В степях Зауралья. Книга вторая

Глава 6

Растянувшись длинной цепочкой по дороге на Троицк, вторые сутки двигался отряд Усть-Уйских казаков. Кругом в глубоких снегах лежала степь, скованная ледяным дыханием суровой тургайской зимы.

Впереди в теплой меховой борчатке, опустив свободно поводья гнедого коня, ехал хорунжий Андрей Воденников, командир отряда. Загорелое энергичное лицо, взгляд серых глаз, глядевших угрюмо на окружающий мир, и вся его крепко сложенная фигура свидетельствовали о тяжелом характере хозяина.

Следом за ним на поджаром скакуне ехал известный в станице гуляка-подхорунжий Леонов.

Выезжая из станицы, Леонов прихватил по обыкновению фляжку со спиртом и, несмотря на сердитое предупреждение Воденникова, часто прикладывался к ней.

За офицерами, соблюдая дистанцию, двигались на конях фельдшер Яков Матвеевич Карнаухов, верткий, как уж, и злобный, как хорек, старикашка, и казаки. Ехал Ванька Пустоханов — молодой казак, станичный забулдыга, бабник, не раз битый за свои поганые дела. Сдвинув папаху, Ванька кричал Карнаухову:

— Матвеич, прибавь ходу, а то твою кобылу я нагайкой огрею.

— Я тебя огрею, — маленькая конусообразная головка фельдшера повернулась к казаку. Из-под башлыка смотрели свирепые глазки.

— С тобой и пошутить нельзя!

— Шути с девками, пока тебе елшанцы ноги не обломали.

Пустоханов выругался. Еще на рождестве он пьяный забрел в Елшанку на посиделки. В просторной избе было человек восемь. При входе Пустоханова девушки оборвали песню и молча принялись за работу. Ванька нетвердой походкой прошелся раза два по кругу и, как бы закуривая папиросу, чиркнул спичкой и поднес ее к одной из прялок. Льняная пряжа вспыхнула ярким огнем. Девушки с испуганным криком стали выскакивать на улицу.

— Пожар! Пустоханов пряжу жжет! — увидев проходивших ребят с гармонью, наперебой закричали они.

Первым ворвался в избу Михаил, за ним стремительно заскочили остальные. Ребята стали затаптывать горевшую пряжу.

Пустоханов не помнил, кто его бил. Последнее, что осталось в памяти, — Новгородцев бросил его на пол. Очнулся на снегу. Ощупал голову и, цепляясь руками за жерди, с трудом поднялся на ноги. Видимо, елшанские ребята выволокли его на крыльцо и, раскачав, бросили к забору, в сугроб. Падая, он ударился ногами о воротный столб. Вспомнив этот случай, Пустоханов решил отомстить Новгородцеву.

— Погоди, в Троицке я тебе припомню посиделки. Волком взвоешь, большевик, — Ванька заскрипел от злости зубами.

— Чево скрипишь? Поди напугать меня хочешь? — Карнаухов ехидно посмотрел на Пустоханова.

— Не тревожь меня, Яков. Без тебя тошно. Растравил ты меня елшанцами.

— Поди-ко, сунься к ним, — усмехнулся фельдшер.

— И сунусь! Погоди, придет мой час, все им припомню!

— Лошадь с медведем тягалась — хвост да грива осталась, — хихикнул Матвеич.

Пустоханов насупился и умолк.

Отряд двигался медленно. Днем мартовское солнце сильно грело землю. Снег стал рыхлый. Кони шли тяжело.

— И зачем только едем? — вздохнул недовольно пожилой казак Клюшин. — Оружия, кроме шашек, нет, голыми руками, что ли, будем брать Троицк?

— Так господам офицерам угодно, — отозвался Михаил Новгородцев. — Им что: у нас голова в кустах, а у них грудь в крестах.

— А-а, хватит такой дури. Сейчас время не то, — протянул с пренебрежением Клюшин и, помолчав, продолжал:

— Когда меня провожали на действительную, ни коня, ни амуниции не было. Так атаман продал мою землю дулинским мужикам, купили мне коня, а семья без земли осталась. Стану я воевать за старые порядки, накось выкуси! — Сняв рукавицу, он показал кукиш.

— Повернуть коней от Бобровки и баста! Не пойдем против красных.

— Хватит на атаманском поводу ходить! — послышались голоса.

