В тени первых Героев. Белые пятна челюскинской эпопеи

«Что случилось с пароходом “Челюскин”?» – «Он утонул»

13 февраля 1934 г. «Челюскин», раздавленный льдами, пошел ко дну. Радист Кренкель в тот же день сумел установить радиосвязь и передать координаты аварийного лагеря. Уже на следующий день в Москве была создана Правительственная комиссия по спасению во главе с В. Куйбышевым. Надо отдать должное капитану корабля В. Воронину и руководителю экспедиции О. Шмидту – эвакуация с тонущего корабля на лед прошла организованно и четко, насколько это было возможно. Предвидя тяжелый исход, челюскинцы заранее сгрузили на лед часть стройматериалов и припасов. Пароход тонул два часа, за это время успели выгрузить одежду, продукты и даже самолет. При аварии погиб только один человек, завхоз Борис Могилевич, которого придавило поехавшим грузом при последнем крене судна. Все остальные покинули корабль благополучно. «Челюскин» был готов к зимовке, поэтому теплой одеждой и материалами был обеспечен. Практически сразу же поставили палатки, на следующий день строительная команда приступила к возведению барака. Непосредственная опасность челюскинцам не угрожала. Продовольствия должно было хватить на два месяца. Но все равно, 104 человека оказались посреди моря во льдах, и их надо было спасать. Среди невольных зимовщиков были и две маленькие девочки: полуторагодовалая Алла Буйко и семимесячная Карина Васильева. Проживание на льду здоровья никому не добавляло.

Первый и главный вопрос, который встал перед Правительственной комиссией: что делать, как организовать эвакуацию? Пароход затонул в 130 км от чукотского берега и в 260 км от американского. Существовали две реальные возможности вывезти людей: на собачьих упряжках и авиацией. Собачьими упряжками, казалось бы, трудоемко, но технически выполнимо, 104 человека за несколько месяцев переместить можно. Но главная проблема – как найти ледовый лагерь? Лед движется, ориентиров нет, GPS-навигаторов тогда не существовало. Если собачий караван пройдет в 10 км от лагеря, то его никто и не заметит. Эвакуация авиацией надежней как-то и солидней – двадцатый век все-таки. Но проблема одна: в феврале 1934 г. авиации на советской Чукотке не было. Точнее, на бумаге ее числилось много: ЮГ-1 Куканова, два АНТ-4 Ляпидевского, еще какой-то У-2 в Уэлене, и все это Правительственная комиссия перечисляет в своих релизах для прессы. В них же она приводит и фамилии пилотов, для солидности причисляя к ним Конкина, который не мог пилотировать АНТ; добавляет отсутствующего Чернявского на еще одном У-2… Но в реальности есть только один исправный самолет – АНТ-4 в заливе Лаврентия и два пилота – Федор Куканов и Анатолий Ляпидевский, между которыми 600 км арктического побережья. Разбитый ЮГ-1 на Северном до сих пор чинится, второй АНТ-4 не летает.

Положение «Челюскина» перед катастрофой.

Пунктиром обозначено место погружения судна.

1 – гряда торосов, образовавшихся во время сжатия льдов 4–7 января; 2 – трещина во льду, прошедшая 7 января от кормы до носа; 3 – трещина, образовавшаяся 3 февраля; 4 – лед, подмятый под правый борт во время сжатия 13 февраля; 5 – режущая левый борт наступающая часть ледяного поля; 6 – гряда торосов, надвигавшаяся на судно; 7 – неподвижная часть ледяного поля с правого борта; 8 – трещина, раскрывшаяся во время сжатия 13 февраля; 9 – трюм № 2; 10 – бункер; 11 – котельное и машинное отделения; 12 – трюм № 1; 13 – направление движущегося льда; 14 – место пробоины

Лагерь челюскинцев в первые дни после высадки на льдину.

На заднем плане – строительство кухни и барака

Лагерь челюскинцев. Продовольственный склад

Может быть, Правительственная комиссия не знала об этом, может, ее неправильно информировали? Смотрим доклад с места событий.

Донесение из Управления Краснознаменной пограничной охраны и войск полномочного представительства ОГПУ Дальневосточного края о гибели ледокола «Челюскин» и состоянии экипажа 16 февраля 1934 г.:

«13 февраля в 13 час. 30 мин. внезапным сильным напором льдов на “Челюскине” разорвало левый борт от носового трюма до машинного котельного отделения. В 16 час. 30 мин. “Челюскин” затонул. В течение 2 час. экспедицией выгружены на лед аварийный запас продовольствия, палатки, спальные мешки, самолет, радио. Выгрузка шла без паники, за несколько секунд до погружения ледокола сошли последними руководство экспедиции, экипаж. Завхоз судна Могилевич при сходе с судна был придавлен бревном, погиб, остальные здоровы, живут в палатках, строят деревянный барак, имеют полностью обеспечение спальными мешками и меховой одеждой. Потерпевшие связались с рациями Уэлена и мыса Северный. Из бухты Лаврентия в Уэлен выехал начальник морского пограничного контрольно-пропускного пункта Небольсин для организации на месте помощи для спасения людей. Ближайшие к месту аварии пункты: мыс Сердце-Камень – 78 миль, мыс Онман – 56 миль, последний западнее о. Калючинского. Расстояние между берегом и местом аварии покрыто полярными торосистыми льдами, затрудняющими спасение людей на собаках. С “Челюскина” сообщили, что имеют самолет ГУСМ, на мысе Северном имеется трехмоторный самолет “Юнкерс” с поломанными шасси, на Уэлене один двухмоторный ТБ исправен и У-2, в бухте Провидения бездействующий ТБ, для управления которым на месте нет опытного пилота.

Чернышев»

Начальник ледового лагеря О. Ю. Шмидт

Совершенно конкретный доклад: все, что касается самолетов, перечислено точно. «Трехмоторный “юнкерс”» – это «Н-4» Куканова, «двухмоторный ТБ» – это АНТ-4 под другим названием. В готовности есть один самолет с одним экипажем, ну хорошо – полтора самолета, если добавить маломощный У-2. Никаким другим способом этот доклад понять не возможно.

Но Правительственная комиссия, не сомневаясь, создает (на бумаге) специальный авиаотряд из этих же самолетов и летчиков и особым решением назначает Куканова командующим группировкой. И вообще командиром всех авиационных сил, участвующих в спасении челюскинцев. Что мелочиться?

Между тем существовала простая и быстрая возможность организовать эвакуацию. Она была очевидна для всех, кто знал о событиях зимы 1929/30 г., связанных с поисками пропавшего Бена Эйлсона. Те, кто прочитал предыдущую главу, наверное, уже догадались. Если провести от места катастрофы окружность радиусом не более 1000 км, то внутрь нее на Аляске попало бы не менее 10 аэродромов. На них в теплых ангарах, с полным техобслуживанием и с полными баками стояли десятки самолетов. На каждый самолет была по крайней мере пара обученных пилотов. Уже в 1930 г., за четыре года до крушения «Челюскина», американские летчики в течение всей зимы неоднократно летали на мыс Северный и обратно, совершив десятки рейсов. Слепнев, посетивший Америку, оставил описание технических возможностей аляскинских аэродромов. Он видел эти ангары, самолеты и тягачи. Если бы советское правительство обратилось к американцам, то они могли в короткое время, «по погоде», провести полную эвакуацию челюскинцев. Более того, американцы сами предлагали свою помощь. Об этом совершенно спокойно писали советские газеты. Вот, например.

Сообщение ТАСС из Нью-Йорка от 5 марта:

«Председатель общества воздушных сообщений “Пан-Америкен Эйруэй” заявил представителям печати, что общество предоставляет свои ресурсы в Аляске в распоряжение советского правительства для спасения челюскинцев. На Аляске – наготове самолеты, летчики, продовольственные и медицинские грузы на случай, если понадобится экстренная помощь прежде, чем советская спасательная экспедиция доберется до челюскинцев. На случай передвижения льдины общество в Номе держит наготове мощный быстролетный моноплан, который может в любой момент в течение трех часов долететь до челюскинцев».

Или:

«НЬЮ-ЙОРК. Агентство “Ассошиэйтед пресс” сообщает из Нома (Аляска), что торговая палата северо-западной Аляски выразила желание послать местных летчиков для оказания помощи челюскинцам. Палата поручила своему представителю в Вашингтоне уведомить об этом полпреда СССР. Представители палаты при этом заявляют, что жители Нома не забыли помощи, оказанной в 1929 г. Советским Союзом при попытках спасти американского пилота Эйельсона».

В конце концов, если не верили в бескорыстную помощь, то могли бы просто заплатить, нанять самолеты и летчиков. Но такое простое решение – обратиться к американцам – было признано нецелесообразным. Нужен был подвиг, и совершить его должны были советские люди. Председателем комиссии был Куйбышев, но все решения принимал, разумеется, Сталин.

О практической деятельности Правительственной комиссии поговорим позже, а пока еще несколько слов о ее медийной активности, которая была очень бурной. Например, т. Куйбышев 28 февраля беседует с американскими журналистами и вываливает на них ворох сведений, часть из которых соответствует действительности, а часть… скажем так, не совсем. Газеты от 3 марта приводят его слова:

«Наши наличные самолеты за исключением немногих – это тяжелые машины, требующие больших аэродромов и предназначавшиеся для сопровождения судов в летнее время на поплавках. Между тем здесь более подходят легкие самолеты с минимальной посадочной скоростью, требующие для подъема и посадки небольшие участки».

«Наличные самолеты» – это все тот же один АНТ-4 Ляпидевского… А «за исключением немногих» – это один-единственный У-2, у которого неисправен двигатель.

«Правительство решило направить на помощь экспедиции тов. Шмидта лучших полярных летчиков Союза. На побережье уже работают тт. Куканов, Ляпидевский».

Ну да, работают, на все том же единственном самолете.

«Из Петропавловска на Камчатке 26 февраля вышел пароход “Сталинград” с двумя самолетами. Во Владивостоке заканчивается погрузка шести самолетов на пароход “Смоленск”. В скором времени мы отправим еще третий пароход с несколькими самолетами».

Пароход «Сталинград» вез два небольших самолета Ш-2, которые летать на большие расстояния не могли и участия в операции в дальнейшем не приняли. Пока еще неопределенный «третий пароход» в результате выйдет из Владивостока только в конце марта, через полтора месяца после аварии и через месяц после этого заявления Куйбышева. Реально в операции участвовали только самолеты, которые вез пароход «Смоленск».

«После сообщения тов. Куйбышева американские корреспонденты задали ему ряд вопросов. На вопрос корреспондента – обратилось ли советское правительство к правительству США об оказании помощи экспедиции тов. Куйбышев ответил – “Нет”. На вопрос – насколько опасным следует считать положение челюскинцев, – тов. Куйбышев ответил, что положение челюскинцев нельзя считать безопасным, ибо опасность подстерегает их на каждом шагу.

Вопрос заключается не только в оказании помощи, но и в оказании скорой помощи, ибо среди челюскинцев имеются женщины и дети, а также примерно с десяток лиц слабосильных, с трудом переносящих тяжелые арктические условия. Челюскинцы обеспечены двухмесячным запасом продовольствия и комплектом медикаментов».

Пока шла спасательная операция, советские газеты публиковали и американские предложения о помощи, и вопросы американских журналистов, и ответы тов. Куйбышева. После окончания операции любые упоминания о возможной американской помощи прекратились. Позже в числе агитматериалов была выпущена книга «Героический поход», составленная из публикаций газеты «Правда». В ней есть статья о беседе Куйбышева с американскими журналистами («корреспондентом “Нью-Йорк таймс” г. Дюранти, представителями “Ассошиэйтед пресс” г. Ричардсоном, “Юнайтед пресс” г. Бердом, “Интернэйшенел ньюс сервис” г. Парротом и др.»), есть упоминание, что интервью широко цитируется американскими СМИ, но никакой информации, что именно спрашивали, что Куйбышев отвечал и почему отказался от американской помощи.

Каждый день комиссия Куйбышева сообщает о все новых и новых привлекаемых средствах. Например, 5-го же марта она говорит, что экстренно готовятся к выходу ледокол «Красин» и ледорез «Литке», то есть весь советский ледокольный флот.

«В случае, если операции по спасению экспедиции Шмидта затянутся, спешно ремонтируется ледокол “Красин” и ледорез “Литке”. Ленинградские большевики обязались отремонтировать ледокол “Красин” в один месяц. Если операции по спасению займут продолжительное время, “Красин” может быть чрезвычайно полезным».

Очевидно, что в ближайшие три месяца ни «Красин», ни «Литке» и близко подойти к челюскинцам не смогут. «Литке» не удалось пробиться через 20 км ноябрьского льда, как же ему преодолеть сотни километров льдов зимних?

Можно долго изображать в прессе активность, писать про мобилизацию собак, армады перемещаемых самолетов, дирижаблей, ледоколов, но реальность неумолима: на Севере есть только один исправный самолет и только два пилота. Для спасательной операции, за судьбой которой следит весь мир, этого явно мало. Доставить авиацию на Север зимой – это действие за гранью возможного. И советское правительство отдает приказ на совершение подвига.

Главная проблема – отсутствие самолетов

Для публики Правительственная комиссия могла изображать любую активность, но все же вызволять людей со льдины было нужно. Возможно, получая доклады с мест, члены комиссии понимали недостаточность средств, находящихся на Чукотке. Необходимо было предпринимать практические шаги, и предпринимать быстро. При колоссальных расстояниях, отделяющих Чукотку от Большой земли, любые решения воплощались в жизнь с огромной задержкой. Если реагировать недостаточно быстро, то можно опоздать фатально. Хотя помощь от американцев решили не принимать, все же Аляска была единственной надежной базой, с которой можно было перебросить самолеты. Первое практическое решение было нетривиальным. В Америку были направлены летчики с целью… купить два самолета и перегнать их с Аляски на Чукотку. Тем самым американские самолеты в какой-то степени становились советскими. Действие совершенно абсурдное с точки зрения здравого смысла, но, возможно, оправданное идеологически? Я не знаю, насколько люди понимали странность этого решения тогда, но и сейчас всю глубину его нелепости мало кто осознает. Товарищ Сталин знал толк и в пропаганде, и в нестандартных ходах.

Направить в США решили Сигизмунда Леваневского и Маврикия Слепнева. Иосиф Виссарионович обосновывал это так: «Леваневский – герой американского народа, и Слепнев – герой американского народа». «Герои» – это большое преувеличение, но медийную известность в США оба советских пилота имели. Так зачем же упускать такую хорошую рекламную возможность? Известность летчиков в американских СМИ усиленно эксплуатировалась. Куйбышев в беседе с американскими журналистами 28 февраля 1934 г. говорит об этом прямо и подробно: «Напомню, что летчик Слепнев вместе с пилотом Галышевым принимал участие в розысках американского пилота Эйелсона…» И дальше идет длинный исчерпывающий рассказ о тех давних событиях, потом такой же обстоятельный спич про Леваневского и Маттерна: «…когда мы получили сведения о несчастье, постигшем Маттерна, правительство немедленно дало распоряжение…».

Конечно, летчики, отправленные в столь долгий вояж, способны были приступить к спасательным работам спустя лишь очень продолжительное время. По тем временам им нужно было совершить практически кругосветное путешествие: перелететь в Берлин, потом в Лондон, затем пересечь на корабле Атлантику, переехать Американский континент, кораблем вдоль западного побережья переместиться на Аляску и уже оттуда пытаться попасть на чукотский берег. Челюскинцы, напомню, все это время должны были ждать помощи на льдине посреди Ледовитого океана, пережидая морозы и метели в палатках. Но этот маршрут все равно был реальней, безопасней и быстрее, чем любой вариант из Советского Союза. В те годы Чукотка в зимний период была напрочь отрезана от остальной страны.

Вместе с летчиками в тур отправляется Георгий Ушаков, к тому времени уже известный полярник. Его назначают уполномоченным Правительственной комиссии, старшим этой группы, а по прибытии на Чукотку он должен стать самым главным местным начальником и принять руководство спасательной операцией.

О начале путешествия Ушаков потом напишет: «Постановление о нашем выезде на Аляску состоялось в ночь на 16 февраля. 17 февраля вечером мы были уже в Берлине». Он только не уточняет, кто это «мы». Леваневский же жил в Полтаве, он не мог вылететь сразу, ему еще в Москву предстояло приехать. Леваневский вылетает из Москвы на пассажирском самолете линии Москва – Кенигсберг – Берлин 18-го, спустя пять дней после катастрофы, и прилетает в Берлин 19-го вечером, где присоединяется к Ушакову и Слепневу. 20 февраля они все вместе вылетают в Лондон – прямо скажем, это не суперскорость, так как на тот момент челюскинцы уже семь дней сидят на льду. В какой-то степени повторяется история с Маттерном.

А возможно, двух летчиков отправили в совершенно пропагандистский тур, не рассчитывая, что им реально придется принимать участие в эвакуации. Может быть, рассказывая всему миру про невероятные авиационные силы Чукотки, Правительственная комиссия сама в них верила? В любом случае в течение нескольких первых недель после гибели парохода помощь могли оказать только те, кто уже находился на арктическом побережье. Для руководства спасательными работами там была создана местная «чрезвычайная тройка», главой которой был назначен Гавриил Петров, начальник полярной станции на мысе Северный.

Анатолий Ляпидевский с 13 по 18 февраля пережидает пургу в заливе Лаврентия. Наконец у него прекрасная погода.

«18-го с утра ветер сразу затих. Термометр показывает 19° мороза. На небе ни облачка. Запускаем моторы, берем старт и через сорок минут опускаемся в Уэллене. Здесь нас уже ждет наш первый “АНТ-4”. Пересаживаемся, взлетаем. Внезапно замечаю, что снова не работают приборы. Не работает саф, масляный манометр, водяной термометр. Вдобавок перебои левого мотора. Снова посадка. Локти готов грызть от досады. Теперь жди погоды, которую здесь нужно, как говорят, ловить за хвост. Больно, обидно, тяжело. Ведь там ждут, надеются, верят».

А на мысе Северный бригада авиатехников совершает настоящий подвиг и заканчивает ремонт самолета «Н-4», который продолжался под открытым небом три зимних месяца. Самолету восстановили шасси и сменили двигатели. Приборы, если читатель помнит, у него еще и летом не работали, но летчик приноровился летать без них. 20 февраля при хорошей погоде экипаж Федора Куканова взлетает и берет курс на ледовый лагерь. В состав экипажа входят три человека: пилот, штурман и бортмеханик. В этот день они имели большие шансы долететь до ледового лагеря, но… спустя короткое время один из трех двигателей перестает работать, и летчик возвращается на базу. В Москву уходит радиограмма, что требуется замена мотора, которую обещают сделать за один день.

На следующий день, 21 февраля, экипаж Ляпидевского предпринимает новую попытку вылететь из Уэлена. Он успешно взлетает и берет курс на аварийный лагерь. Расстояние 272 км, примерно два часа лёту. Выйдя в расчетную точку, лагеря челюскинцев они не обнаруживают. Топлива в баках у них на шесть летных часов, при этом «бензиномера», как пишет Ляпидевский, не было. Пару часов АНТ-4 кружит надо льдами, но так и не находит челюскинцев и уже на критически малом запасе горючего берет обратный курс. Погода ухудшается, видимость падает, топливо на нуле, Ляпидевский садится «с ходу» – в результате ломает шасси. С этого дня два АНТ-4 окончательно превращаются в один. Вечером начальник «тройки» Г. Петров дает телеграмму в Москву:

«Аварийная, Правительственная, Москва, Совнарком, Куйбышеву, Главсевморпуть, Иоффе

На “Н-4” закончили установку мотора, завтра проба и полет в лагерь Шмидта. АНТ-4 № 2 вылетел в лагерь Шмидта, но в районе острова Колючий попал в сильнейшую пургу и вынужден был вернуться обратно в Уэлен. При посадке сломал шасси и оба винта.

Мыс Северный, Петров, 21.02.34»

24 февраля Куканов снова пытается взлететь с мыса Северный, но при разбеге у самолета разваливается недавно восстановленное шасси, и теперь «Н-4» окончательно-окончательно теряет способность к полету. Но это обнаруживается не сразу. Какое-то время его снова пытаются починить. А что еще делать: других-то самолетов на станции нет.

Но при дальнейшем осмотре будет установлено, что последний неудачный взлет привел еще и к повреждению левого крыла. Кроме того, оказалось, что текут бензобаки. Больше самолет летать не будет, летом его спишут окончательно. Федор Куканов, «командир Чукотской авиагруппы», оказывается без машины и даже без возможности в ближайшее время ее получить. С 24 февраля на Чукотке остаются один исправный самолет и два пилота, находящиеся на расстоянии 600 км друг от друга.

Про свой подломанный самолет Ляпидевский написал так: «Подняли мы машину на бочки и оставили ее так стоять в ожидании сварщика». Фраза как фраза, вроде бы ничего особенного. Ляпидевский только «забыл» уточнить, что ждали они скорее не сварщика, а сварочный аппарат, – да, в общем, даже и не ждали. Ближайший сварщик и ближайший сварочный аппарат находились в Анадыре, километрах в 800, если двигаться по побережью, а путь из Анадыря в ближайшее время был возможен только на собачьих упряжках. Откуда это известно? Так про этот сварочный аппарат будет неоднократно сообщать Правительственная комиссия, можно по шагам проследить его приключения.

Ляпидевский пытается летать на одном оставшемся самолете. «Опять ряд попыток на второй машине – и все неудачны, то погода, то что-нибудь другое. В общей сложности за время экспедиции я сделал 36 полетов, считая полеты из бухты Провидения в бухту Лаврентия, – и все неудачные полеты в лагерь. Тяжелую я проходил школу работы северного летчика зимой».

В этих безуспешных попытках с момента аварии проходит почти три недели. Один самолет в плохом техническом состоянии – слишком слабая база для эвакуации. Где-то в большом мире советские газеты шумят о неисчислимой технической армаде, направленной на спасение, но на арктическом побережье спасателям приходится полагаться только на себя и на свои небольшие ресурсы. Они стараются как могут.

Надо что-то делать

В 1934 г. правительство, в отличие от спасательной операции 1930 г., никаких известных летчиков ни в Красноярск, ни в Хабаровск не посылает и в этом отношении видимость активности не создает. Вместо этого под Владивостоком формируют группу военных летчиков для отправки на Север. Причем начинают ее собирать довольно поздно, 21 февраля, спустя восемь дней после гибели «Челюскина». Возможно, поначалу группа была не совсем реальной – в духе остальной кипучей деятельности? Командир группы Николай Каманин для выполнения такого сложного задания экстремально молод – ему 25 лет, но он перспективен, он уже сделал пару шагов по карьерной лестнице, занимает должность командира отряда в эскадрилье им. Ленина. Эскадрилья позднее стала соответствовать авиаполку, а отряд – эскадрилье. Таким образом, в современной терминологии должность Каманина – командир эскадрильи.

Кроме него, в группу поначалу входят летчики Иван Демиров, Борис Бастанжиев – его подчиненные по отряду, а также несколько техников и штурман отряда. 22 февраля они грузят в порту Владивостока на борт парохода «Смоленск» три самолета-разведчика Р-5… Кстати, почему «разведчика»? Почему-то в описаниях челюскинских событий эти самолеты обычно так именуют, но это же очевидное искажение реальности. Каманин с подчиненными служил в бомбардировочной эскадрилье им. Ленина, и все их самолеты были легкими бомбардировщиками. Еще день спустя прибывает дополнительная четверка военных летчиков: Пивенштейн и Горелов с аналогичными Р-5 и Пиндюков и Тишков с двумя «кукурузниками» У-2, вместе с ними также еще один штурман и техники. Вторая группа служила в той же эскадрилье им. Ленина, но в другом отряде, базировавшемся на отдельном аэродроме, летчики были знакомы друг с другом, но не слишком хорошо.

Все военные летчики были молодыми и без полярного опыта. В тот же день, когда прибыла группа Пивенштейна, в экспедицию для усиления включают трех опытных полярных пилотов: Василия Молокова, Фабио Фариха и Яна Липпа. Включают пока формально, на бумаге, все они в это время находятся в местах своей постоянной работы. Василий Молоков, будущий Герой Советского Союза № 3, находился аж в Игарке, почти в устье Енисея, ему предстояло долететь до Красноярска, а потом поездом добраться до Владивостока. Полярных летчиков Правительственная комиссия командирует каждого персонально. Но самолетов никому из них не дает. Молоков позднее напишет: «Для меня машины не оказалось. Посоветовали попытаться достать на месте».

Во Владивостоке в течение недели продолжаются организационные хлопоты. Самолеты, топливо и припасы грузят на пароход, по одному прибывают гражданские полярные летчики. Все они по возрасту значительно старше молодых военных, им по 38–39 лет, но командиром группы остается 25-летний Каманин. Он, что естественно, совершенно не хочет отдавать гражданским свои машины.

Молокову добираться было дальше всех, он прибыл во Владивосток последним, накануне отплытия. В тот вечер состоялось большое организационное совещание.

Молоков: «В день моего приезда во Владивосток там до глубокой ночи шло заседание комиссии. На Чукотку было решено отправить звено из пяти военных летчиков, возглавляемое Н. П. Каманиным… Время использую для того, чтобы рассказать летчикам каманинского звена об условиях полетов в Арктике. Ведь ребята в звене, молодые, не летавшие еще на Крайнем Севере, могут недооценить тех опасностей, которые готовит для каждого суровая полярная стихия. Толковали долго. Кто внимательно прислушивался, а кто считал, что я напрасно преувеличиваю трудности».

Примерно про это же пишет военный летчик Пивенштейн, но с другой точки зрения:

«Накануне нашего отплытия собралось совещание. Кроме нас пришли гражданские летчики Галышев, Молоков, Фарих, Липп. Фарих выступил первым. Он говорил, обращаясь к нам:

– Вы на Севере не были? Куда же вы собираетесь? Вы знаете, какие там ветры, вьюга? Знаете, как треплет в полете? У мотора даже меняется звук. А снег – это же сплошной камень, мрамор! Там и садиться нельзя ни по ветру, ни против ветра, а только по накату снега. Мы с Каманиным переглянулись: кого он запугивает?

