В рай с пересадкой

Александр Грязев В рай с пересадкой (киноповесть)

История эта началась летним утром в одном районном русском городке. Из тех, где и «дома пониже и асфальт пожиже», нежели в областном, а тем более столичном городе. Но где живут такие же люди, как и в столице, с той лишь разницей, что видят они столицу намного реже, чем её жители.

По утрам, как и везде, спешат они на работу под бодрую музыку радиозарядки, так странно в это время звучащей, что кажется, будто звуки её идут откуда-то из неведомого мира.

Так же было и в это утро.

Торопливо шли по тротуарам люди, хлопали калитки палисадников, мчались первые, редкие в этот час машины, и первый ранний автобус штурмовался на остановках толпами людей, желающих стать пассажирами. Автобус был хоть и мал и, конечно, не резиновый, но втискивались в него обычно, на удивление, все и он, накренившись на один бок, как человек под непосильной ношей, исправно вёз граждан пассажиров от остановки к остановке. Одна из них как раз напротив железных ворот районной пээмка — передвижной механизированной колонны — треста «Облсельстрой».

Отсюда, с машинного двора колонны, каждое утро начинается путь разнообразной и разноцветной техники на стройки района. Здесь начало и нашей истории. Правда, не на самом дворе, заполненном грузовиками, тракторами, автокранами и прочими машинами, а в небольшом одноэтажном здании конторы, окнами выходящем во двор.

Сегодня ярко светило солнце и у здания конторы все окна были распахнуты, а оттуда на улицу неслись дроби пишущих машинок, треск арифмометров и щелчки костяшек счетов.

По узкому коридору прямо с улицы можно попасть в небольшую комнату — приёмную перед кабинетом начальника, на двери которого прибита табличка: «Начальник передвижной мехколонны тов. Селезнёв С. И. Прием граждан „от“ и „до“».

Но это так, для формы, а на самом деле заходят сюда в любое время рабочего дня, порой даже и не спрашивая у секретарши Зины, сидящей у окна за столом.

И сегодня в кабинет к начальнику прямо с утра то и дело заходили люди. С бумагами и без них, весёлые и грустные.

Вот один из очередных посетителей вышел из кабинета и с озабоченным лицом пошёл к выходу.

— Ну, что подписал? — спросил его другой, сидящий на стуле у самой двери.

— Не… — замотал головой первый и кивнул на дверь. — Он сегодня какой-то не такой. Зайду после обеда.

Очередной посетитель всё же встал и, шумно вздохнув, решительно распахнул двери.

За широким полированным столом со стопками бумаг и телефоном сидел хозяин кабинета Сергей Иванович Селезнёв. Перед ним на столе же работал большой белый вентилятор, обдувая воздухом седоватую голову Селезнёва и озабоченное, усталое лицо. Начальник колонны разговаривал с кем-то по телефону.

— Я тебе не могу сейчас родить бульдозер. Он будет у тебя только после обеда… Потому что все машины у меня в работе… Но я не виноват, что объектов больше, чем у меня машин… Нет, нет… Я тебе ещё раз повторяю: я не рожу тебе бульдозер. Женщине, чтобы родить и то время надо, а ты требуешь немедленно… Милый мой, мне тоже сейчас, может быть, чего-то хочется, да я терплю… Всё, Василий, всё….

Во время разговора Селезнёв, заметив посетителя, жестом подозвал к себе, взял у него и, почти не глядя, подписал бумагу. Посетитель, радостно прижав листок к груди, направился к двери.

— Погоди-ка, Иванов, погоди, — остановил его Селезнёв, закончив телефонный разговор. — Чего это я тебе там подписал-то?

— Так… заявление, Сергей Иваныч.

— Какое заявление?

— На отпуск.

— Как на отпуск? Ну-ка, покажи.

Посетитель подошёл опять к столу, но подписанную бумагу в руки Селезнёву не дал, а показал издали.

— Чего показывать-то, Сергей Иваныч? Вы ведь его сейчас в руках держали.

Селезнев внимательно пробежал глазами написанное и даже немного привстал со стула.

— Нет, нет, нет, Иванов. В отпуск я тебя отпустить не могу.

— Как же так, Сергей Иваныч? Я по графику иду. Заявление вы подписали. Всё законно.

— Работать некому, понимаешь? У меня и так слесарей мало.

— Зачем же вы тогда подписали-то, Сергей Иваныч? А подписали, так зачем же отказываться? Не солидно, Сергей Иваныч.

Слесарь Иванов был, конечно, по-своему прав.

— Ладно, иди, — устало махнул рукой Селезнёв и тяжело опустился на стул. — Всё. Я, видимо, уже готов. Ничего не соображаю.

Он надавил на кнопку звонка и в дверях появилась секретарша.

— Зина, там никого больше нет?

— Никого пока, Сергей Иваныч.

— Зина, я занят, у меня срочное дело, меня нет, я ушёл минут на двадцать.

— Поняла, Сергей Иваныч, — кивнула Зина и, закрыв дверь кабинета, приставила к ней стул.

Через окно в комнату вдруг донёсся громкий женский голос:

— Иди, иди! Я тебе сейчас покажу, на чём свет стоит!

Мужской голос слабо что-то возражал.

Вскоре в дверях приёмной показалась дородная молодая женщина в синей рабочей спецовке. Она тащила за собой упирающегося мужичка небольшого роста.

— У себя Сергей Иваныч? — громко спросила женщина секретаршу.

— Его нет… Он занят.

Зина встала было со своего места и загородила дорогу, хотя знала, что вошедшие — шофёр Клава Смирнова и её муж Николай приходятся начальнику родственниками.

— Я тоже на работе, — всё так же громко сказала Клава.

Она отодвинула ногой стул и, резко распахнув дверь, втолкнула в кабинет мужа, а сама вошла за ним.

Приход посетителей застал Сергея Иваныча у шкафа. Он стоял с бутылкой кефира в руке.

— Вот, — развёл руками Сергей Иваныч, как бы извиняясь, — не завтракал ещё… Ну, так в чём дело, Клава? Что опять шумишь?

— Вот, полюбуйся, Сергей Иваныч, на этого охламона, — голос Клавдии сделался плачущим. — Сил моих больше нету, дядя Серёжа.

— А что случилось? — снова спросил Селезнёв, хотя уже догадался, что привело сюда его родную племянницу.

— Смотри — опять с похмелья. Опять домой вчера на бровях пришёл. Надоело всё, — заплакала Клавдия.

Уже не первый раз жалуется она ему на своего Николая, в общем-то неплохого мужика. А давно ли плясал у них на свадьбе…

— Ты что, Николай, меня подводишь? — строго спросил Селезнёв. — Сколько раз с тобой разговаривать об этом?

— А я чо? — попытался возразить Николай, в кабинете начальника ставший, кажется, ещё меньше. — Я вчера как все.

Клавдия всплеснула руками.

— Как все!? Во, нахал, поглядите-ка! Он вчера, дядя Серёжа, пришёл и сперва начал с телевизором спорить, потом стал дикторшу целовать. Меня к холодильнику приревновал и выгонял его из дома. А ночью звал милиционера и просил сводить в туалет. Вот ведь до чего докатился!

— Ясно. Значит, опять выступал?

— А я это так шутил. Что, уж и пошутить нельзя?

— После таких шуток, Коля, обычно врачей вызывают с медбратьями.

— А сегодня какая у них работа, — опять заговорила Клавдия. — Надо с этим кончать, дядя Серёжа.

— Надо, Клава, надо, — согласился Сергей Иваныч. — Сам знаю. Но вчера, ты уж извини, провожали на пенсию Максимова. Ты ведь знаешь?

Сергей Иваныч и сам вчера участвовал в торжественных проводах на пенсию старого слесаря Максимова, с которым вместе слесарил и Николай.

— Провожали на пенсию, а Максимов сегодня опять работает. Так зачем было и огород городить?

— Ну… — развёл руками Селезнев. — Так заведено.

— А мне от этого не легче, — не унималась Клавдия. — Терпеть больше не буду!

Сергей Иваныч согласно закивал головой.

— Ты, конечно, права, Клава. Так что же ты предлагаешь с ним делать? — показал он на Николая. — Ведь я уже не один раз его наказывал. Ты думала об этом?

— Думала.

— Ну, говори.

— Переведи его ко мне.

— Куда?

— Грузчиком на мою машину.

Николай и Сергей Иваныч удивлённо переглянулись и оба уставились на Клаву.

— Да-да, — повторяет она. — Ко мне грузчиком. Только так.

— Ты с кем думала-то? — спросил жену Николай, нервно смеясь.

— А тебя не спрашивают. Тебя здесь нет. Хватит, поиздевался.

— Ну, что ж… — начал было Сергей Иваныч.

— Не дамся!… — перебил его Николай. — Не положено. Нет такого закона.

— Какого ещё закона? — переспросила Клавдия.

— А чтобы муж и жена на одной машине работали. Семейственность получается.

— Такая семейственность делу не помеха, — сказал Сергей Иваныч. — Я согласен.

Но с этим не был согласен Николай.

— Это что же выходит, — не сдавался он. — Дома с ней, на работе с ней, и с работы вместе? За что, Иваныч?

— Ничем не могу помочь, Коля, — развёл руками Селезнев. — Если женщина просит — не могу отказать. А тем более родная племянница, да ещё в таком деле. Сам понимаешь.

— Сейчас ведь не год женщины.

— Так надо, Коля, так надо. Ты сам виноват.

— А у меня отпуск на днях. Я лучше в отпуск… — как за последнюю соломинку-надежду ухватился Колька за новую мысль, пришедшую, как видно, только сейчас, но Клава уже взяла его за руку и повела к двери.

— Спасибо, дядя Серёжа, — поблагодарила она Селезнёва. — Пошли. Всё равно ничего не выревишь. Пойдём работать.

У самого порога Колька задержался и, обернувшись, выдохнул с тоскливой безнадежностью:

— За что, Иваныч? Ведь вчера вместе были.

Сергей Иваныч опять развёл руками: хоть и жалко Кольку, но ничего не поделаешь. Селезнёв опустился на стул и пододвинул вентилятор к самому лицу. В кабинет вошла секретарша.

— Извините, Сергей Иванович, — виноватым голосом заговорила она. — Я им говорила, но Клавдия…

— Ничего, ничего, — махнул рукой Селезнев, — всё правильно, Зина, всё правильно.

Секретарша заметила на столе своего начальника молочную бутылку и удивлённо спросила:

— Вы, вроде, никогда кефир не пили, Сергей Иванович?

— Запьёшь… в такую жару.

— Может быть за квасом сходить.

— Спасибо, Зина, не нужно пока.

Секретарша вышла, но двери кабинета Селезнёва, кажется, не думали сегодня закрываться: на пороге появился небольшого роста пухлый, краснощёкий здоровяк в лёгкой рубашке с короткими рукавами, этакий боровичок. В руках он держал целую пачку разных бумаг. Это был профсоюзный «бог» Александр Никанорович Рожков.

— Можно, Сергей Иваныч? — спросил Рожков от порога.

— Заходи, заходи, Никанорыч… Здорово. — Селезнёв встал и протянул руку. — С чем пожаловал?

Рожков положил перед Селезнёвым бумаги.

— Надо, Сергей Иваныч, списки утрясти.

— Какие списки? Садись.

— На получение мест в детсадах и яслях.

— Не горит? — кивнул Селезнёв на бумаги.

— Да сегодня ещё терпимо.

— Ну, тогда чуть позже.

Рожков внимательно посмотрел на Селезнёва.

— Что, нездоровится? — спросил он.

— Да, брат, тяжеловато. А ты, я вижу, как огурчик.

Рожков засмеялся.

— А я, Иваныч, уже полгода, как завязал с этим делом. Вот…

И Рожков достал из кармана связку ключей с деревянным брелоком в виде конусообразной гладкой палочки, на которой были вырезаны насечки.

— Видишь, — продолжал Рожков. — Каждая насечка — трезвый месяц. Уже шесть отметок сделал. Всегда с собой ношу.

— Помогает?

— Спокойно и хорошо себя чувствую. И тебе советую.

— Ни к чему… Да дело и не в этом. Устал я, Никанорыч, измотался весь. Полтора года в отпуске не был.

— Так чего же ты тянешь? Сейчас в самый раз. Я вот ухожу в отпуск.

— Да разве вот это всё отпустит — показал руками на стол с бумагами и телефоном Селезнёв.

— Работа всегда будет. А у тебя есть заместитель. Главный инженер из отпуска пришёл.

— Так то оно так, — неуверенно проговорил Селезнёв, о чём-то размышляя.

— Тут и думать нечего. Постой. — Рожков вдруг хлопнул себя по лбу. — А почему бы тебе не съездить просто развеяться с нами.

— Куда?

— Завтра из областного центра отправляется туристический поезд. Там и наши едут. И я тоже. Места есть.

— Куда? — опять спросил Селезнёв.

— На Кавказ. Ты бывал на Кавказе?

— Нет.

— А в Крыму?

— Нет.

Рожков даже вскочил со стула.

— Нет?! — удивлённо переспросил он и оживлённо продолжал.

— Как ты мог до сих пор не побывать на юге? Я не понимаю.

— А ты часто там бываешь?

— Каждый год. Если нет путевки, то еду дикарём, — говорил Рожков, ходя по кабинету. — Но — каждый год, понимаешь. Ибо юг — это рай по сравнению с нашей средой. Это другой мир, понимаешь. Да что я говорю. Вот.

Рожков достал из папки яркий туристский проспект и продолжал:

— Вот послушай. Здесь растут вечнозелёные субтропические растения, цветут плодородные равнины, текут стремительные горные реки, белоснежным прибоем шумят живописные берега Чёрного моря. И над всем этим солнце. Много солнца. Океан солнца. Понял? И все это — Грузия. Солнечная Грузия. Чем не рай.

— Рай для глаз и чистилище для кармана, — проговорил Селезнёв.

— Чего-чего? — не понял Рожков.

— Да ничего. Это я так. Просто где-то слышал такие слова.

— Так ведь мы поедем с тобой не дикарями, а в фирменном туристском поезде. Никаких тебе особых забот. Сиди, лежи, читай, гляди в окно. Накормят, как дома, обо всём расскажут, всё покажут. Отдохнёшь на славу.

Селезнёв всё ещё раздумывал.

— Это надолго? — спросил он.

— Нет. Дней десять — двенадцать. Хватит развеяться. Я, Иваныч тебе честно скажу: вот когда туда приезжаю, то обо всём, что здесь есть, забываю начисто. Нет для меня ни работы, ни жены, ничего другого прочего. Ну, поедешь?

— Да в Грузии надо бы мне давно уже побывать.

— Ну, тогда лады.

— Какой хоть маршрут-то? Куда повезут?

Рожков подошёл к большой карте, висящей на стене.

— По всему Кавказу. Тбилиси — конечный пункт железнодорожного маршрута. А там поедем по Грузии на автобусах. Куда повезут — на то не наша воля. Знаю только, что до Тбилиси поедем через Махачкалу, Дербент, Баку. Это всё побережье Каспийского моря. Так что всего насмотришься. Ну, решай! Записываю?

— Пиши, — согласился Селезнёв. — Да, вот её что, Никанорыч.

— Чего?

— Запиши туда же и Кольку Смирнова. У него отпуск скоро. Страдает парень. Пусть развеется.

— Хорошо… Только ведь он… это…. говорят, поддаёт на каменку-то.

— С нами не будет. Не дадим разгуляться. Пора ему и за ум браться. Хоть отпуск по-человечески проведёт.

— Я ему всё передам, Сергей Иваныч. Но и ты поговори, предупреди.

— Поговорю… Ну, а теперь давай разбираться с твоим списком.

И Селезнёв взял бумагу, которую положил перед ним Рожков.

Небольшой светлый автобус ранним солнечным утром выехал из райцентра по асфальтовой дороге. Позади него остался городок с редкими белокаменными церквушками, густой зеленью садов и огородов, с новыми многоэтажными домами. Дорога шла с увала на увал. По сторонам её поля, луга, перелески. Порой даже казалось, что автобус плывёт по зелёным волнам холмов и полей, как белый корабль по морю.

В автобусе ехали туристы. На одном из задних сидений устроились Селезнёв и Рожков. Настроение у всех приподнятое и на передней площадке два молодых небрежно и ярко одетых человека в кепках с длинными и узкими козырьками пытались подвигнуть пассажиров на песню. У одного из парней была гитара и он давно уже ударял по струнам.

— Ну, что, споемте, друзья! До областного центра долго ехать, — предложил громко тот, что был без гитары. — Я начну, а вы за мной. Только дружно… Витёк, давай.

Второй парень ещё громче ударил по струнам и задёргался телом в такт музыки, а первый запел одну из тех пустых песен, в которых нет ни поэзии, ни смысла, а лишь примитивный набор слов:

Но песня эта была так не к месту, что все пассажиры неловко молчали. Они не поддержали певца, и он закончил петь.

— Не прошибло. Во, темнота, — сказал он гитаристу и обернулся к пассажирам. — Чо, слов не знаете? Ну, тогда споём другую. Я запою, а вы только припев. Хорошо? Витёк, давай.

Витёк опять завыгибался.

— Во дают, — покачал головой Рожков и спросил Селезнёва. — Откуда они? Кто такие?

— Не знаю. По-моему нервнобольные. Из дурдома, видно, сбежали.

— Похоже, — согласился Рожков. — А может из районного ансамбля «Кошкодёры».

А парень пел, вернее, кричал, надрываясь:

Допеть доморощенному певцу не дали даже до припева.

— Хватит, хватит! — раздалось по автобусу. — Давай что-нибудь общее!

— Про любовь давай!

И тут вдруг кто-то из женщин звонко запел:

Повтор и следующий куплет подхватили уже все пассажиры автобуса и грянула во всю свою удаль и ширь всем знакомая и родная русская песня. И слышно её было далеко окрест.

Парни на передней площадке сели, презрительно ухмыляясь и переговариваясь…

— А что-то Кольки не видно, — забеспокоился Рожков.

— Никуда не денется. Вон сзади едет в сопровождении своего начальства.

Рожков глянул в окно и увидел грузовик, который мчался вслед за автобусом. За рулем сидела серьёзная Клавдия. Не менее серьёзным рядом с нею восседал и Колька.

— Арестован Колюха, — сказал Рожков.

— Скоро освободится. До города уже немного осталось.

Туристы пели песню.

На привокзальной площади областного центра была обычная суета: множество людей, машин, стоянка такси с пассажирской очередью. Мимо площади по широкому проспекту шли троллейбусы, грузовики, автобусы… Вот один из них свернул на площадь и остановился недалеко от здания вокзала. Из автобуса вышли туристы с чемоданами и сумками. Их встречала миловидная девушка — представитель экскурсбюро.

— Сюда, товарищи, ко мне, пожалуйста, — звала она, собирая всех вокруг себя.

Подъехал и грузовик. Клавдия, выйдя из кабины, подала Кольке чемодан и он поспешил к толпе туристов. Клавдия долгим взглядом проводила мужа, затем села в машину и уехала.

— Ну, что, Коля, теперь погуляем на свободе? — сказал Рожков подошедшему Кольке.

