Там ему удалось поговорить только с Деборой, которая сказала, что, когда она полчаса назад вернулась, проведя весь день за фотосъемкой у церкви святого Ботолфа, мужа дома не было.

— Эти бездомные там… Начинаешь видеть все, что тебя окружает, в истинном свете. Правда же, Томми?

Это предоставило ему возможность объясниться:

— Деб, я хочу тебе сказать о том вечере, в понедельник. У меня нет никаких оправданий. Я могу только сказать, что вел себя как грубиян и хам. Нет, я и был хамом. То, что я говорил об убийстве детей, непростительно. Я очень сожалею об этом.

На что она, после задумчивой паузы, очень характерной для нее, ответила:

— Мне тоже жаль. Когда речь заходит о детях, на меня это очень действует, ты знаешь».

Он, в свою очередь сказал:

— Да, я знаю, знаю. Ты меня простишь?

«Уже простила, Томми, дорогой. Сто лет назад», — хотя прошло всего сорок восемь часов с тех пор, как были брошены эти жестокие слова.

Поговорив с Деборой, Линли позвонил секретарше Хиллера, чтобы сообщить, когда приблизительно помощник комиссара может ожидать отчет. После чего позвонил Хелен. Она передала ему то, что он уже знал — что Сент-Джеймс хочет поговорить с ними пытается это сделать с двенадцати часов дня.

— Не знаю, о чем идет речь. Но это имеет какое-то отношение к фотографии Шарлотты Боуин. Той, которую ты оставил у него. В понедельник, — сказала она.

— Я уже говорил об этом с Деборой. И не только об этом. Я извинился перед ней. Что сказано, то сказано, этого не вернешь. Но, кажется, она готова меня простить.

— Это очень на нее похоже.

— Да. А ты? Я хочу сказать, ты меня прощаешь?

Последовала пауза. Взяв со стола карандаш, он водил им по большому конверту как школьник, вырисовывая ее имя. Он представлял, как она собирается с духом, чтобы ответить. Услышав звяканье посуды на другом конце провода, он понял, что прервал ее обед, и ему впервые пришла в голову мысль, что давно уже он не вспоминал о еде.

— Хелен?

— Саймон говорит, что я должна, наконец, решить, — сказала она. — Или сковородку в огонь, где пожарче, или совсем из печки вон. Сам он из тех, кто предпочитает в огонь. Говорит, ему нравятся волнения, а слишком спокойная супружеская жизнь не для него.

Она сама перешла к сути их отношений, а это было не в ее духе, и Линли не мог решить, хорошо это или плохо. Обычно, чтобы найти выход из сложного положения, Хелен избирала не прямой путь. Но он понимал — в том, что сказал ей Сент-Джеймс, есть правда. Они не могут вечно продолжать так, как сейчас, когда один не решается связать себя официальными обязательствами, а другой готов скорее смириться с этой нерешительностью, чем получить отказ. Это нелепо. Их сковородка совсем не на огне. За последние полгода она даже не приблизилась к огню.

— Хелен, ты свободна в эти выходные? — спросил он.

— Я планировала позавтракать с мамой. А что, разве ты не будешь занят, дорогой?

— Может быть. Вероятно — буду. То есть определенно, буду занят, если мы еще не раскроем это дело.

— Тогда зачем спрашиваешь?

— Я подумал, может, мы поженимся. Разрешение[27] у нас есть. По-моему, давно пора им воспользоваться.

— Вот прямо так?

— Да, прямо так — в огонь.

— Но как же твоя семья? Как моя семья? Гости, церковь, прием?

— Так что ты скажешь насчет пожениться? — настаивал он.

Его голос звучал достаточно спокойно, но сердце трепетало. «Давай, дорогая, решайся. Забудь обо всей этой мишуре. Мы можем устроить все это позднее, если хочешь. Время сделать решительный прыжок».

Он почти физически ощущал, как она взвешивает возможные варианты, пытается заранее исследовать все последствия ее окончательного и публичного соединения своей жизни и его. Когда дело доходило до принятия решения, Хелен Клайд была самой медлительной женщиной, какую он знал. Ее двойственность и нерешительность бесили его, но он давно понял, что это неотъемлемая часть ее натуры. Она могла потратить четверть часа на то, чтобы решить, какие чулки надеть с утра, и еще двадцать минут на выбор подходящих сережек. Чему же удивляться, если она потратила последние полтора года, пытаясь решить, во-первых — выйдет ли она за него замуж или нет, и, во-вторых, если выйдет, то когда.

— Хелен, я понимаю, что это трудное решение. Оно пугает тебя. Я и сам испытываю сомнения. Но это естественно. Однажды приходит время, когда мужчина и женщина должны…

— Дорогой, я все это знаю, — рассудительно сказала она. — И необходимости в зажигательных речах, право же, нет.

— Нет? Но тогда, Бога ради, почему ты не скажешь…

— Что?

— Скажи — да. Скажи, что согласна, скажи что-нибудь, подай мне знак.

— Извини. Я не предполагала, что тебе нужен знак. Я просто обдумывала…

— О, Господи, что ты обдумывала?

— Самую главную деталь.

— То есть?

— Томми! Полагаю, ты знаешь это не хуже, чем знаешь меня: что мне надеть?

Он сказал, что ему все равно, что она наденет. Ему все равно, в чем она будет одета до конца их дней. Хоть в мешковине, если захочет. В джинсах, в акробатическом трико, в атласе и кружевах. Она рассмеялась и пообещала напомнить ему об этих словах:

— У меня как раз есть подходящие для мешковины аксессуары.

Вот после этого он понял, как проголодался. И пошел на пятый этаж, где в качестве дежурного блюда предлагался особый сэндвич с авокадо и креветками. Он взял себе один, добавил к этому яблоко и отнес все к себе в кабинет, установив яблоко на чашку с кофе. Он успел проглотить половину своего импровизированного обеда, когда в дверях появился Нката с листочком из блокнота в руке. Виду него был совершенно ошеломленный.

— Что случилось? — спросил Линли.

Нката провел рукой по шраму на щеке.

— Не знаю, что и думать, — сказал он и, позволив своему долговязому телу опуститься на стул, вновь уткнулся в листочек. — Я только что получил сообщение с участка на Вигмор-стрит. Они со вчерашнего дня занимались специальными констеблями. Помните?

— Специальными констеблями? И что с ними?

— Вы помните, что ни один из штатных полицейских не прогонял этого типа с Кросс-Киз-Клоуз?

— Джека Биарда? Помню. Мы тогда решили, что это сделал один из добровольцев с этого участка. Ты его нашел?

— Невозможно.

— Почему? У них непорядок с ведением журнала? Или сменился весь личный состав? Что случилось?

— Ни то и ни другое. Журнал у них в порядке. И работу добровольцев координирует тот же человек, что и раньше. За последнюю неделю ни один не ушел. И ни один не добавился.

— Тогда о чем ты мне толкуешь?

— О том, что Джека Биарда никакой специальный констебль не прогонял. И никто из штатных полицейских Вигмор-стрит — тоже, — он наклонился вперед на стуле, скомкал бумажку и выбросил ее в мусорную корзинку. — У меня такое впечатление, что Джека Биарда вообще никто не прогонял.

Линли обдумал его слова. Это не вязалось с остальным. У них было два независимых свидетеля, — не говоря уж о самом бродяге, — подтверждающих, что его действительно выставили из квартала в тот самый день, когда исчезла Шарлотта Боуин. И хотя первоначально оба показания были получены Хелен, полицейские, принимающие участие в расследовании, получили от тех же самых людей и официальные показания о том, что они видели сцену между бродягой и констеблем, выгнавшим его из квартала. Так что, если исключить возможность заговора между обитателями Кросс-Киз-Клоуз и бродягой, следует искать другое объяснение. Можно предположить, что кто-то выдавал себя за полицейского. Не так уж трудно достать форму. Ее даже можно взять напрокат в магазине театральных костюмов.

Выводы из этого предположения вызвали беспокойство Линли. Он сказал, обращаясь скорее к самому себе, чем к Нкате:

— Перед нами обширное поле деятельности.

— На мой взгляд, может, оно и обширное, но на нем ничего нет.

— Я так не думаю.

Линли взглянул на часы. Было уже слишком поздно, чтобы обзванивать магазины театральных костюмов, но сколько их может быть в Лондоне? Десять? Двенадцать? Во всяком случае, не больше двадцати, и первое, что нужно делать завтра утром, это…

Раздался телефонный звонок. Звонили из приемной: какой-то мистер Сент-Джеймс ждет внизу. Инспектор примет его? Линли сказал, что примет. Конечно же, примет. Он послал Нкату за ним.

Войдя через пять минут в сопровождении Уинстона Нкаты в кабинет Линли, Сент-Джеймс не стал рассыпаться в любезностях. Он просто сказал:

— Извини. Я больше не мог дожидаться, когда ты мне перезвонишь.

— Здесь у нас такая запарка.

— Понимаю, — ответил Сент-Джеймс и сел на стул. Он принес с собой большой конверт и сейчас поставил его на пол, прислонив к ножке стула. — Ну, как у вас продвигается это дело? В «Ивнинг стандарт» пишут, вы нашли в Уилтшире предполагаемого подозреваемого. Это тот механик, о котором ты мне рассказывал вчера?

— Хиллер постарался, — ответил Линли. — Ему нужно, чтобы публика знала, как хорошо расходуются их налоги в сфере укрепления законности и правопорядка.

— Что еще у тебя есть?

— Очень много оборванных концов. Мы ищем способа связать их вместе.

Он рассказал Сент-Джеймсу о положении дел как в Лондоне, так и в Уилтшире. Сент-Джеймс напряженно слушал. Иногда задавал вопросы: уверена ли сержант Хейверс, что мельница, которую она видела на фотографии в Беверстоке, именно та, где удерживали Шарлотту? Есть ли связь между церковным праздником в Стэнтон-Сент-Бернарде и кем-то, имеющим отношение к делу? Были ли найдены еще какие-то вещи Шарлотты — остальные предметы одежды от школьной формы, учебники, флейта? Не смогли Линли определить по выговору того, кто звонил домой Дэнису Лаксфорду сегодня днем, из какой он части страны? Нетли у Дэмьена Чемберса родственников в Уилтшире, особенно родственников, связанных с полицией.

— Эту версию относительно Чемберса мы не отрабатывали, — сказал Линли. — Его политические взгляды привели его в лагерь ИРА, но его связь с бунтовщиками весьма отдаленная.

Линли перечислил информацию, собранную ими о Чемберсе. И после этого спросил:

— А что? У тебя что-нибудь на него есть?

— Я не могу забыть тот факт, что он единственный человек, кроме одноклассниц Шарлотты, кто называл ее Лотти. И по этой причине он — единственная связь, которую я вижу между Шарлоттой и тем, кто ее убил.

— Но существует масса людей, которые знали, как называли девочку, хотя сами это имя не употребляли, — заметил Нката. — Если ее одноклассницы называли ее Лотти, ее учителя, наверное, тоже это знали. Родители одноклассниц тоже знали. Ее собственные родители знали. А кроме того, есть еще ее учитель танцев, руководитель хора, священник церкви, в которую она ходила. Не говоря уж о тех, кто просто на улице мог слышать, как ее окликали.

— Уинстон прав, — сказал Линли. — Почему ты так уперся в имя, Саймон?

— Потому что, я думаю, одной из ошибок убийцы было то, что он обнаружил свое знание уменьшительного имени Шарлотты. Второй ошибкой были отпечатки пальцев…

— Внутри магнитофона, — закончил Линли. — Есть еще ошибки?

— Думаю, есть еще одна, — Сент-Джеймс протянул руку к конверту. Открыв, он вытряхнул его содержимое на стол Линли.

Линли увидел, что это фотография тела Шарлотты Боуин. Та самая, которую он швырнул Деборе, а потом, после ссоры, оставил в доме Сент-Джеймса.

— У тебя есть записки похитителя? — спросил Сент-Джеймс.

— Только копии.

— Пойдут.

Отыскать записки для Линли не составило труда, так как только несколько часов назад он использовал их, когда Ив Боуин и Дэнис Лаксфорд находились в его кабинете. Он достал их и положил рядом с фотографией. И ждал, когда его мозг найдет связь между ними. В это время Сент-Джеймс, обойдя стол, встал с ним рядом. Нката наклонился вперед.

— Я долго рассматривал эти записки, — начал Сент-Джеймс. — На прошлой неделе, в среду вечером, после разговора с Ив Боуин и потом с Дэмьеном Чемберсом. Я не находил себе места, пытаясь соединить фрагменты головоломки. Поэтому какое-то время я потратил на изучение почерка, — рассказывая, он концом карандаша с резинкой указывал на каждую названную им деталь. — Обрати внимание, Томми, как он пишет буквы, особенно «t» и «f». Перекладинка каждой из них примыкает к букве, написанной за ней. И посмотри на буквы «w». Они все стоят отдельно, не соединяясь с остальной частью слова. И заметь, как пишутся «е». Они всегда соединены с последующей буквой, но никогда не соединяются с предшествующей.

— Я вижу, что обе эти записки написаны одной рукой.

— Да, — согласился Сент-Джеймс. — А теперь взгляни на это, — он перевернул фотографию Шарлотты Боуин оборотной стороной, где было написано ее имя. — Взгляни на «t». Взгляни на «е». Взгляни на «w».

— Бог мой, — прошептал Линли.

Нката подбежал к Сент-Джеймсу, стоявшему с другой стороны стола.

— Поэтому я и спрашивал о связи Дэмьена Чемберса с Уилтширом, — сказал Сент-Джеймс. — Потому что мне кажется, что кто-то, вроде Чемберса, передает информацию своему сообщнику в Уилтшире — только так можно объяснить, как могло оказаться, что тот, кто написал ее имя на обратной стороне фотоснимка, мог также знать ее уменьшительное имя, когда писал эти записки.

Линли сопоставил всю имеющуюся у них информацию. Казалось, возможен только один обоснованный, пугающий и неотвратимый вывод. Уинстон Нката, выпрямившись после изучения записок, произнес этот вывод вслух. Набрав полные легкие воздуха, он сказал:

— Думаю, мы нажили себе серьезные неприятности.

— Читаешь мои мысли, — ответил Линли и потянулся к телефону.

Глава 29

Увидев Барбару и свою мать на полу, Робин побелел как картофельное пюре за ранним ужином.

— Мама! — вскрикнул он и бросился перед ней на колени. Потом осторожно дотронулся до руки Коррин, словно она могла рассыпаться от слишком грубого прикосновения.

— С ней все нормально, — успокоила его Барбара. — У нее был приступ, но сейчас уже все в норме. Я перевернула весь дом, пока нашла ингалятор. Там наверху полный разгром.

Казалось, он не слышит ее.

— Мама! Что случилось? — повторял он. — Мама! С тобой все в порядке?

Коррин слабо потянулась к сыну.

— Робби, мой милый мальчик, — едва слышно пробормотала она, хотя ее дыхание значительно улучшилось. — Вот, приступ случился, дорогой мой. Но Барбара… она позаботилась обо мне. Сейчас уже все хорошо. Не волнуйся.

Робин настоял, чтобы она немедленно легла в постель.

— Я позвоню Сэму, мам. Ты ведь хочешь этого? Хочешь, я попрошу Сэма зайти?

Ее веки вздрогнули, она устало покачала головой.

— Нет, хочу, чтобы только мой мальчик, — прошептала она, — мой Робби. Как раньше. У тебя все в порядке, дорогой?

— Ну, конечно, все в порядке, — в голосе Робина звучало негодование. — Почему что-то должно быть не в порядке? Ты же моя мама, правда? Так что же ты думаешь?

Барбара отлично знала, что думает Коррин, но ничего не сказала. Она была более чем счастлива передать Коррин заботам Робина. Сначала она помогла ему поднять Коррин на ноги, потом помогла им обоим подняться по лестнице. Он вошел вместе с матерью в спальню и закрыл дверь. До Барбары доносились их голоса — слабый, прерывающийся голос Коррин и успокаивающий голос Робина, как у отца, уговаривающего ребенка. Он говорил:

— Мама, ты должна больше беречь себя. Как же я могу отдать тебя Сэму, если ты так себя не бережешь?

В коридоре Барбара на коленях собирала выброшенные ею впопыхах из бельевого шкафа вещи. Она начала складывать простыни и полотенца и уже дошла до настольных игр, свечей и огромных размеров литературного альманаха, который она тоже умудрилась каким-то образом вышвырнуть на пол, когда из спальни матери вышел Робин. Он осторожно притворил за собой дверь.

Увидев, чем она занимается, он поспешно проговорил:

— Оставьте это, Барбара. Я сам все сделаю.

