Глава 5 «ПОМОГАЙ ТЕБЕ БОГ, СИРОТИНКА!»

На екатеринодарском вокзале в тесноте трудно повернуться. Все забито пленными. Больше всего сгрудилось здесь донцов, кубанцы разошлись по своим станицам. Отсюда уже ходили поезда, люди надеялись уцепиться за какой-нибудь товарный состав. С тревогой говорили, что где-то впереди мост тоже взорван, придётся ехать куда-то в объезд, часто упоминали станции Кавказскую и Тихорецкую.

«Куда все, туда и я, — думалось Вадимке. — Доберусь как-нибудь до Ростова, а там дорога одна, не собьёшься».

После переправы Вадимка очень устал. На станциях он привык отдыхать, усевшись на край перрона. Но тут все было занято, пришлось сесть у самой стены вокзала, прислонившись к ней спиной. Подняться на ноги уже не хватало сил. Равнодушно смотрел казачонок на серую массу людей в обшарпанных, грязных шинелях — все они были заросшие, взгляд угрюмый, насторожённый, опасливый. «Наверно, и я гляжу не дюже весело», — подумал Вадимка. Он уже знал — пока эти люди не вошли под свой кров, пока они не стали равноправными, они будут чувствовать себя затравленными волками.

Взгляд Вадимки упал на соседа. Это был красноармеец с русой бородой, а всех, у кого росла борода, Вадимка считал стариками. Сразу бросалась в глаза красная звезда на его шлеме и три красных косых полосы на груди, пролегавших по шинели. Сидел он на вещевом мешке, был страшно худ и бледен, слегка пошатывался, то закрывая, то открывая глаза, тяжело дышал, в руках держал изрядный кусок хлебного каравая. Красноармеец вяло отщипывал от него хлеб и ел его медленно, с явной неохотой.

«Тифозный!» — решил Вадимка. Вспомнил — когда он в прошлом году заболел тифом, как ему противна была еда.

Парнишка не привык побираться, но нестерпимый голод мучил его. — Вадимка уже третий день ничего не ел.

— Отломите и мне кусочек! — робко попросил он бородача.

Тот остановил на нём свой взгляд.

— А заболеть сыпняком не боишься?

— Не-е! Я своё уже отдежурил. Теперь, говорят, я больше не захвораю.

Сосед протянул Вадимке весь свой хлеб.

— Да мне только кусочек. Вы весь не отдавайте. Начнёте выздоравливать, ох и есть захочется!

Бородач молча положил хлеб Вадимке на колени.

— Ну, спасибо… Дай вам бог здоровья! — поблагодарил Вадимка.

Ему хотелось сказать соседу что-то доброе, поделиться с ним чем-нибудь. Но нашлось лишь одно — его горький опыт тифозного больного:

— …А вы не робейте! Сначала, помню, казалось, что день ото дня мне становится лучше и лучше, а я помирал, а потом стало мерещиться, что мне все хуже и хуже, а я поправлялся… Ежели вам под конец болезни будет казаться, что становится все хуже, знайте, на самом деле вы выздоравливаете.

— А ты в эту кашу как попал? — неожиданно спросил красноармеец.

— Да в подводы забрали! — с неохотой ответил казачонок. — А теперь вот… коней потерял… На чём работать?..

Голос у Вадимки дрогнул.

— Да ты сам-то не робей, — подобрел сосед. — Жив остался, и ладно… Считай это за главную свою удачу.

— Конечно… жить на свете самое главное! — воспрянул духом Вадимка. Он был уверен, что его слова должны понравиться бородачу.

Но тот почему-то замолчал. Вадимка знал, как тяжело говорить при такой болезни. Вот человек и молчит. Вдруг бородач заговорил снова:

— Жить на свете, парень, не всегда самое главное… Есть вещи куда важнее нашей жизни…

— Мой дед говорил, что главное жить, остальное приложится… — пробовал возразить Вадимка.