– Правительство, – сказал я, – назначило командиром Каманина, оно знало, кого назначать. Мы не боимся незнакомых путей, пурги и туманов».

Пусть нас не вводит в заблуждение, что Пивенштейн называет фамилию одного Фариха. Фарих просто после окончания спасательной операции оказался «разрешенной мишенью», его позже выбрали в качестве примера недисциплинированного партизана, мешавшего молодым героям. Налицо общий конфликт между «стариками» и «молодыми»: одни понимают уровень проблем, но не имеют доступа к ресурсам, другие имеют средства, но не представляют степень трудностей. Но решают все же не летчики, а краевые руководители. Во время совещания Яна Липпа и Василия Молокова отцепляют от предстоящей экспедиции и оставляют во Владивостоке. На судно отправляют именно Фабио Фариха, который якобы запугивал Каманина. Фарих и его механик Флегонт Бассейн в первоначальном составе экспедиции оказались единственными, у кого был полярный опыт, их включили в качестве экспертов. Молоков телеграммой информирует самого Куйбышева, что его не взяли.

На следующий день, 1 марта, пароход «Смоленск» выходит в рейс. Его задача – доставить самолеты и летчиков как можно ближе к месту спасательной операции, насколько позволит обстановка. Можно вспомнить, что у команды Анатолия Ляпидевского подобный путь от Владивостока до Уэлена занял почти два месяца. А с момента гибели «Челюскина» прошло уже 16 дней.

Василий Молоков, будущий самый продуктивный участник спасательной операции, остается на берегу.

Молоков: «Возвращаюсь в гостиницу, укладываю свои пожитки, чтобы отправиться обратно в Красноярск. И вдруг ко мне в номер вбегает посланец комиссии. Пришел ответ из Москвы: мне предлагают отправиться с пароходом, обещают дать самолет! Буквально в несколько минут собрался в дорогу. Времени терять нельзя, надо догонять “Смоленск”. У подъезда гостиницы уже ждала автомашина. Она доставила меня на пристань к катеру. Через два часа бешеной гонки по волнам я поднялся на борт “Смоленска”. Меня на пароходе, конечно, не ждали. Хожу по палубе как неприкаянный».

Таким образом, участие в операции Героя № 3 предопределила всего одна вовремя пришедшая телеграмма.

В этот же день, 1 марта, «американская» спасательная группа в лице Леваневского, Слепнева и Ушакова только прибыла в Нью-Йорк после путешествия через Атлантику на трансконтинентальном лайнере. Было очевидно, что она должна достичь Чукотки раньше «владивостокской» группы, но тоже не очень скоро. Сидящим на льду людям остается уповать только на прилет Ляпидевского.

Ляпидевский пытается. Летает, насколько позволяют погода и технические возможности самолета. Несколько вылетов не приносят результата. Найти небольшой лагерь на льду не так-то просто, даже при хорошей видимости, даже с известными координатами. Курс на лагерь прокладывали вычислениями, но пока самолет летит эти 260 км, на него действуют разнонаправленные непредсказуемые ветра, которые уводят его в сторону; на такой дистанции любая маленькая погрешность в курсе приводит к огромной ошибке при достижении финальной точки. Ориентиров на льду нет, поправку сделать трудно. Была надежда на дым, который, казалось бы, должен указать на лагерь, но и она не оправдалась, потому что в бескрайних ледяных полях было огромное количество парящих трещин, и клубы пара ничем не отличались от дыма. Две недели безрезультатных полетов. Можно поверить Ляпидевскому: «Тяжелую я проходил школу работы северного летчика зимой».

Первый успех

Наконец 5 марта, при ясной погоде и сорокаградусном морозе, экипаж Ляпидевского обнаруживает лагерь. Состав экипажа в победном полете: первый пилот – Анатолий Васильевич Ляпидевский, второй пилот – Евгений Михайлович Конкин, летнаб (штурман) – Лев Васильевич Петров, бортмеханик – Михаил Руковский; все четверо проделали огромную работу.

В этот раз они немного изменили тактику: сначала час летели вдоль берега до хорошо опознаваемого ориентира – мыса Сердце-Камень и уже от него взяли курс на лагерь. До лагеря оставалось 160 км – вероятная ошибка оказывалась значительно меньше.

Ляпидевский: «…во льдах разводья и трещины, откуда идет пар. Пар этот мы принимали все время за дым лагеря. То и дело кто-нибудь говорил: “Лагерь!” Всюду мерещилась нам стоянка челюскинцев – тени от ропаков[11] создавали видимость палаток, бараков. Внезапно наблюдатель Петров подозвал бортмеханика и показал ему на что-то во льдах. Опять заметили дым. Мы ясно видели дым, но не верили в то, что видели. Слишком много было у нас разочарований за эти тяжелые месяцы, слишком много неудач.

– Самолет! – закричал вдруг Петров.

Действительно, мы увидели на льду самолет. Это была машина Бабушкина. Мы прямо носом уперлись в лагерь».

Ляпидевский аккуратно сажает самолет на челюскинском аэродроме – зимовщики расчистили его в 5 км от лагеря, там, где позволила ледовая обстановка. Площадка маленькая, но Ляпидевский заранее узнал у челюскинцев ее размеры, расчертил копию в Уэлене и при каждой посадке пытался вписаться в ее габариты. Первым рейсом самолет эвакуирует из лагеря 12 человек – 10 женщин и двух крошечных девочек – и привозит их в Уэлен. На самом деле Ляпидевский спас даже больше людей, о чем и не подозревал. Одна из эвакуированных женщин была беременна, так что фактически летчик сохранил 13 жизней. Публике об этом не сообщали, но Александра Горская, уборщица на «Челюскине», родила сына Александра Оттовича Шмидта 15 сентября 1934 г., то есть на момент спасения она была примерно на третьем месяце.

Удачный полет в лагерь стал крупным успехом операции. Если вспомнить, что эвакуацию пытались начать в ноябре, еще до гибели «Челюскина», с момента прибытия отряда Л. Петрова на Чукотку, то весомость события становится еще больше. Почти три с половиной месяца самолеты не могли пробиться к дрейфующим людям. И вот – удалось!

Разумеется, известие о первых спасенных вызывает взрыв восторга в большом мире. И в этом ликовании активно участвует советская пресса. Газеты пестрят бодрыми заголовками: «Блестящий полет», «Питомец Красной Армии», «Большая радость». С особенным удовольствием «Правда» смакует отзывы иностранной прессы: «Сказочный подвиг Ляпидевского», «Событие мирового значения», «Блестящий подвиг героев Арктики».

Правительственная комиссия полна сдержанного оптимизма. Есть первый результат, теперь можно смело всем рассказывать о направляемой со всех сторон помощи. Газеты подхватывают:

«СЕМНАДЦАТЬ САМОЛЕТОВ

Для помощи челюскинцам, как известно из сообщений правительственной комиссии, выделено 17 самолетов. В лагере тов. Шмидта, кроме того, имеется один самолет под управлением тов. Бабушкина.

Газета «Красный Север», 11 марта 1934 г.

Из числа выделенных самолетов большая часть находится в пути в условиях тяжелого плавания на пароходах, впервые попавших в эти широты в такое время года.

Пока готовы к полету “АНТ-4” под командой тов. Ляпидевского, уже побывавшего в лагере челюскинцев, и аппарат “У-2” летчика т. Чернявского на мысе Уэллен.

Еще два самолета – один на мысе Уэллен (летчик тов. Конкин), другой на мысе Северном (летчик тов. Куканов) – в ближайшее время – после ремонта шасси – также будут готовы к полетам. Самолет “П-5” тов. Водопьянова, специально оборудованный летчиком для арктических полетов, находится на пути в Хабаровск. Две пассажирских машины “С-5” – тов. Галышева и тов. Доронина – в ближайшие дни вылетят из Хабаровска на мыс Уэллен.

На пути в бухту Провидение на пароходе “Сталинград” находятся два самолета “Ш-2” и на борту парохода “Смоленск” – 7 аппаратов: пять “П-5” и два “У-2”.

Из Ленинграда отправляется еще один самолет под управлением летчика тов. Болотова. Эта машина имеет наименьшую посадочную скорость и может опускаться на небольшие площадки.

Полеты А. Ляпидевского 5 и 14 марта

Помимо того, через Америку (Нью-Йорк – Аляска) выехали известные полярные летчики тт. Леваневский и Слепнев и известный полярник – исследователь острова Врангеля и Северной земли тов. Ушаков».

Просто удивительное мастерство, с каким один исправный самолет превращается в 17 – нет, в 18 могучих машин. Чернявский, которого нет, вдруг возникает в Уэлене, Конкин из экипажа Ляпидевского становится самостоятельной единицей, разбитые машины Куканова и Бабушкина встают в строй. Из Ленинграда (!) выезжает летчик Болотов. Ничего, что ему минимум две недели ехать на поезде, вместе с его замечательным самолетом, а потом еще месяц плыть на пароходе? Пока доплывет, глядишь, Ляпидевский всех уже вывезет.

Казалось бы, Правительственная комиссия может испытывать оптимизм. За один рейс Ляпидевский забрал 12 человек – больше 10 % зимовщиков. Казалось бы, еще 10 рейсов – и все челюскинцы будут спасены. Тем более что местные товарищи начали работы по созданию временной авиабазы в стойбище Ванкарем, ближайшей материковой точке к лагерю челюскинцев. От нее до лагеря всего 130 км, оттуда можно делать в день по несколько рейсов.

Правительственная комиссия сообщает о ходе работ:

«Летчик Ляпидевский, используя хорошую погоду 10, 11 и 12 марта, произвел три попытки добраться до лагеря Шмидта, но возвращался обратно из-за отказа работы в воздухе левого мотора. 12 марта бортмеханики сменили карбюратор, 13 закончили монтаж, моторы по поступившим донесениям работают исправно. На самолете АНТ-4 поставлены дополнительные бензиновые баки и погружено техническое снаряжение. 14 летчик Ляпидевский вылетает в Ванкарем, куда доставит масло, грелки для подогрева моторов. Из Ванкарема он полагает вылететь в лагерь Шмидта. При наличии погоды АНТ-4 рассчитывает делать каждый день три рейса, из них два из Ванкарема в лагерь челюскинцев и последний на мыс Уэллен, где будет производить основное пополнение горючих…

Председатель правительственной комиссии Куйбышев

13 марта, 1934 г.

Москва, Кремль».

Но реальность внесла коррективы. Второй раз в лагерь челюскинцев Ляпидевский так и не попал. Он действительно вылетал туда 10, 11, 12 марта, но каждый раз возвращался по техническим причинам. А 14 марта самолет вылетел с грузом топлива в Ванкарем и исчез.

С 14 марта и на неопределенное время Чукотка остается вообще без самолетов. Эвакуировать челюскинцев не на чем.

Самолетов нет и в ближайшее время не будет

14 марта Ляпидевский вылетел, имея на борту шесть человек. Кроме него, летели штурман Лев Петров, второй пилот Конкин и три механика – Руковский, Куров и Гераськин. Механиков предполагалось оставить на создаваемой авиабазе. Почти на полпути до Ванкарема в полете останавливается левый двигатель – тот самый, который все время доставлял им проблемы. На этот раз у него лопается коленвал. Ляпидевский аварийно сажает машину на лед, в момент посадки ломает шасси и моторную раму. Никто из экипажа не пострадал, но самолет надолго выходит из строя. Хотя его почти сразу обнаруживают прибрежные чукчи, точнее один, по имени Увакатыргин, но сообщить он никуда не успевает, потому что начинается пурга, которая свирепствует на протяжении трех дней. К тому же на ближайшей радиоточке оказывается повреждена антенна. До 18 марта от экипажа Ляпидевского нет никаких известий, и весь мир считает их погибшими. Можно признать, что им действительно повезло: если бы мотор отказал не у берега, а по пути в лагерь Шмидта, то они бы точно погибли, и их никто никогда бы не нашел.

Промежуточный итог спасательной операции: в середине марта на Чукотском побережье остается один летчик – Федор Куканов и… ноль самолетов.

Группа Каманина в это время плывет по Тихому океану на север, удаляясь от камчатских берегов.

Американская группа пересекает на поезде США, приближаясь к Сиэтлу. 17 марта она собирается сесть на пароход, который должен отвезти ее на юг Аляски.

Федор Куканов, «начальник всех авиационных сил Чукотки», после окончания пурги отправляется на собачьих упряжках от мыса Северный в Уэлен, где стоит одинокий У-2. На этом относительно исправном самолете Куканов собирается искать пропавший самолет Ляпидевского. От Северного до Уэлена, напоминаю, 600 км.

В Москве Правительственная комиссия по спасению задумывается: «А что же ничего не происходит?» С момента утопления «Челюскина» прошел месяц. Весь мир переживает, и в этот момент исчезает единственный самолет, способный оказать помощь. Надо же что-то делать. В Хабаровске срочно готовят еще одну спасательную группу, на этот раз состоящую из опытных профессионалов. В ней три летчика: командир группы Виктор Галышев и два пилота – Иван Доронин и Михаил Водопьянов.

Виктор Галышев – известный полярный летчик с большим опытом полетов в Арктике. Всесоюзную известность приобрел в 1930 г., когда вместе с Маврикием Слепневым участвовал в поисках на мысе Северный разбившегося американца Бена Эйлсона и эвакуации пассажиров парохода «Ставрополь».

Иван Доронин – один из первых морских летчиков, выпускник, а затем инструктор школы морских летчиков им. Троцкого. С 1930 г. летал на Севере, был вторым пилотом у Чухновского, потом работал вместе с Галышевым. Первопроходец многих северных маршрутов: в Иркутской области, в Якутии, на Колыме. Оба пилота, Галышев и Доронин, работают в Иркутском авиаотряде, хорошо знакомы с морозными северными условиями.

Михаил Водопьянов получил летное образование сравнительно поздно, в 1928 г. Но он имел огромный налет часов, потому что долгое время работал в газете «Правда» и ежедневно в любую погоду развозил по стране свежие газетные матрицы. После гибели «Челюскина» он штурмует Правительственную комиссию с просьбой отправить его на спасение и обещает долететь прямо из Москвы. В конце концов он добивается своего – его командируют в отряд Галышева и Доронина. Может, конечно, сыграло роль, что он был из авиаотряда газеты «Правда»?

Поначалу не знают, как использовать группу Галышева: их самолеты медленно ползут грузовым поездом из Иркутска на восток, но это путь долгий, в это время самого Галышева то посылают во Владивосток, то перебрасывают в Хабаровск.

Иван Доронин назвал это «недоразумением»: «Для лучшего сохранения моторов наши машины были отправлены во Владивосток железной дорогой. Но по недоразумению их отправили не скорым поездом, и мы никак не могли их дождаться. Наконец получили распоряжение вернуться в Хабаровск и задержать наши машины. Немедленно я и Галышев выехали в Хабаровск. На второй или третий день после нашего приезда туда же прибыл из Москвы пилот Водопьянов».

Удивительно, как регулярно случаются недоразумения в операции государственной важности. Галышев и Доронин приехали в Хабаровск 10 марта, Водопьянов – 12-го. Про группу много писали, но долгое время это были истории в стиле «приключений летчика Болотова», который «выдвигается из Ленинграда», то есть для создания эффекта массовости. Но когда 14-го исчезает Ляпидевский, ситуация становится серьезной. Группе приказывают срочно вылетать из Хабаровска в Анадырь. Маршрут проходит вдоль берега Охотского моря, его открыл летом 1932 г. летчик Страубе и затем в 1933 г. повторил Леваневский. Но то были летние перелеты, а сейчас, в марте, этот маршрут сложней многократно. Чтобы принять участие в спасательной операции, летчикам нужно только предварительно преодолеть свыше 4000 км, пробившись сквозь морозы и метели, без какой-либо навигации и информации о погоде. Зимой подобного еще никто не делал, и долетят или нет – неизвестно. Да, в общем-то, у них даже не было информации, где и чем они будут заправляться. Задание было в стиле: долететь надо, а как – решайте сами. Сколько времени займет такой перелет, если окажется удачным, – неизвестно. Но технически их машины были готовы хорошо. Галышев и Доронин летели на двух цельнометаллических «юнкерсах W33», Водопьянов – на отечественном Р-5, модернизированном для полетов в условиях Севера, то есть имевшем закрытую кабину с подогревом и немного прикрытый от морозов двигатель.

Схема движения спасательных отрядов по состоянию на 17 марта

17 марта три самолета группы Галышева вылетают из Хабаровска. Но повторим вопрос, который наверняка задавала себе тогда Правительственная комиссия: «Долетят ли?»

17 марта в газете «Правда» выходит очень странная заметка:

«Вашингтон, 17 марта. Полпредство СССР в Вашингтоне сообщило министерству иностранных дел США, что советское правительство готово принять предложенную американским правительством помощь челюскинцам. Министерство иностранных дел США ответило, что охотно окажет возможную помощь.

Агентство “Ассошиэйтед пресс” сообщает, что министерство иностранных дел США уже снеслось по этому вопросу с военным министерством, в распоряжении которого находятся воздушные силы на Аляске, однако окончательные планы оказания помощи челюскинцам не будут оформлены, пока Леваневский, Слепнев, Ушаков не прибудут в Ном, на Аляске, для обследования положения.

По сообщению “Ассошиэйтед пресс”, правительство США предоставит в распоряжение русских суда и военные самолеты в случае, если русские этого пожелают».

Если только на минуту задуматься, то от заметки веет запредельным цинизмом. Советская сторона на всякий случай зондирует почву: может быть, мы попросим помощи, если не сможем справиться сами. Но сначала мы все-таки подождем. Лавры нам нужны самим. Ничего, что уже больше месяца у нас 92 человека сидят на льду в ужасающих условиях. Они потерпят. Интересно и то, что согласие на получение помощи ставится в зависимость от решения одной лишь группы Ушакова. Хорошо, пока шли переговоры, группа Галышева еще не вылетела. Но группу Каманина в расчет тоже не берут? Мне любопытным показалось также, что советская сторона ведет переговоры исключительно с государственными структурами США. Помощь от частных компаний или от общественных организаций, которую те предлагали ранее, советское правительство получать не хочет. От государства – так уж и быть, ладно.

18 марта Ляпидевский выходит на связь с мысом Северный и докладывает о состоянии самолета. Местной «чрезвычайной тройке» есть над чем поломать голову: требуется замена двигателя, плюс сварочные работы для ремонта шасси и корпуса. Вес мотора 600 кг. Собачьи нарты – основной «грузовик» Севера, в среднем везут 150 кг груза. Сварочного аппарата тоже нет. Когда и как будет восстановлен самолет, неизвестно. А других самолетов не предвидится. Слава богу, хоть летчики целы.

Сборная владивостокская группа летчиков под командованием Каманина географически оказывается ближе всех к месту событий. Ее решают срочно отправлять. Может, кто-нибудь да долетит.

В это время в группе Каманина происходит череда загадочных событий и странных конфликтов.

Знаменитое совещание летчиков и моряков, которого не было

Воспоминания участников событий, в том числе самых титулованных, при детальной проверке оказываются очень ненадежными источниками. Особенно это касается дат, цифр и оценок. Недостоверная информация возникает в их воспоминаниях практически сразу, уже в 1934 г. в книге «Как мы спасали челюскинцев», выпущенной по горячим следам. Это не может быть ошибками памяти, это явное редактирование реальности. Вот, например, командир группы Николай Каманин приводит якобы строки из своего дневника:

«20 марта.

Вчера ночью прибыли в Олюторку. Здесь встретились со “Сталинградом”. Совещался с капитанами обоих пароходов. Картина ясная! Дальше итти нельзя, рискуем засесть во льдах – ни туда, ни обратно. Надо выгружать самолеты и лететь.

На рассвете первый раз после Петропавловска увидел берег; подойти к нему не могли из-за мели. В течение 10 часов работали все, перегрузили самолеты на баркас и вывезли на берег. Начали сборку. Завтра вылетаем».

Казалось бы, все ясно. Очевидец прямо сообщает, что 19 марта они прибыли в определенную точку, посовещались, за 10 часов все разгрузили, на следующий день быстро собрали и наутро вылетели. На всё про всё ушло двое суток. Как можно не доверять свидетельству такого уважаемого человека? И я верил. Пока не наткнулся на свидетельство знаменитого кинооператора Владислава Микоши, участника этой разгрузки, опубликованное в его воспоминаниях «Я останавливаю время». Там он пишет, что разгрузка и сборка проходили с большими трудностями и продолжались много дней. Как же так? Начинаю проверять и нахожу ссылку на следующий документ.

«Донесение Управления Краснознаменной пограничной охраны и войск полномочного представительства ОГПУ Дальневосточного края заместителю председателя Совнаркома В. В. Куйбышеву о поисках самолета Ляпидевского и окончании разгрузки самолетов с парохода “Смоленск” в Апуке.

Первое сообщение начальника погранпоста Дежнева: Ляпидевский 14 марта в 3 часа по московскому времени, не долетев 20 км мыса Сердце-Камень, повернул в тундру. 15 марта в 00 час. 10 мин. контролер погранпоста Гурин, врач Леонтьев, начмилиции Тимофеев выехали на нартах на поиски Ляпидевского по маршруту Сердце-Камень. “Смоленск” 15 марта окончил разгрузку в Апуке пяти самолетов Р-5. Сборка их заканчивается 20 марта».

Апука – это речка, впадающая в Олюторский залив; скорее всего, в ее устье была рыболовецкая изба, возле которой разгружали самолеты. Из донесения пограничников ясно следует, что уже 15 марта разгрузка была закончена, а на сборку отводятся следующие пять-шесть дней. И вот как тут относиться к свидетельству Каманина? Он забыл, что прибыл на Олюторский мыс ранее 15-го, а не утром 19-го? Он что, не помнит – неделю ему пришлось на морозе собирать самолеты или один день? Но для большей достоверности его «воспоминания» оформлены в виде дневника. Зачем это сделано? Вряд ли кто станет спорить с тем, что подобную замену Каманин вряд ли стал бы делать сам, а не под давлением «редакторов». Но фальсификация дат – это только первая странность.

Если верить другим «воспоминаниям» из книги «Как мы спасали челюскинцев», на борту парохода «Смоленск» произошли и другие удивительные события, одно из которых условно можно назвать «совещанием капитанов и летчиков». В 1934 г. про него написали несколько человек из команды Каманина, но никто из них не указал дату, когда оно происходило. Молоков не сказал о нем ни слова. В дальнейшем это «совещание» упоминают многие историки челюскинской эпопеи, оно приобретает статус хорошо известного и даже знакового события. Но очевидцы-участники пишут о нем крайне противоречиво и неопределенно. Наибольшие подробности дает Пивенштейн, он же называет некоторые фамилии. Но прежде чем его цитировать, опишем ситуацию, основываясь на публикациях прессы и том, что известно из других источников.

Согласно сообщениям ТАСС, 9 марта пароход «Смоленск» покинул порт Петропавловска-Камчатского, 11 марта миновал Командорские острова. Капитан «Смоленска» Василий Вага точно знал, где в этот момент находится нижняя граница сплошных льдов. Об этом ему сообщал капитан парохода «Сталинград», вышедшего из Петропавловска 10 днями раньше с двумя микросамолетами Ш-2 на борту, которые якобы тоже были направлены на эвакуацию челюскинцев. «Сталинград» двигался вдоль материка, пока не уперся в сплошные льды, которые в эти дни находились на широте Олюторского мыса. Здесь на границе льдов «Сталинград» 11 марта уже выгрузил оба Ш-2. Эти два маломощных самолета реально годились только для имитации активности, для того, чтобы арифметически усиливать те фантастические 18 самолетов, которые к тому времени правительство «выделило» для операции. Лететь на «шаврушечках» никто никуда, конечно же, не собирался. От Олюторского мыса до бухты Провидения, где в ноябре выгрузился Ляпидевский, более 900 км, и теперь это была зона сплошных льдов, для пароходов непреодолимых. Для самолетов Р-5 команды Каманина, да еще в это время года, – минимум два дня пути. Практическая дальность Р-5 заявлялась 800 км; даже исходя из нее самолеты не имели шансов достичь бухты Провидения за один перелет. В реальности дело обстояло еще сложнее. Во-первых, напрямую лететь нельзя, надо пробираться вдоль материка – это получается почти 1500 км. Во-вторых, учитывая условия Севера, перегруженность машин и изношенность моторов, настоящая дальность была значительно ниже. Каманин, например, позже писал, что она не превышала 600 км.

А на всем этом маршруте есть лишь одно место, где можно заправиться топливом, – город Анадырь. И все, больше никаких топливных баз, только ледяная пустыня. Если принять во внимание дальность полета Р-5, расход топлива, грузоподъемность, то становится очевидным, что план для группы Каманина отправиться от Олюторского мыса выглядел крайне авантюрно. Это даже без учета непредсказуемой арктической погоды. Да что там, прямо можно сказать: миссия представлялась невыполнимой.

Но у Берингова моря есть особенность – замерзает оно больше в западной части, примыкающей к азиатскому материку, а в средней и восточных областях зона льдов начинается значительно северней. Там можно пройти на север выше, хотя, конечно, не до Берингова пролива. Возможно, с какой-то точки долететь до Уэлена станет реальным? Все это, скорее всего, и обсуждали летчики с капитаном, и вряд ли это было какое-то одно совещание.

А Фарих, по свидетельству Пивенштейна, предлагал высадиться на американском берегу и лететь через Аляску: «Выступил Фарих. – Мы – американцы, – сказал он и неожиданно предложил плыть в Америку и летать с американских берегов».

