В шутку и всерьез

Ни сна,ни отдыха

Быстро семеня короткими ножками, приземистый, полнеющий гроссмейстер бежал к вертолету, у которого уже вращались несущий винт и маленький пропеллер на хвосте. Гроссмейстер устал, ему было тяжело бежать, хотелось остановиться и отдохнуть, однако молодой человек, привезший его на автомашине в Тушино, настойчиво подталкивал отстающего под локоть.

– Скорее, скорее, – приговаривал спутник. – Вы опаздываете.

Вот цель достигнута. Две сильные руки подтолкнули носителя высшего шахматного звания, и он взобрался наверх по стальной лесенке. Еще мгновенье – и он уже в кабине дрожащего. летного гиганта. Кивнув головой в сторону заднего сиденья, пилот прокричал, стараясь перекрыть хрипловатым голосом шум моторов:

– Только не трогайте рукоятки и педали!

Дверь с шумом захлопнулась, и через секунду земля поплыла вниз. Вертолет, как-то накренившись боком, набирал высоту. Приказание пилота обрекло гроссмейстера на муку. На кресле, как он понял – месте второго пилота, можно было сохранять равновесие, только держась за ручку управления и поставив ноги на педали. А именно этого-то пилот приказал не делать. Пришлось упереться руками в потолок кабины, а ногами в стенку и в такой нелепой позе получать свое первое воздушное крещение на вертолете.

Внизу виднелись знакомые Ленинградское шоссе и Петровский парк. Дымили заводские трубы, игрушечные автомобили забавно перегоняли друг друга. В районе аэропорта пилот сделал круг-другой, потом, очевидно, получив сигнал с земли, резко пошел на снижение. Гроссмейстера раза два сильно болтануло, и он с трудом удержался в своем неустойчивом положении. Совсем близко появилась огромная чаша стадиона "Динамо" – она-то и являлась пунктом назначения. Вскоре геликоптер был уже у самого края чаши; пилот смело бросил его между вышками стадиона. Немножко рискованно, но что поделаешь! Еще накануне гроссмейстера предупредили, что полетит он с рекордсменом мира, мастером скоростного вождения вертолетов.

Гигантская машина неподвижно повисла в воздухе. Искусно регулируя обороты винтов, пилот приземлился точно в центре футбольного поля. Мягкий толчок о землю, и через раскрывшуюся дверь гроссмейстер выбирается из вертолета. Вокруг него переполненные трибуны – восемьдесят тысяч зрителей. И все аплодируют. Наступает тишина, радиодиктор предоставляет слово спустившемуся с небес гостю. Старательно, с расстановкой произносит прибывший приветственную речь.

Гроссмейстер говорит о… футболе. Да, да, именно об этой увлекательной игре, ибо его миссия – приветствовать друзей-спортсменов в день шестидесятилетия советского футбола. Шахматист говорит об общности всех видов спорта, имеющих единую благородную цель – способствовать гармоническому развитию советского человека.

С центра футбольного поля пришелец не может, конечно, различить лиц зрителей, но он знает, что на трибунах в этот момент известные мастера мяча и шахмат восседают рядом. Внимание зрителей на торжестве привлекает капитан сборной команды страны по футболу Игорь Нетто. Он частый посетитель шахматных турниров, как и другие прославленные футбольные асы – Лев Яшин и Андрей Старостин. В свою очередь, многие шахматисты охотно отдают досуг футболу, хотя не каждый из них способен успешно совершать прорывы по краю и забивать голы. Лишь болгарский гроссмейстер Милко Бобоцев, окончивший Софийский институт физкультуры, имеет первый разряд по футболу. Зато в иных видах спорта шахматные корифеи чувствуют себя увереннее.

Среди теннисистов популярно имя Пауля Кереса. Даже опытные мастера ракетки терпели поражения от эстонского перворазрядника. Попробуйте сыграть с ним в настольный теннис – встреча может кончиться для вас печально. Не вздумайте состязаться в плавании с Юрием Авербахом или, надев кожаные перчатки, встречаться с ним на ринге. А сумеете вы грести быстрее, чем Ефим Геллер, или прыгнуть выше Бориса Спасского? Ведь личный рекорд ленинградца – сто восемьдесят сантиметров.

Называя во время речи своих спортивных друзей и коллег, оратор с пафосом произносит заключительную часть приветствия. Он говорит, что виртуозы шахмат не только посещают матчи, но и присутствуют на разборах отдельных футбольных сражений. Сделать бы эти визиты более частыми и взаимными! Гроссмейстер призывает форвардов и голкиперов не забывать шахматных турниров и выражает надежду, что общение принесет обоюдную пользу.

Читатель, вероятно, уже догадался, что бравым гостем, "свалившимся" с небес в центр футбольного поля, был автор этих строк. Поверьте, все произнесенное мною на стадионе не было просто словами, приличествующими торжественному празднику. Высказанное – это личное, подтвержденное опытом многих лет убеждение о необходимости самого тесного контакта шахмат с другими видами спорта.

Увы, сие не понимают даже некоторые руководители физкультурных организаций. Знакомый мне спортивный деятель уже сколько лет при наших встречах разражается одними и теми же словами:

– Ага, опять шахматишки пришли! И чего вы ходите в спортивный совет?! Вам бы в Министерство культуры или… в собес.

Каждый раз он весело хохочет. Я уже пробовал сообщать ему о результатах обследования сборных команд страны по всем видам спорта. К удивлению многих, первое место по состоянию здоровья заняла команда шахматистов. Но это его не убедило. И ныне он относится с иронией к "шахматишкам".

А вот другие люди шарахаются в противоположную сторону. Эти хотят во что бы то ни стало научить шахматистов пасовать головой, а футболистов – точно разыгрывать ферзевый гамбит. До войны в Ленинграде в приказном порядке был проведен футбольный матч между двумя шахматными командами. Передают, что известный всему миру шахматный теоретик, заслуженный мастер Петр Романовский защищал свои ворота… с тросточкой в руках.

Не менее нелепые итоги дает попытка насильно внедрить шахматы в среду футболистов. Клуб "Гатскель" в Ирландии ввел однажды обязательное обучение шахматам в общий комплекс тренировки футболистов. Однако от этой затеи пришлось отказаться.

– Ребята стали слишком много думать над ходами… на футбольном поле! – жаловался тренер команды.

Несмотря на подобные анекдотические случаи, шахматы бытуют в среде атлетов, а физкультура и спорт прочно вошли в жизнь гроссмейстеров и мастеров. Только дружа со спортом, шахматист может выдержать огромное физическое и нервное напряжение большого турнира.

– Ну и нагрузочка у вас! – воскликнул член Олимпийского комитета А. Романов, назначенный руководителем нашей команды на матч с Югославией в 1958 году. – Придешь к вам утром – готовите дебюты к очередной партии; вечером играете в турнирном зале; ночью анализируете отложенные позиции. Целый месяц ни сна, ни отдыха. Почище, чем у тяжелоатлетов!

Вот так. С одной стороны, "в собес", с другой – "Ну и нагрузочка!". Чтобы лучше представить себе многотрудную и увлекательную жизнь шахматиста, давайте поближе познакомимся с его бытом, методами овладения шахматным искусством, нравами, привычками; побудем рядом с гроссмейстером с утра до вечера в один из тех дней, когда он играет в ответственном состязании.

В турнирные дни наш шахматный герой просыпается обычно, когда солнце уже близко к зениту. Это не лень, не сибаритство. Позже мы узнаем, какой беспокойной бывает ночь у шахматиста во время турнира, особенно после поражения. Напряженный шахматный бой влечет за собой повышенную трату нервной энергии, восстановить которую может только сон.

Поэтому утром мы никогда не звоним друг другу по телефону и терпеливо дожидаемся со всеми своими вопросами к товарищу, пока он не проснется. Доктор технических наук Михаил Ботвинник придумал даже какой-то лишь ему известный способ "обезвреживать" телефонный аппарат с целью предупредить случайные звонки.

Никто из гроссмейстеров не удивится, например, если далеко за полдень в его номере гостиницы раздастся звонок и заспанный голос Ефима Геллера или Давида Бронштейна спросит в трубке:

– Сколько теперь времени? Мои часы остановились.

Главная забота гроссмейстера в период турнира – его голова: ведь она основное оружие шахматиста. Строжайшим режимом поддерживают шахматные корифеи способность мозга точно и быстро решать сложнейшие задачи. Помогают в этом прежде всего физкультура и спорт. Именно они дают физическую крепость телу и успокоение нервам, свежесть мозгу. Вот почему сильнейшие шахматисты мира на "ты" со спортом. Ботвинника можно видеть зимой бегающим на лыжах, летом – катающимся по Москве-реке на байдарке. В последние годы шахматный ветеран пристрастился к туристским походам.

Не забывает лыжи, а летом купания и Василий Смыслов. Бронштейн к тому же не прочь пробежать стометровку. Зайдите в морозный день к Бронштейну: москвич сидит за шахматами у открытого окна в фуфайке и шерстяной шапочке. Закаляется.

Все продумано, все предусмотрено. Когда нет возможности заниматься спортом, на помощь призываются прогулки. Ботвинник начинает любой турнир в любой стране с того, что намечает точный маршрут прогулок, которые он будет совершать перед каждой партией. В Сальчобадене в 1952 году мы с тренером Олегом Моисеевым ежедневно гуляли по часу среди фьордов. Часто лил проливной дождь, мой товарищ ворчал, но тем не менее всякий раз сопровождал меня.

– Вы не поможете мне попасть в ближайший бассейн? – спрашивает зарубежных организаторов турнира Борис Спасский в первый же день пребывания за границей.

Пауль Керес устремляется на теннисный корт, Ефим Геллер и Тигран Петросян сражаются в теннис настольный. Подобный пример увлекает наших коллег из Других стран. Так, в теннис и баскетбол играет югослав Светозар Глигорич, а его соотечественник Петр Трифунович еще и отлично плавает.

Однажды во время турнира на югославском курорте Петр Трифунович пошел гулять и случайно во всей одежде свалился в омут с подводными течениями. Только спортивная закалка помогла ему спастись. Гроссмейстер рассказывал, что в самый опасный момент ему в голову пришла занятная мысль: если я погибну, будет ли сегодня отменен очередной тур?

Но встречаются шахматные вояки, у которых совсем другой режим. Мигуэль Найдорф, например, на турнире в Мардель Плата в 1957 году испробовал такой "стопроцентно спортивный" образ жизни: закончив партию часов в восемь вечера, он шел в казино и здесь до полуночи испытывал счастье за огромным– столом с круглой чашей и прыгающим шариком. Рулетка не удовлетворяла полностью его страсть к азартным играм, и он отправлялся в клуб, чтобы сыграть в бридж или покер. Только к восьми часам утра непоседливый гроссмейстер приходил домой. Понятно, что на игру в три часа пополудни аргентинец являлся заспанным, иногда его даже приходилось будить по телефону. Не мудрено, что к концу состязания Найдорф окончательно вымотался.

Есть и другие, не менее пагубные привычки. Однажды мне довелось принять участие в рождественском турнире, проводимом одной соседней страной. Может быть, это и простительно в дни большого праздника, но в турнирном зале никогда не исчезал запах спиртного. Так длилось от первого до последнего тура. В заключительный день соревнования мой конкурент в турнире, чтобы не отстать от меня, должен был обязательно выиграть партию. Он так волновался, что раз десять за пять часов игры бегал к себе в номер… и подкреплялся рюмкой-другой.

По традиции многих турниров Запада нас сразу же после игры пригласили на сцену. Там на огромном столе были разложены подарки участникам, присланные различными фирмами. Выбирать подарок нужно было по очереди, в соответствии с занятыми в таблице местами. Присмотревшись, я решил подшутить над своим бывшим соперником. Подойдя к столу, я взял хрустальный графин и шесть рюмок.

– Вы уж извините, – с улыбкой обратился я к своему соседу по сцене и турнирной таблице.

Тот не растерялся.

– Пожалуйста, мистер Котов! – громко воскликнул мастер. – Я – найду выход.

И забрав огромный фаянсовый кувшин, он под общий смех присутствовавших в зале сделал вид, будто пьет из него через край.

Наши шахматисты, к счастью, не идут по стопам это го мастера и показывают образцы спортивного поведения даже в те критические моменты, когда сами обстоятельства заставляют нарушать режим. В 1955 году команда советских студентов играла на первенство мира в Лионе. Как-то французские организаторы объявили, что в выходной день шахматисты поедут в автобусах в предместье Лиона и посетят знаменитые винные погреба. Мы, конечно, знали, что в этом виноградном районе Франции вино льется рекой. Местные старожилы сообщили, что в одном из отелей близлежащего к Лиону города Дижона в номерах имеется три крана; с холодной водой, горячей и… с вином. Хозяин отеля, подсчитав предварительно "возможности" клиентов, соответственно накинул цены на комнаты и был горд изобретенным рекламным трюком.

Мы посетили три погребка. Что скрывать, вино было отличным! Студенты многих стран быстро растеряли своих капитанов и… самих себя. Один норвежец утверждал, что он играет за команду Дании, и упрямо лез в "датский" автобус. Наши ребята: Борис Спасский, Марк Тайманов, Саша Никитин и другие, понятно, не могли отказаться от гостеприимства и изведали крепкой ароматной жидкости из больших ковшей. Что поделаешь, в гостях нужно вести себя "по протоколу"! Но мои юные друзья с честью вышли из трудного испытания.

Однако вернемся к гроссмейстеру. Проделав зарядку, обтеревшись холодной водой и позавтракав, он отправляется гулять. Среднего роста, начинающий лысеть, худой, но с хорошо развитой мускулатурой, он тихим шагом идет по улицам, выбирая такие, где меньше народа. Иногда он задерживается у книжного магазина, и тогда его глаза под стеклами роговых очков бегают по витрине, отыскивая интересную книжку.

Вот он прошел в парк, сел на скамейку. Сорвал травинку, подмигнул играющим в песке малышам. Но он далеко не спокоен. Как актер перед серьезным, важным спектаклем, шахматный эксперт беспрерывно думает о вечерней партии. Два вопроса терзают его: как сегодня играть и что играть?

Если можно было бы заглянуть в письменный стол любого из гроссмейстеров, мы нашли бы там одну толстую тетрадь или множество тоненьких книжечек. В них записаны важнейшие сведения о всех сильнейших шахматистах мира. Чего только нет в этом досье! Характер конкурента и его привычки, слабые и сильные стороны, данные об утомляемости и здоровье, психологической устойчивости. Эти записи – результат длительной, многолетней работы по детальному изучению противников, их партий в ответственных турнирах, их статей, творческих взглядов.

Подготовку к большому турниру, скажем, с двадцатью участниками, гроссмейстер обычно начинает с просмотра партий всех девятнадцати противников. Изучению подлежат примерно по пятидесяти партий, сыгранных каждым в последние годы. Всего девятьсот пятьдесят партий! Если партии уделить минут двадцать, и тогда только на один просмотр нужно затратить триста двадцать часов. Сорок восьмичасовых рабочих дней! А выводы, а подготовка дебютных вариантов, а изучение психологических особенностей противников! Титанический труд! Недаром гроссмейстеры работают парами. Так легче – работа делится на двоих. Примером такого сотрудничества является двадцатилетняя совместная деятельность гроссмейстеров Ботвинника и Рагозина.

Не знает никто из гуляющих в парке, какой напряженной работой занят худой мужчина, с безразличным видом сидящий на скамейке. Он вспоминает свои записи, посвященные сегодняшнему противнику, свои предыдущие встречи с ним. Уже здесь, в приятной тени деревьев, шахматный полководец намечает стратегию предстоящего сражения. Проверяются все мелочи, взвешиваются самые незначительные детали. Вечерний противник – опытный международный мастер, от него можно ждать неприятных неожиданностей.

Чего только не приходится учитывать, готовясь к поединку! Труслив противник или смел, любит он атаковать или склонен к обороне? А в каком он нынче настроении? Как стоит в турнирной таблице – лидирует или отстает? Если соперник во главе турнира, возникает новая загадка: пытается ли он еще больше вырваться вперед или предпочтет сохранить статус-кво? К концу короткой прогулки, до того как приступить к выбору дебюта, окончательно решается вопрос об общей направленности вечерней партии.

Дома гроссмейстера ждет его друг и напарник. Теперь им двоим предстоит многочасовая работа по конкретной подготовке – анализу тех вариантов развития фигур, которые могут быть избраны противником. В посвященных ему записях зафиксированы все дебюты, которые он применяет. Ничего не упущено, вплоть до отдельных любимых ходов, какие он когда-либо делал. Словом, разведочные данные достаточны. Однако нельзя быть простодушным – неприятель хитер и тоже готовится к партии. Он знает, что тебе известны его излюбленные схемы, и может вдруг уйти от проторенных путей.

Лет двести назад сильнейшие шахматисты начали применять свои способы вывода фигур из первоначального положения. Епископ Рюи Лопец придумал испанскую партию, итальянский капитан Эванс изобрел гамбит, получивший его имя. Позже пришли в теорию защита Петрова – русская партия, защита Филидора, Стейница. Некоторые из этих начал исчезли из современных турниров, иные и теперь являются грозным оружием. В настоящее время многие тысячи различных систем развития фигур состоят на вооружении шахматистов, и человеческий мозг просто не в состоянии все их запомнить.

Теоретики собирают варианты в общие справочники, но это неблагодарная работа. Подобные книги недолговечны. Едва труд выйдет из типографии, как обнаруживается, что изобретательные аналитики всего мира уже успели опровергнуть десятки вариантов и придумать столько же новых, значительно лучших.

Чешский гроссмейстер Людек Пахман, выпустивший четыре тома справочника по современным дебютам, жалуется:

– Я не могу теперь играть в турнирах. Допустим, я применяю вариант, помещенный в моей книге. Там написано: "Белые стоят лучше". Понятно, что я следую собственному анализу. И вдруг вижу: мой противник не смущается и смело идет на эту же позицию черными. В чем дело? В конце концов выясняется: где-то в Калуге нашли опровержение моего варианта, и я несу наказание за свой же труд.

Некоторые связывают сейчас свои надежды с созданием кибернетической машины, дающей ответ на любой вопрос из области теории шахматных дебютов. Машина скажет, как нужно играть! Пока такой машины нет, многие создают собственные картотеки, в которых регистрируют изменения, внесенные теоретиками в оценку вариантов. Им помогает Макс Эйве, издающий вместе со своими голландскими коллегами информационные листки с последними теоретическими откровениями.

А вот некоторым подобная помощь не нужна! Одна шахматная пара – муж и жена, оба имеющие звание советского шахматного мастера, – свою квартиру буквально завесила плакатами, испещренными всеми современными дебютными вариантами. Сами стены дома – наглядные пособия!

Обычно гроссмейстеры не любят играть дебюты, которые ими недостаточно проверены. Это естественно – лучше играть то, что хорошо изучил. Резкое изменение дебютного "курса" рискованно и поэтому встречается сравнительно редко, хотя эффект оно иногда приносит значительный. В матч – реванше со Смысловым в 1958 году Ботвинник в первой же партии применил защиту Каро-Канн, которую до этого ни разу не играл за всю свою тридцатилетнюю турнирную практику. Неожиданная перестройка так ошеломила Смыслова, что он начал терпеть поражение за поражением именно в безобидном Каро-Канне.

Выяснив начала, которые, возможно, встретятся сегодня вечером, гроссмейстер и тренер приступили к детальной разработке всех систем. Теперь уже с точностью до одного хода они проверили различные атаки, комбинации, тактические удары. Но самая трудоемкая работа, отнявшая у них больше всего времени, была связана с отысканием новых ходов в изученных вариантах. Такую работу гроссмейстер ведет всю жизнь, каждый час и каждую минуту, но, как показывает опыт, чаще всего новинки рождаются именно в день тура, когда дело доходит "до зареза" и когда полностью мобилизуются изобретательность, фантазия, творческая мысль.

Как важно применить новый, неизвестный противнику ход! Пусть даже он не приведет к немедленной победе: все равно неожиданный выпад ошеломит неприятеля, заставит потратить лишних десять-пятнадцать минут на расчет вариантов. А время в шахматах очень дорого!

Иногда удается найти ходы, которые в короткий миг решают судьбу шахматного сражения. В 1950 году перед турниром претендентов на мировое первенство в Будапеште, мы с Владимиром Симагиным около года анализировали модный в то время вариант славянского гамбита. Вывод нашего анализа был таков: в главном разветвлении черные имеют хорошую игру.

В третьем туре я применил этот вариант против Давида Бронштейна. Когда мы дошли до критической позиции, не раз стоявшей у нас с Симагиным во время занятий, Бронштейн сделал ход, который мы не рассматривали. Черным в пору было немедленно сдаться. Так, по существу, без игры Давид получил важное очко, а я обиднейший нуль.

В одиннадцатом чемпионате СССР в 1939 году перед последним туром мы с Ботвинником имели одинаковое количество очков. Судьбу звания чемпиона страны решала встреча между нами. В защите Нимцовича, играя черными, Ботвинник перехватил инициативу и довел свое превосходство до победы. Я был не очень расстроен. Прославленный чемпион отлично провел всю партию, переиграв меня с самого начала. Однако совместный анализ после игры испортил мое настроение.

– Эта позиция утром стояла у меня на доске, – тихо, но внушительно произнес Ботвинник. – Как-то я смотрел одну партию Рагозина, и меня осенила мысль: а почему не сыграть так? В общем, я разработал весь вариант и сегодня применил его.

Вот что значит домашняя подготовка!

Шахматная история знает немало случаев, когда крупнейшие состязания выигрывались во многом благодаря верному решению дебютных задач. Проиграв в 1935 году матч Максу Эйве, Александр Алехин не мог не учитывать, что одной из причин потери шахматной короны была его слабая подготовка в области начал. Как следовало ему готовиться к матч – реваншу, состоявшемуся через два года? Ведь Эйве помогал целый штаб теоретиков во главе с Эрнестом Грюнфельдом, хранившим специальную картотеку современных вариантов.

Кроме досконального изучения любимых схем, Алехин взял на вооружение несколько дебютов, к которым никогда до этого не прибегал. На помощь было призвано каталонское начало – вообще редкий гость крупных турниров. Вместе с тем Алехин приготовил сюрпризы в вариантах, которые играл Эйве. В итоге успех русского чемпиона в матч – реванше был потрясающим. В шестой партии Алехин на шестом ходу вдруг пожертвовал коня. Теоретики опешили: ничего подобного' ранее не встречалось! Почти час раздумывал Эйве – брать коня или не брать? Было над чем подумать: ведь жертвовал-то фигуру сам Алехин, да еще после многомесячной подготовки. Эйве не взял коня, ошибся и проиграл партию. Долгое время возились теоретики мира, изыскивая способы опровергнуть новинку Алехина. В конце концов лишь скромному советскому аналитику И. Гончарову удалось найти успешную защиту для черных. Но было это в ту пору, когда Алехин уже вернул себе шахматную корону.

В некоторых случаях дебютные новинки – результат творчества одного человека, а в других – продукт труда коллективного. В чемпионате СССР 1939 года я сыграл партию против мастера Михаила Юдовича. Начата она была вариантом, где я применил новый ход, изобретенный Владимиром Симагиным. Перед началом турнира москвич ознакомил меня с необычной идеей в ферзевом гамбите, а я немало поработал, проверяя надежность этого хода. Новинка того же Симагина решила судьбу партии Керес – Ботвинник на матч-турнире 1941 года. В одном из вариантов защиты Нимцовича Симагин предложил смертоносную атаку, которую Ботвинник исследовал с присущим ему мастерством.

Много оригинального открывают в известных построениях юные шахматисты. В 1963 году в чемпионате страны рижский мастер Айвар Гипслис одержал победу над чемпионом СССР Виктором Корчным. В хорошо изученном варианте сицилианской защиты Гипслис неожиданным ходом овладел инициативой и довел атаку до победы. Позже выяснилось, что идею этой атаки впервые высказали ребята из рижского Дворца пионеров…

… Прошло уже около трех часов с начала занятий, когда тренер сказал, взглянув на часы:

– Я думаю, пора кончать готовиться.

Гроссмейстеру не все было ясно, хотелось посмотреть еще один-другой вариант. Но через три часа начиналась игра – пять часов утомительной, напряженной работы. Уставать перед партией ни в коем случае нельзя! И гроссмейстер простился со своим другом.

Время, оставшееся до обеда, шахматисты проводят по разному, а зависимости от привычек и характера. Один слушает музыку, другой читает, третий бегает на лыжах. (Кстати заметим – физическая нагрузка непосредственно перед игрой не каждому полезна.) После обеда неплохо часочек поспать, чтобы отправиться на игру свежим, отдохнувшим.

У входа в турнирное помещение гроссмейстера ждут болельщики. Они засыпают своего любимца вопросами, требуют автографов. Ох, уж эти мне автографы! Порой в зарубежных турнирах отбоя нет от протянутых к тебе блокнотов, клочков бумаги, открыток. Невольно рождается желание как-нибудь избавиться от настойчивых просителей твоей подписи.

Александр Алехин однажды в ответ на просьбу какого-то миллионера дать автограф сказал в шутку:

– Мой автограф стоит тысячу чешских крон.

Дело происходило в Карловых Варах в 1929 году.

Миллионер решил "шикануть" и уплатил тысячу крон. Чемпион мира тут же передал деньги в турнирный комитет, рекомендуя отдать их тому, кто первым выиграет свою партию в следующем туре. Сделал это Савелий Тартаковер, и ему, к его искреннему удивлению, вручили неожиданный приз.

На "автографской почве" произошла забавная история с Самуилом Решевским.

– Будьте любезны, Сэмми, дайте, пожалуйста, ваш автограф,– попросил американского чемпиона один из европейских любителей.

– А сколько заплатите? – с серьезным видом спросил Решевский.

– Ну… сколько платят за автограф у вас в Соединенных Штатах?

Настала очередь Решевского замяться.

– У нас?.. У нас ничего не платят, – ответил он.

– Будем жить по американскому образцу! – воскликнул находчивый любитель.

… Большой театральный зал превращен ныне в шахматное ристалище. Часть мест для зрителей занята уже к началу игры: всегда находятся любители, которые хотят смотреть шахматный бой с самого первого хода. Большинство же предпочитает появляться к разгару битвы или даже к ее решающему моменту. На сцене столики с шахматными фигурами и часами, по бокам огромные демонстрационные доски. Участники здороваются друг с другом, судьи пускают часы. Очередной тур начинается.

Безразлично смотрит наш гроссмейстер на доску, стараясь не выдавать охватывающего его восторга, когда противник делает ход, который они с тренером разбирали дома. Скрывает и досаду, когда соперник уклоняется от расставленных ему ловушек. Он, очевидно, тоже отлично подготовился к партии, не спешит, тщательно обдумывает вывод каждой своей фигуры. Как бы не промахнуться, не нарваться на заготовленный вариант! Более часа длится своеобразная дуэль, где понять замыслы неприятеля помогают бросаемые исподволь взгляды, выражение лица, жесты.

А в соседней партии творится что-то невероятное, зрители с удивлением глядят на играющих. Если на остальных досках сделано всего по три-четыре хода, то в этой число ходов перевалило за два десятка. "Что происходит? – недоумевают любители. – Почему они спешат? Может быть, у них уже не хватает времени для обдумывания? Нет…" Любители бросаются к сидящим в зале мастерам и только от них получают объяснение необычайному происшествию.

Оба противника в этой быстротекущей партии приготовились играть один и тот же вариант, подробно исследованный теоретиками и проверенный на практике до двадцать пятого хода. Обоим были отлично известны все тонкости, все разветвления этого дебюта. Теперь судьбу партии решал вопрос: кто точнее предусмотрел события после двадцать пятого хода? Было ясно: оба приготовили ходы, не встречавшиеся ранее. Но чья новинка окажется эффективнее?

Состязание в искусстве домашнего анализа – вот что происходило в этой партии. Кто глубже проник в тайну позиции, тот будет торжествовать. Но кто? Как два летчика в воздушном бою, молниеносно сближались партнеры, не желая уклоняться от намеченного курса. Одного неминуемо ждала гибель. Но разве и в шахматах порой не поем мы песнь безумству храбрых?!

Вот один из партнеров надолго задумался. Двадцать седьмой ход противника оказался для него непредвиденным. Вскоре позиция резко ухудшилась, и ему пришлось перейти к трудной защите. Поможет ли это спасти партию?

Аналогичные приключения с дебютными новинками не редкость. На межзональном турнире в Гетеборге в 1955 году советские гроссмейстеры показали замечательный образец коллективного творческого сотрудничества. Болельщик, пришедший на четырнадцатый тур часа через полтора после начала игры, останавливался, пораженный тем, что происходит в партиях Керес – Найдорф, Геллер – Панно и Спасский – Пильник. На всех трех досках стояла одна и та же позиция – ход в ход. Все шестеро будто копировали до мельчайших подробностей игру соседей.

Оказалось, что днем три наших шахматных аса, готовясь к партиям, собрались вместе и решили, что неплохо испытать новый метод атаки. Случилось так, что их противники – аргентинцы были в курсе последнего слова теории сицилианской защиты. Они, в свою очередь, надумали поймать в ловушку советских коллег, не подозревая о новом способе атаки, изобретенном нашей дружной тройкой. Советское новшество оказалось действеннее, и все три партии кончились стандартным результатом: поражением аргентинских гроссмейстеров.

У шахматных новинок так же, как и у целых дебютных систем, различная судьба. Одни погибают, не успевая расцвести, другие живут долгие годы. Пожалуй, наиболее любопытная судьба и самая длительная жизнь у так называемой атаки Маршалла – одного из интереснейших шахматных изобретений.

В начале нашего века на Американском континенте долгое время шла борьба за звание сильнейшего шахматиста между одаренным чемпионом США Фрэнком Маршаллом и Хосе Раулем Капабланкой. В 1909 году, выиграв с большим счетом матч у Маршалла, кубинец убедительно решил вопрос о превосходстве в свою пользу. Однако упорный Маршалл не сдавался, хотя одержать даже одну победу над Капабланкой ему с каждым годом становилось все труднее.

И вот в 1918 году они вновь за шахматной доской друг против друга. После известных первых ходов Маршалл охотно согласился разыграть испанскую партию. Капабланка насторожился и посмотрел на противника. Что-то здесь не то! Уже девять лет хитрый американец не позволяет Хосе Раулю применить любимое начало, а теперь вдруг – пожалуйста! Когда на восьмом ходу черные неожиданно пожертвовали пешку, кубинцу стало ясно – он попался на заготовленную новинку.

"Брать пешку или не брать?" – размышлял в сомнении Капабланка. Он писал впоследствии, что отлично понимал, какой это был риск. Захват пешки подвергал короля Капабланки сокрушительной атаке, белому владыке предстояло опаснейшее путешествие через всю доску. Как-то сложится судьба путешественника? А не лучше ли вообще избежать риска и отказаться от дара?

Отказаться! Но ведь это значит признать свою трусость, увильнуть от вызова. Разве можно не поднять перчатку, брошенную противником? Многие годы вынашивал Маршалл новую идею, выжидая случая впервые применить ее именно против Капабланки. И теперь, в решающий момент, Хосе Рауль, принципиальный шахматный боец, уйдет в кусты, откажется от рискованного боя? Нет, не таков кубинец! Он взял пожертвованную пешку.

Что творилось в этой партии! Фигуры Маршалла бросились, как черти, в яростную атаку, их натиск был неистов, вот-вот, казалось, белые будут смяты. Но Капабланка проявил себя в этой партии во всей красе своего несравненного шахматного таланта. Как гигант – борец, попавший неожиданно в партер, он медленно избавлялся от железного обхвата грозного соперника, а когда вырвался, наконец, на свободу, сам перешел в наступление. В итоге Маршалл получил мат.

Новинка изобретательного Фрэнка потерпела неудачу. Но ей была уготована большая судьба. Любители атаковать находили новые пути наступления, их теоретические противники улучшали защиту белых. Скоро минет полвека с тех пор, как появилось это глубочайшее шахматное откровение, а до сих пор еще не дан окончательный ответ на вопрос; какую сторону предпочесть? И в наши дни гроссмейстеры часто применяют любопытнейшее открытие американца в самых ответственных турнирах…

В партии нашего гроссмейстера особых приключений в дебюте не было. Его противник предпочел отказаться от атакующих возможностей и примирился с тем, что позиция уравнялась. Поединок принял спокойный характер, и вскоре гроссмейстер вошел в привычный ритм. Ход на доске, переключение часов, отметка в бланке записи партии, прогулка по сцене. Иногда тихие разговоры с коллегами, тоже в тот момент свободными от игры. Обсуждение других партий, но ни в коем случае не своих. Это запрещено регламентом.

Запрещено! Но попробуйте урезонить темпераментного Мигуэля Найдорфа! После каждого хода он подбегает к коллегам и спрашивает:

– Как я стою? Хорошо или плохо? Хороший ход сделал?

С подобными вопросами он обращается к гроссмейстерам, находящимся в публике. При этом аргентинец нервничает, имея не только плохую, но даже выигрышную позицию.

Однажды Керес решил разыграть беспокойного аргентинца.

– Как моя позиция? – спросил Найдорф, сделав ход, которым он получал неотразимую атаку.

– Скверная! – уверенно ответил Керес. – Ты проигрываешь.

Найдорф заразительно засмеялся и… похлопал Пауля ладошкой по щеке.

Но мы опять отвлеклись. В самом разгаре миттельшпиля наш гроссмейстер вдруг увидел интереснейшую комбинацию с жертвой коня. Интереснейшую – да, но принесет ли она ощутимую выгоду? Пятьдесят минут обдумывал гроссмейстер последствия жертвы и, наконец, решительно подставил коня под бой.

Гул пронесся по залу, когда демонстратор повторил этот ход на большой доске. Жертва – явление сравнительно редкое и всегда вызывает восторг любителей, ибо сулит обострение борьбы, серию взаимных тактических ударов. А чего еще жадно ждет от шахматиста зритель?

Оценивая жертву, обсуждая варианты, публика шумела все сильнее. И тут один из участников обратился к судье с требованием навести порядок в зале. Ведь трудно бороться и творить перед сотней взбудораженных людей. Особенно в советских турнирах: здесь буквально все зрители прилично разбираются в шахматах и жарко спорят о достоинствах хода, предлагают собственное продолжение игры.

Что делать? Как остепенить публику? Думали принимать меры административные, наказывать шумящих. Потом пришли к выводу – не годится. Часто взволнованный зритель вскрикивает, сам того не замечая. Как его накажешь? Где-нибудь в опере такого нарушителя сразу же успокоят соседи – не мешай! – а на турнире соседи и сами на прочь потолковать об интересной позиции.

Были предложения изолировать играющих, посадив их в отдельной комнате, близкой к сцене. В экстренных случаях так и делается, но против этой меры возражают многие шахматисты. Они хотят творить именно на глазах болельщиков, это их вдохновляет. Так до сих пор и продолжается игра в огромных залах. Чересчур уж беспокойных зрителей успокаивают администраторы.

Особенно страдают от шума в зале мастера старшего поколения. Нервы уже не те! Я лично однажды пробовал даже затыкать уши полированными головками пешек. Но это мало помогло и лишь вызвало усмешки всегда имеющихся в зале остроумцев.

Более радикальные меры предпринял Ботвинник. Решив навсегда ликвидировать влияние шума на мозговой процесс, он сыграл с Рагозиным специальный тренировочный матч. Рядом с шахматной доской ставился радиоприемник, кричавший на полную мощность. Попутно вырабатывался иммунитет против табачного дыма противника: Рагозин курил на протяжении матча самые вонючие папиросы.

Теперь Ботвинник сидит за столиком пять часов, как сфинкс. Однако если ветеран недоволен своей позицией, опытный наблюдатель подметит это по некоторым признакам. Как часто во время матчей на первенство мира в пресс-бюро вбегал знаток шахмат заслуженный тренер СССР Яков Рохлин и восклицал:

– Миша что-то зевнул!

Человек непосвященный изумленно спрашивал:

– Почему? Ведь у него отличная позиция!

– О, меня-то вы уж не обманете! – говорил Рохлин. – Посмотрите, какие у него красные уши. Верный признак – что-то просмотрел!

Известно также, что Ботвинник начинает усиленно затягивать галстук в критических позициях. Когда же его ничто не тревожит, он сидит абсолютно спокойно, лишь изредка осторожно поправляет очки.

Сильнейшие шахматисты мира умеют сдерживать свои страсти, на них не действует даже шум в зале. Посмотрите на бланки для записи партий Михаила Ботвинника, Василия Смыслова, Пауля Кереса. Все ходы записаны у них каллиграфически-четким почерком, Смыслов не меняется в лице и тогда, когда что-нибудь "зевнет", а у Кереса при столкновении с неожиданным ходом неприятеля лишь "по девичьи" краснеют щеки.

Другие гроссмейстеры более экспансивны. Марк Тайманов, например, после каждого хода вскакивает со стула и бегает по сцене от столика к столику. Давид Бронштейн, раздумывая нвд ходом, любит накручивать на палец волосы и тихонько их подергивать. Увы, с годами у него все меньше остается возможностей следовать любимой привычке!

Беда с теми, кто привык раскачивать ногой под турнирным столиком. Поставит ногу на носок и дрыгает ею часами. Однажды в матче СССР – Великобритания в 1947 году встретились два таких любителя "поиграть ножкой" – гроссмейстер Бондаревский и английский мастер Винтер. Что творилось за этим столиком! Шутники утверждали: соседняя сейсмологическая станция зарегистрировала в тот день первое в истории Англии землетрясение.

Порывистый Михаил Таль во время игры концентрирует свое внимание не только на доске. Ему не терпится узнать настроение противника, понять, что тот переживает. Ведь это очень важно определить – испугал ли твой ход неприятеля или, к твоему несчастью, обрадовал.

В чемпионате СССР 1958 года я впервые в жизни встретился за доской с Талем. Я слыхал, до этого, что играть с ним трудно, что рижанин якобы гипнотизирует противников. "Ничего, – успокаивал я себя. – Не таких видали!"

Мы с Мишей сели за столик. Я играл белыми и сделал первый ход ферзевой пешкой. Миша моментально вывел королевского коня и… внимательно посмотрел на меня своими выразительными черными глазами. Десять секунд не сводил он с меня взгляда, двадцать. Вначале я терпеливо сносил пристальное наблюдение, затем мне стало не по себе.

Быстро сделал я свой второй ход – на сей раз пешкой ферзевого коня. Таль продвинул на одно поле пешку "Играет староиндийскую – дебют рискованный". Миша, вероятно, тоже волновался: что-то изберут белые? Он наклонился чуть вперед, и вновь его пытливые глаза повели разведку моего лица. Уж очень он хотел что-то прочесть на нем. Я поежился. Конечно, в гипноз я не верил, но и выдерживать такие взоры стало невмоготу.

И тут я нашел выход. Сказалось-таки выработанное годами искусство защищаться. Передвинув своего ферзевого коня, я уставился страшными глазами в глаза моего молодого партнера. Это возымело мгновенное действие. Вежливый и воспитанный Миша в пылу боя просто не замечал, что вел разведку не только на шахматной доске. После того, как я молча, но все же решительно выразил свой протест против подобной локации глазами, мой противник улыбнулся, как бы извиняясь, и за всю партию потом ни разу не смотрел в мою сторону.

…Ожидая решения своей судьбы, наш гроссмейстер тихо стоял в уголке сцены, изредка поглядывая то на противника, то на демонстрационную доску. "Возьмет коня или нет?" – раздумывал он. Вдруг гроссмейстер замер. Он увидел в своих мысленных расчетах, что в одном из вариантов, предлагая жертву, он теряет пешку. Медленно, стараясь не выдать внутреннего переполоха, подошел к столику и сел проверять расчет.

Вскоре он убедился, что испуг был напрасен – пешка не терялась. Как бы в подтверждение этого партнер сделал ход, отклонявший жертву. Вместо того чтобы взять коня и пойти на осложнения, неприятель предпочел провести размен нескольких фигур. Теперь на доске вновь наступило спокойствие.

И в этот момент зал ахнул. Опытный, но уже в годах мастер "зевнул" ладью. Это происшествие и взволновало зрителей. Еще бы, потерять ладью и сразу сдаться! Случай необычный для турнира такого сильного состава.

Четко работает мозг шахматного мастера, безошибочно считает варианты, предугадывает выпады противника за несколько ходов. Но и этот мозг не безгрешен. В практике мастеров и гроссмейстеров случаются грубейшие просмотры, вплоть до мата в один ход или потери ферзя.

Потеря ферзя, конечно, явление редчайшее в партиях гроссмейстеров. Обычно они внимательно следят за этой сильнейшей на доске фигурой. Но и такое изредка приключается. "Зевнул" ферзя Бронштейну "сам" безошибочный Тигран Петросян на турнире претендентов в Амстердаме в 1956 году. Когда на заключительном банкете участникам был преподнесен торт – шахматная доска с фигурами, – Бронштейн решил быть великодушным.

– Это мой ответный подарок, – протянул он Тиграну снятого с торта белого ферзя, покрытого сахарной глазурью.

… Неожиданный ход противника может вызвать панику у играющего, а иногда и сильные эксцессы.

В одном из чемпионатов Москвы в самый разгар напряженной борьбы в зале вдруг раздался истошный крик:

– А-а! Ферзя! Моего ферзя!

Оказывается, соперник мастера, опять-таки хитроумный Бронштейн, напал конем на ферзя. Как объяснил потом мастер, он просто не заметил маленького черного коня за высоким белым ферзем. Бросив свои партии, участники сбежались на вопли. Их интерес подогревало еще то, что потерпевший шахматный мастер был, кроме того, крепким, закаленным в схватках на ринге боксером.

В партии с Решевским в Цюрихе в 1953 году я попал в совершенно проигрышное положение, однако у моего противника оставалось мало времени на часах. Я решил играть быстрее и не давать Решевскому возможности обдумывать ходы, когда идут мои часы. Вообще-то этот прием пагубен – не следует обращать внимания на мучения противника. Лучше позаботиться о своей игре. Однако позиция моя была столь плоха, что приходилось надеяться только на чудо.

Мы стали делать ходы с молниеносной быстротой. Фигуры мелькали в руках, судьи не успевали следить и записывать партию. Вот мой противник допустил неточность, и я со стуком поставил своего ферзя под его ладью. Неожиданный был ход, хитрая ловушка! Белые теряли ладью или получали мат. Лицо американца перекосилось. Он схватился за голову и закричал страшным голосом. Это не был крик разумного человека, то был вопль животного перед страхом смерти. Через мгновенье, опомнившись, Решевский увидел скрытое продолжение и "на краю флажка" сумел все же найти путь к победе.

Шахматисты называют грубые просмотры своеобразным, но очень выразительным словом – "зевок". Люди, незнакомые с шахматами, обычно удивляются, когда в шахматных отчетах, в разговоре употребляется это слово. А однажды оно прозвучало совсем уж в необычном значении, а именно – в прямом.

– Вот это зевок! – воскликнул директор Центрального шахматного клуба Борис Наглис, входя в свой кабинет после осмотра комнат, где игрались многочисленные турниры. – Сёйчас один так зевнул, что свихнул себе челюсть! Пришлось отправлять его в карете "Скорой помощи" в институт имени Склифосовского.

Любитель оказался героем: когда его "подправили", он приехал обратно в клуб доигрывать прерванную партию.

Чаще всего шахматисты совершают ошибки на пятом часу игры, когда мозг уже устает. Вот почему часа через три после начала тура они чем-нибудь подкрепляются. У нас недозволены способы "освежения" вроде применявшихся на описанном выше рождественском турнире. Даже курение стало запретным: в большинстве турниров курящий участник имеет право "дымить" лишь в специальной комнате. Некурящие же предпочитают съесть бутерброд, выпить стакан чаю, а украинский мастер Анатолий Банник прихватывает с собой на игру апельсин или огромное яблоко. В ответственных партиях на столе появляются два яблока.

Свою "систему освежения", нашедшую последователей, выработал Ботвинник. Долгое время он приходил в турнирное помещение с маленькой бутылочкой, причем носил ее на каждый-тур с завидным постоянством. Точно после трех часов игры, минута в минуту, ему подавали стакан, он выливал в него содержимое бутылочки и выпивал маленькими глотками.

Любопытные репортеры извелись, гадая, что это за напиток. Но никому так и не удалось точно узнать состав лимонно-желтой жидкости, Как-то после особой удачи в партии Ботвинник предложил Бронштейну попробовать драгоценной влаги. Долго не мог объяснить Давид, что он пил. Наконец определил:

– Какая-то странная, но приятная смесь лимонада с валерьяновыми каплями.

Бутылочка Ботвинника крайне интересовала и удивляла любителей шахмат в зарубежных странах.

– Что пьет Ботвинник? – спросил как-то в Мюнхене один зритель у своего соседа.

– Не знаю, – отмахнулся тот.

– Говорят, лимонный сок.

– Нужно и мне начать пить, – решил любитель. Эта реплика вызвала искренний смех соседа и звонкое восклицание:

– У! Много придется выпить!

В последние годы Ботвинник изменил любимой бутылочке. Сейчас на каждую партию, на каждое доигрывание он приносит небольшой термос с горячим кофе. Время потребления то же– в конце третьего часа игры. Вместо стакана организаторы подают ему теперь маленькую чашечку.

Когда отложенная позиция для Ботвинника безотрадна и играть предстоит недолго, он оставляет термос дома. Всеведущие любители знают об этом и с трепетом ждут появления своего кумира: если идет с термосом, будет сопротивляться, если пустой – шансов на защиту нет. Впрочем, и боги ошибаются: зафиксированы случаи, когда безнадежная позиция в результате ошибки противника оказывалась совсем не безнадежной. Тут уж приходилось играть без кофе или заказывать его в буфете!

Тигран Петросян, готовясь к матчу с Ботвинником за шахматную корону, учел все обстоятельства, предусмотрел все мелочи. Он досконально изучил дебюты, которые играет Ботвинник, особенности стратегии и тактики своего грозного оппонента. И как было упустить термос! Чтобы не давать партнеру даже незначительного преимущества, Петросян также на каждую партию захватывал термос. Только поменьше размером – "по чину".

… Шел пятый час игры, близился конец тура. Из десяти игравшихся на сцене партий осталось шесть. Три кончились ничьей, а потерявший ладью проиграл. В партии нашего гроссмейстера ни у кого из шахматистов не было перевеса, и мастер уже предлагал ничью. Она была отклонена. Как потом выяснилось, зря – позиция черных ухудшилась. Теперь гроссмейстер был бы рад мирному исходу, да боялся обращаться к мастеру с предложением. Вдруг он ответит так, как однажды ответил гроссмейстер Милан Видмар?

В ситуации, аналогичной той, которая только что описана, Видмар сказал противнику, предложившему ничью:

– Нет, сейчас я не согласен. Вот если бы вы согласились на ничью тогда, когда я вам ее предлагал, теперь я тоже был бы согласен.

В наши дни соглашения на ничью регламентированы правилами: ты имеешь право вторично предлагать противнику кончить битву миром лишь после того, как он, в свою очередь, использует это право. А раньше, до нововведения, отбоя не было от назойливых попыток неприятеля прекратить бой.

– Вы хотите ничью? – спросил меня один из мастеров во время нашей партии в чемпионате Москвы 1946 года.

– Нет.

– Значит, вы не согласны на ничью?

– Нет, не согласен.

– Я еще раз спрашиваю: хотите вы ничью или нет?

Я не выдержал и пригрозил упорному противнику:

– Еще одно слово, и я позову судью.

Шахматы – игра молчаливая. Пять часов сидят визави, два неприятеля. Давайте подсчитаем. В матче на первенство мира играются двадцать четыре партии по пять часов. Сто двадцать часов нужно просидеть против шахматного врага. В общей сложности пять суток видеть вблизи его лицо. Для Ромео и Джульетты это было бы счастьем, но для гроссмейстеров!..

Разговоры между противниками формально запрещены, но что поделаешь, если партнер не в состоянии сдержать бушующие в нем страсти. Однажды мы встретились за доской с моим другом – заслуженным мастером спорта Петром Дубининым. Давид и Голиаф были не столь различной парой, как мы с Петей. Сто девяносто сантиметров рост, сто шестнадцать килограммов вес – таков был горьковчанин, а я… Однако мои фигуры как оглашенные рвались к бастиону черного короля. Атака доставляла много неприятностей Дубинину. Наконец он не выдержал. Кашлянув, да так, что я даже подпрыгнул на стуле, Петя посмотрел мне в глаза и страшным шепотом произнес:

- Атакуй, атакуй! Доатакуешься!

Это было забавно, и я невольно рассмеялся. Но вскоре Петя провел замечательную жертву коня в центре и полностью развалил мою позицию. Я действительно "доатаковался". Все же ресурсы защиты были достаточны, и партия кончилась ничьей.

Налагая вето на беседы за столиком, регламент турниров допускает их между гуляющими по сцене участниками. Но и здесь нужно быть осторожным. Далеко не любой расположен прервать свои думы о партии.

– Как, по-вашему, моя позиция? – то и дело спрашивал Алехина, увлеченного своей партией, какой-то участник побочного турнира. Алехин терпеливо отвечал.

– Какие у меня отличные слоны! – сказал любитель, вновь остановив чемпиона мира. В конце партии у болтуна было два слона против одинокого короля, но и тут он решил получить поддержку сильнейшего шахматиста планеты.

