Глава 2. Неформальная занятость: определения, измерения, межстрановая вариация

2.1. Введение

Настоящая глава посвящена методологическим и измерительным аспектам проблемы неформальной занятости. В ней последовательно обсуждаются несколько больших сюжетов: общие методологические проблемы определения и измерения неформальной занятости; межстрановые сопоставления ее уровней; сравнительный анализ доступных российских оценок. Сложность и неоднозначность феномена неформальности проявляется, в частности, в том, что его нелегко операционально определить и измерить. Разные определения и источники данных ведут к разным оценкам и к подчас взаимоисключающим выводам для экономической политики.

В конечном счете «многоликость» понятия неформальности коренится в особенностях институциональной среды современных обществ. Самоочевидно, что, говоря о «неформальном», мы всегда имеем в виду нечто, являющееся антитезой «формального». Однако в современных обществах массив разнообразных «формальностей» (в виде устанавливаемых и защищаемых государством правил и норм – законодательных, административных, иных) настолько велик, что практически не поддается исчислению. Отсюда естественно ожидать не меньшего числа всевозможных «неформальностей» – в виде прямых нарушений либо действий в обход этих правил и норм. Можно сказать, что многообразию всего «формального» соответствует многообразие всего «неформального». Среди прочего это предполагает, что операционализация самого понятия «неформальности» возможна только через отсылку (явную или неявную) к строго определенному набору формальных ограничений, представляющему лишь малую часть от общего их числа. (В результате, например, тенденция, характерная для современных обществ, ко все более полной формализации трудовой деятельности путем введения дополнительных и более полных регуляций может расширять сферу и границы неформальных трудовых отношений.)

Неформальность на рынке труда также имеет множество разнообразных «обличий». Не приходится поэтому удивляться, что в исследовательской литературе мы встречаем десятки, если не сотни, различных определений неформальной занятости, зачастую имеющих между собой достаточно мало общего («какофония» определений). Исследователи могут говорить об очень разных вещах, оперируя при этом одной и той же терминологией. Это делает понятным, почему при изучении неформальной занятости проблемы ее определения и измерения всегда стояли и продолжают стоять очень остро.

Как уже упоминалось в предыдущей главе, впервые в явном виде о феномене неформальности на рынке труда заговорил в начале 1970-х годов выдающийся британский антрополог К. Харт, который сформулировал и ввел в научный оборот понятие неформального сектора [Hart, 1973]. Это понятие было практически мгновенно подхвачено экспертами МОТ и быстро завоевало широкую популярность. Оно не только вызвало к жизни огромный поток исследовательской литературы, но и было взято на вооружение официальными статистическими ведомствами многих стран. Однако в течение двух первых десятилетий после своего рождения понятие неформального сектора находилось, если можно так выразиться, в состоянии свободного плавания. Как национальные статистические службы, так и независимые исследователи интерпретировали его каждый на свой лад, без особого учета того, что делалось до и помимо них. Отсюда – огромный разброс в количественных оценках при крайне низкой степени их сопоставимости.

Первая попытка кодификации была предпринята только в 1993 г. 15-й Международной конференцией статистиков труда (МКСТ), на которой были сформулированы ставшие стандартными определения неформального сектора и занятости в нем [ILO, 1993]. За этим первоначальным подходом, разработанным экспертами МОТ, закрепилось название «производственного» (productive), поскольку при определении границ неформального сектора он исходит из особенностей действующих в экономике производственных единиц (предприятий).

Однако его выдвижение практически сразу же столкнулось с серьезными критическими возражениями – как техническими, так и концептуальными. Во многом под влиянием этой критики через сравнительно непродолжительное время (в начале 2000-х годов) 17-й Международной конференцией статистиков труда было введено новое, более широкое понятие неформальной занятости [ILO, 2003]. Подход, оперирующий этим понятием, получил название «легалистского» (legalistic), поскольку в нем принадлежность работников к формальной или неформальной занятости определяется исходя из характера трудовых отношений, в которые они оказываются вовлечены.

Благодаря усилиям МОТ разночтения в понимании неформальности на рынке труда уменьшились, но было бы большим преувеличением сказать, что они сошли на нет. В литературе по-прежнему встречаются очень разные представления о том, как именно следует понимать и измерять неформальную занятость. Сохраняющаяся разноголосица в определениях отчасти объясняется особенностями конкретных баз данных, с которыми приходится работать исследователям, отчасти – спецификой национальных рынков труда, поскольку в разных странах наибольшую озабоченность могут вызывать разные аспекты проблемы неформальной занятости, отчасти – сохраняющимися расхождениями в концептуальных и методологических установках. Но главное, как мы уже отмечали, – это изначальная «многоликость» самого феномена неформальности, к изучению которого можно подходить под множеством самых разных углов зрения.

При наблюдаемом разнообразии измерительной практики несомненный интерес приобретает вопрос о сильных и слабых сторонах имеющихся альтернативных подходов, о совпадении/несовпадении оценок, получаемых с их помощью, и о возможных причинах, порождающих расхождения в результатах.

Как и для многих других стран, для России вопрос о сопоставимости показателей неформальной занятости является далеко не праздным. Чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к альтернативным оценкам ее масштабов, которые можно встретить в различных исследованиях по российскому рынку труда. Эти оценки «гуляют» в весьма широком диапазоне – от чуть более 5 % до почти трети от всех занятых [Капелюшников, 2012].

Проблема не ограничивается возможными различиями в оценке масштабов неформальной занятости. Нельзя исключить, что использование разных подходов к ее идентификации способно вести к получению совершенно разных картин занятости в целом, межсекторной мобильности рабочей силы (перемещений между формальным и неформальным секторами), межсекторной дифференциации в заработной плате и т. д. Долговременные тренды и циклическое поведение показателей, формируемых на базе разных концепций неформальной занятости, также могут сильно отличаться или даже иметь противоположную динамику [Henley et al, 2006]. Иными словами, результаты анализа оказываются далеко не нейтральными к выбору того или иного конкретного определения. В зависимости от этого будет меняться картина происходящего на рынке труда, а значит, иными с высокой степенью вероятности будут становиться и формулируемые на ее основе нормативные выводы для политики государства.

Глава состоит из пяти разделов, включая введение и заключение. Следующий – второй – раздел посвящен общим методологическим проблемам, возникающим при попытках выделения и измерения неформальной занятости. Раздел 3 обсуждает межстрановую вариацию в оценках. Раздел 4 содержит краткий обзор подходов, предлагающихся для оценки масштабов неформальности на российском рынке труда. В заключении подводятся итоги.

2.2. Статистические определения: международная практика

В экономической, социологической и статистической литературе для обозначения неформальности на рынке труда используется множество самых разнообразных терминов («недекларируемая работа», «неофициальная занятость», «незащищенная занятость», «нерегулируемая занятость» и т. д.). Однако международное признание в качестве общепринятых статистических стандартов получили лишь два – «занятость в неформальном секторе» и «неформальная занятость». Эти понятия отражают два альтернативных подхода к проблеме неформальности, выработанные МОТ, – более ранний, активно использовавшийся в 1990-е годы, и более поздний, получивший распространение в 2000-е годы. Категории «занятость в неформальном секторе» и «неформальная занятость» – не синонимы, и прояснению соотношения между ними посвящена значительная комментаторская литература.

Первоначальный подход МОТ был связан с введением в статистическую практику понятия неформального сектора. Его развернутое описание было дано в Резолюции 15-й МКСТ в 1993 г. [ILO, 1993]. Важнейшим условием, с учетом которого оно разрабатывалось, была методологическая привязка к принципам построения Системы национальных счетов (СНС).

В рамках СНС принято различать понятия сектора (институционального сектора) и вида экономической деятельности (отрасли). Каждый сектор (корпораций, государственного управления, домашних хозяйств) объединяет однородные производственные единицы (предприятия), сходные по целям, функциям и экономическому поведению. Поскольку неформальный сектор рассматривается как подсектор институционального сектора домашних хозяйств, в него оказываются включены частные неинкорпорированные предприятия, принадлежащие индивидам или их семьям и ведущие свою деятельность без официального оформления [Hussmanns, 2004][19].