— Но ведь это я устроила весь этот хаос.

— Вы спасли жизнь моей матери, — он подошел к ней и протянул руку. — Ну-ка, встать, — сказал он. — Это приказ. — И, чтобы смягчить слова, добавил с улыбкой: — Если вы не возражаете, чтобы вами командовал какой-то ничтожный констебль уголовной полиции.

— Ну уж, ничтожным тебя не назовешь.

— Приятно слышать.

Барбара взяла протянутую им руку и позволила поднять себя на ноги. Она мало что успела сделать.

— Примерно такой же разгром я учинила и в ее спальне. Да ты, наверное, и сам видел.

— Я все уберу. И там, и здесь. Вы сегодня обедали?

— Я собиралась разогреть готовую еду из магазина.

— Это не то.

— Нет, отличная еда, правда. Хрустящая запеканка.

— Барбара… — произнес он ее имя как вступление. Его голос прозвучал низко и был окрашен каким-то чувством, природу которого она не могла определить.

Она быстро затараторила:

— Я купила запеканку в магазинчике Элвиса Пейтела. Ты там бывал? Такое название — я просто не могла не остановиться и не зайти. Иногда мне кажется, я должна была бы родиться в пятидесятые годы, потому что мне всегда нравились синие замшевые туфли.

— Барбара…

Она продолжала говорить с еще большей решимостью:

— Я несла ее на кухню, чтобы разогреть… И тут как раз с твоей мамой случился приступ. Я сначала никак не могла найти ингалятор. Поэтому весь дом кверху дном перевернула — можно подумать, что… — она на мгновение задумалась. Его лицо стало напряженным. Таким напряженным, что, наверное, другая, более опытная женщина, сумела бы понять за этим очень многое, но Барбара поняла лишь то, что она заплыла в воды более глубокие, чем предполагала раньше. Он произнес ее имя в третий раз, и она почувствовала, как горячая волна захлестнула ее грудь. Что, черт побери, может означать этот пристальный взгляд? А что может означать это «Барбара», сказанное так нежно, как она обычно произносила «мне еще топленых сливок». Она поспешила продолжить: — Во всяком случае, приступ у твоей мамы случился минут через десять, после того как я приехала. Так что разогреть свою запеканку я не успела.

— Значит, вы сейчас не прочь поужинать? — резонно заключил он. — Я бы тоже не прочь.

Он взял ее за локоть, и она поняла, что осторожным давлением своей руки он как бы направляет ее к ступенькам лестницы.

— Я хороший повар. И я привез с собой несколько бараньих котлет и сейчас их поджарю. Кроме того, у нас есть свежая брокколи и несколько очень приличных морковок.

Он остановился и посмотрел ей в лицо. В его взгляде читался какой-то вызов, и она не знала, как это понимать.

— Вы разрешите мне приготовить для вас, Барбара?

Может быть, «приготовить для вас» на современном жаргоне означает что-то еще, кроме основного значения, подумала она. Если так, то до нее это значение не дошло. По правде говоря, она была сейчас так голодна, что могла бы умять дикого кабана, поэтому решила, что если она позволит ему состряпать на скорую руку для нее ужин, это вряд ли повредит их деловым отношениям.

— О'кей, — кивнула она. И все-таки чувствовала, что не сможет принять от него ужин с чистой совестью, если не расскажет сначала обо всем, что произошло между ней и его матерью. Совершенно ясно, что он смотрит на нее как на спасительницу Коррин и, возможно, испытывает благодарность за ту роль, которую она сыграла в сегодняшней драме. И хотя правда, что она спасла Коррин, но правда и то, что она сыграла роль аллергена, спровоцировавшего ее приступ астмы. Он должен об этом знать. Тогда это будет по-честному. Барбара убрала его руку со своего локтя и начала:

— Робин, нам нужно кое о чем поговорить.

Он сразу же насторожился. Барбаре было знакомо это чувство. «Нам нужно поговорить» обычно не предвещает ничего хорошего, а в данном случае это может относиться к одному из двух: к их отношениям по работе или к их личным отношениям, если допустить, что таковые между ними существуют. Ей захотелось как-то успокоить его, но она была слишком неопытна в ведении таких разговоров между мужчиной и женщиной, чтобы сделать это и при том не выглядеть идиоткой. Поэтому она просто бухнула:

— Я сегодня разговаривала с Селией.

— С Селией? — похоже, это еще более насторожило его. — С Селией? Зачем? С какой стати?

Блестяще, подумала Барбара. Она всего лишь произнесла первую фразу, а он уже строит оборонительные укрепления.

— Я должна была поговорить с ней по делу…

— Какое отношение Селия имеет к делу?

— Как выяснилось, никакого, но я…

— Зачем же тогда с ней разговаривать?

— Робин, — Барбара дотронулась до его руки. — Дай мне сказать то, что я должна сказать, ладно?

Он выглядел смущенным, но кивнул, хотя и настойчиво повторил:

— Можем мы поговорить внизу? Пока я готовлю ужин.

— Нет. Я должна досказать тебе об этом сейчас. Потому что, может быть, после этого тебе расхочется готовить для меня ужин. Может быть, ты решишь, что тебе нужно уделить время Селии, чтобы исправить ваши с ней отношения.

Он растерянно смотрел на нее, но, не давая ему возможности задавать вопросы, Барбара быстро продолжила. Она рассказала ему о своих сегодняшних разговорах — сначала в банке с Селией, потом в «Небесном жаворонке» с его матерью. Он выслушал все до конца, помрачнев лицом вначале, выругавшись: «Черт!» — в середине и молча слушая в конце. Прождав тридцать секунд после окончания своего рассказа и не услышав от него замечаний, она продолжала:

— Так что, я думаю, будет лучше, если я уберусь отсюда после нашего ужина. Если у твоей мамы и у твоей девушки возникают какие-то мысли…

— Она не моя… — резко бросил он, но осекся, не закончив фразы. — Послушайте, давайте поговорим об этом внизу.

— Больше говорить не о чем. Давай уберем этот разгром, а потом я сложу свои вещи. Я с тобой поужинаю, но после мне нужно будет отсюда выметаться. Выбора нет.

Она опять присела на корточки и начала собирать рассыпавшиеся карточки и «деньги» от игры «Монополия», которые перемешались с флажками от старинной игры «Змеи и лестницы».

Он снова взял ее за локоть. На этот раз его пальцы сжимали ее руку достаточно крепко.

— Барбара, посмотри на меня, — его голос, как и его хватка, совершенно изменились, как будто бы место мальчика вдруг занял мужчина.

Она вдруг почувствовала, что сердце ее бьется со странными перебоями. Но сделала то, что он просил. Он опять поднял ее на ноги и сказал:

— Ты видишь себя не так, как видят тебя другие. Я сразу это понял. Думаю, ты вообще не видишь себя как женщину. Как женщину, которая может быть привлекательна для мужчины.

«Господи, черт побери, царица небесная!» — пронеслось у нее в голове, но вслух она произнесла:

— Надеюсь, я знаю, кто я и что я.

— Я в это не верю. Если бы ты знала, кто ты и что ты, ты бы не стала мне рассказывать, что мама думает о нас, что Селия думает о нас — рассказывать так, как ты это сделала.

— Я просто изложила факты, — ее голос звучал ровно. Ей даже хотелось думать, что беззаботно. Но она остро чувствовала его близость и все, что эта близость предполагала.

— То, что ты мне рассказала, это больше, чем факты. Ты рассказала мне, что не веришь.

— Не верю во что?

— В то, что мама и Селия вовсе не ошибаются. В то, что ты мне не безразлична.

— Ты мне тоже не безразличен. Мы же вместе работаем. А когда работаешь с кем-то рядом, возникает чувство товарищества и, может быть…

— То, что испытываю я, это гораздо больше, чем чувство товарищества. И не говори мне, что ты этого не замечала, я все равно не поверю. Мы нравимся друг другу, и ты это знаешь.

Барбара не находила слов, чтобы ответить. Отрицать, что какая-то маленькая искра проскочила между ними, она не могла. Но настолько невероятным ей представлялось, что из этого может что-то получиться, что она сначала просто не обратила внимания на эту искру, а потом, как могла, старалась загасить ее. Такое ее поведение вполне логично, убеждала она себя. Ведь они товарищи по работе, а товарищей по работе не должны связывать какие-то сложные отношения. Но даже если бы они и не были коллегами, она не настолько тупа, чтобы хоть на мгновение забыть о своих малопривлекательных чертах — прежде всего это ее лицо, фигура, ее манера одеваться, ее грубые ухватки и ее колючий как дикобраз нрав. Разве есть на земле такой мужчина, который сумел бы разглядеть за всей этой шелухой то, кем на самом деле она была?

Он словно читал ее мысли.

— Важно, какой человек внутри, а не снаружи. Ты смотришь на себя и видишь женщину, которая никогда не сможет понравиться мужчине. Верно?

У нее перехватило дыхание. Он так и не отошел от нее. Он ждет какого-то ответа, и рано или поздно ей придется дать ему ответ. Или бегом бежать в свою комнату и захлопнуть дверь. «Ну, скажи хоть что-нибудь, — уговаривала она себя. — Ответь ему. Потому что, если ты этого не сделаешь… он же придвигается все ближе… он же может подумать, что…»

— Это было так давно, — вырвалось у нее, — я не была с мужчиной уже много… Я хочу сказать… Я просто не гожусь для этого… Может, тебе лучше позвонить Селии?

— Нет, — ответил он. — Я не хочу звонить Селии.

Он преодолел короткое расстояние, разделявшее их, и поцеловал ее.

«О, Господи, черт возьми, проклятье», — промелькнуло у нее в голове. Потом она ощутила его язык у себя во рту и его руки на своем лице. Они опустились на ее плечи, потом ниже, ища ее груди. И она уже была не в состоянии о чем-то думать. Он еще приблизился к ней, прижал ее спиной к стене. Он стоял так близко, что она ощущала прикосновение всего его тела и не оставалось сомнений в его намерениях. Ее рассудок говорил: «Нет, лучше убеги, лучше спрячься». Ее тело отвечало: «Наконец-то, какое блаженство!»

Зазвонил телефон. От резкого звука они отскочили друг от друга. И стояли, глядя друг на друга, тяжело дыша, виноватые, разгоряченные, с расширившимися глазами. Они заговорили одновременно. Барбара:

— Может, ты…

Робин:

— Я, пожалуй…

Оба рассмеялись. Робин улыбнулся.

— Надо взять трубку. Оставайся здесь. Не двигайся ни на дюйм. Обещаешь?

— Да, ладно, — ответила Барбара.

Он пошел в свою спальню. Она слышала его голос — тихое: «Алло»; потом пауза и: «Да, она здесь. Не вешайте трубку». Он вышел из спальни с беспроводным телефоном и со словами:

— Лондон, твой шеф, — передал его Барбаре.

Проклятье, подумала она. Ей давно следовало позвонить Линли. Он, наверное, весь вечер ждет ее сообщения. Она приложила телефон к уху. Робин в это время открыл бельевой шкаф и принялся снова перекладывать его содержимое. Она все еще чувствовала во рту его вкус. Она все еще ощущала его руки на своих грудях. Линли не мог выбрать для звонка более неподходящий момент.

— Инспектор? — сказала она. — Извините. У нас тут произошел небольшой кризис. Я как раз собиралась вам звонить.

Робин поднял к ней глаза, улыбнулся и вновь вернулся к своему занятию.

Линли спокойно спросил:

— Констебль с вами?

— Конечно. Вы только что с ним говорили.

— Я имею в виду с вами в данный момент, в той же комнате?

Барбара увидела, что Робин опять посмотрел на нее, вопросительно наклонив голову на бок. В ответ на этот его немой вопрос она пожала плечами и сказала в трубку:

— Ну да, — сама заметив при этом, как ее голос повысился, придав подтверждению недоуменную интонацию. Робин вновь занялся своим делом.

Линли сказал кому-то, находящемуся рядом в его кабинете:

— Он с ней, — и продолжил отрывистым, непохожим на его обычный голосом: — Барбара, слушайте меня внимательно. И оставайтесь совершенно спокойной. Очень велика вероятность, что Робин Пейн — тот, кого мы ищем.

Барбара почувствовала, что ее ноги приросли к полу. Она не смогла бы отреагировать, если бы даже попыталась. Она открыла рот, и каким-то образом сами вылетели слова:

— Да, сэр, — но на большее ее уже не хватило.

Линли спросил:

— Он все еще там? В комнате? Рядом с вами?

— Да, вполне, — Барбара быстро скользнула взглядом к противоположной стене, где на корточках сидел на полу Робин. Он складывал в стопки фотоальбомы.

— Записки от похитителя написаны его рукой, он же написал имя Шарлотты и номер дела на обороте фотографии с места преступления. Все это обнаружил Сент-Джеймс. Почерк совпадает. И мы получили подтверждение из ОУР Амесфорда, что подпись на фотографии делал Пейн.

— Понимаю, — сказала Барбара. Робин в это время приводил в порядок игру «Монополия»: «деньги» — сюда, дома — туда, отели рядом. Она украдкой взглянула на одну из карточек с предписаниями: «Выходите из тюрьмы на свободу». Ей захотелось завыть по-волчьи.

— Мы проследили за его передвижениями за последние несколько недель, — продолжал Линли. — Он был в отпуске, Барбара, и это давало ему возможность ездить в Лондон.

— Это что-то новое, не так ли? — сказала Барбара. За словами Линли она, однако, услышала то, что ей, бестолочи, давно следовало услышать: то, что она услышала бы, если бы не была ослеплена своими мыслями — или, может быть, надеждой — что мужчина все же может заинтересоваться ею. Она ведь слышала, что говорил каждый из них — Робин, Селия, Коррин — и противоречия в их словах должны были стать для нее красными предупреждающими флагами.

Голос Робина: «Я стал детективом всего три недели назад, когда закончил курсы».

Но Селия сказала ей: «Когда он на прошлой неделе вернулся с курсов…»

А Коррин крикнула: «Когда я позвонила… его там не было».

И это последнее было самым очевидным доказательством. Барбара слышала, как эта фраза эхом отдается у нее в голове. Он не был там, он не был там, он не был на курсах детективов. Потому что был в Лондоне, претворял в жизнь свой план: выслеживал Шарлотту и Лео, узнавал о передвижениях каждого из них и намечал маршрут, которым он воспользуется, когда придет время их похитить.

— Барбара, вы слушаете? Вы слышите меня? — кричал в трубку Линли.

— Да-да, сэр. Вполне, — проговорила она, — слышимость здесь хорошая, — она кашлянула, потому что поняла, что ее слова прозвучали странно. — Я просто взвешивала все «почему» и «зачем». Вы меня понимаете.

— Его мотивы? Где-то существует еще один ребенок, кроме Шарлотты и Лео. У Лаксфорда есть еще один, третий ребенок. Пейн знает, кто это. Или знает, кто его мать. И он хочет, чтобы Лаксфорд именно это напечатал в своей газете. И с самого начала хотел этого.

Барбара следила за Робином. Он собирал коллекцию свечей, вывалившихся из шкафа: красная, бронзовая, серебристая, розовая, голубая. Как такое может быть, — подумала она. — Сейчас он все такой же, ничем не отличается от того, каким был раньше, когда обнимал ее, целовал, когда вел себя так, будто желал ее.

Продолжая говорить иносказаниями и все еще выискивая хоть малейшую надежду, она спросила:

— Значит, факты доказаны? Я хочу сказать, Харви выглядел таким безупречно чистым, не так ли? Я знаю, что у нас с самого начала было предположение об Уилтшире, но что касается остального… Черт, сэр, я не люблю вмешиваться не в свои дела, но вы просчитали все варианты?

— Уверены ли мы, что Пейн тот, кого мы ищем? — уточнил Линли.

— Да, вопрос в этом.

— На девяносто девять процентов. Осталось только сверить отпечатки пальцев.

— Какие именно?

— Те, что Сент-Джеймс нашел внутри магнитофона. Мы привезем их в Уилтшир…

— Сейчас?

— Сейчас. Нам нужно подтверждение Амесфордского отдела уголовных расследований. У них есть в архиве его отпечатки. И когда мы их сличим, он попался.

— И тогда?

— Тогда — ничего.

— Как?

— Он должен вывести нас на мальчика. Если мы возьмем Пейна раньше, мы рискуем потерять ребенка. Когда газета Лаксфорда выйдет утром без нужной ему истории, он поедет к мальчику. Вот тогда мы его и схватим, — объяснял Линли тихим настойчивым голосом. Он сказал ей, что она должна вести себя как раньше. Что безопасность Лео Лаксфорда — это самое главное. Он подчеркнул, что они должны выждать, ничего не предпринимая, чтобы дать Пейну вывести их к месту, где он прячет ребенка. Сказал, что как только они получат подтверждение по отпечаткам пальцев, амесфордский ОУР установит за домом наблюдение. И все, что от нее требуется в данный момент, это вести себя так, будто ей ничего не известно.

