В семье не без подвоха

Глава 2

После условного празднования в «Лесном демоне» мы все-таки едем в новый Азаматов дворец, который у меня теперь язык не поворачивается обозначить как «домой». Азамат хочет поработать до вечера, раз уж он в столице, а потом можно будет снова смыться, заодно послать пилота за матушкой, пускай приедет посмотреть на мой дом и своего внука.

Стоит мне с комфортом расположиться на кровати, как в дверь моей местной спальни безапелляционно стучат.

– Открыто, – говорю.

Стук повторяется. Ладно, придется соскрестись с дивана и дочавкать до двери.

За дверью стоит мастер искусств, и у меня тут же заболевает голова.

Дело в том, что муданжцы супротив среднего землянина чудовищно суеверны. Я понимаю, конечно, что в отличие от нас у них это предписано государственной религией, но все равно можно было бы и поубавить. Вот, например, есть этот ужасный запрет на фотографии маленьких детей. То есть, как я выяснила, фотографировать в принципе можно, если уж очень приспичит. Но фотографии следует хорошенько спрятать, чтобы никто их не увидел, пока ребенок не подрастет. Лучше даже самой не смотреть. А то, дескать, чужие люди проклянут, или боги позавидуют, или еще сто двадцать восемь несчастий.

Примерно то же самое теперь и с нами. Мы с Азаматом можем снимать друг друга сколько влезет, но эти снимки положено беречь абсолютно ото всех глаз, в том числе нашего духовника, Старейшин, родителей… а лучше еще друг от друга. Я, правда, не очень-то следую этому правилу: мама регулярно стребывает с меня свежие фотографии, чтобы поставить в электронную рамочку на каминной полке в своем новом доме. Да и Сашка повесил у себя над компом на работе суровый лик Азамата, а на вопросы коллег, зачем это, таинственно улыбается. К счастью, правило насчет фотографий – это именно суеверие, а не закон, и нарушение его никак не карается.

Однако подданным из дальних регионов, которые не имеют возможности приехать в столицу просто, чтобы поглазеть на нас, нужно каким-то образом нас показать. Кое-кто, конечно, успел обзавестись нашими изображениями до избрания, но эти люди, будучи столь же суеверными, как и прочие, держат свои снимки в строжайшем секрете. Очевидное решение проблемы – рукописные портреты. На них суеверие не распространяется, потому что, дескать, нарисовать в точности все равно нельзя, а значит, воспользоваться таким изображением для сглаза не получится. Тем более что в таком портрете применяются всякие специальные приемы приукрашивания, которые гарантируют безопасность.

Мой портрет столичный мастер искусств написал месяц назад, незадолго до родов, с максимальным животом. Оказывается, жену Императора положено рисовать беременной, поскольку это вселяет надежду на спокойный век без существенных перемен, да и вообще по муданжским представлениям беременная женщина – самая красивая. Портрет мне, правда, не очень понравился. На себя я там совсем не похожа, поскольку мое лицо подогнали под муданжский канон красоты, только глаза и волосы перекрашивать не стали. Логика в этом некоторая есть: представление среднего муданжца о красивой женщине к моим чертам лица не имеет никакого отношения, это просто стереотип, что все земляне красивые. О том, как вообще выглядят европеоиды, известно небольшой части образованных жителей крупных городов. А какой-нибудь деревенский голова, поглядев на портрет первой леди, может и не проникнуться и не оценить экзотической красоты. Мне-то что, а человек расстроится. Вот мастер искусств и постарался меня так нарисовать, чтобы всем было доступно.