Вполне естественно, что при таком подходе границы неформального сектора задаются исходя из особенностей целых производственных единиц (предприятий), а не отдельных рабочих мест внутри них. Согласно Резолюции 15-й МКСТ, к нему следует относить предприятия с низкой капиталоемкостью, низким уровнем организации и небольшими размерами, не имеющие статуса юридического лица и не могущие вступать в договорные отношения от своего имени, с неполным набором счетов и с неограниченной ответственностью по долговым обязательствам, с отсутствием четкой границы между собственно производственной деятельностью и деятельностью по ведению домашнего хозяйства, базирующиеся преимущественно на привлечении случайных работников или личных и родственных связях.

Это общее представление можно конкретизировать, пойдя от обратного и перечислив основные типы производственных единиц, которые, согласно методологическим установкам МОТ, не подлежат включению в неформальный сектор. Это: 1) государственные предприятия и правительственные учреждения; 2) неприбыльные предприятия, неправительственные организации, ассоциации и т. п.; 3) частные инкорпорированные предприятия (т. е. имеющие статус юридического лица); 4) частные неинкорпорированные предприятия (индивидуальные, партнерские, кооперативные), зарегистрированные в соответствии с действующим законодательством и имеющие полный набор счетов (квазикорпорации, в терминологии СНС – см. разделы 4.42-4.45). Все производственные единицы, остающиеся после исключения этих групп, и образуют неформальный сектор в понимании МОТ.

Занятость в неформальном секторе, определенном таким образом, может протекать на предприятиях двух типов. Это, во-первых, неформальные предприятия без использования наемного труда (самозанятые в узком смысле слова) и, во-вторых, предприятия неформальных работодателей. Для их идентификации в Резолюции 15-й МКСТ были предложены два критерия – размер (определяемый количеством наемных работников) и наличие/отсутствие регистрации[20]. При проведении границы, отделяющей неформальный сектор от формального, эти признаки, согласно методологическим установкам МОТ, должны использоваться как маркирующие. Соответственно развернутое определение предприятий, принадлежащих к этому сектору, звучит так: это – «частные неинкорпорированные предприятия, имеющие численность персонала ниже определенного порога и/или не зарегистрированные в соответствии с нормами коммерческого законодательства или законодательства о предпринимательской деятельности» [ILO, 2002, р. 122][21].

Сведения об официальном статусе предприятий не всегда доступны и, как правило, недостаточно надежны. В этих условиях заменителем информации об их регистрации может становиться (в силу лучшей доступности) информация о численности привлекаемых ими работников. (Данные по многим странам подтверждают, что среди микро– и микро-микропредприятий официально оформляют свою деятельность действительно лишь абсолютное меньшинство.) Этим объясняется, почему при определении границ неформального сектора как национальные статистические службы различных стран, так и независимые исследователи чаще всего используют в качестве операционального критерия именно величину действующих в экономике производственных единиц. Анализ базы данных МОТ о неформальной занятости, аккумулирующей информацию по 54 странам мира, показывает, что в начале 2000-х годов в 33-х из них статистические службы использовали в качестве критерия при выделении производственных единиц неформального сектора показатель численности персонала (иногда в сочетании с другими критериями) и лишь в 21-й – показатель регистрации (также иногда в сочетании с другими критериями) [ILO, 2002, р. 10].

При установлении демаркационной линии, разделяющей предприятия неформального и формального секторов, эксперты международных организаций рекомендуют исходить из численности наемных работников, равной пяти [CSO/India, 1999]. Однако эта рекомендация не получила всеобщего признания: от исследования к исследованию пороговая величина варьируется в широких пределах и может устанавливаться на уровне 10, 20 и даже больше человек. Как это способно отражаться на масштабах занятости в неформальном секторе, наглядно показывает опыт ряда стран Латинской Америки, перешедших от порога численности «менее 10 человек» к более низкому порогу «менее 5 человек». Этого чисто технического изменения было достаточно, чтобы доля занятых в неформальном секторе сократилась примерно на 10 п.п. [ILO, 2002а].

Резолюция 15-й МКСТ содержала также ряд важных пояснений, касавшихся некоторых промежуточных групп, с отнесением которых к формальному или неформальному секторам могут возникать затруднения. В частности, в ней отмечалось, что: 1) к неформальному сектору не следует относить лиц, занимающихся производством продукции в домашних хозяйствах исключительно для собственного потребления; 2) для специалистов (адвокатов, врачей, бухгалтеров и т. п.) критерии отнесения к тому или иному сектору должны быть теми же, что и для остальных профессиональных групп; 3) домашние работники должны выделяться в отдельную группу и желательно не включаться в число занятых в неформальном секторе (поскольку производимые ими услуги в отличие от тех, кто работает на предприятиях неформального сектора, не выносятся на рынок, а остаются внутри домохозяйств); 4) лица, занимающиеся несельскохозяйственной деятельностью, являются группой, по которой показатели «неформальности» должны рассчитываться в обязательном порядке (если оценки формируются по всему населению, ее необходимо выделять и показывать отдельно) [ILO, 1993].

На практике эти рекомендации выполняются далеко не всегда. Статистические службы некоторых стран причисляют к занятым в неформальном секторе также и лиц, производящих в ЛПХ продукцию только для собственного потребления; специалисты-индивидуалы часто квалифицируются как работающие в формальном, а не в неформальном секторе (на том основании, что большинство из них имеют лицензии на занятие соответствующей профессиональной деятельностью и платят налоги, по крайней мере, с части получаемых ими доходов); нередко к неформальному сектору приписывают также домашних работников; в одних странах численность занятых в нем рассчитывается для всего, в других – только для городского населения, в одних – с учетом несельскохозяйственной занятости, в других – без ее учета, и т. д.[22] Естественно, что введение любых дополнительных критериев (отраслевых, профессиональных, иных) способно существенно менять оценки масштабов занятости в неформальном секторе.

За первоначальным подходом МОТ закрепилось название «производственного» (productivity approach), поскольку, как уже отмечалось, он строится исходя из характеристик целых производственных единиц. Производственные единицы, действующие в неформальном секторе, наделяются экспертами МОТ следующими типичными чертами: 1) малые размеры; 2) семейная форма собственности; 3) опора на ресурсы местного происхождения; 4) низкая капиталоемкость; 5) спрос на навыки и умения, приобретаемые работниками вне системы формального образования; 6) отсутствие барьеров для входа и выхода; 7) функционирование в условиях нерегулируемых конкурентных рынков [Swaminathan, 1991]. Обобщенное описание неформального сектора, предложенное М. Липтоном, помимо малого размера предприятий включает: 1) совмещение в большинстве случаев одним лицом функций поставщика труда и поставщика капитала; 2) наличие совершенной или почти совершенной конкуренции; 3) преобладание некорпорированных предприятий с низким уровнем внутренней организации, на которые не распространяются законодательные ограничения, связанные с использованием труда (минимальная заработная плата и т. д.) или других производственных факторов (лицензии, квоты и т. д.) [Lipton, 1984].

Вместе с тем и в Резолюции 15-й МКСТ, и в позднейших решениях МОТ признавалось, что этот подход не охватывает многие важные аспекты проблемы неформальной занятости и что статистические измерения в этой области нуждаются в дальнейшем совершенствовании [ILO, 1993; CSO/India, 2001]. Действительно, многочисленные исследования, проводившиеся в последующие годы, продемонстрировали его серьезную ограниченность. Помимо множественности и нечеткости критериев выделения неформального сектора, производственный подход обладает еще одним существенным недостатком: при его использовании неучтенными остаются достаточно многочисленные группы работников, занятых на неформальной основе в формальном секторе, а также непосредственно в домашних хозяиствах[23].

Более широкая концептуальная рамка была предложена 17-й МКСТ в 2003 г. [ILO, 2003]. В выработанных ею Рекомендациях в статистическую практику было введено новое обобщающее понятие «неформальной экономики», которое позволило учесть многие дополнительные типы неформальной занятости, осуществляемой за пределами традиционно понимаемого «неформального сектора».

Под рубрику «неформальной экономики» попадают «все виды экономической активности работников и экономических единиц, которые – по закону или на практике – не охватываются или недостаточно охватываются формальными установлениями (arrangements)» [ILO, 2002a]. Такое расширенное понимание предполагает, что границы неформальной занятости должны определяться исходя из характеристик не целых производственных единиц (предприятий), а отдельных рабочих мест внутри них[24]. В соответствии с этим рабочие места квалифицируются как «неформальные» в тех случаях, когда «отношения занятости, по закону или по факту, не подпадают под действие национального трудового законодательства, налоговой системы, системы социального обеспечения или системы установленных льгот и гарантий (таких как предварительное уведомление в случае увольнения, выплата выходного пособия, оплата ежегодного отпуска или отпуска по временной нетрудоспособности и т. д.)» [ILO, 2003]. По сути, речь идет о любых формах трудовой деятельности, которые по тем или иным причинам ускользают, хотя бы частично, из-под контроля и надзора государства.

