В тупике

Глава 2

— Куда это он?

Вице-мэр едва успел произнести эти слова, как Владимир, которому Лили как раз подавала виски, был уже за порогом. Прямо перед ним остановился автобус, открылась и закрылась дверца, и машина тут же рванулась вперед, унося Владимира, усевшегося рядом с водителем.

Спустя десять минут он вышел из автобуса в Канне, все так же под дождем, пешком, покинул город и стал подниматься по наклонной улице между двух каменных оград. И вот перед ним ворота с каменными львами по обеим сторонам, усыпанная мелким гравием лужайка и, наконец, крыльцо между колонн.

На мгновение он остановился и прислушался. В большой гостиной играл граммофон. Он открыл дверь и повесил на крючок фуражку и дождевик. Из холла ему была видна гостиная. Шведка нехотя возилась с граммофоном, а рядом с ней, развалившись в кресле, ее жених, граф де Ламотт, одетый с иголочки, лениво просматривал газету. Сидевшая за столом молодая особа по имени Жожо, разведенная с мужем, но тем не менее вечно враждовавшая с ним по разным поводам, заполняла страницу за страницей своим крупным угловатым почерком.

Русский собирался было пройти мимо них. Ламотт его окликнул:

— Эй, Владимир!..

Владимир, уже в дверях, повернул к нему угрюмое лицо.

— Вы наверх?

— Да. А в чем дело?

— Скажите-ка Жанне, пусть идет сюда! Попробуем хоть что-то придумать… До смерти скучный день… Может, съездить в Ниццу или в Монте-Карло?

Владимир в ответ только поморгал разок-другой и пошел наверх.

Виллу построили еще до войны, с типичным для Лазурного берега обилием мрамора, бронзы и фресок и, вероятно, поначалу обставили с соответствующей роскошью. Но затем ее, несомненно, стали сдавать внаем каждый сезон, ковры поблекли, а мебель то переставляли, то кое-как меняли. В один прекрасный день ее купила со всем содержимым Жанна Папелье да еще привезла туда всю свою лишнюю мебель из Ниццы и Парижа.

На втором этаже Владимир прижался ухом к двери и прислушался. Ничего не услыхав, он медленно повернул ручку, толкнул створку и удивился, что Жанна сидит и смотрит прямо на него.

Она находилась в постели, непричесанная, и поднос с чаем и поджаренным хлебом стоял у нее на коленях. Занавеси были еще задернуты, и в спальне было полутемно.

— Пришел! — просто сказала она.

Вряд ли сейчас ее узнали бы сидевшие внизу гости, привыкшие видеть ее одетой. Ей было лет пятьдесят, и черты ее лица после ночного сна казались очень резкими, а ее удивительно волевой лоб казался огромным под пучком жидких волос.

— Что они там делают? — спросила Жанна, когда Владимир молча уселся у нее в ногах.

— Эдна включила граммофон… Ламотт читает… Жожо пишет…

— Ты был на яхте? Слушай, забери-ка этот поднос… По пробуждении она всегда была спокойна, в ней даже проглядывало нечто потустороннее, будто ей требовалось какое-то время, чтобы снова стать собой. Глаза ее припухли, как у Владимира.

— Больше никого внизу не видел? Похоже, что Пьер и Анна ушли, не спросясь…

Пьер был дворецким, Анна — кухаркой.

— Что с тобой такое?

— Ничего…

Однако ему было не по себе. Он представил себе, что ожидаемое им событие может произойти с минуты на минуту. Шкатулка с драгоценностями всегда стояла внутри туалетного столика. Жанна часто, вставая с постели, ее машинально открывала…

— Ламотт поговаривает о том, чтобы съездить в Ниццу или Монте-Карло, — сказал он.

— А как погода?

— Дождь.

— Ну, тогда нет уж, спасибо! Кроме того, Дезирэ не любит, когда ездят в воскресенье вечером. Поедим что найдется в холодильнике.

В спальне все было разбросано как попало. Жанна, все еще не в силах подняться, потребовала сигарету.

— Все-таки им не следовало уходить, не сказав ни слова, — проворчала она. — Слишком по-хорошему я с ними!

Вечно одна и та же комедия. Слуги делали все, что хотели. Внезапно в один прекрасный день ее охватывала слепая ярость, она всех разом выгоняла и на два-три дня переселялась в гостиницу, пока не находила других.