Пивенштейн приводит это в странной форме, но само предложение не лишено разумности. Фарих был на Аляске вместе со Слепневым в 1930 г. и хорошо представлял, какой там уровень авиационной инфраструктуры. Перелететь от аэродрома к аэродрому до самого Берингова пролива было возможно.

А теперь откроем книгу «Как мы спасали челюскинцев», скопируем и поставим рядом свидетельства всех, кто пишет про это «совещание». И увидим, что и его ход, и его завершение выглядят совершенно нелепо.

Пивенштейн: «Мы почувствовали, что на этом совещании толку не добьемся. Пока шли споры, самолеты уже выгружались на берег».

Штурман Шелыганов: «И хотя в кают-компании продолжались еще жаркие споры между командой парохода и летчиками, которые стремились начать свой полет как можно севернее, – самолеты уже выгружались на берег, и вопрос по существу был решен».

Каманин: «Совещался с капитанами обоих пароходов. Картина ясная! Дальше итти нельзя, рискуем засесть во льдах – ни туда, ни обратно. Надо выгружать самолеты и лететь».

То есть совещание еще идет, а самолеты уже выгружают? А кто их выгружает, если летчики совещаются? Неясно даже, кто принял решение. У очевидцев оно как-то «само принялось», позднейшие историки расходятся во мнениях: кто говорит, что решал капитан «Смоленска», другие уверены, что Каманин. Но такое важнейшее решение – откуда начинать спасательную операцию самой большой авиагруппе – могло ли быть принято в обход Правительственной комиссии? Без ведома Куйбышева и Сталина? А если Вага и Каманин ничего не решали, то о чем они тогда совещались?

Неясен также состав участников «совещания». Пивенштейн приводит подробности: «Вечером в кают-компании “Смоленска” собрали совещание. Здесь были летчики военные, гражданские, команда “Смоленска”, команда застрявшего в Олюторке “Сталинграда” и два летчика с самолетов “Ш-2”, которые прибыли на “Сталинграде”, – это маленькие подсобные самолетики, которые зовутся у нас “шаврушками”».

На самом деле по сообщениям Правительственной комиссии и публикациям газет отлично видно, что пароходы «Сталинград» и «Смоленск» еще 12 марта находились в совершенно разных местах.

«Пароход “Сталинград” прибыл в мыс Олюторский (восточное побережье Камчатки), где за сутки с 11-го на 12 произвел выгрузку самолетов и горючего. По сообщению капитана Вага, пароход “Смоленск” миновал Командорские острова и вышел в Берингово море (на борту “Смоленска” из Владивостока отправлено 7 самолетов, с общим командованием т. Каманина). Пароход “Смоленск” 12 марта в 18 час. находился на 57°31′ северной широты и 168°28′ западной долготы.

Председатель правительственной комиссии

Куйбышев

13 марта, 1934 г.

Москва, Кремль».

«Сталинград» стоит возле берега, «Смоленск» находится далеко в море, в сообщении даже указаны его координаты. Если посмотреть по карте, то видно, что он километрах в 300 от побережья; скорее всего, он направлялся на северо-восток, собираясь обходить прибрежные ледовые поля. Затем что-то происходит 13 или 14 марта, и планы резко меняются. Сообщение Правительственной комиссии от 15 марта, информирующее о ранее принятых решениях, содержит совершенно четкие указания:

«Пароход “Смоленск” 13 марта в полдень подошел к району мыса Олюторского. Правительственной комиссией предложено командиру парохода “Смоленск” и начальнику летной группы т. Каманину выгрузить самолеты “Р-5” в районе мыса Опукинского, с тем, чтобы самолеты были немедленно собраны и вылетели в Уэллен».

«Мыс Опукинский», куда Каманина направляют, – это та же самая река Апука, тот же район Олюторского залива. После такого указания «совещаться» летчикам и капитанам поздно, нужно его выполнять. «Смоленск» берет курс на запад и пробивается сквозь льды, которые до этого пытался обойти. Однако Правительственная комиссия спустя два дня информирует:

«Пароход “Смоленск”, пробившись сквозь лед 14 марта, соединился с пароходом “Сталинград”, который к этому времени в Олюторке закончил выгрузку горючего для двух самолетов Ш-2 (сведения о выгрузке в Опуке оказались неверными). На берег мыса Олюторского выгружаются самолеты, горючее и необходимое снаряжение также и с парохода ”Смоленск”».

Правительственная комиссия, конечно, путается немного во всех этих мелких географических названиях, которые находятся на другом конце света, но все же указания выдает понятные. Все эти сообщения скреплены подписью Куйбышева. Каманин в своем «дневнике» спорит с высшим партийным и государственным чиновником? Совершенно однозначно, что пароходы «Смоленск» и «Сталинград» соединились не ранее 14 марта. Вот теперь команды и летчики двух кораблей могут собираться вместе в кают-компании, как нам рассказывает Пивенштейн, и сколько угодно спорить. Предмет спора только неясен: «Смоленск» с большим риском пролез сквозь ледяное поле, неужели он пойдет обратно? Разве что правительство отменит свое прежнее указание. Неудивительно, что Пивенштейн заключает: «Мы почувствовали, что на этом совещании толку не добьемся».

Делаем первый промежуточный вывод: широко известное «совещание» – вещь совершенно мифическая; если что-то и было, то явно не тогда и не так, как описывают «участники».

Второй промежуточный вывод: дата 19 марта, когда самолеты начали выгружать на берег, – абсолютно вымышленная. Ее запустили в мир через Каманина в книге «Как мы спасали челюскинцев». Она очевидным образом противоречит всем документам и свидетельствам. Выгрузка была произведена не позже 15 марта.

Третье: люди, которые читали книгу «Как мы спасали челюскинцев», изданную в 1934 г. огромными тиражами, а до этого следили за ходом спасения по газетам, должны были или обладать очень короткой памятью, или быть хорошо выдрессированы в умении двоемыслить. Скорее, все-таки второе – пропаганда еще долго держала тему горячей, подшивки газет лежали в библиотеках, в том же 1934 г. выпустили книгу-альбом с избранными публикациями «Правды» – все это находилось в полном противоречии с «воспоминаниями» членов группы Каманина.

Четвертое: похоже, что всем участникам каманинской группы запретили говорить, чем они занимались на Олюторском берегу в промежутке между 14 и 19 марта. А там в это время находились экипажи двух пароходов, два десятка летчиков, несколько журналистов, местные рабочие и пограничники – суммарно не менее 200 человек.

Зачем это было сделано? Газетные статьи и сообщения правительства забываются и тонут в архивах, а книга остается надолго. С этими заменами дат кто-то могущественный хотел что-то спрятать, и сделано это было явно не случайно. Теперь уже, наверное, никто никогда не узнает, что прятали, зачем, но почему-то тогда это казалось важным. Но! Многие участники событий писали мемуары дважды. Сначала по горячим следам, в 1934 г., когда были свежи эмоции, и в то же время кто-то сверху с их помощью редактировал историю. А потом, второй раз, – спустя годы и в конце жизни, когда хотелось рассказать что-то важное про себя и уже была неактуальной конъюнктура прошлого. Интересно бывает сравнить эти два варианта. Заглянем, например, в поздние мемуары Молокова «Родное небо», изданные в 1977 г., и увидим: «Только 14 марта мы достигли мыса Олюторского». Оказывается, Василий Сергеевич спустя 43 года отлично помнил дату!

А Николай Каманин в своих поздних мемуарах «Летчики и космонавты», изданных в 1971 г., вдруг уходит от любой конкретики относительно дат, про 19 марта почему-то уже не говорит, свой «дневник» не цитирует, зато вспоминает условия: «На снеговой площадке за длинным сараем консервного завода при сорокаградусном морозе проходила сборка самолетов. Техники Разин, Анисимов, Грибакин, Осипов, Романовский, Пилютов и другие работали день и ночь, не зная устали, не замечая лютого мороза».

А все же интересно: что именно прятали, зачем? Отчего меняли даты, почему вдруг резко поменялся маршрут «Смоленска»? Можно, конечно, предположить, хоть и бездоказательно.

Что именно прятала правительственная комиссия?

Итак, в 1934 г., спустя всего несколько месяцев после спасения челюскинцев, во-первых, фальсифицируются даты спасательной операции, во-вторых, придумываются несуществовавшие события вроде «совещания летчиков и моряков», в-третьих… впрочем, не будем забегать вперед, продолжим излагать события последовательно. Но уже сейчас можно заключить, что историю явно постарались переписать. Отгоним от себя изумление: а что, так можно было? Это же чистый Оруэлл, министерство правды. (Книгу «Как мы спасали челюскинцев», кстати, готовило издательство «Правды», так что, получается, писатель в своей антиутопии попал практически в десятку.) Но опустим моральные оценки, постараемся остаться в рациональном поле. Все это имело смысл делать только для того, чтобы что-то спрятать. Попробуем предположить, что именно.

Если верить последовательным сообщениям Правительственной комиссии, публикуемым в газетах, до полудня 13 марта «Смоленск» шел на северо-восток, группа Каманина еще не подозревала, что им предстоит высаживаться в Олюторке, а уже 14-го пароход «пробивался сквозь лед» на запад. Когда было принято решение, прямо не сказано, но разворот произошел явно в этом диапазоне – вторая половина дня 13-го или первая половина 14-го. По докладу пограничников, 15 марта уже была закончена выгрузка самолетов на берег. А что же произошло между 13-м и 15-м? Из явных событий – исчезновение самолета Ляпидевского, единственного исправного самолета, находившегося на Чукотке. Он пропал 14 марта утром, в Москве это было очень ранее утро.

Возможно, именно это событие послужило «переключателем» и именно после исчезновения Ляпидевского группу Каманина срочно направили к берегу? Но почему-то связь между двумя этими событиями постарались тщательно спрятать. Вообще-то журналист Кулыгин, бывший на борту «Смоленска», указывает на это совершенно прямо. В своей книге «Повесть о героях» он приводит текст радиограммы на имя Каманина:

«По полученным сведениям самолет Ляпидевского сделал вынужденную посадку. Подробности неизвестны. По-видимому, нельзя ожидать полетов Ляпидевского в ближайшие дни. Сообщая это, правительство указывает вам на огромную роль, которую должны сыграть ваши самолеты. Дорог каждый день. Примите все меры к ускорению прибытия ваших самолетов в Уэлен. Считаем целесообразным высадку у Апуки и немедленный полет в Уэлен.

Куйбышев».

Конечно, нельзя со стопроцентной уверенностью утверждать, что текст радиограммы, приведенный в полудокументальной книге, подлинный. С другой стороны, кто из советских журналистов решился бы приписывать государственному деятелю слова, которые от того не исходили? Скажем так: радиограмма, опубликованная Кулыгиным, высоковероятна.

Как мы видим, она содержит совершенно четкое указание о высадке и дальнейших действиях. После такого приказа летчикам и капитанам, пожалуй, вряд ли стоило начинать совещание. Но подобное свидетельство Кулыгина в открытой печати единственное (не уследили, видать, за ним). В СМИ и во время событий, и в последующих публикациях связь между аварией Ляпидевского и высадкой команды Каманина постарались тщательно скрыть.

Зачем это было сделано? В глубине души я этого не понимаю. Что в этом такого крамольного, что потребовало столь серьезных усилий? Но мотивы действия правительства я все же могу попытаться объяснить.

До 13 марта группа Каманина находилась в море без какого-либо плана и с самыми неопределенными целями. Забегая вперед – примерно в таком же состоянии находились и две другие спасательные группы: «американская» под руководством Ушакова и «хабаровская» под командой Галышева; о них речь пойдет ниже. Весьма и весьма вероятно, что все три группы только имитировали активность, правительство надеялось, что всех спасут Куканов с Ляпидевским, ну или один Ляпидевский. И в момент пропажи последнего наступило ясное осознание, что самолетов нет и не предвидится. Правительство среагировало, с одной стороны, оперативно, с другой – панически. Надо что-то делать! Каманину приказали немедленно высаживаться на ближайший подходящий берег. Спасательная операция, за которой следит весь мир, не может ведь замереть на неопределенное время. С тем, что Чукотка находится вне пределов досягаемости для всех самолетов каманинской группы, решили разобраться позже.

Ладно, про дату выяснили, теперь поговорим о том, как долго проходили выгрузка, сборка и подготовка.

Каманин, как мы помним, в первой версии нам поведал про совершенно стахановские сроки: «В течение 10 часов работали все, перегрузили самолеты на баркас и вывезли на берег. Начали сборку. Завтра вылетаем».

Правительственная комиссия 15 марта указывала: самолеты необходимо немедленно собрать и сразу же вылететь в Уэлен. Это «немедленно» не стоит воспринимать буквально.

Кинооператор, фотограф и журналист Владислав Микоша был на борту парохода «Смоленск», очень много работал во время экспедиции, оставил множество прекрасных снимков и кинохроники. Какие-то из его материалов широко использовались, какие-то нет. Никаких особенных текстов в 1934 г. он не писал. И только в 2005 г. вышла книга его воспоминаний «Я останавливаю время». Там подробно описано, что происходило в марте в Олюторской бухте.

Пароходы остановились в 6 км от берега, подойти ближе мешало мелководье. Разобранные самолеты требовалось перегружать на деревянные маломерные лодки-кунгасы, перевозить на сушу и там собирать. В первый день с погодой повезло, самолеты перевезли в штилевую погоду, но на сборку требовалось еще несколько дней, а в это время у берега начала разгоняться большая волна. На суше был лишь один сарай «консервного завода», ночевать там было негде, вечером возвращались на корабли, поэтому минимум дважды в день приходилось преодолевать полосу прибоя, рискуя искупаться или утопить оборудование. Регулярно кто-то падал в воду.

Кинооператор Микоша: «Однажды, когда я ждал своей очереди для переправы, челн недалеко от берега накрыло огромной волной, и все пассажиры вместе с перевозчиками оказались в ледяной воде. Мне ничего другого не оставалось, как снять этот эпизод, со стороны казавшийся смешным. Одетые в меха и валенки, летчики барахтались в воде, как слепые котята, пока с берега баграми и веревками их не перетаскали на сушу. Тридцатиградусный мороз моментально сковал одежду, и “купальщиков” отнесли в рыбачий домик оттаивать».

На следующий день пришлось искупаться самому фотографу. Каманин в поздних мемуарах тоже вспоминает про подобный инцидент: «И здесь не обошлось без происшествий: огромная волна накрыла баркас, залила его. Баркас пошел ко дну. Вместе с ним – груз. Людей удалось спасти, груз исчез в морской пучине».

И это только дорога до рабочего места. Вообще, условия для сборки самолетов были адские – мороз, ветер, нет возможности укрыться. Микоша: «Я снимал, как в лютую стужу летчики и бортмеханики, техники и мотористы, не жалея ни сил, ни здоровья, готовили машины к полету на льдину».

При этом в 1934 г. никто не оставил никаких воспоминаний об этом – ни летчики с механиками, ни многочисленные журналисты, которым, видимо, эти события показались не заслуживающими внимания. Лишь в поздних мемуарах участники начали про это скупо упоминать. Например, Молоков в книге «Родное небо»: «…почти неделя ушла у нас на сборку машин и подготовку их к полету. Работа велась в тяжелых условиях: при сильном морозе и резком ветре». Ну да, интервал с 14-го по 21-е вмещает шесть дней – действительно почти неделю.

Впрочем, утверждение, что никто не оставил записей в 1934 г., не совсем точное. Один журналист все же нашелся: Петр Кулыгин в книге «Повесть о героях» делает прозрачные намеки. У него нет никаких дат, он вроде бы следует правилам, но если внимательно прочитать его описание подготовки к полету, то становится совершенно понятно, что она заняла не меньше пяти дней. Точнее определить по его записям нельзя, но пять дней по его хронике насчитываются. Книга Кулыгина вообще очень интересна по форме: она вроде бы ничего не говорит прямо, но оставляет точные информационные зацепки. Если знать, на что смотреть, все становится понятно, а если не знать, то можно и не заметить. Но в целом его книга очевидца в деталях противоречит генеральной линии. Похоже, этот человек не очень хотел врать. Возможно, это его и погубило в 1938 г.

Итак, посмотрим еще раз на слова В. Микоши: «…в лютую стужу летчики и бортмеханики, техники и мотористы, не жалея ни сил, ни здоровья (выделено мной. – Н. В.), готовили машины к полету на льдину». Если это и не подвиг, то что-то близкое к нему, уж точно действие неординарное. Что сделало с этим правительство? «Зачем» – не обсуждаем, просто смотрим на результат, что именно совершило.

Своим редактированием реальности высокое начальство эти несколько дней у летчиков и мотористов просто украло. Больше того, оно украло еще и память об этом, как и возможность про это рассказывать. И всю жизнь потом все участники, в том числе самые титулованные, не могли говорить о том, как же на самом деле происходили те исторические события, в которых им довелось участвовать.

Как-то это не слишком уважительно по отношению к героям, вы не находите?

Подготовка к полету и конфликты в группе Каманина

Но как же собирались решать проблему с отсутствием топлива по пути? Правительственная комиссия в сообщении от 17 марта говорила об этом так:

«Под руководством начальника летной группы Каманина 5 самолетов “Р-5” после сборки двинутся лётом в Уэллен. Организация перелета самолетов на большое расстояние между мысом Олюторским (восточное побережье Камчатки) и Уэлленом (Чукотский полуостров) вызвала необходимость создать промежуточные базы в Майно и Пыльгине, куда будет заброшено горючее. При благоприятных условиях, не позже 25 марта самолеты будут в Уэллене».

Правительственная комиссия опять немного напутала с географическими названиями: Майно и Пыльгин – это один объект, прибрежное стойбище, которое участники тогда называли Майно-Пыльгино. Но и это слегка неточно, его настоящее название Мейныпильгыно, оно находилось в 460 км от места выгрузки. Замечательно, что высокая комиссия указывала на необходимость заброски туда горючего, только она не конкретизировала, как это сделать. Пароходами доставить невозможно: море замерзло. Забрасывать этими же самолетами? То есть туда рейс с топливом, обратно рейс порожняком – это уже минимум день, при условии самой благоприятной погоды. На следующий день снова «туда»? Все это на дистанции 460 км, как же тогда успеть к 25-му в Уэлен, до которого 1500 км? Высокую комиссию такие мелочи не интересовали, она предоставила с этим разбираться самим летчикам.

Кстати, про забавные недоразумения. В газетах 15 марта появляется заметка «Спецкор “Правды” сообщает с борта парохода “Смоленск”»:

«Вчера прошли Командорские острова. Выходим к Берингову морю. Встречный ветер и шторм не прекращаются. На борту парохода – семь самолетов под командованием т. Каманина. В числе пилотов – полярники Молоков, Фарих, бортмеханик Бассейнов. Пароход ведет капитан тов. Вага. В Петропавловске приняли на борт известного полярника Каюра [12]и водителя собак Скурихина с упряжкой и нартами».

Оригинальная заметка была опубликована в газете «Правда» 12 марта. В ней сообщение все же выглядит так: «В Петропавловске приняли на борт известного полярника-каюра (водитель собак) Скурихина с упряжкой и нартами» – во всяком случае, так напечатано в альбоме «Героический поход. “Правда” о полярной экспедиции “Челюскина”». Возможно, при подготовке памятного альбома первоначальную заметку исправили.

Теперь о серьезном. Если для Р-5 предстоящий перелет был очень рискованным, то для У-2 и Ш-2 он был абсолютно невозможен по всем техническим характеристикам, по дальности, грузоподъемности и пр., что было очевидно для всех. У-2 не стали даже собирать. Правительственная комиссия в одном из сообщений поведала, что У-2 позже будут отправлены на Север пароходом. Каким образом, если путь преграждает ледяное замерзшее море? Высокая комиссия уточнять не стала.

Могучий авиаотряд Каманина сократился практически вдвое: вместо девяти самолетов в перелет можно было отправить только пятерку Р-5. Этот самолет был двухместным, но для его запуска требовалось минимум три человека: один в кабине и двое у винта. Это не составляло проблему на аэродроме, но в автономном полете лишнего человека взять негде. Кроме того, разогревать и обслуживать самолет на морозе тоже не сахар, для этого опять же требовались люди. В полет решили брать по три человека – летчика и двух техников. К каждому самолету был приписан конкретный механик, плюс нужны общие специалисты на отряд, например электрик. На дальний перелет требовался штурман, в отряде их было два, один из группы Каманина, другой – из группы Пивенштейна. Кроме того, начальство велело взять в перелет журналиста «Известий». Как всех этих людей посадить в двухместные самолеты?

По загрузке. На каждого человека решили взять по месячному запасу продуктов, невзирая на бодрые планы правительства «через 5 дней быть в Уэллене». Наверняка такой предусмотрительностью отряд был обязан Молокову, Фариху и Бассейну. Кроме того, брали пилы, топоры, паяльные лампы и прочий инструмент, ружья, патроны, меховые спальные мешки и пр. А также запасной пропеллер, запасные самолетные лыжи, запчасти, не говоря уж о масле и дополнительном топливе. Самолеты оказывались страшно перегруженными, к тому же они были обвешаны снаружи грузовыми контейнерами и негабаритным грузом.

Организационная структура тоже представляла головоломку. Самолеты и люди были из двух отрядов – Каманина и Пивенштейна. Что бы они потом ни рассказывали о своей высокой сознательности, но отношения между ними были явно противоречивые. Кроме того, в перелет нужно было взять двух полярных экспертов, Молокова и Фариха, а кого-то из молодых летчиков отцепить. Руководители групп, Каманин и Пивенштейн, были как бы неприкосновенными, поэтому распределяли оставшиеся три самолета. Сначала Каманин отдал экспертам по одному самолету из каждого отряда, в группе Пивенштейна остался только командир и к нему в пару Молоков, в группе Каманина – его подчиненный Демиров и «полярный зубр» Фарих. Перетряска состава продолжалась до самого последнего дня. Сначала Каманин и Пивенштейн совместно сняли с перелета второго штурмана (так, во всяком случае, пишет Пивенштейн). Это был летнаб Ульянов из его отряда, и его обвинили в малодушии и неверии в успех. После завершения спасательной операции Пивенштейн сообщил об этом совершенно прямо в книге «Как мы спасали челюскинцев».

И уже накануне вылета Каманин сделал сильный ход – он неожиданно убрал из команды Фариха, чья позиция казалась незыблемой, прочней, чем у Молокова. Фарих – орденоносец, у него за плечами была совместная со Слепневым спасательная операция по поискам американцев Эйлсона и Борланда. У него был сравнительно небольшой пилотский стаж, около трех лет… хотя какой там небольшой! Это смотря с кем сравнивать. Если с Молоковым, то, может, и небольшой, только вот у самого Каманина стаж был не больше, а Фарих летал эти три года на Крайнем Севере, а не на юге Приморского края. А ранее он многие годы был бортмехаником у полярных летчиков. Вот как про него отзывается Слепнев:

«Механик мне попался замечательный… Товарищ Фарих, верный спутник моих скитаний! Сколько раз твое высокое знание мотора спасало нашу машину от гибели, сколько раз наша дружба получала еще большее закрепление во всяких опасных переделках, которыми была полна наша летная жизнь!»

Казалось бы, для чего в экспедицию включили северных пилотов? Наверное, чтобы они могли поделиться опытом, предостеречь «молодых» от элементарных ошибок, которые можно совершить, ничего не зная об Арктике? Северный опыт дается дорого. Но на деле слушать «стариков» никто не собирался. Накануне старта Каманин огласил свой «командирский» план на перелет: всем лететь «по-военному», одним строем. А на второй день двигаться в бухту Провидения напрямик, через море, по кратчайшему расстоянию. Оба пункта вызвали горячие возражения Фабио Фариха.

Лететь напрямик? Ширина Анадырского залива 400 км. Северная погода непредсказуема: возможно, придется экстренно садиться. Морской лед только сверху кажется ровным, на самом деле он весь исковеркан торосами. Сажать машину на море – почти гарантированно ее разбить. Но это только часть проблемы. Даже если машина уцелеет, как взлетать с остывшим мотором? Для взлета нужно разогреть масло и натопить воды для радиатора. Где в море взять дрова? Как растопить воду? Жечь для этого бензин?

Схема маршрутов, предложенных Ф. Фарихом и Н. Каманиным

А зачем лететь строем? В отсутствие видимости, при сильных ветрах… Для сравнения – группа Галышева строем не летела, его экипажи встречались вечером в намеченных точках, и то не всегда, потому что часто погода заставляла кого-то из них сесть раньше. А машина Водопьянова имела более высокую скорость, он значительную часть времени летел один.

Возражения Фариха очень не понравились Каманину.

Каманин: «Это был вызов, открытая попытка внести партизанщину в работу отряда». Вечером состоялся разговор, при котором присутствовал Пивенштейн (так, по крайней мере, утверждали и он, и Каманин).

По записям Пивенштейна:

«Каманин. Не имея уверенности в вас, я отстраняю вас от полета.

Фарих (закусив губу). Хорошо, только сообщите сначала правительству.

Каманин. Сообщайте, если вам нужно. Я отвечаю за свои поступки как командир».

Каманин исключает Фариха из отряда, его самолет передает Бастанжиеву, молодому летчику из своего отряда. Итого из перелета убирают уже второго опытного пилота, если вспомнить про оставленного во Владивостоке Яна Липпа. Интересно, что позже это решение Каманина получит горячее одобрение руководства на всех уровнях, его будут ставить в пример. Например, Лев Мехлис, главный редактор «Правды» и особо доверенное лицо Сталина, оценит это так: «Поистине образцовый воспитанник славной Красной Армии!»

Ну конечно, «нет таких крепостей, которых большевики не могли бы взять». Или, как позже пафосно опишет этот конфликт Каманин, «незнакомых путей, пурги и туманов бояться нам не к лицу». Короче говоря, объективной реальности не существует. Правда, неизвестно, какую оценку получил бы поступок Каманина, если бы экспедиция в результате провалилась.