Замена единиц статистического наблюдения – рабочие места вместо предприятий – фактически означала переход от «производственного» подхода к «легалистскому» (legalistic approach)[25]. При таком подходе определяющим оказывается вопрос не о форме предприятий, а о соблюдении/несоблюдении вводимых государством формальных ограничений, касающихся использования и оплаты труда. Соответственно с «легалистской» точки зрения неформальная занятость – это «занятость, которая не регистрируется, не регулируется и не защищается государством» [Chen, 2006]. Такое может происходить либо потому, что оно в принципе не считает необходимым ограничивать ту или иную форму трудовой активности какими-либо формальными нормами и правилами, либо потому, что оно не располагает достаточными ресурсами для налаживания эффективного мониторинга и контроля за их соблюдением[26].

Отсюда, впрочем, не следует, что новый подход игнорирует принадлежность предприятий к различным секторам или считает ее не имеющей значения[27]. Она учитывается точно так же, как и в более раннем подходе. Наложение двух типологий – предприятий, с одной стороны, и рабочих мест, с другой, – делает возможным построение более сложной и разветвленной классификации альтернативных форм неформальной занятости. В ее рамках выделяются несколько типов предприятий, различающихся по своей секторальной принадлежности (формальный сектор; неформальный сектор; сектор домашних хозяйств), и несколько типов рабочих мест, различающихся, во-первых, по статусу занятости (занятые на индивидуальной основе; работодатели; помогающие семейные работники[28]; наемные работники; работники производственных кооперативов) и, во-вторых, по ее характеру (формальная или неформальная). С этой точки зрения неформальная занятость – это вся совокупность неформальных рабочих мест независимо от того, где они находятся – в формальном секторе, неформальном секторе или в секторе домашних хозяйств, а также независимо от того, является ли работа на них для индивидов основной или дополнительной.

Итоговая классификация представлена в табл. 2.1. Темно-серые ячейки в ней соответствуют логически невозможным ситуациям, тогда как светло-серые – различным типам формальной занятости. Незакрашенными оставлены ячейки, представляющие различные типы неформальной занятости. Шесть из всех возможных сочетаний подпадают под рубрику «неформального сектора», девять – под более общую рубрику «неформальной занятости». Расхождения между более ранним («производственным») и более поздним («легалистским») подходами касаются нескольких групп занятого населения.


Таблица 2.1. Определение неформальной занятости в соответствии с производственным и легалистским подходами

Примечание: неформальная занятость: ячейки 1–6, 8—10; занятость в неформальном секторе: ячейки 3–8; неформальная занятость вне неформального сектора: ячейки 1, 2, 9 и 10.

Источник: Hussmanns, 2004.


Во-первых, как видно из табл. 2.1, за пределами неформального сектора остаются неформальные работники, занятые в домашних хозяйствах населения. Речь идет о домашних наемных работниках (ячейка 10), а также лицах, занимающихся производством продукции в личных подсобных хозяйствах (ЛПХ) только для собственного потребления (ячейка 9)[29]. Во-вторых, в него не входят помогающие семейные работники, а также неформальные наемные работники, занятые на предприятиях формального сектора (ячейки 1 и 2). Наконец, формальные наемные работники, чья деятельность протекает на неформальных предприятиях, считаются принадлежащими к неформальному сектору, однако в состав неформальной занятости они не включаются (ячейка 7).

Некоторые из этих групп невелики по численности, так что искажения, связанные с их учетом или неучетом, едва ли имеют большое практическое значение (например, контингент формальных наемных работников, занятых на предприятиях неформального сектора, редко бывает многочисленным). Однако на долю некоторых других – скажем, наемных работников, занятых неофициально на предприятиях формального сектора, или наемных работников, занятых предоставлением домашних услуг, – может приходиться значительная часть совокупной рабочей силы. Соответственно анализ, оставляющий их без внимания, может давать искаженное представление о ситуации и основных трендах на рынке труда.

Наиболее значительные разночтения связаны с трактовкой лиц, занимающихся производством продукции в домашнем хозяйстве исключительно для собственного потребления (ячейка 9). В одних странах статистические службы (например, Росстат РФ) вообще не включают их в состав занятых; в других относят их к занятым лишь частично (если производимая ими продукция составляет значительную часть общего объема потребления семей); в третьих считают занятыми их всех. Оценки неформальной занятости могут сильно различаться в зависимости от выбора той или иной трактовки – особенно для тех стран, в экономике которых значительное место занимает натуральное сельское хозяйство (subsistence agriculture), как это имеет место практически во всех развивающихся и многих постсоциалистических странах.

Для удобства всех неформально занятых можно разбить на три укрупненные группы: 1) неформальные наемные работники формальных предприятий (ячейка 2); 2) неформальные наемные работники неформальных предприятий и домохозяйств (ячейки 6 и 10); 3) неформальные самозанятые работники (ячейки 1, 3, 4, 5, 8, 9). В аналитических целях исследователи чаще всего используют именно такую обобщенную классификацию. При необходимости для каждой из этих групп может отдельно выделяться первичная (на основной или единственной работе) и вторичная (на дополнительной работе) неформальная занятость.

Однако более общий «легалистский» подход, оперирующий понятием «неформальной занятости», также сопряжен с немалыми методологическими затруднениями. Дело в том, что уход в неформальность может быть не полным, а частичным, когда одни разделы действующего законодательства участниками рынка труда соблюдаются, но другие – игнорируются. Как в таком случае определять неформальную занятость? Что брать за отправной пункт при ее идентификации: работу без официально оформленного трудового контракта; выплату части заработной платы «черным налом» с целью уклонения от налогов; отсутствие у работников доступа к системе социального страхования из-за неперечисления (полного или частичного) работодателями взносов в социальные фонды; несоблюдение их прав и гарантий, предусмотренных трудовым законодательством; заработную плату ниже законодательно установленного минимума; выпадение из сферы коллективно-договорного регулирования? В зависимости от выбора того или иного критерия как численность неформально занятых, так и их персональный состав могут варьироваться в очень широких пределах.

Отсюда следует важный методологический вывод: поскольку об оппозиции формального/неформального можно говорить только применительно к тому или иному конкретному виду законодательства – трудовому, налоговому, административному, коммерческому и т. д., это исключает возможность существования какого-либо единого статистического агрегата, который соответствовал бы понятию неформальной занятости[30]. Именно этим во многом объясняется, почему в исследовательской литературе встречается такое множество различных ее определений и почему ее количественные оценки оказываются, как правило, лишь ограниченно сопоставимыми. Это делает также понятным, почему между формальной и неформальной занятостью не существует жесткой границы и почему они могут плавно перетекать друг в друга.

В действительности ситуация оказывается еще более запутанной, так как исследователи далеко не всегда имеют возможность следовать аналитическому определению неформальной занятости, выработанному МОТ, даже когда они его разделяют. Чаще всего эмпирические данные, с которыми им приходится работать, содержат ограниченный набор характеристик, по которым занятость может квалифицироваться как формальная или неформальная. В этих условиях им не остается ничего другого как следовать прагматическому подходу, отклоняясь в большей или меньшей степени от методологических установок МОТ и определяя границы неформальной занятости так, как это позволяют делать исходные данные. (Ярким примером может служить исследование С. Бернабе, где при измерении неформальной занятости для семи стран СНГ она определялась семью разными способами [Bernabe, 2008].) Как мы уже упоминали во введении, разночтения в используемых дефинициях настолько велики, что некоторые авторы считают возможным говорить о настоящей «какофонии» определений неформальной занятости [Perry et al, 2007]. В результате оценки даже по одним и тем же странам для одних и тех же периодов времени часто оказываются сопоставимыми лишь в очень ограниченной степени.

