В тени пирамид

I

Перед каменными воротами с тяжёлыми арками, украшенными навершиями в виде двух фигурных столбиков по краям и каменной тумбой посередине, стояли четыре казённых экипажа, окружённые толпой любопытного люда из соседних дворов.

Небольшая комнатка дома № 44 на Второй Станичной улице никогда ещё не видела такого количества чиновничьего люда в форменных мундирах, как сегодня. Товарищ прокурора первого участка[22] и помощник начальника полицейского управления уже имели «удовольствие» лицезреть место происшествия и теперь дымили папиросами у входа, иногда заглядывая в комнату и перебрасываясь словами с теми, кто там, к их вящему сожалению, находился.

Следователь расположился за скрипучим столом, застланным штопаной скатертью. Тут же стоял пустой чайный стакан и недопитая бутылка мадеры «Бауэр». В дверях, рядом с умывальником, курил участковый пристав, а у ворот дома дежурил городовой, разгоняя время от времени толпу любопытствующих обывателей, точно кур. Окна комнаты были распахнуты, но и это не спасало от убийственного рвотного запаха.

Виновником сего собрания был тот самый скрипач театрального оркестра, носивший удивительно подходящую для него фамилию Несчастливцев. Музыкант лежал на кровати, свернувшись калачиком, как и подобает мертвецу, испытывающему предсмертные муки боли в желудке. Он был в поношенном пиджаке, мятой сорочке, брюках, испачканных испражнениями, и кожаных чувяках. На полу валялась грязная подушка. Широко раскрытые остекленевшие глаза смотрели в угол комнаты. На губах и под носом виднелись характерные, уже высохшие пенные разводы, встречающиеся при отравлении сильнодействующим веществом.

Над несчастным склонился судебный медик-эксперт Журавлёв – толстый господин в котелке, с усами и бритым подбородком. Время от времени, он делал карандашные пометки в блокноте, прикрывая иногда свой нос рукавом сюртука.

Хозяин дома, сдававший покойному скромное жильё, разволновался не на шутку. Он то вытягивал руки по швам, то кашлял в кулак, стоя перед судебным следователем Славиным, заполнявшим первую страницу протокола допроса свидетеля. Напротив, на стоявшем в углу буфете, лежал чёрный скрипичный кофр.

– Фамилия, имя, отчество? – спросил Николай Васильевич.

– Подшеваев Тимофей Афанасьевич.

– Год рождения?

– В сорок четвёртом годе на белый свет явился.

– Сословие?

– Мещанин я. Скобяную лавку держу на Нижнем базаре.

– Комнату скрипачу давно сдаёшь? – не отрывая взгляда от протокола, спросил следователь.

– Почитай уже четыре года как, ваше… ваше… я в чинах не силён, господин следователь, – извинительным голосом выговорил мужик с рыжей бородой и усами.

– Я – надворный советник[23], стало быть, обращаться ко мне следует «ваше высокоблагородие».

– Точно так, ваше высокоблагородие.

– Когда ты видел квартиранта последний раз?

– Утром второго дня.

– Разговаривал с ним?

– Нет. Кивнули друг другу, и всё.

– Он один был?

– Да.

– Гостей у него не было?

Подшеваев пожал плечами:

– Трудно сказать. У Романа Харитоновича свой ключ от двери имелся, и вход у него отдельный. Девок он любил, да. Приводил бывало. Да я разве против? Лишь бы жинка моя не видала. Скандальная она баба. Всё боялась, что я к нему шмыгну.

– Разве через стену не слышно, что у него делается? – поправив на переносице очки, спросил чиновник.

– Перегородки толстые, саманные. Знамо не дерево и не кирпич. Тары-бары никак не разберёшь. Прасковья даже кружку к стене прикладывала, когда он гимназистку привёл, да всё без толку. А вот ежели квартирант музыку наяривал, то мы завсегда слышали. Она громкая, скрипка эта, – указывая на закрытый футляр, выговорил хозяин дома.

– Скажи, Тимофей, когда ты последний раз его игру слышал?