При этом ближайшие два дня показали абсолютную правоту Фариха. И Каманин в дальнейшем поступал точно в соответствии с его рекомендациями, а не со своими фантазиями. Если не усыплять себя пафосной трескотней, а смотреть на суть, то Каманин не полетел прямиком через море, и плотный строй отряд перестал держать через весьма короткое время. Очевидно, что перед вылетом Каманин колоссально недооценивал уровень трудностей. Но в воспоминаниях он продолжал упиваться своей командирской непреклонностью. И ладно бы только в 1934 г. Нет, и в поздних мемуарах 1971 г. он с гордостью рассказывает про свое сумасбродное решение заменить опытного пилота на молодого, который в результате потерял ориентировку и разбил самолет. Но зато никакой партизанщины, все в рамках дисциплины.

Возможно, что и Василия Молокова тоже бы отстранили, но с ним оказалось сложнее. Молокова не просто так отправили догонять уже ушедший пароход. Правительственных телеграмм, касающихся его, было две. Про вторую он пишет в своих поздних воспоминаниях: «Наконец в пути получили телеграмму на имя Каманина: “Выделить Молокову самолет”». Прямое указание трудно нарушить.

Возможно, поэтому Фарих и говорит Каманину во время вечернего разговора: «Отстраняете? А у правительства спросили?» – на что Каманин ему отвечает: «Вам надо, вы и спрашивайте. Если успеете. Вылетаем завтра».

Как-то неожиданно получилось, что в результате долгой сортировки в перелет отправилась вся первоначальная команда Каманина, а вот людей Пивенштейна основательно проредили: и гражданский летчик, и даже журналист вытесняли именно их. Но по какой-то странной иронии судьбы до финиша в Уэлене добрались именно две машины группы Пивенштейна и ни одной из каманинского отряда.

Патриарх Молоков и его потрепанная машина

Василий Сергеевич Молоков был человек уважаемый. Среди летчиков спасательной операции он знал всех и все знали его. Большинство участников были его ученики в самом прямом смысле слова. Молоков служил инструктором в Севастопольской школе морских летчиков на протяжении нескольких лет, пока не ушел в полярную авиацию. В разное время он учил летать Сигизмунда Леваневского, Федора Куканова, Анатолия Ляпидевского и его второго пилота Евгения Конкина, уехавшего с Уэлена Григория Чернявского и Ивана Доронина, летевшего через Охотское море вместе с Галышевым. Кого он не учил, тех он знал по работе на Севере, включая Слепнева и Водопьянова. Он был старше всех, ему было 39 лет, и среди коллег он пользовался большим авторитетом. Единственное исключение – это отряд «молодежи» Каманина, там его не знал никто, после отстранения Фариха он остался здесь единственным чужеродным элементом. Каманин, конечно, в своих воспоминаниях уверяет, что сразу относился к нему с почтением, но это потому, что по результатам они оба вошли в группу первых Героев. В воспоминаниях Молокова от 1934 г. буквально сквозит, что он опасался стать следующим отцепленным.

«Ребята, с которыми я полетел, горячие, с гонором, но это не пугало меня: мы все знали, чего хотели, мы летели по заданию правительства спасать челюскинцев… Об одном я беспокоился – и это сущая правда – как бы меня не обделили, как бы я без машины не оказался…»

Машину, которую ему выделили по прямому указанию правительства, он описывает так: «Потрепанная, ну да ладно!»

«Она очень старенькая, и, говорят, мотор имеет уже 108 часов налета. В общем, материальная часть потребует большого внимания и осторожности. Но это ничего. Я рад, что мне дали хоть такую машину. Мы уж с ней по-стариковски поработаем. В общем, все, что от меня зависит, я сделаю и до лагеря долечу».

Цифра, приведенная в цитате, потрясает. Для тех, кто понимает, намек более чем прозрачный. Это же невероятно! У двигателя 108 часов налета! Так его, по тогдашнему регламенту, в капремонт нужно было отправлять! А не в Арктику на выполнение правительственного задания! Норма эксплуатации авиамотора М-17 в то время – 100 часов. Ну хорошо, историк авиации, кандидат технических наук В. Р. Котельников в своей статье нам сообщает: «В августе 1933 г. ресурс до первой переборки у М-17 достиг 150 часов».

Отлично, ресурс у двигателя выработан еще не до конца, еще 28 % осталось. Такую машину можно было посылать на спасение людей? В экстремальные условия Севера? Интересная, кстати, формулировка у Молокова: «говорят, мотор имеет 108 часов налета». Кто эти неизвестные «говоруны»? И почему они сообщают ему странную цифру «108», а не округленную «110» или неопределенную – «более 100»? На самом деле Молокову дали машину вместе с ее штатным техником Пилютовым, и от него пилот должен был получить информацию совершено точную. Поэтому Молоков и говорит «108» – именно столько и было по документам.

В своих поздних воспоминаниях он добавляет подробностей: «Мотор ее три раза капитально ремонтировался и после этого имел уже более ста часов работы».

Интересно, в каком состоянии были остальные машины группы Каманина? Самая ли старая досталась Молокову?

Заканчивая с олюторским сидением, просто приведу несколько интересных деталей. Во время опробования самолетов после сборки при первом взлете Пивенштейн не учел, что лыжи примерзают к снегу, самолет клюнул носом и сломал винт. Пришлось менять. 21 марта, после отлета группы Каманина, пытались полетать пилоты «шаврушек». Во время первого же полета были разбиты оба Ш-2, их снесло сильным порывом ветра, люди не пострадали.

Общая ситуация в спасательной операции на 20 марта следующая.

Ляпидевский 18 марта нашелся, но его самолет очевидно непригоден для работы. Группа Галышева пробирается Охотским морем, но бо́льшую часть времени пережидает бураны и снегопады. 20 марта вечером все три самолета этой группы приземлились в Охотске.

Американская группа приближается к Аляске на пароходе. На Чукотке два летчика, самолетов нет, челюскинцев спасать нечем. Ближе всех географически находится группа Каманина.

21 марта пятерка Р-5 взлетела с Олюторского мыса, выстроилась клином, как на параде, и пошла на северо-восток в сторону поселка Мейныпильгыно.

Бросок на север. Где летчики брали бензин?

Группе Каманина нужно было преодолеть до Ледовитого океана 1500 км, но в реальности путь получился значительно длиннее. Группе Галышева предстояло пролететь свыше 4000 км! Но те все же летели от городка к городку, хотя они и были разбросаны на огромных пространствах, а перед группой Каманина лежала абсолютно безлюдная местность. Резонный вопрос: где они брали топливо? Я уже писал, что, на первый взгляд, их миссия была невыполнимой. По пути никаких авиабаз. У Р-5 емкость баков около 800 л. Предельная дальность полета на одной заправке 800 км, но на практике значительно меньше из-за перегруженности самолетов – не более 600 км. Даже на максимальной дальности бухта Провидения, до которой около 1000 км, недосягаема в принципе, а город Анадырь, куда, с учетом минимальных изгибов трассы, лететь больше 700 км, – едва-едва. С учетом же реальной дальности в 600 км, названной Каманиным, и Анадырь становится недоступен.

Разумеется, по максимуму постарались взять с собой запас бензина. Под крыльями Р-5 были подвешены дополнительные транспортные контейнеры из фанеры, нечто вроде выносных боксов, их попытались заполнить топливом. Возникла проблема: как везти бензин, чтобы он не вытек? Бочку ведь в контейнер не засунешь? В группе Каманина проблему решили благодаря Молокову. Вот как он описывал свой способ:

«Я предложил загрузить добавочное количество бензина в канистрах. А чтоб бензин не вытекал из канистр, их надо было запаять. Все отнеслись к этому предложению с опаской: остерегались взрыва или пожара. Но мы с Пилютовым решили все же осуществить задуманное. Налитые до краев бензином канистры прикрыли вырезанными из консервных банок крышками и осторожно запаяли. Никакого взрыва не произошло – ведь под крышками не было места для кислорода, а наружный огонек, если б он и появился, можно было бы немедленно затушить. Пока мы проделывали эту операцию в кузнице, все отошли от нас, как говорится, от греха подальше. Но потом механики остальных самолетов последовали нашему примеру. Разумеется, мы им помогали и консультировали».

В результате удалось на каждый самолет дополнительно взять по 240 л. Участник перелета журналист Кулыгин дал даже точную раскладку: «15 шестнадцатилитровых бидонов с бензином и один бидон со спиртом». Кулыгин топливные сосуды называет по-другому: действительно, они больше были похожи на бидоны, чем на современные канистры. Но вот и все, больше взять не могли ни по весу, ни по объему. Это дополнительно чуть меньше трети бака, примерно на 200 км пути.

Охотское побережье Чукотки. Расстояния между населенными пунктами

Немного забегая вперед: до Мейныпильгыно, где правительство обещало сделать топливную базу, было 460 км. Грубо посчитаем: с учетом реального расхода, чтобы прилететь туда, нужно было истратить две трети бака. Еще треть везли с собой, после дозаправки в баках получалось топлива… две трети объема. Лететь обратно в Олюторку за бензином совершенно бессмысленно. Вот такая логистика. Из Мейныпильгыно две трети баков должно было хватить до Анадыря (это примерно 250–300 км), а до бухты Провидения (больше 500 км) бензина заведомо не хватало. Либо можно было слить топливо с двух или трех самолетов и отправить в рейс только две или три машины. В связи с этим логично вспомнить о разногласиях Каманина и Фариха и подумать: а о чем, собственно, спор? Рейс на Анадырь был единственно разумным вариантом.

Еще немного забегая вперед: в дальнейшем все группы бензин доставали где придется. Просто прилетали в поселок и спрашивали: «Есть чем у вас тут заправиться?» А иногда заливали что попало. Топливо на Север завозили в разное время, для разных целей, разных марок, вопросами сортности или спецификациями никто не заморачивался. Летчикам приходилось брать что есть.

Просто приведем свидетельства участников.

Техник Грибакин: «Из бесед с зимовщиками мы узнали, что на местном рыбоконсервном заводе есть бензин, применяемый при лакировке консервных банок. По запаху он походил на авиационный, и, опробовав его на одном из двигателей, мы заполнили все пустые бидоны».

Бортмеханик Савин: «В Гижиге встретились большие затруднения в техническом обслуживании и заправке самолетов. Бензин оказался неизвестного происхождения – не то бакинский, не то какой-то другой. Пришлось добавить некоторое количество йода как антидетонатора».

Каманин: «Хотели идти дальше… но доктор Бешкарев сказал: “У нас есть бензин”. Оказалось, бензин плохой, не для самолетов. Попробовали, будет ли работать. Грубо, но работает. Заполнили баки, залили еще в бидоны. Пока возились, стемнело. Пришлось отложить полет. Этот грязный бензин испортил на машине Бастанжиева пусковое приспособление».

Бортмеханик Савин: «Вот так так! Позавчера мотор работал как часы. У Галышева такой же мотор, заправлен таким же горючим – у него все в порядке. А у меня детонирует! В чем же дело?! Притащили пустую бочку, выпустили 12 банок бензина, сделали смесь 40 % на 60 % с бензолом, перемешали, влили, снова вылетели. Мотор заработал по-прежнему, не тревожа, не беспокоя нас».

Водопьянов (про Демирова): «Бензин у него кончается, а где Анадырь – установить трудно, потому что на карте он есть, а сверху на сплошном белом фоне не видно. Опять сел. Оказался деревянный барак, в котором ни души нет, но много мороженой рыбы, и в стороне две бочки. Он толкнул со зла эти бочки ногой, открывает и смотрит: две бочки бензина. Ну и подвезло! Вероятно этот бензин был приготовлен для катеров. Вот обрадовался! Налил полторы бочки в бак, а полбочки оставил, чтобы разогревать воду для мотора».

Добавим, что летели они по незнакомой местности, иногда без карт, и ночевать часто приходилось в случайных и диких местах. По степени экстремальности эти экспедиции вполне сравнимы с эпохой Великих географических открытий. Смешивать бензин с бензолом – сейчас это кажется невероятным. Но про это пишет множество очевидцев: например, Сергей Обручев рассказывает о своем полете на остров Врангеля в 1932 г.: «наши моторы работали на смеси легкого бензина с тяжелым бензолом или на более тяжелом бакинском бензине второго сорта. А на Врангеле был только легкий авиационный бензин, совершенно для нас бесполезный». Выход они нашли в том, что просто смешали подходящий и неподходящий бензин в какой-то пропорции.

Окончательную ясность (для меня) дала статья историка авиации В. Р. Котельникова: «Двигатель считался сравнительно простым и надежным, эксплуатировался он на бензин-бензольных смесях. Бензол добавляли против детонации низкокачественного отечественного топлива при высокой, по меркам того времени, степени сжатия». Как видим, на Севере летчикам и механикам иногда приходилось изготавливать смесь из неизвестных компонентов, пользуясь интуицией, на зависть средневековым алхимикам. Только после этого нужно было лететь сотни километров над пустынными землями, и цена ошибки могла быть очень высокой.

Если речь зашла про бензин, то посмотрим еще на чукотское побережье Ледовитого океана. По прямой от Уэлена, откуда летал Ляпидевский, до лагеря Шмидта – 265 км. От мыса Северный, где была вторая авиабаза и где еще долго пытались починить самолет Куканова, до лагеря расстояние сравнимое – 287 км. А самая ближняя точка на берегу – поселок Ванкарем, от него всего 130 км. Летать к челюскинцам от Ванкарема было очевидно проще, это дало бы огромный выигрыш во времени, в топливе, облегчило бы навигацию и пр. Проблема была только в том, что в Ванкареме бензина не было, его нужно было туда перебросить. Будь в достаточном количестве самолеты, вопрос решился бы быстро, топливо закинули бы по воздуху. Но так как первоначально исправный самолет был один и он должен был выполнять и поисковые, и транспортные функции, то перенос спасательной базы затянулся. Именно топливо, в количестве двух с лишним тонн, а также авиатехников вез в Ванкарем Ляпидевский, когда вышел из строя двигатель и самолет упал на лед. С другой стороны, возможно, это спасло жизнь всему экипажу: если бы мотор отказал по пути к челюскинцам, самолет мог сгинуть во льдах.

Местная «чрезвычайная тройка» проделала огромную организационную работу (да и практическую – тоже) по созданию новой базы в Ванкареме. По всей Чукотке мотались несколько пограничников и полярников. Ими были мобилизованы собаки, нарты, каюры – их привлекли к перевозке грузов, необходимых для спасательных работ. Одна собачья нарта могла взять 150 кг бензина. Для одной самолетной заправки требовался целый поезд. Постепенно на побережье стянулись огромные массы лаек. По всему побережью во всех направления сновали собачьи караваны. Благодаря этому авиабазу через какое-то время удалось переместить в Ванкарем.

Без чукчей и их лаек эвакуация челюскинцев могла затянуться надолго, именно они в конце эпопеи дали возможность самолетам летать на льдину.

Группа Каманина теряет самолеты и принципы

…21 марта пятерка Р-5 строем (или военным клином) ушла с Олюторского мыса к поселку Мейныпильгыно.

Это подчеркивал в своих воспоминаниях Каманин, это отмечали позднейшие летописцы. Но на самом деле было не совсем по писаному. Утром машина Бастанжиева не завелась. Это был тот самый самолет, который забрали у Фариха. И как в этой ситуации поступает командир?

«Ждать, упускать светлое время короткого дня бессмысленно, и я принял решение лететь четверкой. Бастанжиеву приказал взлетать самостоятельно, пристроиться к группе на маршруте».

Э… Что, простите? А как же принцип «лететь вместе»? Суток не прошло, как за предложение лететь «по одному» этот же командир отчислил Фариха. А кто лучше подготовлен к автономному полету: молодой летчик, который впервые увидел Арктику, или человек, который регулярно летает в таком режиме несколько лет?

«Высказал… свое мнение о Фарихе, о том, что нам дорог и полезен его опыт полярного летчика, но принципы коллективной работы и основы дисциплины превыше всего. Они – залог успеха», – так пишет Каманин в своих поздних мемуарах. Эту цитату с предыдущей разделяют считаные абзацы. И никакого диссонанса.

Бастанжиев, впрочем, в это утро сумел запустить двигатель и успел догнать «четверку».

Все время пишут только про пятерых пилотов, но в перелете участвовало 15 человек. Приведу весь состав группы и разбивку по экипажам. Точные сведения об этом оставил журналист Кулыгин; Каманин в поздних мемуарах список отряда тоже приводит, но не дает состав экипажей.

Первая машина: пилот Николай Каманин, бортмеханик Константин Анисимов, штурман Матвей Шелыганов.

Вторая машина («Синяя двойка»): пилот Василий Молоков, бортмеханик Петр Пилютов, электрик-приборист Иван Девятников.

Третья машина: пилот Борис Пивенштейн, бортмеханик Герман Грибакин, журналист Петр Кулыгин.

Четвертая машина («Красная четверка»): пилот Борис Бастанжиев, бортмеханик Юрий Романовский, старший техник отряда Анатолий Разин.

Пятая машина: пилот Иван Демиров, бортмеханик Леонид Осипов, второй механик Сергей Астахов.

Трудно поверить, но в жесточайшие морозы и свирепые ветра все они летели в открытых кабинах. Стеклянных фонарей, прикрывающих людей, на Р-5 не было, только небольшие козырьки. В пути Каманин столкнулся с первым сюрпризом:

«Первым атаковал нас ветер. Он бил в лоб, кидал машины из стороны в сторону, словно хотел загородить дорогу, не пропустить, прогнать обратно…

– Товарищ командир, путевая скорость – восемьдесят километров!

Это сообщил мне по телефону из задней кабины штурман Шелыганов. Значит, лобовой ветер съедал у самолетов десятки километров.

По плану мы хотели проскочить из Олюторки в Майна-Пыльгин за три часа. Мне стало ясно, что этот срок нереальный. Начал прикидывать, сколько же пройдем при встречном ветре на перегруженных машинах… Самолет оставлял позади десятки, сотни километров намеченного маршрута. Шелыганов доложил, что полет длится уже пять часов…»

Первый отрезок маршрута они прошли вдвое медленнее, чем рассчитывали, средняя скорость оказалась 80 км/ч.

В поздних мемуарах Каманин подводит итог дня и еще раз демонстрирует приверженность военной красоте:

«Мы прилетели в Майна-Пыльгин. Это значило, что добрых 500 километров осталось позади. На четверть пути мы стали ближе к цели, к лагерю Шмидта. Первый этап завершен. И летели мы строем, всей группой, наперекор жесточайшим ветрам».

В Мейныпильгыно первая ночевка. На местном консервном заводе находят технический бензин и заправляются. Каманин объявляет план на следующий день – лететь в Анадырь. Так… А как же спор с Фарихом? Его же отчислили за это предложение? Не прошло и суток, как командир второй раз поменял свое принципиальное мнение.

На второе утро перелета у Бастанжиева снова не запускается двигатель. Каманин отдает распоряжение: «Вчерашний вариант, – сказал Бастанжиеву. – Ждать нельзя. Догоняй группу». Но в тот день самолет так и не заведется.

Вылетели строем из четырех самолетов. Полет на второй день проходил в более тяжелых условиях. Николай Каманин оставил весьма пафосное описание. Только вот, читая его, трудно скрыть изумление.

«Я привык к ветру, но здесь он был каким-то особенным. Он кидался на машину с такой силой, что она временами падала вниз на 200–300 метров. Казалось, вот-вот самолет ударится о землю. Стало ясно, что плотным строем идти нельзя. Дал команду разомкнуться. Пошли друг от друга на приличном расстоянии. Нервы были напряжены до предела. Даже холода не чувствовал».

На второй день поставлен под сомнение третий принцип? Нет, оказалось, лишь на время.

«Вдруг налетела пурга и резко усилилась болтанка. Опять наши альтиметры стали показывать дикие вещи: за две-три секунды показания высоты менялись чуть ли не на полкилометра. Но это еще не все. Зловеще надвинулись сплошные облака. Казалось, что мы летели на какую-то черную стену. "Прямо по курсу сплошная облачность”, – проинформировал меня штурман.

Покачал самолет с крыла на крыло. Это означало приказ сомкнуть строй. Молоков, Пивенштейн и Демиров подтянулись к моему самолету. Идти плотно сомкнутым строем было нельзя, дистанцию между самолетами держали не менее 50 метров. Я живо представил, что думали летчики о моем решении. Кто-то был согласен, а кто-то и нет. Но дисциплина есть дисциплина».

Зачем?! Зачем идти плотным строем, когда ветер хаотично швыряет машины? Зачем на малой дистанции входить в плотное облако, где ничего не видно?

Для сравнения можно взять эпизод из работы группы Галышева. Водопьянов был мастером «слепых» полетов. Но в первый же день, вылетев из Хабаровска и войдя в плотную облачность, он повернул обратно, чтобы не врезаться в товарищей, потому что его самолет имел бо́льшую скорость, а вылетел он позже. Он предпочел не рисковать.

А тут: «Сомкнись!»

Каманин: «”Нырнуть в облака или повернуть назад?” – молниеносно вспыхнуло в голове.

В эту минуту мысль летит так же быстро, как самолет. Я – командир. Я своей волей связываю эти швыряемые ветром машины. Все сделают то, что я сделаю. Так что же делать? Я вошел в облака, словно в чернилах потонул. Никаких машин не вижу. Не вижу даже крыльев собственной машины…

Считаю минуты… Раз, два, три. Через 12 минут внезапно ночь кончилась, наступил столь же внезапный день. Свет очень приятен в такую минуту; улыбаешься, несмотря на то, что ветер бросает из стороны в сторону. Но что это? Со мной идут только две машины. Покачал крыльями, подозвал поближе. Подошли Пивенштейн и Молоков. Я, встревоженный, высовываюсь из кабины, ищу Демирова. Но его нет. “Не выдержал, вернулся! – думаю я. – Он еще мало тренировался для полета в облаках. А может быть, разбился?”»

Ну то есть взять в экспедицию пилота, который «мало тренировался для полета в облаках», лучше, чем опытного, но который высказывает свое мнение. «Поистине образцовый воспитанник славной Красной Армии!» (Л. Мехлис)

Демиров, потеряв ориентацию, предпочел вернуться в Мейныпильгыно, где Бастанжиев чинил машину. В Анадыре сели только три самолета – Каманина, Молокова, Пивенштейна. Отряд Каманина после второго дня полета распался на две части. На следующий день побережье накрыла пурга, которая бушевала пять дней. Вылет стал возможен только 28 марта. Так гласит официальная история. Но в следующей главе мы посмотрим, как было в реальности.

Редактирование реальности, или как пурга замела аварию Каманина

Как капля воды способна отразить целый мир, так челюскинская эпопея проявила себя как маленькая модель большого Советского Союза. Некоторые участники показали большое мастерство не только в действиях, но и в рассказах о них. Не так важно, что происходит на самом деле, иногда важнее, как это преподносится. Из официальной истории известно, что группа Каманина после двух дней пути прилетела в Анадырь, где их остановил буран, который они пережидали долгих шесть дней. Участники прямо об этом пишут.

Каманин в книге «Как мы спасали челюскинцев» опять цитирует свой якобы дневник:

«23 марта, Анадырь. Прилетели сюда вчера, хотели тотчас же итти дальше. Пурга задерживает, проклятая пурга! Ветер поднял огромные снежные пласты. Снег стоит перед нами сплошной стеной, загородил дорогу и свет… Никто не выходит из избы. Опасно. В двух шагах ничего не видно, можно моментально потерять из виду дом и замерзнуть среди массы мятущегося снега. Когда это кончится? По сводкам – погода плохая на всем Севере».

Штурман отряда Шелыганов: «Анадырь открылся неожиданно в сумерках. Он оказался крупным городом – человек на семьсот. Все население нас встречало. В тот же вечер в Анадыре началась пурга, которая задержала нас на шесть дней».

Каманин, в «дневнике» от 30 марта: «Шесть дней сидели в Анадыре и ждали погоды». О плохой, беспросветной погоде в книге «Как мы спасали челюскинцев» говорит и Пивенштейн. Вроде бы все ясно – изо всех сил торопились к лагерю, но планам помешали объективные обстоятельства, погода не позволила.

Но вот что пишет Герман Грибакин, бортмеханик сначала Пивенштейна, а позже Каманина:

«Утром 23 марта при осмотре машин бортмеханик Каманина Костя Анисимов обнаружил обрыв ушка крепления силовой ленты крыла. Нужна автогенная сварка. Анадырцы рассказали, что в 10 км, на комбинате акционерного Камчатского общества есть сварочный аппарат. Мы сняли с самолета сломанную деталь и поехали с Анисимовым на собачьей упряжке на комбинат. Все обошлось хорошо, и 24 марта Каманин уже вылетел на разведку погоды».

То есть 23 марта вылет не состоялся не по причине плохой погоды, а по неисправности самолета Каманина? Но Каманин почему-то об этом ничего не говорит, цитату из дневника не приводит. Более того, 24 марта Каманин на восстановленном самолете благополучно взлетает и садится, погода позволяет. Пурга не бушевала шесть дней.

Грибакин этот эпизод не придумал. Следы данного происшествия можно обнаружить в первых воспоминаниях Молокова:

«Четвертую машину мы потеряли и прилетели в Анадырь уже втроем. И здесь у меня настроение испортилось… При посадке у одной из машин нашего звена кабанчик на центроплане лопнул. Я испугался: а вдруг заберут у меня машину? На мое счастье оказались здесь мастерские, и машину выправили. Отлегло у меня на душе. Значит, “синяя двойка” – моя…»

Больше Молоков про Анадырь ничего не пишет – ни про погоду, ни про подробности ремонта. Сколько заняло это выправление? Но был еще один очевидец, который оставил записки. Это журналист Петр Кулыгин, участвовавший в перелете на машине Пивенштейна и написавший по свежим следам книгу «Повесть о героях», изданную в 1934 г. Сам Кулыгин спустя четыре года «исчез», но книга осталась.