Риск разночтений оказывается еще выше при оценке относительных показателей неформальной занятости. Связано это с тем, что при их расчете численность неформально занятых работников может соотноситься с различными статистическими агрегатами. Одни исследователи используют для этого показатели численности населения в трудоспособном возрасте, другие – численности экономически активного населения, третьи – численности занятых, четвертые – численности работников, работающих по найму [Hazans, 2011]. Оценки уровня неформальной занятости могут сильно отличаться в зависимости от того, какой из этих вариантов будет избран. (При проведении международных сопоставлений наиболее предпочтительным считается скорректированный показатель численности экономически активного населения, равный сумме экономически активных и отчаявшихся работников.)

В условиях подобной многовариантности выбор в пользу того или иного операционального определения начинает диктоваться характером конкретных проблем, которые могут порождаться существованием неформальной занятости. Какой из возможных способов ее измерения следует предпочесть, зависит в конечном счете от того, какие задачи стоят перед исследователем. Если, к примеру, мы пытаемся оценить вклад неформальности в развитие микропредпринимательства, то тогда вполне естественно использовать «производственный» подход, относя к неформальному сектору предприятия с численностью занятых ниже определенной пороговой величины. Однако при этом необходимо учитывать, что выбор любого количественного критерия во многом условен. Почему, например, предприятия с менее чем пятью наемными работниками должны считаться принадлежащими к наиболее адаптивному и динамичному сектору микропредпринимательства, а с пятью и более – нет? Кроме того, при таком подходе по умолчанию предполагается, что все предприятия с малой численностью занятых действуют вне правового поля, нарушая трудовое законодательство и не платя взносов в социальные фонды, тогда как с большой – ведут себя полностью законопослушно. Очевидно, что и то и другое является сильным преувеличением.

Если нас интересует, насколько велико бремя государственного регулирования отношений занятости и как оно отражается на гибкости рынка труда, то тогда на первый план выходит критерий, связанный с контрактным статусом работников[31]. С одной стороны, работники могут уходить в неформальность, если, например, законодательство жестко ограничивает максимально допустимую продолжительность труда, а они предпочитают работать дольше, чем это разрешено официально. С другой стороны, предприятия могут «выталкиваться» в неформальность высокими издержками, связанными с наймом и увольнением рабочей силы. Иными словами, взвесив выгоды и издержки, как работники, так и работодатели могут приходить к выводу, что неформальные трудовые отношения больше отвечают их интересам.

Однако многие работники могут не добровольно выбирать неформальную занятость, а попадать в нее вынужденно. Кроме того, даже наличие официально оформленного трудового контракта не гарантирует выполнения работодателями всех предусмотренных трудовым законодательством норм или хотя бы основной их части. Серьезные трудности могут возникать при определении статуса самозанятых (формальный или неформальный?), к которым понятие трудового контракта в принципе не применимо. Кроме того, широко известно явление «ложной самозанятости», за которой может скрываться труд по найму [OECD, 2004, р. 239].

Наконец, если нам важно понять, какова степень социальной защищенности работников и чем она определяется, то тогда ключевой оказывается информация об их участии/неучастии в схемах социального страхования. Это важный аспект проблемы, поскольку обычно уход работников в неформальность сопровождается увеличением для них рисков, связанных с наступлением разного рода неблагоприятных событий, – потерей работы, временной нетрудоспособностью, производственными травмами из-за несоблюдения правил техники безопасности и т. д. Такой подход позволяет увидеть, насколько эффективна или неэффективна действующая система социальной поддержки работников.

Проблема, однако, заключается в том, что представления работников об уплате работодателями взносов в социальные фонды могут быть крайне неточными[32]. Например, согласно одному из исследований по странам Евросоюза, доля респондентов, заявивших о том, что их работодатели не платят соответствующие взносы, оказывается неправдоподобно большой и варьируется от 13 % в Норвегии до 67 % в Польше [Andrews et al., 2011, p. 17–18]. Еще хуже обстоит дело с доступностью информации об участии в схемах социального страхования самозанятых (работодателей, использующих наемный труд, и работников-индивидуалов).

«Многоликость» феномена неформальности, помноженная на сложности измерения, стимулирует исследователей к тому, чтобы использовать «гибридные подходы», сочетающие в различных комбинациях элементы альтернативных определений.

Целый ряд работ параллельно используют несколько подходов к определению неформальной занятости и дают их сравнительный анализ. Практически все они выполнены на примере стран Латинской Америки [Gasparini, Tornarolli, 2006; Gong et al., 2000; Marcoullier et al., 1997; Mead, Morrisson, 1996; Perry et al., 2007; Saavedra, Chong, 1999]. Наиболее общий вывод, который из них следует, состоит в том, что хотя оценки, получаемые с помощью альтернативных подходов, достаточно тесно коррелируют друг с другом, они далеко не идентичны. Расхождения могут достигать внушительной величины – до 10 п.п. от общей численности занятых в экономике. Как правило, самыми высокими оказываются оценки, оперирующие критерием наличия/отсутствия официального трудового договора, самыми низкими – оценки, оперирующие критерием размера предприятий.

В качестве примера сошлемся на работу А. Хенли с соавторами, посвященную ситуации на бразильском рынке труда [Henley et al., 2006]. По их оценкам, в начале 2000-х годов уровень неформальной занятости в Бразилии достигал 56 %, если использовать «контрактный», 50 %, если использовать «социальный» и – 49 %, если использовать «количественный» подходы. При этом 64 % работников могли квалифицироваться как неформально занятые хотя бы по одному из трех признаков, но только 40 % одновременно по всем трем.

Еще сильнее в зависимости от выбора того или иного критерия менялся персональный состав неформально занятых. На индивидуальном уровне пересечение между любыми парами альтернативных определений («количественным» и «контрактным», «количественным» и «социальным», «контрактным» и «социальным») не превышало 40–50 % [Henley et al., 2006]. В этих условиях смена критериев меняет и социально-демографический «портрет» неформально занятых.

Обсуждение методологических аспектов феномена неформальной занятости подводит к нескольким простым и очевидным констатациям. Первое: в мировой литературе не сложилось консенсуса по поводу того, как следует определять и измерять неформальную занятость. Существующие подходы по-разному решают эту проблему. Второе: с течением времени понятие занятости в неформальном секторе стало все активнее заменяться и вытесняться более общим понятием неформальной занятости. Третье: ни один из подходов не обладает абсолютными преимуществами перед другими, у каждого есть свои достоинства и недостатки. В конечном счете выбор между ними должен определяться (если это позволяют данные) задачами, которые пытается решить исследование. И последнее: оценки, получаемые на основе различных определений, можно считать сопоставимыми лишь в достаточно ограниченной степени; при использовании альтернативных подходов иными могут становиться не только показатели распространенности неформальной занятости, но также и ее социально-демографические характеристики. Это предполагает, что к любым обобщениям, касающимся масштабов и динамики неформальной занятости, следует относиться с большой осторожностью, подвергая их тщательной проверке на устойчивость.

2.3. Неформальная занятость в межстрановой перспективе

К сожалению, методологическая «разноголосица» в подходах резко ограничивает возможности межстрановых сопоставлений и требует большой осторожности при их проведении. Если, по официальным данным, в стране А неформальная занятость распространена шире, чем в стране Б, то еще неизвестно, является ли это отражением реальных различий между ними или же артефактом, связанным с различиями в методологических установках национальных статистических ведомств. Возможно, что какая-то другая мера даст обратное соотношение. Это означает, что желательно опираться на разные измерения и при интерпретации данных критически относиться к тем ситуациям, когда межстрановые различия оказываются невелики.

В подобных условиях у исследователей есть две возможности. Первая: работать со статистическими базами международных организаций, данные которых строятся на основе более или менее унифицированной методологии. (Впрочем, степень унификации, как правило, неизвестна, и всегда есть опасность того, что это просто механический свод данных из национальных источников.) Для неформальной занятости мы можем указать на два таких источника – базу данных МОТ и базу данных Всемирного банка. Вторая: пользоваться результатами разовых межстрановых обследований, посвященных проблеме неформальности, где оценки для разных стран были получены на основе одного и того же определения. В этом случае возможные проблемы связаны не с вариацией в определениях, а с представительностью национальных выборок и качеством собранных данных.

В своем анализе мы будем следовать обоими этими путями: сначала проанализируем межстрановую вариацию в показателях неформальной занятости, какой она предстает в данных международных статистических организаций, а затем обратимся к результатам сопоставительных работ, выполненных независимыми исследователями. При этом мы все равно должны помнить о высказанных выше предостережениях.