– Как вы думаете, два слона здесь выигрывают? – еще раз спросил надоедливый господин. Разговор шел на французском языке, где слово "слон" несколько созвучно слову "осел". Раздраженный Алехин проворчал:

– Два выигрывают, три – никогда!

Порой тишина турнирных боев нарушается по причинам совсем уж необычайным. На XVI Олимпиаде в Тель-Авиве во время одной из партий ко мне обратился Михаил Ботвинник:

– Товарищ капитан, мой противник не дает мне спокойно думать. Он все время свистит.

Я проверил: действительно, испанский мастер Медина что-то насвистывал. Пришлось пожаловаться своему коллеге – капитану команды Испании. Тот выслушал меня и сокрушенно покачал головой.

– Плохо дело!

– Почему?

– Видите ли, Медина начинает свистеть, когда позиция его совершенно безнадежна.

… Наш герой так и не рискнул предложить сопернику перемирие. Тот наверняка отказался бы.

Шли последние минуты тура, было ясно, что партия сегодня не кончится. Вот уже судья положил на столик конверт. Это означало: мастер не должен делать свой сорок первый ход на доске, он обязан записать его и положить в конверт. Партия будет продолжена в день доигрывания.

Вот уж поистине сам себя наказал! Не отклони гроссмейстер предложения ничьей, был бы сейчас свободен и спокойно готовился бы к завтрашней партии. Теперь, вместо того чтобы отдыхать, он бежит домой и вместе с тренером далеко за полночь ищет спасительных вариантов, хотя прекрасно знает правило: не анализируй отложенных позиций вечером после тура. Но кто не попытается немедленно узнать свою участь! Прерванная партия будет сниться всю ночь. Усталый мозг даже во сне будет искать спасения. Беспокойная ночь предстоит гроссмейстеру, а завтра у него вновь опаснейший противник!

В день доигрывания решающее слово скажет искусство анализа, на сей раз уже не дебютных вариантов, а сложнейших позиций миттельшпиля и эндшпиля. Этим искусством в совершенстве владеют все шахматные корифеи.

На Шахматной олимпиаде РСФСР в Москве в 1920 году Алехин, играя с Ильиным-Женевским, попал в труднейшее положение. Партия была прервана в пешечном эндшпиле. Когда кончился перерыв, Алехин подошел к противнику и протянул ему целую тетрадь, исписанную вариантами.

– Здесь ничья, – сказал Алехин.

Многочисленные разветвления он сумел исследовать в кратчайший срок.

В двадцать второй партии матч – реванша с Эйве в 1937 году русский чемпион имел в отложенной позиции небольшой перевес. За одну ночь Алехин нашел такой изумительный путь к победе, что буквально ошеломил и самого Эйве и его сторонников.

Был еще случай, когда Алехин отложил партию против мастера в невыгодном для себя положении. Противник чемпиона мира в перерыве решил пококетничать и спросил у Тартаковера:

– Как вы полагаете, гроссмейстер, кто выиграет эту партию?

– Извольте. Ни минуты не сомневаюсь – Алехин.

– Да, но у меня же значительно лучшее положение! – возмутился мастер.

– Это верно. Если бы вы спросили меня, чья позиция лучше, я бы ответил – ваша. Но вы спрашиваете, кто выиграет. Я повторяю: Алехин!

Он не ошибся: Алехин добился-таки победы.

Великолепным аналитиком является Михаил Ботвинник. Сколько партий он выиграл благодаря восхитительному анализу, проведенному в перерыве! Однажды судьба заставила нескольких лучших гроссмейстеров Москвы срочно проанализировать одну позицию. Варианты, рассмотренные Ботвинником, были точны, полны, включали максимальное количество самых скрытых возможностей. Не стыжусь сказать: он один увидел больше, чем мы, вместе взятые.

… Мы оставляем героя нашего повествования в тяжелый для него момент. Ему нужно спать, чтобы к завтрашней партии прийти свежим, отдохнувшим. А тут эта отложенная позиция с шансами на проигрыш. Разве заснешь! И все же будем уверены в гроссмейстере: ведь опытный шахматист умеет с честью выходить даже из неблагоприятной турнирной ситуации…

Мы провели с вами, читатель, один день рядом с участником большого турнира, видели, как он готовится к сражению, что заботит его в течение пяти напряженных часов игры. Мы узнали об опасностях, которые подстерегают шахматиста во время турнира, об особенностях его психологии.

Но мы умышленно не упомянули о самом ненавистном враге любого шахматиста, будь то второразрядник или гроссмейстер. Об этом враге, сеющем ужас, сковывающем волю, терзающем нервы, жестоко наказывающем за промахи, мы поговорим в следующей главе.

Имя его коротко и звучно – цейтнот.

Счастливые часов не наблюдают

Лицо профессора оживилось. Его глаза широко раскрылись от радости и удивления, темные с проседью брови вылезли поверх черной оправы роговых очков. Он уставился в одну точку на противоположной стене кабинета, будто именно там увидел найденное решение труднейшей задачи.

Оказалось, что загадочная математическая формула – выражение, отображающее сложный контур на единичный круг, – выглядит элементарно. А долгие недели она была такой неуловимой. Дальнейшее совсем просто. Остается взять несколько контурных интегралов, а это уже проблема вычислительная. Главное – найдена формула.

И профессор снова углубился в вычисления. Его брови опять сошлись, взгляд стал сухим и жестким. Большая волосатая рука медленно двигалась по бумаге, выводя математические иероглифы. Наступил долгожданный момент творческой радости, скоро будет решена важнейшая научная проблема, вместе с которой человечество получит новый закон и практическое разрешение серьезной хозяйственной задачи.

Но что это? Почему вдруг профессор посмотрел на часы? Вот еще раз запястье его левой руки приблизилось к очкам – озабоченно глядит ученый на минутную стрелку. И тут же правая рука начинает проворнее водить шариковой ручкой. Скорость нарастает, профессор все больше и больше нервничает. Иероглифы наносятся с невероятной быстротой, трудно представить, что можно так быстро писать и не совершать при этом ошибок. Но профессор, видимо, уже и не заботится о точности – некогда! Ему теперь нельзя останавливаться ни на секунду. Писать, только писать! Быстрее, еще быстрее!

А за стеной знаменитый конструктор создавал чертеж новой машины. Наколов на вертикальную чертежную доску лист ватманской бумаги, он наметил основные контуры своего детища. Потом начал компоновать узлы. Ему удалось удачно разместить двигатель – сердце любой машины. Затем он долго искал лучшей компоновки передаточных механизмов, легкой тонкой линией разбрасывая узлы по бумаге. И каждый раз стирал ластиком наметку. Узлов много, а поместить их нужно в ограниченные габариты. Есть над чем поломать голову!

Конструктор задумался. Полчаса сидел он, опершись локтями о стол, не притрагиваясь к карандашу. Потом решительно подошел к доске и уверенно провел несколько ровных толстых линий: он разрешил, наконец, труднейшую проблему.

Привычно оперируя кульманом, угольниками и циркулем, конструктор вскоре вычертил основные детали будущего механизма. Судя по тому, как он радостно улыбался, все получалось отлично. Предстояло лишь закончить чертеж и отдать его младшим конструкторам. Они разработают детали, произведут необходимые математические расчеты. Потом опытный образец и – успех.

Но так же, как и знакомый нам профессор, конструктор вдруг с тревогой поглядел на стенные часы. Руки его задвигались быстрее, а через несколько минут карандаш буквально метался по доске. Конструктором уже больше руководила интуиция, чем расчет. И чертеж потерял свою четкость. Лихорадочно бегающие руки творца нанесли работе непоправимый ущерб.

Почему так торопился профессор, не давая себе возможности даже на секунду задуматься над тем, что пишет? Почему портил чертеж, а значит и будущую машину опытный конструктор?

Вообразим, что заказчик или высший начальник поставили перед ними одно дополнительное условие: они обязаны выполнить всю работу точно в срок, секунда в секунду. А если не дай бог не уложатся в отведенное время, продукт их труда мгновенно уничтожается, хотя бы и были созданы гениальные творения.

– Чепуха! Фантазия! – воскликнет читатель. – В жизни не бывает таких жестких сроков, таких сатанинских условий. Любой творец располагает известной свободой во времени. Если он и запоздает с завершением работы, его пожурят, поругают, но чтобы пропал результат труда – так не бывает!

А вот и бывает!

Вспомните, именно при таком условии – не опаздывать! – творит шахматист. Он может сыграть редчайшую партию, поразить мир фантастической комбинацией, но это художественное произведение останется жить, если он… успеет закончить его точно в отведенные два с половиной часа. Ни секундой позже. Пройдет сто пятьдесят минут, упадет контрольный флажок на часах, и тогда вопрос – быть или не быть? – решает одно: успел игрок сделать сорок ходов или нет? Если да – он со щитом, нет – пожалуйста, на щит! И не помогут никакие жалобы, стоны, просьбы! У него может быть лишний ферзь, он может давать мат следующим ходом – судью это не интересует. Коли на бланке записано всего тридцать девять ходов, арбитр автоматически ставит в таблицу ноль. Время – главный регулятор шахматного боя, и часто оно перечеркивает искусство шахматиста.

1958 год. В Центральном шахматном клубе доигрывается пятнадцатая партия матч-реванша Ботвинник – Смыслов, В маленькой комнатке только играющие да еще пять человек. В святую святых допущены лишь самые необходимые люди: двое судей, два секунданта и демонстратор, передающий ходы в зал для зрителей, в эфир, в трепещущий, ожидающий новостей шахматный мир.

Сегодня Ботвинник спокоен. Мало того, что счет матча в его пользу: девять – пять, отложенная позиция тоже должна принести ему очко. Домашний анализ показал: у Смыслова нет никаких шансов на спасение. Значит, еще более реальной становится возможность возвратить утерянный в прошлом году титул.

Ботвинник аккуратно рассчитывает варианты. Можно пойти одним путем к победе, соблазнителен и другой. То опираясь подбородком на ладонь, то поправляя очки, шахматный гигант определяет: какой путь легче; Не замечает он в своем творческом экстазе, как напрягся вдруг главный судья Штальберг, какое безумное волнение охватило секунданта – мастера Гольдберга. Смыслов, не в силах вынести напряжения, ушел в глубь комнаты и оттуда бросает на Ботвинника тревожные взгляды. А тот все думает, думает…

И вот судья нажимает пусковую кнопку часов. Они останавливаются.

– В чем дело? – спрашивает Ботвинник, подняв глаза на Штальберга.

– Вы просрочили время, – хрипло произносит швед. Даже его нервы не выдержали переживаний.

И только тогда Ботвинник понял, что натворил. Задумавшись, он совсем забыл про часы, не успел сделать простейшего хода в элементарно выигрышной позиции. Мигом полетели все матчевые расчеты: вместо вернейшего очка лидеру было записано обиднейшее поражение!

Скольким шахматистам были засчитаны проигрыши, хотя потерпевшие имели подавляющий материальный перевес!

Леонид Штейн полчаса думал в партии против Мирослава Филипа в Стокгольме в 1962 году и опомнился лишь тогда, когда просрочил время. А мы, бессильные помочь, скованные турнирными правилами, безмолвно наблюдали трагическую забывчивость своего товарища.

Да, шахматные часы жестоки. Как безрассудный владыка, уничтожают они уникальные творения, лишают шахматных бойцов уверенности, а порой сеют в них панику. Зачем же держит их шахматный мир? Выбросить скорее этого злобного тирана-разрушителя! Играть без часов! Легко, свободно! Никаких обуз для творчества! Зачем сковывать деятельность шахматного мастера какими-то надуманными условностями?

Больше двух тысяч лет существуют шахматы. Вначале они были забавой в часы отдыха. Но однажды – и это был исторический момент – кто-то взглянул на изобретение древности более серьезно и стал коллекционировать уникальные партии искусников. Вскоре возникла мысль собрать вместе всех выдающихся шахматистов и заставить их схлестнуться между собой. Так в шахматы был внесен элемент спортивности. Встречи корифеев участились, и, наконец, в 1851 году в Лондоне – во время международной выставки был проведен первый в истории большой международный турнир. Этим состязанием началась эпоха международных шахматных встреч.

В турнирах того времени шахматных часов не было. Но чтобы как-то повлиять на ход борьбы, хотя бы психологически воздействовать на тяжелодумов, рядом с

играющей парой восседал секретарь. Он записывал партию, следил за соблюдением правил, а кстати, вел протокол, где отмечал время, затраченное на обдумывание ходов каждым из играющих.

В одной из встреч такого турнира секретарю выпала тяжкая доля. Оба играющих так долго думали над ходами, что, казалось, хотели до смерти пересидеть друг друга. Не мудрено, что к полуночи, когда игра прекращалась, в этой партии были сделаны всего лишь дебютные ходы. Главный арбитр турнира, получив протокол партии, с удивлением посмотрел на судью. В протоколе было записано: "К перерыву оба партнера крепко спали, уронив головы на шахматный столик".

История хранит много случаев подобного долгодумия. Лябурдоне в 1834 году размышлял над одним ходом полтора часа. Юный Морфи с трудом выдерживал длительные раздумья Паульсена на шахматном конгрессе США 1857 года, а Стаунтон даже сдал матч англичанину Вильямсу при счете шесть – два в свою пользу. Ему невтерпеж было сидеть против часами думающего противника!

Опыт убедил организаторов турниров, что нужно как-то обуздать тугодумов, что проводить состязания на прежних условиях невозможно. Обуздать, но как? Пробовали вводить песочные часы: ход сделан, перевернул часы противника и поглядывай, как сыплется песочек. А высыплется – кричи судье, чтобы фиксировал просрочку времени. Однако этот способ не оправдал себя. Во-первых, трудно определить, высыпался весь песок или еще остался где-нибудь на стенках, потом контроль времени всего на один ход нелогичен. Разные бывают ходы: над одним думаешь секунду, над другим – полчаса.

Тогда изобретательные меценаты предложили в качестве "ускорителя" шахматного процесса новый метод. В 1906 году на турнире в Нюрнберге была введена система штрафов. Как продумал над ходом больше положенного регламентом времени, секретарь налагает на тебя штраф. Но кто считается с материальными потерями собственного кармана, когда речь идет о материальных потерях на доске! Один из участников турнира, поляк Пшепюрка – человек состоятельный, охотно платил за право подумать лишних полчасика, хотя это и не избавило его от последнего места. Но вот с остальными дело обернулось совсем плохо: к концу турнира у многих не осталось ни пфеннига на обратный билет домой! Все марки ушли на штрафы,

В 1883 году некий мистер Вильсон из Манчестера предложил шахматистам оригинальную конструкцию часов. Механизм прост: два будильника монтируются в общую коробочку. Общий рычаг по очереди включает одни часы и в то же мгновенье выключает другие. Когда один из партнеров сделает ход, он передвинет рычажок, остановив этим свои часы и пустив часы неприятеля. Простое устройство, но какую роль оно сыграло в дальнейшем развитии шахмат! Знал ли скромный часовой мастер, что его детище вскоре станет грозным тираном, наказующей десницей для одних и надежной защитой для других! Их будут любить и ненавидеть, поклоняться им и дрожать перед ними от страха!

Контролирующий механизм теперь был у шахматистов, оставалось определить оптимально лучший лимит времени, отпускаемого каждому из играющих. После долгих споров, проверок, испытаний остановились, наконец, на современном режиме турнирных сражений. На первые сорок ходов партнеры получают по два с половиной часа времени, на каждые последующие шестнадцать ходов – по часу. Стрелки устанавливаются на половину двенадцатого. Как только минутная стрелка часов любого из играющих дойдет до цифры "двенадцать", а часовая покажет на "двойку", судья проверяет бланк для записи ходов. Сделано сорок ходов, – пожалуйста, продолжайте битву; не успели – пеняйте на себя! Судья неумолимо фиксирует ваше поражение.

Требовалось еще предупредить возможность споров: а действительно ли истекли мои сто пятьдесят минут? Решили поставить маленький флажок на часы; он начинает подниматься, когда минутная стрелка подберется к отметке "пятьдесят семь минут", – за три минуты до контроля. Страшное это чувство, когда поднимается флажок! Как боятся шахматисты двух резких, как удар бича, слов: поднялся флажок! Не раз каждому из гроссмейстеров снился в кошмарах этот символ турнирных бед, неизбежное предзнаменование ошибок. И как ужасен сам момент просрочки времени: легкий щелчок – упал флажок и вместе с ним рухнули мечты о спортивном счастье!

Два с половиной часа на сорок ходов – такой контроль общепринят в официальных состязаниях. Иногда эти цифры варьируют. В блицтурнирах на всю партию игрокам дается по пять минут. В этот срок ты обязан закончить партию, больше никаких прибавок времени. Но виртуозам блица – гроссмейстерам Петросяну, Бронштейну, Корчному и пяти минут, оказывается, много. Они иногда отводят на игру по три минуты. А есть любители, которые не прочь просидеть за партией… всю жизнь!

Врач-пенсионер Мак-Ленан из Австралии и английский любитель Грант из Глазго вот уже 34 года играют партию по переписке, делая один ход в год. Сообщения об очередном передвижении фигур прибывают вместе с новогодним поздравлением. Противники рассчитывают, что им удастся кончить партию… в ближайшие пятнадцать лет!

С появлением часов шахматист возомнил себя полновластным хозяином времени. Дано мне сто пятьдесят минут – что хочу, то и делаю с ними. Захочу, и продумаю все это время над первым ходом, а могу распределить его поровну: три с лишним минуты на один ход. Моя власть – не страшны мне секретари, не грозят и штрафы. Я сам себе господин!

Но увы, это лишь обманчивая видимость благополучия! Наивно полагая, что он теперь повелитель времени, шахматист на самом деле стал жалким рабом часов. Механизм командует вами, навязывая свои суровые законы. Если вы растранжирите минуты уже в начале игры, вы узнаете, что такое цейтнот. На последние из положенных сорока ходов у вас останутся считанные минуты, и вам уже некогда будет рассчитывать варианты, тщательно обдумывать все возможности. Вы будете спешить, волноваться, боясь просрочить время, и наделаете грубейших ошибок.

Мастера по-разному тратят отведенное им время. Один помногу думает вначале, а заключительные ходы совершает в дикой спешке; другой, наоборот, устраивает гонку в дебюте, оставляя запас времени на конец партии. Это, в свою очередь, иногда приводит к тому, что он неудачно решает стратегические проблемы, а в трудной позиции ему не помогает и временной .резерв. И то и то, конечно, плохо. Пусть простит меня читатель за вольное сравнение, но первый шахматист напоминает разборчивую невесту, долго выбирающую суженого, но в конце концов вынужденную выходить замуж за любого встречного; второй – прожигательницу жизни, к двадцати пяти годам сделавшую много "ходов", имеющую запас времени, но уже попавшую а "безнадежную позицию".

В 1944 году в Москве было проведено тринадцатое первенство Советского Союза по шахматам. В число участников финала попал один способный мастер, увы, слишком упорно думающий над ходами. В ту пору он служил в армии, и командование решило помочь ему подготовиться к ответственному состязанию. Перед самым началом турнира его послали на месяц в санаторий. Отличная помощь: можно отдохнуть, подготовить дебютный репертуар.

Окрепший и посвежевший, приехал мастер на первый тур. По жребию скрестить с ним оружие довелось мне. Молниеносно сделал я ход ферзевой пешкой. Это не могло озадачить моего противника: известно, что я всю жизнь только так начинал игру белыми. Но, к всеобщему удивлению, ответа пришлось ждать сорок минут. Обхватив голову руками, мастер размышлял, какую фигуру вывести первой, хотя это неплохо бы было определить еще во время подготовки.

– Зря мы потратили деньги на санаторий, – заметил представитель армейского спортивного клуба, присутствовавший на турнире.

Стоит ли говорить, что мой тяжелодумный оппонент скоро попал в цейтнот, наделал ошибок и проиграл партию.

У некоторых раздумье над первым ходом носит налет "кокетства". Это случается чаще всего с теми, кто отлично играет блиц и способен делать хорошие ходы Даже в суматохе. Особенно засиживается на старте Давид Бронштейн. Нередко его часы успевают отсчитать минут тридцать, а на доске еще не передвинута ни одна фигура.

– Что это значит? – спрашивают одаренного гроссмейстера коллеги, любители, репортеры. – Неужели вы не можете дома подготовить вариант или в крайнем случае наметить первый ход партии?

Москвич как-то ответил:

– Когда я размышляю над первым ходом, я определяю, как буду начинать следующую партию.

Шутка шуткой, но даже ему, мастеру быстрой игры, приходится туговато в цейтнотах. И на старуху бывает проруха: сколько партий испортил талантливый москвич в финальной суете!

Некоторые "цейтнотчики" перед началом партии устанавливают себе контрольные сроки. Скажем, за двадцать минут намереваются сделать десяток ходов, а к исходу часа – еще десяток. Эти желанные цифры они старательно записывают на бланке. Поскольку мой опыт дает право судить, я не могу признать эту систему действенной. Она мало кого спасала от цейтнотов. Как правило, "планировщик" вновь сидел в цейтноте, а его сроки выглядели лишь посторонними отметками на турнирном бланке.

В матчах на первенство мира применяются электрочасы, у которых за минуту до истечения контрольного времени загорается красная лампочка. Однако на этот сигнал скорее реагируют зрители, чем играющие. Как– то в газете была помещена остроумная карикатура, изображающая меры, которые должны вывести шахматиста из спячки: льющаяся сверху вода, дубинка, ударяющая по голове, дребезжащий звонок и игла, поднимающаяся из сиденья стула. Но, увы, и эти меры вряд ли заставят шахматиста играть быстрее!

В цейтнотах ошибаются все: и любители и гроссмейстеры. Дело лишь в характере ошибок. Зо всяком случае, смешно, например, утверждение гроссмейстера Самуила Решевского, будто недостаток времени не отражается на его игре. Я не раз наблюдал партии американца и могу сказать, что в сильнейших цейтнотах он в такой же степени беспомощен, как и любой другой шахматист.

Словом, цейтнотная горячка действует на всех без исключения. Правда, кое-кто переживает этот момент без заметного волнения. Когда на часах московского мастера Григорьева висел флажок, он не только продолжал невозмутимо обдумывать ход, но успевал еще выпить кофе и закурить папиросу. Впрочем, это спокойствие особых успехов ему не приносило, так же как и немецкому гроссмейстеру Фридриху Земишу. Этого талантливого шахматиста недаром прозвали "королем цейтнотов". Им установлены своеобразные неповторимые рекорды. На одном из турниров в Гастингсе Земиш, например, из девяти партий пять проиграл, просрочив время. А что говорить о таких пустячных "достижениях", как просрочка времени на двадцать третьем ходу или даже на шестнадцатом!

Цейтнот – настоящая шахматная чума! Поневоле расстроишься, когда узнаешь, что, подгоняемый поднимающимся флажком, ты согласился на ничью в совершенно выигрышной позиции.

Ничья! – воскликнул Лев Полугаевский в конце своей партии с Леонидом Шамковичем на чемпионате страны в Ленинграде.

– Да, согласен, – остановил часы Шамкович и… сразу увидел, что дает мат противнику не позднее пятого хода.

Обратная картина случилась в партии куйбышевского гроссмейстера против Эдуарда Гуфельда в Тбилиси в 1959 году. Согласившись на ничью, он тотчас заметил, что легко выигрывал.

– Скажите, далеко отсюда река Кура? – мрачно спросил Полугаеаский у одного из зрителей.

Мы упоминали о невозмутимых шахматистах, сохраняющих выдержку даже в тот момент, когда флажок вот-вот упадет. Но есть шахматисты, которые абсолютно теряются в цейтнотные мгновения.

Мой противник-господин Табак – в одной из партий мельбурнского турнира в 1963 году вдруг стал восклицать:

– Чей ход, чей ход?!

При этом он смотрел на свои тикающие часы.

А в Москве один кандидат в мастера, когда стрелка приблизилась к роковым двум часам, неожиданно закричал на весь зал:

– Судья, каким цветом я играю? Белыми или черными?

Цейтнот обладает поистине магической силой. В судорожную гонку порой вовлекается не только тот, у кого на часах поднимается флажок, но и его противник. Ему-то совсем некуда спешить – есть еще пятьдесят минут, однако нервная обстановка и его выбивает из колеи. И вот он тоже делает ходы блиц.

Нет большей оплошности, чем эта! Чревато скверными последствиями рассуждение о том, что своей быстрой игрой вы не даете неприятелю возможности приготовить ответ. Зачем же ставить партию на острие ножа? Зачем подвергать судьбу сражения риску бешеной скачки? Не лучше ли обдумать хорошенько все варианты и найти самый сильный ход? Есть еще "средний" способ: игра порциями ходов. Рассчитывается длинный вариант, на который тратится много времени, затем все ходы делаются быстро. Можно "работать" в цейтноте и так и этак, лишь одного остерегайтесь – вызываемой неприятелем паники. Учтите, некоторые хитрецы, имея худшую позицию, нарочно залезают в цейтнот: втягивая соперника в молниеносную игру, они тем самым иногда добиваются его ошибки и спасают партию.

Нет слов, трудно оставаться хладнокровным, когда ваш противник крутится на раскаленной сковородке цейтнота. Однажды в Цюрихе в 1953 году я разговорился на эту тему с Василием Смысловым. Речь шла об игре против Решевского. Я жаловался, что невольно попадаю под влияние его неврастенических подпрыгиваний на стуле во время цейтнотов, слежу за лихорадочными взглядами, бросаемыми на часы, и сам начинаю нервничать.

– А ты уходи от стола, – посоветовал Смыслов. – Сделаешь ход и сразу отправляйся в дальний угол сцены. И оставайся там, пока он не ответит. Пусть себе мучается в одиночестве!

С тех пор я следую этому доброму совету, что часто выручает меня.

В цейтнотах волнуются противники, но арбитр обязан оставаться олимпийски спокойным. Никто не должен уподобляться тому малоопытному судье, которому недавно было доверено проводить один из полуфиналов чемпионата страны. Когда два мастера попали в цейтнот и игра пошла в невероятном темпе, этот судья подошел к столику, чтобы следить за соблюдением правил. Спешка была отчаянная. Демонстраторы не успевали показывать ходы, не успевал их записывать и судья. В этой труднейшей ситуации блюститель шахматных законов "сориентировался" по-своему. Оторопевшие от неожиданности мастера услышали его грозное приказание:

– Не делайте ходы так быстро! Я не успеваю их записывать.

Да, каких только происшествий не породит цейтнот!

На межзональном турнире в Стокгольме в 1948 году темпераментный аргентинский гроссмейстер Мигуэль Найдорф доставлял противникам много забот в цейтнотах. Совершая ход, он небрежно передвигал фигуру на новое поле и попутно сбивал соседние фигуры. На доске порой создавалась настоящая свалка. Но вот что любопытно: Найдорф при этом никогда не забывал пустить часы противника. И тот был вынужден восстанавливать позицию за счет своих драгоценных минут.

– Я его приучу к порядку, – уверенно сказал нам мудрый Вячеслав Рагозин перед встречей с аргентинцем. Мы с интересом ждали заключительного этапа борьбы в этой партии.

Когда подкрался цейтнот, Найдорф сделал "сильнейший" ход конем, в результате которого повалились сразу несколько фигур. Стоит ли говорить, что часы Найдорфа были остановлены, а стрелка часов Рагозина неумолимо двигалась к флажку.

– Пардон, – тихо и мягко произнес Рагозин, переводя обратно рычажок часов. – Вы случайно зацепили фигурки. Будьте любезны, наведите порядок на доске.

Мгновенье аргентинец смотрел на противника, затем взгляд его упал на быстро бегущую стрелку собственных часов, и он понял: фокус не удался. И принялся лихорадочно восстанавливать разрушенную позицию. Больше уж он никогда не "нервничал" и аккуратно обращался с фигурами.

Передают, что один хитрец, пытаясь извести своего деликатного, но нервного противника, несколько раз делал в цейтноте невозможный ход конем. Один раз поставил его на поле, куда эта фигура не могла ходить.

Противник вежливо отправил коня назад. Подумав с минуту, хитрец повторил свой маневр. Вновь противник вернул коня восвояси. Но провокатор не успокаивался и в третий раз утвердил своего скакуна на недосягаемом квадрате. Тогда нервный джентльмен не выдержал, вспылил и… выбросил назойливого коня за окно. Судьи признали его правоту, присудив победу за находчивость!

Как бы ты быстро ни делал ходы в цейтноте, ты обязан согласно правилам записывать их на специальном турнирном бланке. Правило это больше этическое, за его нарушение не полагается никакого наказания. Однако писать ходы просто необходимо, иначе можно нарваться на крупные неприятности.

Начать с того, что существуют не совсем честные противники, которые умышленно записывают очередной ход в графе для следующего. В цейтноте, взглянув на запись противника, которую тот охотно показывает, ты видишь, что сделано ровно сорок ходов, и позволяешь своему флажку упасть. В этот момент, сотворив на лице невинную гримасу, ловкач "вдруг" замечает: "Я пропустил ход!" А тебе автоматически "рисуют" ноль. И поделом: не бросай записывать ходы, не доверяй неприятелю!

Известны и другие приключения с записью ходов. В партии Копаев – Мазель из первенства ВЦСПС 1938 года в Ленинграде черные попали в жесточайший цейтнот. Успевая совершать передвижения фигур на доске, московский мастер не записывал партии и вскоре совсем потерял счет ходам. Мазель приловчился было заглядывать через стол в запись противника. Это не понравилось Копаеву, вероятно, потому, что позиция у него была плохая. И он решил держать противника в неведении. В борьбе все средства хороши, тем более что правила нарушал Мазель.

Спрятав бланк под стол, воронежский мастер принялся записывать ходы скрытно. Мазель заметался: сколько же ходов сделано? И узнать негде, и спросить некого. Неизвестность. Как у летчика, потерявшего ориентировку из-за порчи приборов. Оставалось одно; спешить! И москвич передвигал фигуры с быстротой автомата до тех пор, пока… не подставил под бой слона. Быстро забрав завоеванную фигуру, Копаев выложил на стол свой бланк. На нем был записан последний ошибочный ход черных. Оказывается, Мазель "зевнул" слона на пятьдесят втором ходу!

Люди "без сердца" в определенных ситуациях прибегают прямо-таки к истязанию попавшего в цейтнот противника. Как-то большой турнир игрался на сцене великолепного театрального зала. За одним из столиков известный гроссмейстер яростно атаковал молодого мастера. Победа носителя высшего шахматного звания ни у кого не вызывала сомнений. Почти четыре часа, не поднимаясь со стула, отлично вел борьбу этот глубокий знаток шахматного искусства, и его позиция стала подавляющей. Вот-вот ожидали капитуляции молодого шахматиста.

И тут гроссмейстер угодил в жесточайший цейтнот: на последние десять ходов у него осталось всего три минуты. И все же он сам и его сторонники сохраняли спокойствие. Не впервой выбираться из подобных тисков опытному бойцу! Зато какая у него отличная позиция! Что толку, что в запасе у мастера уйма времени – никакое раздумье не предотвратит катастрофы.

После очередного хода гроссмейстер хотел на минутку выбежать со сцены. Комната, куда он стремился, находилась сравнительно далеко от сцены. Отправиться а желанную и даже необходимую экспедицию значило подвергать себя серьезному риску. Вдруг противник без тебя сделает ход и пойдут твои часы. Вернувшись, ты сможешь лишь увидеть, как падает твой флажок.

"Что делать? – рассуждал гроссмейстер, поглядывая на тикающие часы противника. – Побегу! – решил он, наконец, пожалев, что турнирными правилами не предусмотрены столь острые ситуации. – Он, пожалуй, подумает еще минут пять. А за этр время я обернусь". Но не успел гроссмейстер сделать и нескольких шагов, как противник протянул руку к своему слону. Пришлось срочно возвращаться – как тут уйдешь! Гроссмейстер в изнеможении опустился на стул.

Но вскоре он понял, что напрасно вернулся. Подержав несколько секунд руку над фигурами, мастер убрал ее и вновь задумался. Ему некуда было торопиться. Прошло пять минут, десять… Мастер мыслил. Опершись подбородком на ладонь, сокрушенно покачивая головой, он разглядывал свою трудную позицию. Тогда гроссмейстер вновь попытался ретироваться со сцены. Но теперь ему не удалось ступить и шага: в тот же момент рука мастера опять потянулась к злополучному слону.

Стало очевидно, что жестокосердный противник понял весь ужас положения гроссмейстера и вздумал поиздеваться над ним. Всякий раз, когда тот вставал из-за столика и направлялся к двери, рука молодого, но "вредного" мастера поднималась в воздух. И опускалась, не произведя никакого действия, едва гроссмейстер водворялся на место.

Почти час длилось издевательство. Положение становилось критическим. Чем бы оно кончилось, неизвестно, если бы гроссмейстера вдруг не осенило: хитрости должна быть противопоставлена хитрость! Быстро и решительно двинулся он к выходу и скрылся за дверью. В то же мгновенье рука мастера передвинула фигуру и переключила часы. Сатанинская улыбка промелькнула на его устах. "Все, – видимо, подумал он,– теперь кончено! Гроссмейстер вернется не раньше, чем через две-три минуты. Если его флажок и не упадет, на часах останутся лишь жалкие секунды".

Мастер ликовал. Пусть таким способом, ко достигнута важная победа. Каково же было его изумление, когда тотчас же на сцене появился противник. Он только спрятался за дверью, с большим трудом преодолевая желание продолжить путешествие.

Выяснилось, что, забавляясь предоставившейся возможностью поиздеваться, мастер не обдумал как следует свой ход и совершил ошибку. Эффектной жертвой ладьи гроссмейстер объявил мат через два хода. Порок был посрамлен, добродетель торжествовала.

Когда мастер протянул руку, чтобы поздравить победителя, того уже, как ракету с космодрома, смело со стула.

Часто спрашивают: "А можно ли вообще избавиться от цейтнотов?" Нет, совсем нельзя. Так же, как и в жизни. Люди, взявшие себе за правило никогда не спешить, все же в экстренных случаях вынуждены поторапливаться. Самый хладнокровный гроссмейстер в острой, сложной партии нередко испытывает нужду во времени.

Тем более шахматист обязан приучить себя беречь драгоценное время. А вот кое-кто опаздывает к началу игры. Это уж вовсе варварское растранжиривание данного вам сокровища в виде ста пятидесяти минут! Михаил Юдович рассказывает, что однажды он опоздал на тур почти… на два с половиной часа, придя на игру за восемь минут до падения флажка. По его сообщению, дело кончилось тем, что время просрочил… его противник. Любил, видно, подумать!

Известна история, когда двое друзей поехали перед игрой покататься на лодке. Встречались они в этот день между собой. Когда отплыли далеко от города, один вдруг заявил:

– Обратно погребешь ты, я помогать не буду.

– Вот еще! Почему?

– Я же играю черными. Часы пустят твои, и ты просрочишь время.

Пришлось несчастному "белому" в спешке грести несколько километров. То ли физические упражнения помогли, то ли очень он разозлился, только коварный "черный" был разгромлен в несколько ходов.

Опытные шахматисты ценят время и являются точно к началу партии. Ботвинник, например, приходит в турнирное помещение за пятнадцать минут до пуска часов. Тем не менее, некоторые все еще нарушают режим, и случаи небольших опозданий, увы, не исключение в турнирах. А есть и такие, кто опять-таки из кокетства "вплывает" на сцену, когда зал уже полон зрителей и все играющие сидят на местах. Как жалеют они потом о потерянных минутах!

Нужно быть бережливым и во время партии. Как ни трудно следовать этому совету, все же необходимо научиться без излишних колебаний принимать решения в ответственный момент. Буриданов осел подох с голоду, выбирая, от какого из двух мешков испробовать первую щепотку овса. Сколько шахматистов губят отличные партии из-за того, что слишком уж долго раздумывают, какой из двух ходов сделать. Иногда лучше даже ошибиться немного, сделать "второй" по силе ход, чем терять время на мучительные сомнения.

Счастлив тот, кто без страха смотрит на часы, кто не замечает "шахматного" времени. Совершенный турнирный боец запанибрата с механизмом из двух будильников! Уметь решать шахматные проблемы быстро – один из главных показателей шахматного дарования, Быстроту шахматного мышления можно в известной мере выработать специальной тренировкой, методы которой широко описаны в специальной литературе. Следует лишь не впадать в другую крайность-легковесность. Унылое зрелище являет собой шахматист, имеющий на часах уйму времени, но получивший мат на десятом ходу.

И еще об одном, уже несколько печальном. Чем больше шахматисту лет, тем медленнее он соображает, тем больше нужно ему времени, чтобы разобраться в сложных вариантах. "Зубчатые колесики" в механизме его мозга с годами изнашиваются и работают, увы, уже не так бойко. Бронштейн предложил в блицпартиях набавлять по минуте форы за каждые десять лет разницы в возрасте, и в этом, безусловно, есть логика.

В 1956 году я был руководителем команды студентов СССР на первенстве мира в шведском городе Упсала. Иногда после партии Корчной, Таль и другие принимались анализировать возможные варианты. Шведы с удивлением наблюдали за порхающими над доской пальцами молодых шахматистов – они не успевали схватить ни одной их идеи. Но что печальнее всего, и я – единственный тогда гроссмейстер среди моих юных друзей – также не успевал разбираться в вариантах, которые они показывали. Стараясь поймать нить их рассуждений, я, словно зритель на теннисном корте, крутил головой то вправо, то влево. Мои сорок три года уже тогда сказывались. По Бронштейну, мои подопечные обязаны были давать мне в блицпартиях две минуты лишнего времени.

Что остается делать старости?

– Я всегда теперь к концу партии оставляю целый час в запасе, – как-то сказал гроссмейстер Толуш.

Это мудрость, выработанная опытом. Быстро играть в дебюте, не размышлять особенно в миттельшпиле, и… еще можно состязаться с молодежью.

Шахматы – один из тех счастливых видов спорта, где человеку удается сравнительно долго сохранять спортивную форму. Однако и здесь есть пределы. Общепринято считать, что к сорока-сорока пяти годам шахматист несколько сдает, а после пятидесяти уже заметно идет под уклон.

– А Эммануил Ласкер?! – тотчас воскликнет человек, знающий историю шахмат.

Несгибаемый немецкий гроссмейстер до пятидесяти трех лет был чемпионом мира, в пятьдесят шесть взял первый приз в крупнейшем турнире в Нью-Йорке. Мало того, в 1935 году шестидесятисемилетний старик занял третье место в Московском турнире, где участвовали сильнейшие шахматисты мира. Вот вам и возраст!

Конечно, спортивное долголетие зависит от индивидуума – от его одаренности, физических сил, характера. Но мы имеем в виду правило, а Ласкер – исключение. В среде шахматистов резонно говорят: "Не все Ласкеры". Легендарный Эммануил обладал не только редчайшим талантом, но и недюжинным здоровьем, которое он даже не очень-то берег. Достаточно вспомнить, как много он курил во время партии и сколько пил кофе. Какое нужно было иметь сердце! Наконец Эммануил Ласкер был тонким психологом, глубоким знатоком душ человеческих и в шахматной борьбе умел использовать эти знания. Он объективно оценивал свою силу, не возносился при победах, на него не действовали неудачи. Ласкер стоически переносил поражения, а это, как увидит читатель из следующей главы, очень важное качество!

Со щитом и на щите

Замечательная тетрадь была у Миши Рикмана. Толстая, с плотным черным переплетом. Вечером от гладкого коленкора отражался электрический свет. А какая бумага! Глаз не оторвешь: листочки плотные, в мелкую клеточку – один к одному! Уголки тетради округлены, торец красного цвета. Какая тетрадь! Мне бы такую. Как я был бы счастлив! Я переписал бы в нее все партии Алехина, а где-нибудь на последних страницах поместил свои партии, да с комментариями. Был бы у меня настоящий сборник. Что мечтать, разве такую в Туле достанешь! Отец Миши – известный всему городу врач – привез ее из Москвы, а мой – столяр – даже и в Москве-то ни разу не был. Ладно, что поделаешь! И приходилось писать на тоненьких тетрадочках с бумажной обложкой. На это хватало копеек, получаемых от матери.

И вот что удивительно: Миша особенно не берег свою драгоценность. Он запросто приносил ее в школу в дни турнирных боев, даже в газетку, бывало, не догадается завернуть. После уроков, когда начинались шахматные баталии, Рикман открывал тетрадку и – какое кощунство! – простым карандашом записывал партию. А бумага такая, что на ней так и хотелось писать чернилами, да аккуратненько, каллиграфическим почерком.

Когда мы с Мишей сели друг против друга за шахматную доску, мой одноклассник написал на верху чистой страницы: "Шахматный чемпионат 12-й единой школы. 2-й тур. А. Котов-М. Рикман". Миша немало помучился с записью: турнир только начинался, тетрадь была совсем новая и не желала держаться раскрытой, Все же Рикман в конце концов справился с непослушной тетрадью, запрятав один угол ее под деревянную шахматную доску.

Мы разыграли славянскую защиту. Избранная противником система меня не удивила: мне было известно, что Миша знал этот вариант и часто его играл. Я тоже был в курсе последнего слова теории. Откуда? Признаюсь, мне удалось-таки уговорить отца выписать "Шахматный листок". На целый год – двадцать четыре номера. И в полученных журналах были уже изучены все партии, прочитаны статьи, решены все учебные примеры.

Наша партия с Рикманом первые четыре хода развивалась по известным образцам. Такое начало можно найти во всех шахматных учебниках. Однако пятый ход противника меня озадачил – Миша сыграл совсем не так, как советовали руководства. Он рискованно раскрыл свой ферзевый фланг, и движением крайней пешки я подорвал оборонительное построение черных. Мише пришлось пойти на новое ослабление позиции. Тогда, быстро разменявшись пешками, я сделал энергичный ход конем в центре. Очень хитрый выпад! Мой ферзь теперь грозил напасть на незащищенную черную ладью. А как ее защищать? Что предпримет Миша? Позиция у него уже тяжелая; если даже, он заметит и отразит мою угрозу, все равно у меня останется огромный перевес.

Но Миша почему-то был удивительно спокоен. Может быть, я чего-нибудь не вижу?" – мелькнуло сомнение, Но, как я понял позже, это было спокойствие неведения – Миша просто не заметил угрозы. Ничего не подозревая, он передвинул пешку на королевском фланге. Не в силах сдержать нетерпение, я быстро выскочил ферзем на f3 и испытующе поглядел в глаза противника. Миша испуганно заморгал-упустил в расчетах этот ход. А теперь его дело плохо! Теряется целая ладья, а значит кончается партия. С таким-то материальным перевесом я как-нибудь выиграю.

Некоторое время мой партнер растерянно смотрел то на доску, то исподлобья на меня. Бросал он недовольные взгляды и на школьных товарищей – тоже участников турнира, собравшихся вокруг нашей доски. Еще бы, такое редкое происшествие-потеря ладьи уже на девятом ходу. Школьники по-детски откровенно переглядывались между собой. Приговор их был единодушен: все, Мише конец!

И тут случилось неожиданное. Гримаса гнева вдруг перекосила лицо моего противника. Одним махом Миша смел с доски все фигуры. Затем схватил тетрадь и на глазах у всех начал рвать ее. Такую замечательную тетрадь! Миша был безжалостен. Трещал клеенчатый переплет, отрываясь от сброшюрованных листков, на пол падали изодранные, смятые куски гладкой белой бумаги. Через несколько секунд от драгоценного сокровища остались жалкие обрывки. Меня покинула радость победы, исчез и испуг от неожиданной гневной вспышки противника. Безмолвный, оторопевший, я неподвижно смотрел на остатки бессмысленного, варварского разрушения.

Так впервые в жизни я увидел бурную реакцию на проигрыш шахматной партии. Конечно, в этом поступке было еще много детского, непосредственного, но уже из этого эпизода читатель поймет, какое сильное впечатление иногда производит на человека поражение.

История знает случаи самых невероятных реакций на проигрыш партии. Передают, что Реннауд Монтабан ударом шахматной доски по голове убил на месте обыгравшего его партнера – племянника Карла Великого. Сын Вильгельма Завоевателя Генрих, находясь при дворе французского короля, сел играть в шахматы с наследным принцем Людовиком и выиграл у него все партии. Это до того обозлило принца, что он схватил шахматную доску, бросил ее в Генриха и обозвал сыном бастарда. В ответ последовал страшный удар доской же, ранивший Людовика до крови. Дальнейшее развитие столкновения предупредили придворные.

Граф де Стайр, когда он получал мат, был способен запустить в своего противника первым попавшимся под руку предметом. Поэтому его постоянный партнер – адъютант графа полковник Стюарт перед тем, как объявить мат, стремительно убегал в самый дальний угол комнаты и уже оттуда провозглашал: "Шах и мат, сир!"

… Проигрыш партии, поражение в турнире… Как незначительно на вид это событие – подумаешь, мат получил! Но какой глубокий след оставляет эта неудача на психике шахматиста, на его спортивной форме. Обида, досада, отчаяние буквально раздирают душу побежденного.

Шахматные партии гибнут, как люди. Одни долго мучаются, терзаясь неизлечимыми недугами: чаще всего это те, судьба которых определяется уже после неудачно разыгранного дебюта. Невероятные усилия прилагает гроссмейстер, чтобы спасти безнадежно больную позицию. Пять часов, а порой и дольше длится борьба между жизнью и смертью. Какие только методы лечения не применяются! Тут и терапия – медленная упорная защита слабых пунктов; и хирургия – жертвы, цель которых изменить ход событий. Применяется даже психоневропатия – особые тактические трюки и фантастические выдумки. Иногда удается спасти больную, в других случаях предпринимаемые методы оказываются безуспешными. Все зависит от серьезности болезни и от интенсивности лечения.

Проигрыш такой партии приносит шахматисту сравнительно меньше переживаний. Если уже после первых ходов ты свыкаешься с тем, что твоя позиция плохая, то невольно миришься и с мыслью о возможном поражении. Оно тебе, конечно, неприятно, но зато не является неожиданностью.

А есть партии поистине трагические. Целых пять часов ты по капле копишь трудно достающиеся позиционные выгоды, методично переигрываешь противника. Вот ты сломил его волю, заставил дрогнуть и уже преследуешь по всему шахматному фронту. Как отлично ты ведешь наступление! Какие интересные комбинации изобретаешь! Твой мозг полон феерических выдумок, твоя стратегия глубока, тактические удары точны. Цель все ближе и ближе, скоро, совсем скоро неприятель капитулирует.

И вдруг – о боже! – секундное затмение рассудка одно неосторожное движение руки, передвинувшей не ту фигуру, и… полная гибель всего, на что затрачены невероятные усилия, чему отданы бесконечные часы подготовки. Один миг – и вместо содержательной жизни – обидная, неожиданная шахматная смерть.

Ты останавливаешь часы, жмешь руку противнику слушаешь аплодисменты зала (которые, если быть справедливым, должны бы предназначаться тебе) и… улыбаешься. Да, да, улыбаешься, хотя тебе хочется бежать со сцены, не видеть эти ненавистные фигурки, так жестоко с тобой поступившие, не слышать ревущего зала. Что делать! "Смейся, паяц!.. Должен ты играть". Ты ведь гроссмейстер!

Неприятны эти аплодисменты, когда они достаются не тебе!

Сколько мастеров прибегают к хитрости и откладывают партию в безнадежной позиции, лишь бы не слышать восторгов публики.

С полчаса в соседней со сценой комнате ты вместе с партнером анализируешь партию, затем прощаешься и уходишь, стараясь незаметно ускользнуть из турнирного помещения. Скорее на улицу, туда, где не будет ни сочувствующих болельщиков, ни торжествующих сторонников победителя. Наконец ты пробрался сквозь толпу любителей у входа и скорехонько улепетываешь прочь, подальше от места, где потерпел позорное фиаско.

Ты настолько подавлен приключившимся, что даже не замечаешь свое совершенно необычное состояние. Если рядом идет жена, уже переживавшая твои поражения, она пытается отвлечь тебя от горьких дум чем-нибудь совсем посторонним.

– Ты видел Сергея Петровича?

– А?

– Он приходил сегодня на турнир, – радостно сообщает она и описывает, в каком наряде была жена Сергея Петровича и что говорила о супругах Колкиних. Ты безмолвствуешь. Но жена не оставит попыток растормошить тебя.

– Есть хочешь? – спросит заботливая спутница жизни.

Ты обернешься к ней и, вперивши в ее лицо непонимающий взор, протянешь:

– Что?

– Хочешь кушать? – повторяется вопрос.

– Нет, – поспешишь ответить ты и опять углубишься в свой мир. Ты шагаешь, что-то говоришь, но в голове по-прежнему сплетаются в загадочных комбинациях ферзи, кони, пешки…

А когда ты идешь один! В редкие минуты просветления ты реально представляешь себе, сколь странно твое состояние после проигрыша, затем вновь впадаешь в транс. У тебя такое чувство, будто тебя только что сильно избили или непоправимое горе обрушилось на твои плечи. Впрочем, разве проигрыш для шахматиста не сильнейшее горе?