Гораздо хуже дело обстоит с Азаматом. Прежде всего он первый в истории Муданга некрасивый Император. И скрывать этот факт поздно, потому что на второй день после избрания по планете уже поползли разнообразные жутковатые описания, в которых находилось место для клыков, бородавок и шакальей шерсти, не говоря уже о чешуе и прочих крыльях. Короче, в данный момент население Муданга в большинстве своем твердо верит, что Императором у них нынче какой-то полубог-полудемон со звериной мордой и страшный до одури. Азамат, понятно, не в восторге, но для него это не было неожиданностью. Однако имидж правителя – вещь серьезная, в прежние дни портрет Императора висел в каждом доме хотя бы потому, что Императорами обычно были исключительно красивые люди. Есть даже отдельные любители, коллекционирующие портреты Императоров разных эпох… Совет Старейшин устроил особое заседание по этому вопросу и пришел к решению, что рисовать Азамата надо. То, что он некрасивый, нарушает только одну традицию, а если не рисовать портрет, то нарушатся сразу две, а это уже слишком радикально для сознания среднего муданжца. Могут и возмутиться. Когда в теории вопрос с портретом был решен, немедленно возникла проблема на практике: ни один мастер искусств на всем Муданге никогда в жизни не рисовал ничего и никого некрасивого. И представления не имеет, как это делать. Старейшины собрали в столице всех самых выдающихся художников современности, и те несколько дней усердно ломали головы и кисти над проблемой, периодически требуя подать им объект спора и рассматривая его с разных сторон и расстояний. Это кончилось несколькими драками, но решение так и не было найдено. Азамат ходил злой, как три Алтонгирела, даже разок огрызнулся на кого-то в Канцелярии, отчего вся столица потом еще пару дней трепетала – Азамат уже успел зарекомендовать себя как исключительно добродушный и терпеливый человек.

После того как художников разняли и подлечили, кому-то из них пришла в голову светлая мысль попросить меня о помощи. Дескать, я же как-то терплю своего мужа, значит, наверное, знаю, как именно надо на него смотреть, чтобы было красиво. Я почесала в затылке и предложила им тупо нарисовать как есть, потому что Совет Старейшин пришел к решению, что надо рисовать, а не что надо рисовать красиво. Мне удивленно сообщили, что нарисовать некрасиво совершенно невозможно, ибо все искусство рисования заключается в том, чтобы сделать красиво. А для того, чтобы изобразить как есть, существует фотография. Я почесала в затылке второй раз, покопалась в Сети и продемонстрировала господам художникам подборочку старинных земных портретов всяких малоприятных граждан, дескать, вот, портреты, а некрасиво. Но мои доводы разбились в прах о несокрушимое представление муданжцев, что все земляне красивы, даже если у них по восемь подбородков, фиолетово-зеленый цвет лица и нет одного глаза. Я попыталась поискать портреты уродцев с других планет, но ничего убедительного не нашла. Тогда я предложила нарисовать Азамата в левый профиль, на котором шрамов почти нет, а что есть, то можно проигнорировать, списав на то самое приукрашивание. Но мне категорически заявили, что портрет Императора пишется по канону, а именно анфас, в полный рост, на лошади и с мечом, и изменить канону – это такое же нарушение традиции, как не рисовать портрет вообще. В итоге, когда мастера искусств вновь потребовали Азамата на ковер для рассматривания под лупой, он отказался в довольно грубой форме и заявил, что у него все равно нет времени позировать, так что пусть рисуют без него, раз уж так подробно его изучили. Художники обиделись и разъехались, оставив столичных представителей профессии разбираться самостоятельно.

Так вот, стоит, значит, на пороге моей спальни мастер искусств, первый в столице, длинный, тощий старый хрен с условно одухотворенным лицом и жиденькой косичкой до колен. Он ко мне наведывается всякий раз, как я бываю в столице, что в последнее время не очень часто, на мое счастье. Чего он хочет, я не понимаю. То есть понятно, что он надеется, что я как-нибудь решу проблему с портретом Азамата, каким-нибудь чудесным способом. То ли исцелю его, то ли богов попрошу… не знаю. От постоянных размышлений об этом несчастном портрете у меня даже появилась идея, но донести ее до мастера мне не удалось с пяти раз, так что я отчаялась.

– Здравствуйте, мастер, – уныло приветствую я. – Чем могу быть полезна?

– Здравствуйте, Хотон-хон. Да вот, зашел поинтересоваться, вы, случайно, с мужем не поговорили?

Собственно, последние несколько дней я почти исключительно этим и занималась между схватками и кормлениями.

– О чем я должна была с ним поговорить? – тоскливо протягиваю я, заранее зная ответ.

– Ну как, о портрете об этом. Уже лето на исходе, а все по-прежнему. Надо же что-то делать!

– Так делайте, раз надо, – говорю. – Я-то тут при чем? Моя забота вон в кроватке спит.

– Да как же делать-то? Вот ведь в чем проблема! Еще, видите, он позировать отказывается…

В таком духе с ним можно разговаривать вечно. Это, кстати, еще одна причина, по которой я не хотела лететь в столицу на именование, но Азамату я о художниках напоминать не стала, а то он и правда клыки отрастит.