— Хватит разгуливать по комнате! Ты мне действуешь на нервы! Вот что, раздвинь занавески!

В спальне стало еще мрачней, так как уже темнело, и комнату охватила печаль дождливых сумерек.

— Нет! Задерни их! Зажги лампы…

Перед ним она не стеснялась своего вида, могла показаться без прикрас, и физически, и нравственно. И ей было совершенно безразлично, что она выглядела старухой, когда хмурила лоб.

— Ты мне так и не сказал, был ты на яхте или нет.

— Был.

— Элен видел?

— Да, она была там.

— Что она делала?

Жанна скребла голову ногтями, как будто сидела одна.

— Ничего не делала, — ответил Владимир.

— Ну, что ты о ней думаешь, ты-то? Он пожал плечами. Жанна внимательно вглядывалась в него, словно желая проникнуть в его мысли.

— Она про меня ничего не говорила?

— Она вообще со мной никогда не разговаривает.

— Ас кем же она разговаривает? Не со мной же! И не с моими друзьями!

— С Блини…

— И ты не знаешь, что она ему говорит? Ему было все больше не по себе. Он вспомнил, как вился дымок над яхтой и как Блини с Элен играли, будто детишки, в шестьдесят шесть.

— Не знаю… — ответил он.

— Странно все это… Она моя дочь… Приходится в это верить, раз я ее родила на свет и так записано в бумагах! А у меня к ней нет никаких чувств… Впрочем, у нее ко мне тоже! Смотрит она на меня с таким удивлением, с недоверием… Скажи, может, лучше было бы определить ей какую-нибудь ренту и пусть себе живет в другом месте?

С этими словами она спустила ноги с кровати, нащупала комнатные туфли и вышла в ванную комнату, оставив дверь открытой. В спальню постучались, кто-то крикнул: «Откройте!»

Это была Эдна, шведка.

— Впусти ее, — сказала Жанна Папелье, открывая оба крана ванны.

Тут все было по-семейному. Эдна не удивилась, застав Владимира в спальне. Она прислонилась к косяку двери ванной, так что видела с одной стороны Владимира, с другой — моющуюся Жанну.

— Граф предлагает поехать обедать в Ниццу…

— Да, Владимир мне сказал…

Все по привычке говорили «граф», даже его невеста. Они были помолвлены вот уже два года, но о браке речь и не заходила. Эдна по неделям гостила в «Мимозах», куда Ламотт иногда заезжал, потом исчезала на недели или на месяцы, жила в Париже, а может быть, ездила к родным в Швецию… И внезапно возвращалась, будто только вчера уехала, и снова влезала в свою спальню и в свой халатик…

— Граф отлично знает, что я никуда не езжу по воскресеньям.

— Кухарка ушла в город.

— Ну и пусть! Поедим холодные закуски! Вот Жанна оденется, откроет шкатулку и… Интересно, неужели они там, на «Электре», все еще играют в карты? Нет, наверно, обедают… Блини хохочет, рассказывает что-то… И наверно, все выдумывает, кстати! Все врет! Они ведь оба врут, и Блини, и Владимир! Например, он, Владимир, чтобы получить это место на яхте, заявил, что до русской революции служил на крейсере в чине лейтенанта.

Никто не дал себе труда заняться подсчетом, иначе сразу выяснилось бы, что в это время ему еще не было и восемнадцати. Он тогда только поступил в Севастопольское морское училище, где пробыл всего восемь месяцев.

Что касается Блини, то он вообще не служил на флоте, а учился в гимназии. И князем не был, а если и был, то таким, как все кавказские помещики…

— У мой страна…

У Блини, когда он знал всего несколько слов по-французски, это означало: «В моей стране…»

И он восторженно описывал Кавказ как некое сказочное место, где родители его были знатными и богатыми, а в замке, где он родился, полно слуг, зажигавших сотни свечей за пышными ужинами под звуки балалаек…

Лицо Владимира пылало. Он не обращал внимания ни на шведку, прислонившуюся к двери, ни на Жанну, которая вышла из ванны и накинула голубой халат.

