В стране райской птицы

IV

Как уже было сказано, папуасы никогда не составляли единого государства. Жили они обособленно, своими родами, с соседями постоянного общения не имели, а если и встречались иной раз, так расходились не по-доброму.

Часто какой-нибудь сильный род подчинял себе окрестные деревни, но в скором времени и сам он мог попасть в подчинение к другому, еще более сильному роду.

Род Какаду насчитывал человек четыреста вместе с женщинами и детьми. Хижины их были разбросаны по обоим берегам небольшого ручья, на холмах. Большей частью они стояли прямо на земле, и лишь немногие были построены на невысоких сваях. Крыши – из сплетенных пальмовых листьев, стены – из ветвей; разумеется, никаких окон тут не полагалось, была только одна большая дыра, которая служила дверью. Дверь эта никогда не запиралась, потому что воров здесь не водилось: красть было нечего.

Только в одном доме, побольше, была «дверь» – крышка от какого-то ящика с английскими надписями. Как попал сюда этот «осколок цивилизации» – неизвестно. Не знал этого, наверно, и сам хозяин дома – вождь рода. Но самым приметным в деревне был другой дом – огромный, на высоких сваях и с башней, как церковь. На верхушке башни развевался пук перьев какаду – эмблема рода.

Это было самое интересное учреждение у папуасов – «ум-камаль», что-то вроде нашего клуба. В этом «клубе» жили неженатые мужчины, женщин к нему даже близко не подпускали.

Тут вершились разные дела, происходили советы; сюда приходили гости и путешественники (конечно, только мужчины); тут мужчины проводили все свое время, лежали, курили, пели.

В ум-камале и теперь было довольно много народа, в то время как в других местах деревни не было почти никого.

Бросалось в глаза отсутствие женщин. По улице слонялись свиньи и собаки, беспрепятственно заходя в любую хижину. Тут же разгуливало несколько кур, которых туземцы держат главным образом ради перьев. И больше не видно было никаких примет хозяйства, даже клочка обработанной земли.

Перед многими домами были сооружены небольшие помосты на четырех столбиках. На этих помостах тоже лежали и сидели мужчины – по одному или по нескольку человек. Тут они отдыхали, беседовали. Это были своеобразные домашние клубы для женатых мужчин: в хижине им не давали покоя свиньи и собаки. Сюда женщины тоже не имели доступа, и только в исключительных случаях, в знак особой милости, им позволялось посидеть под помостом.

Вот из лесу подошли две женщины, как видно, мать с дочерью. Одеты они были очень непритязательно: короткая, до колен, юбка из плетеного тростника – и все. На спинах, перекинув веревки на лоб, они несли по большой вязанке таро – растения, которое тут заменяет наш картофель. Вся работа по хозяйству лежит здесь на женщинах. Лошадей нет, и любые тяжести переносятся женщинами таким вот странным способом. На лбу у многих на всю жизнь остается след от веревки.

Дома женщины обрезали коренья таро, обернули листьями и положили в горячую золу. Когда коренья испеклись, их очистили от горелых листьев и растолкли в кашу, смешав с водой. Получился жидкий и липкий клей. Хозяйка поставила его в уголок хижины, а оттуда взяла другой горшок с таким же клеем-кашей, который простоял уже два дня и достаточно укис.

Эту готовую кашу она понесла хозяину, который, сидя на помосте, беседовал с гостем. Они запустили в горшок по три пальца, а чтобы каша не слишком тянулась, намотали ее на руку и принялись неторопливо лакомиться.

Пришла домой и соседка, жена гостя, тоже с вязанкой таро да вдобавок с грудным младенцем на руках. Свиньи, заметив хозяйку, бросились к ней, стали визжать, тереться о ноги, ластиться. Нужно сказать, что папуасские женщины возятся с ними, как важные дамы с собачками.

Кончив хлопотать по дому, женщины снова пошли в лес. Навстречу им шли другие женщины и дети, тоже с вязанками таро. Значит, где-то там было их поле или огород.