База данных МОТ по неформальной занятости содержит оценки за период начиная с середины 1980-х годов и охватывает примерно 60 стран со средним и низким уровнями ВВП на душу населения. Показатели неформальности рассчитываются только для несельскохозяйственной занятости, сельскохозяйственная занятость не учитывается. Первоначально они формировались на основе производственного определения неформальной занятости, но в последние годы стали строиться также с использованием более широкого легалистского подхода [ILO, 2011].

Уровень неформальной занятости, согласно этому источнику, варьируется от 6,5 % в Сербии до 83,5 % в Индии; доля занятых в неформальном секторе – от 3,5 % в Сербии до 79 % в Кении; доля неформально занятых в формальном секторе – от 3 % в Сербии до 38 % в Парагвае. В целом, показатели неформальности для стран Центральной и Восточной Европы оказываются в разы меньше, чем для стран Азии, Африки или Латинской Америки. Средние значения (невзвешенные) составляют: для уровня неформальной занятости – около 52 %; для доли занятых в неформальном секторе – около 42 %; для доли неформально занятых в формальном секторе – примерно 15 %. Можно, таким образом, утверждать, что вне ареала экономически развитых стран доминирующим типом занятости выступает занятость на неформальной основе [Ibid].

Ниже мы приводим ряд графиков, иллюстрирующих связь между степенью неформальности (в разных ее измерениях) и душевым ВВП. Как можно видеть из рис. 2.1, между уровнями душевого ВВП и долей неформально занятых прослеживается сильная отрицательная связь. Еще более тесная корреляция обнаруживается для показателей занятости в неформальном секторе, т. е. при переходе от легалистского определения к производственному (рис. 2.2). В первом случае 1 логпункт ВВП снижает уровень неформальности примерно на 11 п.п., во втором – почти на 12 п.п. В то же время связь между неформальной занятостью в формальном секторе и уровнем ВВП на душу населения практически отсутствует (рис. 2.3). В менее развитых странах такая деформализация, по-видимому, сильнее, а сам формальный сектор невелик, тогда как в более развитых – наоборот. Также можно предположить, что степень деформализации трудовых отношений в формальном секторе определяется по большей части факторами (качеством институтов), лишь косвенно связанными с уровнем экономического развития страны. Как следствие, она может достигать высоких значений как в относительно бедных, так и в относительно богатых странах.

Более представительной как по числу стран, так и по охватываемому периоду оказывается статистика МОТ, касающаяся самозанятости. Как уже отмечалось выше, самозанятые составляют одну из главных составных частей неформальной занятости, а во многих странах это ее доминирующая форма. В странах Африки южнее Сахары около 80 % всех работающих являются самозанятыми, в странах Латинской Америки таковых около 40 %, а в странах Восточной Европы и Центральной Азии – около 20 % [World Bank, 2013]. При отсутствии данных, касающихся неформальной занятости, многие исследователи считают возможным использовать в качестве прокси для нее показатели самозанятости. Интересно поэтому понять, как выглядит в свете межстрановых сопоставлений эта форма занятости.


Рис. 2.1. Уровень неформальной занятости и ВВП на душу населения Источник данных: ILO, 2011.


Рис. 2.2. Уровень занятости в неформальном секторе и ВВП на душу населения Источник данных: ILO, 2011.


Рис. 2.3. Уровень неформальной занятости в формальном секторе и ВВП на душу населения

Источник данных: ILO, 2011.


Из данных МОТ следует (рис. 2.4), что общий уровень самозанятости варьируется от 0,7 % в Катаре до 95 % в Бурунди. В составе самозанятых мы можем выделить следующие категории: работодатели; индивидуальные работники; помогающие семейные работники (мы оставляем без обсуждения работников кооперативов в силу их малочисленности в большинстве стран мира). Дополнительно МОТ конструирует еще одну особую группу «работников с уязвимой занятостью», включающую работников-индивидуалов и помогающих семейных работников. Согласно оценкам МОТ, доля работодателей в общей численности занятых варьируется от 0,1 % в Бурунди и Камбодже до 14 % в Египте; доля индивидуальных работников – от 0,2 % в Катаре до 82 % в Нигере; доля помогающих семейных работников – от чуть более 0 % в нефтедобывающих странах Аравийского полуострова до 52 % на Мадагаскаре; доля работников с уязвимой занятостью – от 0,2 % в Катаре до 95 % в Бурунди. Средние значения составляют: для общего уровня самозанятости – 38 %, для доли работодателей – 3,5 %, для доли индивидуальных работников – 26 %, для доли помогающих семейных работников – 10 %, для уровня уязвимой занятости – 36 %. Таким образом, в современной мировой экономике примерно каждые два из пяти работников трудятся на условиях самозанятости.

Как показывают рис. 2.4–2.8, между душевым ВВП и практически всеми характеристиками самозанятости существует отчетливо выраженная отрицательная связь: чем богаче страна, тем ниже в ней, как правило, и общий уровень самозанятости, и доля работников-индивидуалов, и доля помогающих семейных работников, и уровень уязвимой занятости.


Рис. 2.4. Общий уровень самозанятости и ВВП на душу населения Источник данных: ILO, 2011.


Рис. 2.5. Доля работодателей и ВВП на душу населения Источник данных: ILO, 2011.


Рис. 2.6. Уровень индивидуальной занятости (own-account workers) и ВВП на душу населения

Источник данных: ILO, 2011.


Рис. 2.7. Доля помогающих семейных работников и ВВП на душу населения Источник данных: ILO, 2011.


Рис. 2.8. Уровень уязвимой занятости и ВВП на душу населения Источник данных: ILO, 2011.


Один логпункт ВВП ассоциируется со снижением доли самозанятых на 19 п.п.! Можно указать лишь на одно исключение – это показатель, относящийся к работодателям. Как видно из рис. 2.5, их доля в общей численности занятых оказывается положительно (хотя и не очень сильно) связанной в уровнем ВВП на душу населения: чем богаче страна, тем, как правило, выше в ней доля предпринимателей, привлекающих труд других людей. Можно, таким образом, предположить, что экономический рост по-разному воздействует на разные компоненты самозанятости: сопровождается сокращением индивидуальной и «внутрисемейной» занятости, но стимулирует развитие предпринимательства в его продвинутых формах[33].

База данных Всемирного банка содержит информацию о другом важном аспекте неформальности на рынке труда – о доле работников, участвующих в системе пенсионного обеспечения [World Bank, 2012]. Этот показатель варьируется от чуть более 1 % в Буркина-Фасо до почти 100 % в Литве. В развитых странах он, как правило, превышает 90 %, тогда как в наиболее бедных странах Африки не дотягивает даже до уровня 10 %. В современной мировой экономике с заработков примерно каждого второго работника уплачиваются взносы в пенсионные фонды; в то же время свыше половины всех занятых остаются вне схем пенсионного страхования. Очевидно, что развитое пенсионное обеспечение – это удел богатых и институционально сложно организованных экономик. В результате доля работников, с чьих заработков уплачиваются пенсионные взносы, оказывается тесно связана с уровнем экономического развития страны: увеличение душевого ВВП на один логпункт сопровождается расширением участия работников в системе пенсионного обеспечения на 24 п.п. (рис. 2.9).


Рис. 2.9. Доля работников, с чьих заработков уплачиваются взносы в пенсионные фонды, и ВВП на душу населения

Источник данных: World Bank, 2012.


К сожалению, в международных базах данных практически не представлены экономически наиболее развитые страны. Это может создать ложное впечатление, что в них проблемы неформальной занятости не существует или что она является для них малозначимой. На деле это не так. Восполнить существующий здесь пробел помогают данные независимых опросов, включающие, в том числе, и богатые страны с высокими уровнями ВВП на душу населения.

Одним из последних по времени таких независимых опросов стал опрос в рамках пятой волны Европейского социального исследования (European Social Survey), проводившегося в 2008–2009 гг. для тридцати европейских стран (включая Россию), данные которого были использованы в работе М. Хазанса [Hazans, 2011]. Европейское социальное исследование представляет собой сравнительное обследование, проводимое раз в два года, начиная с 2002 г., международным консорциумом для двух-трех десятков европейских стран. К моменту написания этой книги была доступны данные пяти волн, каждая из которых включает примерно 30 тыс. интервью (1,5–3 тыс. интервью для каждой страны).

