Мишка, спи.
Не сопи.
Лапа Мишкина, усни,
Лапа будет трогать сны:
По мху ступать,
Похрустывать…
Ухо Мишкино, усни.
Ухо будет слушать сны:
Будут сниться Мишке
Шор-шур шишки…
У медведя в доме было очень тепло. Жарко горела печка, и серебряные искры так и вылетали из неё!
В доме, наверно, была мастерская. Михайло Иваныч как только впустил гостей, так сейчас же ушёл в угол и принялся за работу, что-то мурлыча себе под нос и не обращая никакого внимания на детей.
— Лыжи делает! — сказал Серёжа. — Вот здорово! Михайло Иваныч лыжи делает!
Морозко снял тулуп, погрел у печки руки и стал большой иглой зашивать дыру в валенке.
— Не полагается! — ворчал он, ворочая валенок. — Не полагается… Сколько служу, а новых валенок не выслужил.
Михайлу Иванычу, видно, давно надоела Морозкина воркотня, и он громко запел:
Я лыжи детям делаю,
Прочней вам не сыскать.
Секрет таков: лишь смелые
Их могут надевать.
Трусишка в яму упадёт,
А смелый на? гору взойдёт!
— А куда на них можно дойти? — спросил Серёжа.
— Это смотря по тому, кто наденет, — сурово ответил Михайло Иваныч.
— Да куда хочешь, милый, — сказал Морозко.
— Мы, дедушка, дом с серебряными окнами ищем, — сказала Таня. — Ай! — закричала она, потому что Серёжа наступил ей на ногу. — Ты что это… — начала она, но, увидев, какие знаки делает ей Серёжа, замолчала.
Морозко сделал вид, что ничего не заметил.
— Куда вам надо, туда и доедете, — сказал он, откусывая нитку.
— Ищите — и найдёте, — пробурчал Михайло Иваныч.
— Нам ведь торопиться надо, дедушка, — сказала Таня, — очень торопиться! А то мы останемся в Старом году!
— Ну что ж, попросите Михайла Иваныча, он вам лыжи и даст.
— Даст, миленькая девочка, даст, — суетилась лисичка.
Она всё бегала около Тани и угощала её и Серёжу вкусными морожеными яблоками и клюквой в сахаре.
— Да не юли ты! — прикрикнул на неё Морозко. — Пойди лучше малого побуди — что он всё спит да спит…
— Иду, иду, — засуетилась лисичка и юркнула за пёстрый ситцевый полог.
Таня заглянула туда и увидела деревянную колыбельку.
— Можно мне маленького посмотреть? — спросила она.
— Можно, миленькая девочка, можно… — И лисичка отдернула пёстрый полог.
За пологом в деревянной колыбельке сладко спал плюшевый медвежонок.
— Плюшкиным звать, миленькая девочка, — сказала лисичка. — Маленький ещё, вот и спит всё.
— И что за малый! — сказал Морозко недовольно. — Всё спит да спит, хоть бы разок проснулся!
— Какой хорошенький! — сказала Таня. — А откуда он у вас, дедушка?
— На дороге нашёл, милая. Я бы не стал брать, да вот Михайло Иваныч сказал: «Давай усыновим». А он мужик серьёзный, мастер хороший, я его и уважил. Да что толку! Вот и няньку взяли, юлу такую, а дитя всё спит да спит!
— Постойте-ка, я попробую его разбудить, — сказала Таня.
Она вынула медвежонка из колыбельки и прижала его к себе. Медвежонок был тёплый, плюшевый, и Таня прижалась к нему щекой.
Серёжа тоже просунул голову за занавеску.
— Таня, — сказал он, — скорее! Смотри, уже ночь совсем.
— И куда вы пойдёте, миленькая девочка? — запричитала лисичка.
— Замолчи, юла! — прикрикнул на неё Морозко. — Михайло Иваныч им лыжи даст, живо доедут.
— Готовы, — отрубил медведь, кладя на стол две пары отличных лыж.
Таня никак не могла расстаться с медвежонком, и Морозко, пошептавшись с Михайлом Иванычем, разрешил ей взять Плюшкина с собой.
— Малому свежий воздух полезен, — сказал он. — На обратном пути занесёшь.
— Занесу, дедушка Морозко, — радостно согласилась Таня, прижимая к себе медвежонка.
Лисичка сунула Тане игрушку малыша: тугой красно-синий мячик.
Дети взяли лыжи, простились с хозяевами и вышли на крыльцо.
Серебряный месяц сидел на краю крыши, свесив ножки, и щёлкал золотые подсолнушки.
Увидев Михайла Иваныча на крыльце, он испугался и, быстро-быстро перебирая ножками, полез на трубу.