Механически двигаешься по темным вечерним улицам, а мысли твои далеко-далеко. Что-нибудь вдруг отвлечет тебя от шахматных дум, но и тогда ты реагируешь на все сквозь призму своего несчастья. Ты смотришь на обнявшиеся парочки, слышишь смех людей, вышедших из кино или театра, и думаешь: "Счастливцы – радуются, веселятся… И никаких шахмат. Чего же ты так мучаешься? Брось к чертям эту муку, отдай все время специальности. Разве хуже будет?!" И тут же ловишь себя на том, что это уже много раз бывало раньше: и отчаяние, и злость, и решение бросить играть в турнирах. И ты твердо знаешь, что скоро забудешь огорчения и снова станешь жадно рваться к шахматному бою.

Но в тот вечер твое состояние ужасно. Какими только мерами ты себя не успокаиваешь, к какому самообману не прибегаешь! "Проигрыш шахматной партии – это в конце концов не вопрос жизни и смерти", – вспоминаются утешительные слева Нимцовича. "Хорошо советовать,– усмехаешься ты в следующий момент,– а вот когда сам проигрываешь!" Приходят на память жалобы коллег – футболистов на то, как подавлена бывает после поражения целая футбольная команда, вспоминаешь рассказы известного вратаря Алексея Хомича о тяжелых минутах после пропущенного гола.

Поистине страшный удар – поражение!

…"Уже пора домой, – решаешь ты, вдруг заметив, что зашел в своем бессмысленном шатании на другой конец города. – Завтра новая партия. Продуешь – совсем испортишь турнирное положение… А чего ты стонешь, что страшного произошло? Вася отложил партию в плохой позиции; если он проиграет, тогда только Ефим будет на очко впереди. Ничего, еще поборемся!" И некоторое время ты считаешь очки, прикидываешь возможную расстановку лидеров в турнире. "Эх, если б не проигрыш, стоял бы, как бог!"

Потом ты начинаешь быстро шагать настоящим военным шагом. Тебе вспомнился совет врача-психиатра: "После проигрыша вы обязаны снять с себя гнет депрессии. Попробуйте перед сном пройти солдатским шагом, под счет "раз, два, три" километров десять. Увлекшись, вы забудете о случившемся, в физическое утомление полезно". И ты шагаешь по ночному городу, вытягивая носки, как на параде, пока не почувствуешь смертельную усталость.

Дома тебя ждут близкие. Они уже слышали о твоем поражении от знакомых или по радио. Да и нужна ли им информация, разве не научились они по твоему лицу сразу определять, как ты сегодня сыграл? Ты садишься за стол, никто тебя ни о чем не расспрашивает. Они по опыту знают: так тебе легче переживать неудачу. К тому же в эти тяжелые минуты возможны и неожиданные эксцессы.

Гроссмейстер Владимир Симагин как-то рассказывал коллегам о тех печальных днях, когда он приносил домой нежеланный нолик.

– Я сажусь за стол, – говорил, улыбаясь, гроссмейстер. – Мне подают ужин. Нехотя ковыряя вилкой пищу, я исподлобья наблюдаю за домашними. Вот сейчас кто-то из них неосторожно ударит чашкой о блюдца или поскребет ножом по тарелке. Тогда на голову нарушителя тишины обрушится весь мой гнев, гнев на судьбу, на победившего противника, на самого себя. Кто-то будет этим несчастным? Но близкие хитры: они сидят тихо. Ни одного слова, ни единого неловкого движения. И мой заряд пропадает даром!

Поужинав, спать, скорее спать! Нужно хорошенько отдохнуть, завтра очень важная партия. А как заснешь, если из головы не выходит воспоминание о твоих жалких последних ходах! Как издевались над тобой неприятельские фигуры! Они терзали тебя, были полноправными хозяевами в твоем лагере. И ты ворочаешься в кровати, не помогают тогда ни патентованные средства, ни методы борьбы с бессонницей, давно уже тобой изученные и испробованные.

Но вот, наконец, забылся. Сколько времени ты спал, неизвестно. Вдруг ты вскакиваешь среди ночи как ужаленный! "Конь h6, ведь я же легко выигрывал этим ходом!" Мозг и во сне подсказал верное продолжение, тщательно перед этим проанализировав все возможности. Конь h6, как просто! И было бы очко. Дурак, что ты наделал! Все спешка, подумал бы еще минуту – и, конечно, заметил бы этот ход. До рассвета казнишь себя, стараешься уже за противника найти наилучшую защиту. И лежишь с открытыми глазами…

Ох, этот "шахматный" мозг, как часто и неожиданно он будоражит гроссмейстера! Закончив партию с Фурманом из чемпионата СССР 1963 года вничью, Ратмир Холмов спокойно лег спать. Утром он проснулся в волнении: ночью его мозг отыскал семиходовый путь к победе!

Назавтра после бессонной ночи ты вновь на сцене огромного турнирного зала. Какая нужна воля, чтобы заставить уставшую голову работать с обычной точностью! А ведь тебе предстоит схватка с уверенным противником. Вчера он победил, полон сил и надежд на новые успехи. А ты… Велика разница между состоянием шахматиста, одержавшего даже рядовую победу, и потерпевшего поражение!

В чемпионате СССР 1940 года – моем первом выступлении в качестве гроссмейстера – я проиграл первые пять партий. Это был форменный нокаут, и я искренне удивился, когда после такой серии сумел выиграть одну партию. Художник нарисовал меня сидящим в палатке и жарящим на вертепе пять нанизанных на палку "баранок". Неприятно было смотреть на эту карикатуру! А вот в Сальчобадене в 1952 году межзональную битву я начал, набрав девять с половиной очков из десяти первых встреч!

Есть три типа шахматных бойцов. Одни расстраиваются после поражений настолько, что затем безудержно катят вниз, проигрывая партию за партией.

– Мне бы только дождаться его поражения, – говорил Мигуэль Найдорф о своем конкуренте в турнире – талантливом венгерском гроссмейстере Ласло Сабо. – После первого полученного нуля Сабо играет в два раза слабее, чем тогда, когда в его турнирной графе одни единицы.

Есть шахматисты, которые играют после проигрыша так, будто ничего не случилось. Поражение на них не действует, их спортивная форма остается неизменной. Таковыми были Эммануил Ласкер, Милан Видмар, таков Михаил Ботвинник.

Наконец,. существует еще более редкий тип бойцов. Этих поражение только мобилизует. Блестящим представителем подобного типа шахматистов был великий русский чемпион Александр Алехин.

Сказанное не следует понимать буквально. Нет шахматистов, которых не расстраивал бы записанный в турнирную табличку нолик. Но одних он надолго расклеивает, у других же незамедлительно вызывает творческий подъем. Не трудно понять, что последние являются самыми совершенными бойцами, способными на высшие спортивные достижения.

Конечно, каждый переживает неудачу в зависимости от своего характера. Шахматист должен учиться верно реагировать на поражения. Прежде всего нужно уметь успокоить себя, не считать проигрыш "вопросом жизни и смерти". Следует также объективно оценивать свою силу и в то же время уважать противника. Правильно относиться к неприятелю – важнейшее качество. Оно поможет реже оказываться "на щите" и легче переносить неудачи. Многие талантливые мастера "погибали" в ответственных состязаниях из-за того, что недооценивали слабых, по их мнению, противников. И здесь примером для молодежи может быть Ботвинник. Посмотрите, с каким напряжением он ведет любую шахматную партию. Пять часов не поднимается он со стула, независимо от того, гроссмейстер перед ним или перворазрядник.

Но есть разительные примеры совсем другого отношения к противнику. В одном американском турнире молодой мастер Шервин "осмелился" долгое время конкурировать с "самим" Самуилом Решевским. Тур шел за туром, а Шервин ни на йоту не отставал от прославленного гроссмейстера. Наконец наступил день, когда имеющим одинаковое количество очков лидерам предстояло встретиться между собой.

– Это что же, вы собираетесь стать в турнире выше меня? – спросил Решевский, садясь за доску. Шервин пожал плечами. – Придется мне вас сегодня остановить!– пригрозил гроссмейстер.

Шервин посмотрел на него с удивлением.

– А если случится наоборот? – спросил он Решевского.

– О, этого не произойдет в ближайшую тысячу лет! – отпарировал самоуверенный чемпион.

Партию выиграл Шервин. Принимая поздравления противника, молодой мастер не удержался и воскликнул:

– Сэмми, как быстро летит время!

Или вот характерные реплики самоуверенного любителя, играющего с партнером серию партий. Проиграв первую, раздосадованный шахматист замечает:

– Я сделал грубую ошибку. Моя позиция была выигрышной.

Расставляя фигуры после второго поражения, он философствует:

– Не могу же я выигрывать все партии.

– А вы не так плохо играете! – оценивает он силу противника, выигравшего третью партию подряд.

Получив мат в четвертой, он признается:

– Я вас недооценивал.

Будучи разбитым в пятый раз, снисходит:

– Пожалуй, вы играете в мою силу!

Подобное самолюбование тонко высмеивал московский мастер Вениамин Блюменфельд. С присущим ему юмором и завидной самокритичностью он писал:

"Моя скромность общеизвестна. Вы можете спросить об этом у гроссмейстера А. Нимцовича, которому я предложил ферзя вперед, после того как проиграл ему пять партий подряд на равных".

Если ты верно оцениваешь силу противника, так же как и собственную, то перенесешь без особых мучений поражение. Если же считаешь соперника ничтожеством, тогда, конечно, проигрыш ему покажется унизительным и обидным.

Лучшие шахматисты мира точно знают уровень своего мастерства. Мало кто из них полагает, что играет сильнее, чем Александр Алехин, Михаил Ботвинник, Тигран Петросян. Но были и есть шахматисты, которые усердно занимаются самовосхвалением. Чаще всего такие необъективные игроки в турнирах выглядят весьма убого.

История заботливо передает из поколения в поколение все случаи нескромных высказываний и поступков. Эти примеры весьма поучительны.

Кто, по-твоему, самый сильный шахматист в мире? - спросил однажды Мак-Доннель – один из сильнейших мастеров прошлого века – своего английского коллегу Берда.

Большинство, не колеблясь, называет Морфи, – ответил Берд. – Некоторые указывают на Стейница, на Цукерторта или Блекберна. Но, на мой взгляд, есть еще один мастер, который стоит на том же уровне, что и Морфи, Стейниц, Цукерторт. Это англичанин Боден. – Подумав еще несколько секунд, Берд добавил: – Но знаешь ли, если бы Боден сыграл матч со мной, он не выиграл бы ни одной партии!

Англичанину нипочем было, что Боден ни разу не становился призером ни в одном международном турнире и любителям не была известна ни одна сыгранная им партия.

Немецкий шахматный теоретик и победитель многих международных турниров Зигберт Тарраш тоже страдал отсутствием скромности.

У меня с вами может быть только один разговор из трех слов, – заявил Тарраш чемпиону миру Эммануилу Ласкеру, когда в 1908 году шла речь об условиях их матча за мировую шахматную корону.

– Вот как! – воскликнул Ласкер. – Какой же?

– Шах и мат! – отрезал самоуверенный Тарраш.

Неизвестно сколько шахов объявил Тарраш Ласкеру, но вот матов – ничтожное количество. Зато спокойный и выдержанный Ласкер постоянно выигрывал у своего соотечественника, заставляя его горько сожалеть о неосторожно оказанных словах.

И в наши дни встречаются случаи явно ошибочной оценки собственной силы. У кого, например, возникнет сомнение в превосходстве советского гроссмейстера Михаила Таля над американцем Палом Бенко?! Пожалуй, ни у одного шахматиста в мире, кроме… самого Бенко.

На турнире претендентов в 1959 году Бенко проиграл Талю три партии. Перед началом четвертой встречи с лидирующим в турнире Талем Бенко начал вдруг жаловаться коллегам и судьям:

– Я не могу играть с Талем!

– Почему?

– Он гипнотизирует меня.

Подобные заявления не новы в истории шахмат. Точно так же когда-то говорил уже известный нам Тарраш, утверждавший, что Эммануил Ласкер спасает многие безнадежные позиции при помощи гипноза. Шахматисты лишь посмеивались над подобной чепухой…

Бенко демонстративно явился на четвертую партию с Талем в черных очках. Нашел-таки защиту против гипноза! Всегда умеющий отыскать шутливый выход из любого положения, Таль вскоре тоже нацепил черные очки. Пять часов сидели они друг против Друга, оба в черных очках, словно марсиане или электросварщики. В конце концов Бенко просмотрел очень сильный ход Таля и вновь проиграл. Теперь американец объяснил свое поражение тем, что в темных очках он… просто ничего не видел!

Нужно уважительно относиться ко всякому противнику, даже если он не известен тебе.

– Любого встречного я считаю мастером до тех пор, пока он не докажет мне обратного! – шутит москвич Василий Панов.

Что происходит даже с самым скромным шахматистом, когда он забывает это правило, читатель увидит из следующей истории.

Однажды московский мастер Сергей Белавенец играл с кем-то партию блиц в шахматном павильоне Парка культуры и отдыха имени Горького. Сидевший рядом юноша сделал замечание по поводу какого-то хода. Может, Белавенец проигрывал в тот момент, может, замечание было несколько резким, только Сергей не на шутку осерчал и предложил обидчику матч на ладью вперед.

Встреча состоялась, и счет определился быстро. Белавенец не выиграл ни одной партии. Тогда юноша решил наказать слишком уже возомнившего о себе шахматиста и, в свою очередь, предложил ему в качестве форы коня. И второй матч кончился всухую, но уже в пользу Белавенца.

– А вы неплохо играете! – воскликнул юноша.– Какой у вас разряд?

– У меня? Я – мастер, – ответил уже успокоившийся к тому времени Белавенец. – А вы?

– Я тоже мастер, – сказал юноша. – Я из Ленинграда. Моя фамилия Савицкий, может быть, вы обо мне слышали?

Дело кончилось примирением. Два видных шахматиста того времени, по воле обстоятельств не встречавшихся ранее, сыграли еще один матч, но уже на равных.

Особо хочется остановиться на таком распространенном явлении. Бывает, что один сильный шахматист буквально не переносит кого-либо из своих коллег. Я говорю не о личной неприязни, а об особенностях шахматного стиля. Александр Алехин, например, побеждая всех своих современников, совершенно не мог играть против явно уступавшего ему в силе венгерского мастера Лайоша Асталоша. Каждый раз в партиях против Асталоша чемпион мира попадал в критические позиции, и лишь изредка ему удавалось избежать поражения.

Еще один пример из моей собственной практики. Имея сравнительно хороший счет со всеми сильнейшими шахматистами мира, я поразительным образом пасовал перед одним противником – Исааком Болеславским. Минский гроссмейстер за многие годы наших встреч проиграл мне всего одну партию – на турнире в Пярну в 1947 году. Зато выиграл около десяти. Даже в тех соревнованиях, где Исаак выступал неудачно, меня он неизменно побеждал. Так, на турнире претендентов в Цюрихе в 1953 году Болеславский выиграл только четыре партии из двадцати восьми, в том числе две у меня. Интересно, что минчанин, будучи очень миролюбивым шахматистом, часто совсем не играл против меня обязательно на выигрыш. Сколько раз в наших партиях создавались явно ничейные позиции, но я забывал предложить ничью… и дальше все шло по установившейся традиции.

Однако "угнетенный противник" может внезапно начать "мстить" за долгое надругательство над собой. И счет иногда опять становится внушительным, но уже в пользу "раскрепостившегося". Вот почему нужно быть крайне осторожным с теми, кого вы до сих пор легко побеждали.

Эммануил Ласкер сказал накануне встречи с Рихардом Рети в Московском международном турнире 1925 года:

– Я должен идти готовиться, завтра у меня опаснейший противник.

Его собеседник удивился:

– Что вы говорите, доктор? Ведь завтра вы играете с Рети, он не выиграл у вас ни одной партии!

– Тем более он опасен для меня в каждой последующей встрече, – заключил шахматный философ.

Никогда не следует объяснять собственное поражение "объективными" причинами. Основная, чаще всего встречающаяся причина проигрыша – плохая игра. Но некоторые никак не могут устоять перед соблазном приписать поражение чему угодно, только не этому.

В одном из командных первенств в Риге я выиграл партию у молодого мастера. Ход событий был логичен: мастер ошибся в дебюте, мне удалось эту ошибку использовать. Один играл в этой партии лучше другого, что в этом неестественного?

Но мой молодой партнер думал иначе. Остановив часы и расписавшись на бланке, он сообщил мне трагическим голосом:

– Знаете, я сегодня совсем не мог играть. Погулял вчера по взморью, поймал сильный насморк.

И еще один пример. До войны в советских турнирах хорошие результаты показывал один талантливый мастер. Возгордившись, он стал необъективно расценивать и свою позицию и силу противника, а каждое поражение искренне считал случайным. Это не могло не привести в конце концов к резкому снижению класса его игры. Мастеру так и не удалось достичь тех спортивных и творческих высот, рассчитывать на которые давали основание его способности.

Объяснять свои проигрыши причинами, совсем не имеющими отношения к шахматам, этому мастеру помогали и домашние. Его жена, придя как-то в турнирный зал и увидев печальное лицо супруга, заявила во всеуслышание:

– Я тебе говорила: не надевай эту рубашку. Ты всегда в ней проигрываешь!

Стоявшие рядом любители рассмеялись. Однако в глазах мастеров и гроссмейстеров я подметил в тот момент какую-то мимолетную искорку сочувствия. Тогда я решил внимательнее присмотреться к привычкам своих коллег. И пришел к такому выводу: шахматные корифеи мира, конечно, не проигрывают партий оттого, что надели не ту рубашку, но все же в их поведении во время состязания есть много своеобразного и неожиданного. Об этом мы и поговорим в следующей главе.

Черный кот и белые слоны

Осенью 1947 года шахматная команда Советского Союза отправилась в Лондон, чтобы встретиться в матче на десяти досках с лучшими шахматистами Великобритании. Что греха таить, мы уже тогда знали, что англичане не смогут оказать нам достаточного сопротивления, ибо силы команд неравны. И все ж – чего не бывает! Сражение-то происходило в чужой стране, для многих из нас это был первый командный бой вне пределов Родины. Как-то мы будем чувствовать себя в туманном Лондоне?! Волновала и короткая дистанция матча – играть всего по две партии. Случится в одной несчастье – непросто будет отыграться.

В наши дни из Москвы до Лондона лететь часа три, а тогда мы добирались до столицы Англии более двух суток. До Берлина летели самолетом. Несколько часов блуждали в автобусе среди развалин: старик, уроженец Берлина, никак не мог найти главную улицу города – Унтер ден Линден. Вечером осматривали то, что осталось от города после бомбежек, давали сеансы одновременной игры в частях Советской Армии. Весь следующий день поездом пересекали Европу, ночью на пароходе переплывали Ла-Манш. Несколько часов путешествия с побережья в столицу – и мы в Лондоне, городе, в первые минуты поразившем нас своими гигантскими размерами и обилием двухэтажных автобусов.

Гостеприимные хозяева поселили нас в удобной гостинице "Уолдорф" и предложили обычное для того времени питание. На завтрак нам принесли традиционный поридж, а в обед предоставили "выбор": если хотите к супу кусочек хлеба, откажитесь от сладкого. Что было делать – карточная система! Наши дипломаты поглядели на мучения шахматистов, подумали, да и порешили: "Будем питать гроссмейстеров в столовой советского посольства".

И вот мы ужинаем в удобном полуподвальном помещении столовой посольства на Прайвит роуд. Никаких тебе пориджей или ограничений в хлебе! Привычные блюда, близкая сердцу обстановка – мы среди своих советских людей. Сюда, на тихую, уютную улочку, не доносится рев автобусных и автомобильных моторов. Мирно беседуя с новыми знакомыми, мы передаем им последние московские новости, рассказываем о планах завтрашних сражений.

Вдруг тишину прерывает испуганный крик Сало Флора. Бросив тарелку с вкусной едой, обычно спокойный гроссмейстер вскочил из-за стола и побежал в глубину коридора.

– Что ты? Что с тобой? – в тревоге спросил я, с трудом догнав коллегу.

– Там! Там! – показывал Сало дрожащей рукой куда-то по направлению к окну.

– Что там?! – не понимал я. – В чем дело?!

– Там!.. Посмотри, – трясся в испуге Флор. От нервной дрожи он даже начал немножечко заикаться.

Я вернулся в столовую, подошел к окну и… не смог удержаться от смеха. Из темноты на меня смотрели желтые фосфоресцирующие глаза огромного кота, Английский истребитель мышей с любопытством разглядывал новых, неизвестных ему пришельцев. В появлении этого животного не было ничего сверхъестественного: в те дни и котам перепадало мало пищи, а из форточки посольской столовой часто выбрасывали лакомые! кусочки.

Я знал, что Флор боится встретить черную кошку перед началом любого шахматного сражения. По его словам, такие встречи уже не раз приносили ему несчастье. Мы долго увещевали опечаленного гроссмейстера, ручались, что завтра все будет в порядке. Напоминали, что Алехин в матче с Эйве даже пускал кота на доску. Он отвечал: "А матч-то Алехин все же проиграл!"

В конце концов Флор успокоился, но по тревожным взглядам, какие он весь вечер бросал на окно, по стихшему вдруг потоку обычных флоровских острот я понял, что нежеланное "знакомство" не на шутку расстроило гроссмейстера.

Предчувствия оправдались. Назавтра действительно произошло несчастье, но… в моей партии с молодым англичанином Кроуном. Черный кот, как вы догадываетесь, был абсолютно ни при чем; дело решили разбушевавшиеся белые слоны и блестящая атака молодого мастера на мой королевский фланг. А Флор? Флор сделал ничью с Файархерстом..,.

Предчувствия, предсказания, приметы… Верят ли в них шахматисты? Такими же вопросами любопытные засыпают артистов, моряков, летчиков. Если бы я хотел отделаться от ответа чисто формально, я сказал бы в соответствии с нашим веком атеизма – нет! Но был бы я прав, не сделав кое-каких оговорок? Пусть читатель учтет, что в сложной жизни гроссмейстера есть множество психологических тонкостей. Турнирная борьба полна неожиданностей, а когда нервы напряжены до предела, решающее слово может сказать самая незначительная мелочь. Таких мелочей, сопровождающих выступление шахматиста, уйма. Одни из них когда-то сопутствовали победе, другие – неудаче. По-человечески понятно желание шахматиста избавиться от "злых" и окружить себя приятными, "добрыми" мелочами. В этом нет ничего общего с религиозными верованиями, это лишь своеобразные "заскоки", причем у каждого они бывают своими, особыми.

Приглядитесь внимательно к гроссмейстеру во время турнира. Вот он уверенно начинает состязание, день за днем неизменно одерживает победы. И я могу наверняка утверждать, что каждый день он будет приходить на игру в одном и том же костюме, тех же ботинках и, может быть, с тем же галстуком. Он облегченно вздохнет, когда судья посадит его играть на то место, где только вчера он одержал победу, и, наоборот, неохотно займет стул за тем столиком, где однажды проиграл. Из кармана гроссмейстер будет вынимать один и тот же карандаш. Зачастую это маленький огрызок, но он дан перед началом кем-то из друзей "на счастье".

Но вот в одном из туров гроссмейстер проигрывает партию. Можете быть уверены, что уже на следующую игру он придет в другом костюме или сменит ботинки и галстук. Если поражение очень обидное, он станет записывать очередную партию другим карандашом. Ибо "счастливый" карандаш "кончился" – он сделал свое дело и дальше будет только портить. Если смена одежды приносит удачу, новая форма закрепляется до следующего "невезения". Потом возможно дальнейшее варьирование. Ну, а когда нули сыплются один за другим? Тут ведь и галстуков не хватит!

А вот примеры таких "чудачеств" из других видов спорта. Участнице Зимней олимпиады в Инсбруке а 1964 году советской фигуристке Людмиле Белоусовой знакомая балерина прислала крохотный кусочек золота. Это был своеобразный символ перед началом состязаний – завоюй золотую медаль! Несравненная мастерица пируэтов на льду взяла подарок с собой на труднейшее выступление и с блеском заняла первое место. Золотая медаль чемпионки Олимпийских игр! Оправданы надежды друзей, специалистов, всего народа.

Что же, талисман помог? Ни в коем случае! И все же как понимают Людмилу ее коллеги-спортсмены! К совершенному мастерству, к отточенности каждого движения прибавилось маленькое зернышко. Оно на какую-то йоту сняло сомнение в успехе, на гран прибавило уверенности. Ибо этим ничтожным кусочком золота еще один человек выразил веру в победу.

Свои "странности" у другой героини Инсбрука-Лидии Скобликовой. Как-то она поведала журналистам, что после забегов обязательно заворачивает коньки в свежую газету. А победоносно закончив Олимпиаду, Лидия отколола коньком кусочек льда от беговой дорожки и тайком… проглотила его. На счастье! Лед-то был "счастливый"…

Спортсмена перед боем можно сравнить с тонко настроенным музыкальным инструментом. Даже неосторожно оброненное слово (равно как и упомянутые мелочи) способно расслабить или перетянуть его "струны". Вот почему отношение к спортсмену должно быть предельно тактичным и доброжелательным.

Партнеру Белоусовой в парном катании на льду Олегу Протопопову один знакомый дал перед началом выступлений следующий совет:

– Забудьте, что вы на огромном стадионе. Не думайте об успехе, о возможной неудаче. Заботьтесь лишь о красоте и верности движений, катайтесь для себя.

Полезный и добрый совет. Давно известно, если будешь думать, что за тобой следят сотни людей, уже с первых шагов начнешь нервничать, допускать ошибки. Если к тому же какой-нибудь ретивый ортодокс напомнит тебе об ответственности, совсем плохо дело.

Однажды в Будапеште мы наблюдали матч женской сборной команды СССР по баскетболу на первенство Европы. На первых минутах игры мяч буквально вываливался из рук наших девушек. Явно кто-то из досужих руководителей постарался провести неуместную беседу перед матчем! Только во втором тайме девчата оправились и победили, ликвидировав огромный разрыв в счете.

Действенность советов и указаний перед началом соревнования зависит от опыта тренера, настроения команды, характера отдельных спортсменов. Если у кого-либо из участников еще хромает дисциплина, он не серьезен, "не выкладывается" полностью в момент сражения, такого невредно и подтянуть, напомнить об ответственности. Ну, а вот к тем, кто уже предельно мобилизован, кто идет на шахматный бой, как на бой за жизнь, нужно относиться бережно. Лучше всего в предстартовые минуты снять излишнее напряжение, "разрядить" спортсмена ободряющей шуткой.

Однажды в командном первенстве мира среди студентов четырем молодым мастерам предстоял матч, решавший судьбу чемпионских медалей. Мы собрались утром в день тура в моем номере гостиницы. Испытующе глядели на меня молодые подопечные. Чего они ждали, каких слов? О важности .встречи, о том, что "за нами следят двести миллионов"? Чувствовалось, что нервы у ребят натянуты донельзя, что немало часов провели они в размышлении о судьбе предстоящего состязания.

– Вот что, старики, – обратился я к команде. – Играйте сегодня, как хотите. Можете делать ничьи, можете и проигрывать. Неважно!

Четыре пары глаз в изумлении уставились на меня. Вот так обращение! Ничего подобного никто явно не ждал. Ведь этим заявлением и брал на себя всю ответственность за возможную неудачу.

– Как это понимать, Александр Александрович?

– Вот так и понимайте. Играйте легко, свободно. Что получится, то получится!

Но я-то знал, что получится, если такие парни будут играть легко и свободно! Мастерство их было мне известно, и требовалось одно – раскрепощение нервной системы.

Вскоре улыбки засветились на молодых лицах, посыпались привычные шутки…

Нужно ли говорить, что в этот день наша команда одержала блестящую победу и завоевала звание чемпиона мира среди студентов!

…"Классики" турнирной подготовки давно выработали нормы поведения гроссмейстера в течение всего турнира. Абсолютная спортивность, строжайший режим и максимальное отрешение от окружающей обстановки. Читатель, вероятно, помнит, что Михаил Ботвинник, научивший нас всех правилам режима, даже гуляет по одному и тому же испытанному маршруту там, где обеспечен абсолютный покой. Не дай вам бог заговорить с Ботвинником, когда он мерно шагает к турнирному помещению. Учтите: он "доставляет" сам себя к месту игры. И разве трудно понять желание шахматиста чувствовать себя в такой момент возможно уютнее! Отсюда проистекает и стремление носить костюм, в котором ты вчера победил, писать карандашом, которым ты записывал выигранные партии. Ну, а если по тем или иным причинам все же придется сменить костюм, уверяю вас, гроссмейстер только из-за этого партию не проиграет!

Еще один "каприз" гроссмейстеров – желание иметь в турнирном зале, где-то неподалеку от себя близкого человека. Жена Алехина во время игры сидела рядом с ним, жена Ласкера всегда находилась за сценой зала с неизменным вязанием в руках.

Как отмечалось в первой главе, шахматное состязание в наши дни стало таким трудным, что большие мастера готовятся к турнирам совместно с напарником-тренером. Чаще всего это опытный шахматист, друг, щедро делящийся своими знаниями. От тренера требуется огромный такт, умение поддержать своего любимца особым, лишь ему одному понятным словом, жестом, советом. При этом виды помощи могут быть самые неожиданные. Опасно тут лишь одно – стандарт, следование формальным условностям.

На межзональный турнир 1955 года, происходивший в Гетеборге, поехали шесть советских шахматистов вместе с тренерами. Я был руководителем делегации. Состязание началось нормально: с первых же дней пятеро из шести наших участников показывали хорошие результаты. Но вот у шестого игра никак не клеилась. Он неуверенно разыгрывал дебюты, допускал стратегические погрешности, просчитывался а тактике, порой просто "зевал" пешки. Это всех крайне удивляло, ведь неудачником был не кто иной, как чемпион СССР Ефим Геллер.

Что было делать? Вместе с тренером Геллера Игорем Бондаревским мы прибегли к эффективным мерам. Пробовали "прогуливать" одесского гроссмейстера по роскошным садикам и парку Гетеборга, совсем рано укладывали его спать. Ничего не помогало! Геллер шел где-то в конце турнирной таблицы. Было ясно, что при такой игре одессит не попадет в призовую девятку – в число тех, кто получает право играть в следующем турнире претендентов.

И вдруг нас осенила невероятная идея. В один из игровых дней, сразу же после обеда, я подошел к Геллеру.

– Ефим, хочешь сыграть в преферанс? – предложил я гроссмейстеру, любящему отдать часть своего досуга этой игре, чем-то напоминающей шахматы.

– Когда? – автоматически спросил Ефим.

– Сейчас.

Нужно было видеть взгляд Геллера в ту минуту. В день тура играть в преферанс! За три часа до начала партии – пулька! Уж не свихнулся ли руководитель?

Но меня поддержал Бондаревский.

– А что делать-то? – развел руками Игорь. – Разве тебе не надоело шататься по улицам?

Два настойчивых человека легко уговорили Геллера. Мы кончили пульку за полчаса до начала тура. Едва успев умыться и переодеться, Геллер поспешил в турнирное помещение. Вскоре туда пришли и мы с Бондаревским. Как играл эту партию Геллер! Его маневры были точны, атака неотразима. Давно уже не пробовавший шахматной "крови" одесский тигр буквально растерзал своего противника!

На следующий день после обеда мы мирно о чем– то беседовали с Бондаревским. Не уходил из ресторана и Геллер. Он изредка бросал на нас вопросительные взгляды. Но мы ничего "не замечали" и продолжали увлеченно разговаривать. Наконец Геллер не выдержал.

– Сыграем сегодня? – тихо спросил он, подойдя к нам.

Мы с сомнением повели плечами – не повредит ли? Одессит с жаром принялся доказывать нам необходимость новой пульки. В конце концов мы повторили своеобразную подготовку к очередному туру, и вечером Геллер вновь был "на коне". Еще через день в пульку запросился Пауль Керес, и к полуночи гроссмейстеры принесли в отель два очка. Людская "неблагодарность" известна: когда я на следующий день где–то задержался и пришел к обеду с опозданием, за одним из столиков шло сражение в преферанс. Без меня! Правда, не пришлось долго обижаться на изменившую мне троицу, так как и в этом случае "смертоносное оружие" подействовало: опять оба участника добыли по очку.

"Так что же вы предлагаете: сидеть в душной комнате и играть перед началом тура в карты? – спросят меня. – Вы же противоречите сами себе: только что вы говорили о том, что шахматист должен беречь каждую крупицу нервных и физических сил".

Конечно, предпринятая нами мера была крайней, но, как исключение, единственно правильной. Ее подсказал нам с Бондаревским большой собственный опыт турнирных боев. Геллер в тот момент переживал мучительный период неуверенности в собственных силах, В такие мгновения кажется, что ты и играть-то совсем не умеешь. Над каждым передвижением фигуры или пешки думаешь по полчаса и… делаешь самый плохой ход. "Не в форме", – пишут про тебя в газетных отчетах. Подобное явление, причиной которого является психологический срыв, не редкость и в других видах спорта, да, пожалуй, и в жизни. Любой врач-психиатр скажет вам, что неуверенность в себе, в своих возможностях часто наблюдается у одаренных людей с тонкой психикой, нервным, возбудимым характером.

Геллер перед каждой встречей терзался сомнениями: "Неужто опять сегодня проиграю? Неужто опять – в который раз! – допущу просчет? А ведь мои шансы уже минимальны…"

Когда человек так себя растравляет, добра не жди. И мы попытались избавить Геллера от этих предбитвенных переживаний. А нельзя ли было отвлечь его от тяжких дум, не прибегая к несколько сомнительному способу? Я твердо отвечаю – нельзя! Ибо хорошо знаю по личному опыту, что нет такой силы убеждения, уговора, которая могла бы выбить у шахматиста мучительные мысли о предстоящей партии. В одном из чемпионатов страны я имел отложенную партию с гроссмейстером Смысловым. Был свободный день, и чтобы отвлечься и отдохнуть, я пошел в Малый театр на спектакль "Иван Грозный". В тот момент, когда великолепные артисты играли сцену убийства жены Грозного и зал замирал от волнения, я был занят своим делом – обдумывал, как лучше перевести коня в отложенной позиции с c4 на g6.

Занятый шахматными проблемами мозг может отвлечь только увлекательный расчет в какой-либо иной, более легкой области. В истории с Геллером этой цели лучше всего служил преферанс, в другом случае верным окажется и другой метод. Пусть не поймет меня читатель так, что я рекомендую именно преферанс в качестве патентованного отвлекающего средства. Моя цель одна: доказать, что в критической ситуации тренер обязан быть смелым, изобретательным и гибким. Его не должны останавливать даже самые крайние меры, если они пойдут на пользу воспитаннику.

Остается добавить: мы удачно "подтолкнули" Геллера. Вскоре он вышел в лидеры и стал участником турнира претендентов.

До сих пор мы вели разговор о состязаниях индивидуальных, однако настроение, подъем играют, пожалуй, еще большую роль, когда соревнуются коллективы. Часто маленький, незаметный толчок, форменный пустяк могут вдруг резко изменить настроение команды, снять с нее оцепенение или паническое чувство общей неуверенности. Если отдельный шахматист во время турнира – это сложный индивидуум с туго натянутыми нервами, то, естественно, не менее возбужденным и восприимчивым порой предстает и целый коллектив гроссмейстеров.

В 1952 году шахматная команда СССР впервые приняла участие в командном первенстве мира, так называемой Олимпиаде, или еще – "турнире наций". Шесть наших гроссмейстеров приехали в Хельсинки, чтобы бороться за золотые медали и переходящий кубок Гамильтона – Расселя. Каждый из шести в те годы представлял значительную силу, и в победе нашей команды не сомневались ни дома, ни в какой-либо другой стране.

Однако, выступая впервые в подобном состязании, мы допустили несколько ошибок. Например, неверно назначили капитана. Им был избран один из участников, входивших в "рабочую" шестерку, а именно – автор этих строк. Административных забот у капитана оказалось сверх головы, и вскоре мы убедились, что невозможно сочетать представительско – организационную деятельность с участием в состязании. В итоге меня попросту освободили от игры в финальной части Олимпиады.

Оставалось пятеро, а играть они должны были каждый день утром и вечером. Сражение шло на четырех досках, и один гроссмейстер отдыхал, но все же нагрузка была значительной" К тому же "застопорило" у лидера команды – Пауля Кереса. Играл он в Олимпиаде крайне неудачно, и это заметно отражалось на общих результатах. Когда же остается ровно четыре игрока на четыре доски, нелегко ежедневно укомплектовывать лучший состав. Это было тем более непросто, что и другие наши прославленные шахматные асы выступали в Хельсинки не в лучшей своей форме. Только один Василий Смыслов неизменно громил противников. Но "один на Олимпиаде не воин", и туров за шесть до конца команда оказалась в довольно плачевном состоянии. Мы не только не оторвались от главных конкурентов – команды югославов, – но нас грозили перегнать еще и аргентинцы.

Хорошенькое положение: приехали шесть гроссмейстеров и не могут взять первого места. Срам один! Уж чего-чего мы не делали, чтобы как-то нормализовать команду, вселить в нее уверенность. И рыбу ездили ловить в залив, и в теннис играли, и в пинг-понг. Но все так же беспомощен был обычно грозный Керес, нервничал и допускал промахи Геллер, даже надежный шахматный боец Бронштейн и тот иногда попадал в критические положения. Спокойным и невозмутимым оставался Болеславский, но и его чаще всего хватало лишь на ничьи. А они помогали как мертвому припарки!

Разумеется, руководители делегации ночей не спали, изыскивая способ как-то сплотить команду, вернуть присущую ей уверенность. Однажды во время мучительной бессонницы я просматривал спортивную газету и наткнулся на любопытную статью. В ней описывалось, с каким успехом выступала в футбольном чемпионате своей страны французская команда. Как никогда прежде, она одерживала победу за победой, и звание чемпиона ей было почти обеспечено. Газета восхищалась мастерством, а главное – невиданной боевитостью игроков.

Тут же отмечалось, что состав выходящей на поле команды необычен. Кроме одиннадцати игроков, перед аплодирующими и свистящими зрителями постоянно появлялся еще и "двенадцатый" – маленький темно-шерстный кабанчик. Вратарь привязывал его к задней штанге ворот, и животное паслось там в течение всего тайма. При смене ворот менял пастбище и кабаненок.

Команда боготворила своего визгливого друга, потому что он неизменно приносил счастье. "Когда Пегги с нами, нам никто не страшен", – заявляли и нападающие и защитники. И действительно, бомбардиры без промаха били по воротам, защитники сдерживали любой порыв неприятельских форвардов. Из города в город путешествовала команда, и всегда вместе с ней кочевал хрюкающий талисман…

А что, если попытаться найти такого "кабаненка" для своей команды?! Нет, конечно, не в буквальном смысле! Просто придумать бы нечто такое, что хоть на секунду вывело бы моих коллег из "коллективного транса". Но что?

Наутро я умышленно опоздал к завтраку. Когда я появился в ресторане отеля, гроссмейстеры уставились на меня в удивлении: так ошеломил их мой утренний наряд. В Хельсинки я привез с собой новый костюм ярко-голубого цвета, купленный потехи ради в Венеции. В будничные дни носить его было не совсем удобно: даже финны, привыкшие к ярким расцветкам одежд туристов, и те останавливались на месте, завидев мой костюм. Пожалуй, в солнечный полдень большого праздника еще можно появиться в таком наряде, но в обычный день!

Именно в этом-то костюме я и решил стать… "кабанчиком" для команды. Своеобразие моего одеяния еще больше подчеркивали крахмальная сорочка и светло-серый галстук.

– Куда это ты вырядился? – пережевывая яичницу, с нескрываемым раздражением спросил меня руководитель.

– Никуда. Просто хочу отметить праздник.

– Какой?

– Начало серии побед нашей команды.

– ?!

– Да, да, – поспешил повторить я под перекрестными взглядами пятерых гроссмейстеров и тренеров. – С сегодняшнего вечера начинаем всех бить!

Что подействовало – не знаю! Вероятнее всего, нашим шахматистам просто надоела эта неопределенность турнирного положения. И все же, пусть в шутку, мы приписывали известную роль в последовавших успехах "кабанчику" – моему голубому костюму. В тот же вечер наша команда выиграла встречу у опасного противника со счетом три с половиной на пол-очка.

— Носи, носи костюм! – требовал Давид Бронштейн.– Не обращай ни на кого внимания! – успокаивал он меня, когда я жаловался, что ходить по турнирному залу под удивленными взглядами уже невмоготу.

Позже я узнал, что остальные команды – участницы чемпионата Франции по футболу – заявили единодушный протест против присутствия на поле счастливого талисмана лидера. Кабанчик был заколот, и опечаленная команда начала проигрывать один матч за другим. С нашим талисманом ничего подобного произойти не могло, да и какой-либо протест был бы смешным. "Поэтому" советские шахматисты выиграли с крупным счетом все оставшиеся матчи. Наградой явились золотые медали чемпионов мира и золотой кубок, который с тех пор стоит в шкафу трофеев в Центральном шахматном клубе в Москве. Неутомимый на выдумки Бронштейн посоветовал отдать в музей клуба и голубой костюм.

Уже из сказанного видно, что играть в командных состязаниях очень нелегко. Ведь каждый твой ход – это ход всего коллектива, любая твоя ошибка – общая ошибка. Вот почему мнение специалистов едино: за команду играть значительно труднее, чем в турнире индивидуальном.

В командных состязаниях вопрос о победе часто решает внутренний настрой коллектива. Замечено: чем дружнее команда, тем надежнее она играет. Перед мощной волей единого коллектива порой отступает сила самых выдающихся индивидуальностей. Позволю себе выразиться морским языком: лучше иметь флотилию поддерживающих друг друга катеров, чем кучу разобщенных дредноутов. А по-шахматному – лучше сплоченная команда мастеров, чем группа не связанных дружбой знаменитых гроссмейстеров.

Но как быстро в командных турнирах сказывается ошибка одного из играющих на настроении всего коллектива! Перед войной мне пришлось однажды играть в турнире заводов-гигантов за шахматный коллектив Московского автозавода имени Лихачева. У нас была крепкая команда: пять хороших шахматистов, три шашиста. На "женской" доске выступала опытная Фира Гольдберг. Только вот никак не могли найти девушку, сносно играющую в шашки. Долго мучались организаторы и лишь перед самым отъездом в Днепропетровск на полуфинал сообщили радостную весть: нашли! Где-то в одном из цехов отыскали работницу, играющую в шашки. Как играет, в какую силу, никто не знал. Но размышлять было некогда.

В поезде выяснилось, что добродушная, веселая Маша, которой предстояло защищать в сражениях нашу шашечную десятую доску, кроме правил ходов, о шашках абсолютно ничего не знает. Ни теории, ни как записывать партию. Передвигает шайбочки по доске – и только. Все попытки подучить Машу за время пути и перед состязанием мало что принесли. Скоропалительные сведения, которые каждый из знатоков пытался вложить ей в голову, пожалуй, лишь запутали девушку.

Что было делать?! Терпеть. Мы заранее обрекли себя на поражения на десятой доске и вовсю старались отыграться на остальных. А Маша, увы, не опровергала наших прогнозов, и ее графа в турнирной таблице скоро украсилась вереницей круглых колесиков. Мы сердечно относились к милой девушке, которая с болью переживала свои неудачи и особенно тот факт, что она подводит команду. Все же у Маши был не такой характер, чтобы долго горевать. Утерев слезы, она вместе с нами весело хохотала над своей незадачливой ролью.

Полуфинал в Днепропетровске наша команда провела отлично. Набирая каждый день максимальное число очков из девяти, мы с лихвой компенсировали поражения на последней доске. Победив в предварительном состязании, мы в праздничном настроении ехали назад в Москву, втайне надеясь, что организаторы за это время сумели подыскать замену нашей неудачнице-шашистке.

Однако эта надежда оказалась напрасной: в механических цехах работниц не обучают игре в шашки. Тогда мы смело ринулись в финальный бой в том же составе. И снова неизбежный ноль на последней доске! Наш капитан иногда еще до начала состязания рисовал кружок в матчевом бланке против фамилии Маши. Жизнерадостная девушка уже свыклась с ролью безропотной овечки и смиренно шла каждый вечер на заклание.

Так провели мы почти весь финал. И хотя состязались с другими командами фактически на девяти досках, давая им уже до начала игры очко форы, мы все же упорно боролись и на финише получили реальные шансы стать чемпионами. В заключительном туре нам предстояла встреча с сильнейшей командой Горьковского автозавода. Все зависело от исхода этого сражения.

Мы пришли на последнюю битву бодрые, настроенные драться не на жизнь, а на смерть. Никто и не думал о неизбежном очке форы: проигрыш Маши стал для нас чем-то само собой разумеющимся. Вроде ежедневного взноса в фонд противников или штрафа за плохую работу в обществе "Торпедо" среди женщин – шашисток.

И вот начался этот решающий матч. Надолго запомнился он всем членам команды. Разыграны дебюты, завоеваны первые стратегические высоты. Вот уже наметились победы на отдельных досках, и главное – никто из наших не стоял хуже противника. Еще одно усилие, и мы победим в труднейших условиях, завоюем первое место и почетное звание чемпионов.

Вдруг в самый разгар сражения от столика к столику полетела ошеломляющая весть:

– Маша выигрывает! Маша выигрывает!

Через минуту все девять человек окружили столик, за которым сидела Маша. Некоторые бросили свои партии, когда тикали их часы. Делать это запрещается регламентом турнира, но кто в такой момент бросит камень в нарушителя! С ума сойти – незапланированное очко в самом ответственном матче! Да, но выиграет ли Маша? Каждый из нас, подбежав к столику, прежде всего глядел на позицию. Оттуда, из загадочного построения белых и черных шайбочек, приходила радость. Да, выигрывает! И совсем просто: одну отдать, четыре взять, такую комбинацию даже ребенок увидит. Наше ликование не знало границ!

Как мы боготворили тогда эту маленькую девушку с голубыми глазами и желтыми завитками волос на лбу. Маша, какая ты молодчина! Мы прощаем тебе все твои пятнадцать нулей за один этот выигрыш. Ты настоящая героиня! Как мы любим тебя, Маша!

Маша олимпийски спокойно обдумывала ход. Ее часы мерно тикали, и стук шестеренок был явственно слышен в наступившей тишине. Виновница переполоха поглядывала то на доску, рассчитывая какие-то сложные комбинации, то обводила всех нас взглядом своих сияющих голубых глаз. Гордость была в этом взгляде. К ней приковано всеобщее внимание, все прибежали поглядеть на ее партию. "Знаю, – говорил уверенный взгляд Маши, – вижу, сама все вижу!"

Прошла минута, другая… Маша все думала, играя на наших нервах. Наконец рука ее потянулась к нужной шашке. "Слава богу!" – вздохнули одновременно десять грудей, ибо капитан команды тоже находился рядом. Тонкие пальцы Маши приблизились к белой плоской шайбочке. Сейчас все решится. Вот передвинет она эту деревяшку, и дальше все пойдет как по маслу. И двигать-то совсем недалеко – на соседнюю клеточку, по диагонали направо. Черные будут обязаны взять эту шашку, а белые заберут четыре неприятельских. Три лишних! С таким огромным перевесом уж как-нибудь Маша выиграет!

Оглядев еще раз всех нас победным взглядом, Маша вцепилась тонкими пальчиками в нужную шашку и передвинула ее… налево. Это был простой размен. Вместо того чтобы выиграть три шашки, она просто разменяла одну на одну. В общем Маша вскоре проиграла и эту партию.

Что было с нами! Как вы думаете, не ввести ли закон, оправдывающий целую группу людей за убийство, совершенное в состоянии аффекта? Когда Маша увидела наши лица, она вдруг сжалась и отшатнулась, ожидая расправы. Но она осталась жить, а мы, сломленные, уничтоженные, разошлись к своим столикам.

После этого в матче творилось что-то ужасное! Мы зевали пешки, коней, слонов. Говорят, кто-то даже объявил неприятельским ферзем мат собственному королю. Совсем еще недавно такая собранная, мобилизовавшаяся на победу команда теперь представляла собой растерянную, напуганную армию, которая торопливо бежала от врага, теряя на ходу вооружение.

Через час с мечтами о звании чемпионов было покончено, и мы всей командой чуть не плача объясняли ревущей Маше, что она наделала!

Можно привести много примеров, когда неудача на одной доске мигом губила завоевания всей команды. В одной из встреч шахматных команд "Зенита" и "Науки" мастер Д.Ровнер поймал меня на заготовленный вариант славянской защиты. Это была сногсшибательная новинка – к пятнадцатому ходу мне пришлось сдаваться. Сильные шахматисты "Зенита" стали после этого проигрывать партию за партией – так подействовала на гроссмейстеров и мастеров неудача на первой доске.

Учтя опыт вот таких психологических ударов, мы выработали для командных состязаний специальное правило:

"Играй так, чтобы команда не волновалась".

Это значит: не рисковать, безрассудно не жертвовать пешки, не прибегать к сомнительным экспериментам. Это очень важное правило! Пусть ты сделаешь в той или иной позиции не самый сильный ход, но этот ход должен быть надежным. Хорошо, когда все фигуры защищены и слабостей в твоем лагере нет. И главное, поменьше жертв. Ничто не может так испортить настроение команды, как твоя жертва. Ты-то рассчитал все варианты, но ведь твои коллеги, взглянув мимоходом на позицию, могут не понять всю глубину замысла, не увидеть того, что ты рассматривал в течение получасового раздумья. Им твое положение может показаться пиковым, и они начнут волноваться и за тебя и за общий исход матча, А волнение в команде, ох, как опасно!

