Рождественские празднества закончились, и Катарина была рада. Она ждала ребенка в феврале и твердо решила не переутомляться.
Генрих, как и прежде, был с ней нежен. Его вполне устраивало, что во всех празднествах, где он играл центральную роль, она оставалась всего лишь зрительницей. Он заботливо уговаривал ее пойти лечь в постель и отдохнуть, а сам затем отправлялся к Элизабет Блаунт или, быть может, к какой-то другой молодой женщине, которая пришлась по вкусу.
Катарина не возражала. Она терпеливо ждала.
Та зима выдалась суровой, самой холодной, как могли припомнить; и когда стоял ужасный мороз, и Темза покрылась таким толстым льдом, что по нему могли проезжать на телегах, к Генриху принесли известие о кончине Фердинанда.
Тот встретил его в приподнятом настроении. Умер этот старый обманщик Фердинанд. Генрих так и не простил его за то, что тот его одурачил. С ним уходила старая эра, Генрих хорошо это знал. В Испании будет править другой. Генриху хотелось громко расхохотаться. Им станет тот мальчишка, с которым он познакомился во Фландрии — этот еле ворочающий языком неотесанный парнишка, с глазами навыкате и мертвенно бледной кожей. Полная противоположность Фердинанду.
Генрих вовсе не был недоволен. Теперь свою ненависть и зависть, которые он испытывал к испанскому властителю, он обратит на короля Франции, это обворожительное создание с хитрыми глазами, кто показал свою храбрость и начал свое правление, дав своему народу победу — как в свое время это хотел сделать Генрих.
Но пока что умер Фердинанд.
— Это будет для королевы потрясением,— сказал он Уолси, когда они обсуждали новость.— Лучше скрыть это от нее, пока не родится ребенок.
— Внимательность Вашего Величества можно сравнить лишь с вашей мудростью.
— Значит, вы, э, согласны, что ей не следует говорить?
— В ее нынешнем состоянии говорить ей было бы неосмотрительно. Может случиться еще одна беда.
Король кивнул. В его глазах появилось коварное выражение. Уолси были понятны его мысли. В лице своего отца Катарина потеряла могущественного союзника. Если теперь король решится дать ей развод, ни одна великая держава в Европе не возмутится таким с ней обращением, так как вместо воинственного и хитроумного отца-покровителя у нее есть лишь юный и неопытный племянник.
Уолси подумал: роди здорового сына, Катарина, или же тебе будет угрожать большая опасность.
— Я доведу до всеобщего сведения,— сказал Уолси,— что под страхом навлечь на себя неудовольствие Вашего Величества, никто не должен сообщить королеве о смерти ее отца.
Ребенок Катарины родился 18 февраля 1516 года в Гринвичском дворце. Катарина пришла в себя и услышала крик ребенка. Ее первой мыслью было: «Значит, ребенок жив».
Вокруг своей постели она увидела лица, и среди них Генриха. Она услышала, как кто-то сказал:
— Ребенок здоров, Ваше Величество. Ребенок живет.
Она ощутила огромное удовлетворение. Как она любит этого ребенка! «Всю жизнь я буду его любить,— подумала она,— хотя бы за ту радость, что он принес мне в эту минуту».
Но почему они сказали «ребенок»?
— Мальчик? — спросила она.
Непродолжительное молчание послужило ей ответом еще до того, как он прозвучал:
— Красивая девочка, Ваше Величество.
Послышался легкий вздох. Это было бы слишком много — мальчик и ребенок, который выжил. Около постели появился Генрих.
— У нас здоровый ребенок, Кейт,— сказал он.— А потом... ну, будет и мальчик.
Последующие дни прошли в сильной тревоге: Катарину страшило, что все пойдет по такому же трагическому пути, как и во многих других случаях. Но эта маленькая девочка с самого начала была другой; она выжила, и все у нее было хорошо.
Когда пришло время крестить, ее решили назвать Мария в честь сестры Генриха, которая, вернувшись в Англию и совершив брачный обряд с герцогом Саффолкским в Гринвиче, пользовалась теперь благосклонным расположением короля.
Принцесса Мария была самой большой радостью королевы. Все разочарования, которые ей пришлось перенести до ее рождения, сделали ее любовь к ней только еще сильнее.
Эта любовь смягчила даже боль утраты, которую она испытала, узнав о смерти отца, и чувство смутного опасения, которое это событие должно было вызвать в ней, знающей о первейших нуждах государства, — потому что у нее, наконец, был ребенок, ее здоровенькая малышка Мария, свет ее очей.