Я с горечью понимаю, что придется предложить мастеру сесть, потому что стоять я уже устала, а он не скоро уйдет, даже если я его грубо пошлю. Он принадлежит к категории счастливых людей с избирательным слухом. Но мне везет – дверь гостиной открывается и заходит какой-то еще человек, мне не знакомый.

– Мастер Овыас! – окликает он с порога. – Где вы… ой!

Последнее явно относится ко мне, потому что вошедший молодой человек застывает посреди комнаты, уставившись на меня круглыми глазами.

– Куда ты вломился, болван! – неожиданно эмоционально рявкает на него мастер. – Здесь вообще-то императорские покои!

– П-простите, Х-хотон-хон… – мямлит несчастный парень, пятясь к выходу. Ну нет, он сейчас сбежит, а я останусь один на один с мастером? Нет, спасибо!

– Подождите. – Я милостиво улыбаюсь парнишке и машу рукой в сторону кресел в гостиной. – Присядьте, пожалуйста, и вы тоже, мастер, я сейчас.

Иду проверить, дрыхнет ли чадушко. Возвращаюсь в гостиную и закрываю за собой дверь.

– Я была бы вам очень признательна, мастер, – говорю сахарно, – если бы вы не кричали в присутствии спящего князя. А то, понимаете, мне придется отрывать мужа от управления планетой, чтобы его укачать…

Я, естественно, и сама прекрасно справлюсь, но муданжские мамаши очень любят сделать вид, что дети их не слушаются, чтобы спихнуть все хлопоты на и без того перегруженных мужей. Мастер искусств сразу принимает виноватый вид и долго извиняется. Так-то тебе, старому зануде.

Я присаживаюсь напротив гостей.

– Я Элизабет, – сообщаю парнишке.

Мне последнее время доставляет массу удовольствия смотреть, как муданжцы теряются, когда я им представляюсь. По их убеждениям, мое имя должно храниться в строгом секрете, чтобы, не приведи боги, никто не напакостил, а уж если так необходимо кому-то мое имя сообщить, то делать это должен кто угодно, кроме меня, потому что в устах другого человека имя несет меньше силы… ну или какой-то подобный бред. Я-то вполне уверена, что, если кто-нибудь захочет мне подгадить, его успех или неудача будут связаны не с тем, как я свое имя скрываю, а с тем, как хорошо меня охраняют телохранители и духовник. Зато в ответ на мое доверчивое представление рядовые муданжцы чувствуют острую необходимость выложить о себе всю подноготную, а потом еще хвастаются перед друзьями, что я им благоволю.

– Я Бэр, – после секундной ошарашенной паузы выпаливает юноша. – Подмастерье, учусь у мастера Овыаса. Я хороший ученик, родился под Долхотом, отец рыбак… Я зашел за мастером, потому что он задержался в Канцелярии, а надо уже семинар у первогодок начинать, а… простите, я не знал, что вы тут… э-э…

– Ничего-ничего. – Я продолжаю милостиво улыбаться. Мастер сидит мрачнее тучи. Ему, видимо, довольно стыдно за простака-ученика, да еще и теперь я точно знаю, что ему пора идти. Ох, чувствую, парню влетит… Ладно, сейчас как-нибудь поправим ситуацию. – Как вовремя вы зашли, а то, я боюсь, я бы тут надолго задержала мастера разговором. Что ж, в таком случае мы с вами, мастер, увидимся в другой раз…

– Н-да, прошу прощения. – Он встает и угрюмо кланяется.

Паренек Бэр тоже порывается встать, но я останавливаю его жестом.

– Вы не возражаете, если я задержу вашего ученика ненадолго? Он ведь в курсе проблемы с портретом, правда?

– Безусловно, – слегка огорошенно отвечает мастер, потом зыркает на ученика и наконец очищает помещение от своей персоны.

Ну слава богу! Не знаю уж, что он подумал… хотя на самом деле знаю, только размышлять об этом не хочу. Они все думают одно и то же, что у такого человека, как Азамат, не может быть верной жены. Судя по всему, мальчишка не сильно отличается от своего учителя в этом отношении: сидит красный, как Азаматов свитер, теребит в пальцах край рукава.