Вот почему даже самые рьяные поклонники жертв, даже самые забубённые шахматные головы смиряют свой пыл, когда играют в командных состязаниях.

Общей анафеме предается тот, кто нарушает это правило. В той же хельсинкской Олимпиаде наша команда играла трудный матч с шахматистами Финляндии. Хозяева поля имели не очень сильный состав, но для неудачно игравшего советского коллектива каждая хорошая позиция в этой встрече была "на вес золота". Именно такой была позиция Бронштейна, начисто переигравшего финского мастера. Наш гроссмейстер окончательно прижал противника к последним горизонталям доски. Но у молодого москвича было совсем мало времени для обдумывания оставшихся ходов. Впрочем, мы не волновались, так как уже тогда хорошо знали несравненное искусство Бронштейна в игре блиц. Двенадцать ходов на три минуты – это для Давида не цейтнот!

Сделав ход, москвич пошел побродить вокруг столика. И нужно же было мне попасться на его пути!

– Что делать? – с хитрой улыбкой скороговоркой спросил Бронштейн. По регламенту Олимпиады участники имеют право разговаривать с капитаном.

– Только одна просьба – не рискуй в цейтноте, – тихим голосом посоветовал я. – Сделай безразличные ходы и отложи партию. Он сдастся без доигрывания.

В нервной обстановке я забыл, что с молодым Бронштейном нужно было разговаривать совсем другим языком. Если ты хотел, чтобы он пошел направо, обязательно нужно было рекомендовать ему свернуть налево. Если бы возникла необходимость отговорить его прыгать в окно с пятого этажа, следовало бы, наоборот, именно предложить ему совершить эту пустяшную воздушную прогулку.

Согласно кивнув головой, Давид поспешил к столику и… не думая, передвинул пешку на два поля вперед от собственной рокировки. Это был ужасный ход – не было более верного способа мгновенно испортить свою позицию! Тренеры и свободные от игры участники схватились за головы. Вот-вот ждали поражения москвича.

Увидев испуг на наших лицах, невозмутимый Давид решил и на этот раз настоять на своем – воспрепятствовать естественному развитию событий. Какими-то невероятными усилиями, на самом краю флажка, он сумел вначале удержать позицию, а затем и перейти в наступление. В конце концов он победил, но сколько доставил ненужного волнения коллегам по команде! Грехи молодости! Теперь уже Дэвид не позволил бы себе такой шалости.

Шахматисты по-настоящему ценят умение сдерживать бурные порывы, подчинить свои желания общей цели. В 1958 году на Олимпиаде в Мюнхене внимание зрителей было приковано к партиям Михаила Таля. Понятно: смелая игра, каскад жертв, непостижимых тактических выдумок. Чемпион СССР, претендент на шахматную корону.

Когда наша команда играла с командой ФРГ, народу в зале набилось видимо-невидимо. Узнать, что творится на досках, не могли не только тренеры, которых обычно не пускают за канат, но даже я, капитан. Пришлось отправиться на балкон и оттуда рассматривать позиции.

Меня заинтересовала партия Таля. Положение на доске было относительно спокойным, но Миша подозрительно долго думал над своим очередным ходом. А если Таль долго раздумывает, значит считает варианты сложной жертвы. Я сверху вглядывался в позицию, стараясь определить, какой ход хочет сделать рижский гроссмейстер. Я нашел этот ход. Конечно, жертва коня! Очень интересная, но совершенно неясная жертва. Белые получают атаку, но чем она закончится, сказать трудно. Если бы я играл в индивидуальном турнире, я провел бы эту жертву. Но сейчас – ни в коем случае!

Так бы поступил я. А там, внизу, Таль. Подняв случайно глаза, Миша увидел мое встревоженное лицо. Он хитро прищурился. "Пожертвует, – решил я, – обязательно пожертвует. Ведь это Таль, а Таль – это жертва. Не очень-то он выполняет наши постоянные просьбы играть проще, спокойнее". Вот уже Миша протянул руку к злополучному коню, затем убрал ее и вновь углубился в раздумье.

И тут я не выдержал. Дождавшись, когда Таль поглядел вверх, я незаметно для других показал ему кулак. Он весело улыбнулся, как может улыбаться только Таль. "Ага, понял!" – означала эта улыбка. Подержав меня еще минут пять в напряжении, Таль сделал ход слоном. Жертвы не последовало.

Даже Михаил Таль сыграл так, чтобы команда не волновалась!

Остров любви

По преданию, богиня любви Афродита родилась из пены там, где волны разлетаются в мелкие брызги, ударяясь о скалы острова Кипра. Вот почему Кипр был назван "островом любви". Очарование этого живописного места передается в легендах, получивших широкое распространение. Живущий здесь гордый народ жаждет укрепления стратегического значения своего острова, так же как увеличения богатства медных шахт, лесов пихты и кедра".

"Кипр – третий по величине остров в Средиземном море. Он меньше Сицилии и Сардинии, но больше Корсики и Крита. Население острова около 540 тысяч человек, главным образом греки и турки".

"Не смущайтесь, если незнакомый человек поздоровается с вами на улице. Если вы ответите на приветствие, это будет рассматриваться как признак вежливости".

"Не удивляйтесь, если хозяин лавчонки предложит вам стул и лимонад или кофе".

Из путеводителя по Кипру.

"Бесполезно стучаться в дверь глухого".

Народная пословица Кипра.

Я читаю в газетах: "В окрестностях Никозии произошло вооруженное столкновение жителей Кипра греческого и турецкого происхождения". И думаю: как же это могло случиться? Всего два года назад и те и другие мирно сидели рядом на моем сеансе одновременной игры. А разве не вместе мы гуляли по тесным улочкам столицы Кипра, не беседовали дружелюбно, сидя в креслах у входа в уютное кафе и медленно потягивая ледяной лимонад?

Я читаю в газетах: "Во время перестрелки убито двенадцать человек". И думаю: а может, среди них есть и те, кого я учил премудростям шахмат? Что-то долго нет писем от моих друзей, так тепло встретивших меня на далеком острове.

Я читаю в газетах: "Напряжение на острове возрастает. Каждую минуту ждут нового взрыва ненависти между греками и турками". И думаю: почему же ничего не заметил я, гуляя по Никозии, Фамагусте, Киренаи? Спокойствие, единство, совместная забота о расцвете молодой республики – вот что наблюдал я повсюду. Неуклонная поступь к высотам культуры, тяга ко всему светлому, радостному. И вдруг выстрелы в грудь соотечественника. Не понимаю…

И тогда я принимаюсь перечитывать газеты, изучать все ходы античеловечной комбинации, разыгранной высокопоставленными игроками.

Дебют. Длительная, "классически" организованная шумиха об угрозе "красных". Спровоцированные столкновения граждан греческого и турецкого происхождения. Даже то, что среди подстрекателей с поличным попались агенты пресловутого американского "Корпуса мира", не смутило режиссеров кровавого фарса.

Миттельшпиль. Заседания военных штабов НАТО. Маневры военных флотов, сопровождаемые трескучими угрозами. Серия "мирных" встреч и конференций. Разбор вопроса о Кипре в Организации Объединенных Наций.

Эндшпиль. Стремление разделить Кипр не только по национальному, но и территориальному принципу; попытки превращения острова в колонию, коллективно эксплуатируемую агрессивным военным блоком.

Но не кончилась еще историческая "партия" Кипра! Идет еще героическая борьба его народов за избавление от колониального гнета, за свободу и независимость, Киприоты понимают, что нужно требовать, а не просить, бороться, а не вести бесполезные дебаты с агрессорами, единым фронтом выступать против поработителей. И помнить: угнетатели не слышат стонов угнетенных. Бесполезно стучаться в дверь глухого!..

Когда московский ТУ-104 приземлился в парижском аэропорту "Бурже", внимательная служащая "Эр Франс" сказала мне:

– К сожалению, сегодня я не смогу отправить вас в Афины. Вы сможете улететь не раньше, чем завтра вечером.

И объяснила причину: несколько дней шла забастовка рабочих аэропорта. Скопилось много пассажиров, и с большим трудом удается ликвидировать "пробку".

Вечером следующего дня я летел в Грецию, Удобный самолет, пассажиры в одеждах ярких расцветок и, необычных национальных раскроев. Чувствуется: летим на восток. Вот рядом большая семья. Двенадцать человек: старики, дети – транзитные пассажиры, летящие в Новую Зеландию. Я один советский среди сотни попутчиков.

В самолете скучно. Газеты прочитаны, проспекты просмотрены. Заговаривать с соседями не хотелось. И тогда в голову вновь полез все тот же вопрос: для чего и лечу на Кипр? Зачем понадобился гроссмейстер на этом маленьком острове? Там же нет ни одного сильного шахматиста. Знает ли кто-нибудь одного киприотского шахматного мастера? В списках участников международных турниров последнего века ни разу не встречалась фамилия посланца легендарного острова. К чему же тогда мой неожиданный вояж? Письмо из Никозии было лаконичным: "Просим прислать одного гроссмейстера на семь дней. Программа выступлений: лекции и сеансы одновременной игры для местных любителей. Шахматная федерация Кипра". Выбор пал на меня. Спешно начал я собирать по справочникам сведения о Кипре. Прочел о географии острова, о народе, о красотах, всегда привлекающих туристов со всего света. Восстановил в памяти все перипетии борьбы островитян за самостоятельность. Победа прогрессивных сил в 1960 году дала возможность установить на Кипре республиканскую власть.

Потом просмотрел шахматные книги, журналы. Увы, нигде ни одной строчки о шахматной жизни молодой республики, ни единого известного шахматного имени, ни одной партии, сыгранной на острове. Так зачем же я еду на Кипр?

В аэропорту столицы Греции произошла неожиданная неувязка. Самолет в Никозию улетал опять только на следующий день вечером, но здесь прием был далеко не теплым. Не то, что в Париже. Пограничный полицейский, посмотрев мой паспорт, заявил:

– Нет визы, придется вам всю ночь сидеть в порту. В это время на пропускном пункте появилась делегация греческих шахматистов. Узнав о моем прибытии в Афины, столичные любители собрались в одном из залов города и ждали моего выступления. Но полицейский не поддавался на уговоры шахматистов.

– Что, транзитную визу? Не могу! Законное требование? Я знаю законы!

Кто скажет в Греции, что он был не прав, не допустив в страну коммуниста-гроссмейстера? Не помогали обращения любителей к другим полицейским, которых, пожалуй, слишком много в аэропорту Афин.

– Нельзя пропустить!

Тогда я вразумительно сказал:

– Хорошо, я буду сидеть и ждать самолета. Что поделаешь, если такие правила в Греции! Я побывал в двадцати пяти странах мира и всюду получал транзитные визы.

Может быть, именно это подействовало; возможно, страж порядка уступил просьбам афинцев, только вскоре он куда-то ушел и принес мне паспорт с обычной для всех стран транзитной визой на сорок восемь часов.

Мы поспешили к любителям шахмат греческой столицы. Сразу же завязалась оживленная беседа, потом затеяли обязательный при встречах шахматистов блиц. Я много раз встречался с национальными мастерами Греции на олимпиадах. Команда лучших греческих шахматистов в 1956 году приезжала в Москву. У нас было что вспомнить, о чем поговорить!

Всю первую половину следующего дня осматриваю столицу Греции. Кто из нас не мечтал забраться на Акрополь! Величественное сооружение, поражаешься мастерству и смелости древних строителей! И тут же вспоминаешь легендарное имя грека из другой эпохи. Именно здесь, на Акрополе, Манолис Глезос водрузил победное знамя борьбы за свободу страны.

Только на третий день после вылета из Москвы я прибыл в Никозию. В аэропорту меня тепло встретили местные шахматисты. Устроившись в отеле, отправляюсь в садик местного теннисного клуба и до поздней ночи беседую с киприотскими шахматистами. Приятная компания, приятная обстановка. Густая зелень, пышные ароматные цветы, ледяные апельсиновые и лимонные соки. Даже не верится, что ты в одном из самых жарких мест мира.

Если бы я только предполагал, что меня ждало на следующее утро! Собираясь на Кипр, я прочел много статей и очерков, прославляющих красоты острова любви. Чего только не было в этих статьях, какие чудесные картины не рисовались! Лунные ночи в оливковых садах, горные водопады, гигантские деревья, запорошенные лиловыми, красными и желтыми цветами. Апельсины с арбуз, щедрый урожай лимонов – два раза в год. Бесчисленные виды цветов, триста тринадцать видов птиц. Чудо красоты, рай земной! Именно здесь и должна была родиться Афродита. Наверное, Кипр такой и есть в лучшее время года – весной, но, как красивая женщина может оказаться на самом деле злой и мстительной, так и природа острова в летние месяцы показывает свою неукротимую жестокость.

Я вышел из отеля на следующий день в десять часов утра. И сразу попал в пекло. Уже в это время термометр показывал около сорока по Цельсию. Прохожие жались к узенькой тени от невысоких, чаще всего одноэтажных домов. Но и тут пешеходы вынуждены быть осторожными: у большей части улиц Никозии нет тротуаров, и приходится остерегаться быстро пролетающих мимо автомашин.

Сверху палило безжалостное солнце, будто задавшееся целью выжечь все живое. Снизу сквозь тонкие подошвы ботинок ноги жгли раскаленные камни мостовых. Я поражался фигурам священников, закутанных в черные сутаны, и особенно одеянию крестьян. Широкие черные шаровары с огромными, висящими сзади складками. Позже старожилы Кипра объяснили мне, что именно такая конструкция одежды помогает легче переносить жару: говорили что-то о вакууме и других физических понятиях. На такие шаровары уходит до тридцати метров материи.

В полдень, когда начинается настоящий ад, жизнь в городах замирает до четырех часов дня. Люди прячутся в дома, находят укромное место для сна и отдыха. Это традиционная в жарких странах сиеста – длящийся несколько часов перерыв в работе и торговле. Улицы совсем пустеют: в единоборстве человек – солнце побеждает небесное светило.

Не спасаешься от жары и за городом. Не дай бог открыть на ходу ветровое стекло автомашины: лицо опалит струя раскаленного воздуха. Всюду на полях виднеются желто-коричневая трава, сожженные листья кустарников. И это в начале июня, а что же будет в июле-августе, когда температура подойдет к пятидесяти градусам?!

Киприоты самоотверженно борются с жестокой природой. Как сокровище, сохраняют они в этом пекле каждую каплю воды, героическими усилиями пробивают в скалах дорогу к морю. В самое жаркое время на полях все равно можно увидеть сгорбленные фигурки тружеников, облаченные в одежды с головы до ног, – нельзя позволить безжалостному солнцу добраться до кожи человека.

К вечеру зной спадает, но ненамного. В местном варьете, куда киприотские друзья повели меня в один из вечеров, с отменной ловкостью работал приезжий акробат. Стоя на руках, он то поднимался вверх, то опускался вниз, складывая и отбрасывая в стороны деревянные кирпичики. Публика аплодисментами проводила артиста, а на полу осталась лужица пота, стекавшего с головы акробата,

"Семь дней в огне" – так мог бы я назвать неделю своего пребывания на Кипре. Даже ночью духота не дает заснуть. На третьи сутки я все-таки приспособился: вставал под холодный душ и мокрый, не вытираясь, бросался на кровать. Слабый ветерок из окна в этих обстоятельствах казался мне прохладным, и я засыпал. Но ненадолго. Едва забудешься в полудремоте, как тебя заставляет вскочить с кровати неугомонная перекличка петухов, которых в Никозии почему-то неимоверное количество.

Советские дипломаты на Кипре к летним месяцам принимают срочные меры. Прежде всего увозят детей на Родину, иначе им грозит гибель. Ну, а взрослые уроженцы севера стоически переносят жару.

– Ничего, есть места и похуже! – говорят наши дипломаты и тут же начинают вспоминать: – Вот в Африке была жара!

Постепенно осваиваясь с условиями жизни на Кипре, я не подозревал, какое новое испытание мне готовится. В один из вечеров мне сообщили, что было бы желательно, если бы я согласился присутствовать на свадьбе секретаря шахматной федерации господина Лантсиаса. Большой фанатик шахмат, господин Лантсиас специально откладывал бракосочетание, ожидая моего приезда, чтобы иметь в качестве гостя шахматного гроссмейстера. Как можно было отказаться от такой чести?! Я принял приглашение, хотя длительный воскресный обряд в маленькой церквушке да при сорокаградусной жаре ничего приятного не сулил. К тому же являться нужно в полной парадной форме: темный костюм, крахмальный воротничок, галстук – ужас!

– Боюсь, завтра в церкви будут сразу две церемонии, – шутил я накануне торжества. – Свадебная для господина Лантсиаса и похоронная для меня.

Поистине надо очень любить невесту, чтобы венчаться в такую жару! И молодые и гости с трудом вынесли часовой обряд бракосочетания. Священник вел службу в темпе блиц. Люди понимающие утверждали, что он даже пропускал что-то в процедуре, следуя человеколюбивому порыву облегчить нам страдания.

Жениха и невесту кормили хлебцами, смоченными в вине, многократно менялись обручальные кольца, родственники вытирали платочками пот с лица невесты, чтобы сохранить ее в виде, соответствующем столь высокому торжеству. Рядом лучшие друзья обмахивали жениха самодельными веерами, кто-то даже использовал для этого маленькую шахматную доску. А гости терпеливо сносили лишения; они уже перестали вытирать пот с собственных лиц – ничто не спасет! – и жадно ждали окончания ритуала.

Все имеет свой конец. Торжества – тоже. Все бросились поздравлять новобрачных – только бы поскорее освободиться. Я подарил госпоже Лантсиас большую куклу, привезенную из Москвы, а жениху – советскую монету – символ будущей поездки в Советский Союз. Вскоре новобрачные укатили в горы, где попрохладнее, а мы с моим киприотским другом, чемпионом Кипра по шахматам господином Клеопасом, – к побережью моря.

И тут было жарко, хотя все в природе относительно. Я побежал к воде, но сразу же вернулся, так как песок нестерпимо жег ноги. Надел туфли и с наслаждением устремился в теплую, как парное молоко, воду. Мой спутник остался сидеть на берегу,

– Что же вы не купаетесь, господин Клеопас? – спросил я у обаятельного киприотского архитектора.

– Рано еще, холодновато, – ответил киприот. – Мы начинаем купаться в конце июня или даже начале июля.

Жаркие дни, мучительные ночи. Зачем приехал я на этот остров? Не для того же, чтобы присутствовать на свадьбе! Не ответило на этот вопрос и мое выступление в сеансе одновременной игры в Никозии. Шахматисты Кипра долго готовились к этой встрече. Сыграть со мной приехали сильнейшие любители близлежащих городов. Собралось двадцать восемь человек, я ожидал серьезного сопротивления и немного боялся за исход сеанса. Но сражение кончилось неудачно для киприотов. Ни одному из них не удалось заставить меня произнести английское "резайн" – "сдаюсь". Лишь в одной битве был ничейный исход. Такой результат объясняется отсутствием у шахматистов Кипра достаточной практики: они спешили, допускали грубые ошибки. Несколько партий, одно время стоявших для меня плохо, удалось спасти в последний момент, когда ряды противников поредели м мне стало легче играть.

На следующий день я провел пресс-конференцию для корреспондентов киприотских газет, выступил с лекцией и сеансом одновременной игры для работников представительств Советского Союза и стран народной демократии на Кипре. Но и тогда я задавал себе вопрос: почему пригласили сюда советского гроссмейстера? Ведь интерес к шахматам в этой стране был не больше, чем где-либо еще, В Москве мне говорили, что президент Республики Кипр архиепископ Макариос играет в шахматы. Может быть, этим вызвано приглашение? Доля истины в таком предположении содержалась: киприотские шахматисты сожалели, что в дни моего пребывания на Кипре их президент был в Соединенных Штатах,

И вдруг многодневные сомнения рассеялись – я получил ответ на мучивший меня вопрос. В субботу утром второй по силе шахматист Кипра Д.Джордиадис заехал за мной на машине и повез к себе домой в крупнейший город-порт Кипра Фамагусту. Общительный, остроумный водитель, ловко управляя машиной, идущей со скоростью восемьдесят километров в час, всю дорогу говорил о шахматах. Я узнал, что господин Джордиадис, несмотря на свою молодость, прокурор города Фамагусты. Однако юриспруденция не была темой наших бесед. Прокурор буквально бредил шахматами, и каждый раз, когда я заговаривал о чем-нибудь другом, он неизменно возвращал беседу к излюбленной игре.

И вот мы в большой, богато обставленной квартире прокурора, а точнее, в квартире его отца – видного врача города. Скоро пришла миловидная любезная дама-племянница хозяина дома.

– Познакомьтесь, мэриса, – представили меня даме.

Редко встречающееся слово меня поразило, и я понял, кто она такая, лишь когда прибыл ее муж – мэр города Фамагусты.

Нас пригласили к обеду. Сервировка и угощения были на славу. Вкусные блюда в сочетании с обязательным к столу зажиточных киприотов льдом временами заставляли забывать о жаре.

Хозяин дома в начале обеда был лукав и насторожен.

– Может быть, вам доставит удовольствие нас критиковать?– справился фамагустский врач, когда я отказался от пива, ибо московские врачи не рекомендовали мне его пить.

Но потом этот сердитый на вид человек "потеплел" и сообщил, что имеет большое желание посетить Москву и поближе познакомиться с работой советских медиков.

В этот момент в беседу вступил мэр.

– Я собирался поехать в Москву на Конгресс мира, – сказал этот маленький, умный и добродушный человек. – К сожалению, помешала неожиданная болезнь сына. Но я поеду в Москву, обязательно поеду!

И вдруг я сразу понял, почему приглашен на Кипр, хотя, может быть, с точки зрения чисто шахматной этот визит и не был столь необходим. Люди молодой республики тянутся к самостоятельности, хотят иметь и развивать собственную культуру. Но для этого нужны знания и опыт. Поэтому киприоты так жаждут встреч с деятелями искусства, науки, спорта из других стран.

Тяга к национальной независимости очень заметна на Кипре, хотя везде еще лежит отпечаток тягостного колониального режима.

– О, у вас здесь левостороннее движение! – воскликнул я, когда мы мчались с аэродрома. Я знал, что так ездят только в Англии, Швеции и Японии.

– Мы же бывшая английская колония, – сообщил мне секретарь шахматной федерации. Слово "бывшая" он произнес с оттенком радости и гордости.

То тут, то там в разных концах страны можно увидеть военные поселки, обнесенные колючей проволокой. За изгородью английские солдаты в коротких штанах и гимнастерках цвета хаки.

Кипр – важнейший стратегический пункт на Средиземном море, и военные тузы Запада ни в коем случае не хотят его упустить. Этим-то и объясняются кровавые сражения, развернувшиеся позже на многострадальном острове.

Однажды я обратил внимание на английского солдата, поджидавшего у входа в магазин своего начальника. Подозрительно и злобно косился солдат на проходивших мимо "строптивых" киприотов: "Ишь, свободы, захотели!" Ну, а как относятся люди Кипра к колонизаторам, я уяснил по затаенным усмешкам, с которыми они слушают английскую речь, по вежливо – презрительному "сэр", с которым обращаются к туристам продавцы фруктов на базаре.

Как-то я спросил у портье, нельзя ли позвонить из Никозии в Москву. Тот ответил:

– О, это очень сложно! Соединиться можно только через Лондон.

Я понял: на Кипре еще сохранились технические особенности прежних дней. Связаться с внешним миром можно только через "кабинет" хозяина!

Но народ молодой республики энергично перестраивал жизнь, жадно тянулся ко всему новому и прежде всего советскому. Небывалым успехом пользовалась на Кипре выставка Советского Союза, под бурные аплодисменты прошли выступления наших артистов, большое впечатление оставило мастерство московской футбольной команды "Спартак".

– Узнаете? – спросил меня портье и показал фотографию спартаковцев. – Отличные ребята!

И спрятал снимок, как прячут дорогую реликвию.

А что говорить о наших героях – победителях космоса! Портреты Юрия Гагарина я видел на стенах зданий. Никозии, Фамагусты и других городов. Наши славные космонавты остались в памяти и в сердцах тех киприотов, кто имел возможность с ними встретиться.

– Какой замечательный человек Юрий Гагарин! – восторженно воскликнула мэриса за обедом в Фамагусте. – Я его даже расцеловала.

– Поздравляю! – автоматически выпалил я, но тут же спохватился: – Конечно, поздравляю Гагарина! Удостоиться поцелуя такой женщины!

После обеда гостеприимные хозяева возили меня по городу, показывали достопримечательности Фамагусты и ее окрестностей. Время как-то перепуталось в этом городе. Вам показывают развалины древнего города Саламиса, разрушенного две с половиной тысячи лет назад, и сообщают, что под ним лежит еще более древний город, погибший тысячелетием раньше.

Среди остатков строений Саламиса на полукруглых, изъеденных временем ступенях стадиона на двадцать тысяч зрителей можно встретить туристов из самых отдаленных концов мира. Этот маленький город играл когда-то ведущую роль в истории Кипра, и здесь любитель древности находит много интересного.

Потом мы ехали по городу в машине самой последней марки и любовались церквами многовековой давности. Поблуждали по древнему, еще хорошо сохранившемуся замку, в котором протекали драматические события шекспировского "Отелло". С высоких каменных стен, за которыми безудержно проявлялись страсти ревнивого мавра, мы наблюдали, как советские моряки помогали сгружать с судна "Наманган" цемент, привезенный для строительства порта Фамагусты.

Пребывание в замке Отелло устремило мысли совсем в ином направлении.

– По вашим законам, господин прокурор, судили бы сейчас Отелло? – спросил я Джордиадиса, и он, поняв мою шутку, улыбнулся. Однако оба мы вспомнили рассказанные газетами истории, показывающие, как еще живучи жестокие старинные традиции. Какая-то турецкая девушка вышла замуж против воли старших. На семейном совете было поручено одному из братьев убить непокорную. Шесть пуль выпустил мститель в непослушную сестру и убежал в другой город. Ему сообщили вскоре, что несчастная жертва еще жива и находится в госпитале. Тогда брат пришел в госпиталь, уговорил врача пропустить его в палату к "любимой" сестре и зарезал ее на больничной койке ударами ножа в грудь и в шею.

В один из последних дней по просьбе местных любителей я прочел лекцию о шахматном движении в Советском Союзе, а после дал киприотам практические советы. Мы долго разбирали всевозможные шахматные варианты, и я рассказывал моим новым друзьям и коллегам, как нужно осваивать шахматы, в каком направлении и над чем работать в личном совершенствовании.

Готовясь к встрече, я прикинул: то, что я хочу сказать, можно изложить часа за два – два с половиной. И тут возникла трудная проблема: на каком языке говорить? Если на русском – нужен переводчик, но тогда мы едва уложимся часов в пять-шесть. Так и этак прикидывал я и, наконец, решился на опасный эксперимент – вести поучительный рассказ… на английском языке.

Уже с первых минут по тому, как мои многочисленные слушатели смеялись в смешных местах и становились серьезными там, где нужно было анализировать сказанное, я с радостью отметил: меня понимают. Это придало мне бодрости, и я говорил в общей сложности около трех часов. После лекции секретарь шахматной федерации господин Лантсиас подошел ко мне и сказал:

– У вас неплохое знание английского языка, только вот некоторые слова вы произносите неточно.

Я решил пошутить.

– У меня тульское произношение, – уверенно сказал я.

Широкообразованный киприот смутился. Он знал до этого, что в английском языке существует кембриджское произношение, оксфордское, – но тульское?! Нет, не слыхал! Пришлось поведать ему о Туле – моем родном городе, городе мастеров-оружейников…

Мои ученики горячо благодарили меня:

– Спасибо, гроссмейстер. Мы теперь знаем, как играть начало партии, как считать шахматные варианты. Мы обещаем научиться играть сильнее.

Напоследок мы обсудили наши дальнейшие планы, в частности поездку команды Кипра на Кавказ для матчей с шахматистами Армении, Грузии или Азербайджана. Надеялись встретиться осенью на шахматной Олимпиаде в болгарском городе Варне.

В течение полугода шахматные руководители Кипра писали мне о затруднениях в осуществлении своего желания поехать в Болгарию, но затем радостно сообщили: команда Кипра впервые выступит на Олимпиаде! Только шесть человек освободить от работы не удается, будут играть вчетвером, без запасных.

К сожалению, мне не пришлось поехать в Варну, и я не видел больше своих киприотских друзей. Играли они в Олимпиаде неудачно, им не под силу было сражаться с европейскими мастерами. К тому же нагрузочка: без замены, без отдыха. В итоге киприотская четверка набрала всего три очка.

На закрытии Олимпиады к капитану нашей команды Льву Абрамову подошел капитан шахматистов Кипра и сказал:

– Мы просим передать наш привет гроссмейстеру Котову.

– Хорошо, передам, – ответил Абрамов,

– И поблагодарите его за уроки, которые он нам преподал.

Абрамов подозрительно поглядел на собеседника: иронизирует тот или серьезно? Ведь худшего момента для благодарности не придумаешь – наскребли три очка из восьмидесяти!

– Я… конечно… поблагодарю, – замялся с ответом обычно находчивый мастер, – но… всего три очка…

– Если бы не лекции Котова, и этих очков не было бы! – решительно объявил киприот.

На мою московскую квартиру редко в последние месяцы приходят письма с обратным адресом – Кипр. Не до этого сейчас на острове. Но я твердо знаю: я буду еще получать весточки от моих друзей. Ибо нельзя в наши дни заковать в кандалы целый народ, который рвется к свободе и счастью!

В краю Пабло Неруды

Я очень злился на Пауля Кереса. А как было не злиться? Я понимаю, можно, конечно, придерживаться принципа: не знаешь толком языка – молчи. Но ведь обстоятельства были чрезвычайные! Лично я следую иному правилу: учись, коли есть возможность. Именно так советовала мне поступать опытная преподавательница в аспирантуре МВТУ имени Баумана. Мое обучение английскому языку она начала такими словами:

– Как только вам представится случай, говорите по-английски. Не стесняйтесь, что вы еще неверно произносите слова, делаете ошибки в грамматике. Самое важное в языке – практика, пусть слова чужой речи прилипают к вашей памяти, словно свежий снег к огромному кому, какие по весне детишки катают во дворах.

В молодости во время путешествий за границей, – продолжала учительница, – я вначале удивлялась, с какой бесцеремонностью люди в вагонах заговаривали со мной по-русски. И знают-то всего три слова: "здравствуй" и "хорошая погода", а лезут. Но, глядишь, к концу пути еще западет в их память пять-шесть русских словечек. Несколько таких встреч, и общительный господин или дама уже болтают на чужом языке, если даже они его всерьез и не изучают.

С тех пор я неизменно следую принципу "снежного кома", а вот Пауль действует совсем наоборот. Из него слова не вытянешь на языке, которого он еще не знает в совершенстве. Вот хотя бы испанский: я никогда не слыхал от него ни одной испанской фразы, а сколько раз сам видел, как по утрам он от корки до корки прочитывал аргентинскую газету.

В воскресный апрельский день мы отправились с Пересом в гости к гроссмейстеру Мигуэлю Найдорфу. Выйдя в полдень на центральную улицу Буэнос-Айреса, мы вскоре убедились, что поймать такси абсолютно невозможно. Вспомнили: сегодня большие бега, и многие жители столицы поехали на ипподром испытать счастье в тотализаторе и полюбоваться выхоленными лошадьми. Поблуждав с полчаса по прохладным улицам, мы решили ехать на метро. К счастью, Керес помнил название станции, около которой жил Найдорф,

В этот день Пауль был неразговорчив. Бывает такое: очень уж надоест все заокеанское и нападает на человека тоска по дому. Мы молча спустились под землю и купили билеты.

– А ты знаешь, куда ехать? – спросил я Кереса.

Ни слова в ответ. Стройная, высокая фигура моего друга двигалась к одному из эскалаторов. Быстро перебирая короткими ножками, я кое-как поспевал за ним.

– Спроси у кого-нибудь дорогу, – настаивал я.

– Спрашивай сам! – донеслась до моего слуха тихая короткая реплика.

– Ты же знаешь язык, а я нет, – убеждал я спутника. – Вот уедем черт знает куда!

– Не уедем.

Что оставалось делать?! Мы сошли вниз, миновали какой-то переход, наконец, вышли на платформу с непонятным мне испанским названием. Подошел поезд, Пауль вошел в вагон, я за ним. Народу было мало, и мы заняли места на мягких скамейках у самого окна.

Поезд тронулся, мы проехали одну станцию, две, три. Искоса я поглядывал на друга. Керес, стараясь не подавать вида, прочитывал появлявшиеся в окне названия станций. Вдруг на пятой остановке он резко поднялся и пошел из вагона. Я еле успел выскочить за ним.

– Неверно ехали, – пробурчал Керес.

Я немедля вылил на него ушат колких замечаний. Я сказал ему, что зря он строит из себя царевну – несмеяну, что можно бы "снизойти" и спросить у кого-нибудь, как ехать. И вообще: не знаешь – не берись, завез куда-то к дьяволу! Мое долгое и, вероятно, надоедливое ворчание не вызвало ни малейшей гримасы на красивом лице моего спутника.

– Спрашивай сам!

Я со злостью махнул рукой и, оставив Кереса на платформе, отправился к окошечку кассирши. Изобразив на своем лице самую любезную улыбку, я заявил, спотыкаясь:

Жо… но… абло… кастижано!

Ответом была очаровательная улыбка аргентинки. Как не засмеяться, когда человек на испанском языке объявляет, что он не говорит по-испански? Я твердо знал, что "направо" по-испански – "ля дирече", "налево" – "ля скирда". Вместе с названием станции и десятью пальцами рук это давало более чем достаточный материал для оживленной беседы с кассиршей. Через пять минут Я, гордый, появился на платформе. Теперь уже я не сказал Кересу ни единого слова и устремился в бесконечные подземные переходы. Пауль следовал за мной, сохраняя полную невозмутимость. К моему торжеству, через пятнадцать минут мы уже нажимали кнопку звонка в квартире аргентинского гроссмейстера.

Пока поезд несся под землей, слегка вздрагивая на стыках рельсов, я тайком посматривал на своего друга. Вот уже семнадцать лет, как мы с ним впервые встретились, а имя его я много раз видел и до этого в шахматных отчетах. Сын портного из Тарту, Пауль в раннем возрасте увлекся шахматами, отдавая большую часть досуга партиям по переписке. Примерно в девятнадцать-двадцать лет последовал небывалый скачок в совершенствовании эстонского шахматиста. Завоевав несколько первых призов во второстепенных международных соревнованиях, Керес затем поразил всех исключительно ровной и содержательной игрой в АВРО – турнире 1938 года. Хотя в числе восьми гигантов, боровшихся в этом состязании, были все лучшие гроссмейстеры мира, включая Алехина, Капабланку, Ботвинника, Эйве, именно Керес разделил с Файном первые два места. В возрасте двадцати двух лет посланец Прибалтики получил право на матч с чемпионом мира Александром Алехиным. Лишь война помешала этой интереснейшей встрече.

Четверть века прошло с тех пор. Сколько первых мест занял Пауль в самых крупных турнирах – не счесть! Три раза был чемпионом Советского Союза, а это великое достижение! Весь мир восхищается его изумительными комбинациями, тончайшими маневрами, филигранной эндшпильной техникой. Если бы было проведено голосование, сколько шахматистов в мире высказалось бы за то, что именно Пауль Керес сильнейший! Однако в шахматах царствует объективный закон наивысших спортивных достижений. Победил – и ты герой!

Добиваясь высших результатов в турнирах, Керес с обидной последовательностью берет в турнирах претендентов… "всего лишь" вторые места. Нет слов, сам по себе это отличный итог, но он не позволяет Паулю приблизиться к шахматному трону. Впервые завоевав право схлестнуться с шахматным королем еще в 1938 году, Керес вот уже двадцать семь лет не может повторить своего достижения. Не раз он вплотную подходил к желанней цели, но срывался в последний момент. Всегда второй в турнире, никогда первый! Это обстоятельство печалит шахматный мир, и неоднократно высказывалось предложение дать возможность Кересу "вне конкурса" сыграть матч с чемпионом мира. Однако сами авторы этой идеи отлично понимают, что осуществить ее нельзя.

Приступы молчаливости, которые я описал, сравнительно редкое явление у Пауля. Он интересный, веселый собеседник, готовый рассказать какую-нибудь забавную историю или посмеяться неожиданной развязке анекдота. Пауль – корректный, приятный партнер в любых играх. Особенно искусен он в бильярде и настольном теннисе. Нередко устраивали мы с Паулем "международные" матчи с какой-нибудь парой зарубежных шахматистов и в большой теннис, причем я со своим относительным умением отбивать мячи чувствовал себя за Кересом как за каменной стеной.

Наш визит к Найдорфу состоялся через два дня после окончания большого турнира. Соревнование началось в живописном городе Мар дель Плата, но к концу курортного сезона было перенесено в Буэнос-Айрес. В Мар дель Плата шахматная битва развернулась в фойе громадного казино.

Владельцы известной на весь мир рулетки вот уже который год жертвовали изрядную сумму денег на шахматы, привлекая этим дополнительный контингент новых жертв адской машины со скачущим в огромной чаше шариком. Да и с гроссмейстерами знатоки психологии человеческой поступали хитро: каждый участник получал бесплатный билет для входа в игорный зал. Попробуй удержись от соблазна выложить на зеленый стол сотню-другую песо! В итоге значительная доля призов возвращалась обратно в дирекцию казино, а такие, как Найдорф, добавляли немалую сумму из своих личных средств.

Мы с Паулем неплохо начали турнир. Мне удалось на старте выиграть несколько партий подряд, но затем я проиграл аргентинскому мастеру Сангинетти и заметно отстал. Пауль же методично наращивал темпы и вскоре вышел на первое место. Не мешали ему ни страшная жара, стоявшая в то время на курорте, ни шум бродящей вокруг столиков толпы. Крепкие нервы помогали талантливому гроссмейстеру абстрагироваться от окружающей обстановки.

– Скажите, гроссмейстер, почему Керес так хорошо играет в шахматы? – спросил меня один из любителей. – Что, здесь дело только в таланте?

– Конечно, талант в шахматах – сила немаловажная, – подтвердил я с улыбкой. – Но есть еще одна причина. Приглядитесь, как Керес пьет кофе.

Я показал в сторону моего друга, которому только что принесли маленькую чашечку кофе. Медленно развернув обернутый в бумажку кусочек сахара, Керес бережно опустил его в чашку, так, чтобы не брызнуть на костюм, затем долго помешивал черную жидкость ложечкой. Зачерпнув в нее немного кофе, он попробовал, каково оно на вкус, и подумал.

"Маловато сахара", – видно, решил гроссмейстер и не спеша проделал знакомую операцию с другим кусочком сахара. Опять минуты две медленного помешивания и осторожная проба. В конце концов желанная пропорция была достигнута, и Пауль принялся методично прихлебывать кофе с ложки.

– А теперь я покажу вам, как пьет кофе Котов, – сказал я. И изобразил жестами, как я хватаю горячую чашку, бросаю туда сахар и, даже не размешав кофе, обжигаясь, проглатываю его крупными глотками. Мой собеседник засмеялся: образно показанная разница в характерах во многом объяснила ему причины безошибочной игры Пауля.

… В квартире Найдорфа, кроме нас, было еще двое гостей.

– Президент шахматной федерации Перу, – представил нам Мигуэль маленького господина с восточным разрезом глаз. – Приехал договориться о вашем визите.

Во время турнира в Мар дель Плата мы получили приглашение посетить Чили, Уругвай, Перу, Колумбию и Венесуэлу. Турне советских шахматистов вызывало большой интерес в странах Латинской Америки, мы получали вырезки из газет с объявлениями о нашем приезде. Что из этого получилось, читатель увидит дальше.

Как всегда, после обеда начался бесконечный блиц с шутками. Веселый хозяин был неистощим: он часто и заразительно хохотал, придумывал самые неожиданные способы всех рассмешить. В перерывах между партиями сильнейший шахматист Аргентины сообщил нам, что жить в стране становится все труднее, что он собирается куда-то уехать и работать в страховой компании. Мы и сами видели, какая разительная перемена произошла в Аргентине со времени нашего прошлого визита в 1954 году. Всего три года прошло, а курс песо заметно снизился, зато подскочили цены на товары; введено осадное положение по всей стране.

Часа в четыре мы расстались. Местный активист, обедавший вместе с нами, напомнил, что в следующее воскресенье – моя лекция в помещении Общества дружбы Аргентина-СССР. Сам он отлично говорил по-русски и вызвался быть переводчиком на этой лекции.

Несколько дней мы с Паулем давали сеансы одновременной игры в Буэнос-Айресе и его пригородах, а з конце недели я начал уже готовиться к выступлению. Активисты провели большую подготовительную работу: известили о встрече рабочих многих предприятий, студентов, членов шахматных клубов.

И вдруг все полетело вверх тормашками! В ночь с пятницы на субботу полиция Аргентины арестовала триста коммунистов и деятелей движения за мир. Газеты писали: в квартире генерального секретаря Компартии Аргентины арестован чилийский поэт Пабло Неруда, направлявшийся в Москву из родного Сант-Яго.

Смятение охватило ряды сторонников дружбы с русскими. Весь субботний день руководители общества раздумывали над трудной проблемой: проводить лекцию или нет? При таком политическом напряжении в стране легко нарваться на самые крупные неприятности и этим навредить делу сплочения наших народов. Перебрав разнообразные "за" и "против", руководство все же решило: лекцию проводить. В течение многих часов я заново обдумывал каждое слово, какое намеревался произнести, каждый факт, о котором собирался сообщить на лекции. Ведь теперь она приобретала особую окраску.

И вот настало воскресенье. За четверть часа до выступления я пришел в огромный, казавшийся пустым дом, где помещалось общество дружбы. Там было всего два активиста. Вскоре пришло еще человек пять слушателей. У всех подчеркнуто бравый вид: видно, лишь после больших колебаний они отважились пойти навстречу опасности. А она была. Так, например, слишком уж быстро бегали глазки у некоторых пришедших позже аргентинцев, и нетрудно было понять, кем они сюда присланы.

И тут возникло новое затруднение: активист, вызвавшийся быть переводчиком и уж какую неделю заботившийся о судьбе лекции, именно в субботу "заболел" и сообщил, что прийти не сможет. К счастью, среди собравшихся оказался другой аргентинец, знающий русский язык. Теперь все было в порядке, и вот я уже на небольшом возвышении в конце зала. В последний раз приказываю себе быть осторожным и внимательным к каждой фразе.

Минут сорок я рассказывал слушателям об успехах моих коллег – советских спортсменов. Но больше всего я говорил, конечно, о шахматных делах, о методах изучения шахматного искусства нашими гроссмейстерами.

После лекции посыпались вопросы. Они были вызваны искренним желанием узнать о развитии спорта в СССР. Но нашлись и такие синьоры, которые явно ставили своей целью сорвать впечатление от лекции, хоть чем-нибудь навредить делу сближения наших стран.

– Мой знакомый вот уже третий месяц не может получить визу в Советский Союз, – на чисто русском языке сказал вдруг один из слушателей.– Скажите: всем так трудно получать визу за железный занавес?

Какой невезучий аргентинец! И надо же было ему попасть со своим провокационным вопросом в самый невыгодный момент. Я невольно встрепенулся при его словах, как воин, знающий, что в совершенстве вооружен против наступающего неприятеля.

Я рассказал о тысячах туристов, ежегодно посещающих мою страну, о деловых, научных, торговых визитах. А что говорить о контактах деятелей культуры и спорта! Но как иногда бесцеремонно поступают власти других стран, когда речь идет о визите советских людей! Вот мы с Кересом имели приглашение из шести стран Латинской Америки. Только три из них дали нам визы, остальные – Перу, Венесуэла, Колумбия – прислали короткий, резкий ответ: в визе отказать! Вот вам и свобода, о которой так любят кричать продажные писаки буржуазных газет! "Чем кумушек считать трудиться, не лучше ль на себя, кума, оборотиться!" – привел я строки из крыловской басни, хотя и доставил этим трудности моему переводчику.

Грубый запрет властей трех латиноамериканских стран вызвал много толков среди шахматистов Аргентины. Действительно, получилось совсем уж нелепо: пригласили, прислали вырезки из газет с извещением о приезде – и вдруг отказ, да из нескольких стран сразу. Чувствовалось, что тут поработала чья-то сильная рука. Причину объяснил нам Найдорф,

– Что вы хотите! – воскликнул опытный международный "волк". – Шахматисты приняли бы вас с распростертыми объятиями. А вот кое-кому такая встреча не по душе. Позвонил кто-нибудь из американского посольства в министерства иностранных дел этих стран и сказал: лучше, если коммунистов не будет, пусть даже шахматных гроссмейстеров.

– Нет, у нас этого не получится! – заверил меня и Кереса Вальтер Адер, представлявший Чили на турнире в Мар дель Плата.

– Почему?

– Мы научились стоять на своем.

Он оказался прав: приехав в эту интереснейшую страну на краю южноамериканского континента, мы убедились, что демократические силы Чили заставляют считаться с собой власть имущих.

Чтобы добраться из Буэнос-Айреса до Сант-Яго, мы пролетели часа два над Аргентиной и оказались над Кордильерами. Мне приходилось не раз пересекать горные хребты, но раньше я ничего подобного не видывал. Столица Чили разместилась у самого подножья Кордильер, и если бы самолет забрался высоко над хребтом, ему приходилось бы уходить далеко в океан для снижения и разворота. Экономя время, пилоты последние километры перед аэродромом пробираются среди бесчисленного множества горных вершин, которые буквально захватывают вас в плен. Буро-зеленые массивы виднеются спереди, по бокам, сзади. Они грозят низвергнуть в пропасть дерзкого пришельца.

Временами за окном самолета появляется сияющая на солнце белая вершина; словно шапочка кокетливой женщины, покрывает снег голову гигантской каменной глыбы. Пассажиры бегают от окна к окну. Всем хочется рассмотреть горные пейзажи невиданной красоты. Особенно много народа столпилось у переднего кресла, где маленький седоволосый старичок оживленно что то объяснял по-испански. Мы уловили лишь название высшего пика Кордильер – Аконкагуа. Как жалели мы впоследствии, что не познакомились в пути со старичком! Только на аэродроме в Сант-Яго нас представили этому крупнейшему чилийскому ученому, возвращавшемуся с Международного конгресса медиков в Монтевидео.

В момент знакомства я выразил через переводчика сожаление по поводу того, что не понимал его "воздушного" рассказа. Профессор рассмеялся.

– Действительно жаль! Ведь мы могли с вами два с половиной часа говорить.., по-русски! Мне одно время послышалась в салоне русская речь, но шум моторов помешал разобрать как следует. Но ничего, мы это компенсируем.

Так мы приобрели в Чили нашего первого "нешахматного" друга. Читатель узнает в дальнейшем, каким замечательным человеком является профессор Александр Аронович Любшютц.

Встреча на аэродроме в Сант-Яго превзошла все ожидания. Она показалась нам особенно радушной после тех разговоров, которых мы наслышались в Аргентине.

– Куда вы едете? Смотрите, что там делается! – предупреждали нас. Положение в Чили было, мягко выражаясь, невеселое. Не говоря уже о землетрясениях, только что сотрясавших Сант-Яго, настораживали бурные политические события, развернувшиеся тогда в стране.

"Танки на улицах Сант-Яго!", "В столицу Чили введены войска!" – кричали заголовки аргентинских газет. До шахмат ли в эти дни? Не лучше ли прямо из Буэнос-Айреса вернуться домой? Не скрою, мы с Кересом долго колебались. Наконец решили принять приглашение Чилийской шахматной федерации и ни минуты потом не раскаивались. Ибо нас окружали настоящие друзья, сделавшие наше пребывание в стране радостным и полезным для общего дела популяризации шахмат.

Неутомимый организатор Вальтер Адер предпринял отчаянные усилия, чтобы провести в Сант-Яго приличный по составу турнир. А сперва в его распоряжении не было ни помещения для игры, ни бланков для записи партий. К чести этого энергичного человека, всеобщая оценка состоявшегося турнира была наивысшей.

Как и в Мар дель Плата, первый приз завоевал Пауль Керес, мне пришлось ограничиться вторым. Произошло это "по вине" талантливого шахматиста, писателя и крупного общественного деятеля Иоахима Гутьереца. Он в первый же день добился совершенно выигрышной позиции против Кереса. Может быть, чилийцу и удалось бы одержать верх над популярнейшим в мире гроссмейстером, если бы в дело не вмешалась его жена.

Когда победа Гутьереца стала лишь вопросом времени, я заметил, что чилиец внезапно забеспокоился. Но еще больше волновалась его красивая жена. Много раз она подходила к своему высокому черноволосому мужу и о чем-то оживленно с ним переговаривалась. Потом склонялась к шахматному столику и долго искала среди фигур ответа на какие-то волнующие ее вопросы.

Позже выяснилась причина нервозности чилийки. Перед самым уходом на игру у нее состоялся такой разговор с супругом.

– Если я сегодня выиграю у Кереса, – воскликнул Гутьерец, – то я не знаю, что сделаю!

– Купишь мне шубу, – не растерялась жена.

– Даже куплю шубу! – обещал взбудораженный муж.

