В тела свои разбросанные вернитесь

16

На следующий день, вскоре после завтрака, несколько стражников пришли за Бартоном и Фригейтом. Таргофф сурово посмотрел на Бартона, догадавшегося, о чем подумал рыжий еврей. Но делать было нечего, кроме как шагать во «дворец».

Геринг сидел в большом деревянном кресле и курил трубку. Он велел им сесть и предложил сигары и вино.

— Время от времени, — сказал немец, — я люблю расслабиться и поговорить с кем-нибудь помимо моих преданных коллег, которые, честно говоря, не слишком смышлены. Особенно мне нравится беседовать с теми, кто жил после моей смерти, и с людьми, бывшими на Земле знаменитостями. Пока что последних у меня совсем мало, впрочем, первых тоже.

— Многие ваши пленники-израильтяне жили после вас, — вставил Фригейт.

— Ох, уж эти евреи! — Геринг грациозно покачал трубкой. — С ними не оберешься хлопот. Они знают меня слишком хорошо. Когда я начинаю с ними беседовать, они сразу замыкаются. Кроме того, слишком многие желают моей смерти. Поэтому я не чувствую себя свободно среди них. Не то, чтобы я что-то имел против них. Мне они не очень нравятся, но у меня было все же довольно много друзей-евреев…

Бартон покраснел.

Геринг, пососав трубку, продолжил:

— Фюрер был великим человеком, но, к несчастью, у него было несколько заскоков. Один из них — его отношение к евреям. Что же касается меня, то мне было все равно. Но в Германии тех лет настроения были антисемитскими, а если хочешь добиться чего-либо в жизни, нужно идти в ногу со временем. Но хватит об этом. Даже здесь эти жиды стоят у меня как кость в горле.

Он болтал еще некоторое время. Затем задал Фригейту ряд вопросов, касающихся судеб современников и истории послевоенной Германии.

— Если бы вы, американцы, имели хоть немного политического чутья, вы должны были бы сразу после нашей капитуляции объявить войну России. Если бы мы сражались против нее вместе, то несомненно одолели бы.

Фригейт ничего не ответил. Тогда Геринг рассказал несколько «смешных», то есть крайне непристойных анекдотов.

Он попросил Бартона рассказать о том, что с ним произошло перед тем, как он был воскрешен в долине.

Бартон удивился. Откуда Герингу об этом известно: от Казза или от какого-нибудь доносчика из рабов?

Он до мельчайших подробностей рассказал обо всем, что случилось от момента, когда он открыл глаза и обнаружил, что находится среди как бы плавающих в пространстве тел, и до момента, когда человек из летательного аппарата направил на него металлическую трубку.

— У пришельца, Моната, есть гипотеза, согласно которой некоторые существа, назовем их «Кем-то» или «Икс», вели наблюдения за человечеством с тех пор, как люди перестали быть обезьянами. На протяжении, по меньшей мере, двух миллионов лет. Эти сверхсущества каким-то образом кодировали и записывали каждую клетку тела каждого человека, который когда-либо существовал. Эта концепция поражает воображение, но не менее ошеломляющим является воскрешение всего человечества и переоборудование всей планеты в единую Речную Долину. Записи скорее всего велись, пока жили оригиналы. А может быть, эти сверхсущества регистрировали какие-то колебания или волны из прошлого наподобие того, как мы видим свет звезд, какими они были за тысячу лет до момента наблюдения.

Монат однако склоняется к первой гипотезе. Он не верит в возможность путешествия во времени даже в самом ограниченном смысле.

Монат уверен, что эти «Икс» сохраняли произведенные ими записи. Каким образом — неизвестно. Затем была переоборудована эта планета. Очевидно, она представляет из себя единую Речную Долину. Во время нашего плавания вверх по Реке мы беседовали с десятками людей, их описания местности не оставляют сомнений, что они были воскрешены в самых разных районах планеты. Одни — на крайнем севере, другие — в высоких широтах южного полушария. Все описания хорошо стыкуются друг с другом, составляя единую картину планеты, переоборудованной в одну непрерывно петляющую долину Реки.

Люди, с которыми мы беседовали, были убиты или погибли во время несчастных случаев на этой планете и затем воскресли в тех местах, мимо которых нам довелось проплывать.