Папуасские огороды находятся обычно далеко от деревни, иной раз в трех-четырех километрах. Для них выбираются места, богатые влагой, в то время как деревни строятся там, где посуше. Землю под посев готовят все вместе, сообща, и это уже главным образом дело мужчин. Работа эта в тех условиях нелегкая: нужно вырубить, выкорчевать или выжечь лес, вскопать землю, обнести поле каким-нибудь забором,– и все это почти что голыми руками, если не считать разных там суковатых палок, каменных топоров, костяных ножей. Настоящих топоров и ножей было лишь несколько штук на весь род.

«Вспашка» производится таким способом: мужчины становятся в ряд с кольями в руках. Они вбивают эти колья в землю как можно глубже, потом все вместе налегают на них и отворачивают большие комья земли... За ними идут женщины. Они разбивают комья маленькими деревянными лопатками и выбирают корни и траву. Потом за работу берутся дети: они перетирают землю руками.

Эта часть работы делается сообща. А потом уже каждая семья возится на своих грядах по отдельности.

Мужчины, когда земля уже «вспахана», считают себя свободными от всех остальных хозяйственных обязанностей. В дальнейшем работают только женщины, а мужчины, как мы уже видели, «отдыхают». Женщина тут является чем-то вроде полезного домашнего животного, и богатым считается тот отец, у которого много дочерей...

Разводят папуасы кокосовую пальму, таро, бананы, ямс (что-то вроде проса), табак. В любую пору года что-нибудь созревает, так что туземцы едят свежие плоды и овощи круглый год. И тем не менее живут они совсем бедно: примитивные орудия, отсутствие всякой техники не дают снимать больших урожаев.

... Между тем в ум-камале сидело и лежало человек пятнадцать мужчин. Украшений на руках и на ногах – разных колец и браслетов – у них было больше, чем одежды. Пятеро сидели у костра и курили длинную самокрутку из зеленого табака. Каждый затягивался один раз и передавал самокрутку соседу. Сырой табак не хотел гореть, и приходилось все время таскать угольки из костра.

Некоторые возились с прическами. Папуасские франты тратят на это дело не меньше времени, чем иные тонные барышни. Один из них вот уже два часа трудился над тем, чтобы с помощью щепочки поставить дыбом каждый в отдельности волосок на голове. А чтобы волосы держались в таком положении, он перетер их влажной красной глиной.

Другой тем временем облепил голову известкой. Через день или два известь слезет, и волосы на какую-нибудь неделю станут светлыми. Ради этого стоит, конечно, потрудиться. Мужчины постарше проделывали такие же операции со своими бородами.

Потом они понатыкали в волосы перьев какаду и петушиных и укрепили все это бамбуковыми гребнями, которые являются тут принадлежностью туалета мужчин, но никак не женщин. Эти самые гребни используются и в качестве вилок во время еды.

Покончив с прическами, они долго не могли нарадоваться на них и откровенно хвастались друг перед другом.

Правда, и другие мужчины были разукрашены ничуть не хуже. Например, чего стоит одно ожерелье из собачьих зубов! Недаром женщинам возбранялось носить такие ожерелья. Два зуба в ушах, вроде наших сережек,– вот и все, что им было позволено. А о таком украшении, как клык кабана, они и мечтать не смели: это была уже безраздельная привилегия мужчин.

Обстановка клуба состояла из нар, оружия и множества человеческих черепов. Все они были раскрашены и висели в изголовье у тех, кем или чьими предками когда-то были добыты. В углу стояла большая, вырезанная из дерева фигура человека – «тэлум». Она напоминала о подвигах какого-то героя из рода Какаду. И наконец, возле дверей можно было увидеть огромную, выдолбленную внутри колоду, которая служила барабаном. Звук его возвещал обычно о каком-нибудь очень важном событии и был слышен далеко-далеко.

– Ходят слухи, что Мукку думают двинуться против нас,– говорил один из мужчин.

Мукку – это был соседний род, с которым Какаду враждовали испокон веков.

– Я буду очень рад добыть еще несколько черепов,– сказал франт с головой, обмазанной известью.

– Но чего Мапу ожидает?

– Посланцев все еще нет.