И вот когда победа стала совсем реальной, Гутьерец был атакован своей дражайшей половиной. Она втолковывала мужу, что ее устроит отнюдь не всякий фасон шубы и далеко не любое качество меха.

Но не дели шкуры неубитого медведя! Очевидно, чрезмерные требования супруги настолько разволновали мастера, что он вдруг сделал серьезную сшибку и потерял все свое преимущество. Керес, наоборот, усилил защиту, а это вызвало новую неточность возбужденного чилийца. В общем огорченная женщина так и осталась в старом одеянии.

Дня через два Гутьерец играл против меня и опять добился решающего перевеса. Возможно, победа надо мной не стоила в глазах чилийца столь высокой платы, как шуба, может быть, теперь он решил быть поосторожнее с обещаниями, только Гутьерец в этот день был абсолютно спокоен. Методично и уверенно реализовал он свой перевес.

По окончании турнира нам удалось немного поездить по стране.

Один день мы провели в крупнейшем порту Чили Вальпарайсо и прилегающем к нему красивом курорте Винья дель Мар. В Вальпарайсо нам сообщили, что прогремевшие на весь мир научные выводы, сделанные в результате путешествия норвежца Хейрдала на плоту "Кон-Тики", встретили теоретические возражения со стороны француза Эрика Дебишофа. Тот заявил, что индейцы пришли не из Перу в Полинезию, как утверждает Хейердал, а, наоборот, из Полинезии в Южную Америку.

В те дни в Вальпарайсо ожидали прибытия плота Дебишофа. Позже в Москве делегаты Всемирного фестиваля молодежи из Чили рассказали мне о дальнейших событиях этого интереснейшего научного состязания. Не доплыв всего несколько сот километров до Южной Америки, плот француза попал в сильный шторм и потерпел аварию. Подоспевшие спасатели доставили отважных путешественников на берег в объятия тысяч восторженных чилийцев. Плачущий Дебишоф сказал, что намерен повторить эксперимент, так обидно сорвавшийся у победного конца.

Потом меня пригласили на сеанс в город Котка.

– Слыхали о таком городе? – спросил меня Вальтер Адер.

– Нет. Где ж я мог слышать о нем?

– О, этот город не хуже, чем Париж или Лондон! – хитро поглядывая на меня, сказал чилийский мастер. И тут же объяснил: – В этом маленьком провинциальном городке из поколения в поколение передается по наследству невероятная любовь к родному местечку и самое высочайшее мнение о его архитектуре и образе жизни. Не дай вам бог сказать что-нибудь плохое о Котке! Лучше утверждайте, что редко видели столь красивый город.

Ничего не попишешь – нужно быть вежливым гостем! Гуляя по узеньким улочкам маленького города, где по мостовым расхаживали коровы и который ничем не отличался от всех провинциальных городов мира, я с серьезным видом уверял хозяев, что потрясен красотами Котки, что только достоинства Лондона и Парижа могут конкурировать с достопримечательностями этого очаровательного уголка. Мои комплименты воспринимались как должное…

Наша печать подробно информирует читателей о жизни и деятельности людей, которые наперекор реакционным властям, воинствующим милитаристам ведут активную борьбу за предотвращение войны и взаимопонимание между народами. Можно много читать об этих людях, но самое сильное впечатление получаешь от личного знакомства с ними. Нам с Кересом удалось повстречать в Чили именно таких мужественных бойцов.

Как-то за нами заехал депутат парламента Бальтазар Кастро и повез в свой родной город Ранкагуа, расположенный у подножья Кордильер, километрах в девяноста от столицы.

Ранкагуа – город горняков, разрабатывающих знаменитые медные рудники. Но не чилийцам принадлежит право использовать ценнейший металл – все производство передано промышленным компаниям Соединенных Штатов. В результате в самом сердце страны появился очаг, где власть целиком находится в руках грабителей с долларовым оружием. Здесь все американское: директорат, охрана, законы, прибыли. Так капитал вторгается в чужую страну, стремясь к постепенному ее подчинению.

Высоко в горы к рудникам можно проехать по прекрасно оборудованной электрифицированной дороге. Однако плата за билет принимается только в долларах. Чилийское песо в американской вотчине не признается.

Когда мы спросили у Бальтазара Кастро, нельзя ли нам побывать на рудниках, он махнул рукой:

– Что вы! Даже мне, депутату парламента от этого района, нужно просить специальное разрешение – как визу в США.

– Здесь настоящая колония, – с горечью заметил сопровождавший нас корреспондент чилийской газеты.

Вскоре мы поняли, почему американцы так неохотно принимают Бальтазара Кастро. Во время прогулки по городу мы видели, с каким почтением встречают рабочие своего депутата, который все силы отдает борьбе за улучшение жизни простого люда. Его книга "Сьюэлл" повествует о шахтерах города того же названия. Другие произведения: "Мой товарищ – отец", Человек на дороге", "Камень и снег" – также посещены чилийскому пролетариату.

– Как же американцам любить меня? – говорит сам писатель. – Им я ненавистен хотя бы за то, что ездил в Советский Союз и после этого писал и говорил правду о вашей стране.

Перед отъездом из города Ранкагуа мы забрались в старинную, уже немного разрушившуюся церквушку Ля Мерсед, расположенную в черте города. Это дорогое чилийцам место: здесь в 1814 году шло ожесточенное сражение за свободу и независимость страны. Мы прошлись по древним нефам и приделам, залезли на дряхлую колокольню. Вдруг в панораме открывшегося взору городка мы увидели торопливо бегущую электричку. Это была та самая американская железная дорога в сердце Кордильер, о которой нам с грустью говорили чилийцы. Именно по ней драгоценная медь переправляется в Соединенные Штаты. Гигантская система выкачивания богатств из Чили действует безотказно.

Быстро покрывая пространство, электропоезд приблизился к нам, с грохотом пронесся мимо и исчез в горах. Он мчался за новой порцией чилийского сокровища. Древние стены церкви Ля Мерсед содрогнулись от потревожившего их лязга и отозвались глухим стоном…

А как было не побывать в доме общепризнанного борца за мир чилийского поэта Пабло Неруды! В первый вечер нашего пребывания в Чили во время ужина к нашему столику подошли два гитариста и затянули мелодичную, немного печальную, но торжественную песню. Присутствующие наградили исполнителей дружными аплодисментами.

– Это песнь о Мануэле Родригосе, национальном герое чилийского народа, – объяснили нам. – Любимая песня чилийцев, слова ее написал Пабло Неруда.

И мы разговорились о жизни и творчестве этого замечательного поэта и пламенного борца за мир. Мы рассказали чилийцам, как популярен Пабло Неруда в нашей стране.

– О, я это прекрасно знаю! – вдруг поддержал нас Адер, за год до того приезжавший в Москву на шахматную Олимпиаду. – Однажды на улице в Москве я спросил у прохожего, по виду рабочего, как пройти к метро. Он объяснил, а потом поинтересовался: "Вы откуда?" – "Из Чили". – "А, знаю, знаю! – радостно воскликнул москвич. – Как же, Пабло Неруда! Хорошо знаю…"

В день Первого мая мы поехали к побережью Тихого океана, на Черный остров, где находится дом Пабло Неруды. Машину вел известный чилийский адвокат и общественный деятель Серджио Бариос.

– Извините, что я не встретил вас на аэродроме,– сказал он, – у меня в последнее время было много хлопот.

А хлопоты у него были серьезные. Рассказанная им история характеризовала напряженную и энергичную борьбу, которую вели демократические силы.

Во время революционных событий полиция разгромила типографию левых партий "Оризонте". Был рассыпан набор, похищены части типографских машин. Командование вошедшей в столицу армии хотя и было на стороне властей, но, желая подчеркнуть свою "объективность", арестовало полицейского, у которого обнаружили украденное типографское оборудование.

Шефы полицейского в отместку арестовали четырех адвокатов, примыкавших к демократическому фронту, в том числе и Серджио Бариоса. Арестованных уже собирались отправить в лагерь для заключенных, когда на их защиту поднялись все адвокаты страны. А с ними невыгодно ссориться даже президенту! Министр внутренних дел был вынужден заявить, что арест адвокатов – "случайность". Это не избавило министра от ухода в отставку. Президент республики освободил адвокатов, а затем по их настояниям приказал арестовать восьмерых полицейских вместе с шефом политической полиции. Вот что значит единый демократический фронт!

Проехав маленький портовый городок Сан-Антонио, где шел в то время первомайский митинг, мы вскоре достигли побережья Тихого океана. Отведав в приморском ресторанчике лакомств чилийского побережья – особого вида икры "Эрисо", "сумасшедшей" рыбы локус и огромного рака-лангусты, мы отправились дальше. Дорога шла по берегу океана, мимо бурых утесов, фантастическим образом разбросанных у края воды. Кипящая пена яростно бросалась на скалистый берег и, обессиленная, уползала обратно.

Последнюю часть пути мы шли пешком по каменистым тропам. Маленький участок пустынного берега огорожен простым плетнем – такой часто можно встретить в русской деревне. Из каменистого грунта с трудом пробиваются кактусы и еще какие-то шиловидные растения. У самого обрыва из камней выстроен небольшой низенький домик. Это и есть жилище Пабло Неруды.

Мы знали, что хозяин в Москве. Девушка, живущая в доме, показала нам его комнаты. Все говорило здесь о большой любви Пабло Неруды к морю: тут и там картины и гравюры на морские сюжеты, модели кораблей. Да и сам дом своей архитектурой и планировкой чем-то напоминает часть корабля. На крыше вместо флюгера – профиль огромной рыбы, вырезанный из листового железа. Рядом с домом висит на столбе колокол, наверное, отбивающий склянки на манер настоящих корабельных.

Нетрудно было определить, где в этом приморском уголке любимое место хозяина. Оно на обрыве, откуда открывается широкая панорама моря. Вот стоит удобная скамеечка, на которой поэт, должно быть, не раз обдумывал будущие произведения. Невдалеке скульптура – фигура женщины. Прежде такие помещали на носу быстроходных судов. Стоит она, подверженная океанским штормовым ветрам, сильная и светлая, вся устремленная вперед.

Наши чилийские знакомые с теплотой и гордостью произносили имя своего любимца здесь, в его доме. И невольно разговор зашел о Москве, где в эти дни был Пабло Неруда, о том, что расстояния не мешают встречам истинных друзей, что искреннее, стремление народов к дружбе преодолевает все препятствия.

А перед самым отлетом из Чили мы посетили профессора Любшютца. В домике на окраине Сант-Яго нас встретили хозяин и его приветливая супруга Маргерита Джустиновна. Обед был сервирован в саду, под тенью высоких южных деревьев. Должно быть, специально к нашему приезду были приготовлены европейские кушанья, по которым мы изрядно соскучились.

– На каком языке будем вести беседу? – спросил профессор. – Мы с женой говорим по-испански или по– французски.

Я этих языков не знаю. К тому же профессору не терпелось поговорить с нами по-русски. Было решено так: мы с профессором будем объясняться по-русски, а с его женой по-английски. В "тяжелых" случаях Любшютц будет переводить английские фразы на французский.

Вскоре, однако, за столом зазвучали еще два языка: приехали секретарша профессора, урожденная эстонка, и еще двое его знакомых – чилийцы. Теперь мы уже с трудом разбирались в разноязычном течении беседы.

Профессор с интересом слушал наш рассказ о шахматных выступлениях в Южной Америке, а затем мы расспрашивали о его многосторонней деятельности. Любшютц известен не только как специалист в области медицины, но и как крупнейший знаток истории американских индейцев и активный борец за попранные права этих коренных хозяев американского континента.

– Это получилось случайно, – говорил гостеприимный хозяин. – Однажды группа молодых литераторов попросила меня написать статью о положении индейцев. Я согласился. Пришлось кое-что почитать. Я увлекся и, право, не знаю, чем теперь больше занимаюсь: медициной или этнографией. Я искренне полюбил индейский народ, – продолжал профессор. – Да и как его не любить, такой талантливый, но притесняемый! В Чили в общинах живет сто тридцать тысяч индейцев. По нынешнему закону они не имеют права продавать общинную землю. Однако нашлись демагоги из числа дельцов, которые кричат: "Дайте свободу индейцам, дайте им право свободно продавать землю!" Делается это с одной целью: завладеть единственным источником существования индейцев – землей, окончательно разорить их и выселить. Вот и приходится помогать им в правовом отношении, защищать по закону. А для этого надо хорошо знать историю народа.

Он повел нас в дом, где на втором этаже есть три комнаты, олицетворяющие три вида деятельности профессора Любшютца.

– Здесь я занимаюсь медициной, – объясняет профессор, показывая среднюю комнату, стены которой уставлены шкафами с медицинскими книгами на всех языках мира. – А здесь я уже социолог, – говорит он в комнате, где висит портрет Энгельса и на полках стоят работы Маркса, Ленина, Плеханова. – А вот это мой любимый уголок, – улыбается профессор, вводя нас в третью комнату. – Здесь у меня собрано все по истории и праву индейцев Южной и Северной Америки.

Он показал нам древние фолианты, немного поврежденные временем, но еще прочные.

– Вот это "Свод законов для Америки", выпущенный в 1681 году при Карле Втором, – говорит профессор, доставая с полки толстый, изрядно обветшавший том. – А вот тоже книга "Законов", но она еще старше – середины шестнадцатого века. Все это нужно для доказательства прав индейцев.

Его добродушное, открытое лицо оживляется, из-за роговых очков смотрят умные серые глаза. Пышная белая шевелюра и такого же цвета узкая бородка резко контрастируют с темными, густыми, почти без проседи бровями.

– Смотрите, – продолжает он с иронической улыбкой, – вот книга для индейцев, выпущенная их белыми "покровителями". Это евангелие, изданное на языке одного из индейских племен. Забавно, что издатели отпечатали тысячу экземпляров, не умудрившись подсчитать, что всего-то в живых от этого племени осталось пятьсот человек!

В домашнем музее профессора Любшютца мы увидели луки, стрелы, бусы, ожерелья. Были здесь и всевозможные тонко изготовленные предметы бытовой утвари индейцев,

– Это из Перу, это из Колумбии, а вот это подарок из Венесуэлы!.. – поясняет хозяин.

Эта фраза неожиданно меняет русло беседы.

– Как раз из тех стран, куда нас не пустили, – замечает Керес.

– Как эти политиканы мешают успешной работе! – сокрушается профессор. – Вот, например, интересная история. Несколько лет назад мы ездили с экспедицией на Огненную Землю изучать быт индейцев. В числе участников экспедиции была одна чилийка. Вернувшись, она запросила визу на въезд в США. Ей отказали. Мотив: "Вы ездили с "красным" профессором". Меня ведь там считают "красным", – улыбается Александр Аронович. – Еще бы, был в Советском Союзе, борюсь за права индейцев! Хорошо, что мне не нужно ехать в Нью-Йорк – не дадут визы, ни за что не дадут!

Несколько минут профессор увлеченно рассказывает о своей поездке в Советский Союз, говорит о статьях, написанных им специально для советских журналов.

Пора прощаться: за нами уже приехала машина. Хозяева просят передать приветы московским и ленинградским друзьям.

Мы уже за воротами дома, но тут неожиданное происшествие вносит сумятицу. Неосторожно открыв калитку, мы выпустили на улицу любимца хозяев – рыжего пса Сэмми, который немедленно устремился вдоль улицы, задрав коротенький хвостик.

– Это ужасно, ужасно! – волнуется профессор.

– Мы успокаиваем его: не зря все-таки мы оба имеем звание заслуженного мастера спорта. Через две минуты Сэмми пойман и отнесен к своему приятелю Рубио, удивительно похожему на него псу той же породы. Спокойствие в доме восстановлено.

…И вот опять после короткого, трехдневного визита в Уругвай мы с Кересом на пути домой пересекаем Атлантический океан. Прыжок из Бразилии в Африку длинен, вечер и ночь в самолете тоскливы. Чтобы как то развеселить пассажиров, стюардессы раздают подарки, затевают игры.

Одна из них прошла по рядам кресел, неся в руках большой хрустальный бокал, наполненный обыкновенными спичками.

– Сколько спичек в бокале? – спрашивала она на разных языках каждого пассажира и записывала ответ на бумаге. Когда подошла моя очередь, я примерно прикинул количество спичек и сказал:

– Сорок шесть.

Минут через пять стюардесса вновь появилась около наших кресел и протянула Кересу превосходный будильник.

– Это вам приз, – сообщила девушка. – Вы угадали!

– Вот везунчик! – невольно воскликнул я. – Какое число ты назвал?

– Сорок один, – ответил Пауль.

– Почему так?

– Потому что мне как раз сорок один год.

Пауль уже привык к слову "везунчик", которым я его когда-то окрестил. Порой оно приобретает иронически-печальный оттенок. С искренним сожалением встречал я всегда неудачи друга в турнирах претендентов, где вечные "только вторые" места никак не дают Кересу добраться до желанного шахматного трона.

Но, очевидно, в компенсацию за эти неудачи судьба решила баловать Кореса нескончаемой вереницей забавных удач. Диву даешься, как точно он может угадать "счастливый" номер в лотерее или счет предстоящего футбольного поединка. Однажды в Англии мы заключили круговое пари: каждый предсказывал свой счет матча двух футбольных команд и оставлял в качестве вступительного взноса шиллинг. Собранные деньги перекочевали к Кересу. В Сант-Яго по воскресеньям проводилась денежная лотерея.

– Пауль, выберите мне несколько билетов, – попросил Кереса Вальтер Адер. Тот назвал номера.

Как сообщил потом Адер, в воскресенье утром он раскрыл газету и… чуть не упал со стула. Его номер выиграл несколько миллионов песо! Правда, при повторной проверке выяснилось, что счастливый номер несколько отличается от выбранного Кересом, но все равно чилиец получил изрядную сумму. При расставании он попросил Кереса назвать целую серию номеров на ближайший год.

Во время одного из сборов под Москвой мы поехали с Паулем кататься на лодке. Встретили на воде мастера Владимира Алаторцева, удившего рыбу спиннингом.

– Как дела, Володя? – спросил коллегу Пауль.

– Тут ничего нет, – уверенно заявил Алаторцев.

– Ты просто не умеешь удить, – возразил Керес.

Это было неосторожное замечание, так как Алаторцев слывет докой по части рыбной ловли. О пойманных им щуках даже писали в "Вечерней Москве".

После шутливой пикировки Керес выпросил-таки у Алаторцева спиннинг. По тому, как он держал рыболовный инструмент, было видно, что он никогда в жизни к нему не притрагивался. Как-то нелепо размахнувшись длинной удочкой, он ударил леской по воде и… вытащил небольшую рыбку, проткнув ей крючком… бок! От неожиданности Алаторцев чуть не свалился в воду. Везенье на этом не кончилось. Когда мы отдали рыбу в столовую санатория, там ее спутали с какой-то другой и к ужину Кересу принесли огромного поджаренного окуня.

Общепризнанный шахматный виртуоз Пауль Керес не получает пока "поддержки" фортуны в "самых важных" шахматных делах. Но я твердо верю, будет еще не раз торжествовать Эстония, прославляя успехи своего любимца!

"Генс Уна Сумус"

Шел 1947 год. Победив в матче команду Великобритании, наш шахматный ансамбль погрузился в Лондоне на пароход "Сестрорецк". Судно миновало устье Темзы, и вот уже в слабом тумане исчезли берега Англии. Мы остались одни в открытом море. Более недели предстояло нам плыть до берегов родного Ленинграда.

В то время еще не затянулись раны второй мировой войны, от ее последствий страдали люди в нашей стране и в Англии. Вот почему нас так удивил прямо-таки царский стол, предложенный в ресторане "Сестрорецка".

– На борту полный порядок! – по-морски коротко комментировал это событие гроссмейстер Александр Толуш. – Харч и квартира отменные!

Увы, эта характеристика была несколько преждевременна. "Квартира" наша на ближайшую неделю оказалась далеко не комфортабельной. И кто это придумал в октябре броситься в плавание по бурным водам Северного моря?! В первый же вечер началась сильнейшая качка – "Сестрорецк" был явно мал для гигантских волн. Корабль бросало из стороны в сторону, и в такт качке метались по палубе титулованные шахматисты.

Кому еще не надоели шахматы, затеяли бесконечный блицтурнир. Можно вообразить, какая это была игра! Когда вы объявляли мат противнику, обнаруживалось, что он уехал от вас вместе со стулом к самой стенке кают-компании. Особенно куражился шторм над преферансистами: в непосредственной близости от стола из четырех партнеров часто оставался лишь один. К вечеру мы начали терпеть урон – улеглись в длительную лежку гроссмейстеры Левенфиш и Болеславский. На ужин явились только трое. Перенесший ленинградскую голодовку Толуш считал для себя оскорбительным пропускать прием пищи из-за каких-то "жалких" волн. Вместе с Игорем Бондаревским и автором этих строк он вовремя появлялся к завтраку, обеду и ужину.

Если бы наши злоключения кончились на морской болезни! Перед сном в кают-компании появился капитан. Побеседовав с нами о шахматах, о жизни, моряк вдруг сказал безразличным голосом:

– Я хочу дать вам один совет, товарищи: ложитесь на койки ногами к обшивке корабля.

Десять пар глаз уставились на него в удивлении.

– Почему? – спросил, наконец, кто-то.

Несколько секунд капитан медлил с ответом.

– Ну, если мы… не дай бог… нарвемся на мину, – выжал он из себя, – пусть уж лучше страдают ноги, чем голова.

Не скажу, чтобы мы приободрились. Хотя, строго рассуждая, моряк был прав: шахматистам головы нужнее, чем ноги, но… нельзя ли сохранить и то и другое?

Капитан разъяснил ситуацию:

– Во время войны в Северное и Балтийское моря было выпущено около миллиона мин разной конструкции и мощности. Триста пятьдесят тысяч из них выловлено, остальные еще плавают. Днем мы идем точно по расчищенной "дороге", а ночью возможны ошибки. Того и гляди напорешься. Тут один "датчанин" подорвался – никого не спасли.

Приятное сообщение! В перспективе была веселенькая ночевка! Все забыли про качку и морскую болезнь. Пошутили – тоже мне шутки! – посудачили и… опять за преферанс. Единодушно решили: если уж подрываться, так с козырным тузом в руках!

Но бог нас миловал, и мы целехонькими добрались до берегов Швеции.

После огромного, шумного Лондона Стокгольм показался нам маленьким и уютным. Его красота зачаровывала. Можно часами любоваться бесчисленными фиордами, скалистыми берегами, следить за юркими лодками, катерами, снующими по осенней серо-зеленой воде. Мы вспомнили, что Лев Толстой назвал Стокгольм северной Венецией, и убедились в меткости этого сравнения.

Путешественник, впервые попавший в Швецию, невольно восхитится спортивной закалкой северного народа. Еще бы, грудной ребенок спит в колясочке, покрытый всего лишь тонким одеяльцем! Мокрые хлопья снега падают ему на лицо, а мать не обращает на это внимания! Морозным утром дети резвятся на улицах в одних рубашках. Без преувеличения – половина шведской молодежи ходит всю зиму без головных уборов, а некоторые даже без пальто.

Как часто помогает шведам привычка к суровым условиям климата! В 1961 году в Москву на матч-реванш Таль – Ботвинник приехал президент шахматной федерации Стокгольма Джон Бистрем. Папа Джон, как мы его ласково называем, восторгался Москвой и в несколько дней силился обегать чуть ли не весь город. Может быть, потому он и простудился.

Сразу из Театра эстрады я привез Бистрема в отель "Метрополь". Лицо его горело, и без градусника было видно, что температура высокая. Вызвав "Скорую помощь", я уложил мистера Бистрема в кровать и стал дожидаться врачей.

Через десять минут в номер вошли четверо молодых людей в белых халатах с носилками и какими-то чемоданами – видимо, медицинскими аппаратами. Шведский гость глядел на них из-под одеяла перепуганными глазами.

– Это что… все врачи? – спросил он меня по-английски.

Я понял причину его испуга: на Западе лечение платное, и он уже видел предъявленный ему назавтра гигантский счет за вызов целого медицинского отряда.

С присущей молодым врачам повышенной деловитостью, но профессионально ловко медики осмотрели больного, затем спросили, кто мы такие. Я объяснил. Мигом "скорые помощники" забыли про пациента и, как любопытные дети, засыпали меня вопросами. Кто выиграет: Таль или Ботвинник? А правда ли, что следующий матч придется играть с Фишером? – Не понимая, о чем идет речь, папа Джон глядел на наши лица, стараясь определить, не его ли болезнь явилась причиной столь жаркого диспута.

Вернувшись к больному, врачи единодушно вынесли свой приговор:

– Нужно везти в госпиталь! Подозрение на воспаление легких.

Я перевел это Бистрему,

– Нет, нет! – замахал швед голой рукой. – Мне завтра нужно ехать домой. В воскресенье свадьба сына!

После долгих споров было решено оставить гостя в "Метрополе", но принять самые строгие меры. Прописав лекарства, врачи уехали, хотя на лицах моих новых знакомых было написано сожаление. Покидать человека, который может дать все справки о волнующем шахматном матче! Ребята несколько успокоились, снабдив меня своими телефонами.

– Постараюсь как можно реже пользоваться подвернувшимся знакомством, – "невежливо" попрощался я.

На следующее утро я ехал в "Метрополь" не без волнения. Как-то чувствует себя Бистрем? Все-таки воспаление легких, а ему уже шестьдесят! Каково же было мое удивление, когда я встретил Бистрема у входа в отель. Швед как ни в чем не бывало разгуливал по тротуару.

– Что вы делаете? – ужаснулся я. – Да еще так легко одеты!

– Ха-ха-ха! – забасил Бистрем. – Я закаленный. Я же вам говорил, что я шведский медведь!

В Швеции очень любят все виды спорта. Портреты знаменитых чемпионов красуются на газетных полосах, в витринах магазинов, на фотовыставках. В любом конце страны можно увидеть характерный снимок капитана хоккейной команды "Тре Крунур" Свена Юханнсона. Любой швед горячо переживает судьбу выдающегося боксера-тяжеловеса Ингмара Юханненсена. Говорят, что вот так же был когда-то популярен Гедеон Штальберг…

Удивительно быстро мы свыклись со Швецией. Даже своеобразная еда и привычки этого народа вскоре не казались нам странными. С аппетитом поедали мы сладкую селедку и сладкий хлеб; любимой нашей закуской во время прогулок на морозном воздухе стали "хот доги" – горячие сосиски, смазанные сладкой горчицей. Только вот общаться было трудновато. Многие слова шведского языка напоминают английские или немецкие, но в то же время имеют свое особое и очень трудное произношение.

Вы заходите с друзьями в кафе выпить стакан молока.

– Гив ми, плиз, э гласе оф милк, – просите вы официантку. Та безучастно смотрит вам в глаза, а когда вы повторяете просьбу, начинает вдруг втягивать в себя воздух, издавая своеобразное шведское отрицание: "И-и!" – словно на нее напала икота.

Тогда ваш приятель, "знаток" языка немецкого, спешит вам на помощь:

– Гибен зи, битте, мильх, – отчетливо выговаривает он.

То же молчание в ответ. В ход пускаются бесконечные вариации: мильк, мелк, молоко, млеко. Никакого результата!

К счастью, кто-то догадывается просто показать пальцем на стакан с белой жидкостью, стоящий на соседнем столе. Губы услужливой официантки растягиваются в улыбке.

– Аха! – восклицает она так, как Архимед воскликнул "Эврика!", и учит правильному шведскому произношению: – Мьёльк!

С 1947 года Стокгольм стал местом пребывания руководства международной шахматной федерации – ФИДЕ. Здесь живет ее президент Фольке Рогард и помещается секретариат. Может быть, именно это способствовало росту активности шахматной жизни в стране. В различных городах Швеции в последние годь; проходили встречи шахматных руководителей, здесь же устраивались важнейшие турниры. Достаточно сказать, что из шести проведенных с 1948 года межзональных турниров четыре игрались в Швеции.

Гостеприимный Стокгольм иногда служит своеобразной запасной "посадочной площадкой" при спортивных "авариях". Когда-то господин Рогард любил повторять на конгрессах, что шахматы далеки от политики, что он и слышать не хочет об участии ео всенародном движении за мир.

– Мы только шахматисты. Пожалуйста, никакой политики! – рекомендовал он делегатам.

Между тем печальные события, происходившие в мире, должны были бы показать ему, что силы реакции нередко вмешиваются и в шахматные соревнования. В 1953 году команда СССР была уже на пути в Нью-Йорк, но вернулась на Родину, узнав, что власти США запретили гроссмейстерам отдыхать на даче нашего представительства – в Гленкове.

В 1957 году в городе Далласе, через шесть лет отличившемся" тем, что здесь убили президента Джона Кеннеди, был организован международный турнир. Пригласили участвовать в нем Давида Бронштейна, но в последний момент отказали в визе.

На все это президент ФИДЕ "не обращал внимания" до тех пор, пока не произошел довольно мрачный казус. Решением конгресса было намечено межзональный турнир 1961 года провести в Голландии. Однако непредвиденное вмешательство поломало все планы. За несколько месяцев до этого события в маленьком голландском городке Бергендале должен был состояться международный турнир. В числе других ждали и гроссмейстера Вольфганга Ульмана, Веря в обычные нормы международного гостеприимства, Ульман поехал в Голландию и… не был пропущен через границу. Власти НАТО не разрешили въехать в страну гражданину Германской Демократической Республики. Ульман был вынужден вернуться, но этот беспрецедентный случай вызвал взрыв негодования в шахматном мире.

"Как же проводить межзональный турнир?" – такой вопрос неожиданно встал перед руководством ФИДЕ. Ульман вышел победителем специального отборочного состязания в одной из европейских зон, и уж теперь-то его нельзя отослать обратно! Много месяцев Фольке Рогард вместе с голландским шахматным героем Максом Эйве обивали пороги правительственных учреждений. Все было напрасно! Твердоголовые военные заправилы из НАТО твердили одно и то же: "Не пущать!"

Срочно приняли меры, и турнир победителей зон перенесли в Стокгольм. Перед началом состязания Рогард извинился за недостатки – турнир организован в спешке. С тех пор президент реже говорит о том, что шахматы стоят в стороне от политики!

"Гене уна сумус" ("Мы одна семья") – эта латинская фраза написана на гербе международной шахматной федерации. О справедливости этих слов говорит прежде всего многолетняя прочная дружба шахматистов Советского Союза и Швеции. Почти сорок лет мы ездим в гости друг к другу. Началось это общение еще в 1926 году, когда команда Ленинграда, в составе которой был юный Михаил Ботвинник, посетила Стокгольм. С тех пор десятки советских гроссмейстеров и мастеров побывали в Швеции, а ее шахматные корифеи всегда находили радушный прием у нас.

Какие только формы творческого и спортивного общения мы не испытывали! Играли вместе и в индивидуальных и в командных турнирах; обменивались судьями, проводили совместные совещания и конгрессы. Каждая новая советская шахматная книга немедленно летит в Стокгольм, а в ответ приходят шведские издания. У любителей заочных сражений не прекращается обоюдный поток писем и телеграмм; целые команды соревнуются с невидимым противником.

Настоящий шахматный праздник устраивают шведы, когда к ним наведывается какой-нибудь именитый шахматист: проводятся бесконечные сеансы одновременной игры, партии по радио и телевидению. Кстати, делают это стокгольмцы отлично. Партия между Ботвинником и Лундином, например, снималась на кинопленку, затем демонстрировалась по кусочкам несколько недель. Я никогда не забуду Михаила Таля, "подготовленного" для съемок во время его телепартии со Штальбергом в 1961 году. По правилам шведского телевидения все выступающие должны предварительно гримироваться желтым гримом. Желтый Таль, "подготовленный для подачи в эфир", был очень забавен. Могу себе представить, как выглядел в тот момент я сам!

Наши мастера "излазили" всю Швецию. Когда в 1963 году я забрался в далекий уголок на севере страны, я был горд, полагая, что сюда еще не ступала нога советского шахматиста. Каково же было мое разочарование, когда я узнал, что здесь – в городах Шелефтью, Умеа и других – давно уже побывал обычно малоподвижный гроссмейстер, любящий уютное, теплое местечко у огня, Исаак Болеславский.

В память врезались многие красивые шведские города. Как забыть живописный курорт Норчопинг! Здесь, в городе, славящемся знаменитым спичечным производством, мы вместе с Вячеславом Рагозиным играли в турнире и встречали 1960 год. Кстати, празднество было своеобразным. Гости собрались и сели за стол в восемь часов вечера. Трапеза длилась до полуночи. Мы воспользовались этим и уже в десять часов выпили за взаимное счастье в новом году. В Москве была как раз полночь. Потом вторая встреча – уже в двенадцать часов по местному времени. А дальше пошло шумное веселье. Танцы, песни, игры. Вот один из аттракционов. Под потолком плавают десятки разноцветных воздушных шаров. Задача – подпрыгнуть и шарик раздавить. Раз плюнуть для Валерия Брумеля, но все мои попытки опередить рослых шведов были обречены на неудачу. На мою голову падала лишь сморщенная резина.

В Швеции советский шахматист меньше чувствует себя иностранцем, чем в других странах.

– Здравствуйте, господин Котов! – говорит мне высокий человек в спортивной курточке и типично шведской шапке из шкуры моржа. Я недоумеваю: откуда он меня знает? Ведь я только сегодня приехал в Стокгольм.

– Помните, пять лет назад вы были в Норчопинге и давали сеанс. – Швед подходит ближе, очевидно, для того, чтобы я получше его рассмотрел. Тут же следуют новые подробности: – Ну как же, у нас была такая интересная партия! Я неправильно пожертвовал вам коня.

Я спешу выразить восторг:

– Ах, да, отлично помню!

Мы расстаемся лишь после моего обещания еще раз приехать в Норчопинг и дать возможность реванша словоохотливому любителю.

В 1962 году секретарь исполкома Московского Совета А. Пегов был почетным гостем мэра Стокгольма господина Ф.Андерсона. Когда я вошел в зал, где должен был состояться прием шахматистов по случаю закрытия межзонального турнира, глава города приветствовал меня как знакомого.

– Ого, как ты здесь популярен! – удивленно воскликнул Пегов и забросал меня вопросами о только что закончившемся состязании.

Тысячи людей смотрели партии, которые играли на телецентре Ботвинник, Керес, Таль, Флор. А сколько любителей побывало на турнирах, где всеобщее внимание привлекали партии Петросяна, Корчного, Геллера, Штейна! Шведы любят шахматы и знают лидеров этого увлекательного искусства. Вот почему советский консул в Швеции имел основания дать один шутливый совет своему помощнику, недавно приехавшему в страну. В 1960 году, закончив выступления в Стокгольме, я уезжал в Гетеборг, где мне предстояло пробыть несколько дней. Когда я зашел в консульство, чтобы сделать отметку в паспорте, молодой работник решил проявить обо мне заботу.

– Если что-нибудь с вами случится, товарищ Котов, – наставительно инструктировал он меня, – немедленно звоните нам в Стокгольм.

Я утвердительно закивал головой.

– А я хочу посоветовать совсем другое, – улыбнулся консул, обращаясь к помощнику. – Если с вами что-нибудь случится в Стокгольме, звоните Котову в Гетеборг. Он вам оттуда поможет.

В Швеции ежегодно проводятся самые разнообразные шахматные соревнования. Но вот что интересно: большинство участников этих турниров – люди в возрасте от тридцати до шестидесяти лет. Почти совсем нет молодежи. Почему? Может быть, это связано с общей проблемой "молодых людей", всерьез волнующей сейчас передовые умы Швеции.

Чтобы убедиться в том, какой губительный процесс идет в этой стране среди молодежи, не нужно делать больших социальных анализов или наблюдений. Пройдите поздно вечером по центральной улице Стокгольма Кунгсгатану, и через полчаса вы в испуге побежите назад в отель. Есть чего испугаться! Мимо вас около самого тротуара проносятся автомобили причудливого вида. Иногда это просто наспех собранные, дребезжащие на ходу развалины. Переполнены эти опасные движущиеся кареты подвыпившими парнями и сомнительного вида девицами лет пятнадцати – семнадцати. Из окон летят отчаянные тарзаньи крики. Разошедшиеся мальцы пристают к женщинам, хватают их за руки, тянут в машины. Когда у пивных баров они встречают своих знакомых, воздух сотрясается невероятными воплями всеобщего восторга.

Это стокгольмские стиляги, или, как их называют в Швеции, раггары. Объединившись в небольшие группки, они свято блюдут клановость своих полудиких общин. Тот, кто видел американскую кинокартину "Вест – сайд стори", знает, как это происходит. Законы групп бесчеловечны. Не дай бог, если девушка какого-то клана пройдется с "чужим" парнем. Ее ждет грубая и жестокая расправа. Шведские газеты с возмущением писали о страшном случае истязания, которому подвергли озверевшие защитники прав собственности одну нарушительницу первобытных законов. Узнав, что "их" девушка гуляет с парнем из враждебной группы, молодчики подвесили ее голую к стволу дерева и под дикий вой полчаса "промывали" из брандспойта.

Однажды на банкете, посвященном закрытию международного турнира, я произнес следующие казавшиеся мне удачными слова:

– Мы будем долго и крепко дружить: я – москвич с улицы Горького и Гедеон Штальберг с Кунгсгатана.

К моему удивлению, шведский гроссмейстер прыснул и под общий смех присутствующих шведов поспешно сказал по-русски:

– Нет, нет, я не с Кунгсгатана!

Позже я узнал, что в Швеции был выпущен фильм, показывающий разгул банд раггаров на Кунгсгатане. С тех пор выражение "парень с Кунгсгатана" приобрело нарицательный смысл.

Бесчинства раггаров стали беспокоить правительство и даже короля. Пришлось подумать о радикальных мерах. Однажды было дано указание провести строгий технический осмотр всех автомобилей города. Многие машины раггаров были ликвидированы. Но и это не навело порядка на улицах вечернего Стокгольма. Теперь с наступлением темноты по городу парами разъезжают полицейские на гигантских лошадях. Или ходят пешком по двое, но уже вооруженные до зубов – пистолет, сабля, резиновая дубинка. А уж дубинкой-то полицейские Стокгольма орудуют умело!

В последний день игры на межзональном турнире, проходившем в пригороде Стокгольма Сальчобадене, в зал пробрался пьяный хулиган. Бегая от столика к столику, он повалил шахматные часы, смешал фигуры на досках. Администраторы послали за полицейским. Не спеша, вразвалку приблизился страж порядка к нарушителю. Затем вдруг каким-то неуловимо коротким движением опустил на его спину резиновую дубинку. Это был ловкий удар: не успев и пикнуть, хулиган обмяк и свалился на пол. Дубинка ничего не повредила – она легла от плеча к плечу в строго "изученном" направлении. Дебошир был унесен из зала.

Шведские шахматисты пользуются в СССР не меньшей известностью, чем наши в Швеции. Гедеон Штальберг, Госта Штольц, Эрик Лундин, Шандор Нильсон, Бенгт Хорберг – эти и другие имена непрерывно встречаются на страницах теоретических учебников и периодических шахматных журналов.

Еще в начале тридцатых годов советские шахматисты следили за успехами одаренного шведского гроссмейстера Госты Штольца. Его выдающийся талант заметно обогатил шахматное искусство. Штольц обладал прекрасными человеческими качествами. Его доброжелательность, незлобивость в сочетании с особым, лишь ему присущим чувством такта вызывали к Госте любовь и уважение у всех, кто его знал. К великому несчастью, в судьбе этого замечательного шахматиста роковую роль сыграл неизлечимый недуг. По каким-то личным причинам Штольц в последние годы жизни много пил. Но даже в состоянии крайней опущенности он сумел сохранить трогательную теплоту по отношению к людям.

В одном из туров шахматной Олимпиады 1952 года в Хельсинки команда Швеции встречалась с американцами. Исход матча был важен и для нас, поскольку мы вели ожесточенную борьбу за звание чемпионов, а команда США была конкурентом.

Вот почему я, капитан команды СССР, прямо-таки обмер, когда заметил, что одно из четырех "шведских" мест пустует. Ну, конечно, так я и знал: нет Штольца. Уже полчаса, как пущены часы, а шведа нет. Стараясь не показывать своего волнения, я то и дело поглядывал на входную дверь и, как родному, обрадовался Штольцу, когда тот появился, наконец, в огромном зале.

Увы, радость моя была преждевременна – швед еле держался на ногах. Только с чьей-то помощью он добрался до своего места и без сил плюхнулся на стул. Закрыв лицо руками, Штольц думал, какое начало партии избрать.

Прошло часа три. Все это время я не подходил к столику, за которым играли Штольц и Эванс. Зачем зря волноваться! Остальные члены шведской команды имеют хоть какие-то шансы немного задержать американцев, а тут… Оценив ход других сражений интересовавшего меня матча, я все же мельком глянул и на позицию в партии Штольц – Эванс. И лучше бы не глядел: у Штольца не хватало фигуры!

В этот момент я почувствовал на себе чей-то взгляд. Между пальцев, прикрывающих глаза, Штольц внимательно и как-то хитро смотрел на меня. Тогда я решил получше разобраться в позиции. Вывод меня несказанно обрадовал: хотя Эванс имел лишнюю фигуру, атака Штольца была неотразима! Рассчитав один вариант, затем другой, я поразился глубине проведенной Гостой комбинации. А в глазах Штольца, чуть видных между пальцами, был укор: "Что же это ты – не верил? Думал, не смогу уж и играть в таком состоянии?"

Восхищенный красотой развернувшегося боя, я уже ни на шаг не отходил от этой партии. Вот Эванс сделал вынужденный ход. Теперь решал шах ферзем с d4 на h8. На секунду меня охватил испуг: донесет ли Штольц ферзя до такого далекого поля, не уронит ли? Нет, Штольц объявил шах. Американец остановил часы и протянул руку победителю.

И тут наступил самый трудный момент для Штольца: он никак не мог поймать руку противника. Один раз направил неестественно распрямленную ладонь в сторону Эванса – мимо. Еще раз – нет. Наконец Госта схватил руку Эванса и, радостный, долго тряс ее. Совместный анализ, проведенный после окончания партии, показал: комбинация Штольца была верна во всех разветвлениях.

Когда мне доводилось встречаться со Штольцем, я с грустью замечал, что он все больше слабеет. Ничто не избавляло его от болезни. А пить уже было не на что, и мастер тактических ударов в шахматах пускался в жизни на "тактические ухищрения".

– Я прошу вас, дайте мне, пожалуйста, немного денег, – обратился Штольц к Бистрему в последний год своей жизни.

Тот отлично понимал, зачем Госте понадобились деньги, и решил не допустить нового приступа губительной страсти.

– А зачем вам деньги? – сделав невинное лицо, спросил президент шахматной федерации Стокгольма.

– Мне… мне нужно купить маме кофе, – нашел первый попавшийся предлог Штольц.

Но он забыл, что Бистрем занимается торговлей – кофе, снабжая им почти всю Скандинавию.

– Вам нужен кофе? – обрадовался Бистрем. – Отлично! Я дам вам столько кофе, сколько вы захотите. Ваша мама будет очень довольна!

Штольц растерялся. Понятно, что такой выход его совсем не устраивал. Но и здесь изобретательный ум выручил.

– Моя мама терпеть не может вашего кофе! – решительно произнес гроссмейстер, прямодушно глядя в глаза скандинавского кофейного короля.

Когда приближался пятидесятилетний юбилей Штольца, шведские шахматисты решили отметить эту дату и хоть как-нибудь порадовать коллегу. По подписке собрали довольно значительную сумму денег. Но что с ней делать? Отдать Штольцу – значит еще больше губить его. Думали, думали и надумали: "Купим-ка ему новый костюм". А куда девать оставшиеся кроны? Стали искать им применение.

– Господа, да ведь Госта очень страдает от зубной боли. Отдадим эти деньги дантисту. Пусть он полечит зубы Штольцу, а если нужно, сделает и протезы.

На том и порешили. Утром в день юбилея друзья пришли домой к Штольцу, торжественно поздравили его и вручили подарки: новенький костюм и оплаченный счет дантиста.

Юбиляр сердечно поблагодарил друзей, с интересом осмотрел костюм. На секунду задумался. И вдруг с грустной улыбкой сказал:

– Что касается костюма, то это вы верно придумали – мой изрядно поизносился. А вот с зубами – это зря: они мне не нужны, я ведь последнее время только пью.

Меня могут спросить: "Зачем это вы рассказываете истории, которые "благовоспитанные" авторы обходят молчанием?" Скорбь о безвременной утрате крупного шахматного таланта вызывает эту откровенность. "Гене уна сумус" – "Мы одна семья". Так пусть же те несчастья, которые происходят в этой семье, послужат уроком для молодых шахматистов, дабы они решительно пресекали пороки, истребляющие силы, нервы, мешающие достигать тех вершин в творчестве, на которые им позволяет притязать отпущенное природой дарование.

Кен-гу-ру

И надо же было случиться такому несчастью, притом в самый неподходящий момент! Подумать только: изъездил все континенты мира, где ни побывал за семнадцать лет странствий по свету, в какие переплеты ни попадал – и ни разу не болел! А тут, когда совсем один в чужой стране, на краю земли, за пятнадцать тысяч километров от родного дома, неожиданно нагрянула серьезная болезнь. И не с кем даже посоветоваться. Советское посольство находится в Канберре – в трехстах километрах от Сиднея. А по законам, установленным для наших дипломатов в Австралии, сотрудник посольства может выехать из Канберры только по специальному разрешению властей.

Началось с пустяка – заболела вена на ноге. Сперва я не обращал на боль внимания, но с каждым днем она усиливалась. Я продолжал играть в турнире, а с ногой все хуже и хуже. Скоро стало невозможно ходить. Пришлось ехать в госпиталь. Осмотревший ногу молодой хирург был решителен: оставить больного здесь! Организаторы заволновались: а как же с турниром? Гроссмейстер пролетел половину земного шара, семь австралийцев освобождены от работы, чтобы сразиться с ним, и все идет насмарку!

Пригласили главного хирурга. По австралийской классификации медиков главный хирург носит звание Мистера. Мистер Холлинс, стройный, спортивного вида человек лет тридцати, любит шутку, но по некоторым его замечаниям я понял, что здесь не до смеха. Все же организаторы вместе со мной уговорили Мистера, и он разрешил закончить турнир.

– Днем лежать, делать легкие массажи, – был его приказ, – может быть, пройдет!

Радостные, помчались мы из госпиталя продолжать шахматные битвы.

И вот сиднейский турнир закончен. А ноге стало совсем плохо. Сразу же после заключительного тура мы поехали к Холлинсу. Теперь и он был неумолим.

– Завтра в госпиталь! – приказал Мистер и, когда я попробовал было протестовать, выразительно махнул рукой, как бы выбрасывая что-то в окно. – Шутить нельзя – воспаление вены. Если не ляжете в госпиталь – ноу Котов!

Что скажешь на такое заявление?! На сей раз мы покидали госпиталь менее веселыми. По иронии судьбы вечером состоялся банкет в честь моего приезда и победы в турнире. Шахматисты и гости расположились в уютном доме и прилегающем к нему садике одного из сиднейских любителей шахмат. Прибыли на праздник из Канберры посол СССР в Австралии В. И. Логинов и секретарь посольства. Это был, пожалуй, самый необычный банкет за все время существования столь приятного способа отмечать торжественные события.

Мужчины в черных костюмах и дамы в вечерних туалетах медленно гуляли по огромной веранде, иногда спускаясь в садик, чтобы получить прямо с вертелов кусок жареной курицы или сочного говяжьего филе. Всякий раз на лицах гостей появлялась полурастерянная, полусмущенная улыбка, когда они видели маленький столик на краю веранды. За ним, высоко задрав левую ногу на спинку подставленного кресла, сидел подавленный, опечаленный виновник торжества. Лишний глоток виски и приятное австралийское вино не выбили из моей головы назойливую, тревожную мысль: завтра утром в госпиталь…

Главная сестра госпиталя, спрятав испытующие глазки под огромным крахмальным капюшоном, начала мою анкету вопросом не очень приятным:

– Кто самый близкий вам человек в Сиднее?

Не трудно понять, на какой случай надобны эти сведения. Посмотрев на привезшего меня секретаря шахматной федерации Австралии Локвуда, я произнес:

– Запишите: "Билл Локвуд".

Сиднейские шахматисты с моей легкой руки долго потом звали этого симпатичного человека "кузен Билл".

Затем сестра дала мне подписать три документа. Первый: дирекция госпиталя не отвечает за ценности, имеющиеся в моих карманах; второй: я предоставляю врачам право производить над собой все те операции, какие они сочтут нужным делать; и третий: я обязуюсь оплатить все расходы по проживанию в госпитале и лечению. Тут же мне вручили расценку всех лабораторных операций. Рентген – три фунта, анализ крови – два, мочи – фунт. В тот момент мне было не до денег, но позже, когда я стал выздоравливать, я с испугом перечитал внушительные цифры больничного прейскуранта. Поистине нелегко болеть в стране, где платишь за каждый шаг!

И вот я в кровати, в отдельной комнате, специально оборудованной в память о каком-то покойном капитане. Удобно, светло, чисто. Через пятнадцать минут окончательно устанавливается диагноз – инфекционное воспаление вены левой ноги. И тут же начинается лечение. Кстати, за все время пребывания в госпитале я не видел ни истории болезни, написанной врачами, ни вообще каких-либо бумажек. Все распоряжения сестрам давались устно и выполнялись пунктуально и аккуратно.