— Не говори, Никанорыч. Все, баста. Началось моё времечко, — сказал Колька, ставя свой чемодан и, наклонившись к самому уху Рожкова, добавил. — Эх, Никанорыч, мне бы только…

— Ну, Никола, — засмеялся Рожков. — Этого добра хоть пруд пруди. Смотри, выбирай.

— Чего это он? — спросил Селезнёв.

— Да после грусти, говорит, повеселиться охота.

— Ну, Колюха, гляди, — погрозил Селезнёв пальцем.

— Гляжу, Иваныч, в оба.

Тем временем туристы столпились вокруг девушки.

— Внимание, внимание! Все собрались? Все… Дорогие товарищи, от имени областного бюро путешествий и экскурсий, я приветствую вас в нашем городе. Меня зовут Марина Васильевна. Или просто Марина. Я буду с вами до конца поездки. Сейчас для начала мы пойдём и разместимся в нашем вагоне.

— А где поезд?

— Когда поедем?

— Где обедать будем?

— Товарищи, я всё вам расскажу и объясню. Туристический поезд на запасном пути. Вот тут недалеко. Сейчас мы там разместимся, затем экскурсия по городу, в музей и обед. А в пять часов вечера наш поезд отправляется в путь. Вас это устраивает?

— Вполне.

— А в универмаг не успеем? — спрашивает одна из женщин.

— В программе сегодняшнего дня посещения универмага не запланировано. Идёмте за мной, товарищи.

Все туристы толпой идут за Мариной.

— Никанорыч? — спрашивает Селезнёв. — Жить все вместе будем?

— Да-да. Я всё предусмотрел. Четвёртое купе.

— Ну, тогда добро.

У поезда толпа остановилась.

— Вот этот девятый вагон — наш. Заходите, размещайтесь, а через десять минут я жду вас вот здесь, — громко сказала Марина.

Вся толпа ринулась к вагону, чуть не сбив её с ног.

— Ира, давай сумку!

— Да ты беги, занимай!

— Осторожней, друзья!

— Что у тебя в чемодане, кирпичи что ли?

— Давай, давай, не задерживай!

— Товарищи, не спешите! — закричала Марина. — Все там будете!.. У каждого своё место есть. Загляните в путёвки. Никто ваши места не займёт. Поезд-то ведь стоит!

Но Марину мало кто послушал, и она отошла в сторону.

Коридор вагона. Суета размещения по купе. Шум. Возгласы.

— Проходите, пожалуйста!

— Побыстрее!

— Здесь какие места?

— Разные.

— Осторожней, товарищ, у меня голова-то не чугунная.

— Извините, я, кажется, не туда попал.

— Ивановна, иди сюда! Я устроилась!

— Я тоже!

— Как это тоже? Мы ведь в одном купе с тобой!

— И я так думала!

— А сидим-то в разных! Иди сюда! Посмотри в путёвку-то!

— Ну!? Вот ведь как напишут. И в очках не разберёшь.

— Иваныч! — кричит Колька. — Я нашёл!

— Залетай!

Колька отодвинул двери купе и увидел сидящего у окна за столиком молодого человека в очках и с книгой в руках.

— Можно?

— Пожалуйста, заходите.

— Здорово, товарищ, — протянул Колька руку, входя в купе. — Николай. Значит, вместе едем?

— Роберт, — ответил сосед, не отрываясь от книги, — значит вместе.

— Заходите, — пригласил друзей Колька. — Располагайтесь. А это наш сосед, зовут Робертом.

Селезнёв и Рожков зашли в купе.

— Куда тут? — спросил, оглядываясь, Селезнёв.

— Занимай вот это нижнее место, а мы с Николаем на верхних поедем, — ответил Рожков.

— А вы давно здесь? — спросил Роберта Колька.

— Давно.

— На экскурсию не поедете?

— Чего я там не видел? Я здесь живу, все знакомо. Ничего интересного.

— А-а, ну конечно.

— Братцы! — воскликнул Колька, глянув в окно. — Нам пора выходить строиться. Пошли.

Из окна видно, как вокруг Марины собираются кучкой туристы, которым она что-то объясняет.

— Переодеться бы надо, — неуверенно произнёс Селезнев.

— Это ещё зачем? — не понял Рожков.

— Ну, все-таки экскурсия по городу, музей…

— Я согласен, — поддержал Селезнёва Колька. — Переодеваемся.

Под ироническую ухмылку Роберта Селезнёв повязал галстук, а Колька достал новую рубашку.

Затем друзья вышли из вагона и направились к автобусу. Селезнёв в костюме и шляпе, Колька в джинсах и яркой рубашке неимоверной расцветки. На Рожкове тоже модная рубашка и тёмные очки. В руке толстая записная книжка-ежедневник. Они последними вошли в автобус.

— Побыстрее, товарищи, побыстрее, — Марина захлопнула двери. — Все в сборе?

Не дожидаясь ответа, она взяла микрофон, дунула в него, и вновь спросила:

— Все на месте?

Получилось громко, и ей ответили:

— Все вроде.

— Все.

— Поехали.

— Трогай, Лёня. Как обычно, — кивнула гид шофёру.

Автобус выехал с вокзальной площади на широкий проспект.

Гид Марина удобно устроилась в крутящемся кресле и поднесла ко рту микрофон.

— Дорогие друзья. Сейчас мы совершим с вами краткую поездку по городу, а я постараюсь познакомить вас с его прошлым и настоящим… Наш город один из старейших городов России. Он ровесник Москвы и первое упоминание о нем в летописи относится к середине двенадцатого века. Так что возраст его сейчас подходит к середине девятого столетия…

— Иваныч? — Колька обернулся к Селезнёву.

— А?

— Тебе сколько?

— Меньше, Коля, меньше… Не мешай.

— Да я просто так!

— И в то же время город наш очень молод. Вот посмотрите… Лёня, едь помедленней, пожалуйста… Посмотрите направо… — гид крутнулась на кресле и все туристы по-солдатски повернули головы. — Вы видите прекрасные многоэтажные дома. Между прочим, они выросли на месте старых деревянных кварталов… А теперь посмотрим налево… Здесь вы видите огромный сквер с фонтаном посредине. Между прочим, он разбит на месте старого городского кладбища методом народной стройки. Сейчас это любимейшее место отдыха наших горожан…

— Весёлые люди, — заметил Иваныч.

— Чего ты сказал? — повернулся к нему Колька.

— Весёлые, говорю, здесь горожане живут.

— А… да… юмористы…

Автобус выехал на широкую площадь. По сторонам её большие, торжественные многоэтажные дома. Некоторые из них старой архитектуры. Автобус остановился перед огромным угловатым современным зданием кубической формы. Рядом небольшая, но красивая церковь.

— Перед вами главная площадь нашего города, — продолжала рассказывать Марина. — Когда-то она называлась Сенной и находилась рядом с торговой площадью. В те далёкие времена здесь на этой площади стояли сразу четыре церкви. Теперь осталась всего одна: вот она перед вами. Сейчас там склад горпромторга. Но зато здесь построили много новых интересных зданий и среди них вот это — областной драматический театр. Архитектура его необычна и современна… Посмотрите.

— А по-моему, так совсем неинтересное здание, — отметил Селезнёв.

— По-моему, тоже. Одни углы да стены, — согласился Рожков.

— Коробка на коробке, — добавил Колька. — Как-то не по-нашему.

— …В нашем театре богатый и разнообразный репертуар. В нынешнем сезоне здесь шли спектакли по пьесам Штейна, Эркеня, Штока, Болта, Гельмана, Гибельмана и других зарубежных и советских авторов…

— На русском языке? — спросил громко Колька.

— Что вы сказали, товарищ?

— Говорю, на русском языке спектакли-то идут?

— Естественно, на русском. А на каком же ещё? — недоуменно пожала плечами Марина. — Лёня, едь к музею.

Автобус двинулся дальше. Селезнёв повернулся к Кольке и произнёс с шутливым назиданием.

— А ты чего ей такие вопросы задаёшь?

— Так ведь пока фамилии произносишь и то язык сломаешь. Вот я и подумал…

— А ты меньше думай.

— Ладно, понял, принял к сведению. Но вопросы задавать я всё равно буду. И ты мне не запретишь.

— А я тебе и не запрещаю. Ты вольная птица, Коля.

— Давно бы так.

Автобус тем временем остановился у высокой каменной стены с башенками.

— Выходим, товарищи. — Марина первая отворила дверцу автобуса.

Туристы вышли и столпились вокруг Марины.

— Идёмте за мной прямо в крепость, товарищи.

Все пошли за нею к огромному пролому в стене с железными воротами. Марина говорила на ходу:

— Перед вами старая крепость. Это бывший мужской монастырь, основанный ещё в четырнадцатом веке учениками Сергия Радонежского. Обратите внимание на архитектуру главного собора. Это стиль эпохи русского средневековья. Своей мощью он и сейчас производит впечатление…

Колька протиснулся к экскурсоводу.

— Вы сказали, что это был мужской монастырь?

— Да, да, мужской.

— Скажите пожалуйста, а женский монастырь в городе был?

— Был… Но не в городе, а там, за рекой.

— Далековато.

— Что вы имеете в виду?

— Да я ничего. Просто так.

— Товарищи, не будем отвлекаться. Время на вопросы я вам оставлю… Так на чем мы остановились?

— На соборе.

— Ах, да. Так вот обратите внимание и на колокольню главного собора. Она стоит чуть в стороне. Это самое высокое каменное сооружение в нашей области. Кстати, колокольня эта всего на десять метров ниже знаменитой колокольни Ивана Великого в Московском кремле.

— Вот это да!

— Знай наших!

— А колокола действуют?

— Действуют и даже отбивают часы и получасья.

— А мы послушаем?

— Не сейчас, товарищи, не сейчас. Нас ждут в музее. Идите за мной… После революции в бывшем монастыре разместился областной краеведческий музей. Сейчас там о прошлом и настоящем нашего края вам расскажут более подробно и интересно. Заходите.

Толпа туристов повалила в двери одного из зданий во дворе крепости.

Отдел природы краеведческого музея. Витрины. Диаграммы. Кости доисторических животных. Чучела птиц и зверей. Целые сцены из жизни лесных обитателей за стеклами витрин. Туристов привела сюда другая девушка-экскурсовод с указкой в руке.

— Дорогие товарищи. Поскольку у вас, как мне сказали, времени не так много, мы начнём наш обзор прямо с животного мира нашего края. Вы не возражаете?

— Нет…

— Чего, чего? — не расслышал Колька.

— Предлагает начать обзор прямо с нас — сказал ему Селезнёв.

— А-а-а, правильно, чего тянуть-то.

— Тогда начнём. Итак, животный мир — один из важных элементов природы отдельных географических территорий. Будучи составной частью ландшафта, животные не только зависят от особенностей других составляющих его компонентов: растительности, почвы и так далее, но в значительной мере сами влияют на них. Это влияние может быть как положительным, так и отрицательным…

Экскурсовод говорила заученно, по-писаному. Туристы разбрелись по залу. Около экскурсовода осталось совсем немного людей, слушающих её.

Колька подошёл к чучелу медведя, стоящего на задних лапах и внимательно стал его рассматривать. Знаками подозвал к себе Селезнёва и Рожкова.

— Иваныч, я вот такого же где-то видел, — тихо сказал Колька.

— В лесу, наверное. Когда на него один на один с ножом-то ходил.

— Да, не, не в лесу. В городе.

— Ну, тогда в зоопарке.

— Нет, в ресторане.

— Он там что, официантом работает?

— Нет. У самых дверей стоит.

— Значит швейцарит.

— Гостей встречает. И ресторан так называется — «Медведь».

— Что-то я не слыхивал. А здешние рестораны знаю.

— Его недавно открыли.

— Ну и что?

— Как что. Вот я и говорю…

— Говори яснее и короче.

— Вношу предложение на всеобщее обсуждение: пока здесь экскурсия идёт, мы пообедать сходим. Здесь недалеко. Заодно тому медведю от этого его брата привет передадим.

— Я вообще-то в музее в этом году был. Внука привозил в каникулы, — замялся Селезнёв.

— Я тоже, — согласился Рожков. — Предложение принимается.

— Только вот как-то неудобно получается вроде, — засомневался Селезнёв.

— Народу тут и без нас хватит. Всё очень даже удобно.

— Тогда потопали.

Рожков, Селезнёв и Колька незаметно оставили музей и вышли из монастыря. На людной улице много машин и прохожих.

Кольку толкнули и чуть не сбили с ног.

— Как в Москве.

— Рот-то не разевай.

— Что, скоро ли?

— Где-то здесь…

Остановились у перекрёстка. Осмотрелись, и Колька радостно воскликнул:

— А-а! Нашёл! Вон на той стороне. Я же говорил.

На другой стороне улицы, недалеко от угла перекрёстка, над широкими окнами нижнего этажа одного из домов виднелась надпись «Ресторан „Медведь“». А над дверью большой плакат «Добро пожаловать». Колька бросился было через дорогу, но Селезнёв схватил его за рубаху. Мимо пронеслась машина.

— Стой, олух. Красный свет. Успеешь.

— А вдруг на обед закроют.

На зелёный свет перешли улицу и, подойдя к ресторану, увидели на стекле входной двери какое-то объявление, Колька поднялся по ступеням к двери, прочитал и вернулся.

— Ну, что там? Чего на табличке-то написано?

— Только для белых.

— Чего?

— Ресторан закрыт на обслуживание иностранных туристов.

— Что делать будем? — Селезнёв снял пиджак.

— Пойдём обратно, — уныло сказал Колька.

— Как бы не так, — не согласился Рожков. — Мы здесь пообедаем.

Видно, что он решил взять всё это дело в свои руки.

— Каким образом? — спросил Селезнёв.

— А-а, понял — догадался Колька. — У него здесь кто-то знакомый есть.

— Нет у меня тут знакомых. Отойдём в сторонку.

Друзья отошли подальше от двери.

— Ты, Коля, какой-нибудь иностранный язык знаешь? — продолжал Рожков.

— Да, вроде, в школе учил.

— Какой?

— Кажется, немецкий.

— Вроде… кажется…

— А чего?

— С тобой все ясно. А ты, Иваныч, по-какому знаешь?

— По-французски.

— Ол райт, ребята!

— Чего, чего?

— Все прекрасно, мужики. Это уже по-английски. Так что у нас полный интернационал.

— Ты что надумал-то?

— Как что? Неужели вам неясно? Мы сейчас пойдём обедать в этот ресторан как иностранные туристы.

— Нашёл иностранцев, — усмехнулся Селезнёв.

— А что? На тебе, смотри, костюм гэдээровский, рубаха болгарская, ботинки чехословацкие, шляпа румынская…

— Носки английские, — вставил Селезнёв чуть ли не с гордостью.

— Тем более… У меня то же самое, а этот вообще человек с Дикого Запада, праправнук лондонского денди.

— Попрошу без оскорблений.

— Шучу, Коля, шучу… Минуточку… Дайте-ка я вам форсу прибавлю.

И Рожков надел Кольке тёмные очки, а шляпу Селезнёва сделал наподобие ковбойской с загнутыми вверх полями.

— Итак, соберитесь с мыслями, — наставлял друзей Рожков, расслабтесь в движениях. Чувствуйте себя как дома, но не забывайте, что вы приехали… ну, скажем, из Франции. Вспомните иностранные слова. Говорите, не стесняйтесь. Я ваш переводчик.

— А я все слова по-немецки уже забыл, — признался Колька.

— Говори, что в голову взбредёт. Чем непонятнее, тем правдоподобнее.

— Архандер хиндер дергауз.

— Чего-чего?

— Сам не знаю.

— Молодец! Очень похоже не знаю на что. Ну — вперёд.

Друзья вошли в вестибюль. У самых дверей рядом с огромной декоративной пальмой стоял на задних лапах медведь.

— Не слышу восторгов, — сказал Рожков.

— А чему восторгаться-то? — не понял Селезнёв.

— Как это чему? Вы что, там у себя, во Франции, каждый день медведей видите?

Колька понял и подлетел к чучелу.

— О! — восторженно воскликнул он, всплеснув руками.

— О, ля, ля! — зацокал языком Селезнёв. — О, ля, ля!

— Да, да, господа, — подошел к ним Рожков. — Это есть хозяин наших лесов — медведь… Миша. Помните: Олимпиада… Москва… Миша…

— Миша, Ми-ша, — по складам выговаривал Селезнёв.

— Ми-ша… О-лим-пиа-да… Олим-пи-ада Михайловна, — тихо произнёс Колька и погладил чучело.

— А кто это? — не понял Рожков.

— Тёща моя…

На шум и голоса вышла женщина-администратор. У неё было строгое лицо.

— Товарищи, сюда нельзя. Разве вы не видели объявления. У нас сегодня спецобслуживание. Попрошу…

— Извините, — перебил её Рожков. — Эти господа как раз из той группы. Только немного не рассчитали и пришли раньше. Выступали перед студентами пединститута.

— О’ревуар[1], мадам, — с улыбкой сказал Селезнёв и церемонно поцеловал руку женщины.

— Архандер хиндер дергауз… — не совсем уверенно произнёс Колька.

— Он говорит, чтобы вы извинили их, и что они могут здесь подождать остальных.

Лицо администратора расплылось в любезной улыбке.

— Ой, ну что вы, что вы, пожалуйста. Раз такое дело, то пусть господа проходят. У нас всё готово.

— Их можно называть просто товарищами. Они оба из общества «Франция-СССР». Я у них работаю переводчиком. Они наш язык знают, но очень плохо.

— Мы очень рады приветствовать дорогих гостей. Милости просим.

В сияющем чистотой зале все остановились.

— Выбирайте любой столик, — предложила администратор.

— Вон там, подальше у окна, можно?

— Пожалуйста, располагайтесь. Будьте как дома, — администратор подала меню. — Выбирайте, что будет угодно. Скоро к вам подойдут.

— Спасибо.

Друзья стали изучать меню, а администратор подошла к стоящим небольшой кучкой официанткам. С заговорщическим видом зашептала одной из них:

— Валюша, эти из общества Франция-СССР. Может, из самого Парижа. Я посадила их за твой столик. Смотри, Валя, не подкачай. Чтобы на уровне. Главное — быстрота и качество. И улыбка, Валюша, улыбка. Пусть видят, что у нас тоже не хуже… Спиной сюда — переводчик.

— Поняла, Лидия Фёдоровна.

Поправив причёску, сияя улыбкой, официантка Валя, как золотая рыбка, поплыла к столику гостей.

— Добрый день, здравствуйте.

— Здравствуйте, — ответил за всех Рожков.

— Что будем кушать?

— Простите, а как ваше имя? — спросил Рожков.

— Валя.

— Прекрасное имя. Очень приятно. А я — Саша. Это наши друзья из Франции. Мосье Серж и Николя.

— Очень приятно, — счастливо улыбнулась Валя. — Слушаю вас.

— Ну, а заказ наш будет таков… Я хотел бы угостить наших друзей водочкой. Она у вас есть, конечно?

— Есть. Но, может быть, коньяк или шампанское?

— Коньяк? Шампанское? — переспросил Рожков и глянул на Селезнёва.