Все страны, участвовавшие в обследовании, были разбиты на четыре группы: регион Южной Европы (Греция, Испания, Италия и др.); регион Восточной Европы (страны с переходной экономикой); регион Западной Европы (Великобритания, Германия, Франция, Бельгия и др.) и регион Северной Европы (Скандинавские страны). Анализ показал, что сильнее всего неформальная занятость распространена в странах Южной Европы, слабее всего – в странах Северной Европы, тогда как промежуточное положение принадлежит странам Восточной и Западной Европы. Средний уровень неформальной занятости в первом из этих регионов составляет примерно 35 % (от всех занятых), во втором – чуть более 10 %, а в двух последних порядка 15–20 %[34]. Усредненные показатели по неформальной наемной занятости соотносятся как 10 %, 3 % и 5–6 %, а по неформальной самозанятости как 20 %, 8 % и примерно 10 % соответственно. Таким образом, и по неформальной наемной занятости, и особенно по неформальной самозанятости безусловным лидером выступает Южная Европа, тогда как аутсайдером – Северная. При этом Северная и Восточная Европа отличаются намного большей внутренней однородностью по сравнению с Южной и Западной, где по показателям неформальной занятости отмечается очень сильная межстрановая вариация.

На страновом уровне самая масштабная неформальная занятость наблюдается на Кипре и в Греции (более половины всех работающих), но и в других южноевропейских странах она оказывается очень высокой – от 20 до 40 %. Наименее она распространена в Швеции и Литве, где ее уровень не дотягивает даже до отметки 10 % (впрочем, последняя оценка вызывает серьезные сомнения). Практически все остальные страны с показателями на уровне 10–16 % располагаются между этими крайними точками. Из постсоциалистических стран с показателем, приближающемся к 25 %, особняком стоит Польша, а из западноевропейских стран то же можно сказать об Ирландии (41 %), Великобритании (около 25 %) и Австрии (свыше 20 %)[35]. Если говорить о соотношении между двумя основными формами неформальности на рынке труда – наемной занятостью и самозанятостью, то в лишь трех странах абсолютно доминирует первая, тогда как в девятнадцати – вторая (в восьми странах они оказываются примерно равными по своей величине).

Учитывая сказанное по поводу надежности и точности международных сопоставлений, можно, по-видимому, предложить грубую классификацию стран по уровню неформальности, состоящую из трех групп (до 15 %, от 15 до 30–40 % и свыше 40 %). К группе стран с низкой долей неформальной занятости относятся экономически самые развитые страны (большая часть Западной Европы, Северная Америка и Япония), а также большинство постсоциалистических стран Центральной и Восточной Европы. Остальные страны с переходной экономикой, а также страны, находящиеся на юге Европы, составляют среднюю группу, а все прочие (Азии, Африки, Латинской Америки) относятся к группе с высокой или даже сверхвысокой долей неформальной занятости. Такое укрупненное деление «схватывается» практически всеми измерителями неформальности, несмотря на различные недостатки последних, поскольку оно является отражением глубинных структурных и институциональных различий между этими группами стран. С одной стороны, богатые страны богаты отчасти из-за того, что доля неформальных рабочих мест (которые, как правило, являются низкопроизводительными) в них мала. С другой стороны, экономический рост позволяет больше инвестировать в качество институтов, что в свою очередь само сокращает пространство неформальности и снижает стимулы к уходу из-под регулирования.

2.4. Измерения неформальности в России: краткий обзор

Хотя число существующих для России альтернативных показателей неформальной занятости относительно невелико, в зависимости от принятых определений и используемых данных они, как уже упоминалось во введении, варьируются в достаточно широких пределах.

Начнем с официальных оценок, разрабатываемых Росстатом на основе Обследований населения по вопросам занятости (ОНПЗ). Эти обследования проводятся ежегодно, начиная с 1992 г., ежеквартально – начиная с 1999 г. и ежемесячно – начиная с сентября 2009 г. Они основываются на методологии, унифицированной в соответствии с требованиями МОТ, и охватывают взрослое население всех регионов страны в возрасте 15–72 лет. В настоящее время количество респондентов составляет более 800 тыс. человек в год. В официальных публикациях Росстата оценки занятости в неформальном секторе доступны за период 2001–2012 гг. Однако имеющиеся данные позволяют продолжить их ряд до 1999 г. включительно [Гимпельсон, Зудина, 2011]. Сопоставимые оценки за более ранний период недоступны.

В рамках ОНПЗ ключевым при определении принадлежности работников к формальному либо неформальному секторам является вопрос о типе работы [Горбачева, Рыжикова, 2004]. В новейшей редакции он допускает шесть вариантов ответа: 1) на предприятии, в организации со статусом юридического лица; 2) в фермерском хозяйстве; 3) в сфере предпринимательской деятельности без образования юридического лица; 4) по найму у физических лиц, индивидуальных предпринимателей; 5) на индивидуальной основе; 6) в собственном домашнем хозяйстве по производству продукции для реализации. Первый вариант ответа квалифицируется как работа в формальном, все остальные – как работа в неформальном секторе.

Согласно официальным данным Росстата, доля занятых в неформальном секторе в 2000-е годы увеличилась примерно в полтора раза – с 12,4 до 16,5 % (без учета работников, занятых в нем на условиях вторичной занятости). (Если в дополнение к первичной учитывать также вторичную неформальную занятость, то рост оказывается намного скромнее: с 17,1 % в 1999 г. до 18,5 % в 2011 г.) Практически весь этот прирост обеспечила одна группа – работающие по найму у физических лиц, доля которых в общей численности занятых выросла с 3,8 % в 1999 г. до 9,7 % в 2011 г. (подробнее об этом см. главу 3)[36].

Определение неформального сектора, используемое в рамках ОНПЗ, можно было бы назвать «расширенным производственным», поскольку дополнительные ограничения, о которых говорится в документах МОТ (число наемных работников или официальная регистрация бизнеса), в нем не используются[37]. Подобное решение может иметь вполне разумные основания – известно, что вопрос о том, сколько человек числится на предприятиях, где трудятся респонденты, оказывается, как правило, сопряжен с большим процентом неответов и что информированность респондентов о наличии официальной регистрации у бизнес-единиц, где они заняты, также оставляет желать много лучшего. Однако использование подобного подхода делает официальные оценки занятости в неформальном секторе для России, строго говоря, несопоставимыми с аналогичными оценками для большинства других стран.

Впрочем, даже при такой расширенной трактовке уровень занятости в неформальном секторе среди городского населения России оказывается достаточно умеренным – 13,5 % (2011 г.). Об этом стоит упомянуть, поскольку по традиции, унаследованной от самых первых исследований на данную тему, многими аналитиками (включая экспертов МОТ) занятость в неформальном секторе рассматривается как преимущественно городской феномен и ее оценки, как мы уже отмечали, часто рассчитываются только для городского населения или только для населения, занимающегося несельскохозяйственной деятельностью.

В принципе, данные ОНПЗ позволяют дополнительно оценивать также масштабы неформальной занятости, существующей внутри формального сектора. В разработках Росстата в состав занятых на неформальной основе среди работающих на предприятиях (т. е. в формальном секторе) включаются три группы: 1) помогающие работники семейных предприятий; 2) работающие по найму на основе устной договоренности; 3) работающие по найму на основе договоров гражданско-правового характера. Отнесение к «неформалам» последней, третьей, группы представляется не вполне очевидным. Неявно оно предполагает, что все работники, принадлежащие к этой категории, являются «фиктивными контрактниками», т. е. что работодатели оформляют их наем по нормам гражданского права исключительно в целях уклонения от налогов, а не потому, что это отражает реальный характер складывающихся в таких случаях экономических отношений. На наш взгляд, каким бы ни был официальный документ, оформляющий отношения между участниками договора, сам факт его наличия дает основания для квалификации работников, у которых он есть, в качестве занятых на формальной основе (во всяком случае, в рамках «контрактного» подхода).

Однако масштабы неформальной занятости в формальном секторе, по оценкам Росстата, в любом случае оказываются более чем скромными. Из данных ОНПЗ следует, что на протяжении 2000-х годов доля занятых на основе устной договоренности среди всех занятых на предприятиях и в организациях формального сектора колебалась вокруг отметки 1 %.