— Мы с Уинстоном выезжаем в Уилтшир немедленно, — говорил Линли. — Вы сможете продержаться? Оставить все, как было? Сможете вернуться к тому, что вы делали до моего звонка?

— Полагаю, да, — ответила Барбара и подумала, как, черт побери, она собирается сделать это.

— Отлично, — заключил Линли. — Значит, для него версия, что мы сжимаем кольцо вокруг Элистера Харви. Ведите себя точно так же, как прежде.

— Да, понятно, — она помолчала и добавила, как бы в ответ на что-то, что сказал Линли: — Завтра утром? Хорошо. Нет проблем. Как только вы возьмете Харви, он вам расскажет, что сделал с мальчиком. И мне здесь уже больше нечего будет делать — к чему попусту тратить время. Когда вы хотите, чтобы я была в Скотланд-Ярде?

— Молодец, Барбара, — подбодрил ее Линли. — Продолжай в том же духе. Мы едем.

Барбара нажала кнопку отключения телефона. Она смотрела, как Робин ползает по полу, прибирая вещи. Ей хотелось броситься на него и бить его, бить, требуя правды. И хотелось, чтобы в результате этого Робин стал прежним, каким казался ей сначала. Но она понимала, что не в ее силах изменить что-нибудь сейчас. Жизнь Лео Лаксфорда намного важнее, чем то, что она испытала за две минуты объятий и поцелуев среди разбросанных полотенец и простыней.

Когда она сказала:

— Я положу телефон? — Робин повернул к ней голову, и она вдруг увидела, почему он был так настойчив, предлагая пойти вниз готовить ужин, почему хотел непременно сам убрать тот беспорядок, который она учинила, почему старался, чтобы она смотрела только на него и не заметила бы предмет, нечаянно выброшенный ею из бельевого шкафа. Он уже поднял с пола свечи и собирался положить их обратно в шкаф. Но среди прочих конусообразных и цилиндрических предметов в его руке блеснула серебряная свечка, которая на самом деле свечкой не была. Это была часть флейты. Флейты Шарлотты Боуин.

Робин сунул то, что держал в руке, за стопку полотенец. Среди беспорядка на полу Барбара заметила еще одну часть флейты, лежащую рядом с футляром, из которого она выпала. Он сгреб ее вместе со стопкой наволочек и сунул в шкаф. Потом взял из ее рук телефон.

— Я сам отнесу его.

Проходя мимо Барбары в свою комнату, он чуть притронулся пальцами к ее щеке.

Она ожидала, что сейчас, когда флейта уже не лежит на виду, его фальшивый любовный пыл несколько приутихнет. Но, вернувшись из комнаты, он, улыбаясь, подошел к ней, провел пальцем по ее подбородку и наклонился к ее губам.

Тут Барбара подумала, на что же она могла бы решиться ради выполнения долга. То, что происходило сейчас, было выше ее сил. Его язык у нее во рту казался ей отвратительной рептилией. Ей хотелось сжать челюсти, впиться в него зубами, пока она не почувствует вкус его крови. Хотелось ударить его между ног так, чтобы искры посыпались из его мерзких глаз. Она не собирается спать с убийцей ни ради любви, ни ради денег, ни ради королевы и отечества, ни ради долга, ни, тем более, ради извращенного, болезненного удовольствия. Но именно это, как поняла она, было той самой причиной, почему Робин Пейн хотел переспать с ней. То самое извращенное удовольствие. Чтобы всласть насмеяться, что сумел трахнуть того самого копа, который пытался выследить его. Потому что именно это он и делал все время в той или иной форме — трахал их всех в переносном смысле с ее подачи.

Барбаре казалось, что бушующий в ней гнев прожигает ее грудь насквозь. Ей хотелось влепить ему пощечину. Но в ушах звучал голос Линли, приказывающий ей держаться. Поэтому она заставила себя думать, как лучше протянуть время. Она надеялась, что это будет нетрудно сделать — ведь ее оправдание прямо здесь, в доме. Она отстранилась от него и прошептала:

— Проклятье, Робин! Твоя мама. Она же там, в спальне. Мы не можем…

— Она спит. Я дал ей две таблетки — до утра не проснется. Беспокоиться не о чем.

План номер один провалился, подумала Барбара. И тут до ее сознания вдруг дошел смысл его слов — таблетки. Таблетки! Какие именно таблетки? Нужно немедленно вернуться в ванную, потому что, хотя почти не остается сомнений в том, что она найдет среди пузырьков, выброшенных ею в раковину из аптечки, она должна убедиться в этом.

Робин отрезал ей путь к отступлению, одной рукой упираясь в стену, другую положив ей на шею сзади. Она ощущала давление его сильных пальцев. Как легко было ему удерживать Шарлотту Боуин под водой, пока она не умерла.

Он опять поцеловал ее. Его язык жадно искал ее губ. Она оцепенела. Он отпустил ее. И пристально посмотрел ей в глаза. Она видела, что обмануть его не удастся.

— Что? — спросил он. — В чем дело?

Он понял, что что-то произошло. И не собирался хватать наживку, если она снова попытается поймать его на крючок заботы о его матери. И она сказала ему правду, потому что то, чего раньше она в нем не замечала — его звериная сексуальность — говорило ей, что он воспримет эту правду именно так, как ей нужно.

— Я боюсь тебя.

Она увидела огоньки недоверия в его глазах и спокойно выдержала его взгляд.

— Извини меня, — продолжала она. — Я пыталась сказать тебе раньше. Я уже сто лет не была с мужчиной. И просто не очень знаю, что делать.

Огоньки в его глазах погасли. Он придвинулся к ней и прошептал:

— Это все вернется, вот увидишь. Я тебе обещаю.

Ей пришлось вытерпеть еще один поцелуй. Она даже издавала звуки, как ей казалось, соответствующие ситуации. В ответ на это он взял ее руку. Приложил к себе. Сделал так, чтобы ее пальцы охватили кольцом. Сжал. И застонал.

Она воспользовалась этим, чтобы отстраниться от него. Постаралась изобразить прерывистое дыхание, смущение, смятение.

— Это для меня слишком быстро… Черт, Робин. Ты очень привлекателен как мужчина, ты невероятно сексуальный. Но я просто не готова для… понимаешь, мне нужно немного времени, — она неистово потерла голову костяшками сжатых в кулак пальцев. И рассмеялась, надеясь, что ее смех прозвучит удрученно. — Я чувствую себя совершенно не способной. Может, немного сбавим темп? Дай мне возможность…

— Но ты же завтра уезжаешь?

— Уезжаю? — она успела остановиться на краю пропасти. — Но ведь это всего лишь в Лондон. Сколько нужно времени, чтобы добраться до Лондона? Какие-то восемьдесят миль, ерунда. Если ты захочешь быть не слишком скромным, — она одарила его улыбкой, мысленно обругав себя за то, что так мало в своей жизни практиковалась в подобного рода разговорах. — Ну, так что? Ты приедешь в Лондон? Чтобы быть там не слишком скромным?

Он провел рукой по ее переносице. Тремя пальцами дотронулся до ее губ. Она оставалась неподвижной, подавляя в себе желание укусить его за палец.

— Мне нужно какое-то время, — опять сказала она. — А Лондон ведь недалеко. Ты дашь мне время?

Ее скромный запас сомнительных женских трюков истощился. И теперь она просто ждала, что произойдет дальше, втайне надеясь на какое-то чудодейственное спасение. Если бы, к примеру, кто-нибудь низвергся с небес в огненной колеснице, это было бы как раз то, что надо. Но она сейчас была во власти Робина, так же как и он — в ее. Не сейчас, не здесь, не надо пока, говорила она. А следующий шаг оставался за ним.

Он дотронулся губами до ее губ. Скользнул рукой вниз. И так быстро провел рукой у нее между ног, что она, возможно, и не заметила бы этого жеста, не сделай он это с такой силой, что, даже когда он убрал руку, она все еще чувствовала ее горячее давление.

— В Лондоне, — сказал он и улыбнулся. — Давай поужинаем.

Она стояла у окна своей спальни, устремив взгляд в темноту. На Бербидж-роуд уличных фонарей не было, поэтому, чтобы заметить обещанное Линли наблюдение за домом, оставалось надеяться только на лунный свет.

Каким-то образом ей удалось проглотить свой ужин. Она сейчас даже не могла вспомнить, что еще он приготовил, кроме бараньих котлет. На столе в столовой стояли блюда с едой, и она накладывала из них что-то себе на тарелку, делая вид, что ест. Она жевала, глотала, она даже выпила вина, предварительно поменявшись с ним бокалами, когда он выходил на кухню — на всякий случай. Но она не ощущала вкуса. Единственным из пяти чувств, которое, как оказалось, функционировало, был слух. Она прислушивалась ко всему: к звуку его шагов, к ритму собственного дыхания, к звяканию их ножей о тарелки, а больше всего — к приглушенным звукам с улицы. Не машина ли это? Не крадущиеся ли шаги полицейских, занимающих свои позиции? Не прозвонил ли где-то дверной колокольчик, пропуская полицию в дом, откуда они смогут наблюдать за перемещениями Робина.

Разговор с ним был для нее пыткой. Она остро ощущала риск задать неверный вопрос под видом их как бы растущей близости, который может нечаянно выдать, что она знает о его преступлениях. Чтобы этого не случилось, она постоянно болтала. Поддерживать беседу было особенно нечем, еще меньше было новостей, которыми бы она хотела поделиться. Но она знала — для того, чтобы он поверил в ее надежду на встречу с ним после ее возвращения в Лондон, она должна изображать счастливое сияние глаз и радостное предвкушение в голосе. Она должна смотреть ему прямо в глаза. Она должна заставить его поверить, что жаждет его прикосновений к ее губам, груди, к ее бедрам. Она должна была заставлять его говорить и, когда он это делал, хвататься за его слова, будто это манна небесная, спасающая ее от голодной смерти.

Это притворство далось ей нелегко. К концу ужина она чувствовала себя совершенно измочаленной. И когда они, наконец, убрали со стола тарелки, ее нервы были взвинчены до предела.

Она сказала, что просто валится с ног — у нее выдался нелегкий день, и завтра ей придется рано вставать, потому что нужно быть в Скотланд-Ярде в половине девятого, а при таких пробках на дорогах… Так что, если он не возражает, она пойдет спать.

Робин не стал возражать.

— На сегодня с тебя, действительно, хватит, Барбара. Тебе надо отоспаться. Ты это заслужила, — он проводил ее до лестницы и в качестве пожелания спокойной ночи ласково погладил ее шею пониже затылка.

Как только Барбара оказалась вне его поля зрения, она подождала звуков, которые подтверждали бы, что он вернулся в столовую или на кухню, и, когда до нее донесся шум моющейся посуды, проскользнула в ванную, где незадолго до этого искала ингалятор Коррин.

Затаив дыхание и двигаясь как можно бесшумнее, она перебрала все пузырьки с лекарствами, лежавшие в раковине, куда она их вывалила. Она нетерпеливо читала этикетки. Ей встретилось тут лекарство от тошноты и головокружения, от инфекции и поноса, от судорог в мышцах, от несварения желудка. Все они были выписаны одному и тому же пациенту — Коррин Пейн. Однако пузырька, который она искала, среди них не было. Но он должен был быть… если Робин тот, кем его считает Линли.

Потом она вспомнила. Он давал таблетки Коррин. Если сначала они и были среди других лекарств, то наверняка он перерыл весь этот ворох — так же, как это только что сделала она — чтобы найти их. А когда нашел, схватил пузырек, вытряхнул две таблетки на ладонь и… Что он сделал дальше с этим проклятым пузырьком? Он не поставил его на место, в аптечку. Его не было на краю раковины. Не было в корзинке для мусора… Тогда где? Она увидела его на крышке смывного бачка. Мысленно издав победный клич, она схватила лекарство. «Валиум» — прочла она на этикетке. И указания к применению: «Принять одну таблетку в случае нервного перенапряжения». А ниже еще один маленький ярлычок с предупреждением: «Может вызвать сонливость. Не смешивать с алкоголем. Применять строго в соответствии с рекомендациями».

Барбара поставила пузырек обратно на крышку бачка. «Так и есть», — подумала она. И пошла к себе в комнату.

В течение пятнадцати минут она имитировала звуки человека, готовящегося ко сну. После чего бросилась на кровать и выключила свет. Потом, подождав пять минут, прокралась к окну. Где она сейчас и стояла, надеясь высмотреть какой-нибудь знак.

Если бы они были здесь — а ведь Линли сказал, что они будут — она должна была бы заметить какой-то признак, не так ли? Какой-нибудь фургон без опознавательных надписей. Тусклый свет в доме напротив? Какое-то движение возле тех деревьев на подъездной аллее? Но она не видела ничего, совсем.

Сколько времени прошло после звонка Линли, подумала она. Часа два? Или больше? Он звонил из Скотланд-Ярда, но сказал, что они выезжают немедленно. Они должны были попасть на шоссе в удачное время, если только где-нибудь не случилось аварии. Сельские дороги до Амесфорда, конечно, оставляют желать лучшего. Но наверняка они уже должны были бы приехать. Если только Хиллер не задержал их. Если только не потребовал полного отчета. Если только этот проклятый идиот Хиллер опять не сунул свой нос и не испортил все дело.

Она услышала в коридоре за своей дверью шаги Робина. Метнулась к кровати и спряталась под одеялом. Она заставила себя размеренно дышать как человек, спящий мертвым сном, и приготовилась услышать, как повернется дверная ручка, откроется дверь и его крадущиеся шаги прошелестят по комнате.

Но вместо этого она услышала шум в ванной комнате. Он мочился как из пожарного шланга. Это продолжалось бесконечно долго. Потом послышался шум воды в унитазе, а когда он стих, она услышала негромкое клиньканье, которое узнала — таблетки в пузырьке.

В ее ушах так явственно прозвучал голос патологоанатома, как будто он стоял сейчас перед ней в этой комнате: «Ее сначала усыпили, прежде чем утопить, — сказал он, — что объясняет отсутствие заметных следов борьбы на теле. Она была не в состоянии бороться. Он ее спящую держал под водой.»

Барбара рывком села в кровати. «Мальчик, — подумала она. — Пейн не намерен ждать завтрашний номер газеты. Он решил разделаться с мальчиком сегодня ночью и собирается использовать для этого валиум». Сбросив с себя одеяло, она неслышно скользнула к двери. И решилась чуть-чуть, на толщину волоса, приоткрыть ее.

Робин вышел из ванной, прошел к расположенной напротив комнате Коррин и открыл дверь. Несколько мгновений он смотрел на мать. Потом, оставшись, по-видимому, довольным, повернул в сторону спальни Барбары. Она плотнее закрыла дверь. Замка в ней не было. Не было и времени, чтобы успеть добежать до постели, пока он подходил. Она стояла, прижав голову к деревянной дверной панели. «Пройди мимо, пройди мимо, пройди мимо», — заклинала она. Ей было слышно его дыхание по другую сторону двери. Он тихонько постучал. Она ничего не сделала в ответ. Он прошептал:

— Барбара, ты спишь? Можно к тебе? — и постучал еще раз.

Она стояла, сжав губы и затаив дыхание. Через секунду она услышала, как он спускается по лестнице.

Он постоянно живет в этом доме. И, следовательно, знает, что замка в ее двери нет. Значит, он не хотел войти. Потому что, если бы хотел, то так бы и сделал. И, значит, ему только нужно было убедиться, что она спит.

Она потихоньку открыла дверь. Теперь ей было слышно, что он делает внизу — пошел на кухню. Она осторожно спустилась по ступенькам.

Он прикрыл за собой кухонную дверь, но не затворил ее полностью. Она приоткрыла ее на толщину нитки, но так ей было лучше слышно, чем видно: открыл буфет, зажужжала электрооткрывалка для консервных банок, звякнул о кафель какой-то металлический предмет. Потом он промелькнул в поле ее зрения с высоким красным термосом в руке. Он порылся в буфете и достал небольшую доску для резки овощей. Положил на нее четыре голубые таблетки. Размял их в порошок обратной стороной деревянной ложки. Аккуратно стряхнул порошок в термос. Потом пошел к плите, на которой что-то грелось. Несколько минут помешивал. Она слышала, как он что-то тихонько насвистывает. Затем он поднес кастрюльку к термосу и вылил в него горячую жидкость, от которой шел пар, — по запаху — томатный суп. Закрыв термос крышкой, он тщательно вытер все следы своей деятельности. После чего окинул взглядом кухню, похлопал себя по карманам, достал ключи от машины. И, погасив за собой свет в кухне, вышел в темноту ночи.