Тот сказал какие-то непонятные слова.

— Он говорит, что это им надоело дома, во Франции.

— Архандер хиндер дергауз, — уверенно произнёс Колька.

— Мосье Николя считает, что во всём мире лучше русской водки напитка нет.

— Понятно, — улыбнулась Валя. — Водка так водка. Сколько?

— Думаю, что графинчик граммов на триста будет как раз. Дело в том, что мы долго не задержимся. У нас сейчас ещё одна встреча.

Колька после этих слов Никанорыча заёрзал на стуле и видно было, что хотел что-то сказать, но сдержался.

— Под водочку? — спросила официантка.

— Вот тут у вас рыбка…. — кивнул на меню Рыжков.

— Есть осетрина холодная, икра.

— И то, и другое на троих. Первого не надо.

— Второе что будем?

— А что вы нам предложили бы сами, Валюша?

— Так сегодня специально для вас готовили телятину с грибами в горшочках.

— Прекрасно, Валюша, пойдёт.

— У нас в большом выборе соки, напитки, минералка, чай, кофе, сусло…

— Во! — перебил официантку Рожков. — Сусло. Я уже сто лет его не пил, а они и подавно.

— Хорошо.

Когда официантка ушла, Колька набросился на Рожкова.

— Ты что, Никанорыч, обалдел?

— А в чём дело?

— Триста граммов, я думаю, — передразнил Колька. — А почему не пятьсот?

— Хватит, Коля, нам на двоих-то. Мало будет — добавим. А Никанорыч не пьёт ведь, завязал, — вмешался Селезнев.

— Давно ли?

— С января.

— Да Коля, уже полгода, как не выпил ни капельки. — Рожков достал из кармана брелок. — Вот смотри: как месяц пройдёт, так я и зарубку делаю. Пока она со мной, я не выпью, а она со мной всегда. Уловил?

— Во люди, а? Чем только не занимаются. И надолго ты себя испытать решил?

— Думаю, что надолго.

– Ну, гляди, Никанорыч, тебе жить…

К столику вновь подошла официантка Валя с графинчиком и закуской на подносе, а когда она удалилась, Колька занялся графином.

— Куда ты льёшь-то, Николя? — остановил его Рожков. — Эти фужеры под минералку.

— А куда же?

— Вот в эти стопки?

— Я думал, они под коньяк. Как-то непривычно водку такими напёрстками глушить.

— Терпи. Это тебе не Париж…

— За что поднимаем бокалы? — спросил Колька.

— А пусть Сергей Иваныч скажет, — предложил Рожков. — Хотя бы два слова.

— Зачем это? — заотказывался Селезнёв.

— Так положено. Для порядка.

— Давай, давай, мосье Серж, не ломайся. Тем более, что на тебя народ смотрит, — кивнул Колька на официанток.

Сергей Иваныч встал, прокашлялся, поправил галстук и, обращаясь к друзьям, вдруг заговорил по-французски. Да так ловко и складно, что Колька от удивления и рот раскрыл. Не менее его, видно, был поражён происходящим и Рожков.

Селезнёв говорил довольно долго.

— Во чешет. Как настоящий, — шепнул Рожкову Колька.

— Погоди, не мешай. Дай человеку высказаться.

Но Селезнёв уже закончил свою речь и протянул друзьям руку со стопкой.

— Ну, Иваныч, ты даёшь, — восхищённо сказал Колька. — Где это ты так по-иностранному насобачился-то?

— Поживёшь с моё, Коля, так ещё и не этому научишься.

— А ведь он, Никанорыч, ещё и не выпил. Что будет, если он сейчас врежет ещё пару стопарей?

— Пусть говорит. Всё равно по-французски никто не поймёт.

— А я ещё по-испански знаю, по-польски, по-чешски, — сказал Селезнёв.

— Скажи ещё, что по-японски знаешь, — засмеялся Колька.

— Знаю и по-японски, только несколько слов. Но это уже из другой оперы.

— Ну, ты даёшь, Иваныч, — удивился Колька. — Настоящий феномен.

— Полиглот, — подтвердил Рожков.

— Вот ведь сразу и обзовут.

— Я тебя не обзывал. Полиглот — человек, знающий много языков.

— Ну, тогда ещё ничего.

— А как всё-таки в жизни интересно получается, Никанорыч, — размышлял Колька. — Живёшь рядом с человеком долгие годы, ведь дядя родной, можно сказать, а совсем ничего о нём не знаешь. Расскажи-ка нам, Сергей Иваныч, что-нибудь из жизни своей.

— Не сейчас, мужики. Давайте-ка лучше заканчивать побыстрее, а то мы, гляжу, уже далеко зашли. Сейчас сюда настоящие иностранцы явятся. А нас в музее свои люди ждут. Прикинь-ка там, Александр Никанорыч, сколько мы должны будем, чтобы долго не задерживаться.

— Мы же здесь зарубежные гости. Может и платить ничего не надо, — сказал Колька.

— Ну уж нет, — запротестовал Селезнёв. — Я за счёт иностранцев жить не желаю.

— Тогда пусть Никанорыч и рассчитывается. Да вы зря погнали лошадей-то. Только ведь ещё начали. Сейчас Валюшка горшочки принесёт.

— Почему — Валюшка. Ты что — знаешь её?

— Еще бы не знать. Мы с ней в сельхозтехникуме вместе учились.

— Так ведь она тебя узнать может.

— Ну да. При таком камуфляже и родная мать не узнает. Да и много лет прошло.

— Так вот почему ты очки свои не снимаешь…

— А всё путем, — сказал довольный Колька. — Так что, мусьё Сергей Иваныч, давай и на вторую ногу.

— Давай-то давай, да с запахом неудобно в музей будет идти.

— Ха, мы же не дома. Кому тут нюхать-то? Всё равно лучше моей Клавки никто не учует. Вот недавно было. Звоню ей на работу — она чего-то задержалась. Спрашиваю, когда, мол, домой-то придёшь. А она: ты чего, уже выпил что ли? Ну, говорю, стопочку после бани принял. Нет, говорит, тут я чую, не стопочкой пахнет. Понял — нет? По проводам запах различает.

За столом конец трапезы. Ещё один графинчик в окружении горшочков. Подошла официантка Валя и Рожков стал с ней рассчитываться.

— Спасибо, Валюша. Было очень вкусно. Наши друзья остались довольны.

— Бонжур, — улыбнулся Селезнёв. — Шерше ля фам[2].

— Мсье Серж благодарит вас и желает быть всегда такой же цветущей.

— Архандер хиндер дергауз, — тоже улыбаясь, кивал головой Колька.

— На здоровье, — отвечала Валя. — Приходите ещё. Мы вам всегда будем рады.

— Непременно зайдём, — заверил Никанорыч и они с Селезнёвым пошли к выходу.

Колька задержался, допивая минералку.

— А что вы сегодня делаете вечером, Валюша? — спросил он вдруг и взял официантку за руку. Та изумленно на него глянула.

— Я сегодня… работаю до вечера. Ой, как хорошо вы говорите по-русски! Прямо как наш.

— А я и есть наш, — снял очки Колька. — Ты что, Валь, своих не узнаёшь.

Официантка резко отдернула руку и, закричав, села на стул.

Колька побежал к выходу.

— Лида! Лида! Обманули наглецы! Где Лидия Фёдоровна?! — кричала Валя.

К ней сбежались другие официантки и администратор. Все обеспокоенно окружили её.

— Что случилось, Валь? — Где они? — Надо догнать!

— Милицию позвать?

— Не надо. Они за всё заплатили. Вот…

— Тогда чего кричишь-то? В чём дело?

— Они не иностранцы.

— А кто же?

— Мужики местные.

— Вот наглецы… Это надо же.

Одна из девушек что-то увидела, глянув в окно.

— Лидия Фёдоровна, кажется, автобус с интуристами подошёл!

К ресторану подкатил и остановился большой автобус с надписью «Интурист». Из него стали выходить пассажиры.

— Ой, девочки, иностранцы приехали!

— Настоящие!

— Наши!

…А наши «иностранцы» спешили в музей, где заканчивалась экскурсия и неутомимый экскурсовод рассказывал туристам в зале, заполненном образцами продукции, выпускаемой предприятиями города и области, об успехах трудящихся в последней пятилетке.

Рожков, Селезнев и Колька незаметно присоединились к своей группе.

— …На многие миллионы рублей. Это в десятки, сотни раз больше, чем в тысяча девятьсот тринадцатом году. Основными промышленными предприятиями являются станкозавод, завод автооборудования, трикотажная фабрика и льнокомбинат. Образцы продукции, выпускаемой предприятиями нашего города представлены в этом зале. Обратите внимание на эту витрину.

Экскурсовод включила свет и в зале будто мгновенно расцвёл огромный букет цветов.

— Здесь вы видите, — продолжала экскурсовод, — новые образцы тканей, выпускаемых нашим знаменитым на всю страну льнокомбинатом.

Женщины заахали.

— Многим из них даны поэтические названия: «Ленок», «Снежинка», «Звездная ночь». Особенно красивы ситцы. Посмотрите, они играют всеми цветами радуги.

Ткани были собраны в витрине на крутящейся подставке и, медленно вращаясь, передавали все богатое многоцветье своих красок. Женщины столпились у витрины.

— Какая прелесть!

— Господи, красота-то какая!

— Смотрите, белый горошек по синему полю.

— Васильки…

— Ромашки…

— Умеют же делать…

— Все эти ткани, — говорила экскурсовод, — освоены нашим льнокомбинатом и миллионы метров их уже отправлены потребителям.

— А здесь в универмаге их можно купить?

— Что вы, что вы, товарищи. Продукция льнокомбината отправляется в пятьдесят стран мира и по всей нашей стране. Вот, посмотрите на карту. Так что эти ткани в нашем универмаге купить практически невозможно. Вы куда едете дальше?

— В Грузию.

— Считайте, что вам повезло. Там вы можете встретить эти ткани. Желаю вам удачи. И на этом разрешите закончить экскурсию. Всего вам доброго.

— Спасибо.

Благодаря экскурсовода, туристы повалили из музея. На улице у входа их встречает Марина. Колька выходит одним из первых.

— Ну, как прошла экскурсия, товарищи?

— Прекрасно, — говорит Колька. — Очень интересно, а главное познавательно.

— Я очень рада, что вам понравилось.

— Куда нас теперь?

— Обедать.

— В ресторан?

— В кафе у вокзала. А что вас это так беспокоит?

— Да я ничего… Это я просто так.

— Вы останетесь довольны… В автобус все быстренько, товарищи, в автобус!

Под вечер поезд отошёл от станции и в широких вагонных окнах с белоснежными занавесками неслись мимо поля и перелески, луговины и деревушки, да мелькали телеграфные столбы.

В коридоре спального вагона открыты двери всех купе, в которых едут счастливые люди, оставившие свои заботы дома, а, может, просто на время забывшие о них…

Из служебного купе показалась молоденькая проводница с пачкой газет и журналов, а за нею вышла Марина с блокнотом и карандашом в руках. По всему видно было, что занимаются они делом для них обычным и чувствуют себя хозяйками этого дома на колесах среди своих гостей, всех таких разных, но в чём-то неуловимо похожих.

Проводница предлагала гостям газеты и журналы, а Марина задавала всем одни и те же вопросы.

— Ну, как, товарищи, устроились? Нормально? Все на месте?

На каждый её вопрос отвечали разноголосым, но дружным хором. Дошла очередь и до четвёртого купе, в котором Роберт всё так же читал у окна книгу, а Селезнёв, Рожков и Колька, расстелив на столе газету, готовились ужинать…

Первой в дверях купе показалась проводница.

— Газеты, журналы, пожалуйста. Просвещайтесь.

— О, почта пришла.

— А как зовут почтальона.

— Люба.

— Люба-Любовь, а меня Коля-Николай.

— Очень приятно.

— И мне приятно. Прошу в наш это… шалаш.

— Ой, что вы, мне некогда. Я на работе.

— Ну и что. Зато познакомимся поближе, — не отставал Колька. — Я как раз одинокий, холостой.

— Знаю, слышала, — засмеялась Люба. — Все вы холостые.

— А чо ты, Люба, правда ведь. Я даже на днях объявление в газету дал: молодой человек двадцати пяти лет хотел бы найти добрую, уступчивую, любящую путешествия подругу. Сам я спокойный, решительный, скромный…

— Сразу видно… Ой, да ну вас, — смеясь, махнула рукой Люба и пошла дальше.

— Без вредных привычек, Люба, — вслед проводнице прокричал Колька, выглянув из купе.

— Техникум окончил, — подсказал Рожков.

— Болтун и пустомеля, — уточнил Сергей Иваныч.

— Да что вы, пошутить нельзя?

— Так ведь мы тоже шутим…

— Ну как, товарищи устроились, — раздался бодрый голос Марины. Она стояла в дверях. — Нормально?

— Неплохо, вроде.

— Никто не отстал?

— У нас все на месте.

— Ну и отлично, — что-то отметила в блокноте Марина.

— Садитесь с нами, Марина, — пригласил Колька. — Поужинаем за компанию.

— Что вы, что вы, товарищи. Ужин вечером в ресторане.

— Это само собой.

— Нет-нет, спасибо. Мне ещё много надо сделать сегодня.

Марина прикрыла дверь.

— Ну так что, братья, — хлопнул в ладоши Колька и принялся наполнять стаканы вином. — За наш счастливый путь. Держи, Иваныч.

— Сначала Роберту за знакомство — предложил Селезнёв.

— И то верно. Извини.

— Спасибо, я не пью, — на мгновение оторвался от книги Роберт.

— Ну да!? Совсем? Даже сухого винца не принимаешь?

— Нет.

— Вот тебе и раз. Ещё, Иваныч, один трезвенник на нашу голову.

— Не вижу в этом ничего необыкновенного, — сказал Роберт.

— Смотри, Никанорыч — твой брат по несчастью.

— Почему это? Как раз наоборот.

— Ну, что, Иваныч, придётся нам и за них. Давай-ка, пока мы с тобой ещё в силе.

— Чудак ты, — бросил Роберт Кольке.

— Это почему же?

— Ты думаешь, что пьют только сильные люди?

— Да. А как же.

— Ошибаешься. Пьют только слабаки. Именно слабаки.

— Ну, ты даёшь. Да знаешь сколько я…

— Выпить может любой, а вот найти в себе силы и не выпить сможет не каждый, а только очень сильный человек. Он и только он достоин уважения в обществе.

— И даже вот такого купейного, нашего.

— Я говорю не об этом. Я говорю вообще о моём отношении к этой проблеме.

— Ты говоришь вообще, а я конкретно и в частности стакан в руке держу. Как же мне быть-то? Может, всё это за окно выплеснуть?

— Никто так вопрос не ставит.

— Ты-то как думаешь, Иваныч?

Иваныч некоторое время молчит, глядя в окно.

— Он, Коля, прав. Пьют только слабые люди.

— Ну!?

— Но мы то ведь не из таких слабаков.

— Ну!?

— Значит, просто выпивают вино, как мы сейчас, сильные люди, которые хотят расслабиться.

— Уф… — облегчённо выдохнул Колька. — Ну и голова у тебя, Иваныч. Сразу как-то легче стало.

— Ещё ни один человек вино не победил, — подал голое Рожков.

— Послушай, уважаемый, — стал пристально вглядываться в лицо Роберта Колька, — а ты случайно не из бывших.

— Из каких это бывших?

— Ну этих… алкашей, которые часто в газетах да по телевизору выступают против вина, да своим опытом делятся.

— Нигде я не выступаю. Я так думаю.

— Чего пристал к человеку, — вмешивается в разговор Рожков. — Делай своё дело.

— Да я ничего. Я просто так… А ты, Никанорыч, может всё-таки примешь? Чего ты ломаешься, как певец на эстраде.

— Нет, брат, не уговоришь. Я полностью солидарен с Робертом. — Рожков достал брелок с ключами и повертел перед лицом Кольки. — Скоро седьмую зарубку сделаю.

— Ну, смотрите, вам жить…

В коридор из вагонных купе доносились песни, громкие разговоры, смех. Двое молодых людей с гитарой, дергаясь и размахивая руками, пели что-то модное двум, курящим сигареты девицам, в которых нашли, очевидно, благодарных слушателей.

В дверях показалась Марина. За нею следовал, наигрывая какую-то мелодию, баянист — полный, начинающий лысеть мужчина. Они остановились у первого купе. Марина открыла двери.

— Вот, дорогие товарищи, привела вам музыку. Желаете?

— Давайте, желаем!

— Заходите!

— Прошу любить и жаловать: наш баянист Володя — представила музыканта Марина. — Проходи, Володя, повесели товарищей.

Баянист вошёл в купе. Ему уступили место и он растянул меха баяна. Громко полилась песня.

А в четвёртом купе Колька что-то доказывал Роберту.

— Вот ты говоришь, что ужесточить надо. Хорошо. Ладно, правильно.

— Да, правильно. Конечно, всё надо с умом делать.

— А если ума нет? Зачем в крайности-то бросаться?

Отодвинулась дверь, и в купе вместе с музыкой ворвался голос Марины.

— Товарищи, музыку желаете?

— Просим, просим.

— Вот, познакомьтесь: наш баянист Володя. Проходи, Володя. Повесели товарищей, — пригласила Марина баяниста, а сама куда-то исчезла.

— Садись, брат, — Колька подвинулся.

— Чего сыграть? — спросил баянист.

— Погоди маленько, — остановил его Колька. — Для начала прими немного.

— Ну что вы, — замялся Володя. — Нельзя, я на работе. Да, честно говоря, я уже принял.

— Ничего. Веселей пальцы ходить будут.

— Немножко-то не повредит, — поддержал Селезнёв.

— Ну разве что немножко, — сдался Володя. — Спасибо.

— Скажите пожалуйста, — неожиданно подал голос Роберт. — А вы «Полёт шмеля» композитора Римского-Корсакова сыграть можете?

Колька и Селезнёв с удивлением глянули на Роберта.

— Конечно, могу, — просто сказал Володя и, чуть подумав, заиграл.

— Здорово, — восхищённо произнёс Колька, когда баянист закончил.

— Да, нормально, — поглядел на часы Роберт. — Меньше минуты.

— Давно играешь, Володя? — спросил Колька.

— С детства.

— А под частушки сыграешь?

— Пожалуйста, — растянул меха баянист.

— Иваныч, помогай, — пригласил Колька.

— Я погожу.

Колька пропел первую частушку:

Потом он пропел вторую, третью и вдруг остановил баяниста.

— А давай-ка, Володя, русского!

Володя тут же заиграл под пляску, а Колька пошёл плясать и петь частушки, но места было мало и он, отодвинув дверь, выскочил в коридор. Баянист вышел за ним, и пляска возобновилась с новой силой. На музыку собрался народ. Колька пригласил какую-то женщину и пошёл перед нею в присядку, потом пригласил ещё одну, но самого его хватило уже ненадолго и он, тяжело дыша, нырнул в своё купе.

— Ну что, отвёл душеньку? — спросил Рожков.

— Эх, отвёл! Гулять так гулять! Места бы побольше. Развернуться негде. Да ты выходи, не стесняйся, — и Колька вытолкнул Рожкова в коридор, где было шумно и весело, а сам опять вышел за ним.