Как было отмечено, важнейшей особенностью определения Росстата является неиспользование в нем как размерного, так и регистрационного критериев. Естественно спросить: какова же «цена вопроса»? Насколько значительны в количественном выражении последствия подобной методологической установки? Данные о наличии/отсутствии официальной регистрации у производственных единиц без статуса юридического лица доступны в ОНПЗ только по самозанятым. Расчеты показывают, что, скажем, в 2011 г. при введении по отношению к ним дополнительного критерия, связанного с наличием/отсутствием официальной регистрации, уровень занятости в неформальном секторе снижается почти на 3 п.п. – с 16,5 до 13,7 %. Если предположить, что наемные работники, занятые на официально зарегистрированных производственных единицах без статуса юридического лица, составляют примерно такую же величину, то тогда интересующий нас показатель оказался бы еще ниже – порядка 10–12 %.

Значительно более заметные последствия имеет неиспользование критерия размерности. В табл. 2.2 показано распределение работников, имеющих различные виды занятости, по двум группам производственных единиц – с численностью персонала до 5 и с численностью персонала 5 и более человек. (Оценки относятся к 2008 г. – последнему году, за который имеются соответствующие данные.) Из нее следует, что если бы, исходя из количественного критерия, мы отнесли к предприятиям неформального сектора производственные единицы со штатом менее 5 человек, то в таком случае уровень занятости в нем упал бы с 17,9 до 11,3 %. А если бы мы исключили затем работников, чья деятельность протекает на предприятиях со штатом до 5 человек, но с официальной регистрацией в качестве юридических лиц, то тогда он сократился бы до отметки 9,2 %[38]. Таким образом, наложение любых дополнительных критериев снижает уровень занятости в неформальном секторе по данным ОНПЗ, приближая его к показателям, типичным для экономически наиболее развитых стран мира.


Таблица 2.2. Распределение работников по видам занятости и размеру предприятий, ОНПЗ, 2008 г., %

Источник: ОНПЗ, 2008 г.


Альтернативный набор оценок дает обращение к данным так называемого баланса трудовых ресурсов[39]. В представленных в нем таблицах в среднегодовой численности занятых выделяются а) лица, занятые индивидуальным трудом и по найму у отдельных граждан (без занятых в домашних хозяйствах населения производством продукции для реализации) и б) занятые в домашних хозяйствах населения производством продукции для реализации. В некоторые годы эти две группы не разделялись. По сути, обе можно отнести к неформальному сектору, если придерживаться расширенного производственного определения. В основе этих оценок лежат те же данные ОНПЗ, но скорректированные в региональных управлениях Росстата с учетом имеющихся у них дополнительных статистических источников (например, налоговой и миграционной статистики, а также численности занятых без официальных контрактов на предприятиях формального сектора). В этом случае оценки возрастают в среднем примерно на 5 п.п. по сравнению с оценками, получаемыми на основе ОНПЗ. Главный недостаток этого подхода заключается в том, что детали методологии, используемой для зачисления индивидов в две эти группы, неизвестны и мы не можем быть уверены в том, что она не претерпевала изменений во времени и применялась единообразно всегда и во всех регионах.

Для оценки занятости в неформальном секторе исходя из официальных данных может также использоваться косвенный метод, который можно назвать «остаточным»[40]. Согласно этому подходу численность занятых в неформальном секторе можно определить как разность между общей численностью занятых в экономике и численностью занятых в корпоративном секторе[41]. Последний показатель рассчитывается регулярно по данным отчетности предприятий и организаций (т. е. юридических лиц), составляющих «ядро» формального сектора. Этот подход также не дает оценок, которые можно было бы считать конвенциональными исходя из методологических требований МОТ, поскольку получаемые на его основе показатели точно так же, как и показатели, рассчитываемые на основе ОНПЗ, строятся без использования размерного или регистрационного критериев. Однако МОТ принципиально допускает использование такого рода «остаточных» методов, основывающихся на вычитании из общей численности занятых известной из других источников численности формальных работников, для тех стран, где прямые данные о неформальной занятости не собираются [ILO, 2002b, p. 18].

В «остаток» попадают все занятые вне организаций – самозанятые, включая ПБОЮЛов, занятые по найму у ПБОЮЛов и у граждан, помогающие члены семей, а также работающие в организациях без официальных контрактов или по гражданско-правовым договорам. В этом смысле полученную остаточную величину корректнее обозначать термином «занятость в некорпоративном секторе», чем термином «занятость в неформальном секторе». Можно, тем не менее, предположить, что в значительной мере они должны пересекаться. По крайней мере, инфорсмент регулирующих норм вне корпоративного сектора гораздо слабее, даже если предположить, что трудовое и смежное социальное законодательство распространяется на некорпоративный сектор в той же мере, что и на корпоративный (что на самом деле не вполне так). Как нам напоминает резолюция 17-й МКСТ, определение неформальных рабочих мест должно включать ситуации, когда они являются формальными де-юре, но неформальными де-факто [Hussmanns, 2004].

По данным отчетности предприятий, за 1999–2008 гг. занятость в корпоративном секторе, где производится основная часть ВВП страны, сократилась примерно с 51–52 млн человек до 49,4 млн. В то же время общая занятость за годы быстрого экономического роста значительно возросла. В результате в 2008 г. разность между общей численностью занятых в экономике и численностью занятых в корпоративном секторе составила около 19 млн человек, увеличившись за рассматриваемый период на 7–8 млн. Это означает, что в относительном выражении доля занятых в некорпоративном секторе к началу кризиса приблизилась к 28 % занятых. В 2009–2012 гг. общая занятость увеличилась до 67,7 млн человек (по Балансу трудовых ресурсов), тогда как среднесписочная занятость на предприятиях и в организациях дополнительно сократилась, составив 46,3 млн. Разность между этими величинами, таким образом, превысила 21 млн человек, приблизившись к трети от всех занятых. Как видим, и период роста (до 2009 г.), и кризисно-посткризисный период характеризовались реаллокацией рабочих мест из корпоративного в некорпоративный сектор, т. е. из жестко регулируемого в нерегулируемый или слаборегулируемый.

Еще одним источником, позволяющим оценивать динамику и масштабы неформальной занятости в России на регулярной основе, является Российский мониторинг экономического положения и здоровья населения (РМЭЗ – ВШЭ). РМЭЗ представляет собой общенациональное лонгитюдное обследование домохозяйств и проводится один раз в год (начиная с 1994 г. и исключая 1997 и 1999 гг.) Исследовательским центром ЗАО «Демоскоп» совместно с Институтом социологии РАН, Институтом питания РАМН, НИУ Высшая школа экономики и Университетом Северной Каролины в Чепл Хилле (США). Исходная выборка РМЭЗ составляет около 5 тыс. жилищ-домохозяйств (порядка 12 тыс. респондентов), расположенных в 160 населенных пунктах в 35 субъектах Российской Федерации. Выборка построена таким образом, что результаты обследования являются репрезентативными по России в целом. (Данные РМЭЗ служат основой для большинства оценок, обсуждаемых в последующих главах книги.)

Впервые данные РМЭЗ были использованы для оценки уровня неформальной занятости в период 2000–2003 гг. в исследовании О. Синявской [Синявская, 2005], которое основывалось на «гибридном» определении с элементами как производственного, так и легалистского подходов. К «неформалам» были отнесены две группы работников – во-первых, все занятые не на предприятиях и, во-вторых, занятые по найму на предприятиях без официального оформления. Оценки уровня первичной неформальной занятости, полученные О. Синявской для начала 2000-х годов, составили относительно небольшую величину – 6,5–7,5 % (с учетом вторичной неформальной занятости они возрастали примерно вдвое – до 14–15 %)[42].