Сейчас она откроет шкатулку с драгоценностями… Накануне вечером ему представился удивительный случай. Блини был здесь, с ними. В гостиной все крепко выпивали. С утра в окне было выбито стекло, поэтому Жанна пробормотала: «Блини! Сходи ко мне в спальню, принеси шарф…»

Он и пошел. Когда обнаружат, что кольцо пропало, это припомнят! Тем более что Владимир ушел первым, отправился ночевать на яхту.

— Владимир! — крикнула Жанна.

— Да…

— Не сходишь ли купить яиц? Эдна говорит, что в доме ни одного не осталось…

Это было ему на руку! Пропажу обнаружат в его отсутствие…

Ему пришлось спуститься вниз по улице, да к тому же поискать какую-нибудь еще не закрывшуюся лавку. Он вернулся с покупкой, а в доме все оставалось по-прежнему. Правда, Жанна была еще наверху, у себя.

— Пойдем, поможешь мне… — сказала Эдна. В этом доме все были то на «вы», то на «ты». Шейкер стоял на столе, он сбил себе коктейль. В кухне шофер Дезирэ читал газету, сняв черные кожаные краги, чтобы дать отдых ногам. Дезирэ не двинулся с места и продолжал читать, поставив локти на стол, в то время как все взялись за приготовление обеда.

Когда Жанна сошла вниз, она уже выглядела как обычно, к тому же, проходя через гостиную, успела выпить коктейль. Поэтому она была веселой и оживленной. Волосы снова обрели красновато-рыжий оттенок, черное шелковое платье облегало маленькое, располневшее, но еще крепкое, упругое тело.

— Как дела, ребята? — крикнула она своим дребезжащим голосом.

Эдна где-то раздобыла белый фартук. Граф накрывал на стол. Жожо вторично, после неудачной попытки, готовила майонез.

— Так ты полагаешь, Владимир, моя дочь не явится? Я велела ей передать, что хочу ее видеть… Она расхохоталась:

— Будто здесь кто-нибудь меня слушается! Даже слуги уходят и приходят, когда им вздумается, и не дают себе труда мне сообщить! А вы-то, Дезирэ, куда-нибудь собрались?

Дезирэ оторвался от газеты и спокойно ответил:

— Сейчас пойду в кино.

— Владимир, принеси чего-нибудь выпить!

Только ему одному было понятно, что все ее веселье — притворство. Позже, после четырех-пяти рюмок, она заговорит другим голосом и посмотрит на него другим взглядом. А еще позже, когда напьется как следует, она выплеснет всю свою горечь: «Какие же мы с тобой несчастные, Владимир! Все-то над нами потешаются, никто нас не любит… Понимаешь, слишком мы добренькие, ты да я. Порой мне хочется все послать к черту…»

Но сделать этого она не могла, ей было необходимо всегда находиться среди людей. Если вдруг рядом никого не было — что случалось очень редко, — Жанна в любом ночном кабаке подбирала новых друзей.

На последней стадии опьянения она уже заливалась слезами: «Подумать только, у меня есть дочь, и я ее совсем не знаю! Знаешь, что я тебе скажу, Владимир? Она меня не переносит, моя дочь! Вот и вся правда! Никто меня не понимает… Разве что только ты…» Глаза Владимира наполнялись слезами, так как он был так же пьян, как и она. «Сознайся, если бы у тебя были деньги, ты вел бы себя точно так же, как я? Ведь надо же за что-то в жизни цепляться…»

Но в данное воскресенье до этого не дошло. Поели, хотя аппетита ни у кого не было. С террасы доносилась все та же ровная музыка дождя. Граф злился, что не удалось поехать в Ниццу. Жанна пыталась поднять настроение, рассказывая анекдоты.

Внезапно, в десять часов, когда все еще были за столом, Владимир вскочил, точно так же, как раньше у Полита…

— Ты куда?

— Ухожу!

— С ума сошел?

Нет! Он просто-напросто уходит! С него довольно. Он больше не может сидеть здесь, за столом. Он, разумеется, выпил, но не настолько, чтобы потерять контроль над собой.

— Сядь, Владимир!

К несчастью, она сказала это очень властным тоном, и он посмотрел на нее самым своим нехорошим взглядом. Глаза у него были голубые, а взгляд, почти всегда очень добрый, подчас мечтательный, совершенно неожиданно становился жестким. Взглянув на нее, он сделал еще несколько шагов к двери.

— Владимир!

Он пожал плечами.