Монат объяснял это тем, что нас, воскресших, все еще продолжают сканировать и записывать. И когда один из нас умирает, самые последние записи передаются в какое-то хранилище — может быть, под поверхностью планеты — и затем пропускаются через преобразователи «энергия-материя». Тела воспроизводятся такими, какими они были в момент смерти, а затем устройства омоложения реставрируют спящих. Возможно, как раз в этой камере я и проснулся. После этого снова молодые и неповрежденные тела записываются и уничтожаются. Записи опять прокручиваются, и преобразователи энергии воспроизводят нас на земле, около чашных камней. Не знаю почему, воскрешение во второй раз не производится в том же месте, где произошла смерть? Не знаю также, почему при этом уничтожаются все волосы и почему они не растут на лице? Почему всех мужчин подвергают обрезанию, а женщинам возвращают девственность? Или зачем нас вообще воскресили? С какой целью? Кому это надо? Те, кто нас сюда поместил, до сих пор не показываются и не объясняют нам этой причины.

— Главное, — заметил Фригейт, — главное в том, что мы уже не те люди, которыми мы были когда-то на Земле. Я умер. Бартон умер. Вы умерли, Герман Геринг. Умер каждый из нас. И нас уже нельзя возвратить к жизни!

Геринг, чмокая, посасывал трубку, глядя на американца. Через несколько секунд он сказал:

— Но почему же нельзя? Ведь я снова живой! Понимаете, живой!!! Вы что, отрицаете это?

— Да! Я отрицаю это. В определенном смысле. Мы действительно сейчас живем. Но вы уже не тот Герман Геринг, родившийся в санатории «Мариенбад» в Розенхейме, Бавария, 12 августа 1893 года. Вы не тот Герман Геринг, крестным отцом которого был доктор Герман Эппенштейн, еврей, принявший христианство. Вы не тот Геринг, который стал преемником Рихтгофена после его смерти и продолжал посылать самолеты против союзников даже тогда, когда война по сути была уже закончена. Вы уже не рейхсмаршал гитлеровской Германии и не беглец, арестованный лейтенантом Джеромом Шапиро. Каково? Эппенштейн и Шапиро? Ха!!! И вы уже не Герман Геринг, который покончил с собой, проглотив цианистый калий во время трибунала, судившего его за все преступления, совершенные им против человечества!

Геринг набил трубку табаком и тихо произнес:

— Вы определенно очень много знаете обо мне. Я думаю, что я должен быть этим польщен. По крайней мере, меня не забыли в грядущем.

— Вообще говоря, да, — кивнул Фригейт. — Вы действительно создали себе репутацию зловещего шута, банкрота и подхалима.

Бартон был поражен. Он не ожидал, что этот парень будет так держаться перед тем, кто властвует над его жизнью и смертью и кто так гнусно обращается с ним, держа его в рабстве. Но может быть, Фригейт надеялся, что его убьют? Или, вероятно, он играет на любопытстве немца?

— Растолкуйте-ка поподробнее ваше заявление, — попросил, улыбаясь, Геринг. — Вернее, ту его часть, которая касается моей репутации. Каждый выдающийся человек ждет того, что он будет обруган безмозглыми массами после своей смерти. Объясните, почему я не тот же человек?

Фригейт пожал плечами и произнес:

— Вы продукт-гибрид записывающего устройства и преобразователя «энергия-материя». Вы были воспроизведены с памятью мертвеца Германа Геринга. Ваши клетки — копии клеток его тела. У вас есть все, что было у него. Поэтому-то вы и полагаете, что вы Геринг. Но вы-то им не являетесь! Вы копия, дубликат — и в этом все дело! Настоящий Геринг — это молекулы вещества, поглощенные почвой и воздухом, оттуда — растениями, затем — животными, потом — плотью людей и снова вернувшиеся в почву в виде экскрементов — и так вечно.

Вы, стоящий предо мною человек, не более подлинник, чем запись на диске или ленте по сравнению с первоначальным голосом, чем при воспроизведении записи по сравнению с колебаниями, исторгнутыми ртом человека.

Бартон понимал, о чем идет речь, так как он видел как-то фонограф Эдисона. Это было в Париже в 1838 году. Сейчас он почувствовал себя глубоко оскорбленным, по сути изнасилованным, этими откровениями Фригейта.

Широко раскрытые от изумления глаза Геринга и раскрасневшееся лицо говорили о том, что эти слова глубоко обидели и его.

Заикаясь, немец выдавил:

— И зачем же этим существам доставлять себе такие хлопоты? Неужели только ради того, чтобы полюбоваться этими копиями?

Фригейт пожал плечами:

— Откуда мне знать.

Геринг, тяжело дыша, поднялся и, тыча черенком трубки в сторону американца, заорал по-немецки:

— Ты лжешь! Ты лжешь, грязная собака!