— А ну-ко, ребята, потолкуем, — Клюшин остановил коня. Между казаками и ехавшим впереди Воденниковым образовалась большая дистанция. Фронтовики сгрудились на дороге, задние, объезжая целиной, останавливались возле них. Образовался большой круг, в центре которого находился Петр Новгородцев. Слегка приподнявшись на стременах, он говорил:

— Зачем мы пойдем на Троицк? Помогать атаманцам? Разве мы враги советской власти? Подумайте!

— И думать тут нечего. Принимай, Петр, сотню, — заявил Клюшин.

— Я не прочь. Если круг решит, — согласен.

— Принимай, принимай, — послышались голоса станичников.

— Сейчас по местам, ребята. Видите, Ванька Пустоханов к нам скачет. В Бобровке держитесь ближе ко мне, — заметив скакавшего на коне во весь опор Пустоханова, торопливо произнес Петр.

— Господин хорунжий спрашивает, что за сбор? — воровские глаза Ваньки подозрительно пробежали по группе отставших казаков.

— Раскурка, — ответил неохотно Клюшин и протянул Пустоханову кисет. — Закуривай. Для милого дружка не жалко и пустой кисет подать.

— Подавись ты своим табаком, — Ванька в сердцах ударил коня нагайкой и направился обратно.

К вечеру отряд приближался к Бобровке. Последним в деревню въехал с группой фронтовиков Петр Новгородцев.

— Располагайтесь на ночлег ближе к квартире офицеров. Я скоро вернусь, — сказал он вполголоса и, тронув коня стременами, стал приближаться к большой группе спешившихся казаков.

— Все в сборе? — вглядываясь в лица, спросил он.

— Как будто все, — ответил кто-то.

— Помните уговор: сегодня нужно захватить офицеров, обезоружить их и ехать обратно в станицу, — зашептал Петр и выжидательно посмотрел на улицу, из-за угла которой выехал урядник.

— О чем гуторите? — круто осаживая коня, спросил он казаков.

— Дорога убродная, лошадям тяжело.

— Скоро выедем на тракт, а там до Троицка рукой подать. Дадим же, братцы, красным жару, — похвалился урядник и тронул повод.

Когда конный исчез в соседнем переулке, Михаил Новгородцев произнес с усмешкой:

— Вырастили змейку на сбою шейку.

— Кому что? Он на фронте не был, пороха не нюхал, нашивки урядника получил в тылу. Вот теперь и ерошится… Правильно Петр давеча сказал: не по пути нам с атаманами да с их приспешниками.

Над степью висел багряный закат. Охватив полнеба, он медленно угасал, окрашивая снежную равнину в нерадостные тона. Наступила ночь. В выси темного неба мерцали уже звезды, молодой круторогий месяц медленно плыл над далеким увалом. В избах зажглись огни.

Дремлют в теплых пригонах коровы, тесной кучей спят овцы, и лишь порой в углу, на насесте, толкая друг друга, тихо квокчут полусонные куры.

Холодно. Спят в теплых избах усталые за день казаки. Слышится храп, сонное бормотание, порой тяжелый стон, видимо, давит кого-то кошмар. В углу, подперев руками голову, сидит Петр Новгородцев, погруженный в думу. На стене мерно тикают ходики, за печкой нудно скрипит сверчок. Колеблющееся пламя плошки замигало. Очистив фитиль, Петр поднялся на ноги.

— Пора поднимать ребят, Михаил! — потряс он за плечо спавшего на лавке брата. — Вставай!

Тот быстро соскочил на ноги и, одев полушубок, пристегнул шашку:

— Собирать остальных?

— Да, — решительно ответил Петр и поправил съехавшую на затылок папаху.

Осторожно шагая через спящих, Михаил вышел на улицу. Вскоре сонная Бобровка наполнилась гулом голосов, топотом коней. Постепенно нарастая, шум докатился до большого крестового дома, стоявшего на окраине. Там было тихо. Видимо, обитатели спали крепким сном. Затем в окне мигнул огонек зажженной спички; послышался голос дежурного Ваньки Пустоханова, который энергично тряс спавшего фельдшера.

— Яков Матвеич! Яков Матвеич! Да подымись, чертова перечница, — выругался он и двинул кулаком полупьяного Карнаухова. — Чуешь, казаки шумят?

Фельдшера точно подбросило.

— Буди командиров, — засуетился он, собирая в санитарную сумку порожнюю посуду из-под спирта и какие-то склянки с жидкостью. — Да живее поворачивайся, обормот, — видя, что Пустоханов медлит, прикрикнул он.