Женщины плясали, пели частушки, потом все вместе затянули какую-то общую песню. Но всё это, однако, продолжалось недолго. Володю-баяниста уволокли в соседнее от наших ребят купе.

Веселье также неожиданно кончилось, как и возникло. В коридоре вагона снова стало тихо. Колька и Никанорыч пошли к себе. Сергей Иваныч уже лежал под одеялом. Роберт читал книгу.

— Ложитесь-ка лучше спать, гуляки, — предложил Селезнёв. — Впереди много дней — напляшетесь.

— И то верно. Надо отдохнуть от трудов праведных, — согласился Рожков и стал разбирать постель.

Колька выглянул в коридор. Баяниста Володю переводили в следующее купе.

Колька молча забрался на свою полку. Один Роберт, включив настольную лампу, продолжал читать толстую книгу.

Кольке не спалось. Он лежал и смотрел в окно, за которым уже темнело. Мелькали мимо редкие фонари на столбах у дороги, да светились вдали огоньки незнакомых деревень и посёлков.

Колька глянул на Рожкова, потом на Иваныча и тихонько стал слезать с полки.

— Ты чего, Коля, на промысел что ли? — спросил не спавший ещё Селезнёв.

— Да не, я просто так. Покурю пойду.

— А, ну-ну, сходи.

Колька вышел в коридор, встал у окна и достал сигарету.

Спали далеко не во всех купе. То и дело слышался смех, громкие голоса. Вот с шумом отодвинулась дверь дальнего от Кольки купе рядом с проводницей и оттуда вышла Марина. За ней появился один из тех молодых людей, которые раньше были с гитарой. В руках у парня баян Володи-музыканта.

— Я так и знала, — сокрушённо говорила Марина. — Господи, каждый раз одно и то же. И зачем вы его угостили?

— Как зачем? Коллеги, все-таки… Да мы немного, а он сразу и рухнул.

— Сразу… — покачала головой Марина.

— Да ему теперь легче. А вот где я-то буду спать.

— Не волнуйтесь. Будете спать на его полке.

— А, ну тогда…

Марина и парень с баяном ушли в другой вагон. Колька заметил, что проводница Люба, выглянув из своего служебного помещения, проводила их заинтересованным взглядом, а потом глянула и на Кольку, чему-то усмехнувшись.

Колька, сунув так и не прикуренную сигарету в карман, пошёл к служебному купе напевая:

— А у этой проводницы шелковистые ресницы. Ты мне часто будешь сниться, проводница, ах, проводница…

Дверь была полуоткрыта и Колька просунул туда голову.

— Как дела, Любаша? — спросил он.

Проводница что-то ему ответила и Колька вошёл в купе, задвинув за собой дверь.

Некоторое время всё было тихо. Но вдруг дверь с грохотом отодвинулась. Из купе выскочил Колька, по спине которого гуляли цветные флажки проводницы Любы…

В коридоре вагона вновь появилась Марина.

— Ну, что, Марина, всех уложила? — спросил Колька.

— Ой, не говорите, всех. Теперь и самой пора отдохнуть.

— О, да вы рядом с нами живёте, — заговорил Колька, следуя за Мариной, которая отодвинула одну из дверей.

На пороге возник здоровенный детина. Он пропустил Марину, но загородил дорогу Кольке.

— Вам кого? — спросил он.

— Да нет, никого. Я просто так.

— Ну, тогда проходи. Гостем будешь.

— Да нет, спасибо. Я, говорю, прикурить бы где найти.

Мужчина обернулся к своим друзьям.

— Иван, брось-ка спички. Я тут одному товарищу дам прикурить… Держи.

Колька прикурил и отошёл к окну. Потом положил сигарету в пепельницу и направился в своё купе. Здесь было тихо и уютно.

Тишину нарушал лишь перестук колёс. Рожков и Селезнёв, как видно, уже спали. Только Роберт всё ещё продолжал при свете ночника читать книгу.

Колька разделся и забрался на свою полку.

Утром Колька проснулся от солнечного света, и, открыв глаза, некоторое время лежал неподвижно. Потом повернулся на бок и осмотрел купе.

Рожков и Сергей Иваныч всё ещё спали. Лишь Роберт, на которого Колька поглядел изумлённо и очень внимательно, читал книгу.

— Ты что, Роберт, так и не ложился?

— Почему же? Просто я давно встал.

— Ну, ты даёшь, феномен. Где едем? — спросил Колька и глянул в окно.

— Да всё по России.

— Сам вижу, что не по Америке. И всё же?

— Кажется уже по Ростовской земле. Степь…

— Так, видно, оно и есть. Пейзаж-то совсем другой.

За окном поезда простиралась, казалось, бескрайняя степь. Кое-где темнели редкие рощи деревьев, да вдоль дороги мелькали искусственные посадки кустарников.

Резко щёлкнуло в динамике под потолком и бодрый женский голос проговорил:

— Доброе утро, дорогие товарищи туристы! Мы продолжаем наше путешествие. Прослушайте объявление. Через двадцать минут поезд подойдёт к станции, на которой мы все организованно выйдем из вагона и примем участие в наших культмассовых мероприятиях. Это будет для вас своеобразной утренней зарядкой перед завтраком, который как всегда по распорядку после остановки. Желаем вам, дорогие товарищи туристы, отличного настроения… Следующее объявление после завтрака… Вася, включай музыку… Ой, да хватит тебе… У меня и так всё болит…

В динамике ещё раз щёлкнуло и оттуда хлынула не менее бодрая музыка.

Проснулись Селезнёв и Рожков.

— Где мы? — спросил Сергей Иваныч, глянув в окно.

— Не бойся не в вытрезвителе, — ответил Колька.

— Чего мне бояться. Я там не бывал. Бойся ты. Где едем?

— Степь да степь кругом.

— Вижу. Совсем другая сторона.

— То ли ещё будет. И горы, и море. Эх, скорей бы.

— Ты чего? Уже домой захотел? — удивился Селезнев.

— А если бы поезд развернулся — уехал бы.

— Ну это ты зря, Колюха.

— Всё идёт прекрасно, по-моему, — подтвердил Рожков.

— Тогда вставайте, одевайтесь, умывайтесь — и на физзарядку.

— Куда? — не понял Сергей Иваныч.

— По радио передали, что физзарядка будет.

Колька взял полотенце, достал из чемодана мыльницу и вышел из купе.

В коридоре вагона сновали туристы с такими же, как у Кольки полотенцами. В конце коридора была небольшая очередь желающих умыться. Оттуда показалась Марина.

— Доброе утро, товарищи! — громко сказала она. — Как настроение? Объявление все слышали? Побыстрее, побыстрее, товарищи. Скоро остановка.

Марина заглядывала в каждое купе и всех призывала на остановке выйти из вагона…

Поезд остановился на одном из путей станции. Множество туристов вышло из вагонов. Из девятого одним из последних выходил Колька. На площадке перед вагоном уже собралась толпа. Каких-то два незнакомых и уже немолодых человека громко о чём-то вещали собравшимся вокруг них туристам. Баянист Володя, стоя рядом, легонько подыгрывал им на своём баяне. Он был чисто выбрит и, казалось, благоухал.

Колька подошёл к нему поближе.

— А ты, Володя, как огурчик сегодня прямо с утра? — кивнул Колька баянисту.

— Привычка, — ухмыльнулся Володя, не прекращая играть.

Колька прислушался к затейникам. Один из них вышел чуть вперёд и заговорил напевно и торжественно:

Второй затейник подошёл к первому:

Шутники были явные халтурщики. Вот один из них развернул широкий и длинный лист бумаги, похожий на старый свиток. На листе был написан большими буквами текст какой-то песни.

— А сейчас, для начала дорогие друзья, мы все разом споём с вами песню, — объявил затейник и обратился к баянисту: — Маэстро, прошу вас.

Володя заиграл знакомую мелодию, затейники запели куплет, а когда Колька уже отходил от них, хор туристов весело и оптимистично грянул:

А у другого края вагона туристы играли в «третьего лишнего», руководила игрой и подбадривала участников этого действа Марина.

— Так, так, товарищи, проворней, проворней. Вот так, молодцы! Лови его, лови!

Сложив руки на груди, в сторонке от широкого круга играющих стоял Сергей Иванович. Неожиданно к нему подскочила Марина.

— А вы почему не играете? — спросила она.

— Да так как-то… — неуверенно произнёс Селезнёв.

— А где ваша улыбка? Где весёлое настроение? Вы о чём задумались?

— Да так…

— Забудьте и дом, и работу, и производственный план.

— Да как забыть-то?

— А вот так. — Марина решительно взяла Селезнёва за руку. — Немедленно вставайте в круг. Вспомните молодость. И — улыбка, улыбка прежде всего.

Марина поставила Иваныча позади какой-то женщины. Колька видел всё это, но подойти не решился. Он заметил вдруг, как к соседнему вагону подошёл мужчина, в руках которого Колька увидел бутылки с пивом. Колька подбежал к нему.

— Где брал?

— А вон там, в ларьке, — махнул рукой турист, — у третьего вагона.

Колька быстро вернулся и остановился рядом с Селезнёвым.

— Иваныч, — заговорщически тихо произнёс Колька, — там пиво дают.

И он быстро пошёл вдоль вагонов.

В этот момент один из играющих подбежал и встал впереди женщины, за которой стоял Селезнёв, и Сергей Иваныч оказался «третьим лишним».

Он тут же побежал, но не по кругу, а бросился за Колькой. Игра остановилась.

— Товарищ! Эй, товарищ! Куда вы?! — закричали играющие.

Но «товарищ» их уже не слышал. Он не по возрасту резво кинулся догонять Кольку.

…Когда поезд двинулся дальше, друзья сидели в своеё купе. Рожков молча смотрел в окно. Колька и Сергей Иваныч пили долгожданное пиво, а Роберт читал книгу. Всё было так же, как и вчера: и днём, и вечером, и ночью. Правда вновь за окнами поезда сменился пейзаж. Слева по ходу поезда всё так же простиралась степь, но справа стали видны горы. Поезд шёл по предгорью Кавказа. Посадки акаций и пирамидальных тополей мелькали вместе с белыми домиками станций.

А однажды утром друзья, в который уже раз были поражены новыми видами из окна: поезд шёл меж горами и морем. И на привычный вопрос Сергея Иваныча как всегда читающий книгу Роберт ответил:

— Подъезжаем к Дербенту.

— Значит, по Дагестану шпарим. Каспийское море? — кивнул Иваныч на окно.

— Да. Ночью проехали Махачкалу.

— Дербент — город хлебный, — уверенный в своих знаниях изрёк Колька, внимательно глядя в окно.

— Эта знаменитая фраза относится, между прочим, к Ташкенту, — поправил Кольку Роберт. — Так называется повесть писателя Неверова: «Ташкент — город хлебный».

— Ну, знаешь… — не смутился Колька. — Здесь тоже без хлеба не живут. Верно, Иваныч?

— Само собой… Ты, Роберт, лучше нам про этот город расскажи.

— А чего рассказывать? Город, как город, — опять сунулся Колька.

— Ну, я так не сказал бы про Дербент, — спокойно возразил Роберт.

— Почему?

— Потому что он, — один из самых древних кавказских городов. Основан в пятом веке!

— Ну? — удивленно присвистнул Селезнев. — Выходит — ему сейчас полторы тысячи лет.

— Да. А слово Дербент в переводе означает «ворота».

— Какие?

— Каспийские ворота, железные ворота. По-разному называли это место.

— Почему именно ворота?

— Вот посмотри, — кивнул на окно Роберт. — Мы едем по равнине. Здесь между горами и морем узкая полоса ровной земли. По ней в древности и проходила главная дорога побережья.

— А куда по ней шли?

— Из Европы в Переднюю Азию. Здесь-то и возник Дербент, который запирал проход или ворота.

— От кого?

— По этому пути не только купцы шли, а и кочевники-степняки набеги делали. Вот и построили здесь каменную стену от гор до самого моря. Во всём мире найдется мало таких стен.

— Они и сейчас стоят?

— Стоят до сих пор.

— А ты, что, Роберт, бывал здесь?

— Нет, никогда, не бывал.

— А откуда же всё знаешь?

— Вот отсюда, — показал Роберт на книгу.

— Ясно. Любите книгу — источник знаний.

— Да. Об этих местах ещё отец истории Геродот писал.

— Ну, а дальше? — спросил Селезнёв.

— А дальше рассказывать — мало. Надо всё видеть.

— А мы стоять здесь не будем?

— Длительная стоянка с экскурсией не предусмотрена.

— Жаль. В интересное место нас занесло.

Поезд подошёл к станции и все увидели совсем рядом волны Каспийского моря. Они плескались в нескольких метрах от вагонов. Море было так близко, что многие туристы стали выпрыгивать из вагонов и бежать в воду.

— Смотри, Иваныч, народу-то! — воскликнул Колька. — Пойдём искупаемся.

— А успеем? — неуверенно произнёс Селезнёв.

— Да мы только туда и обратно. А то потом жалеть будем.

— И то верно. Когда-то ещё увидим Каспийское море. Буди Никанорыча.

Колька растолкал всё ещё спящего Рожкова.

— Никанорыч, вставай.

— Чего?

— Пойдём купаться.

— Где мы?

— В Дербенте. У самого синего моря.

— Ну и что? — глянул Рожков в окно.

— Пойдём купаться. Заодно и умоемся.

— Я всегда готов, — согласился Никанорыч и начал было одеваться.

— Да вы не одевайте штаны-то. Мы ведь туда и обратно, — остановил друзей Колька и сам снял брюки.

— Нет, братцы, вы как хотите, а я без штанов не пойду, — решительно сказал Селезнёв.

— Да ты смотри — тут же пляж! Народу много и все без штанов. В одних плавках.

— Вы помоложе, вам можно.

Так они и вышли из вагона: Рожков и Колька в плавках, а Иваныч в синих спортивных брюках и босоножках.

Проводницы Любы у дверей не оказалось. Пожилой железнодорожник с молотком на длинной рукоятке осматривал вагон.

— Послушай, отец, — обратился к нему Колька, — стоять долго будем?

— Долго…

— Искупаться успеем?

— Успеем, — скорее для себя, а не Кольке, и как-то равнодушно ответил осмотрщик.

— Тогда вперёд, мужики, быстрее, — закричал друзьям Колька и первым бросился в воду.

За ним кинулся Рожков. Только Сергей Иваныч не полез в море. Он немного прошёлся по берегу и там, где было поменьше купающихся, снял босоножки, закатал штаны и зашёл в воду. Потом стал умываться.

Колька и Рожков скоро подплыли к нему.

— Иди сюда, Сергей Иваныч. Ты знаешь, как здорово! — восхищался Рожков.

— А может он в подштанниках?

— Не болтай.

— А чего же стесняешься-то?

— Просто мне и так хорошо. А вы далеко-то не заплывайте.

— Не бойся, успеем.

Вдруг Рожков толкнул Кольку в бок.

— Вот… это… бабец! — с расстановкой и восхищённо проговорил он.

— Где? — встрепенулся Колька и посмотрел туда, куда показывал ему Никанорыч.

Недалеко от них входила в воду стройная белокурая женщина. Она была так хороша, что Колька, когда её увидел, то и слова произнести не мог, а только покачал головой.

— Вот это да! — наконец восхищённо выдохнул Колька и вдруг поплыл.

— Ты куда? — Рожков решил не отставать от Кольки.

— Я сейчас…

И они оба подплыли к женщине.

— Здравствуйте, — сказал ей Колька.

— Здравствуйте.

— Скажите пожалуйста, вы здесь отдыхаете?

— Да, отдыхаю.

— А вы сами откуда?

— Из Мурманска. А вы?

— А мы с поезда.

— С какого поезда?

— А вон с этого… — повернувшись, показал Колька, да так и застыл с раскрытым ртом.

Он увидел, что их поезда на пути не было. Вдоль берега удалялись его последние вагоны.

— Никанорыч, поезд-то…

Рожков всё понял и закричал:

— Иваныч!! Иваныч!!

— Чего?! — ответил Селезнёв.

— Поезд!!!

— А-а?!

— Поезд пошёл!! — заорал Колька и показал рукой, отчего еле удержался на плаву и чуть не захлебнулся.

Селезнёв повернул голову и обмер. Через мгновение он сорвался с места, выскочил на песчаный берег и ринулся за поездом, но, пробежав несколько метров, вспомнил, что оставил босоножки, и вернулся за ними. Схватив босоножки, Сергей Иваныч кинулся опять к железнодорожному полотну, но, прибежав туда, увидел лишь удаляющиеся красные огоньки последнего вагона.

Рожков с Колькой подплыли к берегу и вышли на песок. Селезнёв вернулся к ним. Все некоторое время молчали.

— Ну, чего, приехали, Сергей Иваныч? — сказал Рожков, садясь на песок.

— Да, вроде, прибыли.

— Ну, ладно, мы за этой… поплыли, — заговорил Колька. — А ты-то куда смотрел, Иваныч?

— На вас.

— Ну на, посмотри ещё.

— Погодите, — остановил друзей Рожков. — Спорить не будем. Виноваты все. Давайте лучше думать, что делать дальше.

— Пойдём докупаемся, — сказал Колька и опять пошёл в воду.

— Постой. Куда ты?

— Поплаваю. Ведь нам теперь спешить некуда.

— Как это некуда? — сказал Иваныч. — Надо поезд догонять.

— Тебе легче, босоножки и брюки есть. А я лично босиком по шпалам не побегу.

— Ладно, Коля. Иди, решим, что делать дальше, а потом ещё поплаваем.

— А что делать? Самое лучшее бы, так сходить в лавку, — предложил Колька. — Почему-то сразу есть захотелось.

— Тут бесплатно не дают, — ответил Селезнёв. — У меня же денег нет, а у вас ещё меньше.

И он показал на плавки друзей.

— А ты погляди в кармане-то, — посоветовал Колька. — На всякий случай.

Сергей Иваныч хлопнул по заднему карману, сунул туда руку и неожиданно для всех вытащил аккуратно сложенную трёшницу.

— Ну, Иваныч, как в кино, — сказал Колька.

— Как она сюда попала? — недоуменно произнёс Селезнёв.

— Ты же вчера в ресторане чего-то брал — подсказал Рожков.

— А, да, верно…

— Ну, вот первый вопрос уже решён. Пошли в лавку, — предложил Колька и они с Иванычем двинулись к стоящим неподалеку домам.

— Подождите, — остановил их Рожков. — Ведь не это главное. Надо идти на вокзал, к начальнику.

— Конечно, надо. Туда и идём. Только по пути завернём в магазин, а потом вон в тот сквер у вокзала.

— В таком виде в магазин?

— А на вокзал ты в другом пойдёшь? Да здесь таких, как мы, сотни, — сказал Колька и вдруг запел: — Алеет восток, магазин недалёк. Мы пойдём в магазин, на троих сообразим, а-а-а…

— Чему ты радуешься? — неодобрительно сказал Кольке Селезнёв. — Будто рубль по лотерее выиграл.