– Говоришь, ты хороший ученик? – спрашиваю гораздо менее светским тоном. Если его удивить, есть шанс, что он перестанет ждать, что я его сейчас изнасилую.

– Да-а, – охотно отвечает он. – Мастер даже позволяет мне заканчивать его картины.

Я уже успела разобраться в здешних художественных правилах достаточно, чтобы знать, что это очень высокая оценка умений ученика. Значит, есть шанс, что он справится с моей задумкой. Теперь надо его немного заинтриговать…

– А хранить секреты ты умеешь? Только честно!

– Вы хотите доверить мне секрет? – спрашивает он шепотом, таращась на меня во все глаза. – Да я его под пыткой не выдам!

– Отлично, – усмехаюсь. – Тогда слушай. Я хочу поручить тебе одну очень ответственную работу. Если ты хорошо справишься, то получишь вознаграждение как самостоятельный художник.

– А если я не справлюсь? – в ужасе уточняет мальчишка. Ему лет шестнадцать, наверное.

– Ну, тогда придется мне искать кого-то другого, – пожимаю плечами. – Зато если справишься, то сразу станешь мастером, и тебе будут заказывать картины всякие богатые люди.

У парня глаза начинают сиять, как лазеры.

– И я смогу больше не работать у мастера Овыаса?

– Естественно. – Я заговорщицки улыбаюсь. – Ну что, берешься?

– Да! А что надо делать?

– Надо нарисовать портрет Императора, – развожу руками.

Парнишка моментально сникает.

– Но ведь никто не знает, как это сделать!

– Я знаю, – говорю. – И я тебя научу.

– Вы умеете рисовать? – изумляется он.

– Нет, но у меня есть идея. – Я подмигиваю, чем окончательно отшибаю впечатлительному мальчику дар речи.

Пока он ищет слова в своем образно-одаренном сознании, я беру бук и открываю в нем две папки с картинками. Одна – это отобранные специально для этой цели фотографии Азамата. Попытки объяснить мою идею мастеру Овыасу оканчивались ровно на этом месте: он категорически отказывался рисовать Императора с фотографии. Вторая папка – это просто картинки, накачанные из Сети, в основном иллюстрации к книгам.

– Вот смотри, – говорю, – что можно сделать.

Мальчик уходит от меня просветленный, с предвкушением в глазах, пообещав, что работа будет готова через три дня. Я же, натрудившись за день, прозаично заваливаюсь спать до вечера.

Вечером Азамат заходит за мной вместе с Тирбишем. Тот чем-то ужасно доволен.

– Ну что, – Азамат подхватывает мелкого уже привычным движением, – полетели домой?

– Давай, – говорю, поднимаясь с дивана.

– Тирбиша берем с собой, он готов приступить к обязанностям няньки, – усмехается Азамат, а Тирбиш расправляет плечи. Мы уже давно с ним об этом предварительно договорились, и Азамат, как всегда, хочет подоткнуть мне прислугу со всех сторон.

– Я как узнал, что Алэк родился, сразу собираться начал, – улыбается Тирбиш. – Капитан надолго не задержится, а вам ведь помощь нужна.

– Ну раз ты хочешь уже приступить, то пожалуйста, – пожимаю плечами. – Только вот с твоей помощью я совсем обленюсь. Ты ведь небось и готовить будешь, и прибираться, знаю я тебя.

– Можем составить расписание, – усмехается он.

Таких черных ночей я в своей жизни еще не видела. Огоньки Ахмадхота быстро скрываются за горами, а луны на небе ни одной, да еще и летим на восток: в столице сумерки, а на Доле-то уже ночь глухая. Глядя из окна кабины в густую черноту, я даже не могу с уверенностью сказать, что мы летим, а не стоим на месте. Азамат, конечно, включает во все лобовое стекло экран с инфракрасным изображением, да и маршрут этот мы оба знаем как свои пять пальцев, но все равно страшновато. Только на подлете к дому за окном появляется что-то светящееся – это габаритные огни нашей крыши.

В приморских горах летней ночью кипит такая бурная жизнь, что приходится закрывать окна в детской, чтобы ребенок не просыпался от каждого птичьего вопля, волчьего воя и прочих приятных звуков. Я и сама побаиваюсь, хотя Азамат говорит, что дикие звери в дом никак войти не смогут, да и не станут пытаться, потому что мы не держим скота, а летом в лесу все сытые. Однако мои котята шляются туда-сюда через форточки и подвал, как хотят. Они, конечно, маленькие, но кто знает, насколько опасны могут быть местные дикие звери того же размера.

