Чаще всех других песен мы пели Гимн студентов МАИ. В нем были такие строки:
Но вот разбегутся дороги.
Узда инженера узка.
Но были же мы козероги!
Об этом забыть нам нельзя!
Забыть, как зачеты сдавали.
Забыть наш любимый МАИ.
Ты помнишь, как водку из банок хлебали
Из-под баклажанной икры?
Вероятно, эти строки были написаны очень давно, так как мы, студенты МАИ, хлебали не водку, а в основном пиво и марочные вина. В студенческих буфетах конечно была баклажанная икра. Но банок от этой икры у нас не было.
Один студент дал мне почитать литературу, которая в то время считалась нелегальной. Это был отпечатанный на пишущей машинке перевод с английского инструкций, рекомендующих как надо заниматься любовью с женщинами. Я, конечно, не поверил в эту чушь, но решил испытать кое-что оттуда на одной симпатичной и фигуристой девушке по имени Оля. В инструкциях было написано, что девушку надо целовать в грудь. Во время очередного визита к девушкам, я расстегнул Оле блузку и начал целовать ее грудь. Вскоре я вынужден был прекратить эту процедуру, так как ее грудь была покрыта слоем грязного жира – очевидно, Оля давно не мылась. Мне стало так противно, что я перестал к ней ездить. Но Оле эти ласки наверно понравилось, потому что она приезжала в наше общежитие и искала меня. Предупрежденный ребятами, я сбежал. Ребята же смотрели на меня с удивлением и завистью – Оля действительно была внешне хороша.
Был такой случай. В Химках мы, образовав круг, стояли и болтали с девушками недалеко от их общежития. В этот круг ворвался какой-то местный парень и, назвав себя «королем Химок», начал хамить. Я ударил его по лицу – он упал. Коля ударил его несколько раз ногой. Оказалось, что за нами с противоположного тротуара следила огромная шайка местных парней. Увидев, что их друга бьют, они ринулись на нас. Мы с Колей побежали – и началась погоня. Мы долго не могли оторваться от этой разъяренной толпы, готовой растерзать нас. Коля уже начинал выдыхаться и лепетал:
– Мама, мама…
Когда мы оказались на какой-то стройке, Коля нырнул в большую трубу. А меня одного еще долго преследовали эти парни, выкрикивая страшные угрозы. Но вот, наконец, после очередного поворота, я остановился, ожидая появления этой толпы из-за угла – но погоня прекратилась. Больше в Химки мы не ездили.
Один раз я решил пойти на Центральный стадион имени Ленина, чтобы посмотреть игру Спартака с голландским Аяксом. В то время этот стадион мог вмещать 100000 зрителей. Перед стадионом я остановился и стал наблюдать, как толпы болельщиков валили на игру. Рядом со мной прошел артист Жженов. Все вокруг заговорили: «Жженов! Жженов!»
Билет на матч стоил очень дорого, и я не стал его покупать. Когда матч начался, и все люди рядом со мной разошлись, я решил пройти на стадион без билета. В некоторых местах нижний ярус стадиона был закрыт металлической решеткой. Я без труда забрался по этой решетке на верхний ярус и прошел на стадион. Сделать это оказалось даже легче, чем без билета пройти в Борисоглебский кинотеатр.
Приобретая опыт общения с людьми и приспосабливаясь к окружающей среде, я, конечно, изменялся. Так как комсомольцам запрещалось верить в бога, то основ христианского учения я тогда не знал. Тем не менее, я начинал постепенно понимать, что главным в отношении с людьми является любовь к ним. Причем любовь не только к своим друзьям, но и к врагам. Свое поведение я стал строить именно на этом принципе. И окружающие меня люди, как друзья, так и враги, ответили мне хорошим отношением ко мне. Меня начали ласково звать Игрушка (ласкательное от Игорь). Кореец Ким, с которым я дрался, стал моим хорошим другом.