Кулыгин: «Только здесь уже мы обнаружили, что в опасности был и самолет Каманина. Во время пурги, трепавшей нас над горами Пал-Пала, узел башмака лопнул, и непонятно, как крыло с ослабевшим креплением донесло самолет до Анадыря. Вот этот-то башмак и увезли Грибакин с Анисимовым на тот берег лимана, в мастерскую рыбоконсервного комбината».

Элемент конструкции все называют по-разному, но очевидно, что речь идет об одном и том же. Кулыгин сообщает, что «узел башмака» лопнул во время полета, но тут скорее нужно прислушаться к мнению летчика Молокова – «при посадке». Впрочем, это неважно. Так вот, о погоде. Кулыгин пишет, что весь день 23 марта они бродили по Анадырю, заходили в факторию, типографию и пр. – пурги не было. Из его описания не очень ясно, была летная погода или нет, но ветра точно не было, стоял полный штиль, был «туман и липкий снег». Непонятно: снег шел или просто наступила оттепель, насколько густой был туман и стоял ли он весь день? На следующей странице Кулыгин уточняет:

«К ночи… Грибакин с Анисимовым вернулись с хорошо сваренным башмаком».

24 марта, если Каманин вылетал на разведку погоды, то в Анадыре погода была сносная, достаточная, чтобы взлететь, приземлиться или куда-нибудь улететь.

Герман Грибакин: «24 марта Каманин… вылетел на разведку погоды. Вернулся расстроенный – горы, через которые нам предстояло перевалить, закрыты облаками».

Почему-то кому-то очень хотелось скрыть, что самолет Каманина был в ремонте и что один или два дня погода была приемлемая для полетов. Казалось бы, ну сломался самолет, ну что такого? Почему бы не написать об этом прямо?

Интересно, что вся группа Каманина старательно подыгрывает в стремлении скрыть эти два дня. У всех происходит странный прыжок во времени, все пишут, что пурга началась чуть ли не тут же, как прилетели. Расходятся только в подробностях.

Первая версия Каманина, опубликованная в 1934 г.: прилетели вечером 22-го, а пурга началась с утра 23 марта.

Пивенштейн: «Утром нам сказали: гора Дионисий закрылась – значит будет пурга. Надо переждать». То есть утром 23-го погода еще нормальная, но к вечеру ожидается ухудшение.

Каманин спустя много лет в книге воспоминаний «Летчики и космонавты» примерно повторяет версию Пивенштейна, но с бо́льшими подробностями:

«За мной благополучно сели Молоков и Пивенштейн…

– Гора Дионисия закрылась. – Эту новость нам сообщили на следующее утро.

Мы уже знали, что гора Дионисия находится от Анадыря километрах в одиннадцати и в хорошую погоду четко видна на горизонте.

– Закрылась гора? Ну и что же из этого?

– Плохо, пурга будет.

– А может, и не будет? – высказал я сомнение по поводу столь категоричного утверждения.

– Будет. Гора Дионисия – наш главный метеоролог, – заявили анадырцы.

И в самом деле, вскоре поднялась метель».

Насколько «вскоре» – не конкретизировано, но, как мы понимаем из описания Грибакина, спустя два дня. И Каманин, и Пивенштейн как бы невзначай перепрыгивают от утра 23-го к собранию, на котором Пивенштейн делал доклад для местных жителей и во время которого началась сильная метель. Собрание состоялось, по-видимому, вечером 24-го, после чего погода реально ухудшилась. У Каманина и Пивенштейна происходит прыжок через два дня. В повести Кулыгина подобный разрыв во времени скрывает один спокойный день и три вьюжистых: 23 марта автор бродит по Анадырю, Пивенштейн готовится к докладу, поздно вечером механики привозят сваренный башмак… А потом сразу же утром у него Каманин ворчит, что они пять суток торчат здесь. Скачок явный, Кулыгин его даже не скрывает, а выделяет многоточием… Тут же утром он описывает переполох, который происходит из-за отсутствия четырех жителей, которые пропали после концерта и вестей от которых нет уже трое суток. (Пропавшие жители, нашлись: трое живыми, а один замерз во время пурги.) Но один день из описаний Кулыгина явно исчез. Ни про взлет Каманина, ни про концерт-собрание он ничего не пишет. А Молоков в книге «Родное небо» сообщает просто – шесть дней пурги. Без подробностей.

Интересно, что газета «Правда» передает сведения из Анадыря, прямо противоположные свидетельствам участников. Так, 24 марта (когда Каманин летал на разведку погоды) газета сообщает: «на Анадыре свирепствует пурга, задерживающая вылет самолетов группы Каманина. Снег засыпает машины». А 26 марта, когда все сидят по домам, наоборот: «Пурга, длившаяся несколько дней, неожиданно стихла. Наступил полный штиль. Группа самолетов тов. Каманина, вынужденная отстаиваться из-за пурги трое суток, решила немедленно вылететь».

Газета «Правда» уже 25 марта сообщает, что группа Каманина из Анадыря собирается вылететь прямо в Ванкарем. Можно быть уверенным, что местная «тройка» к тому времени развернула в Ванкареме авиабазу, завезла туда на собаках горючее и доложила об этом правительству. Прямой путь Анадырь – Ванкарем составляет всего 450 км, опыт уже показал, что самолеты группы Каманина способны преодолеть такое расстояние за день. Казалось бы.

Первоначально планируемый путь вдоль океанского побережья Анадырь – бухта Провидения – Уэлен – Ванкарем в два раза больше: 1050 км. Похоже, что Правительственная комиссия, воодушевленная двумя первыми успешными днями, дала задание Каманину лететь в Ванкарем напрямую. Но выполнить этот приказ мешала маленькая проблема: между Анадырем и Ванкаремом лежит горный хребет, высота которого на тот момент была неизвестна. Кроме того, погода в горах всегда хуже, чем на равнине, в марте хребет был постоянно закрыт плотной облачностью.

Таким образом, возможная реконструкция событий следующая: 23-го не смогли вылететь, потому что командирская машина оказалась сломана. 24-го лететь было можно, но не через горы. К тому времени уже (скорее всего) пришел приказ «лететь прямо». Поэтому Грибакин и пишет: «24 марта Каманин… вылетел на разведку погоды. Вернулся расстроенный – горы, через которые нам предстояло перевалить, закрыты облаками».

В тот же день вечером действительно началась пурга, которая закончилась 26-го. Еще один день, 27 марта, летчики потратили на откапывание самолетов и подготовку к полету – так они это объясняли. Но, возможно, в тот день они не вылетели, потому что хребет опять был закрыт. Прямой приказ «лететь прямо» объясняет и все последующие события: почему группа Каманина с сумасшедшим упорством несколько следующих дней пыталась пробиться через горы, вопреки очевидной опасности. Но об этом в следующих главах.

Маршрут группы Н. Каманина с 28 марта по 7 апреля. Дважды летчики пытались прорваться через Анадырский хребет, но в результате отправились через побережье

По составу группы Каманина. Интересно представить, что произошло бы, если бы крепление крыла отломилось у другого летчика, а не у командира группы. Скорее всего, Каманин бы приказал: «Чинись и догоняй» – и в случае подходящей погоды отправился бы дальше во главе уменьшенного отряда. Именно так днем ранее был оставлен Бастанжиев. Если бы разрыв крепления случился не в Анадыре, а ранее, вероятность такого решения была бы близка к 100 %. Возможно, потеря третьего самолета за три дня заставила бы командира задуматься, но предположу, что он все-таки улетел бы с одним напарником. А если бы в Анадыре не оказалось сварочного аппарата? Очевидно, что Каманин забрал бы машину у кого-то из подчиненных и отправился бы дальше. Так что Молокову было чего опасаться. Рискну предположить, что если бы неудачником оказался многоопытный Молоков, то без него шансы Каманина долететь до Ванкарема были бы сильно ниже, хотя он тогда это вряд ли осознавал. Эвакуация челюскинцев могла затянуться до прибытия Доронина и Водопьянова, и такая задержка привела бы к непредсказуемым последствиям. Совершенно точно, что состав первых Героев мог сильно измениться. В общем, всем очень повезло, что разрыв крепежа произошел именно тут и что в Анадыре оказался сварочный аппарат.

Статья Грибакина вышла в 1984 г. К тому времени челюскинская история была канонизирована во всех подробностях, в том числе упоминалось, что «в Анадыре шесть дней продолжалась пурга». Но бывшему технику хотелось рассказать о своем реальном участии в событиях. Каманин никогда не говорил, что у него в Анадыре сломался крепеж крыла, подобный рассказ мог бы вызвать его недовольство, но он умер в 1982 г., и можно было не опасаться гнева генерал-полковника и прославленного героя.

28 марта три самолета группы Каманина вылетели из Анадыря напрямую в Ванкарем и пропали. Следующие шесть дней от них не было никаких известий.

Что происходит на остальных фронтах спасательной операции?

Челюскинцы в лагере заняты выживанием. На момент исчезновения группы Каманина они находятся на льдине уже полтора месяца. У них масса работы. Несколько раз приходится переставлять палатки и перестраивать деревянный барак: регулярно проходят подвижки льда, которые ломают лагерь. Судовые механики занимаются изготовлением металлической посуды, светильников, печек для обогрева палаток, вместе с летчиком Бабушкиным и механиком Валавиным чинят самолет Ш-2, пострадавший при выгрузке. Аэродромная бригада проводит бесконечные работы по расчистке посадочного поля, которое постоянно корежит при подвижках льда и часто заносит снегом. За это время челюскинцы убили и съели белую медведицу с медвежонком. Легко представить, что рацион зимовщиков не был изобильным, а условия жизни – комфортными.

Местная «чрезвычайная тройка», полярники и пограничники ведут работы по организации эвакуации. В Ванкареме разворачивают дополнительную радиостанцию, завозят туда топливо, по всей Северной Чукотке пытаются собрать продовольствие, запасы которого в Арктике крайне скудны. Немного ранее Куканов, ехавший на собаках в Уэлен на поиски Ляпидевского, наткнулся на него и его разбитый самолет. Вдвоем с Ляпидевским на тех же собаках они вернулись в Ванкарем для доклада начальству. После совещания с председателем «чрезвычайной тройки» Гавриилом Петровым было решено приступить к починке одного самолета, причем не того, что стоял на аэродроме в Уэлене, а того, что лежал на льду Колючинской губы. Видимо, уэленский АНТ-4 был совсем в плохом состоянии, потому что менять самолетный двигатель и латать конструкцию посреди зимнего моря, не имея подъемников, сварочного аппарата и прочего оборудования, – невероятно сложная задача. Да что там техника: люди, собственно, не имели возможности нормально поспать и обогреться. Трудности начинались с того, что этот двигатель и его раму нужно было как-то привезти через сотни километров, а никакого транспорта, кроме собак, не предвиделось. Куканов с Ляпидевским на собаках отправляются для организации ремонта в Уэлен – попасть туда они должны к концу марта.

Маршрут группы В. Галышева

Группа Галышева пробирается вдоль побережья Охотского моря. Писать про них довольно трудно – у них ничего особенного не происходит. Ни конфликтов, ни катастроф, ни каких-либо экстраординарных происшествий. В группе три летчика и четыре механика – все опытные профессионалы. А там, где профессионализм, там почему-то всегда падает драматичность. Группа передвигается «по погоде», бураны пережидает, по возможности летит. Большое неудобство – в группе разные типы самолетов. У Водопьянова Р-5, у Галышева и Доронина – «юнкерсы W33» (под номерами «Л-752» и «Л-735» соответственно). Самолет Водопьянова имеет более высокую скорость, поэтому держаться одной группой им невозможно: он вылетает то раньше, то позже, летчики встречаются в контрольных точках, но, если по каким-то причинам встречи не происходит, это не становится проблемой.

Отсутствие ярких событий, конечно, не делает их перелет менее трудным. Не обходится без экстренных посадок и поломок. Путь от Хабаровска до Анадыря занимает 18 дней, в Анадырь они все вместе прибудут 4 апреля, преодолев 3500 км.

Но вся эта деятельность от публики скрыта и очень растянута во времени.

Чем же занята Правительственная комиссия? Всю вторую половину марта она рассказывает миру, как со всей страны собираются и стягиваются в порт Владивосток аэросани и дирижабли. Да еще известный летчик Болотов со своим прекрасным самолетом Т-4 весь март все едет и идет по стране. Например, газеты сообщают:

«ЛЕНИНГРАД, 9 марта. Сегодня из Ленинграда во Владивосток для оказания помощи челюскинцам отправлен на трех железнодорожных платформах самолет “Т-4”. Одновременно с самолетом выехал летчик Болотов и бортмеханик Гурский».

Правительственная комиссия 13 марта информирует:

«12 марта во Владивосток отправлено трое аэросаней (двое системы ОСГА, одни – ЦАГИ[13]). Четвертые аэросани намечено отправить из Хабаровска. Сани будут погружены на пароход “Совет”, выход которого намечен в третьей декаде марта.

Председатель правительственной комиссии Куйбышев

Москва, Кремль».

19 марта газеты пишут:

«Правительственной комиссией отправлены во Владивосток по железной дороге два мягких дирижабля. Это – мало испытанное в полярных условиях средство, которое будет применено лишь в крайнем случае.

Дирижабли будут из Владивостока доставлены в бухту Провидение на пароходе и будут находиться там как резервное средство».

Правительственная комиссия не уточняет, как пароход попадет в бухту Провидения, если море замерзло уже на 900 км к югу. Как-нибудь да попадет. Зато регулярно приводит технические данные дирижаблей, аэросаней и замечательного самолета Т-4. Страна может гордиться своей технической мощью.

«Дирижабли имеют следующие данные:

1. ”СССР-В-2”. Газовый объем – 5300 кубометров с двумя моторами по 300 лошадиных сил, скорость – 70–80 километров в час, радиус действия – 400 километров. В пассажирской части гондолы могут разместиться 10–12 человек.

2. “СССР-В-4”. Газовый объем – 3200 кубометров, с одним мотором в 185 лошадиных сил, скорость – 60–65 километров в час, радиус действия – 250 километров. В пассажирской части гондолы могут разместиться 6–7 человек.

Экспедиция снабжена соответствующим запасным оборудованием и материалами, необходимыми для сборки и возможного ремонта вне эллинга, газовыми установками, а также подогревателями моторов и водо-маслогрейками. Для приема старта дирижаблей без наземной команды специально изготовлено приспособление с расчетом работы в арктических условиях. <…> Начальники экспедиции и заместитель начальника центрального порта дирижаблей – Екфраум Э. К. Командиры кораблей “В-2” – Опман и Суслов и “В-4” – Померанцев и Гудовая.

Председатель правительственной комиссии

В. Куйбышев».

Газетные приключения аэросаней и дирижаблей продолжаются до конца марта. «19 марта – пароход “Совет” встал под загрузку углем», к «25 марта аэросани, дирижабли и самолет Т-4 были приняты на борт». Правда, телеграфное агентство РОСТА 25 марта только сообщает:

«ХАБАРОВСК, 25 (РОСТА). Через Хабаровск проехали летчики Болотов и бортмеханик Гуревич, направляющиеся во Владивосток. В беседе с корреспондентом РОСТА тов. Болотов заявил: “Машина, на которой нам предстоит совершить полет, идет вместе с поездом. Скоро будем во Владивостоке и без замедления приступим к погрузке на пароход. Я готов к полету на север”».

Командор аэросаней Горецкий передает 24-го:

«ХАБАРОВСК, 24 марта. Аэросанная группа помощи челюскинцам в ночь на 24 марта проследовала через Хабаровск. 25 марта будем во Владивостоке, где немедленно начнем погрузку саней на пароход “Совет”».

Возможно, все они двигались быстро и 25-го к вечеру успели погрузиться на «Совет»? Кажется, 27 марта «Совет» все же вышел в море. Оставим шутки – очевидно, что все эти аэросани-дирижабли не эвакуируют челюскинцев в ближайшее время.

Но есть же еще одна спасательная группа – летчики Слепнев и Леваневский и известный полярник Ушаков? Не пора ли им выйти на сцену?

Приключения группы спасателей в США

Самолеты Леваневского и Слепнева прилетели в город Ном на западе Аляски 28 марта. Встречающая публика и журналисты увидели их во всей красе: они были полностью окрашены в пролетарский красный цвет. Также на крыльях черными буквами были крупно выведены надписи: «USSR», а также инициалы каждого летчика, «MS» у Маврикия Слепнева и «SL» у Сигизмунда Леваневского. Спасение спасением, а о пропаганде (и красоте) забывать не следовало. Но я, когда узнал об этой раскраске, мягко говоря, удивился. И начал задавать себе простые вопросы. Сколько нужно времени, чтобы целиком покрасить десятиместный самолет? Потом высушить, нанести буквы, потом еще раз высушить, а затем проделать эту операцию со вторым самолетом? Сколько дней это заняло? Спасатели, вообще, торопились к челюскинцам? А там ведь люди в палатках мерзли, и лагерь у них в любой момент могло льдами перемолоть.

А сколько в целом длился американский вояж группы Ушакова?

Их трансатлантический лайнер прибыл в Нью-Йорк 1 марта по советскому календарю – в США было еще 28 февраля. Путешествие через США от Нью-Йорка до запада Аляски заняло почти месяц. А что так долго? Это действительно требовало столько времени?

Первые 10 дней группа Ушакова провела в Нью-Йорке. Как потом объясняли советские историки – «пока шли переговоры о покупке самолетов». На это действительно нужно столько дней? А о чем там переговариваться? Промышленность США в 1934 г. выпустила более 1000 самолетов – примерно по три машины в день. Причем это было время экономического кризиса, в 1929 г. самолетов выпускалось в разы больше. Были бы заказы, они сделали бы больше. Найти самолет за деньги не составляло никаких проблем. К весне 1934 г. уже установились дипломатические отношения между двумя странами, в США к тому времени работали советские представители. Неужели нельзя было «провести переговоры» ранее, пока Ушаков 10 дней плыл через Атлантику? Вообще-то в Нью-Йорке с 1924 г. работало советское акционерное общество «Амторг», которое целиком заводы в США покупало. Что, этим специалистам было трудно приобрести два самолета?

Возникает ощущение, что «американская группа» не особенно торопилась спасать челюскинцев. Точнее сказать, ее не очень торопили, потому что решения принимал явно не Ушаков.

А чем они занимались во время пребывания в Нью-Йорке? Газета «Правда» писала об этом немного. Леваневский, например, в статье «Пароходом, поездом, самолетом» рассказывает: «Американские летчики, знавшие меня по Ному, пригласили нас в свой нью-йоркский аэроклуб, и я летал здесь на их машинах». Уж не знаю, как много друзей среди летчиков успел завести Леваневский за три дня пребывания в Номе, и как эти аляскинские пилоты оказались в Нью-Йорке, и почему у них тут был свой аэроклуб, но, в общем, Леваневский летал на самолете. В другой заметке рассказывалось, что группой американских летчиков для экспедиции был дан обед.

А статья «Советские летчики в Нью-Йорке» сообщает: «Большой библиотечный зал Армторга полон людей. Это пришли репортеры газет, фотографы, киносъемщики послушать, что скажут советские летчики, командированные сюда советским правительством для организации помощи экспедиции проф. Шмидта» (заметка подписана 10 марта).

То есть занимались летчики и профессор Ушаков рекламными и пропагандистскими мероприятиями до тех пор, пока не поступила команда из Москвы. А поступила она не скоро. 22 марта Ушаков по телеграфу передает газете «Правда»: «10 марта в Нью-Йорке мы получили распоряжение правительственной комиссии помощи челюскинцам выехать на Аляску. Выехали в тот же день, пересекли Америку…»

Но к любым датам и другой информации, сообщаемой Ушаковым, стоит относиться очень осторожно. Он с легкостью манипулирует ими, запутывая читателя. А вот что он пишет в книге «Как мы спасали челюскинцев»: «наша гордость героическим подвигом товарища омрачается известием о том, что в следующем полете Ляпидевский затерялся. Это еще более обостряет наше желание как можно скорее попасть на Аляску и оттуда на Чукотку. В экспрессе мы мчимся через Америку к Тихому океану…»

В этой цитате, как мы видим, «желание попасть на Аляску обострило известие о пропаже Ляпидевского». Возможно, выражение использовано как творческий прием, а может быть, и нет. Вполне возможно, что приказ на выезд из Нью-Йорка действительно поступил после исчезновения Ляпидевского. Сколько времени нужно, чтобы пересечь Америку на поезде? Ехали они в Сиэтл через Чикаго. От Нью-Йорка до Чикаго поезд в 1934 г. шел чуть меньше суток, и путь Чикаго – Сиэтл занимал вряд ли больше двух. Итого трое суток. Известно, что в Сиэтле на пароход до Аляски они сели 17-го. Ляпидевский исчез 14-го вечером, в это время на Атлантическом побережье США было еще 13-е число. Они вполне могли выехать на поезде из Нью-Йорка 14 марта по американскому календарю и успеть попасть в Сиэтл к отплытию парохода 17 марта.

Кто-то скажет, что это конспирология, теория заговора и пр. Хорошо, я даже не буду спорить. Примем на веру сообщение Ушакова газете «Правда», что приказ покинуть Нью-Йорк они получили 10-го, 14-го приехали в Сиэтл и до 17-го ждали там пароход. Но дальше начинается форменный цирк, прыжки во времени и наведение тени на плетень.

Из того же сообщения газете «Правда» известно, что Ушаков, Леваневский и Слепнев покинули пароход 21 марта в городке Скагуэй на южном берегу Аляски. Ушаков сообщает дальнейшие подробности маршрута: «Для ускорения продвижения 21 марта в порту Скегуэй решили оставить пароход и продвигаться поездом до г. Уайтхорс, на канадской территории – последнего пункта железной дороги. Здесь по договоренности экспедицию встретил лучший летчик Аляски Джо Кроссен, в тот же день доставивший участников экспедиции на своем самолете на Аляску, в г. Фербенкс».

Ну правда же создается впечатление длительного путешествия? Мне не мерещится? Они сели на поезд и поехали куда-то в глубь канадской территории, и ехали-ехали, и достигли богом забытых мест, где закончилась железная дорога. Оттуда до сердца Аляски уже рукой подать, но только самолетом. Сколько они ехали на поезде, неясно. Но долго. А когда их взял летчик, то он их уже быстро домчал в Фербенкс. Открываем карту, находим Скагуэй на побережье, потом Уайтхорс на территории Юкон[14] и обнаруживаем, что между ними 176 км. По дороге, не напрямую.

Это примерно как расстояние от Москвы до Владимира. Ну как-то за три часа это расстояние поезд должен был преодолеть. И зачем про это писать, особенно с такими подробностями – мол, «последний пункт железной дороги»? Итог этого путешествия: вечером 21 марта по западноамериканскому времени летчики были в Фербенксе.

В общем-то Ушаков про это же пишет в книге «Как мы спасали челюскинцев». Только там он использует другой прием для наведения тени на плетень – у него в ключевых моментах нет ни одной даты: «Достигнув тихоокеанского побережья, мы получили распоряжение форсировать наше продвижение на Аляску. Поэтому, не задерживаясь нигде, первым пароходом мы вышли из города Сиаттль на север. Чтобы выгадать хотя бы несколько дней, мы договорились с одним из лучших аляскинских летчиков, Джо Кроссеном, о том, чтобы он встретил нас на канадской территории. В Скагвэе, в южной части Аляски, мы покидаем пароход и на поезде через несколько часов попадаем в Канаду, в город Вайтхорс. Уже в окно вагона видим на небольшом аэродроме самолет Джо Кроссена, прибывшего из центральной части Аляски – города Фербенкса. К вечеру мы в Фербенксе». Кстати, интересно, почему Кроссен не встретил их на побережье? Это же по воздуху не более часа.

Ну ладно, из сопоставления сообщения Ушакова газете «Правда» и его последующих воспоминаний мы однозначно получаем, что 21 марта вечером группа Ушакова была в Фербенксе, где ее ожидали два свеженьких купленных самолета «Консолидэйт Флитстер» (17АF Fleetster) в пассажирском исполнении. Девять пассажирских мест – по вместимости салона, а также по дальности полета и скорости они превосходили все остальные самолеты, участвовавшие в спасательной операции. И уже на следующий день, 22 марта, они вполне могли вылететь к Берингову проливу, а на второй день оказаться в Уэлене или даже в Ванкареме, и помешать этому могла разве что нелетная погода. Об этом же пишет американское агентство «Ассошиэйтед пресс», и это даже цитирует ТАСС: «агентство “Ассошиэйтед пресс” сообщает, что полярник Ушаков и летчики Леваневский и Слепнев прибыли в Фербенкс на Аляске и собираются сегодня вылететь в Ном». ТАСС передал сообщение 23 марта, на Аляске еще было 22-е, и пока информация передается от агентства к агентству, проходит время. Но 22-го, или пусть даже 23-го, летчики могли вылететь. Они же в это время резко перестали торопиться, их «острое желание попасть на Чукотку» внезапно затупилось. Они начинают красить самолеты.

Официально это объяснялось тем, что они «принимают машины». Но что значит «принимают»? Сколько дней должна занимать такая «приемка»? Задержка во времени составила минимум пять дней, в результате они вылетели только 27-го, и то если поверить Ушакову, что по пути они сели на ночевку из-за начавшегося снегопада, потому что прибыли в Ном они реально 28 марта, а с их крейсерской скоростью лететь им было меньше четырех часов. Что они делали в Фербенксе с 22-го по 27-е, советские участники говорят крайне невразумительно. В один из дней власти штата устроили в честь советских летчиков банкет, в другой день гости опять летали на самолетах, «вызывая у местной публики восхищение своим искусством». Предположу, что местная публика не меньше изумлялась, почему такие искусные спасатели предпочитают участвовать в светских мероприятиях, а не спешат к замерзающим людям.