— Чтобы это приложилось, приходится иногда жизнь отдавать, — говорил красноармеец, закрывая глаза. — В России победила революция, и сила, какая может нас одолеть, на всем свете не сыщется — вот что главное, парнишка… Сколько чудесных людей пало за эту победу… А разве им не хотелось жить?..

Сосед то замолкал, то распалялся все больше и больше. В его словах Вадимке послышалось что-то созвучное с тем, что он видел в станице Хомутовской. А видел он там, как умирали коммунисты. Они шли босыми ногами по снегу навстречу смерти, в суровом молчании, и никто из них тогда не дрогнул.

«Наверно, коммунист!» — подумал Вадимка, пристально глядя на соседа.

— …А вот мне повезло — я дожил до победы! — говорил тот, успокаиваясь. — Не знаю — удастся ли победить тиф… Было бы уж очень глупо умирать после победы…

— Да что вы! — вскочил на ноги Вадимка. — От тифа не обязательно умирают. Я вот и то выжил!.. А вы вон какой крепкий… И больше моего понимаете…

Пришли два красноармейца, сказали, что из госпиталя пригнали санитарную повозку. Помогли больному встать.

— Ну, парень, счастливой тебе дороги… Едешь ты из одного мира в другой… Жалко, что ехать придётся без плацкарты, да что поделаешь! А твои советы я запомнил… Вспоминай и ты про мои…

— Обязательно! — крикнул Вадимка. Стараясь помочь поднять больного, он подал бородачу его вещевой мешок, осторожно стряхнул с него грязь. Больной красноармеец со своими провожатыми вскоре затерялся в толпе, но Вадимка ещё долго смотрел ему вслед.

…Товарный поезд еле тащился; дряхлый паровоз, пыхтя и отдуваясь, старался отдышаться от своего непосильного труда. Под стать ему были вагоны. Многие из них изрешетили пули. На некоторых зияли большие дыры — где от старости, где от осколков снарядов. Теперь этих ветеранов снова выстроили в шеренгу и заставили работать из последних сил. Они скрипели и покачивались.

Когда поезд подошёл к вокзалу, он был переполнен: все теплушки были туго набиты пленными, вагонные крыши и буфера сплошь усеяны людьми. Железнодорожники говорили, что поезд пойдёт до самого Ростова.

Вадимке удалось устроиться на крыше. Тут можно лежать, не боясь, что тебя затопчут, тут можно и дышать, не боясь задохнуться. Днём уже припекало солнце, здания на станциях укрылись под прозрачной зеленью деревьев. Легче становилось на душе. Но стоило только закатиться солнцу, как начинал пронизывать холодный ветер, особенно свирепевший, когда поезд быстро шёл под горку. Свернувшийся калачиком Вадимка дрожал, дожидаясь утра. Спать приходилось днём. Вадимка очень экономил хлеб. От каравая, подаренного больным красноармейцем, он отламывал очередной кусочек с таким расчётом, чтобы хватило на неделю, а за эту неделю он надеялся на поездах добраться до дому. У кого кончался хлеб, те сходили на какой-нибудь станции и рассеивались по окрестным посёлкам христарадничать. Вадимка решил не задерживаться. Да и попрошайничать уж очень не хотелось.

Целыми днями его соседи вели бесконечные разговоры. Больше всего тужили, что весной, в золотое время, когда день кормит год, приходится болтаться на этой крыше. Вадимка не мог оторвать взгляда от ровной, как стол, зелёной кубанской степи. Хлеба зазеленели, они занимали почти сплошь всю равнину. Такое лихое время, а хлеб люди всё-таки ухитрились посеять! И только кое-где попадались зараставшие сорняками необработанные загоны. Наверно, они принадлежат семьям, где никого не осталось в живых.