Фригейт сжался, словно ожидая, что его снова ударят по почкам, но все же нашел в себе силы, чтобы сказать:

— Я должен быть прав. Конечно, вы не обязаны верить этому — ведь доказательств у меня нет. И я прекрасно понимаю ваши чувства. Я знаю, что я — Питер Джайрус Фригейт, родившийся в 1918 году и умерший в 2008 году. Но логика подсказывает, и я вынужден этому верить, что по сути я всего лишь существо, располагающее воспоминаниями того Фригейта, который никогда не будет больше существовать. Он не может восстать из мертвых!!! В некотором смысле можно считать, что я сын того Фригейта. Не плоть от плоти, кровь от крови, а разум от разума! Ведь я — не человек, рожденный женщиной. Я — внебрачный ребенок науки и машины. Если только не…

— Что если только? — грозно спросил Геринг.

— Если только здесь не присутствует некоторое реально существующее «Нечто», прилагаемое к человеческому телу. Некоторое «Нечто», составляющее суть человеческого существа. Я имею в виду, что оно вмещает в себя все то, что делает личность такой, какая она есть, и когда тело разрушается, это «Нечто» продолжает существовать. Так что если тело еще раз будет воспроизведено, это «Нечто», хранящее в себе суть личности, может быть снова приложено к телу. И тогда будет перезаписано все, что содержится в индивидуальности. И таким образом первоначальная особа будет живой снова. Она уже не будет просто дубликатом.

Бартон улыбнулся:

— Ради Бога, Фригейт! Неужели вы имеете в виду «душу»?

Фригейт кивнул головой и произнес:

— Или нечто аналогичное «душе». «Нечто», которое первобытные люди неосознанно ощущали и называли душой.

Геринг начал во все горло хохотать. Бартон тоже рассмеялся бы, но он не хотел оказывать немцу какую-либо поддержку — ни моральную, ни интеллектуальную.

Насмеявшись вдоволь, Геринг сказал:

— Даже здесь, в мире, который несомненно является продуктом науки, сторонники сверхъестественного не прекращают своей болтовни. Но хватит об этом! Перейдем к более практическим и насущным вопросам. Вы не передумали? Вы готовы перейти ко мне на службу?

Бартон ответил, сверкнув глазами:

— Я никогда не буду подчиняться человеку, который насилует женщин. Более того, у меня есть одна неприятная, с вашей точки зрения, слабость: я уважаю евреев.

Геринг напыжился и хрипло закричал:

— Хорошо же! Я о многом размышлял. Я надеялся… что ж… у меня много хлопот с этим римлянином. Если дать ему волю, то вы увидели бы, как милосерден я по отношению к вам — к рабам. Вы не знаете этого римского волка. Только мое вмешательство спасает одного из вас от мучительной смерти каждый вечер ради его развлечения.

В полдень оба вернулись к своей работе среди холмов. В этот день им не представилось возможности переговорить ни с Таргоффом, ни с кем-нибудь из рабов, поскольку они работали отдельно от других невольников. Они даже не осмеливались окликнуть кого-нибудь из знакомых им рабов, так как за этим могло последовать жестокое избиение.

Вечером, вернувшись в загон, Бартон рассказал другим обо всем, что произошло.

— Скорее всего, Таргофф не поверит моему рассказу. Он будет думать, что мы провокаторы. В любом случае, даже если он не уверен в этом, он не будет нам доверять, дабы не рисковать. Поэтому сейчас между нами возникнут затруднения. Очень плохо, что все так получилось. Побег, намеченный на сегодняшний вечер, надо отменить.

Пока особых неприятностей не было. Израильтяне отходили от Бартона и Фригейта, как только те пытались заговорить с ними. Наступил вечер. Показались звезды, и загон рабов залил свет, почти такой же яркий, как свет полной луны на утраченной Земле.

Узники оставались внутри бараков и тихо переговаривались между собой. Несмотря на страшную усталость, никто не мог уснуть. Стражники, должно быть, тоже ощущали эту напряженность, хотя и не могли ни видеть, ни слышать людей внизу. Они прохаживались по балкону, разговаривали, собравшись вместе по нескольку человек, заглядывали внутрь загона, освещенного ночным небом и факелами.

— Таргофф ничего не предпримет, пока не пойдет дождь, — сказал Бартон и решил установить дежурство. Фригейт должен был дежурить в первую смену, Роберт Спрюс — во вторую. Бартон в третью.