К Киму иногда заходил некий гражданин Японии. И, очевидно, с подачи Кима этот японец один раз подарил мне билет в Большой театр. Конечно, я не упустил возможность хотя бы раз побывать там. В тот вечер в Большом театре шла опера «Царская невеста» – исключительно для иностранцев. Среди иностранной публики, собравшейся в театре, можно было увидеть как прилично одетых людей, так и грязных хиппи в джинсах, наподобие моих.
Я оказался в ложе с западными немцами. По ходу оперы на сцене разворачивалось свадебное торжество. Множество людей сидело за столами, а мужики с подносами разносили им различные блюда. Неожиданно один из этих мужиков споткнулся и упал. Блюда, стоявшие у него на подносе, с характерным шумом разлетелись по сцене. Немцы в нашей ложе отреагировали на эту накладку хохотом. Потом в антракте они, перекликаясь со своими земляками из другой ложи, повторяли:
– Schlecht, schlecht! [Плохо! Плохо!]
В другой раз японец дал мне большую сумму денег и попросил съездить в ресторан на Аэровокзале. Дело в том, что было уже поздно, винные магазины были закрыты, а японцу хотелось выпить. Он сказал мне, что я должен заказать там две бутылки вина и закуску на свое усмотрение. Потом посидеть там, выпить одну бутылку, а другую привезти ему.
Официантка, приняв у меня заказ в ресторане, спросила:
– Не много ли для одного две бутылки вина?
Я ответил, что выпивал и больше. Она выполнила заказ. Посидев там и выпив одну бутылку, я захмелел, и меня потянуло на подвиги. Спрятав вторую бутылку в карман, я вышел из ресторана и по дороге домой зашел в женское общежитие Института пищевой промышленности. Это общежитие располагалось неподалеку от нашего. Многие парни из МАИ дружили с девушками из пищевого института.
В женском общежитии я постучал в комнату к девушке, про которую я слышал от старшекурсников. В разговорах между собой они часто называли ее имя и номер комнаты, где она жила. Все это я хорошо запомнил. Девушка вышла, села в коридоре на подоконник, раздвинула ноги и поставила меня между ними. Потом она так присосалась к моим губам, что я еле оторвался. Это меня напугало, и я поспешил поскорее доставить бутылку японцу.
Потом эта девушка рассказывала старшекурсникам, что к ней приходил какой-то парень с бутылкой вина. Она уже собиралась заняться с ним сексом, но он почему-то сбежал.
Нравственная деградация старшекурсников из моей комнаты к тому времени достигла наивысшего уровня. Их любимым развлечением стало ходить по московским магазинам и что-нибудь воровать там с витрин. Вещи, которые они воровали, были старшекурсникам совсем не нужны. Часто они их просто выбрасывали. Но азарт безнаказанного воровства заставлял этих людей постоянно рисковать своей свободой.
У Трушкина было еще одно не менее опасное развлечение. Он садился в такси и долго катался на нем по Москве. Потом подъезжал к проходной общежития и говорил водителю:
– Шеф, подожди пару минут здесь. Я зайду к себе и потом вынесу тебе деньги за проезд.
Водитель доверчиво ждал, потом начинал сигналить. В конце концов он уезжал ни с чем. А Трушкин сидел в комнате общежития и довольно улыбался.
Однажды старшекурсники всей компанией пошли в ресторан. Покидая его поздней ночью, они украли в раздевалке чей-то чемодан. На другой день утром я проснулся и увидел этот чемодан на столе. Я не удержался и заглянул в него. Самым интересным предметом там оказались аптечные весы. Я достал их и стал рассматривать.
Елисеев увидел это. Недовольный тем, что я нахально залез в чемодан, он ударил меня кулаком по лицу. Я, конечно, нанес ему ответный удар. Елисеев когда-то серьезно занимался боксом. Поэтому следующим ударом он сбил меня с ног. Я упал на свою кровать. Когда я попытался встать, Елисеев просто толкнул меня руками. Я опять растянулся на кровати и остался так лежать. Елисеев достал из своей сумки бутылку марочного вина и откупорил ее. Налив полбутылки в пивную кружку, он протянул ее мне и сказал:
– Пей!