— А по шее не накостыляют? Выпивши ведь они легли.

Матвеич плюнул и торопливо зашагал к Воденникову.

— Андрей Павлович, должно, беда: казаки шумят, — начал он, слегка дотронувшись до Воденникова, и, заслышав за спиной топот многочисленных ног, в страхе обернулся.

Пустоханов, пытаясь вырваться из цепких рук младшего Новгородцева, отчаянно ругался. Увидев перед собой суровое лицо Петра, стоявшего с шашкой наголо, Матвеич юркнул под широкую кровать.

— Что это? Бунт! Вон отсюда! — полуодетый Воденников потянулся к лежавшему под подушкой револьверу, но в тот же миг отлетел в угол, отброшенный сильной рукой Петра. Фронтовики выволокли из соседней комнаты мертвецки пьяного Леонова, скрутили ему руки. Воденников, как загнанный зверь, дико озирался по сторонам в поисках спасения. Заметив окно, пнул сапогом тонкую раму, пытаясь скрыться. Раздался выстрел, и тело Воденникова безжизненно повисло на подоконнике. Леонов пополз на четвереньках под кровать, но стукнувшись с пьяных глаз о железную ножку, осоловело смотрел на казаков.

Перед утром отряд Новгородцева выехал обратно в Усть-Уйскую.

Поход на Троицк провалился.

В последних числах марта со стороны степного Тургая подул теплый ветер. Солнце светило ярче. Чувствовалось приближение весны.

В те дни, когда казаки ушли на Троицк, Словцов не знал покоя. В домике Егора Летунова, где он жил, было людно. Часто заходил Гриша Рахманцев, приехавший недавно от Русакова, Горячкина Прасковья с подругой Евгенией, инвалиды-фронтовики и каза́чки из Елшанки. Большая просторная изба Егора была полна народу. Говорил обычно Виктор:

— Почему победила Октябрьская революция? Потому, что трудовой народ понял: дорога к лучшей жизни только в тесном союзе рабочего класса и крестьянской бедноты, только с партией большевиков! Где, в какой стране, рабочий и крестьянин управляют государством? — Выдержав паузу, Словцов ответил четко: — Только у нас. Где женщина равна с мужчиной? У нас. Где фабрики, заводы и земля принадлежат трудовому народу? У нас. Так скажите, что нам дороже: наша народная власть или власть дутовцев, власть богатеев? Егор Максимович, — обратился Словцов к хозяину, — скажи, отчего разбогатели братья Вершинины?

— Известно отчего: напоили до пьяна доверенного купца, выкрали у него деньги, а тот удавился, — отозвался сидевший в углу избы Егор. — Своим горбом капитал не наживешь. Кривдой да неправдой, а где и разбоем стали богатеями и другие казаки. А теперь, к слову, взять Сироткина Тимофея. Покосы у вдов забрал? Забрал. Найди-ка на него управу!

Среди женщин началось движение.

— Тын развалился, а правленцы жердей не дают!

— Дров полена не выпросишь, весь лес богатые забрали!

Когда шум в избе утих, Виктор заговорил вновь:

— От вас, товарищи женщины, многое зависит. Возьмите Зверинку, Прорыв, Казак-Кочердык, там каза́чки активно помогали мужьям и братьям, и там давно уже выгнали атаманов и установили власть Советов.

— И у нас будет, вот только вернутся наши из Троицка, — послышался уверенный голос Прасковьи Горячкиной.

Казаки вернулись неожиданно. Ночью к Виктору пришел Петр Новгородцев. Усталый, но довольный, опустился на лавку и произнес с усмешкой:

— Отвоевали атаманы Троицк. Воденников отправился на тот свет. Леонов сидит без штанов в Бобровке, наверное, клянчит у хозяев самогон.

— Настроение казаков? — спросил живо Виктор.

— Боевое.

— Хорошо. На завтра назначаем митинг и выборы Совета. Соберите бедноту и фронтовиков.

— А как со станичной верхушкой?

— Арестовать, — ответил Словцов. — Там, где нужно, применим оружие…

Остаток ночи Словцов провел с фронтовиками, обсуждая порядок выборов в станичный Совет.

Перед утром предупрежденные кем-то богатые казаки вместе с семьями скрылись из станицы. С ними бежал фельдшер Карнаухов и его друг Пустоханов.