Лечили меня способом оригинальным. Проткнув вену руки полой иглой, врач соединил ее трубочкой со стеклянным сосудом, подвешенным высоко над кроватью. Оттуда жидкость капля 'за каплей попадала в мою кровеносную систему. Два раза в сутки врач прикреплял новую банку. Всего через меня прошло за пять дней около десяти литров жидкости. Я не понимал тогда, почему банку меняет обязательно врач, почему сестра каждые полчаса проверяет интенсивность движения жидкости. Только потом, в Москве, мне объяснили причину такой скрупулезности: нельзя допускать воздух в кровеносную систему человека – уже несколько попавших в кровь кубиков воздуха несут неизбежную смерть.

Так началась моя госпитальная жизнь вдали от Родины, в кругу совершенно чужих людей. Я успокаивал себя, как мог, шутил с сестрами и нянями, говоря им, что я теперь напоминаю сосуд из детской задачи по арифметике: "В одно отверстие вливается, в другое выливается…" Кстати, объясняться с нянями было не так– то просто. Как все смертные, я был обучен английскому языку "салонного типа", а няни и сестры задают часто вопросы, не предусмотренные никакими учебниками. Выручали жесты.

К вечеру жизнь в госпитале замирает, врачи и сестры – кроме дежурных – уходят домой, и на душе становится тоскливо. Я вспоминал дом, Москву, и настроение еще больше ухудшалось. В окне в предвечерней дымке виднелся Сидней. Вот знаменитый мост– гигант, даже в Соединенных Штатах редко увидишь такое сооружение. Сиднейцы гордятся своим мостом: "Вы уже видели мост? Вот посмотрите, какой у нас мост!" Он действительно великолепен. Транспорт идет в несколько рядов. На самом верху величественной фермы по параболической балке весь год передвигается тележка. Это маляры: пока они успевают окрасить ферму до конца, обильные дожди смывают краску там, где была начата работа. И тележка движется обратно!

Где-то невдалеке прелестный пляж. Все хотел искупаться – не удалось. А что я вообще успел увидеть в Австралии? Сколько времени потерял из-за больной ноги! Хотя нет, кое-что я повидал. И в сгущающейся темноте больничной палаты я начинаю вспоминать свой путь на далекий континент, первые недели пребывания в Австралии.

ТУ-104 перенес меня к исходу дня из Москвы в Ташкент, затем на рассвете мы перемахнули через Гималайский хребет. Красотища какая! Бурые и кипенно – белые снежные горы, запутанные лабиринты скал и ущелий. Тут не только снежный человек может появиться, сам черт померещится! Потом жаркий Дели, Рангун и к вечеру уже Джакарта. По стенам здания аэропорта бегают ящерицы. Сперва удивляешься, но тебе объясняют – это признак хорошего дома. Пресмыкающиеся уничтожают комаров, мошкару. Ящерицы есть и в советском посольстве в Индонезии. Значит, тоже хороший дом.

В аэропорту меня встретил президент шахматной федерации Индонезии профессор Харахап.

– Я уже договорился с вашим посольством: на обратном пути вы на две недели задержитесь в Индонезии,– сообщил профессор.

Позже выяснилось, что, будучи большим любителем шахмат, он желаемое выдал за действительное: никто ему таких обещаний не давал.

Ночная Джакарта загадочна и красива. Велосипедные рикши с колясками, расписанными яркими красками; тысячи фонариков около групп людей, ужинающих прямо на улице. Это не каприз: в домах слишком жарко.

Одну ночь провожу в превосходной гостинице "Индонезия". Гостиница – чудо, последнее слово техники. Двери раскрываются автоматически, едва подходишь к ним на расстояние один-два метра, в лифте не надо трудиться, нажимая кнопку: фотореле включает механизм, стоит лишь приблизить палец к цифре нужного этажа. Максимальный сервис в комнатах. Открываешь дверь шкафа – внутри тотчас загорается лампочка; принесли к портье для тебя письмо – на телефонном аппарате в твоей комнате вспыхивает сигнальный красный свет. Нечего и говорить об установках кондиционированного воздуха: в индонезийской жаре это необходимость.

– Посмотри, как там мой стадион, – попросил меня московский друг, руководивший когда-то отделочными работами на строительстве стадиона в Джакарте.

Это сооружение, которым нельзя не любоваться. Смелая конструкция, совершенная отделка. Молодцы наши строители!

Ночью я вновь лечу – уже на английском самолете. А наутро Австралия – цель моего далекого путешествия. Начинается жизнь на удивительном континенте.

Одна из легенд утверждает, что Австралия – это гигантский метеорит, упавший из глубин вселенной в воды земного океана. Порой начинаешь верить этому – столь своеобразен австралийский материк. Центральная часть страны – настоящая пустыня. Я дважды пересекал Австралию: это были полеты через бескрайние и, казалось, необетованные области. Здесь лишь изредка можно встретить маленькие поселки рудокопов да деревни аборигенов. Эти истинные хозяева Австралии недалеко ушли от своего первобытного образа жизни... Они боятся белого человека, ибо он сделал их жизнь еще более трудной.

Интенсивная жизнь существует только по краям огромного острова. Тут находятся все крупные города Австралии.

Мои выступления с сеансами одновременной игры начались в поселке меднорудных шахт Монт-Айзе; там я очень страдал от укусов комаров. Почему эта гадость так распространена? И здесь комары не менее противны, чем под Москвой!

На следующий день я встречался с шахматистами жемчужины побережья – Брисбейна, а оттуда вылетел в самый большой город страны – Сидней. В аэропорту меня встретила делегация шахматистов во главе с вице-президентом ФИДЕ, многолетним чемпионом Австралии Георгом Кошницким. Этот умный, энергичный человек сразу же стал моим гидом, шофером и, что всего приятнее, настоящим, преданным другом.

Уже первые минуты встречи в Сиднее были трогательны. Это единодушно отметила и пресса, хотя, конечно, не обошлось без репортерских накладок,– над которыми мы вместе с австралийскими шахматистами весело посмеялись. Одна газета именовала меня чемпионом мира, тогда как другая низвела на ступень мастера.

Дни мои заполнили турнирные бои, беседы с новыми друзьями, вылазки в достопримечательные места Сиднея, Георг Кошницкий показал мне много любопытного. Нередко меня "отнимали" у него другие любители, имеющие автомобили, и я путешествовал вместе с ними.

В 1948 году на межзональном турнире в Стокгольме австралийский мастер Лайош Штейнер говорил мне:

– Приезжайте в Сидней, я вам подарю медвежонка коала.

Это была шутка, так как удивительное животное – только австралийский житель и не может быть вывезено за пределы Австралии: немедленно погибает. Коала, без сомнения, самое очаровательное существо из всех живущих на земле. Слово "коала" значит "непьющий". Медвежонок ростом сантиметров в тридцать-сорок обитает на деревьях, почти круглые сутки дремлет, закрыв глаза, и жует листья. Австралийцы утверждают, что листья любимого дерева медвежонка содержат в своем соку алкоголь, так что коала вечно "на взводе". Пушистая мягкая шерсть серого цвета, огромный черный пятачок носа сразу же вызывают улыбку у того, кто впервые видит коала.

Этот медвежонок и кенгуру – символы Австралии. Их изображения можно увидеть на стенах домов, на платках женщин, на эмблемах авиакомпаний. Статуэтки кенгуру и коала продаются как сувениры…

Во дворах многих домов на окраине Сиднея кенгуру бегают, словно козы в русской деревне. На воле кенгуру нередко бывают причиной автомобильных аварий: выбегая на свет фар, крупное животное зачастую попадает под колеса. Газеты писали, что где-то смирное животное взбунтовалось и убило человека, но, видимо, было за что, поскольку разозлить кенгуру не так-то просто.

Да, какой только экзотической "живности" нет в Австралии: дикая собака динго, страус эму, утконос! На деревьях, запорошенных ярчайшими цветами, сидят "настоящие" попугаи, которых мы привыкли видеть лишь в зоопарках и клетках.

Лежа в больничной постели, я вспоминал величественные эвкалиптовые леса в окрестностях Сиднея. В полудреме громады деревьев с их светлыми, гладкими, словно отполированными стволами виделись настолько явственно, что мне вдруг померещился мерцающий меж ними огонек, и я долго не мог понять, откуда он взялся. С трудом очнувшись, я сообразил, что это медицинская сестра с потайным фонариком в руках проверяет надежность циркуляции лечебной жидкости в моей кровеносной системе.

Вскоре я вновь задремал. Вдруг "странные" восклицания достигли моего слуха.

– Ну что, пойдем, что ль? – спрашивал один женский голос.

– Нет, сначала уберем, – отвечал другой.

Что такое, уж не галлюцинация ли начинается? Однако новая русская фраза, прозвучавшая в коридоре, убедила меня, что я в здравом уме. Впрочем, всполошился я больше от неожиданности. Мне было известно, что в Австралии живет шестьдесят тысяч русских, в разные времена и по разным причинам оторвавшихся от родной земли. Встречая впоследствии своих соотечественников, я многое узнал об их жизни на чужбине.

В целом переселенцам в Австралии живется несколько лучше, чем в других странах: здесь легче найти пусть грязную, но работу. И все-таки даже самые процветающие люди тянутся к Родине.

– Одна мысль утешает, – сказал мне в минуту откровенности человек, благодаря своей высокой технической квалификации ставший зажиточным. – Как-нибудь соберу все это барахлишко – да в Россию!

Другой рассказывал:

– Жена мне часто говорит: "Вот живем мы с тобой здесь не худо. А нет во мне былого веселья! Где мой раскатистый смех, где веселые шутки друзей?"

Но есть и другие люди в Австралии. С ними не хочется связывать даже слово "русский". Однажды в Мельбурне на турнир пришел маленький человек лет пятидесяти.

– Здравствуйте, господин Котов, – поздоровался он, поймав меня во время прогулки между столиками.

– Здравствуйте!

– Я тоже из Тулы. Слыхал, вы туляк?

– Да.

Разговорились, вспомнили тульские улицы, парк…

– А где после Тулы проживали? – спросил я.

– В Харькове. Кончил там институт, работал химиком.

– И давно из Советского Союза?

Белесые глаза собеседника как-то сразу беспокойно забегали.

– С сорок… сорок четвертого.

Все ясно – убежал во время войны, когда фашисты побросали своих холуев на произвол судьбы.

Я молча отошел, но теперь уже непросто было отвязаться от этого типа.

– И как вам нравится в Австралии? – задал он стандартный вопрос.

– Скучаю. Уже три недели, как из дома.

– А нам весело! – заторопился бывший туляк, убежавший из Харькова. – Каждый вечер собираемся вместе, организуем концерты. Отличное общество! – Он явно бодрился. Но внезапно физиономия его стала кислой, и он выпалил совсем уж странное, не вяжущееся с предыдущим: – Знаете, честно: если бы была возможность, пешком бы пошел в Москву!

Я пристально посмотрел на бывшего туляка. Что это: признание или хитрость?

– Только при одном условии, – добавил он после паузы.

– При каком? – автоматически спросил я.

– Если бы власть у вас переменилась.

– У, милый! – засмеялся я в лицо изменнику. – Долго тебе придется ждать!

На второй день моего пребывания в госпитале в палату вошел огромный лысоватый детина. Его скрюченные волосатые пальцы впились в ручку пылесоса.

— Здравствуйте, – прорычал он басом.– Меня зовут Лорис Петрович.

И пошли воспоминания. Эмигранты, встретив человека, приехавшего из СССР, как правило, спешат рассказать свою историю. Одни хотят оправдаться, найти сочувствие, другие ждут помощи, совета.

Лорис Петрович принадлежал к иному сорту беглецов и от меня ничего не ждал. Оперировал он пылесосом всего минут десять, но затем еще несколько раз заходил ко мне, а в середине дня даже принес обед, заменив официантку.

– Сможете определить, сколько мне лет? – спросил здоровяк и тут же с гордостью объявил: – Семьдесят шесть! Неплохо? Но я говорю, что шестьдесят. Иначе сразу уволят: стариков после шестидесяти пяти не держат на работе.

Я уже знал, что Лорис Петрович – "полунемец, полулатыш, полушвед, полурусский", как он представился, – до революции служил офицером в Петербурге.

Теперь же он принялся рисовать сцены буйств и веселых похождений молодых лет. И вдруг похвастался:

– А знаете, кем я был во время гражданской войны? Правой рукой атамана Семенова. Заведовал его механизированными частями!

И этот ярый враг советской власти рассказал далее как белая армия воевала с разутыми, голодными красноармейцами. Перечислил самые ожесточенные бои, отступления, марши. Живые картины гражданской войны! Невольно я заслушался его рассказами и даже перебил вопросом:

– А скажите, почему все-таки вы не смогли задушить Советскую Россию? Как по-вашему?

Собеседник помрачнел.

– Что можно сделать с народом?! – захрипел он. – Нельзя победить народ! У него сколько хочешь резервов, а к нам не шел никто! Техника, вооружение – что от них толку, когда воевать некому!

Когда я выписывался из госпиталя, я встретил у выхода Лориса Петровича. Он выносил огромный металлический бак, наполненный окровавленными бинтами, гнойными тампонами.

– Передайте привет России! – гаркнул он мне вдогонку.– Да, да, не Советскому Союзу, а России!

И, схватив волосатыми рыжими руками тяжелый бак, легко взвалил его себе на плечи. Нужно было спешить загрузить санитарными отходами подошедший автомобиль. Не великий удел достался на старости лет этому душителю молодой Советской республики.

"Мы одна семья", – написано на гербе международной шахматной федерации. В справедливости этих слов я убедился в тяжелые дни пребывания в госпитале. Сиднейские шахматисты относились ко мне с изумительным вниманием и предупредительностью. Ежедневно меня посещало до десяти человек. Они приносили с собой фрукты, сладости, книги. Частенько палата превращалась в комнату встречи многочисленных весельчаков, один из которых по какому-то недоразумению привязан к столбу со стеклянной банкой наверху.

Хотя я мог оперировать лишь одной рукой, это не мешало проводить в палате настоящие шахматные бои. Руководитель юных шахматистов Сиднея мастер Флатов приводил в день по нескольку человек своих питомцев. Как было не дать им импровизированный сеанс одновременной игры!

Однажды вечером зашел ко мне лечащий врач – Мистер Холлинс.

– У меня к вам просьба, гроссмейстер. Не могли бы вы сыграть со мной в шахматы?

– С восторгом! – обрадовался я. – Когда еще можно дать мат спасающему твою жизнь доктору?!

– А вы не будете возражать, если сюда зайдет мой приятель? – попросил хозяин хирургического отделения.

– Ради бога!

И вот баталии начались. Шахматное мастерство моих попечителей было таково, что исход сражений определился довольно быстро. Поблагодарив за полученные маты, доктора раскланялись.

– Ну, как вы сыграли с Мистером? – спросила меня сестра, вошедшая в палату сразу после того, как удалились врачи.

– Доктор Холлинс выиграл, – тоскливо сказал я. Сестра недоуменно поглядела на меня, затем сочла своей обязанностью успокоить больного.

– Что ж, понятно, – покачала она головой. – Вы уже какой день лежите, практики нет.

– Наутро весь госпиталь поздравлял доктора Холлинса с победой. Проходя мимо моей палаты, он открыл дверь и погрозил мне пальцем.

Точно в срок, назначенный Холлинсом в начале лечения, я был "отвязан" от столба. На пятый день я уже разгуливал по госпиталю, на шестой… уплатил изрядную сумму австралийских фунтов.

У подъезда меня ждал любезный господин Блашке – бывший секретарь шахматной федерации Австралии. В своем юрком, маленьком автомобиле этот общительный человек, которому далеко за семьдесят, много раз возил меня по Сиднею.

– Ну, что будем делать? – спросил господин Блашке.

– Жить! – ответил я.

На следующий день я был уже в Мельбурне. Здесь, как и в Сиднее, не живет ни один советский человек. Но в беседах с людьми можно услышать самое высокое мнение о нашем балете, о пианистах и скрипачах, демонстрировавших в этом городе свое искусство. Еще живо воспоминание и о блестящих выступлениях спортсменов из СССР на Олимпиаде в 1956 году. Мне рас сказывали, какую бурю ликования вызывали достижения наших бегунов, метателей, тяжелоатлетов, гимнастов.

– А для нас это вообще был торжественный праздник. Мы ведь тоже чувствуем себя русскими, хотя и живем вдали от Родины, – говорили мельбурнские жители русского происхождения.

В Мельбурне мне посчастливилось побывать на интереснейшем зрелище. Когда я хотел 5 ноября уехать в Аделаиду, мельбурнцы запротестовали.

– Как это можно – уезжать в день знаменитых мельбурнских скачек!

Мельбурнские скачки в конце каждого года – большое национальное торжество. Этот день считается нерабочим. Закрываются даже магазины. Наблюдать ход борьбы в главном заезде съезжаются любители конных состязаний со всего света. Конечно, влечет их не столько красота бегов, сколько игра в тотализаторе и у букмекеров. Задолго до скачек газеты объявили, что в этот день будет выиграно и проиграно около одного миллиона австралийских фунтов.

Не менее усердно, чем лошадей, готовили ко дню бегов… модниц. Магазины накануне состязаний были переполнены. В поте лица трудились портные и создательницы дамских шляп.

– Обязательно обратите внимание на дамские шляпы, – советовали мне. – Нигде ничего подобного вы не увидите!

5 ноября, взяв такси, мы отправились на скачки. На свои машины мельбурнцы махнули рукой – их в этот день некуда поставить у ипподрома. Доставка зрителей велась интенсивно всеми средствами, включая вертолет. Пока разыгрывались побочные заезды, я фотоаппаратом "хватал" на пленку наиболее чудные одежды. А шляпы! Что за причудливые сооружения были на головах некоторых австралиек. То диаметром больше метра – настоящий аэродром, то высотой с каланчу!

Побить "рекорд" не так-то просто на этом празднике элегантности. Из Ирландии на ипподром прибыла известная чета – король и королева жемчуга. На их одеждах в тот день было по семи тысяч жемчужин!

Главный заезд кончился сенсационно: первым пришел скакун, на которого мало кто ставил. Уже через час на ипподроме продавалась газета: на первой странице хозяйка целует победителя в губы. И есть за что: лошадь принесла приз в двадцать пять тысяч фунтов!

А у дам уже не было сил следить за нарядами: измученные жарой, ажиотажем и четырехчасовым стоянием – мест сидячих очень мало на ипподроме, модницы падали в обморок прямо на траву, отбрасывая в сторону с таким трудом придуманные шляпы...

В маленькой живописной Аделаиде, куда я попал после Мельбурна, живет Георг Кошницкий. Его семья поголовно шахматная. Жена – Эвелин Кошницкая шефствует над юношеской шахматной организацией, два сына тоже азартные шахматисты. В Аделаиде я рискнул повторить эксперимент, проделанный на острове Кипре, – прочел лекцию на английском языке. Аделаидцы записали выступление на пленку с тем, чтобы передать советы по изучению шахматной теории любителям других городов.

В Аделаиде я отмечал сорок шестую годовщину Великого Октября. Местное общество дружбы с Советским Союзом устроило прием в честь национального дня СССР, как называют 7 ноября в Австралии. Я был единственным представителем своей страны на этом празднестве и страшно разволновался, когда отвечал на многочисленные приветствия добросердечных людей.

Кончился срок моего пребывания в Австралии. Теперь нужно было поторапливаться, чтобы перехватить самолет, курсирующий по трассе Джакарта – Москва. И вот я на небольшом самолете австралийской фирмы "Квантас" с характерной фигуркой кенгуру, нарисованной на гербе авиакомпании. Длительный полет через пустынную область страны. Я смотрел из окна на каменистый ландшафт и прощался с Австралией…

Когда двести лет назад белые моряки впервые сошли на землю Австралии и показали на убегающее незнакомое животное, темнокожие хозяева острова ответили:

– Кен-гу-ру! – что означает "Не понимаю".

За шесть недель пребывания в Австралии я многое понял, многим восхищался. Но и сейчас, в момент прощания с чудесной страной, многое мне оставалось непонятным.

Не понял я: почему нужно тратить столько денег на вооружение страны? Откроешь газету в Сиднее или Мельбурне и видишь фотографию сверхмощного бомбардировщика и броский заголовок: "Этот самолет правительство Австралии покупает у американцев".

Не понял я: почему аборигены – истинные хозяева страны – так жалки и забиты? Единственное совершенное для них "благодеяние" – библия, переведенная на язык аборигенов.

Не понял я: почему так мало кинокартин австралийского производства? Американские ковбойские боевики, "фильмы ужасов" – пожалуйста! А австралийских произведений, показывающих жизнь большого, талантливого народа, не сыщешь днем с огнем.

Не понял я: зачем нужно выпускать огромными тиражами дешевую макулатуру, каковой являются, например, книжки Брауна "Боди" и "Тзе скарлет флэшь". Это ухудшенные издания Пинкертонов и Картеров. Не верю, чтобы эти книги так уж интересовали людей культурной Австралии!

Впрочем, каждый живет по-своему, мы ходим в гости друг к другу не для того, чтобы учить соседа.

Австралийцы хотят дружбы с моим народом, и это самое важное. А что касается шахматистов, то мы поистине одна семья. И я с нетерпением жду каждой весточки с далекого, "павшего с неба" континента. Я знаю, в этой весточке будут выражены чувства настоящих друзей, которым, как и мне, дорого шахматное искусство.

Роберт Фишер как он есть

Спасти черного воеводу не было возможности. Обреченный, стоял он среди жалких остатков собственного войска, мужественно отражавшего удары неприятельских рыцарей. Битва шла уже в стенах королевской крепости, недавно казавшейся такой неприступной. Отважный порыв белого офицера, правда, стоивший ему жизни, позволил пробить брешь в обороне и ворваться в самое сердце вражеского лагеря, Теперь каждое новое передвижение белых все теснее стягивало кольцо вокруг черного короля.

Тогда гроссмейстер пустился на крайние меры: жертвой коня попробовал он отвлечь силы белых. Хоть чем-нибудь умилостивить врага! Он был искусен в шахматах, этот пришелец из-за океана, но даже его несравненное мастерство оказалось бессильным. Белые не прельстились какой-то жалкой фигурой, целью их атаки был король, только король! Вот наступающие выбили черного владыку из последнего укрытия. Стало ясно – капитуляция неизбежна. Гроссмейстер сидел бледный и потерянный. Сделав еще два хода, на которые последовали сокрушительные удары, он остановил часы, протянул руку противнику, поздравляя его с победой, и… заплакал. На ресницах блеснула слеза, потом другая, и вскоре он уже вытирал лицо ладонью большой руки с тонкими длинными пальцами. Противник, судьи, зрители смотрели на него с удивлением: гроссмейстер плачет! Что из того, что ему всего пятнадцать лет, ведь он уже дважды чемпион крупнейшей страны, общепризнанный шахматный корифей. И вместе с тем безудержные слезы ребенка.

Я впервые увидел Роберта Фишера в 1962 году, когда он уже успел поразить мир своими удивительными победами. В четырнадцать лет Фишер – чемпион США. В пятнадцать – международный гроссмейстер. Невероятный "рекорд" раннего творческого созревания! Никто до сих пор не получал высшего шахматного звания в таком возрасте. Но сам юный американец считал эти темпы продвижения недостаточными. Когда конгресс ФИДЕ присвоил четырнадцатилетнему Бобби титул международного мастера, он воскликнул с обидой:

— Вот уж, не могли сразу дать звание гроссмейстера!

Одаренному американцу едва минуло шестнадцать лет, а его всерьез рассматривали как претендента на шахматный престол. И не только потому, что достижения Фишера в турнирах были поистине изумительны. Оптимистические пророчества основывались еще и на том, что в его успехах не было и элемента случайности или везения. Партии Фишера говорили сами за себя. Словом, было ясно: мир обрел выдающегося шахматиста, который уже в юности вооружился обильными знаниями и высоким техническим мастерством.

Одновременно с рассказами о невиданных способностях мальчика из уст в уста передавались слухи о его причудах, вызывающих поступках, невежестве.

– Каково ваше мнение о Васко да Гама? – спросили американского гроссмейстера.

– А за какой клуб он играет? – вопросом на вопрос ответил Фишер.

Газеты писали о кричащих рубахах и нелепых фуфайках, о жевательной резинке и развязной походке юного чемпиона. Часто говорили – и, как увидим, справедливо – об обидчивости мальчика, о том, как мучительно переживает он каждую неудачу.

– Бобби, ку-ку! – воскликнул Михаил Таль, проходя в ресторане мимо столика Фишера.

Это была невинная шутка, но американец усмотрел в ней обидный смысл: Таль опережает его в турнире и поэтому, дескать, издевается.

– Почему он сказал "ку-ку"? – допытывался Бобби у своего тренера. – Какое он имел право говорить мне "ку-ку"? Вот скоро я его обыграю, и тогда сам скажу ему "ку-ку"!

И юноша расплакался горькими слезами, такими же горькими, какими он плакал после проигрыша партии.

Анекдоты о Фишере не уставали пересказывать шахматисты при встречах друг с другом, их печатали падкие на сенсации газеты, приводили в своих статьях остроумцы. Эти сведения создавали выразительный портрет Фишера. Вот почему, отправляясь на межзональный турнир в Стокгольм в 1962 году, я был готов встретить настоящего американского стилягу, подобного тем, каких мы встречали на улицах Нью-Йорка.

Все лучшие шахматные силы земного шара собрались в те дни в столице Швеции. Еще бы, ведь в турнире определялось, кому будет предоставлено право претендовать на шахматный трон. Молодежь всегда полна надежд, поэтому не удивительно, что каждый из приехавших рисовал себе перед началом турнира самые радужные картины. У некоторых это было вполне обоснованно. Блестящие победы во многих международных турнирах позволяли Светозару Глигоричу рассчитывать на новый успех. Перспективным казалось будущее и исландским любителям шахмат. Разве их любимец Фредерик Олафссон не показал в предыдущем турнире претендентов, что он растет от соревнования к соревнованию! И все же взоры стокгольмцев в основном были прикованы к посланцам Советского Союза. Правда, среди них Леонид Штейн был еще совсем неизвестен, зато имена трех остальных знал любой мальчишка. Ефим Геллер, Виктор Корчной, Тигран Петросян. Колоритная тройка! Не раз завоевывал каждый из них самые высокие места в турнире турниров – в чемпионате СССР, бесцеремонно оттесняя в сторону "старичков". Мы с Исааком Болеславским тоже прибыли в Стокгольм, но всего лишь в качестве тренеров и корреспондентов.

В маленьком уютном зале отеля "Аполлония" состоялось открытие состязания избранных. Обычная предтурнирная суета: радостные восклицания при встрече, перекрестные вопросы, шутки, смех. Перед сражением обычно все бодры и веселы: горькие поражения еще не сделали своего черного дела. Фольке Рогард поздравил прибывших с началом ответственного соревнования и дал знак главному судье Гедеону Штальбергу приступить к жеребьевке.

– Роберт Фишер! – вызвал Штальберг американского гроссмейстера.

Последовало замешательство. Я с интересом искал Фишера среди собравшихся: наконец-то увижу легендарного чемпиона земли американской, с которым судьба так долго меня не сводила. Однако никто не поднимался с места. Вдруг тишину нарушил звонкий возглас маленького, подвижного человека:

– Его здесь нет!

– Он что… не приехал? – поинтересовался главный судья.

– Нет, он в Стокгольме, – разъяснил маленький человек. – Здесь, в этой гостинице. Он… спит у себя в номере.

Дружный смех раздался в зале. Опять Бобби за свое! Приехать в город и не прийти на жеребьевку – это уже не лезет ни в какие ворота. На сей раз американский чемпион превзошел самого себя. Всем был памятен случай в Цюрихе, когда Фишер опоздал на закрытие турнира на полтора часа. Но не прийти на жеребьевку!

Маленький господин выгораживал Фишера как мог. Он отправился к судейскому столику, что-то долго и горячо там объяснял. В итоге судьи разрешили ему вытянуть номер, под которым Бобби будет записан в турнирную таблицу.

По окончании торжества низкорослый джентльмен словоохотливо знакомился с присутствующими,

– Артур Туровер,– называл он себя и, поскольку это имя многим ничего не говорило, добавлял: – Помните такую знаменитую партию Алехин – Туровер? Это меня обыграл гениальный русский в Бредлей-Бич в двадцать восьмом году. Какой красивый эндшпиль выиграл чемпион мира!

Тут же он вручал собеседнику визитную карточку. "Артур Туровер – мельничное и мукомольное дело" – было написано на маленьком куске гладкого картона. Из разговоров выяснилось: предприимчивый американец приехал в Европу, чтобы сопровождать Фишера и оплатить все его расходы по проезду и проживанию в столице Швеции. Богатый делец был главой специального шахматного фонда, созданного меценатами – миллионерами для поддержания талантливых шахматистов Соединенных Штатов.

Так и не удалось мне увидеть Фишера в день открытия турнира. "Ничего, – думал я, – увижу заморское чудо завтра. На игру-то он прибежит: когда пущены шахматные часы, не станешь спать в номере!"

И вот первый тур. По укоренившейся привычке наши гроссмейстеры за десять минут были уже в турнирном зале. Судьи пустили часы, участники передвинули на досках королевские и ферзевые пешки. Лишь на одной доске не было сделано первого хода – на той самой, за которой должен был сражаться Роберт Фишер.

Что с ним? Или снова какое-нибудь чудачество? Заволновались судьи, зазвонили по телефонам администраторы. Кто-то даже предложил сбегать в отель – совсем рядом. А вдруг опять спит?!

Только минут через пятнадцать в зале появился Фишер.

– Безобразие, в Стокгольме невозможно найти такси! – недовольно ворчал он на ходу.

– Но ведь ваш отель в двух шагах отсюда, – заметил судья. – Не больше пяти минут ходьбы.

– Ну и что ж! – возразил Бобби. – А я привык ездить на игру в такси!

Но вот Фишер сел и поздоровался с противником. Несколько секунд устраивал он под маленьким столиком свои длинные ноги, затем решительно передвинул на два поля вперед королевскую пешку. Этот ход никого не удивил: американский чемпион всегда начинает игру ходом е2-е4.

С любопытством разглядывал я знаменитого юношу. Роберт казался старше своих девятнадцати лет; лишь когда он улыбался смущенной и несколько растерянной улыбкой, его лицо принимало совсем детское выражение, За доской Фишер сидел неподвижно, подолгу не вставая со стула. Все свое внимание он концентрировал на позиции. Такая отрешенность говорила и о беззаветной увлеченности игрой и о высоких качествах Фишера как турнирного бойца. Изредка, когда кто-либо из зрителей поднимал шум, лицо Фишера недовольно морщилось, щеки передергивались. Он сердито поворачивал голову в сторону нарушителя тишины, а иногда просил судью навести порядок в зале.

Мое первое впечатление от личной встречи с Фишером резко отличалось от всего, что я читал в газетных и журнальных статьях. Я не заметил в нем ни заносчивости, ни вызывающей развязности. Наоборот, он был скромен, молчалив. Позже я убедился в том, что его вообще очень трудно вызвать на долгий разговор. Он предпочитал отмалчиваться. И уж никогда не допускал язвительных замечаний и высокомерных поучений по отношению к противнику. А ведь, что греха таить, он был на голову выше большинства участников по пониманию шахмат и классу игры.

Особенно восхитило меня, как вел себя Фишер по окончании партии. В Стокгольме турнир игрался в помещении, где не было подсобной комнатки для участников. Проанализировать только что закончившуюся партию противники могли лишь в гардеробной, да и то поставив доску на стул и кое-как примостившись рядом. Едва кончалась битва, Фишер забирал со стола доску и фигурки и развалистой, неуклюжей походкой шел в гардеробную. Усевшись в полутемном уголке, он часами разбирал вместе с противником возможные варианты. В полночь гардеробщики с трудом упрашивали американского чемпиона "отпустить" их домой.

Внешне Фишер тоже выглядел совсем иначе, нежели его рисовали словоохотливые репортеры. Всегда подтянутый, аккуратный, каждый день в новом, тщательно выглаженном костюме. Белая сорочка, скромный, в тон, галстук. Фишера скорее можно назвать франтов, чем безвкусным стилягой. Позже он поведал мне, что страсть к отлично сшитым костюмам – его болезнь. С ребяческим тщеславием перечислял Роберт, сколько и в каких странах сшил он костюмов. Но особенно гордился он следующим важнейшим для него фактом: из семнадцати его костюмов два сшиты у того же портного, у которого шил сам президент Джон Кеннеди.

Бобби оказался простым, покладистым парнем. Частенько после тура он приходил в номер к кому-нибудь из советских гроссмейстеров, и тогда начинался бесконечный блиц с остроумным, дружелюбным "звоном". Шутки сыпались и на английском и на русском языках. Роберт знает порядочно русских слов, хотя, по его собственному признанию, говорит он намного хуже, чем читает. Это понятно: Фишер учил русский язык именно для того, чтобы читать советские шахматные книги и журналы. Некоторые фразы он произносит правильно, без акцента. Так, начиная новую блицбаталию, Бобби объявлял по-русски под общий смех присутствующих:

– Сейчас я его прибью!

В первый же день Ефим Геллер решил подшутить над Фишером. Когда Роберт предложил Геллеру сыграть матч из пяти партий, Ефим показал на незнакомого американцу Леонида Штейна.

– Сыграй лучше с ним.

Тот согласился, хотя ему явно не хотелось играть с "заведомо слабым" противником. Считая необходимым уравнять шансы в предстоящей борьбе, Фишер высказал Леониду условие.

– Я даю вам небольшую фору. Вам нужно набирать два очка из пяти. Как только вы наберете два очка, считается, что вы выиграли весь матч. Мне же нужно выигрывать три партии.

С помощью того же неистощимого на выдумки Геллера была установлена ставка: проигравший платит десять крон. Сумма небольшая, но все же достаточная для шутливых подстрекательств, Фишер охотно пошел на эти условия, не возражал и Штейн. Американский гроссмейстер был, как всегда, уверен в своем мастерстве. Он и не догадывался, насколько быстр и сообразителен молодой украинский мастер.

Началось сражение. Исход матча ошеломил Фишера. Он проиграл первую партию, за ней вторую. Уплатив десять крон, Роберт хотел было продолжать борьбу на тех же условиях, но здесь вмешался пришедший Тигран Петросян.

– Бобби, что ты делаешь! – закричал он. – Ты даешь ему фору?! С ума сошел, Штейну – фору! Проси скорее сам два очка, тогда будешь иметь какие-то шансы.

Фишер с видом оскорбленного посмотрел на Петросяна, но потом, очевидно, вспомнил о его несравненном умении оценивать шансы в шахматной борьбе. Бобби всегда высказывал самое высокое мнение о будущем чемпионе мира и на этот раз решил последовать совету опытного гроссмейстера.

– Играем на равных, – заявил Бобби.

Но и теперь ему здорово досталось от Штейна. Талантливый шахматист из Львова уже тогда был особенно искусен в блице. И все же Фишер не сдавался – он просто представить себе не мог, чтобы кто-нибудь в чем-нибудь превосходил его за шахматной доской. Однако и последующие встречи со Штейном не принесли ему утешения.

Если вечерами в блицматчах Фишер терпел поражения, то днем в турнирных партиях он не знал, что такое ноль. Единички в его графе таблицы перемежались только редкими "половинками". Любящему и знающему шахматы было приятно видеть, с каким глубоким пониманием стратегии строит американский чемпион свою позицию, как искусно маневрирует, как точно реализует самый незначительный перевес. Без сомнения, богатое природное дарование было развито и упорядочено титанической работой по освоению законов шахматной борьбы. Уже к середине турнира стало ясно: Фишер не только попадет в первую шестерку, дающую право играть в турнире претендентов, но и будет первым в итоговой таблице результатов.

Острые турнирные поединки все сильнее волновали любителей шахмат. Четверо советских посланцев ожесточенно боролись за первые места: при удаче любой из них мог обойти и Фишера. Вот почему каждый вечер в турнирном зале неизменными гостями были сотрудники советского посольства и торгпредства в Швеции. Беспрерывно звонил телефон из Москвы, Риги, Таллина: болельщики требовали последних сводок с шахматного фронта. Часто приходили на турнир югославские, венгерские, чешские дипломаты.

Лишь одно посольство совершенно не интересовалось шахматным сражением – посольство Соединенных Штатов. Да и газеты этой страны ничего не печатали о ходе турнира. Шахматы – плохой бизнес, кого они могут интересовать! Порой было обидно за Бобби Фишера. Каждый вечер приносил он с собой свежие газеты своей страны и подолгу перелистывал бесконечные страницы. Но даже в этом изобилии бумаги не было ни единой строки, посвященной его успехам. Опечаленный, Бобби с горечью отбрасывал смятые листы.

Примеру газетных боссов из США следовали владельцы многих печатных органов других стран Американского континента. Правда, временами сенсационные события разжигали на миг их интерес, и тогда желание сделать бум, а следовательно, повысить тираж газет принимало смешные и парадоксальные формы. Показательна в этом отношении история колумбийского мастера Гачарна Куэллара, на мгновение вознесенного на волну подобной сенсации, а затем безжалостно брошенного а забытье.

Судьбе было угодно, чтобы этот а общем-то слабый мастер выиграл в первых двух турах у Геллера и Корчного. Две победы подряд у двух сильнейших советских гроссмейстеров! В Боготе ахнули: в их стране появился шахматный "гений". А они-то даже не подозревали! Газетные тузы решили: вот удобный случай воспеть величие колумбийского духа, одержавшего победу над коммунистами в их коронном шахматном искусстве!

Не обмолвившись перед тем ни словом о шахматном турнире, газеты Боготы вдруг засыпали Стокгольм телеграммами: "Высылайте телеграфом все партии, сыгранные Куэлларом".

Аккуратные шведы скрупулезно выполнили требование, выслав за океан шесть следующих партий Куэллара. В конце каждой из них против имени Куэллара стояло испанское слово "абандоне", что означает "сдался". Шведам не пришлось долго работать: после того как Куэллар проиграл еще дважды, из Боготы пришел новый приказ: прекратить высылку партий.

Тем временем с колумбийцем в Стокгольме творилось что-то невероятное. Начиная новую партию, он ставил перед собой огромный графин с водопроводной водой и маленькую бутылочку лимонада – для вкуса. Через час графин пустел, и тогда колумбиец просил наполнить его заново. И этого хватало всего на пять– шесть ходов.

– Почему вы так много пьете? – спросил я возбужденного колумбийского мастера в один из тех коротких перерывов, когда он прекращал глотать жидкость.

– Вот здесь горит! – воскликнул Куэллар, показывая на собственную грудь. – Нет сил!

Обилие поглощенной воды, однако, не улучшило турнирного положения колумбийца, и он стал еще больше нервничать. Во время одного из туров он заявил судье, что хочет посоветоваться с врачом.

– Совершенно не могу спать, – жаловался Куэллар. – Всю ночь не смыкаю глаз. Ни на одну минуту!

Врач внимательно выслушал пациента, ощупал его и посоветовал… поменьше пить воды. Тот послушался и во время следующего тура отставил графин в сторону. Может быть, именно это помогло: партию колумбиец выиграл. Но он давно уже испортил свое турнирное положение, и за океаном махнули на него рукой. Такое невнимание окончательно расстроило впечатлительного мастера, и назавтра вода вновь полилась рекой.

Тур шел за туром, Фишер одерживал победу за победой. Вечерами он по-прежнему захаживал к нам в гости. Я заметил, что юноша, часто отказываясь говорить с репортерами, охотно беседует с гроссмейстерами и мастерами. Он беспредельно любит шахматы, и эта любовь перерастает в уважение к тем, кто в его глазах является хорошим шахматистом. Невольно вспомнилось шутливое утверждение одного из корреспондентов: Бобби чурается девушек лишь потому, что они плохо играют в шахматы. Только одна представительница слабого пола вызывала в нем восхищение – жена гроссмейстера А. Бисгайера. Она, оказывается, обладает бесценным, по мнению Фишера, качеством: умеет дать мат слоном и конем одинокому королю!

Бобби как чумы боится репортеров: они ему изрядно попортили кровь. Отмахнувшись от какого-нибудь навязчивого газетчика, Бобби обычно сердито ворчит:

– Крези мен!

Этим эпитетом "сумасшедший" он честит писак, желающих заработать на какой-нибудь сенсационной выдумке или описать новый трюк экспансивного американца. Достается от Фишера всем, кто так или иначе хочет использовать его имя для своих деляческих целей. Однажды двое служащих, сгибаясь, внесли в турнирный зал что-то покрытое белой простыней. Когда сняли покрывало, под ним оказался скульптурный портрет Фишера. Его сработала молодая американка, несколько дней вертевшаяся около участников.

– Купите для шахматной федерации СССР, – предложила нам американка свое "произведение".

Сам Фишер испуганно отшатнулся, увидев, что с ним сотворила предприимчивая служительница муз.

– Крези вумен! – был стандартный приговор Бобби и этой даме.

Чего только не позволяют себе наглые прислужники газетных боссов по отношению к чемпиону! Как-то я увидел, что Глигорич и Штальберг читают американский журнал "Хеперс" и смеются. Было над чем! Журнал поместил обширную статью некоего Гинзбурга, интервьюировавшего Фишера, так сказать, в "непринужденной" обстановке.

"Я пригласил Фишера к себе домой, – начинает статью Гинзбург. – Войдя в мою квартиру, юный чемпион спросил: "Нет ли чего поесть?" Мы выпили виски (это с восемнадцатилетним юношей! – А. К.), закусили, потом подробно побеседовали".

Разумеется, полупьяный парень нагородил в этой "беседе" много всякого вздора и выглядел довольно неприглядно. "Я очень люблю ходить в ресторан,– заявил Бобби. – Мне нравится, когда меня обслуживает официант". А вот и знакомые интонации: "В метро мальчишки стараются наступить мне на ноги. Они завидуют моим красивым, дорогим туфлям".

Читатель узнавал далее, что Фишер живет один, что он ушел от матери. В его распоряжении четырехкомнатная квартира в Бруклине – одном из центральных районов Нью-Йорка. Видимо, мистер Туровер и его фонд неплохо делают свое дело! Бобби проводит дни однообразно. Встает, завтракает, слушает джазовую музыку, читает комиксы. Затем подолгу занимается шахматами. Иногда ходит в кино. Он бросил учебу и принципиально не знается с учителями.

– Что могут они дать для достижения цели моей жизни – стать чемпионом мира?!

– А вы собираетесь скоро стать чемпионом мира?– спросил Гинзбург.

– О да, очень скоро! – ответил Фишер.

– И что вы тогда станете делать?

– Это будет прекрасное время! – обрадовался честолюбивый юноша. – Прежде всего поеду в турне по всему свету. Буду давать сеансы одновременной игры и читать лекции о шахматах. Потребую неслыханные гонорары. Потом вернусь в Америку на лучшем пароходе в каюте люкс. Организую шахматный клуб своего имени.

Так и слышится хлестаковское: "Курьеры, курьеры, тридцать тысяч одних курьеров!"

Я не преминул спросить Фишера об этой, статье. Он сконфузился, было заметно, что он стыдится этого бреда.

– Этот Гинзбург – крези мен! – сердито махнул рукой Бобби, окрестив автора статьи своим любимым словечком.

В Стокгольме Фишер занял первое место, не проиграв ни одной партии. Все газеты Советского Союза отметили эту блестящую победу американского чемпиона, Советские участники тепло поздравили Роберта и дружески расстались с ним до встречи на турнире претендентов на острове Кюрасао. Нередко Тигран Петросян или Ефим Геллер восклицали в разговорах между собой:

– Бобби – хороший парень!

Фишер держался скромно в Стокгольме. Когда я спросил его, как он думает сыграть на Кюрасао, он ответил:

– Постараюсь взять первое место, но очень трудно! Такие противники: Таль, Керес, Геллер, Корчной, Петросян!

Прошло несколько недель. И вдруг из-за океана пришли новые удивительные сообщения. Прибыв на родину, Фишер разразился пространными и безудержно хвалебными интервью. Самовосхваление граничило с явной глупостью.

"Михаил Ботвинник?! Его я побью легко. Могу даже дать ему два очка вперед. Я уже готовлю книгу о матче с чемпионом мира. На Кюрасао возьму первый приз… Что вы говорите?! Нона Гаприндашвили? Разве женщина может хорошо играть в шахматы? Нет такой женщины в мире, которой я не смог бы дать коня вперед!"

Бахвальства в заявлениях Фишера не убавилось и после того, как на турнире претендентов на Кюрасао он занял… четвертое место. "Советские гроссмейстеры помогают друг другу, – заявил репортерам Фишер, несолоно хлебавши вернувшийся в Нью-Йорк, – По одному я их всех обыграю, но в турнире они держатся компанией".

С удивлением читал я эти строки. Слишком уж не вязался их тон со скромным обликом Фишера, того

Фишера, которого я знал по Стокгольму. Что случилось?

А ничего! Просто Фишер был "разный". Но родился-то он в городе Желтого Дьявола! Это всесильное божество и властвовало над его мыслями и поступками. Ведь Роберта сызмальства приучили почитать его. В 1957 году я получил письмо от матери Роберта – Регины Фишер. "Я хотела бы, чтобы вы издали сборник партий моего сына, – был смысл просьбы американки.– Бобби был бы рад иметь счет в русском банке". Это в возрасте четырнадцати лет!

Летом следующего года я возвращался в Москву из Белграда. В это время Фишер находился в Москве, куда приехал по приглашению Советской шахматной федерации. На аэродроме в Будапеште меня встретил мой давнишний друг Тибор Флориан.

– Посмотрите, какие письма идут от мадам Фишер, – сказал мне Тибор после того, как мы обсудили все интересовавшие нас шахматные новости. И показал письмо, полученное из Нью-Йорка.

"На пути из Москвы в Белград Бобби может на несколько дней остановиться в Будапеште и дать сеансы одновременной игры. Условия оплаты таковы (следовало перечисление довольно крупных сумм). Если будете делать ему подарки, просьба ничего спиртного не класть. Можно дарить оптику и ювелирные изделия".

Вновь свое понимание "позиции"! Заботливая мамаша направляла шаги сына и извлекала максимум выгоды.

С детских лет все те, кто окружал мальчика и служил для него примером, ревностно поклонялись долларовому божеству. Многолетний чемпион США Самуил Решевский перед каждым выступлением в турнире или матче затевает довольно воинственный спор с организаторами все на одну и ту же тему: "Сколько?" При этом ему безразлично, за что получать, лишь бы получать, Предприимчивый американец потребовал перед первенством мира 1948 года оплаты расходов жены по ее проезду и двухмесячному проживанию в Европе.

– Позвольте, но ваша жена не может в этот период ехать в Европу! Ведь она вот-вот должна родить ребенка!

– Ну и что же, – спокойно ответил Сэмми, у которого, оказывается, и это возражение было предусмотрено. – Она же имеет право ехать! Что с того, что не может? Платите!

И получил-таки за "командировку" жены, хотя та мирно выполняла в Нью-Йорке функции, возложенные на нее природой.

А разве не на глазах мальчика проходила бесконечная торговля между претендентами на первые роли в команде США Рейбеном Файном и Самуилом Решевским?

– Две тысячи долларов, – требовал Файн, когда ему предлагали защищать честь Соединенных Штатов в матче с командой СССР.

– А мне две с половиной, – тут же повышал гонорар Решевский.

Сколько интереснейших встреч не состоялось из-за этой торговли, сколько раз американская команда отказывалась участвовать в олимпиадах, так как организаторам не удавалось удовлетворить финансовые претензии своих шахматных лидеров. Нужно ли удивляться, что Фишер идет по стопам своих старших коллег!

В последние годы Файн сошел с шахматной сцены. Его место в спорах с Решевским занял молодой Фишер.

Играю только на первой доске! – требует он перед каждой олимпиадой, присовокупляя к этому заявку на значительный гонорар.

Перед шестнадцатой Олимпиадой в Тель-Авиве Решевский решил "облегчить" задачу своих шахматных руководителей.

– Я согласен играть в команде на любой доске,– сообщил этот поднаторевший в долларовых препирательствах гроссмейстер. – Если я буду выступать на первой доске, вы обязуетесь заплатить мне одну тысячу долларов, если на второй – две. Могу играть даже на шестой доске, но тогда приготовьте шесть тысяч!

Фишер тоже выставил "пропорциональное доске" требование, но… увеличил гонорар в два раза.

Бобби на себе познал, сколь всесилен в его стране доллар. В 1962 году в Лос-Анжелосе был организован матч Фишера с Решевским. Похвальное мероприятие, ибо сражение двух титанов интересовало не только Америку. В ожесточенной борьбе прошли одиннадцать партий и не дали никому из противников перевеса. Пять с половиной очков на пять с половиной! Можно представить себе, какого напряжения требовала от играющих каждая партия, тем более что сумма призов была весьма внушительной.

Двенадцатая партия была назначена на час Дня в воскресенье. (Решевский по религиозным соображениям не играет в шахматы в пятницу и субботу.) Фишер готовился к очередной встрече, как вдруг судья объявил ему:

– Завтра начнете играть в одиннадцать утра.