— Владимир, я тебе велела… Он что-то буркнул и вышел.

— Что он сказал? — спросила Жанна Папелье. Эдна промолчала. А граф повторил слова Владимира:

— Он сказал: «Я вам не холуй». Тогда Жанна выбежала вслед за ним, догнала в темном коридоре.

— Владимир!

Но он с такой силой оттолкнул ее, что она чуть не упала. Таким образом, этот вечер оказался еще более унылым, чем прежние. Жанна была совсем убита. Она надумала куда-нибудь поехать, но тут выяснилось, что шофер ушел.

— Я поведу, — предложил граф. Стали собираться. Граф пошел в гараж и немного погодя вернулся, когда все уже были готовы.

— Дезирэ унес ключ от зажигания… За все досталось Эдне!

— Ты чего это так на меня уставилась, а? — крикнула ей Жанна Папелье. — Тебе небось смешно?

Владимир ждал автобуса напротив казино. В Гольф-Жуане, у Полита, еще горел свет. Только что там кончили партию в белот, и принаряженные посетители, откинувшись на спинки стульев, вели разговор о политике.

— Налей, — сказал он Лили, облокотясь на стойку.

Она засмеялась:

— Что это на вас нашло, раньше-то?

— На меня?

Он уже забыл. И не заметил, что в смехе Лили звучат восхищение и нежность. Он вышел, не сказав ни слова остальным посетителям, и вскоре подошел к «Электре», поднялся по сходням и застыл на палубе, почувствовав, неожиданно для себя, каким спокойным сделался воздух.

Восточный ветер утих. Дождь прекратился. В тучах уже появились просветы, и где-то на берегу вовсю заквакали лягушки.

На борту — ни огонька. Но он-то знал, что Элен сейчас у себя в каюте, первой слева, той самой, где иллюминатор затянут кретоновой занавеской в цветочек. Она спит. А может быть, проснулась, услышав его тихие шаги? Тогда она, наверно, не заснет, пока не убедится, что он тоже лег спать.

Он пошел на нос. Блини всегда спал, оставив люк открытым. Как раз в ту минуту, когда туда подошел Владимир, лунный луч осветил кубрик, узкую койку и лицо спящего кавказца.

Это еще заметнее, когда он спит, — лицо его совсем не мужское, кажется, будто это младенец, уснувший невинным сном. Впечатление еще усиливалось оттого, что спал он, приоткрыв рот. По ночам ему часто случалось бормотать какие-то неразборчивые слова, непроизвольно подергиваясь во сне.

Владимир уже готов был войти и растянуться на своей койке. Внезапно лицо его сморщилось, будто он вот-вот заплачет.

И тут же он повернул назад, уже не стараясь стучать потише, тяжелой походкой спустился по сходням и резким толчком отворил застекленную дверь «У Полита». Посетители как раз собирались расходиться. Полит уже закрывал свое заведение.

— Налей-ка, Лили!

— Еще? — спросила она с упреком.

— Не твое дело!

И он принялся пить, безобразно, рюмку за рюмкой, уставившись в одну точку. Остальные смотрели на него, обмениваясь безмолвными знаками. После четвертой рюмки Владимир вытер губы, отошел от стойки, наткнулся на ближайший столик. Он ничего и никого не видел. Зубы его были сжаты. Лили увидела, что он на ощупь ищет ручку двери, и бросилась открывать.

— Ну и нализался! — заметил вице-мэр, подойдя, в свою очередь, к двери. — Его счастье, если не загремит в воду!

Все остановились на пороге. Лили в том числе, глядя, как Владимир, шатаясь, идет по молу. Время от времени он останавливался, и все недоумевали, что еще пришло ему в голову.

Потом продолжал путь. Лили затаив дыхание смотрела, как он ступил на сходни. Казалось, он каким-то чудом сохраняет еще равновесие.

— Да бросьте вы! Ему не впервой! — сказал Полит, закрывая ставни.

Владимир и впрямь благополучно достиг цели. Равновесие он потерял только на железной лесенке люка и разом пересчитал все ступеньки, а Блини сквозь сон пробормотал по-русски:

— Это ты?

Все вдруг очистилось — небо, море, белые и розовые фасады домов, красные черепичные крыши, лодки, окружавшие «Электру», — все, до самых дальних далей, все, вплоть до гор, словно заново окрашенных зеленью. Только мелкие лужицы в углублениях грубых плит мола напоминали о недавних дождях.