Я выпил вместе с ним, и наша ссора сразу забылась.
Однажды Сашка, наконец, привел в общежитие девушку, чтобы с ее помощью из статуса мальчика перейти в статус мужчины. Девушка была хромоногой и прыщавой. Но Сашку это не смущало. Нам пришлось некоторое время ждать в коридоре, пока Сашка повышал свой статус. Ему это удалось, и старшекурсники искренне поздравили его с блестящей победой.
В общежитии на нашем этаже поселился студент Вячеслав Полейко. Он обладал блестящим талантом актера. Полейко часто выступал на сцене студенческого театра и всегда имел огромный успех. Но в отношении с другими студентами он, несмотря на это, был всегда прост и внимателен.
Один раз у меня возникла проблема. Я раздобыл тексты песен «Let It Be» и «Hey Jude» из репертуара Битлз, чтобы петь их под гитару. Но, так как песни были на английском, а я учил немецкий, то я не мог правильно произносить их слова. Полейко знал английский, и я попросил его написать мне на бумаге русскими буквами произношение тех слов. Полейко тщательно и аккуратно выполнил мою просьбу. И я до сих пор пою эти песни так, как он мне написал.
Однажды, уже много лет спустя, я смотрел одну из передач центрального телевидения. Мне показалось, что ведущий этой передачи как две капли воды похож на Полейко. Когда в титрах я увидел его фамилию, то окончательно убедился, что это именно он. Полейко еще несколько раз вел эту передачу, но потом куда-то бесследно исчез.
Зимой в Москве свирепствовала эпидемия гриппа, которая не обошла и меня. В первой половине дня я обратился в поликлинику МАИ. У меня была очень высокая температура, и врач сказал мне возвратиться в общежитие, лечь в постель и ждать приезда скорой помощи. В постели я пролежал без пищи целый день. Скорая приехала и забрала меня только поздно вечером.
В больнице меня бросили к какой-то неотапливаемый тамбур, где я пролежал довольно долго, пока меня не поместили в палату. Ночью я не спал. Мой организм боролся с болезнью на пределе своих возможностей, и к утру он победил. Никакого лечения мне никто не назначал – ни врач, ни медсестры со мной не контактировали. Питание практически отсутствовало – если можно назвать питанием стакан бульона с маленьким кусочком хлеба. Я пробыл в этой больнице несколько дней и, будучи до этого довольно худым, отощал там вообще до крайней степени. Когда я вернулся в общежитие, мои соседи по комнате с изумлением отметили это.
Неприятности продолжали преследовать меня. Однажды, получив стипендию (40 рублей), я положил эти деньги в паспорт, а паспорт – в карман пиджака. В ту ночь мои соседи по комнате отсутствовали. Когда я лег в постель, в комнату постучал неизвестный мне парень и попросился на ночлег, объяснив это тем, что метро закрыто. Руководствуясь принципом любви к людям, я предложил ему на выбор три свободные койки. На одну из них он молча лег.
Когда я проснулся утром, парня уже не было. Я оделся и спустился в буфет, чтобы позавтракать. Паспорт лежал в пиджаке на месте, но деньги отсутствовали. Это была благодарность того парня за мое гостеприимство.
В зимнюю сессию мне запомнился экзамен по математическому анализу. Получилось так, что я пошел сдавать не женщине-ассистентке, которая вела практические занятия, а самому профессору Смирнову, который читал лекции. Когда я ответил на билет, он стал мне задавать уйму дополнительных вопросов. Я дрожащим голосом отвечал на все эти вопросы. Профессор начинал злиться и продолжал задавать вопросы, стараясь завалить меня – очевидно, внешне я не был похож на студента, знающего математический анализ на отлично. Но тут мне на помощь пришла та женщина-ассистентка, сказав профессору:
– Это мой лучший студент.
