Думаю, что в жизни на мое становление особенно сильно повлияли пять-шесть старших современников. И Алексей Леонидович Кац (1922–1978) был одним из них и притом – первым. Обстоятельства судьбы вытеснили его (на мою удачу!) в среднеазиатскую глушь. Он стал проректором Ошского педагогического института. Вообще же прошел большой и славный путь.
Во время войны был армейским разведчиком и переводчиком, его усилиями был добыт план венгерских оборонительных сооружений в Трансильвании. Вообще его удивительные рассказы о войне не должны быть преданы забвению.
Я счастлив, что нашлась рукопись его мемуаров, считавшаяся потерянной. Я познакомился этими воспоминаниями через много лет после их написания и был поражен открывшимися мне неизвестными трагедиями в судьбе человека, державшегося столь твердо и невозмутимо… Находившийся на переферии научного сообщества, он был блестящим и авторитетным историком, исследователем манихейства и социальной жизни в Древнем Риме.
Я познакомился с ним, когда мне было лет тринадцать, и его обширная библиотека была немедленно предоставлена в мое распоряжение. Конечно, и в нашем доме книги, в том числе, и относящиеся к античной литературе, имелись. Но он учил меня думать над прочитанным…
Позже, в юности, под его руководством я написал несколько работ, замеченных на научных конференциях и получивших награды. Впрочем, историка из меня не вышло, судьба утянула меня в другую сторону. Но моя благодарность Алексею Леонидовичу бесконечна, и любовь к нему велика.
Ниже следует одно мое стихотворение.
Арест отца, и ужас ранний,
И ожиданья поздний страх…
Машинопись воспоминаний,
Желтеюших в моих руках.
Учитель мой, эпикуреец,
Историк Рима, латинист,
Он был и в юрте европеец,
Но, и горяч, и леденист,
И снисходителен, и едок,
Премудрый, и лишенный сил,
Он жизнь поведал напоследок,
Свою войну изобразил.
Послевоенную Россию,
Куда завел свою Рахиль,
Шестидесятничества мрию,
Провинции сухую пыль.
Всю эту жизнь вобрали травы
И оплели его плиту…
Под небом рухнувшей державы —
Холмы и персики в цвету.
И не пойму, какую правду
Хранят бурьян и бурелом…
Любовь к Теренцию и Плавту
В громадном цирке мировом?
Но вижу, нет меж нами сходства,
Не передал он мне, о нет,
Ни легкости, ни благородства!
И лишь печали тусклый свет…
Лишь одинокую свободу
В пустынях, соприродных ей,
Где посох выбивает воду
Из пробудившихся камней.