Барбара метнулась к лестнице, взлетела наверх и бросилась к окну. Его «эскорт» с погашенными фарами бесшумно катился вниз по аллее к дороге. Но они должны будут увидеть его, как только он выедет на улицу. Они должны поехать за ним.

Она посмотрела направо, потом налево. Подождала, вглядываясь в дорогу. Как только машина Робина подкатила к дороге, он запустил двигатель и, включив фары, поехал на запад по направлению к деревне. Но никто не отправился за ним следом. Прошло пять секунд. Потом десять. Пятнадцать. Никого.

«Черт! — прошептала Барбара. — Проклятые идиоты… Черт», — она схватила свои ключи. В несколько прыжков сбежала по лестнице. Пролетела через кухню и выбежала на улицу. Бросилась к «мини». Запустила его с ревом, развернулась и помчалась вниз по подъездной аллее к Бербидж-роуд. Не включая фары, она ехала по направлению к деревне. И молилась. Перемежая молитвы проклятиями.

В центре деревни, там, где у статуи короля Альфреда была развилка, Барбара притормозила. Если она поедет по левой дороге, та приведет ее на юг, в Амесфорд. Справа дорога на север, к Мальборо, через долину Уоттон, Стэнтон-Сент-Бернард, Аллингтон и мимо известняковых холмов. Барбара свернула направо. Выжала до упора акселератор. Миновала окутанный темнотой полицейский участок, магазинчик Элвиса Пейтела, почту. Казалось, что ее «мини» как самолет, взлетит в воздух, когда она въехала на мост через канал Кеннет-Эйвон.

За каналом заканчивалась деревня и начинались поля фермеров. Барбара вглядывалась в дорогу впереди. Она проклинала Хиллера и кого там еще, кто помог завалить план слежки. У нее в ушах звучал голос Линли: безопасность мальчика прежде всего. Пейн поедет за ним, как только увидит, что статьи в газете нет. Перед глазами стояло страшное зрелище тела Шарлотты Боуин во время вскрытия. Барбара колотила кулаком по рулю и кричала:

— Проклятье! Куда же ты подевался?!

И тут она увидела — свет фар мелькнул меж крон растущих вдоль дороги деревьев примерно в четверти мили впереди. Она рванула на этот проблеск. В нем была ее единственная надежда.

В отличие от нее, Пейн не торопился. Как он полагал, в этом не было необходимости: его мать спит, Барбара — тоже. Зачем привлекать к себе внимание, сломя голову мчась по дороге, будто за тобой гонятся демоны? Поэтому Барбара вскоре стала нагонять его и, когда он проезжал мимо ярко освещенной заправки на выезде из Оар, она убедилась, что машина, которую она преследует, на самом деле «эскорт» Робина Пейна. Может быть, Бог все-таки есть, подумала она.

Но никто не ехал вслед за ней. Из чего ей стало ясно, что она может рассчитывать только на собственные силы. Без оружия, без плана действий и даже без полного понимания причин, по которым Робин Пейн решился на такое — испортить жизнь стольким людям.

Линли сказал ей, что существует какой-то третий ребенок, родившийся от Дэниса Лаксфорда. Поскольку в записках похитителя от него требовали признать его первого ребенка и поскольку признание Шарлотты Боуин таковым не соответствовало целям похитителя, единственно возможный вывод — где-то есть старший ребенок. И Робин Пейн знает об этом ребенке. Знает о нем и разозлен из-за него. Разозлен настолько, что готов убивать. Кто же это?

«Он очень изменился», — сказала Селия. Изменился сразу после того, как вернулся, как она полагала со своих курсов полицейских детективов. Когда он уезжал туда из Уоттон-Кросс, она предполагала, что они поженятся. А когда вернулся, поняла, что их разделяет пропасть. Селия сделала вывод, что причина этого — другая женщина в жизни Робина. А если Робин узнал что-нибудь о ней самой, о Селии? О ее связи с другим мужчиной? Скажем, о связи Селии с Дэнисом Лаксфордом?

Проехав еще немного вперед, Робин свернул с основной дороги налево. Фары «эскорта» отмечали его петляющий путь по фермерским владениям. Левый поворот означал, что он направился в северную часть долины Уоттон. Доехав до поворота, Барбара рискнула на мгновение зажечь фары, чтобы рассмотреть точнее, куда же он едет. Файфилд, Локеридж и Уест-Овертон — прочла она на указателе. И рядом со стрелочкой, указывающей направление, — всем понятный символ, означающий исторические памятники: на белом фоне коричневый силуэт башни средневекового замка с четко очерченными бойницами, чтобы никто не мог его спутать с чем-то другим. «Ну и ну, — подумала Барбара. — Сначала ветряная мельница. Теперь замок». Робин Пейн, как он сам о себе говорил, давно изучил все сомнительные уголки в Уилтшире, подходящие для темных дел. Может быть, он даже бывал здесь с Селией. Может, именно поэтому и выбрал это место. Но если причиной всего была Селия Мейтесон и ее тайная связь с Дэнисом Лаксфордом, то когда и как это могло произойти? Шарлотте Боуин было десять лет, когда она умерла. Если она не была первым ребенком Лаксфорда, значит, этот первый ребенок, кто бы он ни был, должен быть старше. И даже если ребенок старше хотя бы на несколько месяцев, это означало бы, что Селия Мейтесон была еще подростком, когда имела связь с Дэнисом Лаксфордом. Сколько сейчас лет Селии? Двадцать четыре? Самое большее, двадцать пять? Значит, если допустить, что она крутила с Лаксфордом и после этого родила ребенка старше Шарлотты, ей было в это время только четырнадцать лет. Нельзя утверждать, что это невозможно — девочки-подростки рожают сплошь и рядом. Но хотя Лаксфорд и казался Барбаре крайне неприятным типом — если судить по его газете — ничто из того, что она о нем знала, не наводило на мысль о его пристрастии к малолеткам. А если вспомнить, как описывала Лаксфорда Портли, когда он был учеником в Беверстоке, особенно его отличие от других мальчиков, следовало сделать вывод…

«Стоп, — подумала Барбара. — Проклятье…» Ее пальцы сильнее сжали руль. Она видела, как машина Робина виляет впереди, ныряет под кроны деревьев, взбирается вверх на небольшом подъеме. Глядя попеременно то на его машину, то на дорогу, она неотступно следовала за ним, одновременно собирая в памяти наиболее яркие детали из того, что рассказывала Портли. Группа мальчиков из Беверстока, из старшего шестого класса, то есть ровесники Лаксфорда, регулярно встречалась с одной из деревенских девчонок в старом леднике на территории школы. Они платили ей за услуги по два фунта с каждого. Летом она забеременела. Был скандал, закончившийся нагоняями и отчислениями, так? Значит, если она доносила эту свою беременность до положенного срока и родила живого здорового ребенка, который жив и по сей день, тогда плод этих совокуплений деревенской девки и целой компании распаленных парней должен быть… Барбара посчитала — ему должно быть сейчас двадцать девять лет.

Чертовщина, подумала Барбара. Дело не в том, что Робин Пейн знал о первом ребенке Лаксфорда. Робин Пейн считал, что он сам и есть тот ребенок. Как он пришел к такому выводу, Барбара не могла разгадать. Но она знала, что это правда, так же как знала, что он ведет ее сейчас к ребенку, который, по его представлениям, является его сводным братом. Она даже явственно слышала его голос, когда он сказал ей в ту ночь, проезжая мимо школы Беверсток: «На моем родословном дереве вообще никого нет». Она тогда подумала, что он имел в виду — никого с положением. Теперь она поняла, что он имел в виду именно то, что сказал — никого вообще, по крайней мере — официально.

И это он очень ловко придумал — чтобы его подключили к расследованию. Кому, в самом деле, придет в голову заподозрить недоброе, если нетерпеливый молодой констебль уголовной полиции просит, чтобы ему поручили серьезное задание. И когда он предложил свой дом сержанту полиции из Скотланд-Ярда, так близко от места, где нашли тело, и к тому же в деревне нет приличных гостиниц, а его собственная мамочка безвыездно находится в доме и следит за порядком, а дом — настоящий пансион с завтраком — что можно лучше придумать, чтобы быть постоянно в курсе последних событий. Каждый раз из разговора с Барбарой он узнавал, насколько они продвинулись в расследовании, слушал ее телефонные отчеты Линли. А когда она сама сообщила ему о «кирпичах» и «майском шесте» из магнитофонной записи Шарлотты, он был просто счастлив. Она тем самым вручила ему «ключ», который якобы помог ему найти мельницу. Где, без сомнения, он оставил кусочек ткани от платья Шарлотты, а потом свернул всю форму и сунул ее в один из пакетов с тряпками для распродажи во время очередного визита к Мейтесонам. Конечно же, Мейтесоны не восприняли Робина как подозрительного незнакомца, болтающегося вокруг церкви. Он ведь был женихом их дочери, ее искренней любовью. А то, что он убийца — откуда им было знать.

Барбара внимательно следила за «эскортом» Робина. Он снова повернул, на этот раз — к югу. Его машина начала подниматься вверх по склону холма. Барбара интуитивно поняла, что они близки к цели.

Сбавив скорость, она свернула вслед за ним. Никакого жилья поблизости не было — последнюю деревню они миновали, по крайней мере, три мили назад, так что теперь она не опасалась потерять его из виду. Ей издалека были видны мерцающие огни его машины.

Дорога сузилась. Слева от нее поднимался заросший густым лесом склон холма. Справа уходили в темноту обширные поля, отгороженные от дороги проволокой на столбах. Дорога начала петлять по склону холма, и Барбара еще сбавила скорость. Вскоре в сотне ярдов впереди нее машина Робина остановилась перед воротами, Робин вылез из машины и распахнул ворота. Въехав, он закрыл их за собой. В лунном свете Барбара увидела цель его движения: примерно в сотне ярдов от ворот располагались развалины замка. Она с трудом различала две круглые с бойницами башни на противоположных концах разрушенной стены и ярдах в двадцати от одной из башен крышу какого-то строения — не то кухни, не то пекарни, а может, помещения для слуг.

Барбара подогнала «мини» к обочине перед закрытыми воротами. Она выключила зажигание и вышла из машины. Табличка на воротах сообщала, что перед ней замок Силбери Хьюиш. Другая табличка извещала, что замок открыт для посещений каждую первую субботу месяца. Робин выбрал подходящее место. Дорога настолько плохая, что у большей части туристов желание побывать здесь пропадет само собой, а если кто и отважится, то попадет в один из этих нерабочих дней и наверняка не рискнет вторгаться в чужие владения всего лишь ради возможности поглазеть на какие-то развалины. В округе полно других развалин, до которых намного легче добраться.

«Эскорт» Робина остановился перед стеной замка. Его фары на мгновение высветили два ярких полукруга на камнях и погасли. Осторожно продвигаясь к воротам, Барбара увидела, как Робин вышел из машины. Он подошел к багажнику и несколько секунд рылся в нем. Достал какой-то предмет, со стуком поставил его на камни. Другой предмет он держал в руке, от него вспыхнул яркий луч света — фонарик. Им Пейн освещал себе дорогу вдоль стены замка. Через мгновение он исчез из вида.

Барбара бросилась к багажнику своей машины. Она не могла воспользоваться фонариком — слишком велик риск. Ему хватит одного взгляда через плечо, чтобы заметить преследование, и тогда Робин Пейн сделает из нее отбивную. Но она не собиралась отправляться к развалинам без хоть какого-нибудь оружия. Поэтому она вытряхнула на землю все содержимое багажника «мини», проклиная себя за то, что использовала его столько лет в качестве хранилища для всякого барахла. Под одеялами, парой резиновых сапог, пачкой разрозненных журналов и купальником, как минимум десятилетней давности, она отыскала домкрат в комплекте с железным рычагом. Барбара схватила рычаг, взвесила его в руке, ударила его изогнутым концом по ладони. Придется обходиться тем, что есть.

Она двинулась вдогонку за Робином. Он проехал к замку в машине по разбитой дороге. Барбара решила срезать угол по открытому пространству. Много лет назад эта просека позволяла обитателям замка заранее заметить нападающих, и Барбара не забывала об этом. Она кралась, припадая к земле, помня, что лунный свет делает ее более заметной для любого, кто случайно взглянет в ее сторону.

Она быстро и легко, без всяких помех, двигалась вперед, когда вдруг природа неожиданно помешала ей: она наткнулась на невысокий куст, на ощупь похожий на можжевельник, и потревожила птиц в гнезде. Они с шумом выпорхнули почти из-под ее ног. Их громкий щебет, казалось, эхом разнесся по округе. Барбара застыла на месте как вкопанная. Она ждала, слушая тяжелые удары своего сердца. Заставила себя просчитать до шестидесяти, потом еще раз. Когда с той стороны, куда отправился Робин, ничего подозрительного не послышалось, Барбара вновь двинулась вперед.

Без происшествий она добралась до его машины. Заглянула в кабину, нет ли ключей, молясь, чтобы они болтались там, в замке зажигания. Их там не было. Да, она захотела слишком многого.

Так же, как это сделал он, Барбара, ускорив шаг, пошла вдоль стены замка. Она потеряла время, которое надеялась выиграть, срезав угол. И ей нужно было наверстать его любой ценой. Но главное — это действовать скрытно и бесшумно. Потому что кроме рычага домкрата у нее было лишь одно оружие — внезапность.

Она вышла к остаткам сторожевой башни с воротами. Самих створок, когда-то прикрепленных к старым камням, уже не было, оставалась только арка, над которой она с трудом различила выцветший герб. Она остановилась в нише и прислушалась. Птицы угомонились. Ночной ветерок шуршал листвой деревьев, растущих за стеной замка. Но не было слышно ни голосов, ни шагов или ни шороха. И ничего не было видно, кроме двух изломанных силуэтов башен, поднимающихся в темное небо. В них были сделаны узкие продолговатые проемы, которые днем пропускали солнечный свет на каменные ступеньки винтовых лестниц внутри башен. Через эти же прорези она бы увидела даже тусклый свет, если бы Робин Пейн выбрал какую-то из двух башен для того, чтобы держать там в заложниках Лео Лаксфорда. Но кругом было темно. Значит, Робин где-то в том строении, крышу которого Барбара заметила примерно в двадцати ярдах от дальней башни.

Это строение казалось расплывчатым темным пятном. На всем пространстве между этим строением с остроконечной крышей и той аркой, где она стояла в густой темноте, спрятаться было негде. Как только она отважится выйти из-под арки и из-под деревьев и кустов у стены, ее прикрытием будут только груды камней от фундамента, указывающие на место, где когда-то находились жилые комнаты замка. Барбара тщательно изучила эти груды камней. До первой из них около десяти ярдов, и, если спрятаться с нужной стороны, ее не будет видно.

Она прислушалась. Ничего, кроме ветра. Барбара бросилась к камням.

Здесь, приблизившись еще на несколько ярдов к оставшимся от замка развалинам, она смогла лучше рассмотреть, что это было. Она различила арку готического сводчатого окна и какое-то украшение на коньке крыши, вырисовывающееся на фоне сумрачного неба. Присмотревшись, она разобрала — это был крест. Значит, все это строение — часовня.

Барбара впилась взглядом в окна. Она ждала, что в них появятся проблески света. У него ведь с собой фонарик. Он же не мог действовать в полной темноте. Наверняка через мгновение он чем-то себя выдаст. Но она ничего не видела.

Ее ладонь, сжимающая железный рычаг от домкрата, стала влажной. Она вытерла ее о брюки. Изучила следующий отрезок открытого пространства и сделала еще одну перебежку ко второй груде камней.

Здесь она увидела, что вокруг часовни выстроена еще какая-то стена, ниже, чем внешняя стена замка. Небольшая башня, очертания которой повторяли форму самой часовни, скрывала темную продолговатую деревянную дверь. Дверь была закрыта. Еще один отрезок в пятнадцать ярдов отделял ее от этой башни часовни. Пятнадцать ярдов, на протяжении которых единственным укрытием могла бы служить скамейка, поставленная для туристов, чтобы они могли любоваться тем немногим, что осталось от средневековой крепости. Барбара метнулась к скамейке. А от скамейки бросилась к стене часовни.

Прижимаясь к стене, она двинулась вдоль нее, сжимая в руке рычаг домкрата и едва позволяя себе дышать. Так она добралась до дверей башенки и остановилась, вжавшись спиной в стену. Прислушалась. Сначала только ветер. Потом звук пролетающего где-то высоко в небе самолета. Затем еще какой-то звук. И довольно близко. Скрежет металла по камню. Барбара вздрогнула от этого звука. Она осторожно подобралась к двери. Нажала на нее ладонью. Дверь поддалась и отошла на дюйм, потом еще на дюйм. Барбара заглянула внутрь.