Когда мы собираемся в кухне за ужином, котята берут нас на абордаж громовым мурчанием и требуют молока и масла, к которым я их довольно быстро приучила. Получив лакомство, они переключают внимание на лампы, вокруг которых вьются грозного вида муданжские ночные бабочки. Назвать эти авианосцы «мотыльками» у меня язык не поворачивается. Азамат встает на стул и, отцепив крючочки, спускает с потолка несколько веревок. Котята немедленно по ним взбираются и принимаются с хрустом уплетать шумных насекомых. Идея с веревками пришла Азамату в голову, когда ему надоело каждый вечер отбиваться от хищно настроенных кошек, которые пытались использовать его в качестве подъемника. Они, конечно, по-прежнему маленькие по сравнению с земными кошками, но все-таки не такие крошечные, как когда мы их только взяли, килограмм-то в каждом есть, если не полтора, и когти острые. Кстати, они все трое оказались котами. Назвала я их Электрон, Мюон и Тау, потому что маленькие, а для Азамата эти слова очень смешно звучат. У них на Муданге все термины из физики и химии названы по-муданжски.

На следующий день застенчивый Бойонбот привозит к нам Азаматову матушку. Это его синенький проворный унгуц доставлял мне раненых во время кампании. Я выхожу вместе с Азаматом на посадочную площадку встречать.

Кабина открывается, и становится видна матушка в новой вышитой косынке и сверкающем золотом диле. Она боязливо высовывается за борт, прикидывая расстояние до травы под брюшком унгуца – в отличие от нашего, который прямо на брюхо и приземляется, у этого есть ножки, так что получается довольно высоко прыгать.

Азамат приходит на выручку: подцепляет матушку из кабины и ставит на землю, придерживая, пока она не обретет равновесие.

– Ма! Наконец-то ты к нам выбралась!

– О-ой, ну ты и доми-ище отгрохал! – протягивает матушка вместо приветствия. – Вот Арават-то не видел, а то б бороду свою от зависти съел! Ну дела-а…

Бойонбот тем временем спрыгивает на землю и обходит унгуц.

– Здравствуйте, Ахмад-хон! Вот, доставил в целости. Куда вещи выгружать? Ой, Хотон-хон! – Он мгновенно краснеет. – Здравствуйте, простите, не заметил вас сначала…

– А, Лиза, и правда! – Матушка наконец отвлекается от созерцания дома. – Тебе ходить-то не рано?

– Вещи в дом, вон тележка для этого. – Азамат кивает на вход природной пещеры, где у нас импровизированный сарай.

– Ничего, хожу понемногу, – говорю. – Ребенок небольшой, никаких проблем не было, так чего разлеживаться?

– Ой, как я хочу на него посмотреть! – Матушка аж щурится от предвкушения. – Няньку-то взяли?

Забавно, что слово «няня» в муданжском мужского рода, а если попытаться сделать из него женский, то получится слово «кормилица», но это совсем не то же самое. Кормилицы на Муданге – явление редкое, потому что у незамужних женщин обычно нет детей, а замужние не подрабатывают, тем более если у них собственные грудные дети. Так что услуги женщины-кормилицы стоят раз в двадцать больше, чем услуги мужчины-няньки.

– Взяли, взяли, – заверяет Азамат. – Пойдем, всех сама увидишь. Тебе не жарко в диле-то, ма? Лето на дворе, даже у вас на севере не те погоды, чтобы так кутаться.

– А у меня ничего нарядней нет, – разводит руками матушка. – Да нормально, потерплю, жара не холод.

– Для кого наряжаться-то? – не отстает Азамат. – Тут нет никого, только мы, кошки и зверье в лесу.

– Ну так что ж я, к Императору домой в чем попало пойду? – возмущается матушка. – Сам-то в шелках!

Азамат качает головой.

– Ладно, я потрясен красотой твоего наряда. Сейчас придем, переоденешься.

– Вот правильно, я тебе всегда говорила: начинай с комплиментов.

Мы с Бойонботом ржем в кулаки, он при этом ярко-розовый.