Более поздние оценки (также на данных РМЭЗ) Т. Карабчук и М. Никитиной охватывали период 2003–2009 гг. и также опирались на разновидность «гибридного» определения [Карабчук, Никитина, 2011]. (Хотя в этой работе приводятся расчеты и для более ранних лет, они рассматриваются авторами как методологически недостаточно корректные.) Исходя из «гибридного» определения, сочетавшего производственный и легалистский подходы, «неформалами» признавались: 1) все занятые не на предприятиях; 2) занятые на предприятиях без официального оформления; 3) занятые на микропредприятиях со штатом не более 5 человек. Усредненная оценка для всего рассматриваемого периода составила около 17 % (в том числе: занятые не на предприятиях – 8 %, занятые на предприятиях без официального оформления – 5,5 %; занятые на микропредприятиях со штатом не более 5 человек – 3,3 %.) Этот показатель близок к данным официальной статистики, однако динамика неформальной занятости, которая вырисовывается из расчетов Т. Карабчук и М. Никитиной, имеет мало общего с той, что фиксируют ОНПЗ. По их оценкам, резкий скачок неформальной занятости произошел в начале 2000-х годов – пик был достигнут в 2004 г. (17,6 %), а во все последующие годы ее доля оставалась примерно постоянной, колеблясь вокруг отметки 17 % [Там же].

В исследовании Ф. Слонимчика (составившего основу главы 6 нашей книги) данные РМЭЗ использовались для получения оценок неформальной занятости для периода 2001–2009 гг. [Slonimczyk, 2011]. Предложенное в нем определение также было «гибридным». Выделялись три составляющих неформальной занятости, которые определялись исходя из ответов на три вопроса регулярной анкеты РМЭЗ: о типе работы (на предприятиях/не на предприятиях); о наличии официально оформленных трудовых договоров (для работающих по найму на предприятиях) или официальной регистрации (для самозанятых); о наличии нерегулярных подработок. Все работающие не на предприятиях квалифицировались как занятые в неформальном секторе; как и в случае ОНПЗ, никакие дополнительные ограничения (количественные или регистрационные) не налагались. В состав неформально занятых включались также работники, занятые на предприятиях без официального оформления. Наконец, к числу «неформалов» относились лица с нерегулярной занятостью, если она была у них единственной (т. е. если она не являлась дополнительной по отношению к какой-либо другой имевшейся у них регулярной работе).

Подход Ф. Слонимчика можно назвать «расширенным и модифицированным производственным подходом»: расширенным – потому что, как и в ОНПЗ, все без исключения работающие не на предприятиях считаются занятыми на неформальной основе; модифицированным – потому что к ним добавляется ряд групп, чья занятость квалифицируется как неформальная исходя из легалистских критериев (отсутствие официального оформления). Неудивительно, что результатом этого оказываются высокие оценки охвата российских работников неформальной занятостью – от 20 до 24 % для периода 2000-х годов. (Ее структура для 2009 г. выглядела так: чуть более 8 % – занятые не на предприятиях; примерно 6 % – занятые на предприятиях без официального оформления; примерно 8 % – занятые нерегулярными подработками[43].)

В работе X. Леманна с соавторами также использовались данные РМЭЗ, но не регулярных обследований, а специального модуля 2009 г., посвященного проблеме неформальной занятости [Lehmann et al., 2011]. Для выделения неформальной занятости использовались два альтернативных легалистских критерия – наличие/отсутствие официально оформленного трудового договора и уплата/неуплата работодателями взносов в социальные фонды с заработной платы работников. Уровень неформальной занятости при использовании первого подхода составил 6 %, при использовании второго – свыше 14 %. Первая из этих оценок представляется заниженной, так как относится только к наемным работникам, занятым на предприятиях. (В основной анкете РМЭЗ работникам, занятым не на предприятиях, вопрос о наличии/отсутствии у них официально оформленных трудовых договоров не задается.) Вторая является более корректной, так как относится ко всем наемным работникам независимо от того, где они заняты – на предприятиях или не на предприятиях. Однако и она не учитывают неформальную занятость среди самозанятых[44].

Как мы уже упоминали, данные по России собираются также в рамках Европейского социального исследования, результаты которого для 2008–2009 гг. были проанализированы М. Хазансом [Hazans, 2011]. В своем анализе он использовал элементы как производственного, так и легалистского подходов. К неформально занятым относились: 1) среди работающих по найму – занятые без письменного контракта; 2) среди самозанятых – работодатели, возглавляющие предприятия с численностью персонала не более 5 человек, а также работники-индивидуалы (own-account workers) в том случае, если они не являлись специалистами высшего уровня квалификации; 3) среди помогающих семейных работников – лица, занятые на семейных предприятиях без официально оформленных трудовых контрактов. Следуя такому определению, Хазанс получил оценку уровня неформальной занятости для России в 2008 г., равную 12 %. Из общего числа неформально занятых свыше 6 % составили работающие по найму, около 5,5 % самозанятые и примерно 0,5 % помогающие семейные работники. Дополнительно он выделял среди экономически неактивного населения лиц, на момент обследования не присутствовавших на рынке труда, однако в предыдущие 12 месяцев в течение какого-то времени работавших на неформальной основе. В случае России эта добавка оказывается достаточно весомой – 4,2 % [Ibid].[45]

Близкие оценки для России содержатся в базе данных МОТ (правда, они относятся только к городской несельскохозяйственной занятости) [ILO, 2011]. Согласно этим данным, если в начале 2000-х годов уровень неформальной занятости составлял в ней не более 4–5 %, то к концу этого десятилетия вырос до 12 %[46].

Даже такой – возможно неполный – обзор оценок для России показывает их значительный разброс. Анализу его причин посвящена работа Р. Капелюшникова [Капелюшников, 2012]. В ней на данных уже упоминавшегося специального модуля РМЭЗ за 2009 г. оценивались показатели неформальной занятости при использовании четырех альтернативных ее определений – количественного, контрактного, социального и комбинированного. В соответствии с количественным подходом в ее состав включались работники, занятые на предприятиях с численностью менее 5 человек; в соответствии с контрактным – наемные работники без официально оформленных контрактов, а также самозанятые без официальной регистрации бизнеса; в соответствии с социальным – наемные работники и самозанятые, с чьих доходов не производилось никаких отчислений в социальные фонды. В рамках комбинированного подхода выделялись, во-первых, занятые в неформальном секторе, к которым относились все, чья деятельность протекала не на предприятиях со статусом юридического лица (что фактически совпадает с официальным определением Росстата), и, во-вторых, неформальные работники формального сектора, к которым относились работающие на предприятиях на основе устной договоренности или по гражданско-правовым контрактам (что опять-таки соответствует методологии ОНПЗ).

Анализ показал, что даже при использовании одной и той же базы данных (в данном случае РМЭЗ) оценки неформальной занятости варьируются в широком диапазоне в зависимости от выбора того или другого определения. При использовании количественного подхода доля неформально занятых для 2009 г. составила 10,8 %, при использовании контрактного – 13,7 %, при использовании социального – 12,4 %, но при использовании комбинированного оказалась примерно вдвое больше – 24,1 % [Капелюшников, 2012].

Сравнение альтернативных определений показало также, что они охватывают во многом разные, лишь частично пересекающиеся кластеры рабочих мест. «Ядро» неформальной занятости, состоящее из работников, которые могут классифицироваться как неформальные по всем четырем определениям, крайне мало – всего лишь 2,5 % от общей численности занятых. В то же время почти 30 % могли классифицироваться как неформальные в соответствии с хотя бы одним каким-либо критерием. Эти оценки еще раз подчеркивают, насколько неоднородный конгломерат занятых работников может скрываться за термином «неформальная занятость».

При смене определений иными оказывались не только масштабы неформальной занятости, но менялся и ее социально-демографический профиль. Доминирующими в структуре неформальной занятости в зависимости от выбранного подхода нередко становились противоположные социально-демографические группы. Отсюда в исследовании делается вывод, что любые обобщения относительно преобладания в ее составе тех или иных социально-демографических групп должны делаться с большой осторожностью и с указанием критериев выделения неформально занятых, а также проверяться на методологическую устойчивость [Там же].

Наш краткий обзор свидетельствует, что картину российской неформальной занятости нельзя считать «робастной» к выбору альтернативных определений. Похоже также, что в случае России методологическая неустойчивость показателей неформальной занятости оказывается даже сильнее, чем в случае других стран (к примеру, латиноамериканских). Не менее важно, что, как мы могли убедиться, в работах по российскому рынку труда чаще всего используются специфические критерии выделения неформально занятых, отклоняющиеся от стандартов, рекомендуемых в международной статистической практике. Как следствие внутренней неоднородности неформальной занятости и многообразия ее определений, большинство имеющихся оценок по России оказываются плохо сопоставимыми с аналогичными оценками по другим странам и, строго говоря, могут лишь ограниченно использоваться в целях межстрановых сопоставлений[47]

Загрузка...