После окончания всех событий оправдать покраску поручили Сигизмунду Леваневскому. Вот как он это сделал в книге «Как мы спасали челюскинцев» (немного простодушно, на мой взгляд):

«Перед тем как принять машины мы перекрасили американские надписи на наши. Написали “СССР”, и кроме того Слепнев предложил, чтобы не спутать машины, на одной написать – М. С. (Маврикий Слепнев), а на другой – С. Л. (Сигизмунд Леваневский)».

Что? Зачем?! Чтобы не перепутать машины? А как другие летчики летают на неподписанных самолетах и их не путают? Слепнев и Леваневский не могли разобраться, кому в какой самолет садиться? Ну попросили бы американских бортмехаников, которых наняли для обслуживания, они могли бы подсказывать пилотам: «Твоя машина там, а тебе туда». Леваневский еще «любезно» перекинул такую экстравагантную идею Слепневу. Но обратим внимание на формулировку: «Перед тем как принять машины, мы перекрасили американские надписи на наши». Без перекраски не принимали.

Так все-таки сколько нужно времени, чтобы перекрасить самолет с размахом крыла 13 метров и площадью 29 квадратных метров? Хотя более интересен практический вопрос: почему же Правительственная комиссия вдруг решила притормозить ушаковскую группу?

Тут мы вступаем на зыбкую почву предположений, но можно попробовать… Да потому, что 21 марта на Север вылетела группа Каманина и за два дня три самолета из пяти достигли Анадыря. Похоже, кто-то наверху решил, что Леваневскому и Слепневу теперь можно не спешить. Пусть красят. Следующая команда «форсировать» им поступит, только когда группа Каманина исчезнет. Но это предположения. А фактом является то, что группа Ушакова ждала, пока покрасят самолеты, и никуда не торопилась. На покраску самолетов и последующую сушку ушло шесть дней. Доказательств этому множество. Есть, например, известная фотография, сделанная 23 марта 1934 г. В этот день они точно были в Фербенксе и никуда не летели. Погода, судя по фотографии, вполне сносная. Джо Кроссен, кстати, был давний знакомый Слепнева, они вместе участвовали в поисках Бена Эйлсона в 1930 г.

Советские летчики на Аляске. 23 марта 1934 г. Слева направо: Д. Кроссен, М. Слепнев, Г. Ушаков, С. Леваневский, американский радист (имя неизвестно)

Если можно было нанять Кроссена пролететь 790 км от Фербенкса до Уайтхорса для встречи советских пилотов, то почему было нельзя нанять его вылететь в Ванкарем, до которого от Фербенкса 1300 км? Тем более что Кроссен по этому маршруту уже летал. Если хотели, чтобы челюскинцев спасал непременно советский пилот, так передали бы в Ванкареме машину Куканову или Ляпидевскому, и все дела.

Но все когда-нибудь заканчивается, пора завершать и эту главу. В воспоминаниях Ушакова шесть дней, проведенных в Фербенксе, уместились буквально в половину предложения. Посмотрите, с каким мастерством это сделано: «К вечеру мы в Фербенксе. Здесь по распоряжению посла СССР в Америке т. Трояновского мы принимаем два самолета “Консолидэйт Флейстер” и после их испытания начинаем самостоятельный перелет в Северную Аляску и затем на Чукотский полуостров».

Путешествие группы Ушакова через Америку и общая обстановка по состоянию на конец марта

Дальше следует один абзац про героический двухдневный перелет из Фербенкса в Ном, и в городе Номе в рассказе Ушакова появляется дата – 29 марта. Это первая дата с момента прибытия в Америку. Предыдущая была про эпизод полуторамесячной давности: «17 февраля вечером мы были уже в Берлине». И все, а между ними они торопились-торопились, нигде не задерживались, форсировали продвижение, выгадывали несколько дней и, наконец, оказались у Берингова пролива. Можно приступать к спасению.

Герой разбивает самолет и попадает в подчинение к «Лодырю»

Итак, 28 марта советские летчики оказались в городке Ном на побережье Берингова пролива. От Нома до Ванкарема 603 км (375 миль), в хорошую погоду это 2 часа 40 минут полета, а от Ванкарема до аварийного лагеря остается меньше часа. Можно добавить, что прошло весеннее равноденствие, день продолжает прибывать, количество летных часов в сутках увеличилось.

Каждый самолет официально был девятиместным, при этом он мог взять больше тонны груза. Десяти рейсов, разделенных между двумя самолетами, было достаточно, чтобы вывезти всех со льдины. Напомню диспозицию по остальным самолетам. На Чукотке исправных самолетов нет, Куканов с Ляпидевским на собаках движутся в Уэлен. Три самолета группы Каманина исчезли где-то в дебрях Чукотки, две другие машины с молодыми летчиками ждут погоды в Мейныпильгыно. Три самолета группы Галышева тоже ожидают подходящей погоды на северном берегу Охотского моря.

В такой обстановке проходил старт «американской» спасательной группы Ушакова. По решению правительства в ближайший благоприятный день в Ванкарем должен был отправиться один самолет; второму велели пока оставаться на Аляске. Леваневский по-настоящему не был полярным летчиком, он летал на Севере только один неполный летний сезон, точнее, два месяца, никакого зимнего арктического опыта у него не было.

Маврикий Слепнев был несравненно более опытным полярным пилотом. Казалось бы, первым нужно отправлять его, но… в Москве кто-то «таинственный» решил, что следующим героем должен стать Сигизмунд Александрович Леваневский.

Ушаков: «…я получил распоряжение правительственной комиссии, переданное по телеграфу: немедленно вылететь на Чукотский полуостров с летчиком Леваневским, а Слепневу с его машиной и механиком оставаться в Номе до выяснения положения в Ванкареме».

Леваневский с Ушаковым на борту вылетел из Нома 29 марта по американскому календарю, или 30 марта – по чукотскому (через Берингов пролив проходит линия смены дат). Кроме них, в полет отправился нанятый американский механик Клайд Армистед. Перед полетом получили сводку погоды: в это утро в Номе, над Беринговым проливом и в Уэлене условия были идеальные, у Ванкарема погода была сильно хуже, видимость всего 500 м. Полет впоследствии назовут героическим, Леваневский за него получит звание Героя Советского Союза; и летчик, и Георгий Ушаков оставят пафосные описания, как они мужественно сражались со стихией. Но если посмотреть на их записки непредвзято и назвать вещи своими именами…

Взлетели они в солнечную погоду. Над Беринговым проливом – голубое небо, что чрезвычайно редко в тех краях. Через час самолеты оказались над Уэленом, там было солнечно и прекрасная видимость. Как они оба отметили в воспоминаниях – «На аэродроме никаких знаков выложено не было». Это очень прозрачный намек: их никто не предупредил о проблемах впереди. Сами садиться на аэродром в Уэлене они не стали (ну хотя бы для того, чтобы связаться с Ванкаремом и спросить: как там обстановка? Не стало ли хуже с видимостью?). Нет, они сразу полетели дальше. При подходе к Колючинской губе увидели сплошную стену облаков до самой земли. Осмотрительный пилот тут бы повернул обратно. Но нет, мужественный Сигизмунд Александрович продолжил путь. Облачная стена оказалась снежным штормом с минимальной видимостью. Вместо того чтобы вернуться в Уэлен, пока там не испортилась погода, несгибаемый Леваневский остался на прежнем курсе. Ушаков с восхищением описывает, как летчик в последний момент уворачивался от прибрежных скал, набирал и терял высоту, боролся с обледенением. Хотя лучше бы они просто повернули обратно. Воспоминания, конечно, потеряли бы яркость, но самолет остался бы цел. Закончилось все плачевно: самолет обледенел и потерял управляемость. На бреющем полете машина зацепилась за торос и оторвала себе лыжи. В последний момент Леваневский увидел снежный бугор и затормозил об него. Все остались целы, но свежекупленный самолет оказался разбит в хлам. Леваневского, Ушакова и американского механика Клайда Армистеда подобрали обитающие на берегу чукчи. Просто удивительно, как вовремя чукчи оказывались на месте всех крушений! А еще говорят, что Чукотка – безлюдное место! До Ванкарема Леваневский не долетел 30 миль. Не очень понятно, как он рассчитывал туда прибыть. Георгий Байдуков, которому довелось летать с Леваневским в одном экипаже в 1935 г., то есть годом позже челюскинских событий, утверждал, что Сигизмунд Александрович совершенно не умел летать «по приборам», абсолютно не владел техникой «слепого» полета.

На следующий день после крушения Леваневский, добравшись до Ванкарема, послал в Москву знаменитую телеграмму: «Побежденным себя не считаю, готов снова к работе». Считать себя он мог кем угодно, но на 31 марта объективный итог был такой: теперь на Чукотке было три летчика – Куканов, Ляпидевский, Леваневский. Или четыре, если добавить к ним второго пилота Конкина. И ни одного самолета. Эвакуировать челюскинцев по-прежнему было не на чем.

Назовем вещи своими именами: полет Леваневского сквозь снежный шторм был совершенно безрассудным, хотя, возможно, он неправильно оценил ситуацию по недостатку арктического опыта. Поступок скорее заслуживал наказания, чем поощрения. Для сравнения: позднее Маврикий Слепнев, вылетая с Аляски, трижды поворачивал обратно, столкнувшись с плохой погодой за Беринговым проливом, и без сомнений возвращался. Перелетев пролив, Слепнев первым делом сел в Уэлене.

Слепнев: «…благоразумие требовало не спешить. На севере надо избегать слишком большой торопливости… Помните всегда, что на севере надо быть спокойным, не рвитесь там никуда и никогда сразу».

Почитатели Леваневского в качестве доказательства его заслуг часто приводят тот факт, что он доставил на Чукотку Георгия Ушакова. Ушаков был не просто руководителем делегации, надзирающим за двумя летчиками: он был послан на Север как Представитель Правительственной Комиссии по спасению челюскинцев. Фактически по приезде он становился главным начальником, его ранг был выше, чем у всех местных руководителей. Но выбросить столь высокое лицо на пустынный берег в 30 милях от места назначения, во время снежного бурана, при этом чуть его не убив, – все это очень условно можно назвать благополучной доставкой.

И еще один поворот сюжета: попав на Чукотку, хоть и без самолета, Сигизмунд Леваневский переходит в прямое и непосредственное подчинение к Федору Куканову, начальнику Чукотского авиаотряда. Полгода спустя Леваневский в своих воспоминаниях расскажет про своего командира (хотя и не называя фамилию), что ранее выгонял его из экипажа с характеристикой «лодырь изрядный». Обозвать лодырем летчика, проведшего на Севере тяжелейший сезон, когда ты сам разбил самолет в третьем же полете, – из ряда вон.

В спасательной операции первый проблеск надежды

Авария Леваневского создала новый драматический поворот в спасательной операции. Зрители во всем мире затаили дыхание. Правительственной комиссии в Москве было от чего расстраиваться, ведь в своих первых сообщениях она ставила задачу закончить эвакуацию к 1 марта. Теперь, спустя месяц после заявленного срока, 90 % челюскинцев по-прежнему остаются на льдине, и вывозить их нечем. Самолеты бьются, одни летчики исчезают, другие не могут пробиться сквозь непогоду. Но в своих новых сообщениях официальные лица продолжают излучать оптимизм.

«МОСКВА, 5 (ТАСС). В “Известиях” опубликована беседа с председателем дальневосточной чрезвычайной комиссии по оказанию помощи челюскинцам тов. Крутовым, который заявил, что сейчас приняты все меры к розыску звена Каманина.

Неудача Леваневского и группы Каманина не дает основания для пессимистических выпадов. Их сумеют заменить Слепнев, Галышев, Доронин и Водопьянов, а затем, если понадобится, – дирижабли, аэросани и самолет летчика Болотова».

Да, летчик Болотов со своим замечательным самолетом наконец-то доехал из Ленинграда до Тихого океана и теперь плывет где-то в море вместе с армадой дирижаблей и аэросаней. Несомненно, они спасут челюскинцев – если успеют.

«МОСКВА, 5 (ТАСС). Собкор “Известий” сообщает из Владивостока, что поиски Каманина, Молокова, Пивенштейна продолжаются. В залив Лаврентия – бухта Провидения – посланы нарты. Пилоту Куканову дано распоряжение при первой возможности вылететь на розыски летчиков».

Ремарка «при первой возможности» поистине замечательна. Потому что лететь пилоту Куканову совершенно не на чем, самолетов как не было, так и нет. Есть разве что слабосильный У-2 с неработающим мотором, что стоит в Уэлене, – про него часто вспоминают в газетах, но на нем никто не летает. А площадь Чукотки составляет сотни тысяч квадратных километров.

Возвращаясь в реальность: 31 марта пилот Куканов вместе с пилотом Ляпидевским на собаках подъезжает к Уэлену. Ушаков в Ванкареме взял власть в свои руки и радирует Слепневу в Ном распоряжение вылетать, как только позволит погода. При этом он приказывает загрузить самолет по максимуму собачьим кормом, примусами и одеждой, из чего Слепнев делает вывод, что готовится эвакуация на собаках. 31 марта Слепнев вылетает дважды, но оба раза возвращается из-за плохой погоды на чукотском берегу. Окончательно останавливается он в городке Теллер, расположенном немного ближе к Уэлену, чем Ном. Кстати, в своих воспоминаниях Слепнев как бы невзначай отмечает, что, когда он взлетал первый раз, кроме него на аэродроме стояло еще три американских самолета с работающими двигателями.

Вернемся на несколько дней назад, посмотрим на пропавшую группу Каманина. 28 марта она вылетела из Анадыря прямо в Ванкарем. При подлете к горам летчики натыкаются на сплошной снегопад и отсутствие видимости. Каманин в первый раз за время экспедиции проявляет осмотрительность и приказывает садиться в заливе Креста, возле стойбища Кайнергин (так его называют участники, хотя правильное название – Конергино). Действительно, лететь через горный хребет неизвестной высоты в нулевую видимость было бы верхом безрассудства. С момента посадки в Конергино Каманин начинает советоваться с Молоковым. Командирская фанаберия сменяется уважением к опыту. Конергино находится почти на полпути между Анадырем и Ванкаремом, до цели остается всего 250 км, но начинается очередной буран, который бушует до 1 апреля.

2 апреля в группе происходит несколько загадочных событий, которые интересно рассмотреть подробней.

В тот день группа снова пытается пробиться в Ванкарем напрямую, но горы опять оказываются закрыты непроницаемой облачностью. Тем не менее они час летят в сторону гор, и только убедившись, что видимости нет, Каманин приказывает поворачивать обратно. Возникает первый вопрос – они разве не видели, что горы закрыты? Зачем они все же летели? Час туда и час обратно – на этот полет они истратили бензина на два часа. Приземляются они в том же стойбище Конергино и устраивают большое совещание. Первым делом считают оставшийся бензин – его хватит на два-три часа полета. После этого они начинают всерьез обсуждать, не полететь ли в Ванкарем «напрямую» в третий раз. Очевидно, что теперь это билет в один конец: в случае неудачи у них не хватит топлива, чтобы вернуться обратно. В лучшем случае они застрянут в дикой глуши без связи с внешним миром. Это очевидно безрассудно, тем не менее вариант всерьез рассматривается.

Конечно, наиболее безопасно вернуться за топливом в Анадырь. Но они явно не хотят этого делать. Воспоминания всех участников совещания, с одной стороны, удивительно похожи друг на друга, с другой – поразительно запутанны и неопределенны. Они на что-то туманно намекают. Смотрим, например, ранние воспоминания Каманина:

«Вернулись в Кайнергин, стали проверять бензин. Оказалось, его хватит на два часа. На самолетах с пустыми баками далеко не улетишь. Проклятые облака и горы! Они начинают теснить нас назад. Непогода отнимает у нас главное – бензин. Мы рискуем засесть в этой тундре, как пароход на мели. Что делать? Перед нами два пути, оба ведут вперед только через отступление. Можно итти за бензином обратно в Анадырь, т. е. откатиться от Ванкарема на 500 километров. И можно итти на Ванкарем кружным путем, через весь Чукотский полуостров, по берегу моря, имея в виду две базы – бухту Провидения и Уэллен».

«Откатиться от Ванкарема на 500 км» – это очень пафосно. Но я решил посмотреть, на каком же расстоянии находится от Анадыря Конергино. Оказалось, что совсем даже не 500 км, а всего 213. Это полтора часа полета максимум. И там можно было бы совершенно безопасно доверху наполнить баки бензином и после лететь куда угодно. Но они не хотят так делать, обсуждая вместо этого странную идею – лететь через побережье в бухту Провидения, причем есть большая вероятность, что бензина им не хватит. Лишь бы не появляться в Анадыре. Но они же не могли сойти с ума все одновременно? Зачем они рискуют, если можно потратить полтора часа и избежать серьезных проблем?

Единственное, чем я могу это объяснить, – у них был прямой приказ «сверху» лететь напрямую. Именно поэтому они упорно пытаются прорваться через хребет вопреки непогоде. Убедившись, что в ближайшее время это невозможно, они обсуждают: что делать? Продолжать биться головой об стенку или пойти в обход, то есть нарушить приказ? Именно поэтому они не хотят возвращаться в Анадырь на безопасную заправку – чтобы не докладывать начальству и не получать подтверждения приказа, который, как стало понятно, в настоящее время невыполним. Поэтому принято рискованное во всех смыслах решение – продвигаться вдоль побережья. Летчики взяли ответственность на себя. И предложил это решение, скорее всего, Молоков. Сравним две записи – Каманина и Молокова.

Каманин, предложив два пути, «ведущих через отступление» (продолжаем цитату): «”Как ты думаешь, Василий Сергеевич? – спросил я Молокова. – Пожалуй, единственное, что можно сделать, – это итти на Провидение!”»

Молоков: «Каманин спрашивает: “Ну, как теперь – лететь в Анадырь или итти на бухту Провидения?”

Я сказал, что нам отступления нет, нужно итти только вперед. Если с бензином плохо, то в крайнем случае долетим до определенного места, где можно одну машину остановить или из двух машин бензин перелить в одну, чтобы хоть одна долетела».

Примерно это же подтверждает журналист Кулыгин: «Летим в фиорд Провидение, – твердо сказал Молоков. – Иди она к черту, эта Анадырь».

Это очень серьезный выбор. Предположу, что без Молокова Каманин бы на это не решился. Как «идеальный воспитанник Красной Армии», он бы предпочел действовать напролом в соответствии с приказом. Кстати, штурмана каманинского отряда Шелыганова иногда в литературе называют еще и радистом. Рация у группы была, но во время конергинского сидения она не работала. Это сыграло им на руку, поскольку позволило принять самостоятельное решение.

Заканчиваем гадать, возвращаемся к фактам: на последних остатках бензина они вылетают в бухту Провидения, до которой 311 км. В тот день к вечеру долететь не успевают, садятся у стойбища Велькальтен. Каманин при посадке ломает шасси. И снова начинается пурга, продолжающаяся до 3 апреля. О судьбе отряда Каманина внешний мир по-прежнему ничего не знает.

Но в этот же день, 1 апреля, Слепнев перелетает в Уэлен. Впервые за 18 дней, первый раз с 14 марта, с момента аварии АНТ-4 Ляпидевского, на северном берегу Чукотки появляется исправный самолет! Первый самолет в этом зимнем сезоне, прилетевший из большого мира. Теперь лагерь челюскинцев снова в пределах досягаемости советской авиации – 260 км напрямую или 320 км до Ванкарема, а оттуда «всего» 130.

1 апреля в Уэлене уже находились и Куканов с Ляпидевском. Таким образом, в одном месте собрался почти весь славный Чукотский авиаотряд, которым командовал Куканов: один исправный самолет и три первых пилота. Не хватало разве что Леваневского, но тот после своей героической посадки об лед находился в Ванкареме и чувствовал себя еще не очень хорошо. 1 апреля Сигизмунд Александрович Леваневский съездил из Ванкарема на место крушения. В своих записках он позднее не удержался и обругал американский аэроплан: «Самолет был не из особенно хороших. Мотор, правда, был новый». (Возраст «не особенно хорошего самолета» был менее двух лет, его выпустили в 1932 г.)

Но 1 апреля Правительственная комиссия в Москве может перевести дух: несмотря на пропажу тройки Каманина, спасательная операция по крайней мере становится возможной, переходит из виртуальной области в реальную. Хорошие новости идут потоком: челюскинцы на льдине закончили восстановление своего битого самолета Ш-2 и 31 марта летчик Бабушкин совершает на нем пробный полет вокруг лагеря.

Газеты полны сдержанного, делового оптимизма.

«МОСКВА, 5 (ТАСС). Собкор “Правды” сообщает из Петропавловска на Камчатке, что самолет Ляпидевского находится на льду возле острова Колючина. Для ремонта сломанного шасси требуется автогенная сварка, а ближайший сварочный аппарат находится на Анадыре. Выясняется возможность срочной доставки аппарата к месту сварки».

Вот как! Не просто «выясняется возможность», а прямо-таки «срочной доставки»! Не знаю, как долго собкор «Правды» выяснял этот вопрос, но варианты логистики были крайне просты: или на собаках, или самолетом. Группа Каманина из Анадыря улетела и пропала, группа Галышева еще не прилетела. Вот из этих опций можно выбирать срочную доставку.

Но все же объективно с прилетом Слепнева появляется надежда на скорую эвакуацию. Тем более весна все ближе, погода ведь должна с каждым днем улучшаться? Но Север любит смеяться над надеждами – до 7 апреля в Уэлене попеременно пурга и туман.

До цели добирается меньше половины группы Каманина

2 апреля и в Уэлене, и на южном берегу Чукотки погода нелетная. Но на северном берегу около Ванкарема – хорошая. В этот день в Ванкареме появляются новые эвакуированные челюскинцы – из лагеря на восстановленном Ш-2 прилетают летчик Михаил Бабушкин и его механик Георгий Валавин. С момента первого рейса Ляпидевского прошел почти месяц, и вот есть следующие спасенные: тринадцатый и четырнадцатый по счету. Долетели они на честном слове. Техническое состояние самолета ужасное: мотор не тянет, корпус скроен из того, что было под рукой, крылья стянуты веревками. Но Бабушкин заявляет, что готов на этом самолете возить людей.

3 апреля в районе бухты Провидения погода летная. У трех самолетов каманинской группы бензина в обрез, а при последней посадке Каманин сломал шасси, на его машине лететь нельзя. Что делать?

Василий Сергеевич Молоков оставил не очень объемные воспоминания об этом перелете. Но в них постоянно, через каждые несколько абзацев, повторяется фраза «опасаюсь, как бы у меня не забрали машину». После того как из экспедиции убрали Яна Липпа и Фабио Фариха, он имел основания переживать. Но про сидение в стойбище Велькальтен Молоков пишет уже по-другому:

«И снова у меня портится настроение: опасаюсь, как бы у меня машину не забрали. Конечно, поправить лыжу – дело нетрудное, но затяжка… А Ванкарем так близок! Дело прошлое, но если бы у меня вздумали забрать машину, я бы ее не отдал. Условия Севера диктуют свои законы. Я считал – раз я уже пролетел опасные места и летел неплохо, это дает мне право на машину».

Ситуация с самолетами на 5 апреля 1934 г. на Чукотском полуострове

Существует легенда, что он и не отдал Каманину самолет. Нашел весомые аргументы. «А что ему? Кругом пятьсот…»[15] Борис Пивенштейн, ограниченный рамками воинской дисциплины, подобные доводы против своего командира использовать не мог. Каманин забрал у Пивенштейна самолет вместе с механиком Германом Грибакиным, своего механика Анисимова он оставил со сломанным самолетом.

Каманин сказал Пивенштейну следующее: «Придется оставить тебя здесь с моим самолетом. Мы возьмем с него бензин, чтобы хватило до бухты Провидения, и оттуда сразу пришлем тебе горючее. Постарайся за это время исправить мою машину и догнать нас… Я прекрасно понимаю, что тебе тяжело, сожалею, но ничего не поделаешь», – так это описал сам Борис Абрамович Пивенштейн.

В результате командирского решения Пивенштейн не стал Героем Советского Союза, а каманинский бортмеханик Анисимов остался совсем без наград. Но не будем забегать вперед.

Возможно, что никакого спора между Молоковым и Каманиным не было, все это легенды. Каманину лететь в компании с опытным «дядькой» было удобней, чем со своим ровесником Пивенштейном. С машины Каманина слили весь бензин, Пивенштейну и Анисимову оставили только пять литров «для примуса», и 3 апреля два самолета, оставшиеся из первоначальных пяти, покинувших Олюторку за две недели до этого, отправились в бухту Провидения. Про этот полет Каманин не сообщает, летели ли они с вдвоем с Молоковым строем, «по-военному», или уже «по-простому». Вместе с пилотами улетели штурман М. Шелыганов, механики Г. Грибанов, П. Пилютов, приборист-электрик И. Девятников и журналист П. Кулыгин – всего семь человек на теперь уже двух двухместных машинах. Несмотря на проблемы с топливом, перегруз их не остановил, и журналиста они все-таки с собой взяли. Читатель может попытаться угадать, на чьей машине полетел четвертый человек. Это несложный вопрос – журналист Кулыгин сел к Молокову.

Молоков с Каманиным довольно быстро достигли бухты Провидения, там заправились и в тот же день перелетели в Уэлен, где попали в компанию к Куканову, Ляпидевскому и Слепневу. В этот день Чукотский авиаотряд по числу исправных самолетов увеличился почти в три раза – вместо одного их стало три. Никогда еще за все время с начала операции Чукотка не располагала такими ресурсами. Осталось только дождаться хорошей погоды, чтобы приступить к эвакуации.

Ситуация в целом стремительно улучшалась, хорошие новости поступали каждый день. 4 апреля в Анадырь в полном составе прилетела группа Галышева, преодолев без происшествий 3500 км за 18 зимних дней, что само по себе являлось огромным достижением. Становится реально использовать в спасательной операции еще три самолета, причем два из них довольно вместительные. До Ванкарема им остается всего день пути, если лететь напрямик через горы, или два дня до Уэлена вдоль побережья. Но из-за непогоды они застревают в Анадыре до 11 апреля.