Был еще один, самый главный признак хорошей погоды: там, на набережной, Полит уже натянул полосатый красно-желтый тент над своей витриной, а сам он, в белом костюме, расставлял на террасе столики и зонты от солнца.

Владимир, лежа на койке, прислушивался к равномерным звукам, доносившимся с палубы, а поднявшись туда, посмотрел вниз и тотчас же увидел Блини, сидевшего в подвешенном ялике и занятого чисткой борта яхты.

— Мой хорошенький кораблик…

Это тоже было одно из его любимых присловий! Он просто молился на свежую краску, полированное дерево, надраенную медь. Нередко случалось, что какое-нибудь рыбачье суденышко ударялось о борт «Электры» и сдирало с него краску, на одном и том же месте, неизменно.

И точно так же неизменно Блини час за часом счищал потрескавшуюся краску и тщательно восстанавливал ее заново.

Был уже довольно поздний час. Солнце выглянуло из-за мыса Антиб, и лучи его играли на гладкой поверхности моря, едва взволнованной легкой зыбью, оставшейся на память об утихшей буре.

— Дезирэ здесь, — объявил Блини, подняв голову. Они с Владимиром слишком много времени проводили вместе, чтобы еще здороваться и прощаться. Владимир повернулся к набережной и увидел там синий лимузин и водителя в шоферской форме, сидевшего за столиком в кафе «У Полита».

— Что ему надо?

— Не знаю… Он только приехал.

До того как в их жизнь вторглась Элен, Владимир и Блини обычно умывались на палубе из брезентового ведра, но теперь они на это уже не решались, и Владимир спустился в кубрик, чтобы привести себя в порядок.

— Надо отвезти аккумы на зарядку! — крикнул ему Блини, не вылезая из ялика.

Аккумуляторы заряжались от маленького моторчика, но он уже целую неделю не работал. Значит, надо было везти в город эти аккумуляторы, снабжавшие яхту электроэнергией.

Может быть, Жанна прислала Дезирэ, потому что… Владимир оттягивал минуту встречи с шофером, который пил аперитив, листая утреннюю газету. По ту сторону тонкой перегородки что-то зашуршало. Элен! Что она делает?

Наконец он вышел на палубу, бросил опять взгляд на Блини и заметил две удочки, свисавшие с ялика. Это была еще одна прихоть кавказца — упорно заниматься рыбной ловлей и радоваться случайному улову, когда ему вдруг попадался угорь или, на худой конец, спрут.

— Надо бы найти тачку, отвезти аккумы! — сказал он. Тут Блини взорвался:

— Значит, за тачкой идти тоже мне? А ты-то чем занят? Я вот уже два часа работаю! Я стряпаю, я прибираю, я все тут делаю, а ты…

Владимир отлично знал, что Блини поворчит-поворчит, но все сделает. Такой спектакль разыгрывается по десять раз на день, а потом кавказец отправлялся в путь, и нетрудно было заметить, что, идя по молу, он все время ворчит себе что-то под нос.

А что если пропажу кольца уже обнаружили… Он спустился в кают-компанию, хотя делать там было нечего. Солнце било прямо в иллюминаторы, и воздух казался густым и пряным. Владимир не сразу заметил Элен, которая сидела в темном уголке и писала письмо. Она подняла голову как раз в тот миг, когда он ее увидел.

— Здравствуйте, мадмуазель, — сказал он, снимая фуражку.

Элен только слегка кивнула, не спуская с него глаз. Он не знал, как вести себя. Никаких дел тут у него не было. Девушка терпеливо дожидалась, чтобы он ушел.

— Шофер приехал, — сообщил он.

— Знаю.

— Ах, так! У него было поручение к вам?

— Нет.

Вот так они всегда и разговаривали. Она, всегда оставалась спокойной. Впрочем, удлиненное лицо ее, с матовой кожей и темными глазами, казалось, было создано для этого выражения спокойствия. Посетители кафе «У Полита» находили ее высокомерной и заносчивой, потому что она ни разу там не была и ни с кем не разговаривала.

— Хотите, я вам приготовлю моторную лодку? Он знал, что Элен любит ездить в одиночестве на моторке на остров Сент-Маргерит или вокруг мыса Антиб.