Профессор молча поставил мне «хорошо».
В ту сессию я три раза ходил сдавать зачет по немецкому, но так и не сдал. За это я был лишен стипендии на один семестр (5 месяцев). Финансовые трудности, которые я испытал в следствие этого, подтолкнули меня к активным действиям. Я засел за углубленное изучение немецкого языка. По крайней мере один час в день я усиленно занимался немецким, переводя самые сложные технические тексты из книг, изданных в Германии. Выписывал все незнакомые мне немецкие слова с их переводом, а потом зубрил их в течение дня.
Через несколько месяцев таких занятий преподаватель немецкого отметила мое отличное знание этого языка, и в последствии у меня уже не было никаких проблем с немецким. Более того, много лет спустя опыт, приобретенный мной при изучении немецкого, помог мне так же изучить английский язык. Деньги, заработанные мной на знании английского, с лихвой покрыли те убытки, которые я понес, не получая стипендию.
Приближалось лето – сезон стройотрядов. Я опять попросился в Дивногорск. Но мне отказали из-за отрицательной характеристики, данной мне в стройотряде годом ранее. Но я продолжал настойчиво просить, и в конце концов комиссар отряда сказал мне:
– Ты пошел один против всех в том стройотряде. Значит ты – сильный духом человек. Я беру тебя, не смотря на отрицательную характеристику.
Вначале надо было заработать сигареты для стройотряда. Мы пришли на сигаретную фабрику «Ява». Во всех ее цехах пол был чуть ли не до пояса засыпан табаком. Нам хватило одного дня напряженной работы, чтобы очистить все помещения от этого мусора. За это мы получили несколько больших ящиков с сигаретами для стройотряда и, в качестве премиальных, каждому из нас дали еще по два блока сигарет.
Так как я не курил, то начал раздавать сигареты своим курящим товарищам. Но под конец у меня все равно осталось две пачки, которые не кому было отдать. Я выкурил одну сигарету, потом другую. Когда ехал в автобусе, мне стало плохо от выкуренных сигарет, и я попросил водителя остановиться. Но со временем я втянулся в курение и стал заядлым курильщиком.
Затем опять был долгий перелет на самолете Ил-18 в Красноярск. На удивление я перенес его легко. В Дивногорске я отчаянно взялся за работу. Работал с полной отдачей, на износ – чтобы оправдать доверие, оказанное мне комиссаром. С одним молчаливым студентом в очках мы таскали неимоверно тяжелые носилки с раствором на пятый этаж – и все это в хорошем темпе. Дошло до того, что, простудившись после сплава по реке Мане и имея высокую температуру, я все равно работал. Перед глазами все плыло, но как Павка Корчагин, я не сдавался.
Местные рабочие, наблюдая нашу самоотверженную работу, подходили к нам и говорили:
– Ребята, никто здесь так не надрывается, как вы. Вы угробите себя.
Но мы не унимались.
На торжественном собрании отряда я был награжден медалью с надписью: «Красноярская ГЭС 6000000 1973» и памятной книгой «Енисей» с дарственной надписью: «Бойцу ССО МАИ т. Окуневу И.В. за работу на объектах г. Дивногорска от коллектива «Гражданстроя», август 1973 год». Эти реликвии до сих пор хранятся у меня.
О двух идиотах, которые бегом затаскивали носилки с раствором на пятый этаж, очевидно, сообщили краевому руководству. И нас стали каждый день возить в Красноярск, где строилось девятиэтажное здание Районных Энергетических Сетей (РЭС). Там нам предложили делать то же самое, что в и Дивногорске – только на четыре этажа выше. Мы с радостью взялись за эту работу, и, провожаемые восхищенными взглядами местных рабочих, быстро таскали носилки с раствором на девятый этаж. Для облегчения мы при этом выкрикивали крепкие русские слова.