С 5 апреля в Анадыре начинают появляться еще авиаторы, но только… без самолетов. Утром 5 апреля недалеко от города врезается в сопку и сгорает самолет Демирова, второго отставшего летчика из каманинской группы, – в районе Анадыря была дымка, которая скрадывала рельеф. Летчик второй день метался вдоль побережья, никак не мог обнаружить Анадырь, поэтому шел низко и в результате столкнулся с землей.

Каманин пишет, что при аварии Демиров отлетел от самолета на 30 м и упал в мягкий снег с рычагом управления в руках. Почему-то почти никто не упоминает, что в самолете, кроме пилота, находилось еще два техника, и никто не сообщает их имена. Понятно, что обилие фамилий усложняет текст, следить за несколькими летчиками легче, чем за большим кругом лиц, но, так как наш цикл посвящен «неизвестным героям», я считаю необходимым вспомнить про всех. Техников, летевших вместе Иваном Демировым, звали Леонид Осипов и Сергей Астахов. По чистой случайности во время аварии никто не пострадал. Всех их в Анадырь привезли на собаках пограничники. Летчики рассказали, что вылетели из Мейныпильгыно два дня назад в паре с самолетом Бастанжиева. Видимость была не очень хорошая, пилоты быстро перестали понимать, где они находятся и куда надо лететь. Проблема была еще в том, что у них не было штурмана. Напомню, что второго штурмана Каманин исключил из команды еще на стадии подготовки. В дымке два самолета потеряли друг друга, Демиров, по его расчетам, прилетел куда-то в район Анадыря, но найти город никак не мог, несколько раз садился, израсходовал почти весь бензин и накануне вечером сел на ночевку возле пустой фактории. Утром, опять же в дымке, он взлетел, но почти сразу разбил самолет.

А вечером 5 апреля на окраине Анадыря жители обнаружили лежавшего на снегу техника Анатолия Разина из экипажа Бастанжиева. По словам Водопьянова, Разин не дошел до домов 20 м. Разин рассказал, что оставил Бастанжиева и второго техника Романовского в тундре, они обессилели и идти не могли, а он отправился за помощью. Бастанжиева и Романовского спасли чукчи: они случайно наткнулись на летчиков и привезли обоих в Анадырь в тот же вечер. Это был уже третий экипаж, который спасали чукчи за время челюскинской эпопеи. Бастанжиев и Романовский получили серьезные ушибы при аварии, Романовский вдобавок обморозил ноги, и ему потом пришлось ампутировать два пальца. Бастанжиев врезался в сопку еще 3 апреля – в тот же день, как расстался с Демировым. Обломки самолета разбросало по склону метров на сорок, но снег все же сохранил жизнь всему экипажу. Все во время удара потеряли сознание, но Разин пострадал меньше других и первым пришел в себя. Сначала он обнаружил и привел в чувство Юрия Романовского, затем они вдвоем выкопали из снега пилота. Все трое провели ночь под обломками самолета, а утром попытались идти. В результате они шли день, ночь и еще один день. За время похода все сильно обожгли глаза солнцем. На исходе второго дня Бастанжиев и Романовский окончательно потеряли силы, и только Разин смог идти дальше, но и он замерз бы, если бы упал немного дальше от домов. Лишь благодаря невероятному везению все летчики остались живы. Но два самолета из каманинской группы оказались полностью уничтожены.

Подводим промежуточный итог: два молодых пилота с экипажами сидели в Мейныпильгыно с 22 марта по 3 апреля, все это время не могли дождаться хорошей погоды и, разумеется, нервничали. В результате они вылетели при первой же подходящей возможности, или, лучше сказать, когда сочли ее подходящей. На самом деле погода была неблагоприятной. К авариям привели недостаток опыта и неправильная оценка ситуации. Ниже – несколько экспертных мнений участников.

Маврикий Слепнев: «Однако благоразумие требовало не спешить. На севере надо избегать слишком большой торопливости… Помните всегда, что на севере надо быть спокойным, не рвитесь там никуда и никогда сразу».

Михаил Водопьянов: «В Арктике надо уметь не только летать, но и терпеливо сидеть на месте».

Штурман Шелыганов: «Молоков дружески и терпеливо советовал: “На Севере надо уметь выждать погоду. Знаю, что трудно удержаться, если задание срочное, но выдержка необходима. Лететь в пургу непростительно. Зато если выдался хороший день, – летай до обалдения”».

«В лагере Шмидта все благополучно»

Между 5 и 7 апреля по всей Чукотке плохая погода, никакие спасательные работы не возможны, нужно просто ждать. Но пропагандистская кампания в СМИ не останавливается, газеты каждый день шлют потоки победного оптимизма. ТАСС со ссылкой на Г. Ушакова передает:

«В лагере Шмидта все благополучно.

ВАНКАРЕМ, 7 (ТАСС). ПЕРЕДАНО ПО РАДИО. Самолеты, брошенные на помощь челюскинцам, в ближайшие дни будут сконцентрированы в Ванкареме. Картина расположения летных средств такова: В Ванкареме – 1 самолет “Ш-2” с летчиком Бабушкиным, в Уэллене самолет У-2 с пилотом т. Кукановым, самолет летчика Слепнева и два “Р-5” пилотов – Каманина и Молокова. Самолет Пивенштейна из-за недостатка горючего задержался в районе мыса Беринга. Горючее отправлено на нартах с бухты Провидения.

Имел разговор по радио с тов. Шмидтом. Согласовали следующий план работы: самолеты Слепнева, Каманина и Молокова начинают переброску людей, берут на борт, в первую очередь, физически более слабых. В эту работу включаются все вновь прибывающие пассажирские самолеты. В случае заминки в работе самолетов, к лагерю Шмидта выходит санная партия. Самолеты Бабушкина и Куканова тренируются для срочной связи».

Как водится, в сообщении странная смесь правды и полуправды, еще и разбавленная долей чистой фантастики. Хотя Бабушкин и рвется на своем Ш-2 возить из лагеря челюскинцев, но техническое состояние самолета настолько ужасно, что полеты на нем чрезвычайно экстремальны, о чем прямо говорится в этом же сообщении Ушакова двумя абзацами ниже:

«Особо надо отметить исключительно отважный перелет т. Бабушкина с механиком т. Валавиным. Их самолет три раза ремонтировался в условиях ледового лагеря. Самолет буквально весь заплатан. Он больше напоминает не современную летную машину, а “тришкин кафтан”: мотор не дает полных оборотов, стойки плоскостей, связывающие их с шасси, закреплены веревкой. Даже при наличии такого опыта, каким обладает Бабушкин, надо было иметь много отваги, чтобы пускаться в полет на таком самолете, там, где погода меняется каждый час».

На таком аппарате никакой «тренировки для срочной связи» быть не может. То же самое и с самолетом У-2 в Уэлене, про который в очередной раз вспомнили и на который в очередной раз послали пилота Куканова. Пилот Куканов служит постоянным медийным персонажем эпопеи, в прессе на него непрерывно сыплются приказы и распоряжения, не имеющие никакого отношения к реальной ситуации. Уэленский У-2 всю зиму простоял в нерабочем состоянии, к полетам он был непригоден. Сигизмунд Леваневский месяц спустя в силу крайней необходимости совершил на нем разовый перелет на дистанцию 85 км и за это время несколько раз садился с заглохшим мотором. Леваневский описывал это так:

«В Уэллене был самолет “У-2” с частично неисправным мотором. Мотор работал с серьезными срывами. <…> Мотор работает действительно паршиво: малые обороты, кашляет. <…> Пятнадцать минут мы кружились, пока мне удалось набрать 500 метров высоты. А за это время на исправном самолете можно было бы набрать 2500 метров. <…> …мотор сильно кашляет, температура резко прыгает вверх. Опасаюсь, что сгорит мотор, планирую, выбирая между гор более пологий склон».

В общем, для срочной связи и этот самолет никак не годился. Починят его только в мае, после начала навигации.

Но мы отвлеклись от доклада Ушакова. Кроме неисправной техники, «тренироваться» Бабушкину и Куканову мешала погода. Ведь сам Ушаков тут же сообщает:

«Перелет самолетов в Ванкарем и полеты в лагерь Шмидта пока задерживает бушующая метель».

А в остальном все хорошо, и Ушаков продолжает:

«Ремонт самолета т. Ляпидевского закончен, за исключением сварочных работ. Сварщика аппаратуры мы вызвали из Анадыря, он уже в пути».

Ремонт самолета Ляпидевского, можно сказать, еще не начат, двигатель и рама для него пока находятся в Уэлене, моторную раму позднее в Ванкарем привезет Молоков. Зато, судя по сообщению, наступила ясность со сварочным аппаратом – «сварщик уже в пути». А ведь всего два дня назад ТАСС писал: «Выясняется возможность срочной доставки аппарата к месту сварки». Похоже, что за два дня наконец выяснили. На самом же деле сварочный аппарат до сих пор в Анадыре, погружен на самолет Галышева, но доставить его возможно не ранее, чем наступит летная погода.

Однако жизнь прекрасна:

«В лагере Шмидта все благополучно. Разговор со Шмидтом и рассказы Бабушкина рисуют яркую картину благополучия, рисуют яркую картину жизни на льду отважных челюскинцев.

Г. Ушаков».

Несмотря на «благополучие» в лагере отважных челюскинцев, где-то далеко от Чукотки большая страна продолжает виртуальную спасательную операцию. По-прежнему на страницах газет где-то грузятся пароходы, снаряжаются самолеты и летят дирижабли. Срочно отремонтированный ледокол «Красин» на всех парах спешит через Атлантику к Панамскому каналу.

Из-за разницы во времени и дальности расстояний новости с Чукотки попадают на страницы газет с большим опозданием. Как раз 7 апреля, когда ТАСС передавал бодрый отчет Ушакова, на арктическом побережье Чукотки наступила летная погода. Спасательная операция приближалась к кульминации. У Георгия Ушакова есть сомнения в надежности авиации, в своем сообщении он не просто так упомянул, что «к лагерю Шмидта выходит санная партия». Ближайшее время покажет, справится авиация или нужно будет переключаться на собак.

Трудный день: аварии всех самолетов и новый успех после месяца неудач

7 апреля – решающий день. В Уэлене и Ванкареме устанавливается летная погода. Почти впервые за месяц, во всяком случае с 14 марта, совпадают два фактора: теперь есть и исправные самолеты, и подходящие условия. Множество людей и на побережье, и в лагере челюскинцев готовились к этому дню. Еще во время сидения в Уэлене Слепнев отбивает челюскинцам радиограмму, в которой указывает размеры площадки, минимально необходимые для посадки его самолета. Создание и поддержание аэродрома во льдах требуют от челюскинцев колоссальных усилий. Они вырубили в торосах поляну размерами 450 на 50 метров, по площади она была равна примерно трем футбольным полям. Для этого им пришлось переместить тысячи тонн и кубометров льда и снега, не имея никакого оборудования, кроме лопат, ломов и мускульной силы. Но мало было создать аэродром один раз – подвижный лед то разрывал его трещинами, то, наоборот, собирал в гармошку, поэтому лед приходилось постоянно скалывать, выравнивать, забивать разрывы, а после буранов чистить от снега – и все это силами нескольких десятков человек. Размеры, которые я привел выше, скорее всего, условные, все участники называют их совершенно произвольно. Ширина колеблется от 50 до 150 метров, длина тоже «пляшет». Возможно, размеры аэродрома были подвижны. Кроме того, на всякий случай были подготовлены и запасные аэродромы. Первый аэродром располагался в 5 км от жилого лагеря. Сделать ближе не позволяли условия. Для того чтобы отправить в полет Бабушкина, челюскинцам пришлось протащить самолет эти 5 км волоком, скалывая неровности.

Подготовка базы в Ванкареме тоже стоила огромного труда, только уже береговым полярникам, которых к тому же было гораздо меньше. Как я уже говорил, в Ванкарем на собаках завезли несколько тонн бензина, продовольствие, развернули радиостанцию. Первый летный день должен был показать, не напрасны ли эти усилия.

Большой американский самолет Слепнева обладал более высокой скоростью и грузоподъемностью, чем Р-5 Каманина и Молокова, и утром 7 апреля он стартовал из Уэлена первым. На борту, кроме пилота, были американский авиамеханик Уильям Левери и Анатолий Ляпидевский, возвращавшийся для ремонта своего АНТ-4. Моторную раму, за которой Ляпидевский приезжал в Уэлен, согласился доставить Молоков. Эта рама по габаритам не влезала ни в один самолет, ее примотали к Р-5 снизу.

Михаил Бабушкин (слева) и бортмеханик Георгий Валавин в Ванкареме

Схема операции по состоянию на 7 апреля

Молоков: «Прикрепил ее под фюзеляж. Как-то сяду? Рама могла зацепиться за неровную поверхность снежной площадки. Ну ничего, обошлось. Потом раму доставили с Ванкаремского аэродрома к месту аварии на собаках».

Каманин и Молоков взлетели сразу после Слепнева. Слепневу до Ванкарема один час и двадцать минут лёту. По прибытии из его самолета на снег быстро выкинули собачий корм, лыжи, спальные мешки – массу имущества, приготовленного для эвакуации на собаках. Американского механика Слепнев тоже решил оставить в Ванкареме – «не желая подвергать опасному риску жизнь молодого человека». Уильяму Левери было всего 20 лет – возможно, это самый молодой участник спасательной операции. Мотор Слепнев во время визита на льдину глушить не собирался, поэтому рассчитывал обойтись без механика. Вместо него в самолет садится Георгий Ушаков, который летит на льдину с инспекцией.

Э… Что? Казалось бы, уже ничто не может удивить искушенного наблюдателя, но это… Два месяца со льдины не могут эвакуировать 92 человек. И вот, как только открывается первая возможность, немедленно на лед везут еще одного, увеличивая тем самым число нуждающихся в эвакуации до 93? Как же высокий руководитель объяснял свое решение, зачем он туда полетел?

Ушаков: «Чтобы иметь точное представление о работе наших летчиков, о положении в лагере и о состоянии льдов между Ванкаремом и лагерем Шмидта на случай санного похода, я решил вылететь в лагерь вместе со Слепневым».

Вообще-то руководителей на льдине хватало: это и капитан корабля В. И. Воронин со своими корабельными помощниками и боцманами, и руководитель экспедиции О. Ю. Шмидт, заместитель Шмидта И. А. Копусов, и еще один заместитель начальника экспедиции И. Л. Баевский, и вдобавок помощник начальника экспедиции А. П. Бобров, и начальник станции на острове Врангеля П. С. Буйко (почему-то не оставшийся на острове Врангеля), и многие-многие другие ответственные товарищи. Но, без сомнения, прибытие на льдину еще более высокого начальника, присланного из Москвы, должно было уровень руководства повысить. И пусть число людей на льдине стало на одного больше, что нам, жалко, что ли… «в жизни всегда должно быть место подвигу». Кроме высокого начальника, в девятиместный самолет посадили восемь собак, чтобы у челюскинцев появилось какое-нибудь транспортное средство – хотя бы грузы между лагерем и аэродромом возить.

Главный радист лагеря Кренкель: «Вылетая из Ванкарема, Слепнев сообщил по радио: “Буду в лагере через 36 минут”. Я удивился такой точности и посмотрел на часы. Через 37 минут на горизонте показался самолет Слепнева. С большой скоростью он приближался к лагерю, сделал крутой вираж и потом почему-то долго кружился над аэродромом. В лагере недоумевали».

На лагерь Слепнев вышел без всякого штурмана, по приборам. Но с посадкой возникли проблемы. У самолета была высокая посадочная скорость, расчищенный аэродром для него оказался маловат. Кроме того, мешал сильный боковой ветер, поэтому Маврикий Слепнев долго прицеливался. Но все же приземление, точнее приледнение, вышло не очень удачным – длины площадки не хватило для торможения, самолет вынесло на торосы, и он сделал несколько прыжков, в результате чего оказалось подломано шасси. Георгий Ушаков, представитель Правительственной комиссии и главный начальник, менее чем за 10 дней пережил вторую авиационную аварию.

Кренкель: «Когда машина остановилась, из нее, словно ничего не случилось, вышел Слепнев. Одет он был с иголочки, что выглядело особенно заметным на фоне наших весьма обшарпанных туалетов: на нем была великолепная меховая куртка, видимо, эскимосского пошива на Аляске, и игривая шапка с меховым помпончиком. Этот пижонский наряд в сочетании с умением Слепнева носить костюм и его великолепным самообладанием не мог не производить впечатления. Слепнев привез ящик американского пива, шоколад, сигареты – одним словом, ему было чем угощать нас, пока механики, во всеоружии опыта, накопленного при штопании и латании бабушкинской “шаврушки”, приступили к исправлению повреждений слепневского самолета».

Каманин и Молоков прибыли в Ванкарем немногим позже Слепнева. Можно сказать, что здесь окончился их первый этап участия в спасательной операции. После старта с Олюторского мыса прошло 18 дней, за это время они пролетели 1800 км, если не считать неудачных зигзагов при штурме Анадырского хребта. Вместе с пилотами этот путь проделали штурман Матвей Шелыганов, механики Герман Грибакин, Петр Пилютов и электрик Иван Девятников. Журналиста «Известий» Петра Кулыгина оставили в Уэлене – возможно, потому, что Молоков вместо него взял моторную раму.

Разгрузив самолеты, Каманин и Молоков сразу же полетели в ледовый лагерь. Как и Слепнев, глушить двигатели они не собирались, механиков оставили на материке, но с Каманиным отправился штурман Шелыганов, который должен был найти лагерь для обеих машин. Молоков следовал за ними в одиночку. На 22-й минуте полета мотор у Каманина начал работать с перебоями. Обе машины сразу же повернули обратно. Мотор не тянул, высота неумолимо падала, торосы были уже в 20 м, и авария казалась неминуемой, но в последний момент двигатель все же набрал обороты. В Ванкарем вернулись благополучно. Техники промыли топливный фильтр, и со второй попытки оба самолета достигли лагеря. Самолет Слепнева находился вне летного поля, полоса была свободна. Для посадки Р-5 площадка оказалась тоже маловата, Молоков после приземления был вынужден сильно маневрировать, чтобы погасить скорость, и от перегрузки порвал место крепления силового троса крыла. Каманин сел благополучно. Трос Молоков связал узлом, можно сказать, починил машину самостоятельно. Оба Р-5 через короткое время вылетели в Ванкарем, взяв первых пассажиров. В этот день летчики вывезли: Молоков – трех человек, Каманин – двух (одно место у него занимал штурман). Если не считать перелета Бабушкина, это были второй и третий удачные рейсы в лагерь, а с первого визита Ляпидевского прошло больше месяца. И это были первые рейсы самолетов, переброшенных с Большой земли. Слепнев со своей машиной остался на льдине для ремонта. Хотя 7 апреля аварии и неполадки случились у всех трех самолетов, день в целом оказался удачным. Но и работы впереди было еще много: вечером в этот день на льдине находились 85 челюскинцев, летчик Слепнев, главный начальник Г. Ушаков и восемь собак.

И уже на следующий день аэродром оказался разрушен.

Потеря аэродрома, эвакуация людей, «телепортация» начальника

Как показали события, самолеты часто ломали шасси на неровных ледовых аэродромах челюскинцев. Механики из числа невольных зимовщиков гордились своим умением «чинить» самолеты, используя подручные средства. Ремонт обычно заключался в том, что они отпиливали кусок какой-нибудь железяки типа лома и приматывали к подломленной стойке. Иногда при взлете подобная импровизация рассыпалась, но про это вспоминают реже. Никакой более сложный ремонт, вроде замены амортизаторов, на льдине был, конечно же, не возможен. Про машину Слепнева тоже часто пишут, что ледовые механики починили ее чуть ли не сразу в день аварии. На самом деле тяжелая машина с хорошими амортизаторами, которые, возможно, спасли ее от переворота во время прыжков по торосам, нуждалась в нормальных запчастях. Их сняли с разбитого самолета Леваневского и позднее привезли Молоков с Каманиным. Не дождавшись их, Слепнев не мог покинуть льдину, и никакого особенного ремонта в первый день не было, самолет просто подняли.

Кстати, версия, которая пришла в голову сейчас, в момент написания: все описывающие «подвиг» Леваневского говорят о его огромном мастерстве, когда он обрывал лыжи о торосы и сажал «флитстер» на брюхо… А может быть, дело совсем не в мастерстве, а в хороших амортизаторах? Были бы они жестче, удары об лед закончились бы плачевней?

8 апреля надо льдами была дымка, Каманин не вылетал, а Молоков не смог найти лагерь и через два часа поиска вернулся обратно. Вечер 8 апреля и последующая ночь прошли тревожно. На льдине началось сжатие. Огромные массы льда и снега сгрудились в вал и двинулись на лагерь. Ледяная стена раздавила жилой барак, разбила шлюпки, зацепила краешком продовольственный склад, но потом, к счастью, отвернула в сторону от основной части лагеря. Сжатие продолжалось всю ночь. Ушаков пишет, что все население выскочило наружу, кроме Шмидта, который был настолько болен, что его решили оставить в палатке и при необходимости вытащить в последний момент.

Руководитель челюскинцев Отто Юльевич Шмидт внезапно заболел. Болезнь развивалась стремительно. И Слепнев, и Каманин, и Молоков пишут, что, когда они приледнялись 7 апреля, Шмидт находился на аэродроме, был бодр, весел и энергичен, а спустя сутки он уже сильно плох, лежит в жару и почти без сознания.

К утру 9 апреля опасность для лагеря, казалось бы, миновала. Но ледовый аэродром оказался разрушен: трещины разорвали его на несколько частей. Ледяной вал на аэродроме тоже был, но до самолета он не дошел. У челюскинцев был подготовлен запасной аэродром. Очевидцы приводят противоречивые данные о том, на каком расстоянии он находился. Кто говорит, что на удалении 1 км от первого, другие утверждают, что между ними было не менее 4 км. Бригада из 40 человек отправилась перетаскивать двухтонную машину на запасную площадку. Весь день продолжались подвижки льда: природа как бы намекала, что с житьем на льдине пора заканчивать. В лагере днем был разрушен камбуз, транспортировка самолета тоже встречала препятствия. Сначала на пути лед разошелся большой трещиной. Пока ее заделывали, лед двинуло в другую сторону, трещина закрылась, но на пути возник вал, через который пришлось прорубать проход. За день «флитстер» все же перетащили на новый аэродром и подготовили площадку для приема самолетов.

К утру 10 апреля на льдине оставалось 87 человек – 85 первоначальных челюскинцев, вновь прибывший Георгий Ушаков и летчик Слепнев. Если Слепнев входит в число летчиков, которые вывозили людей, то Ушакова нужно все же прибавлять к тем, кого вывозили? Промежуточный итог: на 10 апреля точно требовалось эвакуировать 86 человек.

Ранним утром 10 апреля на новый аэродром прилетели Молоков и Каманин. У челюскинцев был заранее составлен строгий список, когда и в каком порядке вывозить людей. Как писали в газетах, «в первую очередь слабых и больных». Эта очередь соблюдалась неукоснительно, за двумя небольшими исключениями. Первое было сделано для высокого гостя из Москвы: Георгий Ушаков за три дня убедился, что в лагере царит полный порядок, и покинул льдину на первом же самолете. Ушаков удивительным образом избежал попадания и в другой список – общего числа эвакуированных. Правительственная комиссия сообщала абсолютно точно, кто из героев-летчиков сколько вывез людей. Если сложить всех, получится 104 человека – ровно столько, сколько высадилось на лед после гибели корабля. Правительственная комиссия также сообщала, сколько человек вывезено по дням. Если сложить и эти цифры, тоже получается 104. Но позвольте, Ушаков же не мог телепортироваться? И на льдине он тоже не остался.

Про количество эвакуированных 10 апреля почти все пишут или уклончиво, или вразнобой. А ведь начиналось все четко. В очередном отчете, описывающем ход работ с 7 по 11 апреля, высокая комиссия ясно сообщала:

«10 апреля пилот Каманин, сделав один рейс, доставил из лагеря в Ванкарем трех человек. Слепнев исправил повреждения и также 10 апреля вылетел из лагеря, доставив в Ванкарем 6 человек. Летчик Молоков 10 апреля, сделав три блестящих полета в лагерь, доставил на берег 13 человек. Всего за 10 апреля было доставлено в Ванкарем 22 человека». Это сообщение было напечатано во всех газетах начиная с «Правды».

И безотказный Каманин подтверждает общую цифру: «В этот день, считая и полет Слепнева, мы сделали пять рейсов, вывезли на берег 22 человека».

Но Василий Сергеевич Молоков взял и все испортил: «В этот день я слетал три раза и вывез – первый раз четырех, а потом два раза по пяти человек». Просто безапелляционно заявил, что вывез не 13, а 14 человек, а конкретно в первом рейсе не трех человек, а четырех. Похоже, он совсем не собирался отдавать ни одного пассажира из своего личного счета, даже невзирая на мнение Правительственной комиссии. Но к количеству эвакуированных вернемся попозже, а сначала попробуем понять, как у него получилось в первый раз взять четверых, а потом пятерых.

Мы уже привыкли, что в двухместный Р-5, кроме пилота, с трудом, но помещалось еще три пассажира – в заднюю кабину. Но четвертый и пятый? Дело в том, что самолеты Р-5 совершили перелет с грузовыми контейнерами, закрепленными под крыльями. Все участники почему-то называют их парашютными ящиками. Молоков первым начал использовать их для перевозки пассажиров, а некоторые утверждают, что идея принадлежала Фабио Фариху. Но вообще-то это штатный грузовой цилиндр ПД-КОР[16], разработанный изобретателем П. И. Гроховским специально для самолета Р-5. Размеры цилиндра предусматривали возможность перевозки человека, это было изначально заложено в конструкцию. Грузоподъемность контейнера 135 кг, он закреплялся на штатных бомбодержателях. Да, Р-5 по своему основному предназначению был бомбардировщиком, а не разведчиком. Парашютным же этот ящик являлся в том смысле, что конструктивно допускалось сбрасывать его на парашюте. Ближайший современный родственник данной конструкции – обычный внешний багажник на крыше автомобиля. Молоков даже описывает обстоятельства первой погрузки.