Открывая митинг, Петр Новгородцев поднялся на табурет и взволнованно произнес:

— Товарищи станичники! Власть полковника Дутова, власть атамана Сироткина, власть Вершининых, Краснопеева и других богатеев кончилась. Наступила власть трудового народа. Теперь, кто был ничем, тот станет всем. Надо это понять, почувствовать всем сердцем. И тогда каждый из вас скажет: «Да здравствует и живет во веки Советская власть, Коммунистическая партия и вождь мирового пролетариата товарищ Ленин!» — Петр взмахнул папахой над головой и радостно выкрикнул: — Ура!

Многоголосое «ура» разнеслось по весенним улицам станицы и, перекатившись с косогора за речку, долго висело над пробуждающейся степью.

В тот день ласково светило солнце, заливая теплом дома, станичную площадь и на ней празднично одетых казаков и казачек.

После митинга началась демонстрация. Впереди с красным знаменем шли Словцов, братья Новгородцевы, Паша Горячкина и группа фронтовиков. За ними двинулись елшанцы и приехавшие с ближних хуторов батраки.

Вечером состоялись выборы первого Совета. Председателем его был избран коммунист Петр Новгородцев.

Жизнь в станице налаживалась. Весной земли и покосы богатых казаков были переданы бедноте. Оброчные статьи отошли елшанцам. На станцию Шумиха потянулись первые обозы с хлебом для промышленных центров страны. Неграмотные казачки учились на курсах ликбеза, которыми руководила Паша Горячкина.

В конце мая ночью неожиданно нагрянули чехи и белоказаки. К ним присоединились бежавшие из станицы дутовцы.

После короткой, но ожесточенной борьбы были схвачены в здании Совета Виктор Словцов и братья Новгородцевы.

Были арестованы все сочувствующие большевикам и активисты станичного Совета. В момент ареста Гриши у старой Рахманцевой отнялась рука. На утро она едва добрела в станичное правление узнать о судьбе Григория.

Атаман Сироткин встретил ее с издевкой:

— Твоего большевика мы сначала потешим, а потом расстреляем вместе с другими коммунистами.

Рахманцева, высоко подняв голову, ответила:

— Вы бы шли на фронт и там показали свою храбрость, а то воюете здесь с полумертвыми бабами. Моего сына стрелять не за что: он бычников не обворовывал!

С помощью людей она едва дошла до дому. На следующий день ее парализовало, и к вечеру она умерла.

В полдень белогвардейцы обшарили все углы в доме Егора Летунова, заглянули в подполье. Взбешенные безрезультатным обыском, они накинулись на старика.

— Сказывай, где твои сыновья?

— Мои сыновья в Красной гвардии, бьют таких гадов, как вы, — гордо ответил тот.

Сильный удар в лицо свалил Егора на пол. Отбросив упавшую на грудь мужа старуху, белогвардейцы выволокли Летунова на двор и там прикончили мужественного старика.

Пришел в станицу с артиллерийской батареей карательный отряд полковника Разделишина с батальоном башкирских стрелков и пехотной частью головорезов Каппеля.

Созданная карателями военно-следственная комиссия принялась за свою грязную работу. Значительную часть местных коммунистов и фронтовиков вывели на окраину станицы, поставили возле вырытой ямы и расстреляли из пулемета.

Ночью раненый фронтовик Герасименко выполз из ямы, где лежали убитые товарищи, и спрятался за амбаром. Его заметили. К месту новой казни его повел дутовец. Доро́гой нанес шашкой несколько тяжелых ран, воткнул в его горло клинок.

Елшанка запылала.

— Сжечь большевистскую Елшанку дотла! — распорядился Разделишин.

Крики женщин, плач детей, рев скотины — все смешалось с треском пожара и смрадным дымом. Через несколько часов от Елшанки остались обугленные бревна, вздувшиеся трупы животных и уныло бродившие по пожарищу уцелевшие женщины и дети. Случай помог Паше Горячкиной скрыться от расправы.

За день до налета карателей она получила письмо от больной родственницы и выехала к ней на хутор. Через три дня отряд полковника Разделишина с чехами и белоказаками ушел на Кустанай.

Виктор Словцов, братья Новгородцевы и часть арестованных усть-уйских казаков были отправлены в Челябинскую тюрьму.

Здесь Виктор Словцов и встретился с Ниной Дробышевой, которая шла по заданию подпольного комитета в поселок «Порт-Артур».