— Спасибо, не надо.

— Я чем-нибудь могу быть вам полезен?

— Нет!

Все еще глядя на него, девушка покусывала кончик авторучки. Кому она пишет? Невольно он бросил взгляд на голубоватую бумагу, но прочесть на обороте ничего не мог.

— Может быть, передать что-нибудь вашей матушке?

— Нет, не надо.

Он вздохнул, еще раз осмотрелся по сторонам, кое-как попрощался и вышел. На молу он столкнулся с Блини, который вез тачку.

— Ты куда?

Владимир раздраженно ответил:

— Поговорить с Дезирэ.

— И ты воображаешь, что я один потащу аккумы?

— Сейчас вернусь…

Но к полудню его все еще не было. Блини попросил помощи у Тони-рыбака, который чинил сеть, сидя у себя в лодке, и повез аккумуляторы в гараж Гольф-Жуана.

— Хозяйка за мной прислала? — тихо спросил Владимир, садясь на террасе за столик напротив Дезирэ.

— Она вчера легла спать еще до полуночи. А утром поднялась сама не своя от злости.

— А что она сказала?

— Ничего! Чтобы я за вами поехал… Бриллиант, никаких сомнений!

— Лили! — позвал он. — Принеси белого вина, анчоусов и маслин.

— А не хотите ли морских ежей? Немой принес только что…

Шофер ждал, просматривая газету. Он не спешил. Ничто его не трогало.

— Эге! Вот я, пожалуй, возьму морских ежей. Вы угощаете?

Два-три рыбака, сидя в своих суденышках, приводили в порядок сети, которыми не пользовались целую неделю. Подальше, возле скал, медленно скользила лодка, а ее владелец вытаскивал из воды, одного за другим, морских ежей.

— А что они делали вчера вечером? — спросил Владимир.

— Не знаю. Когда я вернулся, хозяйка уже спала. Остальные ругались. Граф говорил, что утром уедет…

— И уехал?

— Нет! Утром разразился новый скандал! Хозяйка всех вызвала к себе наверх! Из сада, из самой глубины, было слышно, как она орет…

Владимир старался использовать последние минуты спокойной жизни и ел анчоусы так же хладнокровно, как всегда.

— Она ничего особенного не говорила?

— По-моему, упомянула полицию…

Шофер макал хлебные корочки в соус морских ежей, запивая большими глотками белого вина.

В это время Блини на яхте ждал, чтобы ему помогли погрузить аккумуляторы на тачку. Красивый парусник, покинувший Канн, должно быть, нынешним утром стоял на рейде, и паруса его свисали в недвижном воздухе.

— Идем?

Лили перемывала стаканы в прохладной тени кафе и наблюдала за обоими мужчинами, в особенности за Владимиром, на котором и следа не было от вчерашнего опьянения.

— Если кто меня спросит, я сейчас вернусь! — крикнул девушке Полит и направился к рынку.

— И я ухожу, — вздохнул Владимир, вставая и направляясь к синей машине.

В последний раз он обернулся на «Электру» и увидел полосатую, белую с синим тельняшку Блини.

— Поехали!

Он уселся рядом с Дезирэ, который курил сигарету и лихо брал виражи. Один раз они чуть не налетели на автобус. Дезирэ и глазом не моргнул.

— По-моему, Пьеру с женой досталось на орехи за вчерашнее…

— А!

Владимир и не слышал, что тот говорит. Сигарета его потухла. Он вспомнил голос Элен и подумал, что голос ее похож на голос матери, только не такой хриплый.

— Как думаете, установится теперь погода? Владимир удивленно взглянул на Дезирэ. Он опять не слышал его слов и недоумевал, о чем говорит его спутник.

А шоферу до этого было мало дела, и он только заметил:

— Ох и надрались же вы, должно быть, вчера вечером! В «Мимозах» старик садовник разравнивал граблями песок на аллеях и собирал ветки, сорванные бурей с кустов. В парке было полно красных и желтых цветов, солнечные блики и тени ложились причудливой мозаикой.

Едва Владимир вышел из машины, как кто-то с рыданиями бросился к нему в объятия.

— Ужас какой! Идемте скорей! Какой позор! — стонала Эдна, глотая слезы. — Вы-то хоть образумьте ее!

И шведка потащила его к залитому солнцем крыльцу.