Бартон лег на охапку листьев и заснул, не обращая внимания на глухой гул голосов и передвижения людей.

Казалось, он только-только закрыл глаза, как до него дотронулся Спрюс. Он быстро вскочил на ноги, зевнул и потянулся. Все остальные уже бодрствовали. Бартон выглянул наружу и посмотрел на небо. Звезд уже практически не было видно. В горах раздавались раскаты грома, и вспышки первых молний вспарывали ночное небо.

В свете этих вспышек Бартон увидел, что стражники сбились в кучи под крышами смотровых площадок в углах загона. Они укрылись покрывалами от дождя и холода.

Бартон ползком пробрался в соседний барак. Таргофф стоял внутри у самого входа. Бартон поднялся на ноги и спросил:

— План все еще в силе?

— Вам лучше об этом знать, — прошипел еврей. Вспышка молнии высветила его разгневанное лицо. — Вы — Иуда!

Он шагнул вперед, и дюжина молодцов (если можно было так назвать изможденных рабов) грозно двинулась за ним. Бартон не стал ждать — он бросился первым. Но в тот момент, когда он рванулся вперед, раздался страшный вой. Протолкавшись к двери, он выглянул на улицу. Еще одна вспышка высветила тело стражника, распростертого лицом вниз на траве под балконом.

Таргофф опустил кулаки и в недоумении обратился к англичанину:

— Бартон, что происходит?

— Подождите… — оттягивая время, ответил Бартон. Он не больше, чем израильтянин, понимал, что происходит. Но любая неожиданность давала ему преимущество.

Молния озарила приземистую фигуру Казза на балконе. Он размахивал огромным каменным топором среди целой кучи стражников, сгрудившихся в одном из углов балкона. Еще одна вспышка. Стражники уже были разметаны по балкону в разные стороны. Следующая вспышка — несколько сброшено с балкона. Оставшиеся разбегались в разные стороны по балкону.

Еще одна вспышка молнии высветила картину сражения, и стражники наконец-то поняли, что происходит. Они начали сбегаться, злобно крича и размахивая копьями.

Казз, не обращая на них никакого внимания, спустил в загон длинную бамбуковую лестницу и швырнул вниз связку копий. Во время следующей вспышки он уже двигался навстречу ближайшему к нему стражнику.

Бартон выскочил наружу, схватил копье и мгновенно взбежал по лестнице наверх. Остальные рабы последовали за ним. Схватка была кровавой и непродолжительной. После того, как охрана на балконе была уничтожена, остались только те, кто находился в сторожевых башнях. Напротив ворот установили лестницу, и через несколько минут люди перелезли наружу, спрыгнули вниз и распахнули ворота. Впервые за все время пребывания здесь у Бартона появилась возможность переговорить с Каззом.

— Я думал было, что ты продал нас.

— Нет. Не я, Казз, — произнес неандерталец с упреком. — Вы же знаете, как я люблю вас, Бартон. Вы — мой вождь. Я просто притворился, что присоединился к этим ублюдкам, чтобы ловко обмануть их. Я был удивлен, что вы не догадались сделать то же самое. Вы же не болван!

— Конечно, и ты не болван, — похлопал его по плечу Бартон. — Но я не мог заставить себя убить этих несчастных рабов.

Вспышка молнии высветила пожимающего плечами Казза.

— Меня это не беспокоило. Я не знал этих людей. А кроме того, вы же слышали Геринга. Он же сказал, что их все равно убьют.

— Очень хорошо, что ты выбрал именно эту ночь, — похвалил неандертальца Бартон. Он не сказал ему почему, поскольку не хотел сбивать его с толка. А кроме того, необходимо было заняться более важными делами.

— Эта ночь очень хороша, — кивнул Казз. — Идет большая битва. Тулл и Геринг очень сильно напились и ссорятся. Они дерутся. Их люди дерутся. Коричневые люди с другой стороны Реки… как вы их называете?.. Онондаго? Их лодки появились, как только пошел дождь. Они напали чтобы захватить рабов, а может быть, просто от скуки. Поэтому, сказал я себе, сейчас самое хорошее время освободить своих друзей. Освободить Бартона-нака!

Дождь закончился так же внезапно, как и начался. Бартон услышал откуда-то издалека крики. Барабаны стучали вдоль всего берега со всех сторон. Бартон повернулся и сказал Таргоффу:

— Мы можем попытаться сбежать, и, вероятно, это нам удастся без труда, но может быть, нападем сами?