Ребенок у нас проветривается на террасе по другую сторону дома, так что Азамат сначала проводит матушку с обзорной экскурсией по дому, неприкрыто хвастаясь, какое у него тут техническое и эстетическое совершенство. Похоже, матушка – единственный человек, с которым он не скромничает. Она, в свою очередь, так ахает и восторгается, что забывает, зачем приехала. Я решаю, что не надо им мешать и загоняю Бойонбота на кухню.

– Как твое зрение? – спрашиваю.

– Ой. – Он опять розовеет. – Вы еще помните… Вообще все это время хорошо было, но в последние несколько дней стало похуже. Не знаю, может, я слишком много в экран смотрю…

– Да нет, просто уже срок истек у линз. Надо или менять, или оперировать. Ты на Гарнет не собираешься в ближайшее время?

– Собираюсь, а как же! Я ведь вместе с Алтонгирелом прилетел, мы опять на одном корабле работаем. А завтра улетим снова.

– Тогда давай я тебе направление напишу и контакты клиники дам, а ты там возьми отпуск и подлечись. А то если сейчас новые линзы приклеить, еще полгода ждать придется, пока растворятся.

Пока я вожусь с распечатыванием, Бойонбот глазеет по сторонам, щурясь, чтобы рассмотреть всякие красивости Азаматовой работы.

– Ой, что это? – внезапно дергается он.

– Где?

– Как будто зверек какой-то промелькнул, вон там, под столом.

– У меня три кошки.

– Рыжих?

– Нет, черных…

Я заглядываю за стол, но ничего там не нахожу. Ползать на четвереньках под мебелью я пока не готова.

– Ладно, – отмахиваюсь. – Как забежало, так и выбежит.

Отдаю ему бумажки и двигаюсь на террасу.

– Чего-то вы долго гостей встречаете. – Тирбиш скучает на перилах по соседству с кроваткой, в которой детеныш спит без задних ног.

– Азамат повел матушку дом показывать, а он большой, – говорю. – Ты тут никаких зверей не впускал?

– Не-ет, – удивляется Тирбиш. – А что, завелись?

– Да вон Бойонботу кто-то под столом примерещился.

Бойонбот сконфуженно пятится и натыкается на дверь, которую как раз открывает Азамат с той стороны.

– Ну вот, ма, – тоном экскурсовода говорит он, – а тут у нас терраса, все тут и собрались.

– Ой красота-а… – вздыхает матушка, окидывая взглядом наш шикарный вид на Дол. – Вот это дворец, я понимаю… Ой, Лиза, а какой у тебя там гобелен висит! Вроде и сделан просто, а такой выразительный! И не побоялась самого Ирлик-хона выткать.

Я хихикаю.

– Так это я за успех кампании старалась… Мне сказали, надо Ирлика делать. Я, правда, до победы только половину соткала, остальное потом, времени-то не было совсем.

– Небось первый твой гобелен? – Матушка качает головой.

– Второй, первый с рыбками в детской висит.

– Ой, я и не заметила, у вас эта детская так завалена барахлом…

– Ты на малыша-то посмотреть не хочешь? – перебивает ее Азамат. Видимо, боится, что сейчас нам станут читать нотации.

– Хочу, хочу! А где?

Азамат мягко подталкивает матушку к кроватке, а дальше все тонет в возгласах восхищения, таких сладких, что мне хочется принять инсулина. М-да, бабушка из нее вышла качественная. Бойонбот и Тирбиш сходят с террасы в сторонку, чтобы не вмешиваться в наши семейные дела.

– Сама кормишь? – строго спрашивает у меня Ийзих-хон.

– Конечно, – серьезно киваю я.

– Правильно, хорошо, – одобряет она. – Я вот тоже сама кормила, вон какой здоровый вымахал! – Она похлопывает Азамата по спине. Он ужасно доволен.

После, так сказать, смотрин мы усаживаемся пить чай, и матушка все заглядывается на бескрайнюю гладь Дола.

– Рыбки бы тут половить… – мечтательно вздыхает она.

– Легко, – кивает Азамат. – Лодка есть, снасти тоже, можем завтра утром выбраться.

– Правда, что ль? – удивляется матушка. Потом щурится. – А прикормить?

Азамат смеется.

– Ты просто очень хочешь в лодке по Долу покататься. Ладно, сейчас устроим. Только переоденься, ради богов!