Василий Молоков: «Первым сел в парашютный ящик один сухопарый матрос. Засаживали туда головой вперед, складывали человеку руки и, как мину Уайтхеда[17], вталкивали в узкий ящик. Он лежал там. Лежать ему было не особенно просторно, но, пожалуй, лучше, чем четверым сидеть в одной кабине».

Грузовой контейнер под крылом Р-5

Молоков прямо настаивает, что вместе с «сухопарым матросом» пассажиров было четыре, и вряд ли он мог ошибиться в счете. Ящиков под крыльями была пара, по одному с каждой стороны, но поначалу сажать людей в контейнеры считалось рискованным – боялись, что перегруженный самолет мог не успеть подняться в воздух на маленькой площадке. Молоков решил наращивать груз постепенно; после первого удачного опыта он затем брал по пять человек.

Итак, все же, если Молоков вывез за день 14 человек, Каманин – троих и Слепнев – шестерых, то суммарно получается 23, а не 22, как утверждают Правительственная комиссия и Каманин. Молоков своим упрямством всех запутал. Историки позднейших времен, считая эвакуированных, неизменно заходили в тупик, пытаясь прийти к цифре 104, а не 105, как было на самом деле, если считать с Ушаковым. Выход попытались найти в том, что на счет Слепнева стали записывать пять эвакуированных, а не шесть. У него же машина многоместная, какая разница, сколько человек летело?

У Слепнева дело обстояло так. После того как ему утром подвезли запчасти, он смог приступить к ремонту «флитстера». Американских техников ему не доставили, Слепнев чинил машину сам, с помощью механиков «Челюскина». Окончив ремонт, в тот же день он взял на борт нескольких челюскинцев и улетел в Ванкарем. Опасаясь за надежность кустарно починенного шасси, он посадил в салон меньше людей, чем позволяла штатная вместимость, составлявшая девять мест. Конечно, с ним могло улететь и пять, и шесть человек. Но другие люди тоже оставили свои свидетельства. Так, радист лагеря Кренкель сообщает, что в салон «флитстера» село шесть человек. Эту же цифру подтверждает техник Каманина Грибакин, работавший на другом конце воздушного моста: «Взяв на борт 6 потерпевших кораблекрушение, Слепнев благополучно добрался до Ванкарема». Да и Правительственная комиссия тоже утверждает, что Слепнев перевез шестерых. В общем, в этом калейдоскопе цифр Ушакову как-то удалось просочиться на материк. Сам он про себя пишет без лишних подробностей:

«…на следующий день, когда вновь устанавливается летная погода и в лагерь прилетают Молоков и Каманин, я с первой машиной возвращаюсь в Ванкарем…»

«Первой машиной», как будто это обычное дело. Будем называть вещи своими именами: Георгий Ушаков занял чье-то место из числа челюскинцев. Можно долго гадать, на каком самолете улетел представитель правительства, но, вообще-то, в трехтомнике 1934 г. «Поход “Челюскина”» в самом конце второго тома есть приложение II, которое называется «Эвакуация лагеря Шмидта». В нем приведен полный список эвакуированных по датам, по экипажам и по очередности вылета. Смотрим в списке 10 апреля: «Летчиком В. МОЛОКОВЫМ первым рейсом вывезены из лагеря в Ванкарем: 23. Печник И. НИКОЛАЕВ, 24. Плотник В. ВАРАНОВ, 25. Кочегар Я. СЕРГЕЕВ, 26. Уполномоченный правительственной комиссии Г. УШАКОВ». Кстати, из приложения видно, что «первый» рейс Молокова в этот день был вторым «в общем зачете», ранее улетел Каманин с тремя пассажирами, так что Ушаков в своих воспоминаниях и здесь немного слукавил: утверждение «я с первой машиной возвращаюсь в Ванкарем» не соответствует действительности, машина была вторая.

Зря составители сборника вставили этот список в книгу – точность мешает пропаганде.

У Каманина после первого рейса начались перебои с мотором, больше в тот день он не летал. Слепнева после возвращения тоже на лед решили не отправлять, опасаясь за его шасси, и не напрасно: позднее на Аляске выяснится, что полученные при аварийной посадке на льдину повреждения оказались значительнее, чем было видно при наружном осмотре, они затронули не только «ходовую» часть, но и конструкцию самолета. Вылет со льдины и дальнейшие полеты были в самом деле рискованными.

Итог дня: 10 апреля из лагеря было вывезено (примерно) 22 или 23 человека (включая Ушакова) – и это в любом случае больше, чем за два месяца до того. Но к вечеру на льдине осталось 63 человека.

Ушаков пишет, что главная причина, по которой он покинул лагерь так рано, – беспокойство о здоровье О. Ю. Шмидта. Сразу по прибытии в Ванкарем он отбивает телеграмму в Москву председателю Правительственной комиссии Куйбышеву с просьбой (!) приказать (!) Шмидту эвакуироваться вне очереди и отправить его на лечение в США.

В газетах, правда, публикуют другую правительственную телеграмму Ушакова, в которой тот докладывает о ходе операции и приводит список эвакуированных. Себя он в этот список не включает, а Молокову приписывает 13 спасенных человек, с чем, как мы знаем, Молоков позже не согласился.

«Хоть бы одного вывезти». Лагерь почти опустел: остались шестеро

В Анадыре летная погода наступает 11 апреля. Группа Галышева с 4 апреля застряла там по метеоусловиям на неделю. В составе группы произошли неприятные изменения. Владимир Федотов, техник самолета Галышева, во время заправки самолета на ветру и морозе случайно облился бензином. Когда он зашел в помещение, чтобы погреться, его одежда загорелась. Техника быстро потушили, но у него оказались обожжены руки, работать он больше не мог и выбыл из строя. Этот несчастный случай будет стоить ему государственной награды: позже, при раздаче орденов, Федотов не попадет ни в какие списки. У Водопьянова в экипаже было два техника, В. Александров и М. Ратушкин. Ратушкин переходит на самолет Галышева, Александров остается с Водопьяновым. Анатолий Разин, техник из многострадального экипажа Бастанжиева, просит Водопьянова взять его с собой, Водопьянов соглашается, хоть и говорит: «Куда же я возьму тебя? Ты – больной». Что интересно, в своих воспоминаниях Водопьянов ни разу не называет Разина по имени, он говорит про него: «Механик, которого ослепило снегом». Но в результате этого перехода Разин впоследствии получит орден Ленина и станет единственным награжденным техником из экипажей Бастанжиева и Демирова.

Схема полетов и общая ситуация по состоянию на 11 апреля

Утром 11 апреля, когда вроде бы все было готово к взлету, на машине Галышева не запустился мотор. Как оказалось, вышел из строя бензонасос. Сначала собрался большой консилиум из трех пилотов и четырех техников. Постепенно стало ясно, что на устранение поломки уйдет минимум день: для снятия топливной помпы на «юнкерсе» этого типа нужно было поднять двигатель. Усмешка фортуны: ситуация складывается почти такая же, как в группе Каманина неделей ранее, когда командир забрал самолет у своего подчиненного Пивенштейна.

Водопьянов в группе был младшим летчиком, Галышев – командиром, Доронин – заместителем. Тем не менее Водопьянова отпускают почти сразу – у него самолет другого типа, он при ремонте будет мало полезен. Доронин поначалу остается для помощи, но через какое-то время Галышев отпускает и его: «Улетай, ты там нужен. Мы здесь сами справимся». Нужен и для эвакуации челюскинцев, и для того, чтобы наконец доставить Ляпидевскому сварочный аппарат для ремонта самолета. Хоть газеты и сообщали, что этот сварочный аппарат уже давно, больше недели назад, выехал, но он все еще оставался в Анадыре. Аппарат был не электрический, а газовый, то есть в комплект входили баллоны с кислородом, карбид и прочая химия, все это весило довольно много, груз был распределен по трем самолетам, но больше по «юнкерсам» Галышева и Доронина, так как они были вместительны и грузоподъемны. Кроме того, по-прежнему стояла проблема с бензином, который нужно было тащить с собой. Самое необходимое перекинули с самолета Галышева на доронинский, в результате он оказался перегружен, и в дальнейшем это ему аукнется сломанным шасси.

Летчики – участники спасательной операции на фоне самолета В. Галышева в бухте Провидения. Слева направо: первый – В. Молоков; четвертый – В. Галышев; шестой – И. Доронин; восьмой – Н. Каманин; девятый – М. Шелыганов

Доронин: «Я подсчитал нагрузку и подумал со страхом: будет лишних 500 килограммов. Аэродром не совсем ровный, и вряд ли с такой нагрузкой я сумею оторваться. Подумал немного и решил рискнуть. Надо во что бы то ни стало ввести в строй машину Ляпидевского. Взял я из самолета Галышева карбид и горелки и пошел на старт. Пробег был более полутора километров, и каждый удар в небольшой ледяной надув был ударом в сердце.

“Вот взял нагрузку, – думаю, – и угроблю машину. Какое я имею на это право, моя машина ведь так нужна!”»

Доронин улетел, Галышев остался – в итоге первый стал героем Советского Союза, а второй… не стал.

И Водопьянов, и Доронин полетели в Ванкарем напрямик, через горы. Погода и видимость в этот раз были хорошие. Водопьянов летел с мыслями:

«А вдруг еще до меня тут всех перевезут! Что же это я? Пять с лишним тысяч километров задаром летел… Хоть бы одного вывезти!»

Пять с лишним тысяч – это он преувеличивает, на самом деле меньше четырех; однако расстояния все участники операции описывают очень вольно.

А Молоков и Каманин 11 апреля действительно летали очень активно.

Молоков: «11-го я слетал четыре раза и вывез 20 человек, причем два раза брал по шесть человек. Кроме того машину сильно загружали вещами».

Каманин в этот день тоже стал брать пассажиров в подкрыльевые контейнеры и за три рейса вывез 15 человек. После третьего рейса у него в моторе замерзли трубки водяного охлаждения, и самолет ненадолго вышел из строя. На один рейс до льдины и обратно уходило примерно три часа. Три рейса – девять часов полета. У самолетов Молокова и Каманина были открытые кабины без колпаков и отопления, от ветра их защищал только небольшой прозрачный экран. Девять часов в такой кабине на тридцатиградусном морозе – наверное, это на пределе человеческих сил. Тем не менее после третьего полета Молокову дают важное задание – лететь в четвертый раз и привезти в Ванкарем больного Шмидта.

Молоков: «Шмидта привезли на аэродром на нартах. Один товарищ стал на четвереньки перед самолетом, Шмидта поставили на спину товарища, подняли, сунули в мешок, потом в другой. Он лежит, один занял всю площадь в кабине, а с ним еще нужно отправить доктора. Я говорю доктору: “Вы должны о Шмидте позаботиться, прикрывайте его от ветра. Сидите возле него, как клуша”».

Можно обратить внимание на размер штурманской кабины – Шмидт в двух спальных мешках занимает почти весь объем, так что доктору едва находится место. Трудно представить, в какой тесноте летели те, кого сажали в машину вчетвером. Неугомонный Молоков и в этом полете взял с собой еще пассажира – в багажный ящик поместили плотника.

Всего 11 апреля Каманин и Молоков вывезли 35 человек. Слепнев в этот день доставил в Уэлен группу больных челюскинцев, на обратном пути привез аккумуляторы к рации и крайне дефицитный бензин. Больше на льдину он не летал. Доронин к вечеру приземлился в Ванкареме со сварочным аппаратом для ремонта самолета Ляпидевского. Водопьянова во время полета сильно снесло ветром, и он прилетел на мыс Северный, в 190 км к западу от Ванкарема, там и остался на ночевку. Навигационная ошибка сыграла на руку всей спасательной операции, так как в Ванкареме подходил к концу бензин, а Водопьянов 12 апреля пополнил его запасы, загрузившись в Северном.

К вечеру 11 апреля на льдине осталось 28 человек – меньше, чем Каманин и Молоков вывезли за один день. Водопьянов и Доронин еще не успели принять участие в эвакуации: казалось бы, прилети они на день позже, и на их долю челюскинцев могло не хватить. Но на самолете Молокова перемерз радиатор, и на следующий день он был в ремонте, в полетах не участвовал. Чем меньше людей оставалось на льдине, тем большей опасности они подвергались. В случае проблем с погодой или льдом поддерживать аэродром в рабочем состоянии было бы все труднее. Эвакуацию нужно было заканчивать как можно скорее.

Неожиданные трудности и блистательное завершение операции

12 апреля – день, когда все могло закончиться. На арктическом побережье Чукотки стояла отличная погода, в Ванкареме сосредоточен мощный воздушный флот, которого здесь еще не бывало: два самолета Р-5, из двухместных превратившиеся в шестиместные; «флитстер» Слепнева с девятиместным пассажирским салоном; «юнкерс W33» Доронина, который мог взять шесть пассажиров, и менее чем в 200 км находился еще один готовый Р-5 Водопьянова – казалось бы, весь этот воздушный отряд мог снять остатки зимовщиков за полдня. Но арктическая реальность внесла коррективы. Первым делом решили отправить в Америку на лечение больного Шмидта. Наиболее подходил для этого скоростной «флитстер» с нормальным закрытым пассажирским салоном. Заодно решили забросить домой американских механиков Клайда Армистеда и Уильяма Левери. Вместе с ними отбыл в США и представитель правительственной комиссии Георгий Ушаков, закончив свое двухнедельное руководство спасательной операцией, – в общем, Слепнев улетел. Потом оказалось, что на машине Молокова перемерз радиатор и на ремонт потребуется весь день. Остались две исправные машины и на подходе – водопьяновская.

Самолет Ивана Доронина в ледовом лагере

Утром на льдину отправились два самолета – Каманина и Доронина. Доронин приземлился, казалось, благополучно, взял на борт четырех человек с вещами, но при разгоне на взлет у него развалилась стойка шасси. Наверное, это очень обидно: преодолеть 3800 км и сломаться перед самым финишем. Доронин считал, что стойка была надломлена накануне, когда он перегрузил машину дополнительным весом из самолета Галышева. На льдину Доронин прилетел вместе со своим механиком Яковом Савиным, и они приступили к ремонту. Аварийный самолет занял почти половину полосы, Каманину пришлось взлетать в узком коридоре, и потому в этот рейс он взял только трех пассажиров.

С помощью остававшихся механиков «Челюскина» стойку шасси кустарно укрепили кусками лома, на что ушло три часа. После такого импровизированного «ремонта» летчик взял в полет только двух человек. При взлете конструкция опять развалилась, хоть и не до конца, и в Ванкареме Доронину удалось аккуратно посадить самолет, балансируя на одной целой лыже и одной подломленной. На этом участие Доронина в эвакуации со льдины было закончено: на замену стойки требовалось время.

Зато с мыса Северный прилетел с бензином Водопьянов. Во второй половине дня в Ванкареме оказалось два исправных самолета, опять два Р-5 – Водопьянова и Каманина. Водопьянов успел два раза слетать на льдину и вывез семь человек. Каманин сделал за день три рейса и забрал 13 челюскинцев. Всего 12 апреля удалось эвакуировать только 22 человек, несмотря на, казалось бы, могучие авиационные силы. К вечеру на льдине осталось шесть человек, причем почти исключительно начальство: начальник экспедиции Бобров, принявший руководство вместо Шмидта, капитан корабля Воронин, старший механик и «заведующий аэродромом» Погосов, старший радист Кренкель с помощником – радистом Ивановым и боцман Загорский, который также выполнял обязанности каюра.

За целый день с хорошей погодой не удалось забрать всех, и это грозило большими проблемами. В случае ухудшения погоды или ледовой обстановки шестерым было бы трудно восстановить аэродром, и с их эвакуацией могли возникнуть трудности. Правда, дополнительную надежду давало присутствие восьми собак и упряжки. С их помощью шестеро мужчин могли бы, в случае необходимости, пройти 130 км пешком. Но, конечно, использовать такой вариант никому не хотелось. Окончание эвакуации проходило нервно.

13 апреля погода начала портиться, надо льдами появилась дымка. Даже очень аккуратный в оценках Каманин отметил, что Гавриил Герасимович Петров, председатель «тройки», вновь ставший начальником эвакуации после отбытия Ушакова, кричал на летчиков: «Чего копаетесь, почему не летите?» – так что ему пришлось вмешаться: «Отойдите, не мешайте техникам!»

Утром первым вылетел Водопьянов, но в тумане не смог найти лагерь. После его возвращения все три исправных самолета оправились вместе, одним отрядом, взяв в рейс штурмана Шелыганова, и по его навигации благополучно нашли ледовый аэродром. Шесть человек в три самолета помещались без проблем, запас по времени тоже был большой. Кренкель отстучал последнюю радиограмму, свернул радиостанцию, все не спеша осмотрели аэропортовский домик, погрузили вещи в самолеты. С Каманиным летел штурман, поэтому к нему посадили одного пассажира, боцмана Загорского, но зато в багажные контейнеры загрузили собак. У Водопьянова была наиболее комфортабельная машина: тот же Р-5, что и у других, но с закрытыми подогреваемыми кабинами – самолет был тюнингован для Севера. Водопьянов взял троих. Последним взлетал Молоков, «дядя Вася», как его называли окружающие. Он принял на борт капитана погибшего парохода Воронина и «заведующего аэродромом» Погосова. Пока собирались, лыжи успели примерзнуть ко льду, Погосову пришлось отрывать их, толкать самолет и садиться на ходу. Воронин попросил сделать круг над местом гибели парохода, ненадолго высунулся из кабины для прощального взгляда и серьезно обморозил лицо. Через час последние челюскинцы были на материке.

Ледовый лагерь просуществовал ровно два месяца, с 13 февраля по 13 апреля. Операция по эвакуации увенчалась полным успехом, были спасены все высадившиеся на лед. Чукчи были очень признательны за возвращение собак, потому что челюскинцам они отдали лучших из лучших, да и в целом собаки для них очень важны. Эвакуация собак произвела огромное впечатление на весь мир – это был дополнительный изящных штрих, подчеркивающий триумф советской авиации. Хотя, собственно говоря, спасательная операция еще не завершилась, окончился только первый этап, челюскинцев нужно было еще доставить на Большую землю, и впереди было немало трудностей, но в Москве уже торжествовали – грандиозная мировая пиар-акция благополучно подошла к концу, можно праздновать победу и раздавать награды.

Марина Цветаева написала в те дни стихотворение во славу спасателей.

Марина Ивановна на тот момент была еще ярым врагом советской власти – и вот, не в силах сдержать восторга, пишет практически оду во славу Советского Союза. Таким образом, можно оценить пропагандистский результат акции – даже недоброжелатели были восхищены.

Лагерь эвакуирован, но спасательная операция продолжается

Снятие челюскинцев со льдины было делом эффектным и ярким, но их спасения еще не гарантировало. В каком-то смысле поначалу положение эвакуированных даже ухудшалось. Ванкарем был маленьким селом, в котором стоял десяток чукотских яранг и деревянный домик из двух комнат, битком набитый радистами, штабом спасения, летчиками и механиками, по очереди спавшими вповалку на полу. В Ванкареме не было в достаточной мере ни жилья, ни продуктов. Штаб операции, или «чрезвычайная тройка», как его называли официально, насколько смог, организовал закупку оленины у чукчей, но мизерных местных ресурсов не хватало. Подвоз продуктов был затруднен, так как все собачьи караваны перебрасывали бензин. Кроме того, эффективность собачьего транспорта непрерывно падала: псы были измотаны. Да что там продукты – 90 челюскинцев, снятых со льдины меньше чем за неделю, банально негде было разместить.

Этих полуспасенных людей нужно было максимально быстро перемещать из Ванкарема дальше, в Уэлен, а еще лучше в бухту Провидения, где был порт, продовольствие, куда могли подойти корабли. Вдоль арктического побережья маршрут до бухты Провидения составляет минимум 600 км, если не принимать во внимание изгибы береговой линии. Начало и середина апреля – это не то чтобы зима, но еще и далеко не весна, морозы стояли ощутимые: минус 25–30 градусов. Так как поначалу все самолеты были заняты полетами на льдину, то вариантов оставалось два: пешком или на собаках, которые, впрочем, нужны были для более важных дел. В общем, по мере доставки людей их тут же, кого было можно, отправляли в пешее арктическое путешествие. Больные и ослабевшие идти не могли и нуждались в доставке транспортом. Понятно, что проживание на льдине в палатках лютой зимой здоровья не добавляет, и больных людей было немало. Кроме того, воздух посреди океана был практически стерилен, и, попадая на материк, люди сталкивались с вирусами и немедленно заболевали.

Первых пятерых больных отвез в Уэлен Слепнев 11 апреля, еще до своего отлета на Аляску. Уже 13 апреля, прямо в день ликвидации ледового лагеря, все наличные самолеты без промедления включились в дальнейшую перевозку. Интенсивные полеты продолжались практически месяц, до середины мая. После ремонта в Уэлен прилетели и Галышев, и Пивенштейн. Оба летчика активно участвовали в этом финальном этапе эвакуации. Но до звания Героя Советского Союза они «не долетели» один день.

Пивенштейн: «Уэллен кишел народом, как муравейник. Здесь были летчики, челюскинцы, организаторы, зимовщики…

В Уэллене собирались частые совещания. Обсуждали план дальнейшей работы. Надо было перевозить всю массу челюскинцев к бухте Провидения, куда придет пароход. Почти все самолеты вылетали норму. Со льдины перевезли, “героическая часть” окончилась, остается черновая работа… Молоков руководил этими последними перелетами, всячески борясь с “почивающими на лаврах”. Я включился в работу со своей старухой-машиной. Она, эта машина, потрепанная, хромая, но верная, была теперь дорога мне больше всех других самолетов.

Завершающий этап спасательной операции

Я еще шесть раз слетал из Уэллена в бухту Провидения и два раза из бухты Провидения в бухту Лаврентия (куда перевозили больных), перебросив всего 22 человека. 10 мая я сделал последний рейс. Вскоре после этого мы погрузились на пароход».

Интересно, что Пивенштейн называет Молокова руководителем финальной части. По возрасту и авторитету тот, конечно, вполне соответствовал. Что касается техники, то на последнем этапе операции плачевное состояние было практически у всех самолетов. Они проделали огромные, тысячекилометровые перелеты в тяжелейших условиях, без нормального технического обслуживания. В результате машины постоянно ломались, летчики часто совершали вынужденные посадки. Трудно переоценить вклад механиков в успех заключительного этапа, как, впрочем, и всех предыдущих. Но о работе механиков скажем еще несколько слов отдельно.

На льду Колючинской губы весь апрель продолжался ремонт самолета Ляпидевского. Моторную раму, мотор, сварочный аппарат доставили на собаках из Ванкарема. Самолет подняли с помощью домкратов, точнее, с помощью льда, а потом уж домкратов, потому что они были короткие и сначала пришлось намораживать большие кучи снега и, уже отталкиваясь от них, поднимать самолет. Жили ремонтники в чукотских ярангах на ближайшем стойбище, до места работы нужно было идти полтора часа. Восстанавливали самолет два летчика – Анатолий Ляпидевский и Евгений Конкин и два механика – Гераськин[19] и Михаил Руковский. О том, как проходила эвакуация челюскинцев, они ничего не знали.

Ляпидевский: «Однажды прибегает чукча, кричит:

– Идут, идут!

Что за чепуха? Кто идет? Выходим. Действительно, идут нарты. Бежим навстречу. Челюскинцы! Одиннадцать человек. Обрадовались мы им так, что не могу описать. Пожалуй, даже больше, чем челюскинцы обрадовались нам, когда мы прилетели к ним на льдину. Объятия, поцелуи. В этот день Конкин сварил суп в большом ведре, предложили челюскинцам. Они с удовольствием согласились и весь суп съели. Мы остались без супа, голодные. Ничего, зато радость какая!»

Можно представить, насколько голодными были путешественники. Трое из них остались помогать в ремонте: матросы Григорий Дурасов и Александр Лесков и пекарь Василий Агапитов. После прохода еще нескольких партий челюскинцев экипаж АНТ-4 оказался окончательно оторван от внешнего мира.

Ляпидевский: «Продукты у нас кончились. Пришлось перейти на иждивение чукчей: начали есть моржовое замороженное мясо, сырую нерпу, научились пить чукотский чай».

24 апреля монтаж мотора был закончен, и 25 апреля, спустя 42 дня после аварии, самолет взлетает со льда Колючинского залива и берет курс на Уэлен. На последнем этапе операции Ляпидевский с экипажем тоже успели поучаствовать в перевозке челюскинцев до бухты Провидения к пароходам. «Смоленск», первый пароход навигации, подошел к бухте 7 мая.

Из газет:

«Председатель чрезвычайной тройки тов. Петров с борта “Смоленска” сообщает:

– К 12 часам дня в бухту Провидения подошел пароход “Смоленск” и встал на якорь в десяти километрах от зимовки челюскинцев. Не теряя времени, с помощью самолета “Ш-2” связались с руководством “Смоленска” и сразу же приступили к доставке нартами челюскинцев, для которых были приготовлены хорошо оборудованные помещения, баня и обед. Сегодня доставили и пропустили через санобработку 25 человек».

Санобработка и баня упомянуты неспроста, они имели большое значение. Ляпидевский: «Вшей в колючинских ярангах было множество – на всю жизнь запомню».

Хотя «черновая работа», как ее охарактеризовал Пивенштейн, продолжалась, но первые награждения участников произошли еще 20 апреля. Награждения – вещь приятная, и о них стоит поговорить подробно.