— Я намерен истребить этих зверей, порабощавших нас, — зло выкрикнул Таргофф. — Поблизости есть другие загоны. Я уже послал людей открыть их ворота. Некоторые, правда, слишком далеко, чтобы можно было быстро до них добраться. Насколько я знаю, загоны разбросаны по всей стране с интервалом в полмили.

К этому времени уже был взят штурмом блокгауз, где отдыхали свободные от дежурства стражники.

Группе Бартона отдали правый фланг. Они не прошли и пятисот ярдов, как стали натыкаться на убитых и раненых белых и онондаго.

Несмотря на прошедший сильный ливень, возник пожар. По разгорающемуся зареву было видно, что очаг огня находится возле резиденции Геринга. На фоне зарева были отчетливо видны силуэты сражающихся. Бывшие рабы бегом пересекли равнину. Вдруг фронт одной из сражающихся сторон был прорван, и ее приверженцы побежали навстречу рабам, преследуемые торжествующими криками победителей.

— Вон Геринг! — сказал Фригейт. — Живот этого борова не позволит ему убежать. Это уж точно! — Он указал рукой, и Бартон увидел Геринга, хоть и отчаянно работавшего ногами, но все же отстававшего от остальных.

— Я не хочу, чтобы честь заколоть его досталась индейцам, — сказал Бартон, сжав кулаки. — Мой долг перед Алисой сделать это собственными руками!

Впереди всех мелькали длинные ноги рыжего детины, убийцы Гвиневры. Именно в него метнул свое копье Бартон. Тому показалось, что снаряд возник как бы ниоткуда, из темноты. Ошеломленный, он так и не смог увернуться. Кремневый наконечник копья воткнулся глубоко в плоть, под левую ключицу, и он грузно упал на бок. Мгновением позже он попытался подняться, но снова был повержен на землю ударом Бартона. Глаза рыжего закатились, кровь, запузырившись, хлынула изо рта. Он показал на шрам, глубоко рассекший его бок.

— Ты… твоя женщина… Вильфреда… это сделала, — прохрипел он. — Но я убил ее… суку… — Дыхание прерывалось.

Бартон хотел спросить, где находится Алиса, но Казз, выкрикнув что-то на своем родном языке, обрушил дубину на голову рыжему шотландцу. Бартон подобрал копье и побежал вслед за неандертальцем.

— Не убивай Геринга! — кричал он. — Оставь его мне!

Казз не слышал его. Он был занят поединком с двумя индейцами. Внезапно Бартон увидел пробегавшую Алису. Он бросился к ней, сгреб ее в охапку и повернул к себе. Она закричала и стала вырываться. Бартон прикрикнул на нее. Внезапно, узнав его, она обмякла в его руках и разрыдалась. Бартону хотелось утешить ее, но он боялся, что время будет потеряно и Геринг успеет скрыться.

Бартон отодвинул женщину в сторону и побежал вслед за Каззом. В свете огненных сполохов он внезапно увидел грузную фигуру немца. Брошенное Бартоном копье скользнуло по голове Геринга, он вскрикнул, остановился и поднял нож. Но Бартон уже налетел на него. Оба упали наземь и покатились. Каждый пытался задушить противника.

Что-то ударило Бартона по затылку. Он оттолкнул Геринга и упал. Геринг бросился в сторону за копьем. Схватив оружие, он сделал несколько шагов к распростертому телу Бартона. Бартон попытался подняться, но ноги у него стали как ватные, земля кружилась перед глазами. Внезапно Геринг пошатнулся и полетел вперед. Это Алиса схватила его сзади за ноги. Бартон сделал еще одну попытку встать. Шатаясь, он приподнялся и неуклюже навалился на Геринга. Они снова стали кататься по земле. Немцу все же удалось первому вцепиться в горло Бартона. Внезапно древко копья скользнуло по плечу Бартона, ободрав кожу, но каменный наконечник оружия все же вонзился в горло Геринга.

Бартон встал, вытащил копье и воткнул его в жирное брюхо немца. Геринг дернулся, приподнялся, но тут же опять рухнул на траву и затих. Алиса тяжело опустилась на землю и заплакала.

Заря возвестила об окончании сражения. К этому времени рабы вырвались на свободу уже из всех загонов. Воины Геринга и Тулла были зажаты между онондаго и рабами, как шелуха между мельничными жерновами. Индейцы, совершившие набег скорее всего только ради грабежа и захвата рабов с чашами, отступили.

Они забрались в свои челноки и пироги и налегли на весла, чтобы поскорее пересечь озеро. Никто не был склонен их преследовать.