Это продолжалось дней пять. Но потом, приезжая в Красноярск, мы с удивлением стали замечать, что работать нас уже никто не просит. Сначала мы, следуя принципу: «Нам хлеба не надо – работу давай!», возмущались. Но потом поняли, что это глупо. Мы перестали возмущаться и, по-русски говоря, до конца стройотряда там ничего не делали.
Мы часто сидели на крыше того дома и наслаждаясь видами Красноярска. Этого нам показалось недостаточно. Тогда мы стали экономить деньги, которые нам выдавали на обед – а каждый день на это нам выдавали по рублю. На сэкономленные деньги мы по старой студенческой традиции пили пиво.
Тот студенческий отряд запомнился походами в тайгу, чего не было в 1972 году. Во время одного из таких походов нас на теплоходе по морю, образованному Красноярской ГЭС, отвезли далеко в тайгу и высадили на берег. Первую ночь в тайге мы провели довольно комфортно: лежа вокруг большого костра, укрывшись теплыми одеялами и приняв небольшую дозу спиртного. Некоторые из нас не подозревали, что следующую ночь им придется провести совсем в других условиях: полураздетыми, мокрыми, голодными и замерзающими от характерного для тайги ночного холода на застрявших в воде посередине огромной реки бревнах.
Утром нас подняли, накормили и каждому положили в рюкзак предметы, необходимые для вязки плотов. Мне достался стальной трос, которым я потом растер себе спину до крови. Мы долго шли по тайге, то поднимаясь на сопки, то спускаясь с них, и наконец вышли к реке Мане. Это – огромная река с мощным течением. По ней сплавляли лес, спиленный в тайге.
Все участники похода стали вылавливать плывущие в воде бревна и вязать из них плоты. Вода была ледяная. Поэтому после каждого захода в нее мы выпивали немного водки. Затем, погрузившись на плоты, мы тронулись в довольно долгий путь к тому месту, где эта река впадает в Енисей.
Экипаж нашего плота состоял из студентов и одного преподавателя. Очевидно в следствие некоторого опьянения, мы вместо двух весел сделали только одно. Поэтому на протяжении всего дня мы то и дело наскакивали на заторы, образованные бревнами. С огромным трудом мы снимались с этих заторов, теряя при этом одежду, еду и время. В конце концов наш плот безнадежно отстал от основной группы.
В то время у меня еще была водобоязнь, появившаяся из-за атрофии мышц рук после их перелома. Я сидел на плоту и дрожал от страха при виде бушующих со всех сторон водных потоков. Конечно, природа вокруг была очень красивая – но мне в тот момент было не до этой красоты.
В одном месте мы причалили к берегу, чтобы сделать второе весло. В глубине тайги виднелась какая-то избушка – возможно в ней кто-то жил. Когда мы уже собирались отчалить от берега, из кустов выскочила небольшая собака и прыгнула к нам на плот. Теперь у нас появился еще один член экипажа.
Начинало темнеть. У меня утонуло много вещей. Я оставался в одних брюках – обнаженный по пояс. Лучшим продолжением для нас было бы причалить к берегу и провести ночь на берегу. Но мы надеялись, что вот-вот доплывем до цели своего путешествия. Как мы после узнали, до этой цели было еще очень и очень далеко.
Когда совсем стемнело, управлять плотом стало невозможно – мы ничего не видели перед собой. По характерному шуму воды мы только могли догадываться, что затор где-то рядом. Но точно определить его местонахождение было невозможно. В кромешной темноте мы налетели на очередной затор, но удачно перепрыгнули на него. Нам предстояло пробыть там всю ночь, а это было ужасно – по ночам в тайге очень холодно.
Вскоре мы почувствовали этот нестерпимый холод, усиленный еще и голодом. Чтобы согреться, мы как можно ближе прижимались друг к другу. Но это не помогало, и нас охватывал смертельный ужас. Некоторые из нас в панике кричали:
– Мама!