– Почему? – удивился Бобби.

– Госпожа Пятигорская иначе не успевает на концерт мужа.

Жена известного американского виолончелиста Георгия Пятигорского - большая любительница шахмат.

Это по ее инициативе был организован матч, и она внесла из собственных средстз значительную сумму на его проведение. Недаром она из семьи архимиллионера Ротшильда! Что ж, можно только приветствовать такую любовь к шахматам. Но и тогда остается бесспорным одно: никакие затраты не дают право меценату попирать элементарные спортивные нормы и помыкать сильнейшими гроссмейстерами.

Фишер восстал против произвола.

– Я не могу начинать игру так рано, – сказал американский чемпион и привел причину, которая не может не тронуть своей наивностью: – Я встаю только в одиннадцать часов.

Судья повторил требование "сильной мира сего".

– А не может ли госпожа Пятигорская немного опоздать на концерт или уйти пораньше с партии? – спросил Бобби.

– Будет так, как требует госпожа Пятигорская! – скомандовал угодливый прислужник. – Явитесь завтра в одиннадцать!

Бобби не пришел к этому времени. Ему поставили ноль. Тогда он уехал из Лос-Анжелоса. Ему засчитали поражение в матче и выдали тридцать пять процентов призового фонда как проигравшему. Напрасно было обращение юноши в верховный суд США, разве там не признают высшую власть доллара?

Любопытно, что примерно год спустя те же Пятигорские организовали в Лос-Анжелосе турнир восьми сильнейших гроссмейстеров мира. Пригласили они и Фишера. Чемпион США дал согласие на участие, но при условии, что ему выплатят те две тысячи долларов, которые он потерял в результате произвола меценатов и судей. Стоит ли говорить, что золотой телец вновь принял позу оскорбленного и турнир проходил без Фишера.

С детских лет Роберт усвоил и другой важнейший закон американского просперити. Хвали сам себя, хвали без устали, без удержа, без стеснения! Забудь про скромность, уважение к самому себе. Делай самую крикливую, самую броскую рекламу собственным качествам и достижениям. Плюнь на то, что это мерзко, что это противоречит общепринятому понятию о порядочности. Не упускай ни одной возможности возвестить миру, что именно ты самый лучший, самый сильный, самый талантливый. Твои слова врежутся в память людей, и они в суматохе будней, в диком темпе жизни даже не заметят, что это ты их сказал.

Рейбен Файн напечатал в американском шахматном журнале множество статей, цель которых нетрудно понять. "Александр Алехин – шахматист слабый, – утверждал хвастливый гроссмейстер. – Его легко обыграют пять-шесть человек в мире и в первую очередь я – Рейбен Файн". А сколько раз Самуил Решевский заявлял, что именно он является настоящим чемпионом мира, что он разобьет Михаила Ботвинника в матче. "Только дайте мне его", – угрожал разошедшийся американец, требуя, чтобы ему позволили обойти все установленные правилами отборочные состязания.

Не мудрено, что юный чемпион и здесь тянется за старшими коллегами. Чтобы получить деньги из фонда, нужно доказать, что ты имеешь шансы победить. И Бобби старается вовсю. Отправляясь на Кюрасао, он пообещал занять первое место. В результате мошна долларового фонда на какую-то толику раскрылась шире! Побили его советские гроссмейстеры в турнире претендентов – под угрозу встало благополучие. Что будешь делать без помощи меценатов?! Пришлось пускаться на старый, проверенный в США трюк, к какому не раз прибегал уже Решевский. "Я не могу играть против нескольких русских сразу", – оправдывался Фишер, и ему поверили. А поверив, не прогнали от питающей мошны. Вот и хитрит, изворачивается юноша, забыв про объективность, гордость, порядочность, тем более что у окружающих весьма своеобразное понятие о порядочности. Лови момент, хватай доллары – вот основной принцип всего общества; чего ж удивляться, если этому принципу следует и Фишер.

Далеко за океаном, в Нью-Йорке, в большой четырехкомнатной квартире в районе Бруклина проводит долгие часы за шахматной доской молодой человек, которому недавно исполнилось двадцать два года. В квартире Фишера все отдано шахматам. Здесь около 200 шахматных книг, кипы журналов с клетчатыми черно-белыми диаграммками и три шахматных столика около трех кроватей. Эксцентричный молодой человек по очереди спит на каждом ложе – в зависимости от настроения.

Шахматы – главный и единственный смысл жизни Фишера. Он старается схватить все, что познало и создало человечество в этом мудром древнем искусстве. Изучив всех современных мастеров, Бобби взялся за "старичков". В его квартире в последнее время появились сборники партий Вильгельма Стейница, Михаила Чигорина, Пола Морфи. Юный чемпион варьирует свой стиль игры, пытается внести в него все полезное, почерпнутое из старины. И результаты этой работы сказываются: последний чемпионат США, в шестой раз подряд, Фишер выиграл с поразительным итогом: одиннадцать побед в одиннадцати партиях! Фишер отдает шахматам все силы, все время. Наука, искусство, литература для него будто и не существуют.

Характерно высказывание Бобби после осмотра крупнейшего в Европе музея живописи и скульптуры:

- Все-таки шахматы лучше!

Он одинок, этот молодой, талантливый человек, В Нью-Йорке у него нет друзей, доброжелательных критиков, советчиков. Дело дошло до того, что на турнир претендентов, проходивший в Югославии в 1959 году, Фишеру пришлось взять тренером датского гроссмейстера Бендта Ларсена.

Шахматы непопулярны в США, им мало уделяют внимания печать, радио.

– Я очень люблю слушать радио Москвы, – признается Фишер. – Особенно шахматные выпуски.

Молодой гроссмейстер не скрывает своей неприязни к меценатам, которые не очень-то жалуют шахматистов.

"Мы зависим от турнирных призов, которые большей частью ничтожны, – заявил Фишер в одном из интервью. – Миллионеры, правда, поддерживают шахматы, но недостаточно. Для турниров по гольфу они не жалеют и тридцати тысяч долларов, а на шахматы швыряют тысчонку или две – и еще хвастаются этим! Турнирам же присваиваются их имена, каждый должен им низко кланяться, играть, когда они захотят. И все это за пару тысяч долларов. Но и эти деньги они отсчитывают от своего подоходного налога, так что ничего не теряют".

Подобная строптивость не нравится миллионерам и их прислужникам. Не потому ли Фишер часто подвергается нападкам газет, не потому ли самый талантливый шахматист, какого порождали когда-либо Соединенные Штаты, живет в обстановке недоброжелательства?

У Фишера немало хороших качеств, которые пока еще не погибли в схватке за жизненный успех и славу.

Среди своих коллег, в атмосфере крупных международных турниров (как, например, в Стокгольме) Фишер становится "нормальным", вызывающим симпатию человеком. В эти периоды он способен на красивые принципиальные поступки. Когда на Кюрасао Пал Бенко нарочно просрочил время в партии против Геллера (чтобы дать возможность Ефиму разделить второе – третье места с Кересом и этим отомстить эстонскому гроссмейстеру за несколько поражений), Фишер отказался лететь в одном самолете со своим нечестным соотечественником. Но вот он попадает домой, где от него требуют доказательств "гениальности" – а только это может обеспечить ему безбедное существование, и тогда он резко меняется. Самозабвенно поет дифирамбы своей персоне, не скупится на обещания и угрозы, пыжится очернить и унизить коллег – словом, набивает себе цену. Именно этой-то бесцеремонности ждут газетчики, которые немедленно подхватывают болтовню и разносят ее по всему свету.

По окончании турнира в Стокгольме я долго разговаривал, с Фишером. Роберт в который уже раз жаловался мне, что корреспонденты сочиняют про него басни, приплетают и то, чего он не говорил.

– Знаете что, Бобби, – сказал я. – Вот вы жалуетесь: про вас пишут плохие статьи. А ведь вы сами виноваты в этом.

– Почему? – спросил американец.

– Зачем, например, вы так много говорите о деньгах? "Доллары, платите доллары". Попробуйте поменьше говорить о них, и тогда – репортеры потеряют один из главных козырей для нападок на вас.

– Да, вы правы, – согласно закивал головой Фишер.

Мы продолжали разговор. Вспомнили о Москве.

– Вам понравилась Москва? – спросил я.

– Да, очень.

– Вы приехали бы еще раз в СССР, чтобы сыграть в международном турнире?

– С удовольствием! – ответил Бобби и после небольшой заминки добавил: – Только при одном условии.

– Каком?

– Чтобы состав турнира был сильным и…

– И что?

– И чтобы призы были хорошие! – заключил юный гроссмейстер.

Я понял – зря старался! Нет силы, способной бороться с Желтым Дьяволом, уже погубившим душу талантливого американского чемпиона!

Черный король

Попутчики с любопытством поглядывали на высокого, богатырского сложения, но начинающего толстеть мужчину. Многие узнавали его и сокрушенно покачивали головой: "Сдает Серго, стареет!" Его помнили еще молодым, стройным атлетом, идущим во главе колонны чемпионов мира с большим, развевающимся на ветру знаменем в правой руке.

Сегодня Серго Амбарцумян был явно расстроен. А казалось бы: отчего? Едет домой, в родной Ереван, к друзьям и знакомым. Кому из уроженцев солнечной Армении не кажется самым лучшим, самым красивым город у подножья Арарата? И все же лицо гиганта– атлета было недовольным. Уж не огорчил ли его кто в Москве?

Серго то вставал и выходил в коридор вагона, то вновь бросался на нижнюю полку и вздыхал. Печалили его не неудачи в любимом тяжелоатлетическом спорте, не провал коллег, не справившихся с непослушной штангой, отягощенной набором пудовых блинов. Ему не хотелось уезжать из Москвы по причине, не имеющей никакого отношения к атлетике. Читатель, вы поймете Амбарцумяна: ему обидно было покидать столицу в момент, когда тяжелейший матч играет дорогой сердцу Тигран Петросян.

Рекордсмену по поднятию тяжестей вспоминался роскошный зал Театра эстрады в Москве, напряженное пятичасовое молчание публики, взрыв аплодисментов, когда кому-то из противников удавалось добиться победы. А на сцене один лишь маленький столик, за ним Михаил Ботвинник и Тигран Петросян. Где-то между соперниками, как заветная награда, мерещится соблазнительная шахматная корона.

Как хорошо было каждый вечер приходить в этот тихий зал, беседовать с земляками, часами глядеть на Тиграна. Если бы взгляды помогали! А потом целый день раздумывать над отложенной позицией, пытаясь угадать по расположению маленьких фигур на доске, будет ли сегодня радоваться или скорбеть Армения,

Все на свете кончается, кончился и срок командировки Серго. И вот он уезжает далеко от турнирного зала. Побыть хотя бы еще на пяти партиях, – может быть, тогда определилась бы судьба шахматного трона. Но жизненные законы неумолимы, и в документе Серго Амбарцумяна появилась отметка: "Выбыл из Москвы".

В Ереване друзья набросились на приезжего с расспросами. Как там Тигран? Что говорят гроссмейстеры? Удержит ли Петросян перевес в счете, не начнет ли Ботвинник отыгрывать партию за партией? Рассказывая о матче, Амбарцумян вспоминал мельчайшие подробности московской битвы, и земляки жадно внимали его словам.

Тем временем Армения горела в шахматной лихорадке. Прямой телефон из Москвы доставлял в республику ходы очередной партии, корреспонденты переда вали детали встречи. На площадях Еревана установили огромные демонстрационные доски, у которых пять вечерних часов стояли толпы. Энтузиасты разбирали варианты, спорили о шансах, подсчитывали очки. Им не был страшен ни дождь, ни ветер: кто думает о простуде, когда решается шахматная судьба Тиграна Петросяна?

Когда Тигран проигрывал, Ереван печалился, кто-то даже повесил на свою автомашину черный креп в день неудачи Петросяна. Когда же одерживалась победа, стихийно вспыхивало всеобщее ликование.

– Выиграл! Выиграл! – кричали друг другу шоферы встречных машин, подав перед этим, пусть запрещенный, гудок.

Шахматное волнение захватывало в те дни и хирурга, и тракториста, и фрезеровщика, и балерину. "Как дела у Тиграна?" – спрашивали по телефону с высокогорной станции, а в Бюраканской астрономической обсерватории сотрудники Виктора Амбарцумяна забыли про небесные светила. Глаза астрономов блуждали в те минуты по шахматной доске. Однажды позвонили даже из резиденции католикоса Восгена: здесь тоже нуждались в шахматных сведениях, ибо верующие армяне всего мира в те дни молились за успех Тиграна Петросяна.

Любители вспоминали, как пять месяцев назад Тигран в дни юбилейного шахматного чемпионата СССР приехал в Ереван. Город был расцвечен шахматными афишами, лозунгами, призывами посетить шахматную битву в зале филармонии. Буря аплодисментов поднялась в турнирном зале, когда появился претендент на шахматную корону мира. На следующий день в оперном театре партию Канио в "Паяцах" пел знаменитый тенор из Румынии Зобян. Перед началом второго акта, когда погас свет, два прожектора вдруг скрестились на кресле первого ряда. Там сидел Тигран Петросян. Вспыхнула овация. Румынский гость так и не понял, почему зрители аплодируют: ведь не зазвучали даже первые такты музыки Леонкавалло.

Утром на ресторанном столике гостиницы, за которым обычно завтракал Петросян, стояло несколько бутылок отменного армянского коньяка – подарки от восхищенных поклонников. А рядом приглашения на десятки обедов. Как пренебречь гостеприимством? Уж Тигран-то знает, что нельзя обидеть хозяина!

– Так не пойдет! – решительно заявил тренер Петросяна Исаак Болеславский, а всем известно, каким крутым становится этот добродушный человек, когда дело доходит до шахмат и боевой формы тренируемого.

А еще в тот же день их пригласили на Ереванский винный завод. Ну, и… за всю историю предприятия это были единственные люди, отказавшиеся дегустировать продукцию. Все же вечером Болеславский потребовал, чтобы Петросян заканчивал подготовку в Москве.

…А Серго Амбарцумян маялся. Приятно, конечно, вести беседы в Ереване, но спортсмен рвался в Москву. А как поехать? Однажды его осенила прехитрая идея.

– Ну, как там Тигран? – спросили его любители шахмат в шоферском клубе. Здесь главным образом собирались водители такси.

– Плохо, – печально сказал Амбарцумян. – Шоферы насторожились. Что такое, что творится с Тиграном? Амбарцумян продолжал: – Понимаете, в Москве ведь не только его друзья, есть и "враги": многие болеют за Ботвинника. Пришлось однажды одному такому задать. А сейчас не знаю, кто там посмотрит за ним? Не обидели бы!

Через день в кабинете начальника Амбарцумяна стояло несколько шоферов.

– Понимаешь, дорогой, не можем мы ездить на такси с таким тяжелым сердцем.

– В чем дело? – не понимал начальник.

– Хочешь, чтобы в городе не было аварий, – отпусти Серго в Москву.

– Он только что там был.

– Знаем. Но мы будем спокойнее, если он присмотрит за Тиграном. Понимаешь, свой глаз всегда лучше. А вот и деньги на его поездку, мы собрали по рублю. Скажи, дорогой, разве не имеем мы права послать человека, какого хотим?..

Михаил Ботвинник умеет красиво выигрывать. Но он способен и по-рыцарски проигрывать. Некоторые гроссмейстеры, даже когда дело их безнадежно, пытаются схватиться за соломинку – за теоретический шанс. Ботвинник точно определяет, когда пора прекращать сопротивление, чтобы сэкономить силы для следующих боев.

После восемнадцатой партии единоборства с Петросяном Ботвинник лишь формально доигрывал матч. Он приходил на игру, делал короткие ничьи, позволяя этим противнику набрать заветные двенадцать с половиной очков из двадцати четырех. Когда началась двадцать вторая партия матча, стало очевидно: сегодня родится новый шахматный король.

В первых рядах Театра эстрады насторожились фотографы, кинооператоры, журналисты, но никто с такой страстью не ждал возможности ринуться на сцену и обнять любимца, как многочисленные болельщики Петросяна. Администраторы призадумались: опасный момент – мало ли что может произойти в сумятице. Но потом успокоились, взглянув на добровольного телохранителя шахматного короля – высокого человека с фигурой тяжелоатлета.

Едва Ботвинник остановил часы и поздравил Петросяна с началом царствования, десятки энергичных, стремительных людей прыгнули на сцену. Но всех опередил бдительный Амбарцумян. Когда возбужденная толпа достигла столика в центре сцены, нового шахматного короля уже охранял посланец заботливых ереванских шоферов.

Бывают люди, которые в любой момент, в совершенно незнакомой обстановке, действуют смело и решительно. Они не моргнув глазом пройдут через приемную президента, будут улыбаться на сцене огромного театра. А есть люди застенчивые, тихие: чтобы начать действовать в новых условиях, они должны сначала осмотреться, привыкнуть.

Тигран Петросян – человек второго типа. Вспомним знакомые уже многим детские годы шахматного короля. Центральная улица Тбилиси, залитый огнями Театр имени Руставели. Сюда вечерами подъезжают роскошные машины, они привозят разодетых девиц, притворно равнодушных юношей. Небрежно шагают они по переполненному фойе, великолепному залу. А в это время напротив театра, у ворот дома, стоит маленький худенький мальчик в отцовской спецовке, с метлой в руках. Он жадно, с любопытством смотрит в окна театра. Если бы сейчас ему разрешили войти в эти манящие, недоступные стены, как растерялся бы Тигран, как оробел! Нет, лучше даже не воображать такую картину!

Может быть, именно нерадостное детство в семье тбилисского дворника наложило отпечаток на характер Петросяна, сделав его робким, стеснительным. Он не жалеет сейчас о тяжелой доле первых лет жизни, ибо именно эти годы выработали у него важнейшие качества – приучили к изнурительному труду и упорству в достижении цели. Но так, видно, и не избавиться ему всю жизнь от своей неуверенности.

Выступлениям сильнейшего шахматиста всегда сопутствовала эта робость первого шага.

Чемпионат СССР 1949 года, первое участие Петросяна в турнире избранных. Все тут непривычно, и, главное, слишком уж высока шахматная "трибуна". Как вел себя примерно в такой же ситуации Михаил Таль? Так, будто всю жизнь только и играл в состязаниях лучших сил мира! Тигран же стушевался, забыл элементарные варианты, запутался в простейших расчетах. На седьмом ходу в первой партии чемпионата он сделал такую ошибку, что вынужден был немедленно сдать партию. И что примечательно: эта ошибка указана в любом учебнике для начинающих, ее знает даже шахматист пятого разряда. Но Петросян, уже опытный в то время мастер, настолько растерялся, что забыл азы шахмат. Я имею право толковать о подробностях этого драматического момента, так как именно против меня сыграл шахматный король самую короткую в своей жизни партию.

Вскоре "площадка" всесоюзных чемпионатов была обжита Петросяном. Началось освоение турнира претендентов: Тигран с присущей ему осторожностью включается в "распри" соискателей шахматного престола. Итоги на первых порах скромны – всего лишь пятое место. Но постепенно привыкает он и к атмосфере этих соревнований, улучшаются и результаты молодого гроссмейстера. Вот поступь Петросяна в состязаниях шахматных корифеев мира: 1953 год, Цюрих – пятое место; 1956 год, Амстердам – третье – пятое; 1959 год, Блед – третье; 1962 год, Кюрасао – первое место.

Методично и последовательно атаковал кавказец лестницу шахматной славы. И вот победа: первое место и право сражаться с Ботвинником. Появилась возможность совершить важнейший скачок – на шахматный трон мира. Для этого нужно еще и еще тренироваться в технике, изучать опыт прежних матчей Ботвинника. Не забыть подготовиться к битве физически. Настойчивый шахматный боец стремится предупредить всякую неожиданность, учесть самую незначительную мелочь.

Первый бой на высшем шахматном ринге. Один на один остался Петросян с шахматным королем. Как будто можно быть спокойным, все учтено: и дебют намечен и выработана тактика. Все предусмотрели они с тренером, но… не смог Тигран победить самого себя! Схватка закончилась быстрым, обидным поражением Петросяна. Дома молодой претендент с тоской вспоминал перипетии недавней битвы. Как он ужасно играл, какие ошибки допускал! Опять первый блин комом. Тиграна будто парализовали и "высота" сцены, и страх перед олимпийски спокойным противником, и торжественность обстановки, и пятичасовое одиночество.

Люди, которым приходилось самостоятельно принимать важные решения уже в юности, обычно умеют найти выход из трудного положения, они мудры и устойчивы в зрелые годы.

Что нужно было делать Петросяну после обидного поражения? Казалось бы, отыгрываться, стремиться быстрее сквитать счет. Порыв естественный, но в корне неправильный. Петросян рассказывал впоследствии о своих раздумьях.

– Мне кажется, что Ботвинник не ожидал моей необычной тактики во второй партии матча. В аналогичной ситуации Василий Смыслов в 1958 году и Михаил Таль три года спустя старались скорее реваншироваться. И терпели новые поражения. А я подумал: ни в коем случае нельзя спешить в столь ранней стадии матча. Мне кажется, Ботвинника удивила моя спокойная игра.

Тигран не сказал всего. Ему нужно было время, чтобы привыкнуть к "высокой" сцене, к игре без соседей. Лишь когда он полностью освоился с обстановкой, тогда пошел в наступление.

Был только один случай в жизни Тиграна, когда он с блеском выступил в трудном состязании уже в "дебюте". Тотчас после завоевания шахматной короны он отправился в Лос-Анжелос на турнир восьми сильнейших гроссмейстеров мира.

– Что он делает! – сомневались некоторые специалисты. – Сразу же после матча играть в новом турнире, да еще с таким сильным составом!

Тигран все же поехал за океан и убедительно доказал там "законность" своей власти. Вместе с Паулем Кересом он разделил первое и второе места. В начале своего шахматного царствования сын дворника на сей раз не растерялся. Что не смеют "подданные", могут "короли"!

О стилях спорят. И стили ругают. Особенно достается "королям" во всех видах искусств: они всегда на примете, всяк не прочь найти у них недостаток. Шахматного короля наших дней упрекают иногда в скучной игре.

– Вот Таль был король веселый! – говорят любители. – У него жертвы и жертвы, а у Тиграна все чаще эндшпиль.

Петросян и сам не отрицает, что его больше привлекает игра спокойная, такие позиции, где вопрос о победе решается не набегами и штурмами, а тонким маневрированием, филигранным наращиванием незаметных выгод.

– Один любит музыку джазовую, другой – симфоническую,– отвечает Петросян критикам своего стиля. – Я лично за симфонию в шахматах.

Критики нередко забывают одну очень важную сторону шахмат. Будучи во многом сродни искусству, шахматы являются в то же время острым и увлекательным видом спорта. Если партии иногда забываются, то очки, набранные шахматистом, остаются надолго в истории. Я сказал бы еще одно: если качество партий знают тысячи любителей в шахматном мире, то спортивные успехи того или иного гроссмейстера известны миллионам.

Вот почему перед шахматистом всегда стоит задача – играть так, чтобы набирать максимум очков; бороться таким стилем, какой позволяет занять самое высокое место в турнирной таблице. Это не практицизм. Это, если угодно, обязанность гроссмейстера перед любителями. Ибо вряд ли можно доставлять удовольствие только красивыми проигрышами.

До войны я был свидетелем матча между московскими мастерами Сергеем Белавенцем и Александром Чистяковым. Как-то я подсел к столику, за которым играли противники, и решил рассчитать возможные варианты.

Белавенец, слывший самым "сухим" шахматистом Москвы, был в этот момент в цейтноте. Его противник – оригинальный игрок острокомбинационного направления – думал над ходом. Когда закончилась партия, Белавенец показал такие красивые варианты с жертвами, такие неожиданные атаки, каких не видели ни я, ни Чистяков.

– Почему же ты не сыграл так, Сережа? – спросил я друга.

– А зачем? Я выиграл партию в три хода, а комбинация затянула бы борьбу. Потом не исключен был риск.

Тиграна Петросяна называют современным Капабланкой. Кому не польстит сравнение с шахматным гением Кубы! Но, мне думается, между ними есть разница. У кубинца техника была скорее интуитивной, природной. В Тигране много научного, основанного на глубоких исследованиях современных теоретиков. Сын своего века, он внес в шахматы особенности этого века.

Петросян, как и Капабланка в свое время, проповедует высшую шахматную логику, ту логику, которую истинный любитель ценит не меньше, чем изящество комбинации.

Трезвый в оценке шахматных позиций, Тигран объективен и в решении вопроса о шахматной субординации.

– Чемпион мира всего лишь первый среди равных, – заявил шахматный король в день своего восхождения на трон.

А когда кто-то из корреспондентов завел разговор об экс-чемпионах, Тигран ответил:

– Уже сейчас в мире есть четыре экс-чемпиона; я думаю, в ближайшие годы их будет еще больше.

А следующим-то экс-чемпионом может быть только сам Петросян.

…Иногда он поистине похож на короля, этот невысокий человек с крупной головой и пышной, жесткой шевелюрой. Черные волосы, черные глаза – настоящий черный король! Вот его взгляд сосредоточился – изучается позиция на доске. И вдруг комната оглашается раскатистым смехом. Перед вами уже совсем не владыка шахматного трона – это смеется непосредственно веселящийся человек. Король исчез – появился "простой смертный".

Петросян спортивен. Увлекается лыжами, настольным теннисом, не пропускает ни одного футбольного матча, особенно когда играет команда московского "Спартака". Однажды в Стокгольме профессиональный чемпион по настольному теннису предложил нашим гроссмейстерам сыграть с ним матчи с большой форой. Тигран разозлился и побил чемпиона, проявив настойчивость и упорство, какие он обычно проявляет в шахматных битвах.

Тигран любит музыку. Его вкусы здесь делятся: он может с увлечением слушать и хорошую джазовую мелодию и серьезную симфонию. Его часто видят на концертах симфонического оркестра. Перед каждой партией матча с Ботвинником Тигран прослушивал ту или иную музыкальную запись. Прежде чем отправиться на первый поединок, он полчаса слушал финал Пятой симфонии Чайковского, но в этот день потерпел поражение и в дальнейшем перешел на Первый концерт для фортепьяно с оркестром.

У него не было высшего образования. Но как-то незаметно, без жалоб на трудности, Тигран заочно окончил институт и поступил в аспирантуру. Недавно я позвонил ему и спросил, не хочет ли он поехать на турнир в Буэнос-Айрес.

– Когда? – спросил Тигран.

– В июле.

– Ой, как плохо! – воскликнул чемпион мира. – Мой научный руководитель назначил на этот месяц встречу в Ереване.

Уже намечена тема диссертации шахматного короля: "Логика в шахматной партии". Можно не сомневаться – это будет содержательная научная работа. Ибо кому еще говорить о логике шахматных замыслов, как не человеку, носящему шахматную корону! На практике Тигран убедительно доказал значение логики в шахматной борьбе. Теперь он готовится дать теоретическое обоснование этому важнейшему шахматному оружию.

Его испытывали боги

Шахматный путь иного гроссмейстера – это гладкий, ровный тракт, ни бугорка на нем, ни рытвинки. У другого, наоборот, это сплошь пересеченная местность: ямы, косогоры. Что лучше – пройти долгий путь, не зная забот, или встречать на каждом шагу препятствия? Казалось бы, вопрос риторический. Однако известно, что трудности закаляют человека, делают его выносливее, сильнее; в то время как благожелательность судьбы часто вызывает апатию, повышенную чувствительность к ударам.

Путь львовского гроссмейстера Леонида Штейна к шахматным высотам – это беспрерывная борьба с препятствиями. Порой кажется, будто шахматные боги нарочно понатыкали на его пути всякого рода преград, имея целью проверить молодого шахматиста "на прочность".

Начало шахматной биографии Леонида типично для многих советских гроссмейстеров. Школа, Львовский дворец пионеров, шахматный кружок. Первое знакомство с теорией, первые успехи в турнирах на уровне первого разряда и кандидата в мастера.

Дальнейшее совершенствование юноши в любимом искусстве проходило уже в армии, где одаренным людям создаются условия для окончательной шлифовки таланта. Не мудрено, что способный львовский шахматист, даже будучи рядовым солдатом, получил возможность расти и добиваться высоких результатов в турнирах. Первое значительное достижение молодого шахматиста – звание чемпиона Вооруженных Сил. Этот успех сделал имя Штейна известным шахматному миру.

Чемпион армии – это почетный, но все же сравнительно невысокий титул. В мечтах Леонида были более заманчивые "ступеньки". И после армии он приступает к штурму шахматных вершин. Первая задача на трудном и длинном пути "наверх" – пробиться в финал чемпионата Советского Союза. Об этом грезят миллионы начинающих шахматистов, но не всем удается попасть в эту "святую святых".

Именно с этого момента – битвы за участие в финале чемпионата страны – для Штейна начинается сплошная полоса препятствий. Первое огорчение. В полуфинале двадцать седьмого первенства 1960 года Леонид "цепляется" за желанное место, дающее право выступать в финале. Однако за то же место прочно ухватился Иво Ней из Эстонии. Провели дополнительный матч, и… Штейн "на лопатках".

И все-таки у Леонида оставался шанс сыграть в финале. Президиум шахматной федерации СССР в последний момент обычно допускает в состав участников наиболее отличившихся мастеров.

Волнующим было это заседание президиума. Казалось, все складывалось в пользу Штейна: выступающие отмечали его дарование, говорили о том, что он будет желанным участником финала. Но тут выяснилась "маленькая деталь", "погубившая" Леонида. В другом полуфинале создалась аналогичная картина: за бортом остался представитель Кавказа – способный Владимир Багиров из Баку.

Кому отдать предпочтение? Долго спорили мастера и гроссмейстеры, "взвешивая" того и другого. Трудный был вопрос – оба имели примерно равные основания играть в финале. Голосование не принесло радостей шахматисту из Львова.

А через год новый полуфинал, на сей раз особенно ответственный. Ведь чемпионат страны 1961 года – соревнование отборочное, победители выходят на ринг межзональных боев. Штейн хорошо проводит турнир, но… делит третье-пятое места, а в финал допускаются четыре призера.

Опять дополнительное соревнование – оно должно выявить двух сильнейших. Новое испытание для Штейна, как-то оно кончится теперь? Третий лишний – рискованная игра. Но все обошлось. Один из троицы отказался пытать свое счастье. Это был автор этих строк. Не говоря уже о том, что в сорок восемь лет трудно играть подряд в нескольких серьезных турнирах, мне претил сам факт, что приходится становиться на пути талантливого парня.

Финал чемпионата СССР – соревнование, о котором мечтаешь долгие годы. Это высший шахматный университет, где тебя испытывают и учат прославленные гроссмейстеры. По-разному проявляют себя новички в этом собрании привилегированных. Одни вступают в него бочком, приниженно, как бедные родственники в богатый дом. Другие просто стесняются и вежливо уступают дорогу и место "знати". Третьи смело шагают по сверкающим залам и холлам, не проявляя ни малейшего почтения к чинам и званиям. Штейн оказался таким храбрецом. Москвичи с удивлением наблюдали его смелые атаки, молниеносно рассчитанные головоломные комбинации, остроумные тактические выдумки. Вскоре стал явным один непреложный факт: из Львова прибыл шахматист, с полным правом состязающийся с самыми сильными гроссмейстерами Советского Союза.

И какой напористый, уверенный в своих силах этот новичок! Когда в последний день его встреча со Спасским решала, кому из двоих ехать на межзональный турнир, посланец Львова не стушевался. Отлично провел он эту партию и, добившись победы, попал в первую четверку призеров. То, о чем мечтали многие гроссмейстеры, получил мастер с Украины, впервые попавший в финал. Путевка в Стокгольм на сражение победителей зон была выписана Тиграну Петросяну, Ефиму Геллеру, Виктору Корчному и Леониду Штейну.

Это уже признание, прямая дорога к званию гроссмейстера, а то и к более высокому титулу. Важно теперь как следует подготовиться к серьезному международному состязанию.

Леонид приступает к изучению будущих противников, намечает схемы дебютов, просматривает наиболее содержательные шахматные партии последнего времени. Помнит и о физической подготовке: катается на лыжах, гуляет. И вновь думает, ищет, готовит себя к битве психологически. Работы много, нужно спешить: до начала турнира остаются считанные дни.

И вдруг удар: страшный, внезапный, ошеломляющий. Развернув в одно морозное декабрьское утро "Литературу и жизнь", Штейн чуть не упал со стула. В прохладной читальне стало нестерпимо душно. Какая неожиданность, какое невезение! Неужели опять все пойдет прахом, никчемными окажутся и борьба в финале и эта длительная трудная подготовка?!

Писатель В. Сафонов – шахматный любитель – писал на страницах газеты примерно следующее. Почему в межзональном турнире должен играть Леонид Штейн, отличившийся всего раз? Почему за бортом остался один из самых талантливых шахматистов – Борис Спасский? Неужели один успех Штейна стоит всех предыдущих достижений ленинградца? Шахматная федерация СССР должна решить вопрос о допуске Спасского вместо Штейна. Ведь на межзональное состязание следует посылать сильнейших. Вероятно, и сам Штейн откажется от своего права в пользу более сильного Спасского.

В трудное положение попал молодой мастер. Что делать? Добровольно отказаться от участия в межзональном турнире, списать на нет всю огромную работу предыдущих лет? Отказаться… Но правильно ли это будет? Что из того, что Спасский опытнее, чаще участвовал в крупных состязаниях? Каждый когда-нибудь бывал новичком. Почему надо отдавать завоеванное право своему неудачно сыгравшему коллеге?

Да, но последнее слово скажет президиум шахматной федерации. Как еще посмотрят на все это опытные гроссмейстеры, руководители? А вдруг они постановят допустить Бориса? И мастер с волнением ждал решения своей участи.

И так и этак судили вершители шахматных дел. Еще бы, в нашей стране принято прислушиваться к мнению общественности, голосу печати.

Штейн или Спасский?

– Спасского, – говорили одни. – Он надежнее и опытнее. А кто поручится за успешное выступление в межзональном сражении новичка Штейна?

– Позвольте! – возражали им сторонники спортивного принципа. – Вы же этим нарушите всю систему отбора, подорвете авторитет собственных прежних решений.

Лишь через несколько часов жаркого заседания было принято решение. Президиум постановил верно: держаться принципа отбора и не делать никаких исключений. Спасский уже вторично не попал в следующий этап отборочной турнирной системы – это, конечно, обидно. Но нельзя допустить, чтобы попиралась спортивная справедливость.

На пути Штейна пало еще одно препятствие, но он не был спокоен до последней минуты. С опасением раскрывал газеты: а вдруг кто-нибудь из любителей опять напишет статью, вновь поднимет вопрос о поездке Спасского? Коллеги дружелюбно посмеивались над повышенной мнительностью мастера из Львова. Когда самолет поднялся с Шереметьевского аэродрома и лег курсом на Стокгольм, кто-то воскликнул:

– Шансы Штейна участвовать в межзональном турнире поднялись на небывалую высоту!

И вот Леонид в Стокгольме. С любопытством присматривается он к известным гроссмейстерам, будущим противникам в турнире. Как-то он сыграет с прославленными шахматными корифеями? Друзья рассказали ему, что выступать первый раз в таком турнире особенно трудно, ибо сказывается необычность и напряженность обстановки.

И Штейн начал турнир осторожно. Ничья, еще ничья. Ничего, впереди много партий! К тому же ничьи-то против своих соотечественников: Корчного, Петросяна, Геллера.

За эти дни Леонид попривык и к новым соперникам и к незнакомым условиям. Регулярно гулял по улицам шведской столицы. Поздними вечерами сражался в блицматчах с Робертом Фишером, а это было неплохой тренировкой.

Перед Штейном в межзональном турнире стояли две задачи. Первая – малая: получить звание гроссмейстера. Вторая – оптимальная: попасть в турнир претендентов. Для выполнения последней нужно было не только войти в шестерку призеров, но еще и опередить кого-нибудь из советских гроссмейстеров. Нелегкая задача, но именно такого результата требовало положение в межзональном турнире.

Постепенно накапливался опыт, игра становилась увереннее, но порой мастер допускал досадные срывы. В партии с чешским гроссмейстером Мирославом Филипом у Штейна была хорошая позиция. Имея тридцать минут на несколько ходов, Леонид вдруг над чем-то задумался, забыл про часы и просрочил время. Обидное поражение значительно испортило шансы Штейна на успех.

К чести Леонида, он сумел быстро оправиться от чувствительного удара и вскоре вновь ринулся в наступление. На финише турнира надежды Штейна попасть на далекий остров Кюрасао стали весьма реальными. К заключительному туру Леонид пришел наравне с Корчным, и теперь вопрос – кому быть со щитом, а кому на щите? – решался в последний день.

Тяжелым и напряженным был этот день. Волновался Корчной, неспокоен был и Штейн.

После каждого хода Виктор вскакивал со стула и бежал смотреть, как дела у Леонида, точно также поступал и Штейн, когда над ходом задумывался его противник.

Повышенная нервозность и интерес к участи конкурента привели к тому, что оба получили… аховые позиции. Опытный Корчной в критический момент все же изловчился и спас партию против неуверенно игравшего мастера Яновского, тогда как гроссмейстер Олафссон легко добился победы.

Совершенно обескураженный бегал от столика к столику Леонид Штейн, бессмысленно глядя на чужие доски. Мы не пытались даже утешать его – не поможет. Ведь под занавес он потерял право на участие в турнире претендентов и, возможно, звание гроссмейстера

По положению, мастер, попавший в турнир претендентов, сразу и автоматически "превращается" в международного гроссмейстера. Штейн утерял эту возможность. Правда, он набрал сумму очков, позволяющую рассчитывать на высший шахматный титул, но присвоение его зависит от конгресса ФИДЕ. А что вздумается постановить собранию делегатов всего мира?

Первые пять мест в турнире заняли Фишер, Петросян, Геллер, Филип и Корчной, следующие три места поделили Глигорич, Бенко и Штейн. Для определения шестого призера требовалось провёсти дополнительное состязание, причем с оригинальной особенностью.

Известно, что в турнир претендентов из межзонального соревнования допускаются шесть человек. Однако есть условие: в число этих шести может входить не больше трех представителей от одной страны (читай: от Советского Союза). Наши гроссмейстеры уже выбрали "лимит", так что даже победа ничего не давала Штейну. Вместо него на Кюрасао поехал бы седьмой призер.

Возник естественный вопрос: зачем Штейну играть?

Судьи остроумно разобрались в сложной ситуации и постановили: если Штейн будет шестым, он немедленно получит звание гроссмейстера, как "законный" призер. Но и тогда надуманное правило о "лимите трех" было сохранено. Поразмыслив, молодой мастер согласился на дополнительные схватки.

И вот друзья уехали из Стокгольма, со Штейном остался один Исаак Болеславский. Позже в Москве мы узнали о триумфе Львовского мастера. Сделав две ничьи с Бенко и дважды победив Глигорича, Леонид Штейн занял шестое место в турнире победителей зон, и ему присвоили титул международного гроссмейстера.

Зимой 1963 года в Ленинграде игрался тридцать первый чемпионат СССР. Миролюбиво начал гроссмейстер Штейн это соревнование. Восемь ничьих в первых восьми турах! Такого не позволял себе даже король ничьих Сало Флор. Но то была лишь разминка перед броском. Партию за партией выигрывал затем Штейн и к последнему туру пришёл на пол-очка впереди Ратмира Холмова и Бориса Спасского. Еще усилие – и он впервые повесит на грудь золотую медаль чемпиона Советского Союза. Для этого нужно успешно сыграть партию против Багирова.

Последний тур. Выжидательно следят и конкуренты и зрители за партией Штейн – Багиров. Какую тактику изберет гроссмейстер из Львова? Бросится в атаку или предпочтет синицу в руках журавлю в небе? Ведь при ничьей ему обеспечен дележ первого места. Штейн отвергает компромисс – играет остро, на выигрыш и… проигрывает! Холмов и Спасский настигают беглеца. Вновь в перспективе – дополнительное сражение.

Не слишком ли много этих "дополнительных" для одного человека! Но, видно, и впрямь нет худа без добра: опыт в такого рода испытаниях придал Леониду какую-то особую уверенность в собственных силах. Шахматный мир не удивился, когда победителем из короткой, но и яростной схватки трех вышел Штейн, подтвердивший свое редкостное умение выигрывать всякие дополнительные состязания.

Еще один межзональный турнир – в Амстердаме. Уже не новичком едет туда Штейн. Он – международный гроссмейстер, чемпион Советского Союза. Но опять шахматные боги приготовили ему испытание. На старте турнира он проигрывает Давиду Бронштейну. А ведь по-прежнему только трое из пяти советских гроссмейстеров могут попасть в состав претендентов, по-прежнему действует это несправедливое ограничение прав наших лучших шахматистов.

Напрягая все силы, Штейн улучшает свое положение от тура к туру, но догнать соотечественников ему не удается. Когда судьи подвели черту, Леонид был лишь пятым. Его опередили Бендт Ларсен, Борис Спасский, Василий Смыслов и Михаил Таль. Лимит трех мест исчерпан, Штейн снова за бортом состязания претендентов, а вот отставшие от него югослав Борис Ивков и венгр Лайош Портиш допущены к дальнейшей борьбе за шахматный трон.

Дважды попадать в число призеров – и дважды оказываться не у дел из-за надуманного правила! Возмутился шахматный мир, потребовав изменить систему отбора. И добился этого.

Любители всегда с повышенным интересом присматриваются к смелой, изобретательной игре Штейна. Он прошел огонь и воду на своем коротком, но волнующем спортивном пути. Шахматные боги подвергли его суровым испытаниям, и он выдержал их с честью. Такой волевой, энергичный человек может уверенно смотреть в будущее. Почитатели таланта Леонида Штейна справедливо считают, что он способен осуществить самые дерзкие планы.

„Попробуйте меня тронуть!"

"Лет через десять в мире будет несколько шахматных мастеров, у которых невозможно будет выиграть ни одной партии, – писал Хосе Капабланка в 1927 году, после утраты шахматной короны в матче с Александром Алехиным. – Шахматам грозит ничейная смерть, победа в турнирной партии будет редкостью".

Это печальное предсказание не было новым – шестью годами раньше, также после вынужденного ухода с шахматного трона, о ничейной смерти шахмат возвестил Эммануил Ласкер. Исследователь в области математики, Ласкер присовокупил к этому теоретическое обоснование своей мысли, заявив об ограниченности шахматных возможностей. Шахматный мир с иронией воспринимал похоронные рацеи [1] бывших королей, в годы своего царствования никогда не говоривших о скорой гибели шахмат. Еще больше позабавились шахматисты, когда Капабланка практически приступил к реформе старинных шахмат и сыграл матч с Гезой Мароци на модернизированной доске размером шестнадцать на двенадцать. Партии с дополнительными фигурами на ста девяноста двух полях длились чуть ли не сутки и не доставили радости ни процессом борьбы, ни своим содержанием.

Сокрушительный удар проповеди о ничейной смерти шахмат нанесли представители советской шахматной школы во главе с Александром Алехиным и Михаилом Ботвинником. Теоретически и практически они доказали, что в древней игре еще много неизученного, а возможности безграничны. Шахматисты не перестанут радовать любителей хитроумными комбинациями, неожиданными атаками, стройными логическими замыслами.

Если вы внимательно изучите партии лучших шахматистов, то заметите, что каждый из них стремится к победе своим путем. Ботвинник, например, старается уже с дебюта схватить неприятеля в позиционные тиски, сковать подвижность его фигур и методично дожать. В некоторых партиях противники советского шахматного ветерана не смогли сделать ни одного активного хода. Железная логика игры Ботвинника лишала их малейших шансов вырваться из плена.

Совсем иной стиль у Таля. Его цель – создать побольше напряжения в позиции, вызвать дичайшие осложнения. В решающий момент неожиданная жертва Таля вдруг взорвет запутанное построение, полетят к чертям обычные мерки и понятия, на доске возникнет настоящая комбинационная буря. Здесь-то –изобретательная мысль Таля и находит вернейший способ поразить неприятеля.

По-своему движется к победе и Смыслов. Однажды в разговоре со мной он так изложил свое шахматное кредо:

– Моя задача в каждой партии – сделать сорок безошибочных ходов. Если противник найдет сорок безошибочных ответов, партия кончится вничью; если же он хоть один раз ошибется, его сразит моя техника реализации преимущества.

Выразительная тактика! Недаром экс-чемпион мира проводил самые ответственные состязания с сильнейшим составом без поражений.

История знает и другие методы борьбы за успех. В 1910 году чемпион мира того времени Эммануил Ласкер дал согласие играть матч за шахматное первенство с австрийским гроссмейстером Карлом Шлехтером. Это был удивительно "прочный" шахматист, он сам выигрывал редко, ко и его одолеть было крайне трудно.

Матч игрался из десяти партий: на более длительное состязание у организаторов не хватало средств. На старте Ласкер потерпел поражение и затем тщетно пытался уравнять счет. Пять партий сыграно, семь – перевес все еще на стороне Шлехтера. Не удалось чемпиону отыграться и в новых двух партиях. Шлехтер спокойно и умело возводил на доске бастионы, в которых не могли пробить брешь никакие ухищрения Ласкера. Положение становилось критическим. Еще одна ничья – и прощай шахматная корона!

Многое, видимо, передумал Ласкер накануне последней партии. Как сломить соперника? Если затеять игру обычную, спокойную, Шлехтер легко сделает ничью. А если пуститься в необозримые осложнения? Нет, не подойдет: хладнокровный австриец сумеет в них разобраться и использует необоснованный риск, как уже делал не раз.

Может быть, именно в этот момент размышлений Ласкеру пришла в голову замечательная идея – нанести удар не позиции Шлехтера, а его нервам! Лишить австрийца спокойствия, заставить волноваться, переживать ход борьбы! А когда он начнет нервничать, тогда станут возможными и ошибки. В общем надо бить не по Шлехтеру – шахматисту, а по Шлехтеру – человеку.

Но как вывести из себя такого невозмутимого противника? Ласкер принял гениальное решение. Необходимо спровоцировать Шлехтера на атаку, умышленно вызвать огонь на своего короля. Получить худшую позицию, впрочем, не настолько худшую, чтобы уже не поправить дела, а такую, где реализация перевеса требовала бы крайнего умственного и, главное, нервного напряжения. Только таким путем можно сбить австрийца с привычной игры на упрощения и ничью.

Назавтра в партии творилось что-то ужасающее. Ласкер уже с первых ходов позволил неприятелю начать сильнейший натиск на свой лагерь. Черный король попал под опасный обстрел всех белых фигур. Казалось, ему ни за что не выбраться из матовой сети.

И впервые за весь матч Шлехтеру изменила выдержка. Корона совсем рядом! Еще несколько ходов, и зал будет аплодировать новому шахматному владыке. И этот владыка он – Карл Шлехтер! Рука, передвигающая белого коня, на секунду дрогнула, и это не ускользнуло от взора внимательного Ласкера.

Мудрый шахматный философ с гигантским напряжением провел партию. Вызвав противника на темпераментный бой, он в то же время с необычайным искусством вел защиту, собирая воедино разбросанные остатки своего войска. Шаг за шагом сближались черные фигуры, группируясь вокруг короля. Наконец последовал грозный клич: в контратаку! А тогда уже сильная воля Ласкера быстро одержала верх над истерзанными нервами претендента. Партия была выиграна, и шахматная корона спасена.

Впоследствии Ласкер не раз пользовался подобным методом борьбы. Не раз он намеренно шел на ухудшение позиции, а затем, казалось, чудом спасался. Достаточно вспомнить храброе путешествие его короля под огнем вражеских фигур в партии с Рудольфом Шпильманом в Москве в 1935 году. Можно привести немало примеров, когда Ласкер, попадая в отчаянное положение, все же повергал соперников "наземь". Некоторые современники даже полагали, что он действует гипнозом.

Самобытные шахматисты, как правило, имеют последователей. Одни идут по стопам Ботвинника: эти досконально изучают дебюты, учатся с первых ходов брать неприятеля "мертвой хваткой". Другие, следуя темпераментному стилю Александра Алехина и Михаила Таля, жаждут комбинаций и острых атак. Есть сторонники технического направления, лидерами которого нужно признать Тиграна Петросяна и Василия Смыслова.

Только вот Эммануилу Ласкеру не повезло с приверженцами. Это и понятно: кому охота добровольно соглашаться на защиту, надеясь отразить нападение неприятеля, и лишь потом переходить в решающее контрнаступление! Многие годы Ласкер был и создателем и единственным представителем оригинального направления, пока в Советском Союзе не появился молодой поборник его метода.

В самый разгар войны в Ленинградский дворец пионеров пришел маленький, худенький мальчик. Он заметно смущался. Когда его спросили, в каких кружках ему хочется заниматься, он удивил странным разнообразием привязанностей:

– В кружке художественного слова, – отвечал мальчик, – в музыкальном и… в шахматном.

Из трех увлечений два постепенно отпали, и вскоре все вечера тринадцатилетний Виктор стал проводить за маленьким столиком с расставленными на нем деревянными фигурками. Он не блистал на первых порах выдающимися способностями, не удивлял достижениями, как другой посетитель дворца – Боря Спасский, но в этом упорном, пытливом мальчике опытный тренер мог разглядеть будущую шахматную величину. А уж у заслуженного тренера Владимира Зака был наметанный глаз на шахматные дарования!