– Так второго дня вечером. Видать, к опере готовился. Когда в театре будет спектакль – он никогда не музицирует, а если опера – беспременно.

– А сегодня днём скрипка звучала?

– Никак нет. Я ещё удивился. Думал, Роман Харитонович отправился куда-то, – хозяин дома вздохнул тяжело, – он и правда ушёл, только на тот свет. А ведь хороший человек был.

– Труп как обнаружил?

– Так господин из театра примчался и давай в калитку тарабанить, как в барабан. Вот мы и зашли с ним сюда вместе. А тут вонь стоит несусветная, прости Господи, и мертвяк таращится.

– Дверь была не заперта?

– Да, ключ на столе валялся.

Славин открыл футляр и спросил:

– Его скрипка?

– А чья ж?

– Ты мне вопросы не задавай! – прикрикнул следователь. – Его?

– Их-их, знамо их, господина музыканта-с!

Следователь захлопнул крышку футляра и сказал приставу:

– Опечатайте пока инструмент. Потом видно будет, что с ним делать.

Полицейский кивнул и принялся за дело.

– Видишь его предсмертную записку? – показывая взглядом на середину стола, спросил следователь.

– Ага.

– Прочесть можешь?

– Неграмотный я.

– А почерк его или нет?

– Что-что?

– Его рукой написано?

– Не могу знать, ваше высокоблагородие. Он мне писем не слал.

– А этот рисунок тебе раньше видеть не доводилось? – Следователь указал на лист бумаги с изображением мучений святого Себастьяна, лежащий на столе.

Тимофей протянул руку, чтобы взять эскиз, но Славин остановил его:

– Трогать нельзя! Просто посмотри и ответь.

– Первый раз вижу.

– Уверен?

– Вот вам крест, ваше высокоблагородие!

– Понятно… Расписываться умеешь?

– Да, этому я с детства обучен.

– Тогда ставь здесь подпись.

Подшеваев взял у следователя перо, основательно макнул в треснутую чернильницу, стоящую на блюдце с отбитым краем, и старательно вывел галочку, перечеркнув её крестом. С довольным видом он вернул перо следователю.

– Это что за абракадабра? – недовольно проворчал надворный советник.

– Сие есть мой фамильный вензель.

– Вензель? – усмехнулся следователь. – Пока не уезжай из города. Если понадобишься, вызовем ещё раз продемонстрировать твои художества.

– А это мы завсегда с почтением.

– Ступай-ступай, письмоводитель со Второй Станичной, – сострил чиновник.

– Вопросец имеется, ваше высокоблагородие, позволите?

– Давай.

– Мне покойник денег задолжал. У меня и расписка его есть. Дозвольте имущество скрипача нам оставить? Родственников у музыканта всё равно нет. Померли они от холеры.

– Это ты с полицией решай. Мне скрипка не нужна. Оснований для приобщения её к делу не имеется.

– Премного вам благодарен, ваше высокоблагородие!

– Жену позови. Я её тоже допросить обязан.

– Сию минуту.

Беседа с хозяйкой дома не заняла много времени. Женщина повторила то же, что и поведал её муж.

Отпустив её, Славин повернулся к доктору и спросил:

– Вы закончили, Михаил Яковлевич? Что скажете?

– Всё очевидно с первого взгляда. Смерть наступила вчера вечером, между семью и десятью часами, в результате отравления. Вид яда можно будет установить в результате вскрытия. Труп надобно доставить в больницу.

– Получается, квартирант написал записку, напихал в себя всякой гадости и лёг умирать в страшных муках? Потом у него началась рвота, испражнения, потеря сознания… Как-то неестественно, господа, это выглядит, – со вздохом проговорил пристав.