— Радуюсь хорошей погоде, солнцу и морю. А ещё тому, что мы все вместе.

— Вместе-то вместе, да не на своём месте.

— Ну и что? Будем и на своём. Поезд догоним. Помогут добрые люди, пропасть не дадут.

— Оптимист.

— А как же. Иначе жить трудно.

— Философ.

На узкой улочке Дербента недалеко от берега магазин разыскали быстро. Но дверь его оказалась закрытой. У входа полный мужчина в широкой кепке подметал невысокие ступени.

— Товарищ, — обратился к нему Колька. — Магазин не работает?

Мужчина остановился, отложил в сторону метлу.

— Почему не работает? Конечно, работает. Заходи, пожалуйста.

И он первым отворил дверь.

— Что брать будем? — спросил мужчина, оказавшись продавцом этого небольшого продовольственного ларька.

— Да вот сами ещё не знаем. Ты, папаша, нам посоветовал бы… какое вино лучше взять, — показал Колька на полку с разноцветными бутылками.

— Какое вино? Э-э, сразу вижу: первый раз отдыхаете в наших краях.

— Первый.

— Тогда запомните: в Дербенте надо пить только «Дербент». Вот, — и продавец поставил на прилавок бутылку с яркой наклейкой.

— Спасибо, папаша. Иваныч, деньги плати.

— Не знаю, хватит ли? — засомневался Селезнёв.

— Хватит. Спасибо дорогой, — ответил продавец.

— А ты бы нам, папаша, и стаканчик на время дал. Можно?

— Можно. Всё можно.

— А как тебя зовут, добрый человек? — спросил Колька продавца.

— Аскер. А тебя?

— А меня Николай. Будем знакомы.

— Будем, будем. А что значит твоё имя?

— Николай, значит воин, солдат.

— Эй! — воскликнул продавец. — Аскер тоже воин. Значит мы… как это… по-русски… Тёзки, да, да, — кивнул довольный Аскер.

Он достал из-под прилавка стакан, вытер его чистым полотенцем и протянул Кольке.

— Держи, тёзка.

— Спасибо, Аскер. Скоро зайдём, вернём.

— Заходи, гостем будешь.

В небольшом тенистом сквере у станции двое малышей играли в индейцев. Лбы у них перевязаны узкими лентами, к которым прикреплены белые гусиные перья. В руках у мальчишек детские луки со стрелами. Широкие пояса тоже похожи на индейские. Пробираясь сквозь заросли кустарников, малыши явно кого-то выслеживали. Вдруг они остановились.

— Т-с-с, — дал знак старший мальчуган.

За кустами был слышен мужской разговор. Мальчик раздвинул руками кусты.

— Смотри, бледнолицые. Они, видно, что-то замышляют.

— Где?

— Вон сидят на лавочке.

— Они пьют вино.

— И о чём-то договариваются. А выследил их я — Одинокий Орёл, — гордо произнёс старший мальчик. — Да тихо ты…

… Трое друзей сидят на садовой скамейке.

— Ну, вот. Теперь можно хоть до Америки, — удовлетворённо проговорил Колька. — Ух, хорошо стало.

— Давайте, мужики, заканчивайте, да и на станцию пойдём, — торопил друзей Рожков.

— А ты чего? Так и не будешь? — спросил Колька.

— Не буду.

— Палочки-то с отметиной у тебя нет.

— Всё равно не буду. Сказал же.

— Послушай, Никанорыч.

— Ну?

— А ведь это ты во всём виноват.

— Как это?

— Бабец, бабец, — передразнил Колька Рожкова. — И вот теперь ни её, ни поезда.

— Во, даёт. Тогда ты бы не плавал, а издалека смотрел.

— Ладно, Коля, не реви, — сказал Селезнёв. — Найдём тебе бабу. Пошли.

Колька отнёс в магазин стакан и бутылку и друзья отправились на станцию…

…Мальчики за кустами слышали весь разговор и тоже было последовали за ними, но вдруг маленький «индеец» закапризничал.

— Я не хочу, не пойду.

— Ты что, испугался?

— Я хочу домой, к маме, — заплакал малыш.

— Ну, пойдём, — согласился старший мальчуган и, взяв всхлипывающего малыша за руку, вывел из кустов. — Да, ладно, не реви, найдём тебе бабу…

…Селезнёв, Рожков и Колька подошли к зданию станции. У вокзала и внутри здания сновали люди, но, странное дело, никто не обратил внимания на их вид.

В коридоре нашли двери с табличкой «Начальник вокзала» и Селезнёв, шедший первым, постучал в дверь. Никто ему не ответил, хотя он и прислушивался. Селезнёв постучал ещё раз. Опять за дверью было тихо.

— Нет, наверное, никого.

Колька дёрнул за ручку двери. Она подалась, но за ней оказалась ещё одна, обитая кожей с блестящими медными бляшками.

Толкнув и эту дверь, все вошли в кабинет. За столом, к которому вела от порога широкая ковровая дорожка, сидел человек в форменном кителе железнодорожника и что-то увлечённо писал. Он не оторвался от своего дела, даже когда громко захлопнулась дверь. Хозяин кабинета лишь мельком глянул на вошедших и опять уткнулся в бумаги.

Друзья стояли довольно долго в неловком молчании. Затем Сергей Иваныч подошёл вплотную к столу и кашлянул. Но никакой реакции не последовало.

— Послушайте, товарищ начальник. Вот какое дело, — начал было Селезнёв, но, видя что его всё ещё не слушают, неожиданно ударил кулаком по столу и закричал. — Чёрт возьми! Да я сам начальник!

Человек за столом поднял голову и внимательно, даже как-то радостно глянул на Сергея Иваныча.

— Вот теперь вижу, что начальник. Извини дорогой. А я думал — кто это ко мне зашёл. Думал, что вы ошиблись, а я срочный документ заканчивал. Сам понимаешь. Так что ещё раз прошу извинить.

Говоря всё это, начальник вокзала встал и подошёл к Сергею Иванычу. Протянул ему руку.

— Мантаев, Муса Магомедович.

— Селезнёв, Сергей Иванович. Никакой ошибки нет. Мы пришли именно к вам.

— Тогда прошу садиться и — слушаю вас. Куда? Откуда? И по какому делу?

— Мы с туристического поезда. Недавно проходил.

— Знаю, проходил. Так.

— На остановке, здесь у вас, решили искупаться в море.

— Так.

— Короче говоря, поезд ушёл, а мы вот остались.

— Ясно. И вам надо догнать свой поезд.

— Именно. И чем скорее, тем лучше.

— Понимаю, дорогой, но не понимаю пока, как это сделать.

— Нельзя ли нас отправить ближайшим поездом?

— Ваш, как мне известно, идёт в Тбилиси?

— Да.

— Но у нас до Тбилиси поезда нет. Только с пересадками. А это в вашем положении может столкнуть вас с неприятностями.

— А у вас ничего не найдётся для нас. Хотя бы прикрыться.

— Поможем, чем можем.

Начальник вокзала подошёл к телефону, набрал номер и пригласил кого-то в свой кабинет.

— Но есть один вариант, — снова начал он. — Конечно, если вы согласитесь. — Туда скоро идёт грузовой поезд.

— Мы согласны.

— Лишь бы не дуло, — вставил Колька.

— Нет, — засмеялся Муса Магомедович. — Холодно не будет. Там есть два подходящих вагона до Тбилиси. Ехать можно. Только…

— Чего везут? — спросил Колька.

— Молодняк.

— Чего-чего?

— Молодых племенных тёлок. Так что…

— В нашем положении выбирать не приходится — сказал Селезнёв.

— В одном вагоне едет сопровождающий. Было два. Сегодня одного в больницу отвезли. Вот и будете вместо него. Идёт?

— Идёт. Спасибо…

Дверь отворилась и в кабинет вошёл мужчина в форменном кителе и с краской повязкой дежурного на рукаве.

— Муталиб Алиевич, — обратился к нему начальник вокзала, — надо помочь товарищам. Отстали от поезда, понимаешь?

— Понимаю. Что надо?

— Отправишь их в том вагоне, откуда сняли больного сопровождающего. Так?

— Так.

— И найди им что-нибудь надеть.

— Посмотрим. Найдём.

— Ну, вот так, дорогой. Только это можем, — сказал Селезнёву начальник вокзала.

— Спасибо, Муса Магомедович, — поблагодарил Селезнёв.

— Э-э-э, о чём говоришь. Помочь в беде человеку — древний кавказский обычай. Будем считать, что мы ничего выдающегося не сделали. На Кавказе так поступит каждый. Верно, Муталиб?

— Верно, товарищ Мантаев.

— Да… — начальник вокзала достал из кармана и протянул Селезнёву деньги. — Вот вам немного денег.

— Что вы, что вы… — начал отказываться Сергей Иваныч.

— Это так, на всякий случай.

— Ну, Муса Магомедович, не знаю как вас и благодарить.

— Э-э, не стоит, дорогой.

Селезнёв подошел к столу и, взяв лист бумаги, что-то написал на нём.

— Вот, Муса Магомедович, мой адрес. Деньги мы вышлем, как только догоним свой поезд.

— Обижаешь, Сергей Иванович, я и так верю.

— А этот адрес на всякий случай. Вдруг в наших краях будешь. Милости просим.

— Спасибо, дорогой. Спасибо — начальник вокзала попрощался с каждым. — Счастливого пути.

Вдоль одного из путей товарной станции идут друг за другом четверо. Впереди дежурный по вокзалу с красной повязкой на рукаве. За ним Селезнёв в своих спортивных брюках и в форменном кителе с чужого плеча. Китель Сергею Иванычу явно мал: и рукава коротки и на животе полы не сходятся. За Селезнёвым шагает Рожков. На нём только брюки, а на ногах старые кеды. Замыкает шествие Колька. На нём, наоборот, только китель и большие рабочие ботинки. Колька несёт в руках картонную коробку.

Все четверо остановились у одного из вагонов. Дверь его была отодвинута наполовину. Дежурный постучал по ней кулаком. В проёме, перегороженном нешироким, но толстим брусом, показался немолодой мужчина в тёмно-синего цвета рабочем халате с закатанными по локти рукавами, в сдвинутой на затылок помятой кепке и с ведром в руке.

— Чего? — оперся он локтями о поперечину.

— Как дела, дорогой? — спросил дежурный.

— Да какие дела, начальник? — развёл мужик руками. — Сам видишь, один кручусь на два вагона. Хоть плачь.

— Плакать не будешь. Мы о тебе думали. Вот и помощников нашли. Возьмёшь?

Мужик оглядел всех остальных.

— Так ведь… я ничего… это… один доеду. Тут недалеко осталось… до Тбилиси-то.

— Одному плохо, — возразил дежурный. — А они как раз тоже до Тбилиси едут. Отстали от поезда. Хорошие ребята.

— А мне что, пусть едут. Разве жалко.

— Ну всё в порядке. Жалеть не будешь. Залезай, мужики.

Селезнёв, Рожков и Колька стали прощаться с дежурным.

— Спасибо, Муталиб Алиевич.

— Поклон Мусе Магомедовичу.

— До свидания. Может, где и встретимся.

— Может. В жизни всё может.

— Спасибо от всей души.

— Э-э, о чём говоришь! Счастливого путешествия, ребята!

Дежурный помахал рукой и пошёл вдоль состава.

— Ну, что ж, — сказал проводник, — давайте знакомиться… Иван.

Он каждому пожал руку.

— Нам-то куда? — спросил Селезнёв.

— Вот в эту теплушку и залезайте.

— А правда, что ты тут коров везёшь? — поинтересовался Колька.

– Точно. Везу холмогорских тёлок к кавказским бычкам. А что?

— Да я ничего, просто так. А что у них своих-то тёлок нет?

— Свои-то есть, да наши, видно, лучше.

— Чем?

— Поупитаннее и молока больше дают.

— Наверно новую породу выводить будут?

— Само собой. Наши телушки племенные, знаменитые. Я их с плембазы по всему сэсээру вожу.

Рожков и Селезнёв уже забрались тем временем в вагон. За ними полезли и Колька с Иваном.

— Здорово, родные, — приветствовал тёлок Колька.

Они стояли в правой части вагона за невысокой загородкой. В левой части вагона лежало сено. У стены — светлые молочные фляги, какие-то мешки.

— Расскажи-ка нам, Иван, что тут к чему, — попросил Селезнёв.

— А всё просто. Каждый день надо тёлочек кормить, поить, обихаживать.

— Это понятно. А доить когда?

— Доить их нельзя. Они, так сказать, ещё девочки.

— Ну вот и похлебали молока, — расстроился Колька.

— Сено — вот оно. В мешках комбикорма. Во флягах вода для них.

— А для нас?

— Для вас набрать сегодня не успел. Да там вон во фляге немного есть.

— Но она холодная, — потрогал флягу Колька.

— За кипятком на станцию бегать придётся. Вот с этим чайником.

— Заранее предупреждаю, — оглядел друзей Колька, — что один из вагона не выйду. Хоть за водой, хоть за чем другим.

— Это почему?

— А отставать, так уж всем вместе.

— Не отстанешь, — сказал Иван. — Поезд не курьерский. Если остановится, то стоит долго. Куда угодно сходить успеешь. Да тут и до Тбилиси-то суток двое-трое.

— Ничего себе — успокоил.

— Так, дальше… — продолжал Иван. — Хлеб, сахар, чай я вам дам. Консервы тоже.

— Спать где?

— Вот вам сено, брезент, матрац, фуфайка и даже подушка. Постель большая, все уместитесь.

— Что и говорить — полный комфорт, — заключил знакомство с вагоном Рожков.

— Иваныч? — обратился Колька к Селезнёву.

— А?

— И зачем это мы в том поезде ехали. Надо бы сразу в этом.

— Болтун ты, Колька, неисправимый.

— А я чо? Я просто так.

— Давайте-ка, братцы, лучше пообедаем, — предложил Рожков.

— Это верно, — согласился Селезнёв. — Как говорится, и тощий живот без еды не живёт.

— Ха-ха-ха-ха — засмеялся Колька, — смотрите, как Иваныч-то отощал. Даже пуговицы на брюхе не сходятся.

— Ладно, шутник, давай стол сооружай.

— Я сейчас вам еду принесу, — сказал Иван.

— Да проживём, Иван, — остановил, было, его Селезнёв.

— Я мигом.

Иван спрыгнул на землю, сбегал в свой вагон и принёс в сумке хлеб, какие-то консервы, сахар и пачку чая.

— Вот, братцы, это вам.

— Спасибо, Ваня, но это назавтра, — сказал Селезнёв.

— Как хотите.

— Сегодня вот добрые люди гостинцев дали. Да сами закупили кой-чего.

Вместо стола Колька поставил какой-то ящик.

— Давай, Иван, садись с нами обедать.

— Да я уже обедал.

— Ну и что?

— Да, вроде, неудобно.

— Чего неудобно — не понял Колька.

— Отказываться-то.

— Давно бы так… Коровы-то сыты?

— Сыты, вы вечером только в поилку воды налейте.

— Нальём, нальём. Это мы умеем.

Колька раскрыл картонную коробку и достал оттуда фрукты, прочую еду и даже бутылку вина.

— Садись, Иван. В честь нашего знакомства и взаимовыгодного сотрудничества проведём обед в теплой и дружеской обстановке. Ты не против?

— А чего мне возражать-то? Мне, как говорится, сам Бог вас послал, — сказал Иван.

— Ну, тогда держи бокал, — протянул ему Колька помятую алюминиевую кружку. — На, Иваныч… А ты, Никанорыч, опять, что ли не будешь?

— Нет, — замотал головой Рожков.

— Понимаю, но ты терпи. Первые три года всегда трудно, а потом привыкнешь.

— Я уже привык, — сказал Рожков и отошёл к двери.

— Эх, да… А мы, грешные, поужинаем. Да и ты хоть поешь, Никанорыч.

— Успею.

В это время поезд тронулся. Вагон тряхнуло.

— Кажется, поехали.

— Слава тебе, Господи, тронулись.

— А как вы в таком виде-то здесь оказались? — поинтересовался Иван.

— Да вот эти два туриста, — …кивнул на друзей Селезнёв.

— …И примкнувший к ним вот этот, — перебив, добавил Колька.

— …Решили в море на остановке пополоскаться. Да русалка их каспийская заманила далеко от берега…

— На котором стоял и вдаль глядел Сергей Иваныч.

— Я на вас, бабников, смотрел.

— И не увидел, как недалеко от него из-под самого носа ушёл поезд. Вот так мы и отстали.

— Так, так… Все, конечно, виноваты кроме тебя.

— А я никого не виню и ни о чём не жалею. Мне, может, нравится это наше приключение. Ну скажи: кто из нас ещё вчера мог подумать, что сегодня мы сделаем пересадку в товарный поезд? Это же чистое кино!

— Ну да, кино. Там всего навыдумывают, так только держись, а тут вся правда.

— И сидим как в вагоне-ресторане. Расскажи кому — не поверят.

— Тебе поверят, — сказал Селезнёв.

— Почему это?

— Потому что у тебя и дома ни один день без приключений не обходится.

— Ну, это ты уж загнул, Иваныч.

— Нечего и загибать. Вот, к примеру, рассказал бы мужикам, как ты недавно домой ночью явился. Ешё до юбилея Максимова. Никанорыч, иди сюда.

Никанорыч подошёл и сел вместе со всеми.

— Я такого не слыхал. Так что рассказывай, Коля, как дело было.

— Ну как, — не спеша начал Колька — пришёл я поздно, свет не зажигал, сразу на диван. Жена напротив с кровати, слышу, шмыг и ушла. Ну, думаю, семь бед — один ответ, утром разберёмся… Да… Проснулся рано, в зеркало смотрю и сам себя не узнаю: глаза заплыли, рожа помятая. Даже испугался. Но это ещё ладно. Главное-то, гляжу: зеркало не на месте висит и не моё. Огляделся — и кровать не моя и картины над кроватью у меня отродясь не бывало… Ничего себе, думаю, так ведь я в чужой квартире нахожусь…

— У кого? — смеясь, спросил Рожков.

— У соседки. Оказалось, что я двери перепутал, а замки у нас одинаковые.

— А соседка где ночевала?

— У нас. Когда я вошёл, она к моей жене подалась.

— Ну, ты, Коля, и артист.

— Бывает…

— У него ещё не то бывало, — сказал Селезнёв. — Вспомни, как тебя уволили из дедов-морозов.

— Ну, нашёл чего вспоминать. Тот случай ещё раньше был.

— Зато интересный. А дело было так… Назначили Кольку дедом Морозом в наш клуб. Пришли однажды ребятишки на свою ёлку. Встретил их дедушка Мороз, повеселил немного и передал затейникам. А сам отдохнуть пошёл. Да….настало время подарки ребятам раздавать, а деда Мороза нет. Не выходит что-то дедушка. Стали детишки хором кричать: где ты, дедушка Мороз! Где ты, дедушка Мороз! Нету дедушки, как в воду канул. Стали искать. И что ты думаешь?

— Нашли? — спросил Рожков.

— Само собой. Но вот вопрос: где?

— Где же?

— Оказалось, что дедушка Мороз за сценой в укромном уголке Снегурочку прижал и тискает. Не до детишек ему. Так было-то, Кольк?