Но летняя ночь проходит быстро. Вот настало утро. Мы огляделись вокруг и вздохнули с некоторым облегчением – наш затор находился не в центре огромной реки, а довольно близко к ее правому берегу. Спрыгнув в воду, мы крепко ухватили друг друга за руки. Вместе борясь с сильным течением, мы перешли на берег.
Но собака осталась на заторе. Она стала скулить. После некоторых колебаний, преподаватель бросился в воду и, уже один борясь с течением, пошел за собакой. Взяв ее на руки, он с большим трудом отправился назад. Несколько раз он спотыкался и был близок к тому, чтобы упасть. А это было очень опасно – его могло утащить течением на глубокое место. Но, в конце концов, он вместе с собакой достиг берега.
Теперь нам предстояло преодолеть еще одно препятствие – перед нами оказалась высокая, почти отвесная скала. Мы справились и с этим. Потом мы, ослабленные и голодные, еще долго шли вдоль реки до поселка Усть-Мана. Там мы упали на землю и мгновенно уснули. Кто-то из местных позвонил в наш отряд, и за нами приехал командир. Увидев нас живыми, он не скрывал своей радости. У него были все основания опасаться худшего.
Когда мы вернулись из стройотряда в Москву, нас сразу же бросили в один из подмосковных колхозов на уборку картофеля. Сначала мы работали хорошо. Но условия проживания, в которых мы оказались, были ужасными – кормили нас отвратительно, в жилых помещениях было холодно. На этой почве у нас начались конфликты с нашим командиром.
Постепенно мы перестали работать. Заняться было нечем, и мы занимались чем придется. Я лично бродил по лесу. Там в изобилии созрели орехи. Я собирал их в большом количестве и, разгрызая зубами, ел. В результате я повредил себе несколько зубов, от чего впоследствии страдал всю жизнь. Один раз, потеряв в лесу ориентир, я долго блуждал и начал уже паниковать. Но в конце концов вышел к поселку на звук собачьего лая.
Одна группа студентов развлекалась тем, что, построившись в колонну, ходила строевым шагом. При этом студенты старательно и с душой пели строевую песню. В ней повторялась только одна строка, представлявшая собой традиционное русское ругательство.
В конце концов мне все это надоело, и я написал письмо матери с просьбой прислать мне срочный вызов в Борисоглебск по причине какого-нибудь происшествия. Вскоре такой вызов поступил, и командир без всяких возражений разрешил мне уехать.
Отдохнув немного дома, я вернулся в Москву, чтобы продолжить учебу. К этому времени относится моя первая попытка заняться научной работой. Я нашел решение одного из простейших случаев теоремы Ферма. Это решение представляло собой математическую формулу, с помощью которой можно находить целые числа a, b и c, удовлетворяющие равенству:
Я рассказал об этом своим друзьям. Проверив и убедившись, что все правильно, они посоветовали мне показать это на кафедре математики. Я пошел туда и сообщил о своих результатах. Сидевшая там женщина замахала на меня руками и сказала:
– Иди, иди, это тебе совсем не нужно.
А что же мне было нужно? Пьянство и разврат? Я ушел и больше научной работой в МАИ не занимался.
Тем не менее, я продолжал упорно изучать немецкий язык. Я пытался достичь такого уровня, чтобы свободно читать любой технический текст на немецком, не прибегая к помощи словаря. Пока мне это не удавалось, но прогресс, конечно, был.
В то время вместе с лучшими своими друзьями я часто ходил в московские рестораны, бары, кинотеатры и т.д. Однажды со студентом по прозвищу Джон мы пошли на премьеру фильма «А зори здесь тихие» в кинотеатр «Октябрь», который располагался на Новом Арбате. Времени до начала сеанса оставалось много. Джон в то время имел более богатый, чем у меня, опыт употребления спиртных напитков. Он предложил мне распить бутылку вина. Я неохотно согласился. Мы купили вино, и, чтобы распить его, Джон затащил меня в какой-то грязный подъезд. Мне очень не хотелось пить вино в таких мерзких условиях. Но пришлось.