– По-моему, всё сугубо ясно, – развёл руками следователь. – Скрипач Несчастливцев входил в число людей, кои имели свободный вход в особняк господина Папасова. Он есть в этом списке. Покойный давал уроки музыки младшему сыну Николая Христофоровича и, выждав момент, когда купец будет отсутствовать, – подменил рисунок Леонардо да Винчи. Вернувшись, Папасов обнаружил подмену и обратился в полицию. По факту кражи мною возбуждено уголовное дело и начато расследование. Новость появилась уже и в «Северном Кавказе» в разделе «Происшествия». Узнав об этом, Несчастливцев испугался, написал предсмертную записку с текстом: «Я вор. Простите», а потом совершил самоубийство, выпив какой-то яд, – Славин взял в руки лист бумаги с творением великого Леонардо и, повернув обратной стороной, заметил: – Я не сомневаюсь, что это подлинник, потому что, по словам Папасова, на обороте оригинала текст был написан зеркально – справа налево, а не наоборот, как на подделке. И здесь, как вы можете убедиться, всё выполнено подобным образом, поскольку, как известно, Леонардо да Винчи был левшой. Видите?

Присутствующие приблизились к столу и уставились на шедевр.

– Что ж, тогда остаётся вызвать господина Папасова и предъявить ему эскиз. Если он его признает, то дело о краже рисунка можно прекращать, – вымолвил товарищ прокурора.

Помощник полицмейстера щёлкнул крышкой карманных часов и сказал:

– Папасов вместе с женой был в театре. У него выкупленная ложа. Я видел его. Оперетта ещё идёт. Не стоит ждать до завтра. Надобно показать ему этот рисунок немедленно.

Следователь аккуратно положил набросок в папку и провещал:

– Вот прямо сейчас и пошлите в театр городового. А я буду ждать Николая Христофоровича в следственной камере. О результатах нашей беседы я сразу же вам сообщу нарочным.

– Господа, в любом случае остаётся невыясненным вопрос: кто подделал руку Леонардо? – заметил помощник полицмейстера.

– Естественно, – согласился Славин. – Если Папасов признает работу подлинником Леонардо да Винчи, то я выделю дело в отношении неустановленного лица – сообщника Несчастливцева – в отдельное производство, приобщив к нему подделку.

– Ну да, – хмыкнул товарищ прокурора, поправив значок на правой стороне тёмно-зелёного мундира. – Потом вы опросите пять-шесть свидетелей, знавших покойного, и прекратите расследование за невозможностью установления лица, привлекаемого в качестве обвиняемого.

– Это в худшем случае, – подытожил Славин.

– А вдруг и сам скрипач рисовал неплохо? – предположил эскулап.

– Вряд ли, – покачал головой пристав. – То, что он иногда замещал регента в Казанском соборе, – факт. Да и сам пел великолепно – это все знают. А вот о его художественных способностях мне слышать не доводилось.

– Как бы там ни было, но местных художников вам, Николай Васильевич, всё же опросить придётся. А там как Бог даст, – заключил товарищ прокурора.

– Безусловно.

Послышался стук тяжёлых колёс по мостовой. Следователь глянул в окно и произнёс:

– Санитары приехали за трупом. Пора и нам расходиться. Господа, не забудьте послать к Папасову городового. Я буду ждать его у себя.

– Уже отправил, – отчитался исправник.

Из комнаты на улицу потянулась вереница чиновников, и казённые коляски вскоре покинули Вторую Станичную. Осталась стоять лишь больничная бричка, укрытая рогожей. Старая, много повидавшая на своём веку лошадка терпеливо ждала, когда вынесут человека, из которого ушла жизнь.

II

Папасов сидел в уже знакомой ему следственной камере, и керосиновая лампа всё также тускло освещала небольшое помещение, занимаемое судебным следователем по важнейшим делам. Вставив в глаз монокль, купец тщательно разглядывал лежащий на столе эскиз. Потом он перевернул его и принялся изучать надписи на обороте. Затем он вновь заинтересовался изображением святого Себастьяна.

– Николай Христофорович, вы узнали рисунок? – нетерпеливо спросил Славин.

– Не знаю, – пожал плечами купец.

– То есть как? – недовольно наморщил лоб следователь.

– Вроде бы и бумага та, и текст на обороте зеркальный, тушь, перо… но в целом он какой-то другой.

– Что значит другой?

– Нет той воздушности образа, передающего муки святого.