— Не помню, — лукаво улыбаясь, замотал головой Колька.

Они ещё долго рассказывали друг другу разные весёлые истории. Да и что ещё было делать мужикам в этой своей узкой и теплой компании, когда все волнения сегодняшнего дня остались позади, а впереди, куда мчал их грохочущий поезд, всё было светло и ясно.

Под вечер на одной из остановок Иван перебрался в свой вагон, а наши друзья, задвинув вагонные двери, стали укладываться на ночлег.

— Иваныч! — перекрывая грохот вагонных колёс, крикнул на ухо Селезнёву Колька.

— А?!

— Ты по ночам-то храпишь?

— Ты чего, чокнулся! — повертел пальцем у виска Селезнёв.

— Почему? Я не люблю, когда храпят!

— Да разве в таком шуме услышишь? А, вообще, я где-то читал, что храп — это изложение мыслей спящего человека.

— Ну, гляди, мыслитель! Если громко думать будешь, вон туда к телушкам тебя положим. Верно, Никанорыч?

— Да, да, — согласно кивнул Рожков, — я тоже не люблю, когда храпят.

— Да ладно вам болтать-то, — поворчал Селезнёв, укладываясь между друзьями, — перегрелись совсем на южном солнце, видно. Спите-ка лучше.

Некоторое время все лежали молча. Слышен был только частый перестук колёс.

Неожиданно Колька громко захохотал.

— Что с тобой? — спросил Селезнёв.

— Да я ничего. Думаю, расскажи кому — не поверят.

— Ладно, спи… Может и поверят.

Рано утром на остановке, отодвинув двери, Иван забрался к ребятам. Сергей Иваныч и Рожков лежали на сене. Колька, свернувшись калачиком, закутанный плащом, лежал тоже на сене, но на самом полу, рядом с лениво и равнодушно жующей тёлкой.

— Здорово ночевали, мужики, — приветствовал Иван проснувшихся Рожкова и Селезнёва.

— Здорово, Иван.

— А этот товарищ чего, — кивнул Иван на Кольку, — по женскому полу соскучился?

— Да, что-то загрустил, видно, парень, — сказал Селезнёв. — Эй, Колюха, вставай!

Колька открыл глаза, сел и долго оглядывался. Увидев рядом коровью морду, погрозил кулаком Селезнёву.

— Ну, ладно, Иваныч, погоди.

— Ты чего, Коль?

— Это вы сюда меня перенесли.

— Нет, Коля, ты сам пожелал….

Селезнёв пытался говорить серьёзно, но у него это не получилось и они с Рожковым и Иваном расхохотались. Колька к ним присоединился.

Под руководством Ивана друзья напоили и накормили скотину. Иван же с Рожковым успели сбегать за кипятком и когда поезд тронулся, было устроено чаепитие.

А поезд мчался меж высоких кавказских гор, покрытых темными хвойными лесами, мимо огромных голых скал, с грохотом проскакивал через мосты, под которыми пенилась вода быстрых горных рек.

Картины здешней природы были для друзей столь необычны, что они целыми часами стояли у дверей вагона, облокотившись на поперечину, наблюдая и обсуждая увиденное.

Так ехали этот день и следующий, а на третий день утром Иван сообщил, что стоят они на последней перед Тбилиси остановке.

— Ну вот, мужики, скоро приезжаем, — радостно сказал он, залезая в теплушку.

— Что значит — скоро? — спросил Колька.

— Остался последний перегон, я узнавал.

— Давно, пора, третий день пошёл.

— Добро, коли так, — отозвался Селезнёв. — Стоять долго будем?

— Долго. Меняют железного коня.

— Надо бы чайку испить, — внёс предложение Рожков. — Самое время.

— Правильно, — согласился Селезнёв. — А чья очередь за кипятком бежать?

— Очередь Николы.

— Я не пойду, — быстро отказался Колька.

— Это как? Все ходили, а он не пойдёт.

— Так ведь скоро приедем. Вот и напьёмся.

— Скоро это не значит, что сейчас. Бери чайник.

— А если я отстану, один-то. Нет, не пойду.

— Колька, накажу! — шутливо-грозно сказал Селезнёв.

— Ха, во даёт, — усмехнулся Колька. — Не имеешь права.

— Как это?

— А здесь начальников нет. Мы тут как в бане, все равны.

— Начальников нет, но есть старшие. Иди, иди, Коля.

— Отстану ведь, — не сдавался Колька.

— Не отстанешь. Вон вокзал-то совсем близко. А за каждое слово поперёк идут тебе штрафные очки. Приедем домой и накажу.

— Как?

— Премии лишу.

— А если схожу, то премию дашь?

— Дам.

— Тогда надо идти.

Колька поднялся и стал одеваться. Он набросил на плечи чей-то китель, натянул брюки Рожкова, сунул ноги в ботинки, схватил чайник и, спрыгнув на землю, побежал вдоль состава к хвосту поезда, откуда до вокзала и вправду было рукой подать: надо лишь перебраться через несколько путей.

Перепрыгивая через рельсы, Колька добрался до перрона и пошёл к вокзалу. Водопроводные краны с холодной и горячей водой он увидел скоро. Они торчали прямо из стены небольшого зданьица на перроне рядом с продовольственным ларьком.

…Милицейский сержант стоял у стенда с плакатами «Их разыскивает милиция», когда заметил странного вида человека в одежде не по росту, набирающего воду в чайник.

Колька тоже заметил сержанта, когда вода полилась в посудину и он огляделся по сторонам. Чтобы не привлекать внимание милиционера, Колька отвернулся, а когда глянул снова, то увидел, что сержант направляется к нему.

Колька ждать не стал. Прихватив так и ненаполненный чайник, он быстро пошёл по перрону в обратный путь. Милиционер тоже прибавил шагу. Колька свернул с перрона на пути и, перепрыгивая через рельсы, побежал к своему составу. Сержант бросился за ним, но ему помешал маневровый тепловоз, перед которым преследуемый успел проскочить.

Колька забежал за состав и припустил во весь дух к своему вагону. Подбежав, он почти бросил чайник на пол, быстро залез в вагон и тут же задвинул двери.

Сергей Иваныч с Рожковым удивлённо смотрели на Кольку.

— Что с тобой, Коля? — спросил Селезнёв.

— Тихо! — прижал палец к губам Колька. — Милиция! За мной гонятся! Молчите и не шевелитесь! Говорил ведь, что меня не посылайте…

С той стороны, откуда только что прибежал Колька, показался сержант. Он то бежал, то останавливался, приседая при этом и заглядывая под вагоны грузового поезда и таких же соседних составов. Милиционер подошёл к вагону, где сидели наши ребята и слегка отодвинул дверь. В щели показалась морда коровы. Сержант пошёл к соседнему вагону.

— Эй! — крикнул он в открытую дверь. — Есть кто?

— Есть, — показался в дверях Иван. — Что надо, начальник?

— Чего везёшь?

— Племенных тёлок, начальник.

— И там твои? — сержант кивнул на соседний вагон.

— Мои.

— Послушай, ты тут не видел, мужик не пробегал, с чайником.

— Нет, не видел… Может и пробегал, да я делом занимался.

— Ну, ладно, — махнул рукой сержант и направился дальше меж составов.

…Поезд, медленно набирая скорость, шёл мимо перрона. Селезнёв, Рожков и Колька стояли в открытых дверях вагона, опираясь о перекладину.

Возле здания вокзала стоял милицейский сержант и внимательным взглядом провожал каждый вагон.

Колька увидел сержанта и помахал ему рукой. Тот, узнав его, погрозил кулаком.

— Чего? — спросил Селезнёв Кольку. — Знакомый твой, что ли?

— Да так, мимолетный: здравствуй и прощай.

Поезд набирал скорость…

По множеству железнодорожных путей, станционных строений, грузовых и пассажирских вагонов, жилых зданий, утопающих в зелени деревьев, мимо которых двигался, замедляя ход, поезд, можно было догадаться, что подъезжали к большому железнодорожному узлу. А им мог быть только Тбилиси.

— Ну, вот, кажется и приехали, — сказал Селезнёв, глянув в открытую дверь. — Собирайтесь.

— Чего собирать-то? Всё при нас.

— Да я так, к слову.

— Иваныч? — спросил Колька. — А что будем делать в первую очередь, когда свой поезд найдём?

— Сначала найди…

— Надо бы где-то в душе помыться, — сказал Рожков.

— Молодец, Никанорыч. Я об этом и речь веду. Только не в душе, а обязательно в бане. Согласен, Иваныч?

— Согласен, согласен. Дай только до своего места добраться.

— Доберёмся, — уверенно сказал Колька. — А ещё я предлагаю при этом небольшой мальчишечник.

— В честь благополучного прибытия? — спросил Рожков.

— Да.

— Насчёт этого договаривайся с Иванычем.

— Хватит тебе, — сказал Селезнёв. — И так хорош.

— Ну маленький же, Иваныч. Ну вот такусенъкий. Ладно?

— Ладно, ладно… Погляди-ка где вокзал-то.

Колька подошёл к полуоткрытой двери.

— С этой стороны, кажись… Братцы, а вон и поезд наш стоит! — вдруг закричал Колька.

— Где? — встал рядом с Колькой Рожков.

— Вон родной-то наш, на запасном пути. Читай надпись-то.

— Мало ли тут может быть туристических поездов.

— Ну уж нет. Поверь мне, это наш.

— Ладно, ладно, — согласился подошедший к самой перекладине Селезнёв. — Открой, Коля, дверь-то пошире.

Колька отодвинул дверь. Поезд в это время совсем замедлил ход и остановился.

— Ну, прощайте, девочки, — крикнул тёлкам Колька. — Спасибо за компанию.

Он повернулся и хотел было выпрыгнуть из вагона, нагнувшись под перекладиной, но, изумлённый остановился, так же, как и Селезнёв с Рожковым: внизу на земле стояли четыре милиционера во главе с лейтенантом.

Все некоторое время молча смотрели друг на друга.

— Здравствуйте, товарищи, — только и смог сказать, наконец-то Селезнёв.

— Здравствуйте, здравствуйте, — ответил лейтенант, усмехнувшись. — Как доехали?

— Спасибо… хорошо.

Среди милиционеров Колька узнал того сержанта, который не так давно гнался за ним на последней стоянке поезда.

— Который? — спросил сержанта лейтенант.

— Вон тот в кителе, без брюк! — показал на Кольку сержант.

— Ясно… Чего ждём? Вылезайте.

Друзья спрыгнули на землю.

— Куда едем? — спросил лейтенант.

— В Тбилиси, — ответил Рожков, стоявший всех ближе к лейтенанту.

— Зачем?

— Видите ли…

— Видим… Мы всё видим.

— Мы отстали от поезда.

— От какого?

— Вон от этого, — показал Колька.

— Туристического?

— Да…

— Ясно. Вы пошли погулять, а поезд ушёл.

— Да, почти так.

— Где же это вы в таком виде гуляли?

— Мы в море купались.

— В Чёрном?

— Нет, в Каспийском.

— В Дербенте, — опять добавил Колька.

— А-а, в Дербенте. Так, так…

Из соседнего вагона выглянул Иван. Увидев милиционеров, он тоже спрыгнул на землю и подбежал к ним.

— Товарищ начальник! Товарищ начальник!

— Ещё один? Кто такой?

— Эти ребята со мной ехали.

— Документы.

— А?

— Ваши документы.

— А, вот, пожалуйста. — Иван достал и протянул лейтенанту паспорт и какую-то бумагу. — Сопровождаю ценный груз.

— Откуда они с тобой едут?

— С Махачкалы… то есть от Дербента.

— Уже с Махачкалы…

— В Махачкале у меня напарник заболел, в Дербенте его сняли в больницу. А их попросили довезти до Тбилиси.

— Кто просил?

— Дежурный по станции. Они от поезда отстали.

Лейтенант возвратил Ивану документы.

— Ладно, разберёмся. Пошли.

— Куда? — спросил Колька.

— В отделение. Для выяснения. Здесь не место для разговора.

— Да чего выяснять-то? Вон поезд наш. Позовите любого и вам подтвердят.

— Нам любой не нужен.

— Вы что, нам не верите?

— Может и верю, но выяснить должен. Такая служба.

— Иваныч, чего молчишь-то? — обернулся Колька к Селезнёву.

— Чего зря глотки рвать… Поезд наш стоит? Стоит. Мы его догнали. Это главное. А разобраться с нами недолго. Ведите побыстрее, товарищ лейтенант.

— Вот молодец, слушай! — сказал довольный лейтенант. — Если бы в милицию всегда сами шли… Веди, Кулашвили.

— Есть! — козырнул второй сержант. — Идите за мной!

— Ну, прощайте, мужики. Счастливо вам, — крикнул Иван.

— Пока, Иван. Спасибо тебе.

— Не на чём.

— А ты к нам сегодня все-таки заходи. Сейчас всё выяснится, и мы в поезд пойдём, вон тот: девятый вагон, — сказал Колька.

— Ладно, приду. Не прощаюсь тогда…

В сопровождении милиционеров Рожков, Селезнёв и Колька шли по путям к вокзалу. Не доходя до него обогнули какое-то здание и неожиданно увидели бегущего милиционера.

— Куда бежишь, Гиви? — крикнул лейтенант.

— А вы что, не знаете?

— О чём? Что надо знать?

— Наш Турманидзе на машине разбился.

— Как!?

— Девочка на дорогу выбежала. Он вывернул, девочка цела, а сам в столб…

— Жив?

— Жив. Пока. Крови много потерял. Нужно срочное переливание.

— А где это случилось?

— А вон там, у автобусной остановки. Бегу за ребятами, будем кровь давать.

— Кулашвили, — сказал лейтенант сержанту, — веди задержанных, а я туда…

— Есть!

— Зачем вести, лейтенант? Мы тоже с вами, раз такое дело.

— Зачем со мной?

— Так ведь кровь человеку нужна, — Селезнёв протянул руку. — Вот, бери мою.

Колька и Рожков встали рядов с Иванычем.

— И мою.

— Мою тоже.

— Но вы не знаете группу своей крови?

— Знаем, — сказал Селезнёв. — Да сейчас это определяют прямо в машине скорой помощи. А она уже там.

— Хорошо, — махнул рукой лейтенант. — Все за мной.

До дежурной комнаты милиции всё же добрались. Когда вошли, лейтенант пригласил посидеть.

— Присаживайтесь, граждане. Сейчас всё выясним, запишем…

— Неужели вы нам и теперь не верите? — удивился Колька.

— Почему не верю, дорогой? Очень даже верю. Я бы вас лично наградил каждого.

— Так в чём же дело?

— Порядок есть порядок, а я на службе, товарищи — поймите меня правильно. Одних бумаг, вот, видите сколько. Поэтому я сейчас… — телефонный звонок прервал речь лейтенанта и он снял трубку. — Дежурный лейтенант Самсония… Слушаю, товарищ полковник. Да, я… Да, трое… Так точно, товарищ полковник, здесь. Есть!.. Ну, вот. Даже сам начальник вами интересуется.

— Зачем это мы ему нужны? — спросил Селезнёв.

— Вы помогли спасти жизнь человеку, нашему работнику. Вот полковник и хочет вас видеть.

— А эти ваши бумаги имеют к нам отношение? — спросил и Рожков.

— Не все, но имеют. Вот эта, например… Отстали от поезда три туриста, — начал читать лейтенант. — Селезнёв Сергей Иванович… Рожков Александр Никанорович… Смирнов Николай Васильевич. Приметы…

— Сходятся? — не выдержал Колька.

— Примерно сходятся.

— Почему примерно? Это мы и есть!

— Верю, дорогой.

— Так и отпусти нас в вагон-то!

— Пока не могу, друг.

— Но почему?

Лейтенант взял ещё одну бумагу.

— Потому что отстали от поезда ещё три туриста. Соколов Иван Матвеевич, Серёгин Василий Ильич и Тихомиров Леонид Сергеевич… Приметы… почти сходятся.

— Но мы есть мы, — настаивал Колька, — и другими никогда не будем.

— Эх, какой молодой и нетерпеливый, — покачал головой лейтенант. — Ты всё ещё не понял. Ну, куда ты в таком виде пойдёшь? Ещё час назад вас так вести можно было, а сейчас нельзя. Мы и не знаем, где стоит ваш поезд, да и здесь ли он.

— А где же он может быть?

— Мои ребята ищут. Найдём, дорогой! Тогда придут ваши люди, принесут ваши документы, вещи…

Тут отворились двери и в комнату вошёл милицейский полковник.

— Здравствуйте, то… — начал было он и на мгновение вдруг замер, глянув на Селезнёва. — Серго… Серёжка, дорогой! Ты ли!

— Гурам! Гурамушка, браток! — воскликнул Сергей Иваныч.

Полковник и Селезнёв обнялись и долго тискали друг друга под недоуменные взгляды остальных.

— Эти ребята с тобой? — спросил полковник Селезнёва.

— Со мной, Гурам.

— Так это, значит, вы помогали спасать нашего товарища?

— Это вот у Никанорыча кровь подошла, а мы дали так, из солидарности.

— Спасибо, друзья мои, спасибо, — пожал полковник руки Рожкова и Кольки. — Я и приехал, чтобы вас поблагодарить… Ты в своих бумагах всё записал, Самсония? — спросил он лейтенанта.

— Записал, товарищ полковник. Сейчас всё выясним…

— А я уже выяснил. Теперь они мои пленники. Я их взял к себе домой.

— Есть!

— А вы, друзья мои, все быстро в мою машину. Пошли, — пригласил полковник и первым вышел из комнаты.

В стоявшую у входа чёрную «Волгу» полковник сел последним. Хлопнула дверца и в то же мгновение машина сорвалась с места и понеслась по улице, влившись в поток других машин.

— Прямо, Георгий, — сказал полковник шофёру и добавил что-то по-грузински.

Тот кивнул, а полковник повернулся к своим пассажирам.

— Как я рад, Серёжа, что ты наконец-то приехал ко мне, — улыбаясь, заговорил он и опять обнял друга.

— Я тоже, Гурам, рад тебя видеть. Но никак не ожидал встретить именно здесь. Ведь ты жил в Кутаиси.

— Перевели сюда на службу, Серёжа. Так что мы, брат, ещё нужны, работаем. А ты?

— Я тоже работаю, Гурам.

— А ты почему в прошлом году не приехал на нашу встречу в Москву? Ребята тебя ждали. Отвечай.

— Не смог я тогда, понимаешь. Дела…

— Делами не оправдаешься. Они у всех есть.

— Не мог я…

— А сколько лет ты ко мне едешь?

— Много, Гурам, много. Каждый раз всё откладывал до лучших времён.

— Ну, тогда рассказывай.

— О чём?

— Как ты решился приехать, наконец.

— Да вот с оказией. Туристский поезд подвернулся. Ребята уговорили. Вот и путешествуем по твоему Кавказу.

— А этот маскарад?

— Не говори… Отстали от поезда в Дербенте.

— Догадываюсь… Вы плавали в море, а поезд ушёл.

— Угадал.

— Представляю эту весёлую картину.