Прямо напротив темнела часовня. И ее сводчатые окна были такими же черными и слепыми, как и другие. Выложенная камнями дорожка поворачивала за угол, и, проскользнув в дверь башенки, Барбара наконец увидела отблески света, идущие оттуда. И вновь до нее донесся тот же звук — металл о камень.

Вдоль стены, окружающей часовню, буйно разрослась какая-то зелень, перекрывая каменную дорожку ветвями, листьями, вьющимися стеблями и цветами. Местами этот бордюр был затоптан, и, приглядевшись, Барбара была готова поклясться, что следы эти оставлены не туристами, рискнувшими забраться в эту глухомань.

Она пересекла дорожку и приблизилась вплотную к самой часовне. Прижимаясь к ее стене, добралась до угла. Здесь она остановилась и вновь прислушалась. Сначала она опять услышала ветер, он то усиливался, то затихал в кронах деревьев на склоне холма. Потом повторился металлический скрежет о камень, теперь уже резче. Потом она услышала голос.

— Если я говорю — пей, ты будешь пить.

Это был Робин, но не тот Робин, которого она знала раньше. Это не был нерешительный и неопытный констебль уголовной полиции, с которым она разговаривала все эти несколько дней. Сейчас она слышала голос преступника и убийцы.

— Ты меня понял?

В ответ раздался детский голосок, пронзительный и испуганный:

— Но у него не такой вкус. У него вкус…

— Мне нет дела, какой у него вкус. Ты его выпьешь, как я тебе сказал, и радуйся, что тебе предлагают выпить самому, не то я волью его тебе в глотку насильно, понял? Тебе понравилось это в прошлый раз?

Ребенок ничего не ответил. Барбара медленно продвигалась вперед. Она рискнула выглянуть за угол и увидела, что дорожка ведет к каменным ступеням, уходящим вниз под арку в стене часовни. Похоже, что они ведут в подвал. Узкие полоски света пробивались на ступеньки откуда-то снизу. Слишком светло для фонарика, подумала Барбара. Должно быть, он взял с собой и походную лампу. Она была у него с собой, когда они ездили на мельницу. Наверное, ее он и доставал из багажника.

Она размяла пальцы, сжимавшие железный рычаг. И тихонько пошла вперед вдоль стены часовни.

— Пей, черт возьми! — говорил Робин.

— Я хочу домой.

— Мне плевать, что ты там хочешь. Вот тебе, получай!

— Ай, мне больно! Отпусти! — вскрикнул мальчик.

Послышалась возня. Раздался звук удара и рычащий голос Робина:

— А-ах ты, дрянь! Если я говорю тебе, пей… — и снова звук сильного удара.

Лео пронзительно закричал. Последовал еще удар. Робин, видно, решил убить его. Или он заставит ребенка выпить снотворное, подождет несколько минут, пока он отключится, и утопит, как сделал это с Шарлоттой, или убьет его сейчас. Значит, он твердо решил, что Лео должен умереть.

Барбара бегом преодолела оставшуюся часть дорожки к ступеням. На ее стороне внезапность, говорила она себе. У нее есть этот железный рычаг. Пейн не ожидает ее нападения.

Она с воплем ринулась вниз по ступенькам и, ударив деревянную дверь с такой силой, что та с размаху грохнулась о стену, ворвалась в подвал. Робин, зажав одной рукой светловолосую голову ребенка, другой подносил к его рту пластмассовую чашку, заставляя пить.

Барбара мгновенно поняла, как он намеревался осуществить свой план на этот раз. Подвал представлял собой старинный склеп. Шесть свинцовых гробов лежали на полу поперек траншеи. Траншея была заполнена зеленой от тины и водорослей водой. От нее шел смрадный запах разложения. И вот эту воду нашли бы в теле Лео. Не водопроводную на этот раз, а нечто более сложное, чтобы было над чем поломать голову патологоанатомам и экспертам.

— А ну, отпусти его! — крикнула Барбара. — Я сказала, сволочь, отпусти его!

Робин разжал руку. Но не отступил и не съежился от страха, что его застали врасплох, а двинулся на нее.

Барбара взмахнула железным рычагом. Удар пришелся ему по плечу. Он моргнул, но продолжал наступать. Она опять замахнулась. Он выбросил вперед руку и перехватил рычаг, вырвал его у нее из рук и бросил в сторону. Железный прут скользнул по каменному полу, стукнулся о стенку гроба и с всплеском упал в траншею. При этом звуке Робин усмехнулся. Он придвинулся еще.

— Лео, беги! — закричала Барбара, но ребенок не шелохнулся. Он лежал, скрючившись около гроба, о который ударился рычаг домкрата, и смотрел на них через прижатые к лицу ладони.

— Нет! Не надо! — вскрикнул он.

Робин не терял времени. Прежде чем она успела сообразить, он прижал ее к стене и ударил кулаком — один раз поддых, от чего Барбара повалилась на пол, и другой — по почкам, когда она вскакивала. Словно огонь обжег ее внутри. Барбара схватила его за волосы, сильно дернула его голову назад, нажав пальцами на его глаза. Он инстинктивно попятился назад. Она потеряла захват. Робин с силой ударил ее кулаком в лицо.

Она услышала, как хрустнул ее нос. Почувствовала, как острая боль пламенем охватила все лицо. Падая на бок, Барбара успела вцепиться в него и утянула за собой. Они грохнулись на камни. Ей удалось вывернуться и навалиться на него. Кровь хлестала из ее носа прямо на его лицо. Она схватила его голову, приподняла и с силой ударила о каменный пол. Она била его кулаками по горлу, по ушам, по щекам, по глазам.

— Лео! Беги отсюда! — кричала Барбара.

Робин схватил ее за горло. Он извивался всем телом, пытаясь сбросить ее. Сквозь пелену, застилавшую ей глаза, она увидела, что Лео шевельнулся, попятился назад. Он не бежал к двери, а ползал среди гробов, будто искал, где спрятаться.

— Лео! Беги отсюда! — снова крикнула Барбара.

С рычанием Робин сбросил ее с себя. Падая на пол, она изо всех сил ударила его ногой и почувствовала, что попала ему в подбородок. Его отбросило назад. Она вскочила на ноги.

Когда Барбара провела рукой по своему лицу, ладонь стала красной. Она окликнула Лео. На фоне мрачных свинцовых гробов различила его светло-золотистую голову. И тут Робин тоже вскочил на ноги.

— Ах ты, стерва… гадина… — он набросился на нее, прижал ее к стене, рыча, стал бить ее по лицу короткими резкими ударами.

Оружие, думала Барбара. Ей нужно оружие. Хоть что-нибудь. У нее ничего нет. И раз у нее ничего нет, они пропали. И она. И Лео. Он убьет их. Он убьет их обоих, потому что она проиграла. Проиграла. Проиграла. Мысль об этом…

Барбара отшвырнула его от себя, отчаянно двинув ему плечом в грудь. Он бил ее по спине, но она, обхватив его руками за корпус, притянула к себе, нашла более устойчивое положение и, когда его вес переместился, резко ударила коленом ему в пах. Она промахнулась, и он завладел ситуацией. Вновь швырнул ее об стену. Схватил за шею. Повалил на пол.

Робин стоял, наклонясь, над нею, оглядываясь направо и налево. Искал оружие. Барбара поняла это. Лампа.

Когда он потянулся к лампе, она схватила его за ноги. Он ударил ее ногой по голове, но она сумела дернуть его. И когда он грохнулся на пол, Барбара навалилась на него. Понимая, что силы ее на исходе, она сжала его горло. Зажала в замок ногами его ноги. Если бы она могла удержать его здесь, если бы мальчик успел выбежать, если бы у него хватило ума побежать в чащу деревьев…

— Лео! — прохрипела она. — Беги! Спрячься!

Ей показалось, что она увидела краем глаза, как он двинулся с места. Но выглядел он как-то странно. Не такие светлые волосы, ужасная маска вместо лица, руки и ноги как у мертвеца.

Он страшно испуган. Он ведь всего лишь ребенок. Он не понимает, что происходит. Но если она не сможет заставить его понять, что ему нужно скорее бежать отсюда, сейчас же, тогда…

— Беги! — кричала она. — Беги!

Она почувствовала, как Робин напрягся всем телом — руки, ноги, грудь. Рывком, собрав все силы, он вновь сбросил ее с себя. Но на этот раз она уже не могла подняться на ноги. Теперь он уже был на ней, как она только что была на нем. Локоть на горле, ноги зажали ноги, горячее дыхание ей в лицо.

— Ему не отвертеться… — хрипел он, дико хватая ртом воздух. — Он заплатит…

Робин давил все сильнее. Барбара увидела белый туман вокруг. И последнее, что мелькнуло перед ее взором — улыбающееся лицо Робина. Оно выражало удовлетворение человека, для которого справедливость, наконец, восторжествовала.

Глава 30

Линли смотрел, как Коррин Пейн подносит чашку к губам. Ее взгляд был мутным как у пьяницы, а движения замедленными.

— Еще кофе, — мрачно сказал он Нкате. — Да покрепче. Двойной. А то и тройной, если сумеешь.

Нката осмотрительно ответил:

— Холодный душ подействует не хуже, — и продолжил, как бы опровергая утверждение, которое Линли не потрудился высказать вслух, — что у них нет женщины-констебля, а сами они вряд ли смогут раздеть эту женщину. — Мы бы и не стали ее раздевать. А прямо так прополоскали бы хорошенько.

— Уинстон, займись кофе.

Коррин пробормотала:

— Парнишечка… — и ее голова расслабленно поникла.

Линли потряс ее за плечи. Выдвинул ее стул из-за стола и поставил ее на ноги. Провел Коррин по столовой от стены до стены, но ее ноги заплетались как вареные спагетти. Пользы от нее им было не больше, чем от кухонной поварешки.

— Черт возьми, женщина. Приди в себя, быстро.

Когда она слепо наткнулась на него, он понял, как ему ужасно хочется избавиться от нее. Из чего ему самому стало ясно, до какой степени возросло его беспокойство за те тридцать минут, что они находятся в «Небесном жаворонке».

Разработанный план действий должен был пройти как по нотам. Они выезжают из Скотланд-Ярда в Уилтшир, сличают отпечатки пальцев констебля Пейна из полицейского архива с отпечатками из магнитофона и из брошенного дома. Затем устанавливают слежку за домом, чтобы утром, когда Пейн поедет за сыном Лаксфорда — что он наверняка должен был сделать после того, как увидит «Сорс» без нужной ему статьи — засечь его, арестовать и вернуть ребенка его родителям в Лондоне. Спутало все карты амесфордское отделение полиции. Они никак не могли найти эксперта по отпечаткам пальцев, а когда, наконец, его обнаружили, ему понадобилось больше часа, чтобы приехать в полицейский участок. За это время Линли пришлось выдержать словесную стычку с сержантом Регом Стэнли, реакция которого на предположение, что один из его подчиненных виновен в двух похищениях детей и одном убийстве, была достаточно эмоциональной:

— Это все чушь собачья. И вообще, парни, вы кто такие? Кто вас сюда прислал? — он насмешливо фыркнул, когда понял, что они работают с сержантом из Скотланд-Ярда, которая, по-видимому, стала его bete noire[28]. Судя по всему, сотрудничество и взаимопомощь не стояли на первом месте в перечне его личных качеств и в лучшие времена. А сейчас — в худшие — и вовсе исчезли.

Наконец они получили необходимую информацию, на что ушло ровно столько времени, сколько было необходимо эксперту по отпечаткам пальцев, чтобы одеть очки, включить мощную лампу, вынуть увеличительное стекло, поднести его к карточке с образчиками и объявить:

— Двухпетельные бороздки — детская игра. Они идентичны. Вы на самом деле только из-за этого оторвали меня от покера?

Сразу же была сформирована группа для ведения наблюдения за домом. Среди полицейских прошел ропот, когда стало ясно, кто является объектом наблюдения, однако фургон был отправлен, установлена радиосвязь и все члены группы были расставлены по своим местам. И только когда пришло первое сообщение, что машина подозреваемого, как и машина сержанта из Скотланд-Ярда исчезли, Линли и Нката выехали в «Небесный жаворонок».

— Она поехала за ним, — сказал Линли Нкате, когда они мчались по ночной дороге на север к Уоттон-Кросс. — Он был в комнате, когда я с ней разговаривал по телефону. Он, наверное, догадался по ее лицу. Хейверс плохая актриса. И он решил действовать.

— Может, он поехал к своей женщине, — предположил Нката.

— Не думаю.

Беспокойство Линли усилилось, когда они подъехали к дому на Бербидж-роуд. В нем было совершенно темно, и это означало, что все легли спать, но задняя дверь была не только не заперта, но даже и не прикрыта. А глубокие вмятины от колес машины на цветочной клумбе подсказывали, что кто-то уезжал в большой спешке.

Рация Линли щелкнула, когда он и Нката подходили к открытой задней двери дома.

— Нужна поддержка, инспектор? — спросил голос из фургона, припаркованного в нескольких ярдах дальше по дороге.

— Оставайтесь на своих местах, — ответил Линли. — Обстановка не совсем обычная. Мы хотим заглянуть в дом.

Задняя дверь вела в кухню. Линли зажег свет. Казалось, тут все в полном порядке, то же в столовой и гостиной за ней.

Наверху они нашли комнату, в которой жила Хейверс. Ее мятая хлопчатобумажная фуфайка, повешенная за ленточку с фабричной маркой, свисала с крючка на двери. Кровать была помята, но только верхнее покрывало и одеяло, а простыни лежали аккуратно сложенными на месте. Из этого следовало, что она или ложилась вздремнуть — что было маловероятно — или что она притворялась спящей, что больше соответствовало полученным ею указаниям держаться как обычно. Ее бесформенная сумка с ремнем через плечо лежала на комоде, но ключи от машины отсутствовали. «Должно быть, она услышала, как Пейн вышел из дома, — подумал Линли, — схватила ключи и пустилась в погоню».

Мысль о том, что Хейверс одна идет по следу убийцы, заставила Линли подойти к окну ее спальни. Отдернув занавески, он посмотрел в ночь, как будто бы звезды и луна могли сказать ему, в каком направлении уехали она и Робин Пейн. «Ну что за несносная женщина, черт побери, — подумал он. — Какого дьявола ее понесло — отправилась за ним следом — одна! А если он ее убьет?»

— Инспектор Линли!

Линли повернулся от окна. В дверях стоял Нката.

— Что случилось?

— В другой спальне женщина. В отключке, совсем как дохлая рыба. Похоже, напилась снотворного.

Вот так получилось, что сейчас они вливали кофе в рот Коррин Пейн в то время, как она невнятно бормотала то о своем «маленьком парнишечке», то о Сэме.

— Кто такой этот Сэм, если он вообще существует? — поинтересовался Нката.

Линли это не волновало. Единственное, что он хотел, это чтобы женщина смогла связно говорить. И когда Нката принес в столовую еще один кофейник, он посадил Коррин к столу и начал заливать в нее кофе.

— Нам нужно знать, где сейчас ваш сын, — говорил Линли. — Миссис Пейн, вы меня слышите? Робина нет в доме. Вы знаете, куда он поехал?

Когда кофеин начал прочищать ей мозги, ее зрачки, кажется, обрели способность концентрироваться. На этот раз она перевела взгляд с Линли на Нкату и, увидев его, в ужасе округлила глаза.

— Мы офицеры полиции, — объяснил Линли, прежде чем она успела завопить при виде незнакомого и, следовательно, несомненно, опасного чернокожего мужчины в своей непорочной столовой. — Мы ищем вашего сына.

— Робби полицейский, — проговорила в ответ она. Потом, кажется, до нее дошел более точный смысл сказанного: «Мы ищем вашего сына». — Где Робби? — требовательно спросила она. — Что с ним случилось?

— Нам нужно поговорить с ним, — произнес Линли. — Вы можете помочь нам, миссис Пейн? Можете подсказать, где его искать?

— Поговорить с ним? — ее голос стал немного громче. — О чем поговорить с ним? Сейчас ночь. Он давно спит. Он хороший мальчик. Он всегда был хорошим со своей мамочкой. Он…

Линли успокаивающе положил ей руку на плечо. Дыхание ее было прерывистым.

— Астма, — объяснила она. — Дыхание иногда подводит.

— У вас есть лекарства?

— Ингалятор. В спальне.

— Нката сходил за ним. Коррин весьма интенсивно поработала им, и это, по-видимому, возымело свое действие. В сочетании с кофе это быстро привело ее в себя.