Мапу был вождь рода Какаду. Он считался не только самым сильным и храбрым из мужчин, но и самым умным. Он имел даже некоторое отношение к европейской цивилизации: дверь его хижины, как известно, закрывалась крышкой от европейского ящика, причем даже с надписями, обладавшими чудесной силой. Кроме того, у него была европейская жилетка, которую он надевал в особо торжественных случаях.

Но важнее всего было то, что он не боялся европейской цивилизации, наоборот, даже стремился к ней. Это им были посланы те двое «купцов», что променяли свое золото на спирт.

Мапу знал, что самое страшное оружие белых – это «гром». В то же время он узнал, что белые больше всего на свете любят золото. Вот он и додумался использовать этот совершенно бесполезный желтый металл. Правда, Мапу еще не знал, как обращаться с «громом», но достаточно уже и того, что не побоялся его приобрести. Он уже не считал его чем-то сверхъестественным и рассчитывал так или иначе разузнать, как им пользоваться.

– Если у нас будет гром, мы покорим всех соседей,– сказал один из мужчин.

– Наш Мапу великий вождь! – добавил другой. В это время прибежал какой-то молодой туземец и сказал, что к деревне приближается чужой человек, черный, но совсем как белый.

Все повскакивали с мест, разобрали оружие и побежали за ним следом.

– Вон там,– показал гонец.

Папуасы притаились и стали ждать. По тропинке между деревьями спокойно шел человек – черный, но в европейской одежде. Удивительнее всего было то, что у него как будто не было никакого оружия. Читатели, должно быть, догадались уже, что это был миссионер Саку.

Когда он поравнялся с засадой, папуасы выскочили и окружили его. Но незнакомец не удивился, не испугался.

– Кто ты? – спросили у него.

– Я Саку,– спокойно ответил он.

Хотя почти все здесь были его ровесниками, но ведь десять лет – немалый срок, и они успели забыть про маленького пленника, тем более что он жил с ними недолго.

– Откуда и куда идешь?

– Иду к Какаду, где я жил и где осталась моя мать,– сказал Саку.– Жива ли она?

Теперь уже некоторые припомнили его, опустили оружие и по-приятельски улыбались.

– Жива, жива... У Мапу. Идем,– заговорили сразу несколько человек. Потом один из них обратился к тем, кто не знал или не помнил Саку, и сказал только одно слово: «Макрай».

Услыхав это слово, и остальные заулыбались и подобрели.

Тут нам придется уклониться немного в сторону и объяснить таинственное слово «Макрай», потому что оно имеет интересный и поучительный смысл.

Мы знаем, что и по сей день в капиталистических странах существует пренебрежительное отношение к так называемым цветным людям, особенно – к черным. В «культурнейшей стране мира» – Америке – негры не имеют права ехать в трамвае вместе с белыми. Негры врачи, инженеры, ученые терпят унижения только за то, что у них черная кожа. Что же тогда говорить про настоящих черных дикарей, африканских негров, австралийских папуасов?

Их вовсе не хотят считать за людей. Во всех книгах они описываются как звери, которые только и думают о том, как бы сожрать белого. А уж таких человеческих качеств, как доброта, верность, чувство благодарности, от них и не жди! Большинство европейцев и сейчас так думает. А что было, скажем, лет пятьдесят назад?

И вот в то время нашелся один русский путешественник Н. Н. Миклухо-Маклай, который захотел поближе познакомиться с жизнью таких первобытных людей. Он приехал на Новую Гвинею, высадился на пустынный берег и остался там один. Увидев дикарей, он пошел прямо к ним без оружия, с поднятыми руками – в знак того, что он не хочет причинить им зла. Папуасы не знали, что и думать, увидав такое чудо. Были моменты и очень опасные для Миклухо-Маклая, но его искренность и любовь к этим темным людям победили их враждебность и злобу.

Три года (с перерывами) прожил Миклухо-Маклай один среди людоедов. Он привез им разные орудия и утварь (топоры, пилы, ножи, горшки), научил пользоваться ими, обучил новому способу земледелия, даже привез несколько коз и коров.

И что же? Эти люди не только не причинили ему зла, но, как брата, полюбили его. Стоило по-человечески отнестись к ним – и у этих дикарей нашлись и любовь, и верность, и благодарность, и другие человеческие качества, которых иной раз не хватает кое-кому из европейцев.