— Это, вон, ребятам купаться захотелось, — кивнул Селезнёв на друзей.

— Иваныч, давай не будем, — сказал Колька.

— А твои друзья, Сергей, что-то приуныли, а. По-моему, всё идет хорошо. Что грустим, а? — кивнул полковник Кольке.

— Да я всё ещё ничего, честно говоря, не понимаю, товарищ полковник…

— Меня зовут Гурам… Гурам Александрович. А вас?

— Николай…

— Вот как!? А у меня фамилия Николадзе. Так что мы почти тёзки. Будем знакомы, — Гурам Александрович протянул руку Кольке и Рожкову. — Ну, так что вам не понятно? — спросил он.

— Почему вы нас взяли у милиционеров? А может, мы какое-нибудь преступление совершили.

— Да разве я мог так подумать! Скажи ты, Сергей.

— Потом как-нибудь.

— Ну, хорошо… Я сам… Вот этот человек, — кивнул Николадзе на Сергея Иваныча, — мой фронтовой друг. Даже больше: он мой брат. Мы воевали вместе. Два года. Нас даже ранило одной миной. И в госпитале лежали вместе. В одной палате. Понимаешь?…Всё было. Я знаю его вот уже больше сорока лет. Да затуманится мой мозг, если я подумаю плохо о моём друге и брате! Так, Серго?

— Так, Гурам, так, брат.

— Вот, поэтому, когда я его увидел, то удивился только тому, что вижу его здесь. Я подумал о том, что Сергей попал в какую-то глупую историю… Вот и всё, мой молодой друг. Я объяснил?

— Всё ясно…

— Ну, а следующий твой вопрос я уже знаю.

— Какой? — усмехнулся Колька.

— Ты хочешь спросить о том, почему мы едем от вокзала. Ведь ваши вещи в поезде.

— Верно… Угадали.

— Я угадал не только твой вопрос, но и ваше общее желание…

— Какое?

— Не буду вас томить. Я везу вас в баню. Вы ведь этого хотите?

— Ещё бы! Только недавно об этом мечтали.

— Ну, вот и хорошо. А мы, кстати, уже приехали.

Машина, свернув в какой-то переулок, остановилась у красивого кирпичного здания с навесами над входными дверями.

Гурам Александрович обернулся к друзьям.

— Сейчас пойдёте за мной вот в эти двери. А ты, Георгий, едешь назад к Самсония, находите их поезд, вагон…

— Девятый, — подсказал Рожков.

— Девятый вагон, — продолжал Николадзе. — Забираешь все их вещи и возвращаешься сюда.

— Ясно, Гурам Александрович.

— Можешь не спешить. Мы здесь торопиться тоже не будем.

— Понимаю, Гурам Александрович.

— Надо бы о нас старшей группы сказать. Девушка там такая. Мариной зовут, — попросил Селезнёв. — Она в нашем вагоне.

— Найду, — кивнул Георгий. — Какое у вас купе?

— Четвёртое. Там должен Робот сидеть, увидишь.

— Какой робот? — не понял Георгий.

— Да это сосед наш, — пояснил Колька, — Робертом зовут. Хороший парень. Немного странный, правда, но вы внимания не обращайте.

— Понятно. Не волнуйтесь, все сделаю.

— Ну, пошли, — сказал Гурам Александрович и первым вышел из машины.

«Волга» развернулась и поехала в обратный путь.

Друзья во главе с полковником Николадзе пошли к дверям бани.

Вдоль вагонов туристического поезда идёт Георгий. Рядом с ним шагает милицейский лейтенант, снявший недавно наших ребят с поезда.

Подойдя к девятому вагону, оба забрались в него по высоким ступеням, Георгий отодвинул двери четвёртого купе. У окна за столом сидел Роберт и читал книгу.

— Здравствуйте, — сказал Георгий.

— Здравствуйте, — не отрываясь от книги, протянул руку Роберт.

— Послушайте, уважаемый, вы Ро… Роберт?

— Да, а что? — оторвался наконец Роберт от книжки и внимательно глянул на вошедших. — А-а, я думал, что это мужики наши пришли.

— Они пока не придут.

— А чего? Их в милицию забрали?

— В милицию, в милицию.

— Я так и знал.

— Чего знал.

— Что их в милицию заберут.

— Почему?

— Пить не надо.

— Чего не надо пить?

— Вино, конечно.

— Ты что говоришь, уважаемый? — Да… — покачал головой Георгий и пристально поглядел на Роберта. — Правильно о тебе говорили.

— Что говорили?

— Послушай, уважаемый… Помоги собрать вещи твоих соседей. Мы их унесём.

— Пожалуйста, забирайте. Скоро их освободите?

— Скоро. Сегодня.

Георгий вместе с Робертом собрали вещи в одну большую сумку, затем, забрав её и чемоданы ребят, Георгий с милиционером вышли из купе.

В коридоре их увидела Марина.

— Ой! — воскликнула она испуганно. Что-нибудь случилось? Где наши мужчины?

— Ничего не случилось, девушка. Просто им надо одеться.

— Так они живы?

— Живы, живы и здоровы.

— Ой! — так и подпрыгнула Марина. — Нашлись! Живы! Как хорошо! Спасибо!

Она неожиданно бросилась к Георгию, обняла его и расцеловала.

— За что спасибо, девушка?

— Как за что? Я же вся извелась! Не знаю, на что и подумать. Ведь пропали мои туристы-то. Я ночами не спала.

— Не пропали.

— Где они?

— Здесь… У своего друга.

— Ой? Я хочу с вами, к ним.

— К ним нельзя.

— Почему?

— Они в бане.

— В бане? А зачем?… Ах, да… Когда придут?

— Сегодня… завтра… не знаю.

— Передайте им, что мы послезавтра уезжаем. Ровно в два часа дня. Хорошо?

— Хорошо, конечно.

— Ой, спасибо.

— Когда встретимся, слушай? — вдруг спросил Георгий.

— Кто?

— Я и ты, слушай.

— Не знаю.

— Я знаю: сегодня вечером. Да?

— Зачем?

— Как зачем, слушай? Вот приеду и отвечу на твой вопрос. Хорошо?

— Хорошо.

— Э-э, совсем забыл, слушай. Как тебя зовут?

— Марина.

— А меня Георгий. Значит, до вечера. Да!

— До вечера.

Георгий и милицейский лейтенант вышли из вагона. Марина проводила их до дверей.

Завернутые в простыни наши друзья во главе с Гурамом Александровичем сидели в одной из комнат бани. Перед ними на маленьком столике громоздилась еда и стоял кувшин.

Все, кроме Рожкова, держали стаканы.

— А ты помнишь, Сергей, нашу партизанскую баню.

— А как же. Ведь это я её делал.

— Разве? А мне всегда казалось, что я.

— Ну… идею подал ты, а воплотить в жизнь мне пришлось.

— Да, это ты нашёл ту огромную деревянную бочку в каком-то сарае.

— Я её вычистил, выпарил, вымыл и пожалуйте, братцы, в баню. Воду в котле грели. Хорошая была банька.

— Ребята довольны были, как сейчас помню.

— А помнишь…

— Погоди, Серёжа… Мы всё про своё говорим, а Сандро и Никола вроде бы загрустили. А, Сандро?

— Нет, всё нормально. Мне очень хорошо. Отдыхаю телом и душой, — ответил Рожков.

— Но ты не выпил свой стакан вина. Не нравится?

— Спасибо, я не пью.

— Понимаю, заболел.

— Нет, Гурам, — сказал Селезнёв. — Он слово дал.

— Кому? Вам?

— Себе.

— И долго держит?

— Уже полгода.

— Я верю тебе, Сандро, и понимаю тебя. А у тебя, Никола, как настроение? О чём задумался?

— Спасибо, всё хорошо, Гурам Александрович. А думаю о том, что мир прекрасен, хотя и тесен. Так прекрасно, что и поверить до сих пор не могу. Расскажи кому — не поверят. Ведь ещё совсем недавно мы ехали в вагоне для крупного рогатого скота, а сейчас в бане сидим. Да ещё где? В самом городе Тбилиси! А банька… ох и хороша!

— Верно, Коля, — поддержал Селезнёв. — Лучше, чем здесь вряд ли бывает.

— Вообще-то бывает, — ухмыльнулся Колька.

— Где?

— В бане.

— Где-где?

— В бане… с бабой.

— Ещё чего захотел! — захохотал вместе со всеми Николадзе.

Дверь отворилась и там показался Георгий.

— Порядок, Гурам Александрович.

— Спасибо, Георгий. Мы скоро, жди.

— Есть.

— Ну, а теперь, друзья мои, я хочу задать вам один вопрос.

— Давай, Гурам, — кивнул Селезнёв.

— Чтобы каждый из вас хотел у нас в Грузии увидеть? Начнём с Николая. Каково твое желание?

— Песни грузинские послушать. Только не по радио.

— Ясно. Нравится? Чем?

— Многоголосьем.

— Ты прав. Так многоголосно нигде в мире не поют. Только у нас. Хорошо… Сандро?

— Тбилиси хочу увидеть. Много слышал, читал, в кино видел. Своими глазами охота поглядеть.

— Хорошо, Саша. А ты, Серго? Твое желание.

— А я, Гурамушка, друг мой любезный, желал бы в твоей деревне побывать. Ты много о ней рассказывал. Да вот времени только маловато у нас.

— Как мало? Время с нами, а завтра выходной. Съездим.

— Но ведь нам в поезд надо.

— В поезд я вас сегодня не отпущу. Вы мои гости.

— Тогда надо узнать, когда поезд обратно пойдёт. Не промазать бы.

— Узнаем, всё узнаем. Без вас не уйдёт.

— Тогда мы твои, Гурам, и слушаемся только тебя!

— Согласны! — поддержали Селезнёва Колька и Никанорыч.

— Прекрасно! За вас, друзья! — встал с места Гурам Александрович. — Да исполнятся ваши желания!

Выйдя из бани, и, положив вещи в багажник, все забрались в машину.

— Ну что, Георгий, покажем нашим гостям Тбилиси? — сказал Николадзе.

— Конечно, Гурам Александрович. С чего начнём?

— Давай к фуникулёру. Сперва Мтацминда.

— Есть.

Машина двинулась по улице.

— Как там наш сосед? — спросил Колька Георгия. — Книгу читает?

— Сидит, читает.

— Ну и как он тебе показался?

— Странный человек, слушай.

— Я же тебе говорил. Робот да и только.

— Бывает, Георгий, — вмешался в разговор Николадзе. — Всё бывает.

— А куда мы сейчас, Гурам Александрович? — спросил Колька.

— Сейчас я хочу вас прокатить на фуникулёре.

— А это что за зверь?

— Это канатно-рельсовая дорога вон на ту гору, видишь? — пояснил Николадзе.

— Вижу.

— Гора называется Мтацминда. Там на плато наш знаменитый парк. Туда и ведёт эта дорога — фуникулёр.

— Высоко.

— Полкилометра.

— Ого!

— Это не высоко, — засмеялся Николадзе. — Но почти весь город видно. Каждый, кто приезжает в Тбилиси, обязательно туда ездит. Так заведено давно: дорогу построили ещё до революции, в девятьсот шестом году. — Надеюсь, что и вам будет интересно.

У здания нижней станции фуникулёра машина остановилась и все пошли за Гурамом Александровичем.

Внутри станции зашли в вагон фуникулёра и он, почти сразу же тронулся вверх по горе.

Стоя в вагоне у широких окон и держась за поручни, друзья с интересом глядели во все стороны. Внизу они увидели вдруг крыши домов, а чем выше вагон поднимался, тем шире и величественнее открывалась перед ними панорама Тбилиси, с горами, окружающими город, с кварталами домов, огромным амфитеатром, поднимающимся по обеим берегам Куры.

В просторном, отделанном мрамором зале первого этажа верхней станции пассажиры вышли из вагона. Через двери попали прямо в парк на широкую аллею, по которой, однако, не пошли: Гурам Александрович повёл друзей на одну из площадок обозрения перед самим зданием станции с высокой и светлой колоннадой.

Остановившись у ограды, опять залюбовались открывшимся внизу изумительным видом города.

— Вот, друзья мои, наш город с высоты птичьего полёта.

— Здорово! — восхитился Рожков.

— Нравится? — спросил Николадзе.

— Первый раз такое вижу.

— Я тоже первый раз на такой высоте, — сказал Колька.

— Давно стоит Тбилиси? — спросил Селезнёв.

— С пятого века.

— Стало быть полторы тысячи лет.

— Вот это возраст!

— Я, может быть плохой экскурсовод, — начал Гурам Александрович, — но, попробую… Так вот, начало города связано с именем нашего национального героя, грузинского царя Вахтанга Горгасали. Как рассказывает легенда, однажды он охотился в этих местах. Царский сокол настиг фазана и оба исчезли в ущелье. Вон в той стороне. Когда царь со свитой спустился туда, то увидел бьющие из-под земли горячие ключи, а в воде сварившихся птиц. Он повелел здесь заложить город и назвал его по тем тёплым водам. «Тбили» в переводе значит «тёплый».

— А до этого где он жил? — спросил Колька.

— В Мцхете, недалеко отсюда. Это была тогда столица Восточной Грузии. А памятник царю Вахтангу у Метехского замка на самом берегу Куры.

— Мы у него побываем?

— Обязательно. Это в старой части города.

— А твой дом где, Гурам? — спросил Селезнёв.

— Вон там, — показал Николадзе, — в левой, новой части города. Только отсюда не видно.

— Да, красота необыкновенная.

— Я люблю осенний Тбилиси.

— Почему?

— Тогда не жарко. Тихо, спокойно. А ещё потому, что осенью у нас бывает Тбилисоба. Не слыхали об этом?

— Нет.

— Это праздник нашего Тбилиси в последнее воскресенье октября. В этот день приезжают в город люди со всех концов Грузии и улицы Тбилиси становятся местом настоящего народного праздника. Заходи в любой дом — везде будешь желанным гостем. Приезжайте к нам в этот день и сами всё увидите.

— Спасибо.

— Ну, а теперь погуляем немного и обратно поедем. Нам ещё во многих местах побывать надо.

Все пошли по аллее. Народу в парке было много, Колька то и дело глядел по сторонам. На скамейке, мимо которой они проходили, он увидел девушку. Что-то в ней Кольке показалось знакомым и он, уже несколько шагов пройдя, оглянулся и узнал в девушке проводницу Любу.

— Люба!? Точно! Здравствуй, Люба.

— Привет.

— А ты что тут делаешь?

— То же, что и вы — отдыхаю.

— Одна?

— Пока одна.

— Ну, а чего одна-то? Пойдём с нами.

— Спасибо. Сегодня некогда.

— А вечером? А, Люба?

Люба ответить не успела. Неожиданно подошли два грузинских парня. Она встала им навстречу. Один из подошедших преподнёс ей букетик цветов.

— Всё в порядке, пошли, — сказал он.

— Послушай, Люба, — заговорил было снова Колька.

— Извини, дорогой, — остановил его парень, беря под руку девушку. — Любе некогда, понимаешь?

— Пока, — сказала Люба и помахала Кольке рукой, удаляясь по аллее с парнями.

— Архандер хиндер дергауз, — только и смог сказать удивлённый Колька, смотря им вслед, а потом побежал догонять своих.

Путешествие друзей по Тбилиси продолжалось. На обратном пути с горы Мтацминда посетили за оградой храма на её склоне пантеон писателей Грузии, где похоронен и Грибоедов. Прошлись по узким улочкам Старого Тбилиси. Побывали там же в древней городской цитадели и у Метехского замка на берегу Куры. Да мало ли что ещё показывал своим друзьям в родном городе Гурам Александрович Николадзе. К его дому подъехали только под вечер. Там их уже ждала хозяйка — Тамара Луарсабовна.

Празднично был накрыт стол в доме Гурама Александровича. Тамара Луарсабовна хлопотала у стола и потчевала гостей, а хозяин возглашал тост за здоровье друзей, за верность в дружбе и любовь.

— Дорогие мои друзья! — говорил он. — У меня сегодня счастливый день. Судьба подарила мне нечаянную радость. Ну разве мог я ещё вчера или сегодня утром подумать, что встречу здесь моего друга Серго, Серёжку Селезнёва. Так выпьем за то, чтобы такие, счастливые дни были у каждого из вас! За счастье ваше и ваших родных, друзья!

— Спасибо, Гурам, — сказал Сергей Иваныч. — У меня тоже сегодня счастливый день. Я в доме моего друга и брата… Жалко, что ехал сюда так долго… Прости, меня, Гурам… Но всё же я здесь! И поэтому счастлив. Здоровья вам Гурам и Тамара и детям вашим!… Это ведь они здесь? — заметил Селезнёв на стене фотографию.

— Да, Серёжа. Это наши Верико и Зураб.

— Они не с вами?

— Что ты! Дочка с мужем в Ленинграде живут, а Зураб здесь недалеко в Рустави, инженер-металлург. У нас с Тамрико уже пять внуков. Сын приезжает иногда в выходные. А Верико только в отпуск. Так что мы с женой здесь одни. А у тебя как?

— Так же. Три дочки и ни одной дома нет. Все разлетелись по сторонам. Только в отпуск и приезжают. Правда, летом у нас весело: внуки отдыхают. А так тоже одни живём.

— Да, Серёжа. Се ля ви, как говорил наш друг Жан. Помнишь его?

— Ну как же! Разве можно забыть этого марсельца.

— Подожди, — Гурам Александрович поднялся из-за стола.

Он пошёл ненадолго в другую комнату, а, вернувшись оттуда, протянул Селезнёву ещё одну фотографию.

— Узнаёшь?

— А как же? — воскликнул Сергей Иванович. — У меня тоже такая есть.

И они стали рассматривать фотографию. Рожков и Колька подсели поближе. На снимке была группа молодых людей в полувоенной одежде, в каких-то странных фуражках с косыми ленточками на околышах.

— Вот мы с тобой сидим, Гурам.

— Да, Серёжа. А какие молодые!

— Это, по-моему, Паша Родионов.

— Он… А вот Вася Нестеренко. А это ведь Ваня Сухарев! Вот кого я сто лет не видел! Надо бы к нему в Рязань съездить.

— Поздно, Серёжа… Нет Вани. Ещё в прошлом году скончался.

— Да? А я и не знал.

— Я тоже от ребят узнал. Что поделаешь… Уходят ребята. Всё меньше и меньше нас остается. Потому и встречаться надо чаще, пока живём. Тогда живы и те, кто ушёл.

— Ты прав, Гурам, — после недолгого молчания произнёс Сергей Иваныч и вновь обратился к фотографии. — Вот этого парня не могу вспомнить.

— Так это же чех, Яном звали, штабник. А вот этот, в берете, Жан и есть.

— Отчаянный и весёлый был француз. Из Марселя. Всё время пел. Особенно свою любимую песню земляков.

— Он даже многих научил её петь по-французски. И нас тоже. Ты помнишь её, Гурам.

— Помню и хоть сейчас могу спеть.

— Так вот почему ты, Иваныч, по-французски-то знаешь. Понятно, — сказал Колька.

— Ты говоришь по-французски? — спросил Гурам Александрович.