– Помилуйте, но это не объяснение. Я, знаете ли, следователь и обязан руководствоваться не расплывчатыми понятиями типа «воздушности образа», а фактами и уликами. И потому был бы вам исключительно признателен, если бы вы потрудились изъясняться более точно.

– Я вас понимаю, – согласился Папасов. – Но и вы меня поймите: я не сыщик, а, если угодно, ценитель прекрасного. В отличие от вас, я придерживаюсь собственных ощущений. Иногда я покупаю холсты в антикварных лавочках. И мне вовсе нет дела до того, какого уровня известности достигли эти художники. Главное – какую струну моей души они задели. Признаюсь, в моей зале, наряду с работами знаменитых мастеров, висят и три мои картины. Только они безымянные. И для меня нет выше радости, чем, стоя за спинами посетителей галереи, слышать о них восторженные отзывы.

– Всё это прекрасно, но все эти рассуждения не подходят для протокола опознания эскиза, обнаруженного в съёмной квартире скрипача Несчастливцева.

– Я не знаю, как быть, – развёл руками фабрикант. Он вынул из туба сигару, спички и закурил.

Следователь задумался на миг и, глядя куда-то в сторону, сказал:

– Давайте рассуждать логически. В протоколе первого вашего допроса указано, на основании каких деталей вы пришли к выводу о том, что эскиз с изображением святого Себастьяна подделка, так?

– Именно.

– Прекрасно. Тогда я прошу вас осмотреть рисунок, обнаруженный в квартире покойного скрипача, и сказать мне под протокол, соответствуют ли упомянутые выше признаки на втором рисунке тем, что должны быть на подлиннике?

Папасов молчал. Он курил и молчал, разглядывая на стене блики от пламени керосиновой лампы, превратившиеся в очертание неведомого чудовища.

– Николай Христофорович, вы слышали вопрос? – с нервной дрожью в голосе проговорил следователь.

– Да, я определённо утверждаю, что бумага и все изображения святого Себастьяна, как и надписи на обороте, не имеют признаков подделки.

– Замечательно. Так и запишем.

Надворный советник старательно заполнил протокол, передал его купцу и протянул перо. Негоциант взял его, но не стал сразу подписывать, а принялся читать. Затем вдруг выговорил неуверенно:

– Позвольте, Николай Васильевич, но здесь написано то, что я не говорил…

– А что именно вас не устраивает? – недоверчиво поинтересовался чиновник.

– Мой ответ на ваш вопрос. Я не произносил, что «я совершенно уверен в том, что представленный мне рисунок является подлинным и принадлежит творению Леонардо да Винчи».

– Разве это не так? Разве наоборот?

– Нет, но…

– Послушайте, сударь, – повысив голос, проговорил следователь и снял очки, – вы просили отыскать эту работу да Винчи, и мы вам её возвращаем. Мною проделана титаническая работа. Произведение великого флорентийца снова будет украшать вашу картинную галерею. В моём кабинете, как видите, царит сумрак. Горящий фитиль не заменит солнечный свет. Завтра днём вы вставите рисунок в рамку и вновь обретёте душевное спокойствие, поскольку этот эскиз подлинный. Вследствие чего я и прекращу производство по данному делу.

– Да, возможно, вы правы, – вздохнул Папасов и подписал протокол. Он вынул портмоне и, оставив на столе следователя две сотенные бумажки, хрустящие, как снег на морозе, проронил: – Благодарю вас.

– Николай Христофорович, дорогой, – расплылся в слащавой улыбке следователь, – это совсем необязательно!

– Ничего-ничего, – вставая, проронил фабрикант. – Купите детям сласти. Ваш сын, если я не ошибаюсь, тоже во второй гимназии учится, как и мой?

– Да-да, только он уже в седьмом, а ваш в третьем, – поднявшись, уточнил Славин.

– Вот и хорошо. Сладкое все любят.

– Я вам рисуночек упакую, как положено, – убирая деньги в выдвижной ящик стола, засуетился чиновник.

– Буду вам очень признателен.

Славин проводил обладателя шедевра до самых входных дверей и долго тряс ему на прощание руку.