Матушка даже не спорит. Я показываю ей комнату, в которой она будет спать, и через пять минут она выходит в плотных широких домотканых женских штанах и кожаном жилете с грубыми металлическими заклепками.

– Ну я собралась! – бодро сообщает она. – Где у тебя лодка?

– Сейчас все будет, – усмехается Азамат, которому тоже надо переодеться во что попроще.

Ему, как и ожидалось, надарили тонну подарков, и поток все не иссякает, так что он теперь на людях исключительно в дареной одежде ходит, да и камней на нем болтается, как на Ирлике, по крайней мере на работе. Самое забавное – это серьги. Уши у Азамата не проколоты (на Муданге этого вообще не делают), а серьги вешаются на дужки вокруг уха, как очки. Первые месяца два Азамат стонал и выл, что отвык носить украшения, уши у него чешутся, пальцы от колец не гнутся и шея устает, не говоря уж о том, что выглядит он смешно в таком наряде. Но ничего, довольно быстро привык обратно. В молодости-то он любил приодеться.

Еще мне пришлось выдержать небольшую стычку с Советом Старейшин из-за Аравата. Он написал Старейшине Асундулу, что отменяет отречение, так что Азамат теперь официально считается его сыном. Сам Азамат по этому поводу предпочитает молчать и сохранять отсутствующее выражение лица. А я исхожу ядом – хорошо устроился старый гриб, как сын Императором стал, так конечно, признал мгновенно! Я даже не поехала его осматривать повторно, Янку послала, а то ненароком отравлю.

Но это все Совета не касается, только нашего духовника немного, а он обязан сохранять тайну исповеди и не может сообщить на Совете, что сын и отец, мягко говоря, не в лучших отношениях. Правда, по-моему, это и так должно быть понятно, но… Муданг… В общем, Совет намекнул Азамату, что раз у него теперь снова есть отец, то нехреново бы постричься. Азамат, как всегда, промолчал, но мне почудилось, что он колеблется. Я побегала по потолку, покудахтала, подняла Унгуца посреди ночи и принялась его пытать, как можно избежать экзекуции. Он два дня просидел в архиве, пока я бдительно караулила Азамата, чтобы не дай боги не поддался на провокацию. Наконец Унгуц возник на пороге Дома Старейшин, покрытый библиотечной пылью, и, чихая, объявил, что до сих пор Императорами Муданга становились исключительно старшие мужчины в семье и, соответственно, волос никогда не стригли. А если стричь, то встает вопрос, куда девать остриженное, так чтобы никакой злоумышленник ни одного волоска не спер, а то ведь по волосу порчу навести – нечего делать. К тому же следует прибавить, что существуют гимны, восхваляющие Императора, где его именуют «Старший Отец Народа», так что хотя бы поэтому знак старшинства следует оставить. Унгуц приводил еще какие-то веские мифологические доводы, которые я не совсем поняла, но в итоге Совет единогласно принял решение оставить все как есть.

Я слегка задумываюсь о вечном, когда чувствую, что меня саму кто-то трогает за волосы. Оказывается, это матушка.

– Забавные у тебя кудряшки, – улыбается она, поглаживая меня по загривку. – Какое счастье Азамату перепало все-таки!

– Да он сам счастье, – пожимаю плечами.

Счастье является нам в камуфляже и кликает парней: Тирбиша на службу, а Бойонбота помогать с лодкой. Азамат, как и обещал, сделал рядом с лестницей к воде эскалатор, так что я тоже с ними спускаюсь ручкой помахать. Плавать меня совершенно не тянет. Азамат вытягивает лодку из пещеры-сарая при помощи сложной веревочной конструкции и, пока Бойонбот ее придерживает, погружает туда матушку.

– Я и сама могу на борт-то шагнуть!

– Знаю, но так ведь быстрее. – Азамат подмигивает.

Потом они с Бойонботом тоже грузятся в лодку и не торопясь отчаливают. Я, как и собиралась, машу вслед и поднимаюсь на эскалаторе обратно к террасе.

Там меня встречает немного растерянный Тирбиш.

– Тут какой-то горец заходил, вас спрашивал, вот только что!

– Какой еще горец? – моргаю. Я не знаю никаких горцев.

– Молодой такой парень… Да вот только что за угол свернул! Сейчас я его окликну.

Тирбиш срывается с места, обегает террасу и дом, что-то кричит. Тишина. Он кричит еще раз. Потом возвращается.