— Что вам нужно от моего сына?

— Он похитил в Лондоне двух детей. Отвез их в деревню. Один ребенок был найден мертвым. Второй, скорее всего, еще жив. Нам необходимо найти его, миссис Пейн. Нам необходимо найти этого ребенка.

Вид у нее стал совершенно ошеломленный. Она схватила свой ингалятор, и Линли подумал, что она вновь собирается его использовать. Но женщина непонимающе смотрела на Линли. Ее лицо отражало абсолютное недоумение.

— Увез детей? Мой Робби? Да вы с ума сошли.

— Боюсь, что нет.

— Зачем ему причинять вред детям? Ему это и в голову не могло прийти. Он обожает детей. И хочет, чтобы у него были свои. Когда он женится на Селии Мейтесон, уже в этом году, у них будет куча детей, — она поплотнее запахнула полы банного халата, как будто вдруг почувствовала озноб. И продолжала: — Вы что же хотите сказать… Нет, вы действительно хотите сказать, что мой Робби извращенец? — тихо, с отвращением в голосе проговорила она. — Мой Робби? Мой сын? Тот самый мой сын, который, бывало, до своей пиписочки не дотронется, если я сама не вложу ее ему в руки?

Ее слова на мгновение повисли в воздухе. Линли видел, как Нката заинтересованно поднял бровь. Заявление женщины наводило на мысли об обстоятельствах, если не загадочных, то весьма туманных, но времени на высказывание предположений не было. Линли продолжил.

— У детей, которых он похитил, один и тот же отец. Очевидно, у вашего сына какие-то счеты с этим человеком.

Женщина растерялась еще больше.

— Кто? Какой отец? — не понимала она.

— Человек по имени Дэнис Лаксфорд. Есть ли какая-то связь между Робином и Дэнисом Лаксфордом?

— И кем?

— Дэнис Лаксфорд. Он редактор газеты под названием «Сорс». Лет тридцать назад он учился здесь неподалеку — в школе Беверсток. Первый ребенок, которого похитил ваш сын, — незаконнорожденная дочь Лаксфорда. Вторым стал законный сын Лаксфорда. Судя по всему, Робин полагает, что есть еще третий ребенок, старше, чем эти двое. Он хочет, чтобы Дэнис Лаксфорд признал своего первого ребенка публично через газету. И если Лаксфорд этого не сделает, погибнет второй похищенный ребенок.

Пока Линли говорил, с Коррин Пейн медленно происходили изменения. Казалось, с каждой фразой ее лицо делается все более мрачным. Наконец, она уронила руку на колени и слабым голосом произнесла:

— Вы говорите, редактор газеты? Из Лондона?

— Да. Его зовут Дэнис Лаксфорд.

— Боже милостивый…

— В чем дело?

— Я не думала… — проговорила она. — Я на самом деле не думала, что он поверит…

— Во что?

— Это было так давно.

— Что?

Женщина ничего не могла толком объяснить, только твердила: «Боже милостивый».

Нервы Линли напряглись еще сильнее.

— Если вы можете сообщить нам что-то, что приведет нас к вашему сыну, тогда сделайте это и немедленно. Одна жизнь уже загублена. Две другие поставлены на карту. Мы не можем терять время. Решайтесь.

— Я на самом деле не знала, кто это был, — она говорила, глядя на крышку стола, а не на кого-то из них. — Откуда я могла знать? Но мне надо было ему что-то ответить. Потому что он не отставал от меня, все спрашивал… Все спрашивал и спрашивал. Проходу не давал, — казалось, Коррин ушла в себя.

— Это нам ничего не дает, — заметил Нката.

— Найди его спальню, — сказал Линли. — Может быть, там что-то подскажет нам, куда он уехал.

— Но у нас нет…

— К черту ордер, Уинстон. Хейверс поехала за ним. Она, может быть, в беде. И я не собираюсь сидеть здесь и ждать…

— Ладно. Я пошел, — Нката направился к лестнице.

Линли услышал его четкие шаги наверху по коридору. Открывались и закрывались двери. Потом послышался звук выдвигаемых ящиков и распахивающихся створок шкафа на фоне бормотания Коррин Пейн.

— Я никогда не думала, — говорила она. — Мне показалось, это так просто, когда я увидела это в газете… Когда прочитала… Когда там говорилось о Беверстоке… ведь не что-то другое, а именно Беверсток. Он ведь и вправду мог быть одним из них. На самом деле, мог. Потому что я их имен не знала, понимаете. И не спрашивала. Они просто приходили в старый ледник. В понедельник и в среду… Такие симпатичные ребята — правда…

Линли хотелось встряхнуть ее, заткнуть ей рот. Болтает всякую чушь, а время уходит.

— Уинстон, есть какая-нибудь зацепка? — крикнул он.

Нката прогромыхал по лестнице вниз. В руках он держал вырезки из газет. Его лицо было серьезно.

— Это было в ящике в его комнате.

Линли взглянул на вырезки. Они были из приложения к «Санди Таймс». Он разложил их на столе, но читать не стал. Это была та самая статья, которую Нката показывал ему в начале этой недели. Линли перечитал заголовок: «Изменить лицо таблоида». Содержание статьи представляло собой краткую биографию Дэниса Кристофера Лаксфорда, которая сопровождалась глянцевой фотографией Лаксфорда, его жены и их сына.

Коррин протянула руку и слабым движением обвела контур лица Дэниса Лаксфорда.

— Здесь говорилось — Беверсток… Говорилось, что он поехал в Беверсток. А Робби хотел знать… Его отец… Он много спрашивал меня… Он сказал, что имеет право…

Наконец Линли понял.

— Вы сказали своему сыну, что Дэнис Лаксфорд его отец? Вы это хотите мне объяснить?

— Он говорил, я должна рассказать ему правду, если я собираюсь выйти замуж. Я должна ему назвать имя его отца. А я не знала, понимаете. Потому что их было столько… Но я не могла сказать ему об этом, не могла. Как бы я ему сказала? Поэтому я сказала, что он был один. Один раз, ночью. Я сказала, что не хотела этого, но что он был сильнее меня, и мне пришлось… Мне просто пришлось это сделать, иначе бы он меня избил.

— Изнасилование? — спросил Нката.

— Я никогда не думала, что Робби так… Я сказала, что это было очень давно. Сказала, что теперь это неважно. Я сказала, что теперь он для меня важнее всего. Мой сыночек. Мой самый, самый любимый. Он для меня важнее всего.

— Вы сказали ему, что Дэнис Лаксфорд вас изнасиловал? — уточнил Линли. — Вы сказали вашему сыну, что Дэнис Лаксфорд изнасиловал вас, когда вы оба были еще подростками?

— Я увидела его имя в газете, — пробормотала она. — Там еще говорилось про Беверсток. Я не думала… Господи, я что-то плохо себя чувствую.

Линли резко отодвинулся от стола. Все это время он стоял поблизости от нее, но теперь ему захотелось отойти подальше. Он не верил своим ушам. Маленькая девочка погибла, и две другие жизни висят на волоске из-за того, что эта женщина, эта тошнотворная, отвратительная женщина не захотела признаться своему сыну, что личность его отца неизвестна даже ей самой. Она назвала имя наугад, взяла его ниоткуда, с неба. Увидела слово «Беверсток» в журнальной статье и использовала это единственное слово, чтобы приговорить десятилетнего ребенка к смерти. Боже, это какое-то сумасшествие. Ему нужно глотнуть воздуха. Нужно выйти из этого дома. Нужно найти Хейверс, прежде чем Пейн разделается с ней.

Линли повернулся к кухне, к двери, к выходу. И тут раздался в рации голос:

— К дому подъезжает машина. Медленно. С западного направления.

— Свет, — приказал Линли. Нката быстро выключил лампу.

— Инспектор? — взывала рация.

— Оставайтесь на своих местах.

Коррин встрепенулась у стола.

— Робби? Это Робби?

— Эту наверх, — распорядился Линли.

— Я не хочу, — запротестовала она.

— Уинстон.

Нката поставил ее на ноги.

— Сюда, пожалуйста, миссис Пейн.

Она вцепилась руками в стул.

— Вы ничего ему не сделаете? Он мой сыночек, мой мальчик. Не обращайтесь с ним плохо. Прошу вас.

— Убери ее отсюда.

Пока Нката вел Коррин к лестнице, фары осветили окно столовой. Послышался шум мотора; по мере того, как машина приближалась к дому, он становился все громче и громче. Потом с бульканием и кашлем двигатель затих. Линли скользнул к окну и осторожно отодвинул край занавески. Машина остановилась вне его поля зрения, у заднего входа в дом, где все еще оставалась открытой задняя дверь в кухню. Линли быстро обогнул стол и двинулся в этом направлении. Прислушиваясь к движениям за домом, он отключил свою рацию.

Открылась дверца машины. Прошло несколько секунд. Потом послышался звук тяжелых шагов по направлению к дому.

Линли рванулся к двери, разделяющей кухню и столовую. До него донесся глубокий гортанный вопль, прозвучавший так сдавленно, будто кого-то душили совсем рядом с домом. Линли в темноте ждал, положив руку на выключатель. Как только он заметил, что темная фигура показалась на пороге, он щелкнул выключателем, и вся комната внезапно озарилась светом.

— Бог мой! — ахнул Линли. И громко позвал Нкату.

В дверях, привалившись к косяку, стояла Хейверс.

На руках она держала ребенка. Глаза ее заплыли, и все лицо представляло собой сплошные ссадины, синяки и кровь. Вся одежда ее была тоже в крови и грязи. Сквозь щелки глаз она посмотрела на Линли и проговорила разбитыми губами:

— Черт! — Один зуб у нее был выбит. — Вы, похоже, не очень торопились.

Нката влетел в комнату. При виде Хейверс он остановился как вкопанный и прошептал:

— Боже правый!

— Вызови скорую, — бросил ему через плечо Линли и, обращаясь к Хейверс, спросил: — Что с ребенком?

— Спит.

— У него кошмарный вид.

Барбара попыталась улыбнуться и скривилась от боли.

— Он прыгнул в канаву с водой, чтобы достать рычаг от домкрата. И так разок прилично врезал Пейну. Если точнее — четыре раза. Молодец мальчишка, но после такого купания ему нужна прививка от брюшного тифа. Вода там ужасная — рассадник любых болезней, какие только известны науке. Это все происходило в склепе. Там даже гробы стояли, представляете? В замке. Я знаю, что должна была ждать, но, когда он поехал, а за ним — никакой слежки, я решила, что…

— Хейверс, — остановил ее Линли. — Вы молодчина.

Он подошел к ней, взял из ее рук ребенка. Лео шевельнулся, но продолжал спать. Хейверс была права. Мальчик был вымазан с ног до головы всем, чем угодно, от грязи до водорослей. Его уши выглядели так, будто поросли мхом, ладони черным-черны. Золотистые волосы казались зелеными. Но он был жив. Линли передал его Нкате.

— Позвони его родителям. Расскажи им.

Нката вышел из комнаты.

Линли повернулся к Хейверс. Она все еще стояла, прислонившись к двери. Он осторожно повел ее от двери, от света в столовую, где было по-прежнему темно. Усадил на стул.

— Он сломал мне нос, — прошептала Барбара. — А может, не только нос. Больно дышать. Наверное, еще несколько ребер.

— Простите, Барбара, — проговорил Линли. — Я виноват.

— Лео помог мне. Он ему здорово двинул.

Линли присел перед ней на корточки. Достал свой платок и осторожно обтер ее лицо, промокнул кровь.

— Где, черт возьми, эта «скорая»?

— Конечно, я знала, что на самом деле не нравлюсь ему, — говорила Барбара. — Но я продолжала. Мне казалось, так надо.

— Конечно, так было надо, — подтвердил Линли. — Вы правильно поступили.

— Ну, я ему тоже под конец устроила то, что он делал с другими.

— Как это? — спросил Линли.

Она усмехнулась, но тут же опять сморщилась от боли.

— Я его заперла в склепе. Пусть, думаю, тоже разок посидит в темноте. Ублюдок.

— Да, — вздохнул Линли. — Именно.

Барбара отказывалась ехать в больницу, пока не убедилась, что они поняли, где его искать. Она даже не позволяла фельдшерам осмотреть себя, пока не начертила для Линли план. Она склонилась над столом с закапанной кровью скатертью и рисовала этот план, хотя ей пришлось для этого держать карандаш двумя руками.

Барбара закашлялась, и кровь пошла у нее изо рта. Линли вынул карандаш у нее из рук и сказал:

— Я все понял, мы возьмем его. Вам нужно в больницу, немедленно.

— Но я хочу быть здесь, посмотреть, как это все кончится, — упрямо заявила она.

— Вы свое дело сделали.

— И что теперь?

— Теперь вам надо отдохнуть, — он положил руку на ее плечо. — Вы, черт возьми, это заслужили.

И тут она его крайне удивила своим удрученным видом.

— Но что вы собираетесь… — начала было она, но оборвала себя, как будто испугалась, что заплачет, если произнесет фразу до конца.

«Что она хотела сказать?» — подумал Линли. Он понял это, когда услышал за спиной шаги, и к ним подошел Уинстон Нката.

— Дозвонился до родителей, — сообщил он. — Они уже выезжают. Как дела, сержант?

Взгляд Хейверс был прикован к высокой фигуре Нкаты.

— Барбара, ничего не изменилось. Но сейчас вы едете в больницу, — произнес Линли.

— Но дело же нужно довести до…

— Его будет завершать кто-нибудь другой. В эти выходные наша с Хелен свадьба. Так что меня тоже не будет в Ярде.

— Женитесь? — улыбнулась она.

— Да, все-таки. Наконец.

— Ну и ну! — проговорила она. — За это следует выпить.

— Мы выпьем. Только не сегодня.

Линли нашел Робина Пейна там, где сержант Хейверс его оставила — в зловещем склепе под часовней на территории замка Силбери Хьюиш. Он сидел, скорчившись в углу, подальше от жутких свинцовых гробов, обхватив голову руками. Когда констебль Нката направил на него луч фонарика, Пейн поднял лицо к свету, и Линли на короткое мгновение ощутил в себе какую-то атавистическую радость от его вида. Хейверс и Лео отделали его не хуже, чем он их. Щеки и лоб Пейна были в кровоподтеках, ссадинах и царапинах. Кровь запеклась в волосах. Один глаз совершенно заплыл.

— Пейн? — обратился к нему Линли.

Констебль уголовной полиции поднялся на ноги, морщась от боли, провел тыльной стороной сжатой в кулак руки по губам и сказал:

— Помогите мне выбраться отсюда. Меня здесь заперли какие-то хулиганы-подростки. Они остановили меня внизу, на дороге и…

— Я работаю вместе с сержантом Хейверс, — оборвал его Линли.

Это заставило Пейна замолчать. Вымышленные хулиганы-подростки, удобные для любой истории, которые он насочинял за то время, пока сидел здесь, по-видимому, мгновенно улетучились из его головы. Он отодвинулся дальше к стене склепа и через секунду проговорил удивительно уверенным, учитывая его положение, тоном:

— В таком случае, где моя мама? Я должен с ней поговорить.

Линли приказал Нкате прочесть предостережение арестованному. Потом распорядился, чтобы один из полицейских амесфордского отдела уголовных расследований сообщил по радио, что они едут, и в участке их должен ждать врач. Пока Нката и местный констебль выполняли его распоряжения, Линли смотрел на Пейна, принесшего смерть и страдания многим людям, с которыми он даже не был никогда знаком. Линли отметил, что, несмотря на все повреждения, лицо Пейна имело по-юношески простодушное выражение. Это чисто поверхностное, фальшивое простодушие да плюс к тому форма полицейского, в подлинности которой никому бы не пришло в голову усомниться, сослужили ему верную службу. В этой форме, которую, вероятно, он носил до того, как попал в амесфордский ОУР, Пейн, по-видимому, и прогнал Джека Биарда из Кросс-Киз-Клоуз. И никто, видевший эту сцену, не усомнился, что он не тот, за кого себя выдает. Никому не могло прийти в голову, что он не полицейский при исполнении своих обязанностей, а похититель, освобождающийся от ненужного свидетеля перед тем, как заманить свою жертву. Одетый в форму полицейского, с этим простодушным лицом, которое, кажется, так и лучится самыми добрыми намерениями, он, наверное, разговаривал с Шарлоттой Боуин, а потом — с Лео Лаксфордом, убеждая их пойти с ним. Он отлично знал, что детей чуть ли не с рождения предупреждают об опасности разговора с незнакомыми. Но он также знал, что их учат доверять полицейским. А лицо Робина Пейна было создано для доверия, Линли видел это, несмотря на все ссадины и раны.