— Так же, как и по-китайски. Просто однажды я ребятам прочитал «Марсельезу» на память.

— А ты им про это рассказывал?

— А чего рассказывать-то? Воевали и всё, обычное дело.

— А это где? — кивнул Колька на фотографию.

— В Чехословакии. В конце войны нас с Гурамом забросили к чехословацким партизанам. Для помощи им в деле связи с нашими войсками.

— Там было целое соединение партизанских отрядов, — подсказал Гурам Александрович.

— Да. А сфотографировались мы на память уже после окончания войны, где-то в середине мая. Город Оломоуц. Так кажется его название.

— Да, да.

— А ты ещё говорил, что по-японски знаешь, — напомнил Селезнёву Рожков.

— Всё очень просто. В июне сорок пятого нашу часть через всю страну на Дальний Восток перевезли. И мы с Гурамом ещё и там повоевали. Вот так, брат.

— Здорово.

— Но, боже мой! — воскликнул Николадзе. — Неужели сорок лет прошло!

— Да быстро времечко бежит.

— Эх, Серёжа, — обнял друга Гурам Александрович. — Это мы бежим, а не время. Ну, да ладно. Давайте-ка лучше споём. Это ты, Николай, хотел, кажется, послушать наши грузинские песни.

— С удовольствием, Гурам Александрович.

— Тамрико, принеси гитару… Только вот что вам спеть, друзья мои. Песен так много. Например «Оровела» — песня, которую поют в поле, «Урмули» — песня дороги, ну и так далее.

— Любую, Гурам Александрович.

— Хорошо. Тамара мне поможет. А начнём мы с песни о любви. Я думаю, что она будет понятна и без перевода. Помогай, Тамрико.

Гурам Александрович взял гитару, немного её подстроил и полилась в комнате красивая мелодия, не похожая ни на какую другую…

Ранним утром следующего дня Николадзе вывел из гаража свою «Волгу» и друзья, положив в багажник вещи, забрались в машину.

— А Тамара? — спросил Селезнёв.

— Она же врач. Сегодня дежурит и ехать с нами не может. Да мы там довольно часто бываем.

— Далеко?

— За час доберёмся, с небольшим.

Машина понеслась по утренним улицам Тбилиси. И всю дорогу, особенно когда выехали из города, друзья не отрывали глаз от мелькавших за окном машины горных пейзажей. А через час или два Гурам Александрович показывал друзьям родную деревню и её окрестности, знакомил со своей многочисленной роднёй: младшими братьями и сёстрами, с племянниками и племянницами, с главой всего рода белобородым, старым, но ещё крепким Сандро Николадзе…

Под вечер собралась в доме вся многочисленная родня Гурама Александровича. Из гостей, приехавших с ним, не было только Кольки. Ещё утром, узнав о том, что в местной колхозной бригаде не хватает механизаторов на закладке силоса, Николай решил помочь коллегам. И вот день кончался, а Кольки всё не было.

Сергей Иванович вышел со двора на сельскую улицу.

— Не волнуйся, Серёжа, — заметил беспокойство друга Гурам Александрович. — Ничего не случится с нашим добровольцем. Они там с Георгием.

— Вечер наступает.

— А я послал уже за ними… Да вон, легки на помине. Привет труженикам колхозных полей! Как работалось?

— А всё путём. Как учили, — ответил Колька.

— Николай, Гурам Александрович, классный механизатор и хороший, добрый человек. Он и на тракторе, и на косилке, и на самосвале — на всех машинах работать может. И так весь день сегодня, — сказал Георгий.

— А чего тут такого-то. Машины-то одни. Дело привычное.

— He скромничай, Никола. Ты сегодня сделал доброе дело.

— Так пусть же, дорогой друг, все твои добрые дела возвращаются тебе и твоим близким, умноженные во сто крат и больше!

— Спасибо, Гурам Александрович. Только я правду говорю — дело обычное.

— Сегодня ребята в честь Николы даже песню спели.

— О! Такое бывает не часто. Да ты сам, Коля, хотел послушать грузинские песни.

— Повезло, Гурам Александрович.

— Ещё услышишь. А теперь идём за стол, други мои. Там уже заждались…

Праздничный стол в честь приезда Гурама и его друзей был накрыт во дворе под деревьями. За столом шумно и весело.

Рожков, так и не выпивавший, что-то рассказывал своему соседу справа. Тот качал головой. Никанорыч достал из кармана брелок и стал опять объяснять, жестикулируя. Сосед снова покачал головой, видимо не соглашаясь и передал разговор уже своему соседу. Тот другому и так слова Никанорыча дошли до тамады, полного, с пышными усами человека. Начальник стола и сам заметил, что гость не выпивает и давно хотел узнать причину такого его поведения.

— Дорогой Гурам, — обратился тамада к Николадзе, — твой друг болен, что ли?

— Нет, что ты, Котэ. Он просто завязал.

— Надо развязать.

— Попробуй, попробуй, Котэ.

Сидевший рядом с тамадой Николадзе-старший, услышав разговор, догадался о чём идет речь и вдруг заговорил сам.

— Я хочу рассказать твоему молодому другу, Гурам, нашу древнюю грузинскую легенду.

— Пожалуйста, отец. Конечно, расскажи.

— Мне ещё дед мой рассказывал, как посадили однажды виноградную лозу у дома, а осенью выжали сок. Сладкий был сок и всем понравился. Народ приходил и дивился: «Ну и сок у такой сухой лозы». Но вот прилетел соловей: «Да здравствует вино! — воскликнул он. — Кто станет его пить, запоёт по-соловьиному». Потом пришёл молодой петух: «Кто выпьет, тот будет любить ссоры и станет, как и я, забиякой». Прибежала лиса: «Кто станет пить, то в него заберется вино воровски, по-лисьи». Наконец пришёл один жирный боров и сказал: «Да здравствует вино! Кто много выпьет, подобно мне станет валяться в грязи на дороге». Вот так по-разному и действует вино на человека, сынок. Так будь же ты всегда соловьем!

И старый Николадзе похлопал Никанорыча по плечу.

— Спасибо, отец, но…

Тамада кивнул одному из мужчин. Тот пошёл в дом.

— Ну все, Никанорыч, — сказал Колька другу. — Пропал ты.

— Чего? — не понял Рожков.

— Конец, говорю, фильма.

— Какого ещё фильма?

— Твоего, под названием «жизнь».

— Чего болтаешь-то.

— Ты погляди, как на тебя тамада смотрит. А вон помощника своего послал в дом за кинжалом. Так что приготовься к самому худшему.

— Перестань.

— А чего перестать-то. Ты же оскорбляешь хозяев и всех сидящих с тобой. И нас с Иванычем позоришь. Здесь, брат, такого не прощают, понял?

Мужчина вернулся из дома и подал тамаде большой, отделанный серебром рог. Тамада наполнил его вином и встал.

— Дорогой наш друг Сандро. Все, кто когда-нибудь пил из этого рога, желали дому Николадзе мира, счастья и благополучия. А пьющий из этого рога сам будет счастлив и здоров. Приглашаю тебя осушить рог и сказать свои слова.

Рог передали Никанорычу. За столом стало тихо.

— Не подкачай, — сказал ему Колька.

— Спасибо, — поблагодарил Рожков и тоже встал. Немного помедлил, принимая решение. — Я скажу с удовольствием… Дорогие друзья! В эти дни, и сейчас я ощущаю себя счастливым человеком. Да, я счастлив! И счастлив потому, что осуществилась моя ещё детская мечта. А я с детства мечтал увидеть Грузию. Увидеть страну великого Шота Руставели, страну мужественных и благородных людей. Я счастлив, что моя мечта осуществилась. Так пусть же мечты каждого из вас сбудутся! Мир и счастье этому дому! Многолетия всем вам, друзья!

С последними словами Рожков припал губами к рогу. Мужчины запели песню, и под её многоголосье Никанорыч осушил рог.

— Спасибо тебе, сынок, — сказал старый Сандро Николадзе. — Из тебя хороший тамада будет.

Мужчины запели новую песню.

— О чём поют, Гурам Александрович? — спросил Колька.

— Они поют, дорогой, о том, что не надо искать себе жену на гуляньи: там она одета в чужое платье. Если хочешь видеть женскую красоту, ищи её во время жатвы ячменя. Вот так примерно. Нравится?

— Очень. Я просто балдею от этого многоголосья.

— Ну тогда слушай. Таких песен больше нигде в мире не поют.

А праздничный ужин продолжался. Селезнёв и Гурам Александрович вели свой разговор. Слушая песню, о чём-то задумался Колька.

Рожкова посадили рядом с тамадой.

— Мужики, хорошие вы мои, братцы дорогие! — говорил он и счастливо улыбался.

Рядом на столе стоял винный бочонок, в отверстии которого одиноко торчал деревянный с насечками брелок Никанорыча.

И лилась многоголосая песня.

Утром родные Гурама Александровича провожали гостей в Тбилиси.

…К зданию вокзала с высоким и узким шпилем подкатили, когда большие часы показывали половину второго часа дня.

Выйдя из машины, захватив чемоданы и сумки, все пошли туда, где стоял туристический поезд. Колька шёл первым, за ним шагал с чьей-то сумкой Георгий. Остальные, чуть поотстав, шли и увлеченно разговаривали.

Колька вдруг остановился, поставил чемодан на землю и огляделся.

— Мужики, — сказал он, когда подошли все. — А поезда-то…. это…. нет.

— Как нет?

— Не может быть.

— Шутишь?

— Да нет, говорю. Вот здесь он стоял, по-моему у этой самой стрелки.

– Могли ведь и перегнать на другой путь.

Все некоторое время глядели по сторонам.

— Георгий, — вмешался в разговор Николадзе, — где ты его видел, когда ездил за вещами?

— Тоже здесь.

— Ты не ошибаешься?

— Нет, Гурам Александрович. Я это место знаю. Точно здесь поезд был.

— Давайте искать, — предложил Селезнёв.

— Стойте все здесь и никуда не уходите, я сейчас, — неожиданно сказал Николадзе и бросился к зданию вокзала.

— Этого нам только не хватало, — произнёс Сергей Иваныч.

— Кто-то из нас, видно, здорово нагрешил в эти дни. Признавайтесь — кто? — спросил Рожков.

— Ты и Георгий, — сказал Колька.

— Почему я? — удивился Георгий.

— Марина, наверное, на тебя обиделась. Вот и уехала раньше времени.

— Э-э, не говори так, дорогой. Георгий никогда женщин не обижал.

— Да я ничего, Георгий. Я просто так. А, может, и вправду пойти поискать поезд-то. А, Иваныч…

— Погоди, не суетись.

— Куда ты спешишь, слушай? — опять удивлённо сказал Георгий. — Вон уже и Гурам Александрович бежит.

К ним и вправду от вокзала спешил Николадзе.

— В машину, быстро! — ещё издали крикнул он.

Все бросились к машине.

— Скажи, что случилось, Гурам, — на ходу спросил Селезнёв.

— Всё нормально. Расскажу в машине.

Черная «Волга» с места взяла высокую скорость и помчалась по улицам Тбилиси.

— Ну так чего там, Гурам? — вновь спросил Селезнёв, когда отдышались.

— Ваш поезд действительно ушёл.

— А говоришь, что всё нормально.

— А куда мы сейчас летим? — спросил Колька.

— На аэродром.

— Зачем?

— На машине догнать поезд трудно. Поэтому полетите на почтовом самолёте. Я договорился. Вы поезд свой даже обгоните.

Машина мчалась по улицам Тбилиси.

Когда все пятеро бежали по летному полю аэродрома, мотор почтовой «Аннушки» уже работал. У раскрытой двери самолёта, в которой стоял один из пилотов, торопливо стали прощаться.

Обнялись старые друзья.

— Спасибо, тебе, Гурам. Спасибо, браток.

— И тебе спасибо, Серёжа. Приезжай ещё. Я ждать буду.

— Сначала ты приедешь, Гурам. Обещай.

— Приеду, Серёжа, обязательно приеду.

В дверях самолёта Иваныч оглянулся и что-то прокричал.

Гурам Александрович кивнул головой и помахал другу рукой.

Самолёт медленно вырулил на старт и, разогнавшись, оторвался от земли. Гурам Александрович и Георгий махали ему вслед руками.

В салоне самолёта кое-как разместились среди ящиков, мешков и посылок. Все устроились у маленьких окон.

— А ведь летим… — сказал Селезнёв.

— Да. И куда только нас не занесёт, — подтвердил Колька. — Расскажи кому — не поверят. Это надо же — в небе летим.

— Почти по Пушкину, — продолжал Сергей Иваныч, — «Кавказ подо мною. Один в вышине стою над снегами у края стремнины. Орёл, с отдалённой поднявшись вершины, парит неподвижно со мной наравне».

— По Лермонтову тоже… — подал голос Рожков и продекламировал:

— Ещё несколько минут назад мы находились на земле, — продолжал, но уже тоном экскурсовода Никанорыч, будто читая туристский проспект, — а сейчас под крылом нашего лайнера седые вершины Кавказа. Там внизу вечная зелень лесов, горные стремительные реки, плодородные равнины. И над всем этим — солнце. А всё это — солнечная Грузия.

Отворилась дверь пилотской кабины, из которой вышел лётчик и протянул ближе всех сидевшему к нему Селезнёву объёмистую сумку.

— Это вам от Гурама Александровича.

— Спасибо, дорогой.

Сергей Иваныч раскрыл сумку и достал оттуда кувшин, фрукты, хлеб.

— Вот это да! — восхищённо произнёс Колька. — Расскажи кому — скажут, врёшь.

— Это лишнее подтверждение того, что я сейчас говорил о прекрасной Грузии, — тоже восхищённо сказал Рожков.

Сергей Иваныч тем временем извлёк из сумки три небольших винных рога и наполнил их.

— Ну, что, мужики, я предлагаю тост за моего друга Гурама и за всех добрых людей, которых мы встретили здесь, на этой прекрасной земле…

Мимо самолёта проплывали вершины гор. Никанорыч вновь прильнул к окну и вдруг громко запел:

— Тбилисо! Тбилиси родина моя! А-а-а…

— Иваныч! — тоже громко сказал Колька.

— А…

— Погляди, — кивнул Колька на Рожкова. — Ещё один человек родину нашёл.

— Да, да, — засмеялся Селезнёв. — И ведь никому не говорил об этом.

— Никанорыч, ты чего раньше-то молчал?

Рожков, не отвечая, продолжал петь песню…

Самолёт летел над горами…

Туристический поезд подошёл к перрону железнодорожной станции. Друзья поспешили к своему девятому вагону, в дверях которого увидели проводницу Любу.

— Здорово, Любаша, — приветствовал девушку Колька.

— Здравствуйте. Как погуляли?

— Отлично. Никому больше так не погулять.

Колька первым забрался в вагон и, пройдя по коридору, отодвинул дверь четвёртого купе. За столом у окна сидел Роберт и читал книгу. Колька усмехнулся, но ничего не сказал. Он зашёл в купе и сел к столику.

— Здорово, Роберт… Вот мы и дома.

— Здравствуйте, — глянул на вошедших Роберт и поздоровался с каждым. — А я думал, что уж без вас придётся ехать. Ну, как там?

— Где?

— Где сидели-то?

— Последний раз на вокзале, в отделении милиции.

— На работу не сообщат?

— Обойдётся.

— Переживём.

— Ну тогда ещё ничего, — проговорил Роберт и опять уткнулся в книгу.

— Надо бы, братцы, в вагон-ресторан сходить, — предложил Селезнёв, когда все устроились на своих местах. — Вы как?

— Неплохо бы, — согласился Рожков.

— Идите, мужики, куда хотите, — отозвался Колька. — Я же отсюда больше никуда не пойду до самой нашей станции. А из ресторана мне — сухим пайком.

— Боишься? — рассмеялся Сергей Иванович.

— Да… Буду лучше с Робертом книги читать. Одолжи, Роберт, книжку какую-нибудь.

— Пожалуйста, — полез Роберт в свою сумку.

Вот и родной вокзал. Выйдя из поезда, друзья пошли в тот край привокзальной площади, куда несколько дней назад их привёз райцентровский автобус. Он и сейчас ожидал своих пассажиров тут же. Возле него туристы прощались с Мариной.

Невдалеке внимание привлекал большой и яркий плакат. Областное экскурсионное бюро приглашало туристов посетить «Праздник Севера» в Мурманске.

— А что, — сказал Селезнёв. — Может, махнём?

— Потеплее одеться, так можно, — согласился Рожков.

— А мы давно туда готовы, только валенки надеть, — пропел Колька, но продолжать не стал.

Возле автобуса он увидел грузовик жены и Клавдию, стоявшую рядом.

— Николя, — сказал Рожков, — вас ожидает личный экипаж. Прощайте, мосье.

Не говоря ни слова, Колька направился к машине. Подойдя к жене, он молча ткнулся головой в грудь Клавдии и попытался обнять её необъятную талию. Клавдия положила чемодан мужа в кабину грузовика, куда последовал затем и сам Колька, села за руль и машина уехала с площади.

На стоянку тем временем прибыл ещё один автобус. Из него высыпала целая орава свежих туристов. С чемоданами и сумками в руках они столпились вокруг девушки-экскурсовода.

— Внимание, товарищи! — громко говорила она. — Все собрались? Все… Дорогие товарищи! От имени областного бюро путешествий и экскурсий я приветствую вас в нашем городе. Меня зовут Ирина Николаевна, или просто Ира. Я буду с вами до конца поездки. Сейчас для начала мы пойдём и разместимся в нашем вагоне…

Туристы шумной и беспорядочной толпой ринулись за экскурсоводом.

Сергей Иваныч в Рожковым посмотрели друг на друга, улыбнулись и пошли к своему автобусу, но Селезнёв вдруг остановился.

— Ты чего, Иваныч, пошли.

Но Селезнёв не двигался.

— Вот что, Никанорыч… Я ведь это… домой-то не поеду, — неожиданно заявил он.

— Как так?

— Вот чемодан мой жене передашь. А мне сумки хватит.

— Но ведь жена спросит про тебя. Чего говорить-то?

— Скажешь, что я жив-здоров и всё у меня ладно. Расскажешь обо всём.

— Ты чего надумал-то, Сергей Иваныч?

Селезнёв обнял Рожкова за плечи.

— Нельзя мне сейчас домой, Никанорыч. Нельзя… К ребятам поеду, к друзьям фронтовым, понимаешь. Я должен ехать. Время быстро летит, а мы ещё быстрее бежим — и о друзьях забываем. А между тем ничего ценнее такой дружбы и нет. Я это понял… У тебя есть друзья-то?

— Какие?

— С которыми в армии служил, в школе учился, в институте, да мало ли…

— Конечно, есть.

— Вот и подумай… Короче, у меня целых две недели от отпуска осталось, и я решил ехать дальше.

— Да куда хоть поедешь-то, скажи?..

— В Москву, в Ригу, в Минск, в Смоленск… Я позвоню откуда-нибудь. Ну, пока, Никанорыч.

— Счастливо тебе, Сергей Иваныч. Бывай здоров. Приезжай, ждать будем.

Рожков зашёл в автобус, который тут же покатил с площади и влился в уличный поток машин.