Мало того, имя Маклая (они произносят – «Макрай») осталось у папуасов для обозначения хорошего человека вообще. Так, спустя много лет они называли «Макраем» даже одного английского губернатора, а потом еще немецкого только за то, что они не слишком угнетали население.

Нынешние папуасы, наверно, не знают, откуда взялось у них слово «Макрай», но нам следовало бы знать, потому что слово это говорит не только о русском человеке Николае Николаевиче Миклухо-Маклае, но и о человечности вообще.

... Мать Саку жила у Мапу на положении не то жены, не то невольницы. После того как ее поймали и как она потеряла вслед за мужем еще и сына, она не хотела уже никуда убегать, привыкла и жила тут не хуже, чем дома.

Когда ее позвали и подвели к сыну, она не хотела верить своим глазам. Он совсем не был похож ни на того двенадцатилетнего мальчика, каким она его помнила, ни на этих юношей, его ровесников. Все в нем, особенно одежда, было чужое, от белых.

Но стоило Саку обнять ее и сказать на их родном языке: «Мама! Как я рад, что мы встретились!» – как у нее сразу отлегло на душе и слезы блеснули в глазах.

Вышел Мапу, высокий, плечистый мужчина со страшной головой, так заросшей волосами, что нельзя было различить, где кончается шевелюра и начинается борода. Прическа его была украшена перьями какаду и райской птицы, горящими, как жар, а на груди, кроме собачьих и кабаньих зубов, висели еще и человеческие. На обоих плечах виднелись широкие шрамы – тоже своеобразное украшение: мальчикам разрезают кожу и некоторое время не дают затянуться. На теле навсегда остаются эти почетные, широкие и глубокие рубцы.

Он удивленно посмотрел на Саку и обратился к его матери:

– Так это твой сын, что тогда убежал? Не может быть!

– Я жил у белых и многому научился,– сказал Саку, видя, что Мапу недоверчиво осматривает его костюм.

– И с громом обращаться умеешь? – спросил Мапу.

Саку догадался, о чем говорит вождь, и сказал:

– Умею, но они научили меня никого не убивать...

– Как это никого? И врагов? – перебил Мапу.

– И врагов нужно любить. Бог, высший дух, который стоит над всеми нами, велит, чтобы люди любили друг друга.

– А если враг станет тебя бить?

– Подставь ему другую щеку, как сказал наш великий учитель Христос,– с чувством произнес Саку, возводя глаза к небу.

Окружающие удивленно посмотрели друг на дружку, а у вождя мелькнула мысль, уж не сумасшедший ли перед ним. А может быть, белые нарочно подослали его, чтобы он тут уговаривал всех не сопротивляться, быть покорными и любить врага даже тогда, когда он бьет тебя?

– Тебя этому белые научили? – сурово спросил Мапу.

– Из их уст услышал я божье слово,– смиренно сказал Саку.

– Ну, а сами они не убивают, подставляют другую щеку? – насмешливо спросил вождь.

– Не все выполняют веления бога, но нужно молиться, чтобы он смягчил их сердца.

– А ты можешь помолиться, чтобы их сердца смягчились и они не душили нас?

– Не всегда до бога доходит наше слово. Но, конечно, я должен молиться об этом,– сказал миссионер.

При этих словах Мапу повеселел. Ничего, парня можно использовать! Он помолится, как его там научили,– и враг смягчится, подобреет.

– Ну, а можешь ты помолиться своему богу, чтобы и Мукку стали добрее? – спросил он снова.

– Все люди равны перед богом,– ответил Саку,– и со всеми он может сделать что захочет, будь это белые или черные.

У хитрого Мапу тотчас возник остроумный план: вот этот чудак помолится, Мукку станут мягкими и покорными, а он тогда – цап! – и приберет их к рукам. Это будет даже почище «грома».

Что белые сильнее всех, что они владеют и громом, и огнем, и водой,– это всем известно. Но никто не знает, как они достигли этого. И вот, к счастью, явился человек, который прошел всю науку белых, который знает, как говорить с их богом,– разве может кому-нибудь еще повезти так, как роду Какаду?