Кроме того, это было умное лицо, ведь для того, чтобы задумать и осуществить преступления, совершенные Пейном, нужно было иметь достаточно сообразительную голову. Ведь додумался же он использовать развалины на Джордж-стрит в Лондоне, чтобы выслеживать свои жертвы, то одетый полицейским констеблем, то в гражданском, и не опасаться, что кто-то из служащих гостиницы заметит его и потом свяжет его пребывание с похищением двух детей и убийством одного из них. И додумался же он подбросить ложные улики, с целью направить полицию на след Дэниса Лаксфорда. Потому что он решил так или иначе наказать Дэниса Лаксфорда. Совершенно ясно, что человек, которого Пейн считал своим отцом, был конечной целью всех его действий.

Ужас, однако, заключался в том, что, борясь с Лаксфордом, он боролся с призраком, порожденным ложью. И понимание этого неотступно стучало в мозгу Линли сейчас, когда он встретился лицом к лицу с убийцей.

Похититель, убийца. По дороге в замок Линли планировал эту первую встречу с ним: как он рявкнет Робину Пейну встать, как прикажет прочитать текст предостережения, как щелкнет наручниками и вытолкнет его в ночь. Убийцы детей — это последние подонки и заслуживают, чтобы с ними так и обращались. И тон Робина Пейна, когда он потребовал разговора с матерью — такой уверенный, без тени раскаяния — по-видимому, лишь доказывает его подлинную злонамеренность. Однако, наблюдая за ним и анализируя то, что он узнал о его прошлом, Линли испытывал только горькое чувство поражения.

Пропасть между правдой и тем, что Робин Пейн считал правдой, была слишком велика, чтобы гнев и возмущение Линли могли перекинуть через нее мост, каким бы уверенным не был тон Пейна. И когда Нката отвел руки преступника назад и защелкнул на них наручники, в ушах Линли звучали слова Коррин Пейн: «Он мой сыночек, мой мальчик. Прошу вас, не обращайтесь с ним плохо». И слыша эти слова, Линли понял, что мало чем еще можно ухудшить положение Робина Пейна. Его мать уже достаточно навредила ему.

Тем не менее оставалось еще кое-что выяснить, чтобы со спокойной душой закрыть дело. И чтобы получить нужную информацию, Линли намеревался действовать крайне осторожно. Пейн был достаточно сообразителен, чтобы понять, что ему нужно всего лишь молчать, и Линли никогда не разгадает последнюю загадку того, что случилось. Но в его требовании поговорить с матерью Линли увидел для себя возможность добиться торжества справедливости хотя бы в ограниченной форме и в то же время получить от констебля последние сведения, необходимые, чтобы неопровержимо связать его с Шарлоттой Боуин и с ее отцом. Единственный способ добыть истину — это сказать правду. Но говорить должен не он.

— Съездите за миссис Пейн, — приказал он одному из констеблей амесфордского ОУР, — привезите ее сюда.

На лице констебля отразилось удивление. Очевидно, он решил, что речь идет об удовлетворении требования Пейна поговорить с матерью.

— Это немного не совсем… не по правилам, сэр, — смущенно напомнил тот.

— Верно, — согласился Линли. — В жизни все не по правилам. Привезите миссис Пейн.

Они ехали в Амесфорд молча. Мимо в темноте, изредка прорезаемой фарами встречных машин, пролетали ночные пейзажи. Впереди и за ними ехал эскорт полицейских автомобилей. Их рации сейчас, несомненно, потрескивали, передавая сообщение о том, что Пейн арестован и доставляется в участок. Но в салоне «бентли» было тихо. С того момента, как он потребовал встречи с матерью, Пейн не проронил ни слова.

И только когда они наконец подъехали к полицейскому участку Амесфорда, он заговорил. У дверей участка Пейн увидел одного единственного репортера с блокнотом в руке и одного фотографа с камерой наготове и сказал:

— Дело не во мне. Важно, что статья выйдет. Люди узнают. И я этому рад. Чертовски рад. Мама уже здесь?

Ответ на этот вопрос они получили, когда вошли внутрь. Коррин Пейн приблизилась к ним в сопровождении полного лысеющего человека в пижамной куртке, заправленной в серые в «елочку» брюки без ремня.

— Робби! Мой Робби! — Коррин бросилась к сыну. Ее губы дергались, в глазах стояли слезы. Дыхание было прерывистым. — Что сделали с тобой эти ужасные люди? — И обратилась к Линли: — Я же просила вас не делать ему ничего плохого. Он сильно пострадал? Что с ним случилось? Ах, Сэм! Сэм!

Сопровождавший ее мужчина быстро обхватил ее за талию, бормоча:

— Моя ягодка, успокойся.

— Отведите ее в комнату для допросов, — распорядился Линли. — Одну. Мы сейчас будем там.

Полицейский взял Коррин Пейн за локоть.

— Но как же Сэм? — лепетала она. — Сэм!

— Я жду тебя здесь, моя ягодка.

— Ты не уйдешь?

— Я не оставлю тебя, моя любовь, — он поцеловал кончики ее пальцев.

Робин Пейн отвернулся.

— Может быть, перейдем к делу? — обратился он к Линли.

Коррин увели в комнату для допросов. Робина уже ожидал врач. Он быстро произвел осмотр пациента, обработал и заклеил ссадины пластырем, наложил швы на глубокую рану на голове Пейна и предупредил, что за ним следует понаблюдать несколько часов, чтобы точно определить, нет ли сотрясения мозга.

— Никакого аспирина, — сказал он, закончив работу, — и не давайте ему спать.

Линли объяснил, что сон в ближайшее время не входит в их планы. Он повел его по коридору — коллеги Пейна при виде его отводили глаза — и впустил в комнату для допросов, где уже находилась Коррин Пейн.

Она сидела в стороне от стола. Ее ноги твердо стояли на полу. Двумя руками она держала на коленях сумочку так, словно собиралась уходить.

С ней в комнате находился Нката. Он стоял, прислонившись к противоположной стене с чашкой куриного бульона и отхлебывал из нее.

Пальцы Коррин сильнее сжали сумочку, когда она увидела сына. Но она не поднялась со стула.

— Эти люди сказали мне нечто ужасное, Робби. Нечто ужасное о тебе. Они сказали, что ты совершил кошмарные вещи. Но я уверена, что они ошибаются.

Линли закрыл дверь. Он выдвинул стул из-за стола и, дотронувшись до плеча Пейна, показал ему, что тот должен сесть. Пейн без слов повиновался.

Коррин продолжала, повернувшись на стуле, но по-прежнему не делая попыток подойти к сыну:

— Робби, они мне сказали, что ты убил маленькую девочку. Но я знаю, это совершенно исключено. Я им сказала, что ты всегда любил детей и что вы с Селией собираетесь завести целый выводок своих, как только поженитесь. Мы прямо сейчас проясним все эти нелепости, правда же, дорогой? Я уверена, что все это ужасная ошибка. Кто-то в чем-то замешан, но этот «кто-то» вовсе не ты, ведь правда? — она попыталась улыбнуться, но ее губы плохо повиновались ей. И несмотря на ее уверенные слова, глаза выражали страх. Видя, что Пейн не отвечает на ее вопросы, она нетерпеливо спросила: — Робби, разве это не так? Разве то, что сказали эти двое, не вздор? Разве это не кошмарная ошибка? Ты знаешь, я думаю, это все из-за той женщины-сержанта, которая живет у нас. Она, наверное, наболтала им про тебя невесть что. Когда женщина оскорблена, она способна на все, чтобы отомстить.

— Ты этого не сделала, — проговорил Робин.

Коррин в некотором смущении показала на себя пальцем:

— Что я не сделала, дорогой?

— Не отомстила. Ты этого не сделала раньше. И не сделала бы никогда. Поэтому отомстил за тебя я.

Коррин нерешительно улыбнулась. И погрозила ему пальцем.

— Если ты имеешь в виду то, как ты вел себя последнее время с Селией, непослушный мальчишка, тогда это ей нужно было бы сейчас сидеть на этом стуле, а не мне. О, у этой девушки ангельское терпение, она все еще ждет, когда ты образумишься, Робби. Но мы выясним твои недоразумения с Селией, как только разберемся с недоразумениями здесь, — она со значением посмотрела на него. Было ясно, что она ждет от сына поддержки ее версии.

— Они меня взяли, мама.

— Робби.

— Нет. Послушай. Это не важно. Важно сейчас то, что статья все-таки выйдет. И выйдет так, как должна. Это единственный способ заставить его заплатить. Сначала я думал, что могу наказать его деньгами — заставить заплатить какие-то бешеные деньги за то, что он сделал. Но когда я первый раз увидел ее имя, когда узнал, что он еще с кем-то поступил так же, как с тобой… Вот тогда я понял, что взять с него деньги — это слишком мало. Важно было показать всем, что он из себя представляет. Теперь это произойдет. Его нужно было наказать, потому что он слишком легко отделался. Мама, я сделал это ради тебя.

Коррин выглядела озадаченной. Если она и поняла, то виду не показывала.

— Не понимаю, Робби, о чем ты говоришь?

Линли выдвинул из-за стола второй стул. И сел так, чтобы удобно было наблюдать за обоими — и за матерью, и за сыном. С нарочитой резкостью он сказал:

— Он объясняет, что похитил и убил Шарлотту Боуин, а также похитил Лео Лаксфорда ради вас, миссис Пейн. Он объясняет, что сделал это в качестве мести, чтобы справедливость по отношению к Дэнису Лаксфорду восторжествовала.

— Справедливость?

— За то, что Лаксфорд изнасиловал вас, в результате чего вы забеременели; зато, что бросил вас тогда, тридцать лет назад. Ваш сын знает: его поймали с поличным — он удерживал Лео Лаксфорда в замке Силбери Хьюиш — и вряд ли это можно считать свидетельством его невиновности. Поэтому он хочет, чтобы вы знали, почему вообще он решился на такие действия. Он сделал это ради вас. Зная это, может быть, вы захотите рассказать ему правду о той старой истории?

— Ради меня? — она опять ткнула себя пальцем в грудь.

— Я ведь спрашивал тебя, спрашивал, а ты не говорила, — сказал Пейн матери. — Ты всегда думала, что я спрашиваю это ради себя, да? Думала, я хочу удовлетворить свое любопытство. Но это никогда не было ради меня, мама. Это было ради тебя. С ним надо было рассчитаться. Нельзя было допустить, чтобы он бросил тебя вот так и не поплатился за это. Это несправедливо. Поэтому я сам заставил его. Теперь эта история появится во всех газетах. И с ним будет покончено, как он этого и заслуживает.

— В газетах? — ужаснулась Коррин.

— Никто, кроме меня, не мог этого сделать, мама. Никто, кроме меня, не мог даже придумать такой план. И я ни в чем не раскаиваюсь. Я уже говорил, ты не единственная, с кем он так поступил. И когда я узнал об этом, я понял, что он должен заплатить.

Второй раз он сослался на другое изнасилование, и можно было предположить только одну жертву этого мнимого изнасилования. То, что Пейн сам коснулся этой темы, предоставило Линли возможность, которой он ждал.

— Как вы узнали об Ив Боуин и ее дочери, констебль?

Пейн продолжал говорить, обращаясь к матери:

— Понимаешь, он и с ней сделал то же самое. И она тоже забеременела, как и ты. И так же, как и тебя, он ее бросил. Он должен был заплатить за это. Я сначала думал потребовать с него денег — хороший был бы свадебный подарок для тебя с Сэмом. Но когда я посмотрел и увидел ее имя в его счете, я подумал, Бог мой, что же это такое? И все про нее разузнал.

«Ее имя в его счете. Я думал потребовать с него денег». Деньги. Линли вдруг вспомнил, что говорил Лаксфорд Ив Боуин во время их беседы у него в кабинете. Он открыл на имя их дочери сберегательный счет — чтобы у нее были какие-то деньги на случай, если они понадобятся, считая, что таким образом принимает на себя часть ответственности за ее рождение. И Робин Пейн в поисках способа разрушить жизнь Лаксфорда, должно быть, наткнулся на счет, что потом обеспечило ему доступ к самому тщательно охраняемому секрету Лаксфорда. Но как он это сделал? Именно эту последнюю связь нужно было найти Линли.

— После этого все было просто, — продолжал Пейн. Он наклонился через стол к матери. Коррин чуть откинулась назад, на спинку стула. — Я пошел в церковь святой Катарины. Увидел, что там в ее свидетельстве о рождении не значится имя отца, так же как и в моем. Так я узнал, что Лаксфорд еще с кем-то поступил так же, как с тобой. Когда я это увидел, мне уже не нужны были его деньги. Я только хотел заставить его сказать правду. И я высчитал девочку через ее мать. Выследил ее. И, когда подошло время, украл. Я не собирался убивать ее, но, когда Лаксфорд не выполнил требований, другого выхода не оставалось. Ты же понимаешь, правда? Ты меня понимаешь? Ты так ужасно побледнела. Но тебе не о чем волноваться. Как только история появится в газетах…

Коррин нервно взмахнула рукой, чтобы остановить его. Открыв сумочку, она достала свой ингалятор и принялась вдувать себе в рот лекарство.

— Мама, ты не должна так волноваться, тебе нужно беречь себя.

Закрыв глаза и сложив руки на груди, Коррин дышала.

— Робби, дорогой мой, — пробормотала она, открыла, наконец, глаза и улыбнулась ему любящей улыбкой. — Мой самый дорогой, самый любимый мальчик. Я не понимаю, как могло случиться, что между нами возникло это непонимание.

Пейн растерянно посмотрел на нее. Потом, сглотнув, переспросил:

— Что?

— Дорогой мой, с чего ты взял, что этот человек твой отец? Конечно же, Робби, я не могла тебе такое сказать.

Пейн уставился на нее, силясь понять.

— Ты сказала… — он облизнул языком сухие губы. — Когда ты увидела «Санди Таймс», ту статью о нем… ты сказала…

— Ничего я такого не говорила, — Коррин положила свой ингалятор обратно в сумочку и щелчком закрыла ее. — Да, может быть, я сказала, что лицо этого человека кажется мне знакомым, но ты ужасно ошибаешься, если думаешь, что я узнала в нем твоего отца. Возможно, я даже сказала, что он немного похож на того парня, который так плохо со мной обошелся много лет назад. Но больше я ничего не могла сказать, потому что, действительно, это было так много лет назад, дорогой мой Робби. И это была всего лишь одна ночь. Одна ужасная, жуткая, душераздирающая ночь, которую я бы хотела забыть и никогда не вспоминать. Но как я смогу забыть ее теперь, когда ты сделал мне такое? Теперь, когда газеты, журналы и телевидение закидают меня кошмарными вопросами, которые вновь все это взбаламутят, заставят меня вспоминать, заставят Сэма думать, что… может быть, даже оставить меня… Ты этого хотел, Робби? Ты хотел, чтобы Сэм меня оставил? Ты из-за этого совершил это ужасное преступление? Из-за того, что тебе придется отдать меня другому мужчине, ты хотел все испортить? Это так, Робби? Ты хотел уничтожить любовь Сэма ко мне?

— Нет! Я сделал это, потому что он заставил тебя страдать. А когда мужчина заставляет женщину страдать, он должен платить за это.

— Но он не делал этого. Это не он. Робби, ты неправильно понял. Это не он.

— Нет, он. Ты сама сказала. Я помню, как ты передала мне ту журнальную статью, как указала на слово Беверсток, как сказала: «Вот тот человек, мой мальчик. Однажды майской ночью он завел меня в старый ледник. У него с собой была бутылка хереса. Он заставил меня выпить, потом выпил сам. А потом толкнул меня на землю. Он чуть не задушил меня, и я подчинилась. И вот что из этого получилось. Вот этот человек».

— Нет, — запротестовала она. — Я никогда такого не говорила. Я еще могла бы сказать, он напоминает мне…

Пейн стукнул ладонями о стол.

— Ты сказала: «Вот этот человек!» — крикнул он. — И тогда я попал в Лондон. И выследил, что он ходит в Беркли. А потом приехал домой и пошел к Селии, приласкал ее как следует и сказал: «Покажи, как работает эта штуковина — компьютер. Можно заглянуть в счета? В любой счет? А счет вот этого? Ух ты, как интересно». И там было ее имя. Так я вышел на нее. Я понял, что он сделал с ее матерью то же, что и с тобой. Он должен был заплатить. Должен… был… заплатить…

Пейн тяжело откинулся на спинку стула. Впервые в его голосе чувствовалось поражение. Линли понял, что информационный круг замкнулся. Он вспомнил слова Коррин Пейн: «Он собирается жениться на Селии Мейтесон», сопоставил их с тем, что только что сказал Пейн. Из этого следовал только один вывод — Селия Мейтесон.