Талант Виктора Корчного развивался своеобразно.

Если Спасскому все давалось легко, то Корчной добивался каждого успеха длительным, упорным трудом. Только к двадцати годам он получает звание мастера, а высший шахматный титул – гроссмейстера - ему присваивается на целых семь лет позже, чем Спасскому.

Что, дарование Корчного меньше? Конечно, талант не мешок с мукой, его на весах не взвесишь, но можно твердо сказать, что оба ленинградца получили максимум того, чем награждают шахматные боги своих любимцев при рождении.

Так почему же тогда столь различен их путь? Почему, когда Спасский взлетел веысь, Корчной еще копошился на земле? Объясняют это во многом наклонности молодых людей, их привязанности к различным шахматным стилям. В то время как Спасский находится где-то в стане Алехина – Таля, Виктор Корчной, пожалуй, единственный из всех гроссмейстеров, – продолжатель дела Эммануила Ласкера.

В возрасте шестнадцати лет Виктор играет партию против эстонца Иво Нея. "В этой партии я Долго находился на грани поражения, – писал впоследствии Корчной, – однако упорнейшей защитой мне удалось добиться ничьей. От этой партии я получил большое творческое удовлетворение, и даже больше – она явилась для меня откровением: я впервые испытывал удовольствие, радость от трудной, утомительной защиты".

В шестнадцать лет радость от защиты! В этом возрасте шахматист обычно стремится атаковать, ищет в позиции комбинаций, жертв. А Корчной наслаждается обороной, его охватывает восторг, когда удается спастись, балансируя с риском для "жизни" на краю пропасти!

"Если в юношеские годы стремление защищаться было вызвано, пожалуй, озорством, любовью к риску, то в последующие годы защита стала моим серьезным практическим м психологическим оружием". Эти слова Корчного полностью раскрывают перед нами его творческий и спортивный облик.

"Вот я, но попробуй меня тронуть! – говорит своими действиями на шахматной доске Корчной. – Я буду защищаться и… кусаться!"

– Иногда я умышленно отдаю инициативу противнику, завлекая его, как говорят шахматисты, "на себя", – поясняет Корчной. – Мне по душе завлекать противника, давая ему почувствовать вкус атаки, в ходе которой он может увлечься, ослабить бдительность, пожертвовать шахматный материал. Такие моменты часто можно использовать для перехода в контрнаступление, и вот тут-то завязывается настоящая борьба.

Шахматные специалисты отлично знают еще одну характерную особенность Корчного. Очень уж любит он схватить какую-нибудь соблазнительную пешечку, нарочно оставленную противником без защиты. У гроссмейстеров глаза на лоб лезут от наивности Виктора, а тот как ни в чем не бывало забирает приманку.

Это не жадность, не страсть к материальным приобретениям. Это все то же желание рисковать, балансировать на краю пропасти. Принятие жертвы обрекает Корчного на трудную защиту, а к этому-то он и стремится. Партия из спокойной, медлительной сразу превращается в бурную, волнующую, а что еще нужно ленинградцу? Он смело зазывает неприятеля "на себя" и получает именно те позиции, которые предпочитает.

Опасному риску подвергается Корчной, тем более что противники "поумнели" и используют особенности стиля ленинградца к своей выгоде. Иногда ему предлагают такие жертвы, которые напоминают скорее червяка на рыболовном крючке. Схватишь наживку и сразу затрепещешь, беспомощный, в воздухе. И все-таки Корчной устремляется даже в такие почти не замаскированные ловушки, столь велико в нем желание пережить минуту опасности.

– Такую пешку может взять только Корчной, – говорят гроссмейстеры о жертвах, принятие которых равносильно самоуничтожению.

Всем памятна, например, встреча Бронштейн – Корчной из зонального турнира семи в 1964 году. В ней ленинградец неосторожно "проглотил" пешку, пожертвованнную хитрым Бронштейном, и погиб буквально через несколько ходов.

Корчной, как никто, любит защищаться, но он отнюдь не слаб и в других областях шахматного мастерства. Он безупречно ведет эндшпиль, искусно маневрирует, умеет атаковать и жертвовать, хотя эти стороны шахмат менее его увлекают. При этом ленинградец и атаку ведет "по-корчновски". Его наступление обычно развертывается рискованно, ибо действия не "на краю пропасти" мало занимают Виктора.

Партии Корчного всегда будоражат зрительный зал. Что греха таить, есть еще шахматисты, которые ни разу в жизни, несмотря на большой стаж и опыт турнирных битв, не вызывали настоящего восторга у любителей, не срывали аплодисментов растроганных болельщиков.

А вот такие, как Корчной и Таль, каждым ходом заставляют зал трепетать. Не обходится тут и без курьезов. Когда, например, Михаил Таль просто – напросто продвигает на два поля вперед крайнюю пешку, зрители уже начинают перешептываться. Им кажется, что это предвестник скорой бури. И они шумно приветствуют даже невинный ход рижского гроссмейстера.

Будучи главным судьей чемпионата СССР, я однажды бросился успокаивать таких разбушевавшихся поклонников Таля.

– Чему вы так обрадовались? – спросил я любителей. – Просто передвинул пешку!

– Нет, ход очень интересен! – не унимались шахматисты, и мне не удалось их переубедить.

Напрасно я показывал на соседнюю партию, где действительно шел острый бой: верные сторонники Таля признавали истинно комбинационными только ходы своего любимца.

Виктор Корчной – виновник переполохов в турнирных залах всего земного шара. Его обожают настоящие шахматные ценители, за ходами его следят, планы стараются понять. Корчной уводит за собой зрителя в загадочный мир шахмат, поднимает до своего уровня понимания стратегических и тактических законов.

Вот он сидит на сцене, собранный, сосредоточенный, напоминающий своей худой, жилистой фигурой скульптуру Франсуа Вольтера. Ноги судорожно скрещены, локти с силой уперлись в крышку столика. Сам весь подался вперед, глаза пытливо выискивают на доске самые скрытые возможности. И полная неподвижность. В такой позе забывшего про весь мир исследователя Виктор может сидеть часами.

И зритель по какому-то неизвестному закону взаимодействия начинает лучше разбираться в тонкостях позиции, разгадывает замыслы гроссмейстера, вместе с ним переживает и радости и огорчения,

В 1962 году в Ереване происходил тридцатый юбилейный чемпионат страны. Борьба за золотую медаль свелась по существу к единоборству Виктора Корчного и Михаила Таля. Все решала партия между ними где-то в конце турнира. По сей день помнят эту схватку и участники чемпионата и ереванские любители!

Большой зал Ереванской филармонии был в тот вечер переполнен. Зрители не скрывали своей приверженности к Талю, совсем еще молодому экс-чемпиону мира, только что поразившему мир своими феноменальными жертвами. Мало кто в тот вечер желал победы ленинградцу, ему еще предстояло завоевать симпатии армянских шахматистов.

И вот грянул бой. Староиндийская защита привела, как всегда, к острейшей позиции, где любой ход имел значение, где малейшая неточность стоила золотой медали. Зрители аплодисментами встречали всякий выпад Таля и молча, критически следили за передвижением фигур Корчного.

Не просто играть в зале, где тебя не поддерживают. Прославленный советский пианист Эмиль Гилельс рассказал мне историю, случившуюся с ним в одной из западных стран. Однажды ему нужно было выступать в сопровождении местного оркестра. Во время дневной репетиции фортепьянного концерта дирижер никак не захотел следовать темпу, предложенному Гилельсом, и упорно навязывал ему свое понимание музыки.

Вечером, уже на концерте, Гилельс заметно уходил вперед от настойчиво медлившего дирижера. Зрители, переполнившие зал, непонимающе поглядывали то на исполнителя, то друг на друга. Так прошла первая часть концерта, вторая. В заключительной части дирижер… увлекся исполнением Гилельса! Финал концерта оркестр исполнил в строжайшем единении с солистом, и оригинальная трактовка вызвала бурю восторгов. По окончании концерта дирижер поцеловал руку Гилельса в знак признания своей вины и восхищения мастерством советского музыканта.

Нечто вроде этого произошло и в партии Корчной – Таль. Ереванцы постепенно подпали под чарующую власть замыслов Корчного. Партия была отложена и доигрывалась на следующий день. Вновь публика устремилась в филармонию, чтобы посмотреть вторую серию этой "староиндийской гробницы", как прозвали захватывающую партию любители. Но теперь симпатии зрителей были уже скорее на стороне Корчного. Когда я сильном цейтноте Виктор провел восхитительную комбинацию с жертвами, зал устроил ему овацию. А сам Таль поздравил коллегу с красивой и заслуженной победой.

В активе Виктора Корчного три золотые медали чемпиона СССР, первые призы в крупнейших международных турнирах. Но самое главное – он автор глубоко содержательных партий, которые с увлечением разбираются любителями шахмат во всех уголках мира.

Как мы уже видели, у Корчного редкий и своеобразный шахматный почерк. Сначала противник берется "на себя", затем он всеми способами "стаскивается вниз" и подвергается стремительной контратаке. Охотников следовать этому методу раз, два – и обчелся!

"Оборона считается неблагодарным делом", – правильно отмечает сам Корчной. И очень трудным, добавим мы, пожалуй, самым трудным из всего, с чем сталкивается шахматист во время состязаний.

Действительно, наступающий – хозяин положения, он в той или ;иной мере определяет и время атаки и ее направление. Ведущий оборону лишь реагирует на выпады и должен быть вдвойне бдителен, чтобы уловить самую скрытую перестройку неприятельских сил. Большого напряжения требует это от шахматиста, вот почему предельно сконцентрирован во время игры Виктор Корчной. Так же собранно играл его великий предшественник – Эммануил Ласкер.

В наши дни следовать методу Ласкера – Корчного стало крайне опасно. Современные гроссмейстеры ведут атаку не зарываясь, а если что-нибудь и жертвуют, то наверняка. Можно взять противника "на себя", и… он не слезет, пока не припечатает тебя к ковру обеими лопатками!

Тем большего восхищения достоин храбрец, избравший своим оружием защиту!

– Мастера защиты, – говорит Корчной, – внесли не меньшую лепту в историю шахмат, чем шахматисты атакующего стиля.

И сам он подтверждает эту истину всем своим творчеством, глубокими, особыми по колориту шахматными партиями.

Победивший самого себя

– Спасибо, братец! Поздравляю с победой.

– Благодарю, братец!

Партнеры пожали руки, пристально посмотрели друг на друга. Как различно было выражение глаз у этих схожих лицом родственников! Во взоре старшего брата – злость и ирония, у младшего – смущение, растерянность. Было от чего растеряться в такой неожиданной ситуации!

Старший брат отлично провел весь турнир: первое место и высший приз, казалось, были ему обеспечены. Оставалось только сносно сыграть последнюю партию. Ничья обеспечивала ему дележ первого и второго мест. Но конкуренты презрительно улыбались: какая может быть ничья! Ведь играет-то он против родного брата, а тот занимает «прочное» последнее место. Да­же очко в партии с лидером не может ни на йоту улучшить его турнирного положения. Зачем же ему бороться, зачем подставлять ножку любимому родственнику?

Так рассуждали конкуренты, а может быть, подобные мысли возникали и у лидера, только получилось совсем наоборот. Меньшой брат очертя голову бросился в атаку на позицию старшего. Пешки упрямо лезли через всю доску на штурм королевского лагеря, фигуры не жалели жизней ради общего дела. Так атакуют обычно противника ненавистного, а разве таковым он был для юноши? Разгоряченный повелитель белой шахматной армии просто забыл, против кого он играет, и совсем не замечал испуганного лица брата.

Именно таким образом заслуженный мастер спорта Петр Романовский потерял однажды первый приз в турнире, проиграв в последний день партию младшему брату. Нелепость? Нет, спортивность в ее чистом проявлении. Как не ценить шахматы вот за эту высоту вызываемых чувств!

А вот другой пример подлинной спортивности. За многолетнюю историю традиционных рождественских турниров в английском городке Гастингсе не было ни одного случая, когда бы первое место в этом международном состязании шахматных корифеев завоевывал англичанин. Это обстоятельство печалило и организаторов турнира и шахматных любителей острова. И вдруг, о счастье! Рождество 1934 года складывалось на редкость удачно. Сэр Джордж Томас отлично провел турнир: он победил Капабланку, Ботвинника, Лилиенталя. Перед последним туром Томас на пол-очка опережал Макса Эйве, на очко Сало Флора. Далее шли Хосе Капабланка, Михаил Ботвинник, Андре Лилиенталь. Солидная компания! И всех обошел английский мастер. Ликовали британские любители: вот она, долгожданная победа! Неважно, что впереди еще тур, ведь играет-то Томас против престарелого Митчелля! Вряд ли шахматный ветеран сможет, да и захочет испортить турнирное положение соотечественника.

Так думали те, кто не учитывал боевитости и спортивности духа Митчелля. И они ошиблись в своих предположениях. С поразительным упорством играл Митчелль последнюю партию, хотя ее результат для него не имел значения. Удивленные любители шахмат Гастингса и других городов Англии, приготовившиеся было наблюдать момент высшего торжества английской шахматной школы, смогли лишь увидеть позорное фиаско лидера. Митчелль переиграл Томаса и отложил партию в значительно лучшей для себя позиции. Печальные пришли зрители на доигрывание. Несколько часов длилось сопротивление Томаса, но все же избежать поражения ему не удалось. Так была "сорвана" единоличная победа англичанина в гастингском турнире: Томас разделил первое – третье места. Понятно, одни поругивали слишком ретивого шахматного ветерана, другие покачивали головой – что поделаешь: спорт есть спорт!

Не знаю, как чувствовал себя Митчелль, но иногда победа доставляет вместо радости сплошное огорчение. В 1958 году в Риге проходил XXV шахматный чемпионат СССР. Из всех игравших в турнире гроссмейстеров и мастеров особенно по душе мне был Борис Спасский. Я думаю, не мне одному. Даже рижане, болевшие, разумеется, за Михаила Таля, следующее место в своих сердцах отводили молодому ленинградцу.

Что ж, Спасский – один из крупнейших шахматных талантов. Он победитель многих . турниров, чемпион мира среди юношей. Любителям импонировали его смелый стиль игры, стремление к атакам, умение вызывать тактические осложнения. Даже гость прошлого века – королевский гамбит – был в репертуаре Спасского.

Борис отлично играл в Риге: за два тура до фи ниша он шел на одном из первых мест. В оставшихся партиях ему достаточно было набрать всего пол-очка, чтобы войти в первую четверку призеров. А это значило немало: именно четверо попадали в межзональный турнир.

Ничто не предвещало беды Спасскому. Разве не показывал он умения мобилизовываться на финише! Правда, в последний день его противником был Михаил Таль, зато туром раньше он встречался с неудачно игравшим в турнире участником. Сторонники Спасского не сомневались в успехе своего любимца.

И вот состоялся памятный предпоследний тур. Играя черными, Спасский отлично вел бой, с каждым ходом все больше обостряя игру. Зал с волнением следил за интересной партией. Ленинградец энергично атаковал, затем вдруг допустил несколько маленьких неточностей и… сам попал под страшный огонь белых фигур. Когда "рассеялся дым", асе увидели: король Спасского получает мат.

Разобрав эту сложнейшую партию, оба противника пошли из турнирного зала в гостиницу. Спасский говорил спутнику о вариантах, которые он рассматривал за доской, потом переводил разговор на что-то постороннее. Он был спокоен, в то время как победитель нервничал и был явно удручен… своей победой. Ведь ему при его сквернейшем турнирном положении это очко было абсолютно ни к чему. А обыграл он того участника, которому искренне желал успеха.

Вы можете верить, читатель, что этот гроссмейстер был по-настоящему расстроен одержанной победой, ибо это был я. Глупейшее положение! Я упрекал дорогой Спасского за то, что тот не предложил ничью в острой позиции, что он избрал уже с первых ходов столь сложную схему борьбы. Вместе с тем я отлично понимал нелепость моих претензий Спасскому за его стремление к обострениям.

Если я был расстроен, а Спасский оставался относительно спокойным, то рвал и метал его тренер Александр Толуш. По капризу жребия ему предстояло на следующий день играть со мной.

– Я ему покажу завтра! – грозил Толуш вечером в разговоре с друзьями. – Я завтра из этого Кота суп сварю!

"Супа" не получилось! Толуш играл последнюю партию так плохо, что "погиб" без сопротивления. Это событие никто из зрителей даже не заметил – так все были увлечены главной партией тура: Спасский – Таль. Энергично, напористо сражался Спасский. И хотя до перерыва ленинградцу не удалось добиться победы, его перевес в отложенной позиции был очевиден.

Всю ночь волновалась шахматная Рига. Что-то принесет доигрывание Талю? Приободрился Толуш – мечта о победе любимца была вполне реальной. Переживал ход этой важной партии и Тигран Петросян – победа Спасского над Талем именно его делала чемпионом СССР.

Не забудут рижские любители шахмат дневного доигрывания. Не могу припомнить, по какой причине я не сумел пойти на него, но даже в учреждениях Риги и на улицах я узнавал свежие новости из Дома колхозника, где игрался турнир. "У Таля плохо", – было первое сообщение. Но вскоре оно сменилось другой новостью: "Мастера говорят – ничья". И вдруг как гром среди ясного неба: "Таль выиграл!" Не может быть! Как же это?

А случилось вот что. Упорно стремясь к победе, Спасский где-то сыграл неточно. Он устал от ночного анализа и не заметил, как чаша весов заколебалась. Ему бы тут же предложить ничью, и Миша, конечно, мигом бы согласился. Но ленинградец мечтал о победе и… добровольно залез своим королем в матовую сеть. А рижанин во второй раз стал чемпионом страны.

Два поражения в двух последних турах – такого еще не приключалось со Спасским. А главное – прощай мечта о межзональном турнире. В итоговой таблице Спасский был лишь пятый…

Минули три долгих года. Спасский одержал за этот период много побед, класс его игры неизменно рос. Молодой шахматист окончил университет и с нетерпением ждал нового отборочного чемпионата. Уж теперь– то он будет осторожнее и не станет излишне рисковать!

1961 год. Зональный турнир в Москве. Как и три года назад в Риге, ровно и сильно проводит Борис труднейшее состязание. Опять он в первой тройке лидеров, опять играть осталось всего две партии. Две ничьи гарантируют ему поездку на межзональный турнир в Стокгольм.

Волнуются сторонники Спасского, волнуется тренер, и, что хуже всего… волнуется сам Спасский. Воспоминание о неудачах в последних турах прошлой зональной битвы не исчезло из его памяти. А вдруг опять постигнет неудача?

Уверенно начинает Спасский предпоследнюю партию против Корчного, затем проводит серию неверных маневров, переходит в плохой для себя эндшпиль и… терпит поражение.

– Что это творится на финишах с Борисом? – сокрушались зрители. – Может быть, хоть завершающую партию он сыграет лучше?

Теперь болельщики связывали свои надежды именно с этой партией. В ней Спасский встречался с Леонидом Штейном. Кто из двух победит, тот поедет в Стокгольм. Борис проиграл эту партию. Вновь, как три года назад, два поражения в два последних дня отняли у него путевку на межзональный турнир.

Один срыв может быть случайным, два – это в той или иной мере закономерность. Бойко когда-то начав свой шахматный путь, Борис вдруг на целых шесть лет вылетел из состава участников крупнейших турниров. Дважды уже лучшие гроссмейстеры страны уезжали на межзональные битвы, и дважды – без Спасского.

Сердито заскрипели перья критиков. Что же это за талант такой – не может войти в восьмерку избранных! Нашлись "знатоки", поспешившие объявить, что Спасский так и останется в истории шахмат чудесным вундеркиндом, не сумевшим ничего достичь. Остряки придумали ехидные стишки. "В жизни раз бывает восемнадцать лет", – цитировали они известную песенку, намекая на успех Спасского в 1955 году и скромность более поздних достижений. Однако и в этот трудный момент многие шахматисты продолжали верить в редкостное дарование ленинградца. Они не сомневались: увидит еще шахматный мир творческие и спортивные триумфы Бориса Спасского!

И хулители и друзья вспоминали детство Спасского. Какой это был многообещающий шахматист! Научившись шахматам а пятилетнем возрасте, мальчик завоевал звание кандидата в мастера, когда ему едва минуло десять лет. Шахматная общественность Ленинграда заинтересовалась Спасским и стала систематически помогать ему. У Бориса была трудная жизнь в семье: без отца, без достаточной материальной обеспеченности. Нужно отдать должное ленинградцам: они сумели создать ребенку необходимые условия.

Во Дворце пионеров опытный педагог Владимир Зак осторожно вел талантливого мальчугана по таинственным дебрям шахматных знаний. Однако наставник требовал не только совершенствования в шахматах. Он отлично знал, что без крепкого здоровья шахматисту не добиться желаемого.

Боря зачастил на стадион, тем более что его приходу вскоре стали радоваться и мастера легкой атлетики.

– Зачем ты теряешь время на шахматный кружок? – говорили ему тренеры по прыжкам в высоту. – Через три-четыре года мы сделаем из тебя отличного прыгуна, мастера спорта и рекордсмена. Уже сейчас твой результат хорош. Метр восемьдесят сантиметров – планку на такой высоте может преодолевать только будущий чемпион!

Но шахматы одолели легкую атлетику! Стройного юношу можно было часто видеть в те дни на крупнейших турнирах, в Шахматном клубе Ленинграда, в шахматной комнате Дворца пионеров. Природная даровитость при такой увлеченности не замедлила сказаться. В пятнадцать лет Спасский становится мастером спорта по шахматам, через год получает признание за пределами нашей Родины, став мастером международным. А еще через два года шахматный мир явился свидетелем целого ряда турнирных триумфов Спасского. Чемпион мира среди юношей, международный гроссмейстер, призер межзонального турнира в Амстердаме. Кто еще может похвастаться такими результатами в возрасте восемнадцати лет?

Да, но это все в прошлом, – заявляли скептики, поглядывая на высокую фигуру ленинградского гроссмейстера. – Со времени его успехов минуло уже семь лет, а это большой срок! Таль успел побывать в чемпионах мира, Спасский же никак не проберется к подножью шахматного трона.

Возразить на это было нечего. Оставалось ждать и надеяться.

И вот новый отборочный турнир 1964 года. На этот раз руководители решили выявить сильнейших среди сильных в специальном зональном турнире семи гроссмейстеров. Уверенно проходит Спасский предварительные этапы этого состязания. Успешно закончен полуфинал чемпионата страны, а в финале завоевано третье место. Теперь на очереди новое испытание – зональный турнир. Если попадешь в первую тройку, откроется замечательная перспектива – турнир межзональный, потом состязание претендентов и…

Можно представить себе состояние Спасского накануне зонального турнира. Два раза спотыкался он именно в отборочных соревнованиях. В результате возник некий психологический барьер, взять который было не так-то просто. Все турниры Спасский играл спокойно, но как дело доходило до отборочного, вдруг терялся на финише.

"Неужели и в третий раз сорвусь? – спрашивал себя Спасский. – Нужно что-то предпринять. Но что? Не помогут ни углубленные анализы партий, ни изучение теории. Ведь в самый трудный момент решающее слово скажет травмированная психика. Кто может избавить от этой проклятой депрессии: друг, опытный тренер? Нет, выручить может только один человек на свете – я сам!"

И вот началось… И сразу – крупная неудача. Две партии подряд проигрывает Спасский. Как драться после этого с грозными конкурентами? Полтора очка форы – это много для такой короткой дистанции. Играть-то всего двенадцать партий. Приуныли сторонники Спасского – будущее не сулит радости.

Полтурнира позади. Два с половиной очка из шести. Этот ничтожный результат приковал Спасского к последнему месту. Отчаяние овладело молодым гроссмейстером. Опять провал, опять трехлетнее ожидание следующего зонального турнира…

В подобные минуты очень важно суметь глубоко проанализировать собственное состояние, разобраться в своих слабостях, принять нужное решение. Видимо, именно это и проделал Спасский. Сложная борьба с самим собой привела в итоге к невероятной внутренней мобилизации.

Если первую половину Борис начал с двух нулей, то во второй он не знал, что такое поражение. И вот остаются… две последние партии. Уже дважды они бывали роковыми. Как пианист, допускавший когда-то ошибки в труднейших каденциях, Спасский с ужасом ждал эти заключительные туры.

Одиннадцатая партия. Против Спасского играет Алексей Суэтин. Он не стремится к победе, и встреча заканчивается миром. Теперь предстоит главное: бой с "роковым" противником-Виктором Корчным. Это он "выбил" Бориса из лидеров в прошлом отборочном турнире, это его особый почерк не раз доставлял Борису неприятности. Сумеет ли выдержать Спасский эту схватку?

Партию с Корчным Спасский провел в своем лучшем стиле и уже вскоре после дебюта получил решающий перевес, хотя в достижении цели ему "помог"… слабо игравший Корчной. Этот выигрыш принес Спасскому первое место.

Восторженные поклонники славили победу Спасского над могучими коллегами. Молодец, Борис! Блестящий финиш! Четыре с половиной очка из шести!

После девятилетнего перерыва одаренному гроссмейстеру с берегов Невы опять открылась дорога к шахматному трону. А знатоки больше ценили другое его достижение. Настойчивый шахматный боец одержал победу над своими нервами, над тягостными мыслями, подавлявшими его в годы серьезных неудач. Он победил самого себя.

И как гигант, освободившийся от оков, Спасский незамедлительно подтвердил свой класс, блестяще взяв новый рубеж. В межзональной битве 1964 года он становится первым, хотя его триумф делят еще три гроссмейстера: Бендт Ларсен, Василий Смыслов и Михаил Таль. Через несколько месяцев еще одна крупная победа – на турнире в Белграде.

Все, кто верит в Спасского, сегодня торжествуют: Борис вновь радует любителей шахмат высшими спортивными и творческими достижениями.

Шахматный Паганини

Его любят во всех уголках земного шара. Партии его усердно разбирают любители, пытаясь проникнуть в глубины расчетов, наслаждаясь безудержной фантазией. Какими восторженными взглядами провожают болельщики быстро бегающую по залу худенькую фигурку! Не упустить бы выразительного жеста, приветливой улыбки, остроумной шутки! Зайдите в турнирный зал шахматного состязания. Если вы увидите толпу около одной из партий, лица, возбужденные увлекательной битвой, если до вас донесется восхищенный шепот:

"Какая красота! Замечательная жертва!" – знайте: здесь играет Михаил Таль.

Нет другого гроссмейстера, который мог бы так возбуждать зрителей, вызвать в них желание постичь то тайное, что скрыто в шахматах. Беззаветная любовь молодого гроссмейстера к шахматному искусству невольно вызывает любовь к Талю со стороны тех, кто это искусство ценит.

И с какой искренней грустью передают любители весть о том, что опять-таки нет другого шахматиста, который был бы так невнимателен сам к себе. Кого не настораживают многочисленные болезни Таля, операции, срочные отправки в госпиталь. За восемь лет пребывания в семье гроссмейстеров Таль один болел больше, чем остальные два десятка его коллег. Последний турнир претендентов он начал, только что выйдя из больницы, и закончил в госпитале острова Кюрасао.

В чем же причина такой болезненности двадцатидевятилетнего гроссмейстера? Нет сомнения, от природы Миша не Голиаф, но ясно и другое – он не очень-то выполняет предписания врачей. К тому же на нем отразилось своеобразное воспитание.

В пятьдесят шестом году советские студенты собирались лететь в шведский город Упсала на командное первенство мира. В число участников был включен двадцатилетний студент Рижского университета Миша Таль.

До отлета оставались считанные дни, когда в моей квартире раздался телефонный звонок.

– Можно мне поговорить с гроссмейстером Котовым? – спросил мужской голос.

– Я Котов.

– Здравствуйте. Говорит дядя Миши Таля.

– Очень приятно.

– Я хотел предупредить вас: у Миши очень плохое здоровье. После каждого приема пищи ему бывает плохо. Мы делаем ему каждый вечер и каждое утро уколы.

– Спасибо, – поблагодарил я за информацию, а сам подумал: "Ничего себе положеньице! Если где-нибудь в шведском ресторане Талю станет плохо, что мы будем делать? Врач с нами не едет, никто в команде медицинского образования не имеет". Посоветовался с коллегами. Решили: посмотрим! Команда должна последние дни отдыхать в подмосковном санатории, вот тогда и определим. В крайнем случае заменим запасным.

Ясным зимним днем приехал я в санаторий. Первое, что я увидел, это группу молодых людей, исступленно играющих в снежки. На них не было ни шапок, ни пальто – одни тренировочные костюмы. Сразу же бросилась в глаза маленькая, тощая фигурка Таля. Он не отставал от ребят, быстро носился по полянке, метко швырял комья слипшегося снега.

За обедом я тихонечко спросил у тренера команды Ильи Кана:

– Как чувствует себя Таль?

– Отлично!

– И ничего с ним не приключается… после еды?

– А что может быть?! Замечательный парень!

В этой первой поездке с Мишей Талем мы провели вместе около полутора месяцев. И в Швеции и в Норвегии, куда мы поехали после первенства мира, я не заметил у него никаких признаков болезни. Миша всегда был рад принять участие в любом спортивном мероприятии, будь то схватка в настольный теннис или пробег на лыжах.

Поздно вечером самолет доставил нас из Норвегии на Внуковский аэропорт Москвы. Из толпы встречавших вышел небольшого роста коренастый мужчина и подошел ко мне.

– Здравствуйте! Я – дядя Миши Таля.

– Это вы звонили мне перед отлетом?

– Нет, другой дядя. Нас очень волнует вопрос: как здоровье Миши?

И тут я не выдержал.

– Знаете, что я хочу вам посоветовать? – решительно произнес я. – Перестаньте вы опекать своего племянника. Он здоров, и, слава богу, в поездке ничего с ним не происходило. И еще я думаю: если любому тяжелоатлету, вроде Григория Новака, каждый день делать уколы, он через месяц не шевельнет и рукой!

Уже во время поездки я заметил, что Миша абсолютно не приспособлен к житейским делам. Чувствовалось, что дома мальчика окружали заботливые опекуны, не приучившие его к тому, к чему нужно приучать. Как-никак, а Талю в ту пору было двадцать лет и он заканчивал университет!

На аэродроме, перед отлетом из Москвы, Миша сказал мне жалобным тоном:

– Александр Александрович, возьмите, пожалуйста, мой паспорт.

– Зачем? – удивился я.

– Я его потеряю.

Что на это скажешь? Пришлось паспорт взять. Стоит ли говорить, что за паспортом последовали и деньги.

Никогда не забуду картину, которую я застал в номере отеля, где жил Миша. Виктор Корчной и мы с Талем должны были лететь в Осло. Когда подошло время выезжать на аэродром, я зашел к Талю. В разных концах комнаты валялось множество сверточков, аккуратно перевязанных разноцветной бечевкой, как это делают в магазинах Стокгольма.

– Миша, ты не успеешь уложиться! – вскричал я.– Через десять минут придет машина.

– А я уже уложился. Призы в чемодане, все увязано.

– Ты что, думаешь, за тобой пришлют роту солдат переносить все твои сверточки?!

Мы лихорадочно принялись запихивать разбросанные вещи в свободный чемодан. Позже, сразу же после прилета в Осло, я заглянул в комнату Таля. Он растерянно стоял около раскрытого чемодана. Это был чемодан, который Миша укладывал сам и куда он побросал бесчисленные вазочки и статуэтки, врученные ему за отличную игру в турнире.

– Смотрите, что получилось, – показал на чемодан Таль, беспомощно разводя руками.

Оказывается, вместе с хрустальными и фарфоровыми призами Миша сунул в чемодан бронзовую фигуру шахтера, также подаренную ему в Упсала. В дороге шахтер основательно "проутюжил" хрусталь, и теперь в лучах норвежского солнышка блестели лишь мельчайшие осколки бывших ценных призов.

– А склеить никак нельзя? – осторожно осведомился у меня Миша, что вызвало лишь искренний смех присутствовавшего при сем Корчного…

"Все живое особою метою отмечается с ранних пор", – писал в одном из стихотворений Сергей Есенин. Таль поистине был отмечен метой особенной с детских лет. В школе Миша начал учиться сразу с третьего класса и к пятнадцати годам уже получил среднее образование. По положению, нельзя в таком возрасте поступать в высшее учебное заведение, но для Таля сделали исключение. И не зря! В двадцать лет Миша уже получил диплом филологического факультета Рижского университета. Тема дипломной работы прямо-таки "талевская": "Сатира в романе Ильфа и Петрова "Двенадцать стульев".

Способный мальчик стал широкообразованным молодым человеком. Миша отлично пишет статьи, редактирует шахматный журнал "Шахе", выходящий в Риге. Он любит и знает музыку, превосходно говорит – немногословен, но остроумен и находчив. Восхищенный выступлением Таля на закрытии чемпионата СССР в Риге в 1958 году, я не удержался от шутливого восклицания:

– Эх, Миша, если бы ты так же хорошо играл в шахматы, как говоришь речи!

Для меня всегда оставалось загадкой, почему Таль еще в раннем возрасте не проявил себя в шахматах. Впрочем, он по-своему пытался это сделать. В 1948 году на Рижском взморье отдыхал Михаил Ботвинник. И вот однажды к чемпиону мира пришел мальчик и сказал, что хочет сыграть с ним матч. Это был двенадцатилетний Таль. Смелому пареньку, бросившему вызов шахматному королю, сообщили, что Ботвинник, отдыхает, и встреча не состоялась.

Имя Таля часто мелькало в шахматных отчетах о полуфиналах чемпионата страны. Более высоких успехов ему удалось достичь лишь в двадцать лет. Но тем временем шла гигантская работа по освоению шахмат. У себя в родном городе Таль упорно изучал все стороны игры, главным образом тактику острых комбинационных атак. Наставлял молодого шахматиста его друг и советчик заслуженный тренер Александр Кобленц. Многих знатоков удивляет такое содружество.

– Что может дать Кобленц Талю? – задают они вопрос. – Практически Кобленц не так уж силен, в его карьере не было больших спортивных достижений. Не является он и таким большим теоретиком, как, например, Болеславский или Константинопольский, хотя и написал несколько шахматных книг.

Но эти знатоки забывают, что тренеру, кроме знаний, нужно нечто не менее важное. Он должен понимать и искренне любить человека, которому помогает. Кобленц понимает и любит Таля. Он умеет вовремя ободрить его, сказать ему то слово, в котором подопечный в данный момент больше всего нуждается.

Не знаю, часто ли ругает Кобленц с глазу на глаз своего мечущегося ученика, только на людях он больше поощряет, расхваливает его выдумку, смелость, творческий порыв.

– Миша, ты гений! – восклицает Кобленц почти после каждой выигранной Талем партии, особенно, если победа достигнута с помощью жертвы. И пусть жертва была не совсем корректна и противник при правильной игре мог ее опровергнуть – опытному тренеру важно поддержать в любимце вдохновение.

Кобленц безгранично верит в Таля. Когда его питомец получал чуть ли не безнадежную позицию, он уверял собеседников:

– Можете не волноваться. Если на доске есть хоть одна открытая линия, Миша мат даст!

И что интересно: чаще всего Миша действительно мат давал!

А какого мужества потребовало от Кобленца добровольное согласие отдать любимого ученика другому тренеру на время самых больших состязаний! Так, на турнире претендентов в Югославии в 1959 году Кобленц передал Таля "из рук в руки" гроссмейстеру Юрию Авербаху.

Примерно к 1956 году стало ясно, что Таль вот-вот начнет побеждать в турнирах самого сильного состава. Насмотревшись в Швеции и Норвегии, как комбинирует рижский мастер и особенно как он анализирует шахматные варианты, я "пророчествовал" после возвращения:

– Этот юноша в скором времени будет чемпионом Советского Союза.

В ближайшем же чемпионате страны Михаил Таль опередил всех прославленных гроссмейстеров и уверенно вошел в их семью. Он был восемнадцатым по счету гроссмейстером СССР, но уже тогда говорили, что скоро Михаил № 18 встретится в матче с Михаилом № 1.

Взлет Таля для многих был неожидан, и газеты всего мира сразу заголосили о появлении невиданного шахматного таланта. Впечатлял даже не сам факт победы, а стиль, каким она была одержана. Молодой рижанин поражал противников неистовыми атаками, он жертвовал фигуры направо и налево, находил скрытые возможности в таких позициях, где никто и не предполагал их найти.

Знатоки возвестили о появлении игрока, одержимого страстью импровизации. Мир обрел шахматного Паганини! И впрямь, разве не извлекал Таль из шахматной позиции демонические "звуки", разве от прикосновения его пальцев не оживала самая сухая, самая скучная позиция?! Да и внешним видом этот темпераментный юноша с черными глазами и резко очерченным профилем напоминал легендарного музыканта.

Его стихия – опасность, риск. Смело сеет бурю на шахматной доске этот буревержец, прибывший с берегов Балтийского моря, ибо уверен, что сумеет выбраться из любой шахматной "заварухи". А вот спокойствие, безмятежность претят ему.

– Я играю хуже, когда имею слишком большой запас очков, – признается Таль.

А какое удовольствие наблюдать за его игрой! Вот противник сделал ход. Миша сразу же бросается на стул, иногда обхватывает голову руками. Но чаще он всем корпусом подается далеко вперед, и голова "повисает" где-то над строем неприятельских фигур. Глаза бегают от одного конца доски к другому. Кажется, будто Миша что-то вынюхивает в позиции. Охотник, ищущий зверя, индеец, высматривающий след! Порывистый юноша даже своим видом, посадкой, манерой обдумывания ходов подавляет слабонервных. А прибавьте к этому мировую славу неукротимого повелителя комбинационных стихий, несравнимого мастера неожиданных атак!

– Когда Миша вытянет шею и поведет несколько раз подбородком из стороны в сторону, никто против него устоять не может, – пошутил однажды Тигран Петросян.

С момента получения звания гроссмейстера для Михаила Таля началась "трехлетка" крупнейших шахматных достижений. Только первые места признавал он в турнирах. Лишь один раз – в чемпионате СССР 1958 года – его опередил Тигран Петросян.

За успехами последовало всеобщее признание. Когда Таль в составе команды СССР приехал на шахматную Олимпиаду в Мюнхен, его встретили восторженно. Около его столика всегда собиралась толпа, за ним вереницей ходили корреспонденты и любители.

Миша жил тогда в одном номере с Петросяном. Это была комната, где в любой час дня и ночи можно было сыграть блицпартию. И капитан команды не только не возражал против подобного нарушения турнирного режима, но и сам порой включался в интереснейшие схватки с рижанином.

Обычно на Олимпиаде игра происходит вечером, утром доигрываются неоконченные партии. Мне, как капитану, приходилось и по утрам ходить в турнирный зал, и я знал, что обязательно встречу там Таля. Он просто не мог удержаться и не побывать еще раз на шахматном ристалище: ведь здесь можно сыграть блиц или показать вчерашнюю партию. К нему немедленно сбегались зрители и участники – как не посмотреть фейерверк комбинационных вариантов, который демонстрировал на доске Таль!

– Беру Таля с собой, – заявил однажды капитан команды США Спэн.

– Меняете на Решевского? — справился я.

– Пять! – воскликнул Спэн.

Недюжинныи талант Таля всегда признавал и чемпион мира Михаил Ботвинник. Швейцарский шахматный деятель Алос Наглер обратился однажды к Ботвиннику со следующими словами:

– Мы приглашаем вас, чемпиона мира, на турнир в Цюрих летом будущего года.

Ботвинник положил руку на плечо стоящего рядом Таля и ответил:

– Пригласите лучше будущего чемпиона мира.

Миша успевал в Мюнхене не только играть в Олимпиаде, сражаться по вечерам в блиц, показывать по утрам партии. Он был еще корреспондентом рижских газет. И я удивлялся тем способностям и памяти, которые проявлялись у Таля в репортерской деятельности.

Все мы ведем записи в блокнотах, так как ориентироваться в неразберихе Олимпиады не так-то просто. Все-таки сорок команд, восемьдесят партий, несколько групп, финал, полуфиналы! Потом утреннее доигрывание, подмена игроков запасными. Голову сломаешь!

Миша вел всю "бухгалтерию" в маленьком, изрядно помятом блокнотике, который буквально исчезал в его зажатом кулаке. Скрутив это хранилище шахматной цифири наподобие папируса, Таль, пока думал его противник, обегал огромный зал и тут же заносил какие-то иероглифы в почерневшие, порядком исписанные листки. Как он все улавливал при таком мимолетном набеге – неизвестно. Но когда днем Рига вызывала Таля к телефону, он не только передавал многочисленные результаты матчей и отдельных партий, но умудрялся еще извлекать из потрепанного блокнотика ходы наиболее интересных поединков.

За два года – в несколько "прыжков"! – преодолел Таль все препятствия на пути к шахматному владычеству и остался один на один с Михаилом Ботвинником. Прорицатели не ошиблись: Михаил № 18 стал противником Михаила № 1. Человек, уже более тридцати лет лидирующий в победном шествии советских шахматистов, и почти юноша, вчера лишь вышедший из рядов шахматных масс. Четверть века разницы в возрасте, а какая – в знаниях, опыте, эрудиции! С одной стороны, логика, глубокий, но холодный расчет, чисто научный подход к шахматам, с другой – бездна энергии, смелости, риска, темперамента. Словом, лед и пламень!

Пылкий Таль с места в карьер атаковал ветерана и вскоре добился значительного перевеса в счете. Зашумел шахматный мир: "Всемогущий король не выдерживает напора стремительного претенденте!" И вот неизбежное свершилось: двадцатичетырехлетний Михаил Таль коронован!

Рига ликовала. Триумфатора вынесли из московского поезда на руках. Телеграммы лавиной летели со всех концов планеты, газеты посвящали крупнейшему событию целые полосы, журналы пестрели фотографиями, на которых новый властелин шахматного мира принимал поздравления подданных. Все любители древнего искусства приветствовали победу Михаила Таля и, уверовав в его непобедимость, прочили долголетнее пребывание на вершине шахматного Олимпа!

Все, кроме одного. Нашелся-таки один критик, который узрел слабости в игре нового чемпиона: не так уж солиден стратегический арсенал, не так прочны построения, не очень-то вяжутся с задачами позиции неожиданные и рискованные жертвы!

Не просто разглядеть пятна на солнце, когда оно в зените. И все же верил в свою правоту критик, верил и ждал момента, чтобы доказать ее всем. Серьезный это был критик, за ним стояли годы теснейшей дружбы с шахматными законами, он был запанибрата со всем самым сокровенным в шахматном искусстве. Имя критика – Михаил Ботвинник.

Если бы Таль хоть на мгновенье усомнился в своем превосходстве над потерявшим корону чемпионом! Если бы захваленный публикой король прислушался хоть на миг к голосу предупреждавших его об опасности! Грешен, я тоже подолгу "стращал" Таля матч – реваншем. Во время наших прогулок по Стокгольму в январе 1961 года я говорил ему, что Ботвинник играл в матче слабее обычного, что он, как никто, умеет делать выводы из поражений и приходить на новую битву вооруженным "до зубов". Миша слушал меня, согласно кивал головой, но… я видел, что это были лишь "кивки вежливости".

А между тем приближалась беда. За два месяца до начала матч – реванша из Риги поступили сообщения о болезни Таля. Шахматная федерация была готова отложить матч на некоторое время. Согласен был и Ботвинник, хотя это вредило его подготовке. Но когда Таль услышал об отсрочке, он замахал руками. Как, еще несколько месяцев ждать увлекательного состязания?! Я убежден, что для него сам факт матч – реванша, сама возможность сыграть двадцать четыре партии с Ботвинником значили не менее, чем сохранность короны. И Таль, нимало не заботясь о своем состоянии, вышел на поле брани.

В повторном матче Михаил Ботвинник умело использовал партизанские наскоки Таля в солидных дебютах, легко парировал его необоснованные жертвы. Это состязание показало, что в редчайшем даровании Таля есть еще много минусов, ликвидировать которые могут лишь время и упорная работа. Правда, для того чтобы вскрыть эти минусы, потребовалось несравненное мастерство и искусство Ботвинника,

После поражения сына мать Таля прислала Ботвиннику замечательную телеграмму;

"Вы остались верны себе. Восхищена, но не удивлена. Буду счастлива, если мой Миша-маленький пойдет по стопам Михаила – большого".

Всего лишь год продержал шахматный скипетр уроженец Риги. Правда, и теперь Миша сохранил своеобразный рекорд – никогда еще в истории шахмат не было экс-чемпиона мира в двадцать пять лет. Но это рекорд уже печальный.

Закручинились сторонники Таля – такое несчастье! Как-то теперь сложится судьба их любимца? Ведь это очень больно – падать с шахматного трона! Многие гиганты долго не могли опомниться от таких "ушибов". Александр Алехин два года "спотыкался", проиграв матч Максу Эйве. Хосе Капабланка почти десять лет избавлялся от травмы, полученной в результате проигрыша Алехину!

А что же Таль? Да ничего! Как будто не было ни трона, ни обидного изгнания с трона. Разве все эти удачи или провалы лишили гроссмейстера любимого искусства? Разве отняли у него возможность вновь бросаться в вихрь комбинационных осложнений, атаковать, жертвовать? По-прежнему с ним его любимые шахматы, а успех – это же не главное! Да и время еще есть…

И поверженный чемпион совершает такое, чего опять-таки не знала шахматная история. Всего через несколько месяцев в Бледе играется турнир с участием всех сильнейших гроссмейстеров. Таль бросается в битву и… побеждает всех! Вновь в недоумении и восхищении шахматный мир. Таль "жив", Таль силен! И как быстро сумел оправиться от поражения!

Возродились надежды – ведь скоро турнир претендентов. При такой форме рижанину ничего не стоит повторить свой взлет, совершенный три года назад. Таль начинает готовиться к новому штурму, как вдруг… болезнь сотрясает непрочный организм молодого человека. Вызов врача, госпиталь, операция – какие тут шахматы! Алехин говорил: "Тело не должно мешать шахматисту во время игры". А тело Таля – его опаснейший враг. Когда перед поездкой на турнир претендентов на Кюрасао Мишу отвезли в госпиталь, стало ясно: шансов на успех в новой битве избранных никаких. Таль поехал все-таки на далекий остров, но сколь жалкой была его игра. Серия просчетов, несколько досадных поражений и в довершение всего – снова госпиталь, уже чужой.

Но даже во время тяжелой болезни Таль оставался Талем. Кто еще будет рассказывать врачам о шахматах, когда медицинские сестры дают нюхать хлороформ перед операцией! Миша стоически переносит болезненные приступы, но, пожалуй, слишком уж нерешительно их предупреждает…

Таль готов сразиться в любимую игру во всякое время дня и даже ночи. Он играет блиц до, во время и после труднейшего турнира.

В 1964 году в Амстердаме проводился пятинедельный межзональный турнир. Участники облегченно вздохнули, когда сели в ТУ-104, направляющийся в Москву.

– Слава богу, кончился марафонский турнир, – устало сказал кто-то из гроссмейстеров. – Теперь никаких шахмат по крайней мере месяца на два.

И тут все увидели идущего по проходу юношу с деревянной шахматной доской в руках. Он внимательно присматривался к пассажирам, отыскивая, видимо, самого молодого. Наконец обратился к Талю:

– Вы играете в шахматы?

Рижанин замялся.

– Играю… немножко, – и поднялся с кресла.

Вскоре они сидели за шахматной доской. Первую партию выиграл Таль.

– А вы неплохо играете, – заметил юноша.

После второй победы Таля последовал вопрос:

– А вы кто по профессии?

– Журналист, – ответил Миша. – И… гроссмейстер.

– Ах, так вы Таль! – закричал юноша. – То-то, смотрю, я где-то видел ваше лицо. Оказывается, в газетах. А я пианист Могилевский, лечу из Брюсселя, с конкурса.

Победитель международного конкурса нашел себе самого подходящего партнера – победителя межзонального турнира!..

Однажды в летний полдень Таль с чемоданом в руках появился в шахматном павильоне ЦДСА в Москве.

– Ты откуда? – спросили его коллеги.

– С аэродрома. Только что из Риги. Спешил к началу блицтурнира на первенство Москвы.

– Но ведь ты не москвич!

– А я вне конкурса.

Миша не упустит случая поговорить с любителями шахмат, ответить на их вопросы.

– Что они все звонят! – как-то возмутился Кобленц, когда московские болельщики буквально обрывали телефон в номере Таля.

– Пусть звонят, – ответил Миша. – Это ведь шахматисты!

Его популярности может позавидовать любая кинозвезда. Однажды в Лейпциге он пошел отдохнуть от турнира на стадион.

И вот в перерыве футбольного матча по радио объявили:

– Товарищи, у нас на стадионе присутствует Михаил Таль!

Десятки людей узнают его на улицах, десятки людей помнят по фотографиям его лицо.

– Вы очень похожи на Таля, – сказал Мише прохожий.

– Да, мне это не раз говорили! – согласился гроссмейстер и зашагал дальше.

– Сейчас здоровье Таля, к счастью, улучшается. И поклонники верят, что не раз еще порадуется мир феерическому творчеству шахматного Паганини.

В любом турнире зрители восторженными взглядами провожают быстро бегающую по залу худенькую фигурку. И если вы увидите толпу людей, сгрудившихся около одной из партий, и услышите восхищенный шепот, знайте: здесь играет Михаил Таль!