Играя со своей дочерью, Катарина знала, что это счастливейшее время в ее жизни. Ребенок был очарователен, она редко плакала и с серьезным видом лежала в своей колыбели или на руках у Катарины.
Вместе с кормилицей Катариной Поул и няней Маргарет Брайан, женой сэра Томаса Брайана, Катарина собиралась в кружок вокруг колыбели маленькой принцессы и восхищенно наблюдала, как та играет золотым шариком, подаренным ее теткой Марией, ныне герцогиней Саффолк. Ребенку, казалось, нравилось это украшение, куда потом можно было положить ароматические травы и носить его у пояса; теперь же ей больше всего нравилось сосать этот шарик.
Приходил Генрих и присоединялся к этому кружку. В таких случаях Катарина Поул и Маргарет Брайан оставляли родителей одних.
Глаза Генриха затуманивались от нежности. Это был его ребенок, а больше всего на свете, говорил он себе, он хочет иметь детей. Его приводили в восхищение эти пухлые запястья и пальчики, эти глазки, смотревшие в его глаза с таким серьезным выражением. Ему нравился рыжеватый пушок на этой маленькой головке, потому что это был цвет его собственных волос.
Наблюдавшая за ним Катарина, полюбила его с новой силой: теперь у них было что-то общее — эта прелестная дочурка.
— Ей-богу, Кейт, мы произвели на свет маленькую красавицу,— бормотал Генрих.
Ему захотелось подержать ее, и когда он взял ее на руки, как он был доволен, что она не заплакала. Он выглядел немного нелепо, когда сидел так — огромная, сверкающая драгоценными каменьями, фигура, неловко, но нежно держащая ребенка на руках.
Он настоял на том, чтобы ее приносили в банкетный зал или его приемный зал, когда там находились придворные или когда он принимал иностранных послов.
— Моя дочь,— гордо говорил он, и, взяв ее на руки, покачивал.
Она никогда не плакала, как обычно делает большинство детей, и ее большие серьезные глаза пристально смотрели на это огромное лицо, которое в такие мгновения светились нежностью и любовью.
Послы смотрели, выражая свое восхищение ребенком, а придворные все время находили все новое и новое сходство с королем.
— У нее ангельский характер,— сказал венецианский посол.
— Вот тут вы правы,— воскликнул Генрих.— Ей-богу, господин посол, этот ребенок никогда не плачет.
В глазах короля Мария была почти совершенством. И абсолютным совершенством, если бы была мальчиком.
Еще до своей кончины Фердинанд отозвал Кароса и направил вместо него Бернардино де Меза, совершенно непохожего на Кароса. Де Меза монах ордена доминиканцев, тихий, внешне смиренный, на самом деле был одним из самых хитроумных испанцев. Направить его в Англию было ловким ходом со стороны Фердинанда, потому что его наружная кротость и мягкость как нельзя лучше подчеркивала и бахвальство Уолси.
Фердинанд слишком поздно понял, что реальным правителем Англии является кардинал. Тем не менее, де Меза немедленно попытался исправить то, что испортил Карос; именно по предложению де Мезы Фердинанд послал Генриху тот замечательный подарок.
Но Фердинанд умер, у де Мезы появился новый хозяин; Катарина больше не интересовалась политикой, поскольку все свое внимание сосредоточила на дочери. Однако, Уолси благоволил к испанскому послу, потому что тот был хорошо осведомлен в области, представляющей огромный интерес для кардинала,— в том, что происходило при дворе Римского Папы.
Де Меза с опаской ждал изменений в политике. Пока регентом был Хименес, полагал он, вряд ли что изменится. Но что произойдет, когда бразды правления возьмет юный Карл, которого, без сомнения, будут направлять его фламандские фавориты?
Де Меза пытался поговорить об этом с королевой, но та была всецело поглощена дочерью, и пока де Меза старался привлечь ее внимание к европейской политике, она в это время думала: как она растет! Надо же, теперь уже можно отказаться от услуг Катарины Поул! Ее будет легко отучить от груди. Что за добродушный нрав у этого ребенка! Говорят, мягкий характер означает хорошее здоровье. Скоро у нее будет свой собственный двор, но не теперь еще. Какое-то время она еще будет в покоях своей матери.
Катарина рассеянно улыбнулась испанскому послу, не видя его; перед ее взором были ясные глаза дочери, полные щечки и этот прелестный рыжеватый пушок на макушке маленькой головки, вызывающий такой восторг у ее отца.
Когда же в Лондон приехала сестра Генриха Маргарита, королева Шотландии, чтобы заручиться помощью брата против ее врагов, Катарину больше всего привлекала возможность поговорить с Маргаритой о ее детях и завоевать расположение золовки для дорогой маленькой принцессы.