— Доставь ее сюда, — приказал Линли Нкате.

Нката шагнул к двери. Пейн остановил его:

— Она ничего не знает. Она ни при чем. И ничего не сможет вам рассказать.

— Тогда расскажете вы, — предложил Линли.

Пейн посмотрел на мать. Коррин открыла сумочку, достала из нее платок, приложила его к носу, к глазам. После чего спросила слабым голосом:

— Я вам еще понадоблюсь, инспектор? Я что-то плохо себя чувствую. Может быть, вы будете настолько любезны, что позовете Сэма, чтобы он меня увел?..

Линли кивнул Нкате, и тот бесшумно вышел из комнаты. В ожидании, когда он вернется с Сэмом, Коррин еще раз обратилась к сыну:

— Какое ужасное недоразумение, дорогой. Не представляю, как это могло случиться. Просто не представляю…

Пейн уронил голову.

— Уведите ее отсюда, — сказал он Линли.

— Но Робби…

— Прошу вас.

Линли вывел Коррин Пейн из комнаты. Они встретили Нкату с Сэмом в коридоре. Она упала в пухлые руки Сэма.

— Сэмми, случилось нечто ужасное. Робби не в себе. Я попыталась говорить с ним, но он и слушать не хочет. Я очень опасаюсь…

— Не надо, — Сэм похлопал ее по спине. — Не надо сейчас ничего говорить, моя ягодка. Позволь, я отведу тебя домой.

Он повел ее к выходу.

— Ты ведь не оставишь меня, Сэм, правда? Скажи, что не оставишь, — лепетала Коррин.

Линли вернулся в комнату для допросов.

— Вы не дадите мне закурить? — попросил Пейн.

— Сейчас найду, — сказал Нката и ушел за сигаретами. Когда он вернулся с пачкой «Данхилла» и коробком спичек, Пейн закурил сигарету и какое-то время молчал. Он выглядел ошеломленным. Линли невольно подумал, какова же будет его реакция, когда мать согласится когда-нибудь рассказать ему правду о его рождении. Одно дело считать себя плодом насилия. И совсем другое — знать, что ты результат бездумного, бесчувственного и безымянного акта, начавшегося с уплаты денег и второпях закончившегося с единственной мыслью в голове у одного — как бы побыстрее достичь оргазма, у второй — как потратить полученные фунты и пенсы, когда дело будет сделано.

— Расскажите мне о Селии, — попросил Линли.

Пейн признался, что использовал ее в своих целях, потому что она работала в банке Беркли в Уоттон Кроссе. Да, он знал ее раньше, знал тысячу лет. Но никогда не обращал на нее особого внимания, пока не понял, как она может помочь ему в этом деле.

— Однажды вечером, когда она задержалась на работе, я уговорил ее впустить меня в банк. Селия показала мне кабину, в которой работает. Показала и свой компьютер, и я уговорил ее найти счет Лаксфорда, потому что хотел посмотреть, сколько можно из него выжать. Я попросил показать и другие счета, как будто бы в шутку… чтобы она забыла о Лаксфорде. А когда она это сделала — когда нашла счета — я ее сделал.

— Вы занимались с ней сексом? — уточнил Линли.

— Чтобы она думала, что я интересуюсь ею, а не ее компьютером, — объяснил Пейн.

Он стряхнул на крышку стола пепел со своей сигареты. Постучал по нему пальцем, глядя, как он рассыпается в пыль.

— Но если вы считали, что Шарлотта Боуин — ваша сводная сестра и такая же жертва, как вы сами, как вы могли убить ее? — спросил Линли. — Это единственное, что я не понимаю.

— Я никогда не думал о ней так, — ответил Пейн. — Я думал только о маме.

Они неслись на запад по ночному шоссе, мигая аварийным сигналом, чтобы им освободили правую полосу. Вел машину Лаксфорд. Фиона сидела рядом, не меняя позы с того момента, как они сели в «мерседес» в Хайгейте. Ее ремень безопасности был застегнут, но она наклонилась вперед, почти повиснув на нем, как будто этим могла заставить машину ехать быстрее. Она молчала.

Они были в постели, когда зазвонил телефон. Они лежали в темноте, обняв друг друга, и ни один не говорил ни слова, потому что им казалось, что уже больше не о чем говорить. Говорить о сыне — значит воспринимать его исчезновение как нечто свершившееся навсегда, а это невыносимо. Говорить о будущем Лео они не осмеливались, опасаясь рассердить мстительного Бога, который может захотеть сделать наоборот. Поэтому они ни о чем не говорили, просто молча лежали под одеялами, обнимая друг друга и не ожидая ни сна, ни душевного покоя.

Телефон звонил и раньше, до того, как они легли. Лаксфорд дал ему прозвонить три раза, как проинструктировал его полицейский детектив, все еще находившийся внизу, в кухне, в надежде на звонок, который изменит ход дела. Но когда Лаксфорд снял трубку, оказалось, что это Питер Огилви.

Своим резким, не допускающим возражений тоном он заявил:

— Родни сказал со слов источника в Ярде, что вы там встречались с Ив Боуин сегодня днем. Вы предполагаете напечатать об этом или предоставите это сделать «Глоуб»? А может быть, «Сан»?

— Мне нечего сказать.

— Родни говорит, вы увязли в этом деле с Боуин по уши, хотя он употребил название другой части тела. И он предполагает, что так было с самого начала. Из чего следует сделать вывод, что для вас является приоритетом. Это вовсе не «Сорс».

— Мой сын похищен. Его могут убить. Если вы полагаете, что в такой момент мне следует думать о газете…

— Исчезновение вашего сына — прискорбный факт, Дэнис. Но он исчез не тогда, когда впервые появилась на горизонте история Боуин. Вы и тогда утаивали от нас информацию. Не отрицайте. Родни следил за вами. Он видел, что вы встречались с Боуин. Он работает за двоих с тех пор, как стало известно о смерти ребенка Боуин, и даже раньше.

— И он, конечно, позаботился, чтобы вы об этом узнали, — сказал Лаксфорд.

— Я даю вам возможность объяснить свои поступки, — подчеркнул Огилви. — Я взял вас на борт, чтобы вы сделали для «Сорс» то, что сделали раньше для «Глоуб». Если вы можете обещать мне, что завтрашняя главная статья номера заполнит пробелы в информации, — я имею в виду всю информацию, Дэнис — тогда мы сможем сказать, что ваше место главного редактора вам обеспечено еще как минимум на полгода. Если же такого обещания вы мне дать не можете, мне придется сказать, что пришло время нам распроститься.

— Мой сын похищен, — повторил Лаксфорд. — Может быть, вы об этом не слышали?

— Тем более мошной получится статья для первой страницы. Каков ваш ответ?

— Мой ответ? — Лаксфорд взглянул на жену, сидевшую на краешке шезлонга у окна их спальни. Она все еще держала в руках пижамную рубашку Лео, тщательно складывая ее у себя на коленях. Ему захотелось подойти к ней. — Я выхожу из игры, Питер.

— Как мне следует это понимать?

— Родни с первого дня метил на это место. Отдайте его ему. Он это заслужил.

— Вы это серьезно?

— Я никогда не говорил серьезнее.

Положив телефонную трубку, он подошел к Фионе, раздел ее и уложил в кровать. Лег рядом с ней. Они смотрели, как отсветы лунного света медленно перемещаются по стене и потолку.

Когда тремя часами позже вновь зазвонил телефон, Лаксфорд с тяжелым сердцем решил, было, вообще не подходить. Но потом все же выполнил то, что было предписано полицией, и на четвертом звонке снял трубку.

— Мистер Лаксфорд, — прозвучал мягкий мужской голос. В его словах слышался мелодичный акцент выходца из Вест-Индии, долгие годы прожившего в Южном Лондоне. Он представился: — Констебль Нката. — И добавил: — Скотланд-Ярд, ОУР, — как будто Лаксфорд мог забыть его за те немногие часы, прошедшие с их последней встречи. — Ваш сын найден, мистер Лаксфорд. Он у нас. С ним все в порядке.

Лаксфорд смог только выдохнуть:

— Где?

Нката объяснил, что он в полицейском участке Амесфорда. Он принялся рассказывать, как и кем был найден Лео, почему его похитили и где держали. Закончил он тем, что сообщил Лаксфорду, как добраться до участка, и это единственное, что Лаксфорд помнил или хотел помнить, когда они с Фионой мчались вперед сквозь ночную тьму.

У Суиндона они свернули с шоссе и понеслись на юг, к Мальборо. Казалось, что до Амесфорда не тридцать миль, а все шестьдесят или сто шестьдесят. И тут только Фиона, наконец, заговорила.

— Я заключила договор с Богом. — Лаксфорд взглянул на нее. Фары проходящего грузовика полоснули светом по ее лицу. — Я сказала ему, что, если он вернет мне Лео, я оставлю тебя, Дэнис, если только так я смогу заставить тебя понять твою неправоту.

— Неправоту?

— Я не представляю, как смогу без тебя жить.

— Фи…

— Но я оставлю тебя. Мы с Лео уедем. Если ты не согласишься насчет Беверстока.

— Я думал, что это уже и без того понятно. Лео не нужно ехать туда. Я думал, ты поняла из моих слов. Да, я прямо не говорил об этом. Но, я думал, ты поняла, что я не намерен отсылать его из дома после этого.

— А когда ужас «этого», как ты говоришь, со временем пройдет? Когда Лео снова начнет раздражать тебя? Когда он начнет скакать вприпрыжку вместо того, чтобы вышагивать, петь слишком нежным голосом? Попросит повести его в день рождения на балет, а не на футбол или крикетный матч? Что ты сделаешь, когда опять начнешь думать, что ему нужно стать жестче?

— Клянусь, я промолчу. Этого тебе достаточно, Фиона?

— Но как же? Я ведь все равно узнаю, что ты думаешь.

— Неважно, что я думаю, — сказал Лаксфорд. — Я научусь принимать его таким, какой он есть, — он вновь посмотрел на нее. Ее лицо выражало непреклонность. Он не сомневался в том, что это не пустая угроза. — Фиона, я люблю его. Несмотря на все мои недостатки. Я, правда, люблю его.

— Таким, какой он есть, или каким ты хочешь, чтобы он был?

— У каждого отца есть мечты.

— Мечты отца не должны превращаться в кошмар для его ребенка.

Они проехали Апейвон, миновали кольцевую развязку и продолжали двигаться дальше на юг. На западе мерцание огоньков обозначало спящие деревни, расположенные по краю равнины Солсбери-плейн: Ист Чисенбери, Литлкот, Лонгстрит, Кум, Фитлтон. Проезжая мимо указателей, Лаксфорд размышлял над словами жены и над тем, как тесно связаны мечты человека с его страхами. Ты мечтаешь стать сильным, если ты слаб. Мечтаешь о богатстве, если беден. Мечтаешь взобраться на горы, если ты живешь среди тех, кто ползает по равнине.

И его мечты о сыне были просто отражением его страха за сына. И только избавившись от страха, он сможет оставить свои мечты.

— Я должен понять его, — сказал Лаксфорд. — И я научусь понимать его. Дай мне попробовать. Я смогу.

Добравшись до окраины Амесфорда, он поехал путем, подсказанным ему Нкатой. Въехал на стоянку и остановился рядом с полицейским патрульным автомобилем.

В участке бурная деятельность скорее напоминала разгар рабочего дня, чем глубокую ночь. По коридору ходили полицейские констебли. Мужчина в солидном костюме-тройке с портфелем, назвавший себя адвокатом Джеральдом Соуфортом, эсквайром, требовал встречи со своим клиентом. Женщина с побелевшим лицом прошла через приемную, тяжело опираясь на руку лысеющего мужчины, который, похлопывая ее по спине, говорил:

— Сначала давай-ка поедем домой, моя ягодка.

Команда фельдшеров отвечала на вопросы, которые задавал им офицер полиции в штатском. Сердитый репортер пытался получить информацию у сержанта за стойкой приемной.

Лаксфорд громко сказал через голову репортера:

— Дэнис Лаксфорд. Я…

Женщина, которая раньше вошла в приемную, запричитала, прильнув к плечу своего компаньона:

— Не оставляй меня, Сэмми. Скажи, что не оставишь!

— Никогда, — горячо заверил ее Сэмми. — Вот увидишь.

Он позволил ей спрятать лицо на своей груди, когда они проходили мимо Лаксфорда и Фионы.

— Я приехал за сыном, — сообщил Лаксфорд сержанту.

Кивнув, сержант снял телефонную трубку, нажал на три кнопки. Быстро что-то сказал. И положил трубку.

Через минуту дверь рядом со стойкой дежурного открылась. Кто-то назвал имя Лаксфорда. Лаксфорд взял жену за локоть, и они вместе прошли в коридор.

— Сюда, пожалуйста, — женщина-констебль подвела их к двери и открыла ее.

— Где Лео? — спросила Фиона.

— Подождите, пожалуйста, здесь, — констебль оставила их одних.

Фиона ходила из угла в угол. Лаксфорд ждал неподвижно. Оба они прислушивались к звукам в коридоре. В течение десяти минут три дюжины ног прошагали мимо, не остановившись. А потом спокойный мужской голос, наконец, произнес:

— Здесь? — дверь открылась.

Увидев их, инспектор Линли тут же сказал:

— С Лео все в порядке. Но придется немного подождать, потому что сейчас его осматривает врач.

— Врач! — воскликнула Фиона. — Что с ним?

Линли взял ее за локоть.

— Это просто мера предосторожности. Он был весь в грязи, когда его принесли. Поэтому мы также пытаемся его хоть немного отмыть. Подождите еще немного.

— Но с ним все в порядке? С ним правда все в порядке?

Инспектор улыбнулся.

— Более чем в порядке. Можно сказать, он просто спас жизнь моей помощнице-сержанту. Он так врезал убийце по черепу, что тот надолго запомнит. Если бы он этого не сделал, мы бы сейчас здесь не сидели. Или, во всяком случае, если бы и сидели, то разговор был бы у нас совсем другим.

— Лео? — переспросила Фиона. — Лео это сделал?

— Сначала он прыгнул в дренажную канаву, чтобы найти оружие, — объяснил Линли. — А потом так поработал рычагом от домкрата, будто был рожден лупить по черепам, — он вновь улыбнулся. Лаксфорд понимал, что он старается рассеять напряженность Фионы. Линли взял ее руку в свою и подвел ее к стулу. — Лео просто юный разбойник. Но в той ситуации это было именно то, что нужно. А вот и он.

И тут он появился на руках у констебля Нкаты, с мокрыми белокурыми волосами, в одежде, хотя и вычищенной, но все еще грязной. Его головка покоилась на груди чернокожего полицейского. Он спал.

— Устал до смерти, — сообщил им Нката. — Пришлось его разбудить на какое-то время, пока доктор его осматривал, а когда ему мыли волосы, он опять заснул. Боюсь, пришлось для этого воспользоваться мылом для рук. Когда привезете его домой, отмоете как следует.

Лаксфорд подошел к констеблю и взял сына на руки. Фиона повторяла:

— Лео, Лео, — и гладила его головку.

— Мы вас ненадолго оставим. А когда взаимные приветствия закончатся, мы поговорим еще, — произнес Линли.

Когда дверь тихо затворилась, Лаксфорд отнес сына к стулу. Он сел, держа его на руках и удивляясь тому, как мал его вес; осторожно ощупал каждую косточку его тела, как будто в первый раз дотрагивался до них. Потом закрыл глаза и вдохнул его запах, в котором было все — и резкий аромат мыла от его непромытых волос и кислый тяжелый дух его запачканной одежды. Он поцеловал лоб сына, потом его глаза.

От его прикосновения они открылись, небесно-голубые, как и у матери. Сначала они растерянно моргали, потом взгляд стал осмысленным. Лео понял, кто держит его на руках.

— Папочка, — проговорил он и тут же автоматически поправился и другим голосом, которого давно добивался от него Лаксфорд, сказал: — Привет, папа. А мамочка с тобой? Я не плакал. Мне было страшно, но я не плакал.

Лаксфорд сильнее обнял его руками. Опустил лицо к плечу Лео.

— Привет, дорогой, — Фиона опустилась на колени перед стулом.

— Думаю, я правильно себя вел, — решительно заявил Лео. — Я ни разу не плакал. Он запер меня на ключ, и мне было ужасно страшно и хотелось заплакать. Но я не плакал. Ни разу.

Он наморщил лоб, потом прищурился. Ему хотелось получше рассмотреть отца.

— Что это с папой? — встревоженно спросил он.

— Ничего особенного, — ответила Фиона. — Просто папа плачет вместо тебя.