И вождь пожелал, чтобы день встречи был отмечен торжеством. Мапу хотел привлечь на свою сторону этого необычного человека, который владел могуществом белых и в то же время был свой.

На полянке, поодаль от деревни, разложили костры, приволокли несколько свиней и еще больше собак, которые считаются тут лучшим лакомством. Папуасские собаки небольшие, с короткой гладкой шерстью и торчащими ушами. Они тихие, несмелые, никогда не лают, а только воют. Питаются они главным образом вегетарианской пищей, причем предпочитают кокосовые орехи. Должно быть, поэтому и мясо у них немного вкуснее, чем у наших собак.

Принесли вареных бобов, таро, ямсу, лепешек из плодов хлебного дерева, которые пекутся на горячих камнях.

Саку тем временем имел возможность поговорить с матерью. Но, несмотря на десятилетнюю разлуку, говорить им было не о чем. Мать ничего не могла сказать, кроме того, что она живет у Мапу, а как ей живется – она и сама толком не знала, потому что судьба папуасской женщины всюду одинакова.

Саку со своей стороны начал было рассказывать о своей жизни, о том, как он учился, а главное, о христианской вере, но скоро заметил, что мать ничего не понимает и даже не слушает его. Да и вообще она смотрела на него с каким-то страхом.

Разумеется, он и сам знал, что сразу «спасти душу» матери нельзя, что придется долго, постепенно исцелять ее.

Между тем люди готовились к празднику, цепляли на себя все, что только можно.

Почти у каждой женщины на плече красовалось белое пятно, будто от старой болячки. Эти пятна – такое же украшение, как рубцы у мужчин.

Девочке лет тринадцати как раз пришло время украситься таким пятном. Мать взяла маленький горящий уголек и положила его дочери на голое плечо. Девочка застонала, сжала зубы, чтобы не закричать от боли, но стояла на месте. Она должна была терпеть до тех пор, пока уголек не превратится в золу. А чтобы он не потух, мать дула на него...

Проходя мимо, Саку увидел эту сцену, не выдержал и сбросил уголек.

– Что ты делаешь? – сказал он женщине.– За что мучаешь ребенка?

Женщина посмотрела на него, как на безумного, и разразилась бранью. Девочка тоже была недовольна.

Но женщины наряжались только, как говорится, за компанию. Все равно они не имели права участвовать в празднике. Все торжества совершаются без них. Как мужчины, так и сами женщины с детьми совершенно уверены, что стоит им не то чтобы явиться на праздник, даже только взглянуть на торжество издали,– и тогда непременно быть беде.

Особенно опасной для них считалась музыка. Не то что играть, они даже не должны были видеть музыкальных инструментов. Если им на глаза попадалась какая нибудь дудка или барабан,– они сами пускались наутек, потому что всей душой верили, что это сулит им несчастье.

Тем временем у костров полным ходом шла подготовка. На землю положили два бревна, между ними поставили целый ряд горшков. Принесенных свиней закололи Ликами. Собак просто брали за задние ноги и разбивали им головы о деревья.

В горшки сначала положили зеленых листьев, чтобы пища не пригорала, потом сунули туда по куску мяса. В некоторые попали и более «вкусные» вещи: ящерицы и змеи, разрезанные вдоль. В качестве приправы добавили жуков, огромных пауков и жирных червей. Эти черви (гусеницы), даже сырые, считаются у папуасов самым изысканным лакомством.

Однако дороже всех приправ была соль, которой тут совсем нет. Ее добывают из деревьев, долго проплававших в море и пропитавшихся солью. Такие соленые деревья Какаду выменивали у соседей, живших ближе к морю. Конечно, случалось это не часто. Куски дерева жгли на особом костре и золу использовали вместо соли.

Руководил всем Мапу. На нем был самый торжественный наряд – европейская жилетка, и он чувствовал себя в ней не хуже, чем царь в своем коронационном убранстве. Видно было, что все его подданные испытывали то же самое чувство. Только Саку, взглянув на эту комичную фигуру, опустил голову и усмехнулся.