– Не знаю, куда делся. Вот только-только вы отошли, тут он приходит. Паренек меня младше, наверное. Красивый такой, для горца даже странно.

– А как ты определил, что он горец?

– Ну как же, у него волосы такие… – Тирбиш прищелкивает пальцами, подыскивая слово. – Ну как ржавые. И на лице пятнышки мелкие. Такие только у северных горцев бывают.

– Рыжий, что ли? – уточняю. Никогда не видела рыжих муданжцев.

– Можно и так сказать, – кивает Тирбиш. Видимо, у них в языке нет специального слова для обозначения этого цвета волос. Неудивительно, впрочем, если все одинаковые… ну или почти все. – А вы точно никого такого не знаете?

– Точно, – категорически киваю я. – Я бы запомнила.

– Странно, он вел себя так, как будто вы хорошо знакомы.

– То есть?!

– Ну попросил с завтрашнего улова на его долю тоже рыбки приготовить.

Я хлопаю глазами так громко, что птицы на соседних деревьях затыкаются.

– Рыбки?.. А откуда он мог узнать, что они на рыбалку собрались?

– Вот и я удивился, – пожимает плечами Тирбиш.

Я нервно проверяю, все ли в порядке с ребенком. Он сопит и чихать хотел на галлюцинации под столом вместе с загадочными горцами.

– К Алэку он не подходил, – авторитетно заверяет Тирбиш. – Даже на террасу не поднимался, только подошел, вон там стоял.

Не то чтобы мне было сильно интересно, где он стоял, но я все-таки подхожу поглядеть. Солнце перевалило за полдень, и на этой стороне террасы сейчас локальный ад, тени никакой, только на перилах чуть-чуть, и то непонятно, что ее отбрасывает.

Я застываю. С усилием закрываю рот, пожимаю плечами и отхожу от перил по возможности с беспечным видом.

– Ну, если он завтра придет за своей рыбой, тогда и разберемся.

Я не знаю, как Тирбиш отреагирует на визит Ирлика.

Наши рыбаки возвращаются очень довольные. Матушка у нас большой фанат водных пространств, если завтра рыбалка хорошо пройдет, глядишь, и правда к нам переселится. Ребенок как раз проснулся, напитался и потребовал общения, и матушка тут же откликнулась на призыв. Нет, мне серьезно кажется, что я могу не принимать никакого участия во взращивании этого дитяти.

А пока пользуюсь случаем и отвожу супруга в сторонку.

– Слушай, Азамат, тут походу Ирлик в гости заходил.

– Когда? – хмурится он.

– Да вот пока я вас провожала. Сказал Тирбишу, чтобы на его долю рыбы наготовили.

– И Тирбиш не окочурился и не стал заикой? – Азамат поднимает бровь. – Он, конечно, спокойный парень, но вот так невозмутимо поговорить с богом…

– А он не понял, кто это был. Он мне его описал, а потом я тень заметила.

– Что, хочешь сказать, Ирлик-хона можно не узнать? – Азамат щурится в неверии.

– Можно, – киваю. – Помнишь, я рассказывала, как он совсем человекоподобную форму принял? Тирбиш сказал, мол, горец какой-то заходил, рыжий. Ну а кто может с такой просьбой к нам тут зайти, спросить меня, а потом исчезнуть на ровном месте? Тем более Бойонбот утром в кухне видел какого-то рыжего зверька.

– М-да-а. – Азамат чешет подбородок. – Вообще, логично. Ирлик-хон ведь огненный бог, он воды боится, так что рыбу сам поймать не может. Ну ладно, угостим его, это не штука. Я, правда, думал попросить тебя сделать такие смешные рулетики, как ты делала пару месяцев назад, но на столько народу это долго, наверное…

– А я вас всех научу, вместе будем крутить, получится быстро, – предлагаю я. – Только ты рыбу разделай, хорошо? А то я все еще нервничаю, когда ее вижу. Я, конечно, работаю над собой, но…

– Разделаю и закопчу, не беспокойся.

– Ну тогда все отлично, – улыбаюсь.

– Надо будет только немного в доме прибраться. – Азамат оглядывает валяющиеся ровным слоем по террасе детские вещи.

– Азамат-хян! – окликает его матушка. – Пойдем, куда вы там мои сумки отнесли, я же тебе сорочек нашила!