Ясное дело, Саку, как почетный гость, должен был сесть рядом с вождем. Когда мясо было готово, Мапу взял пальцами внушительный кусок и дал Саку первому. Это было знаком особой милости. Пока мужчины управлялись с мясом, началась подготовка к самому главному. Гвоздем программы было так называемое «кэу» – напиток, для приготовления которого используется одно растение из числа близких родичей перца.

Принесли большие пуки этого растения, и те, кто помоложе, принялись жевать его и сплевывать в горшок. Работа шла медленно: пришлось часть отнести детям, чтобы и они помогали. Когда все было пережевано, в жвачку добавили воды, процедили через траву и дали напитку немного постоять.

Пока покончили с мясом, водка настоялась. Мапу наполнил первый «стакан» из бамбука и снова в первую очередь поднес Саку.

– Нет, этого я не могу! – решительно отказался Саку.– Наш закон не велит.

Отказ Саку был неприятен вождю, однако он не стал настаивать: закон так закон.

Тогда другие протянули свои бамбуковые стаканы. Напиток, как видно, обладал зверской силой: у многих глаза полезли на лоб. Но зато сразу стало заметно его воздействие: некоторые уже нетвердо стояли на ногах.

Закусывали бананами и бататом.

Потом Мапу встал и обратился к своему народу с речью:

– Вот наш брат Саку. Давно-давно он убежал от нас и долго жил с белыми. Он узнал, чем они сильны. Он знает их духа и может попросить его, чтобы он помог нам, как помогает белым. Саку может попросить духа, чтобы Мукку не могли воевать против нас, и тогда мы возьмем их голыми руками. Так пусть же играет музыка!

Люди закричали от радости, поднялся шум, гомон.

Саку был очень удивлен, услыхав слова вождя, и встал, чтобы объяснить народу, в чем неправ Мапу.

– Братья! – начал он.– Правда, что у белых я познал великого духа, который властен над нами всеми – и над белыми, и над черными, правда, что великий дух может сделать все, но...

Но договорить ему не дали. Услыхав, что великий дух «может сделать все» и, значит, помочь им в войне, люди снова начали кричать, славить Саку, потрясать оружием.

– Смерть Мукку! Уничтожим их! – раздавались голоса.

– Братья! – старался Саку перекричать толпу.– Вы ошибаетесь! Великий дух не помогает там, где творят убийство...

Но люди уже не слушали его. Радость перехлестывала через край, народ кричал, шумел, как расходившееся море.

Между тем подошли музыканты и танцоры, и все внимание обратилось на них.

Саку сел и горько усмехнулся.

«Несчастные, темные люди,– думал он,– только одно у них на уме: как бы убить своего врага. Нелегко будет внушить им, что самое главное – спасти свои души. Но с божьей помощью я исполню свой долг».

На средину вышли четверо танцоров. Спрятанные до колен под пальмовыми листьями, они походили на обыкновенные копны сена, только что у каждой была пара ног. Но самым главным в их наряде были огромные, внушающие ужас маски – пестро размалеванные, с пучками перьев на высоких шишаках.

Заиграла «музыка». Один дул в двухметровую бамбуковую дудку, которая ревела и завывала так, словно сто папуасских псов начали свой концерт. Другой свистел в пустой кокосовый орех, в котором были просверлены две дырки. Третий играл на маленькой свистульке, а четвертый колотил в барабан. Был тут и более деликатный инструмент, нечто вроде трещетки: множество ракушек тоненькими веревочками были привязаны к палке; музыкант размахивал этим кнутом, и ракушки щелкали и трещали.

Под эту музыку танцоры топтались на месте, наклоняя туловище в разные стороны. Но люди смотрели на них с молчаливым вниманием, потому что перед ними были не просто танцоры, а души умерших предков. После этого понятно, почему на Новой Гвинее такие танцоры считаются таинственными, высшими существами.

После официального и серьезного танца началась «самодеятельность»: кто во что горазд. До позднего вечера плясали и веселились эти дети природы.

Саку, как почетному гостю, было отведено место для ночлега в ум-камале. Все давно уснули, а он стоял на коленях и горячо молился, выпрашивая у бога помощи в святом и благом деле – очищении душ своих братьев. Над головой у него скалили зубы человеческие черепа, а напротив, в углу, стояла деревянная статуя – тэлум.