«А как теперь моя мамка? Без коней-то небось не посеяла? — невесело размышлял Вадимка. Он чувствовал перед матерью свою незамолимую вину за потерю Гнедого и Резвого. — Что я ей скажу?» До сих пор он старался уверить себя, что главное — добраться до дому, а кони — дело наживное! Теперь же, когда он слышал со всех сторон разговоры о весне, ему стало казаться, что потеря коней для них с матерью — беда непоправимая. Если они не посеяли, то останутся нищими, а значит, им придётся идти побираться. Он с ужасом вспоминал, как к ним в курень приходили нищие. Были они из «расейских» губерний. Одни просили «на погорелое», другие «на неурожай», а третьи на вопрос: «Почему христарадничаете?» — отвечали: «А что нам, безлошадным, остаётся делать?» Вот теперь они с матерью стали безлошадными.

Но у Вадимки на вагонной крыше нашлось занятие, которое отвлекало его от невесёлых мыслей. Его интересовал один человек. Это был сотник Карташов. В Новороссийске Вадимка видел, как сотника окликнул его товарищ, служивший у красных. Потом он потерял Карташова из виду; но на екатеринодарском вокзале снова увидел его среди пленных, стал держаться ближе к нему; на крышу полез вслед за сотником. Теперь среди унылых жалоб казаков Вадимке хотелось услышать, что же скажет Карташов, этот умный и добрый человек. Тот ехал с приятелем, видать, тоже офицером. Но господа офицеры были задумчивы и помалкивали. И только однажды Вадимке очень повезло — они разговорились. Карташов лежал, уставившись в небо, его приятель, облокотившись о крышу, смотрел в степь.

— Встретил в Новороссийске своего лучшего друга, — вздохнул Карташов. — Учились мы с ним на одном курсе в Новочеркасском политехническом институте… Мечтали… Служение обществу, служение человечеству. Пути наши разошлись, друг мой оказался у красных, я — у белых… А теперь вот мы встретились… Он — победитель, я — побеждённый… Кто же из нас прав? Друг считает, что история решила дело в его пользу, предлагал даже вступить в сапёрную часть, которой он командует… Пробыли мы вместе два дня и все время спорили. Речь шла о будущем. Мой друг уверен, что в человеке в конечном счёте победит доброе начало, а я в это перестал что-то верить.

— И нашли о чём спорить! — усмехнулся приятель Карташова. — О человеке двадцать первого века! Какое нам дело до него? Сейчас речь идёт о нашей шкуре. Вступали бы в эту сапёрную часть — для инженера место вполне подходящее. Я теперь хочу только одного — забиться в какую-нибудь щель и сопеть в две дырочки. Не троньте меня, и я вас не трону… Я слишком устал… И все мы устали…

— Сопеть в две дырочки? Этого мало… Надо ещё знать — зачем ты сопишь? Кому от этого польза?..

— Полагаю, что решение вашего спора будет более простым, чем вы думаете. Запад не сможет примириться с потерей России.

— Ну, это уж дудки! Просчитаются! — уверенно сказал Карташов. — Россию победить нельзя… Если на нас поднимется какая-нибудь держава, я отложу мои споры с другом и сам вступлю в его сапёрную часть!

Поезд остановился на какой-то станции. Началась обычная суета. Люди слезали с вагонов. Одни — чтобы напиться и запастись водой, другие уходили за хлебом. Но народу в поезде не убавлялось — на место ушедших приходили те, кто дня два назад слезал тут с поезда, а нынче они вернулись.

Когда двинулись дальше, господа офицеры не возвращались к своему разговору. Да так оно и лучше. Вадимку огорчили и раздосадовали слова Карташова. Неужели у нас добро не победит? Как же так? Вадимка так верил в то, о чём говорил ему дядя Василь… А ведь сотник Карташов — офицер, учёный человек, он куда больше понимает, чем простой казак.

А Вадимке так не хотелось расставаться с мечтой о доброте, которую вселил в него Алёшин. Теперь они с матерью станут нищими, им так нужна будет людская помощь.

Мечта эта пришла к Вадимке в ту страшную ночь на новороссийской пристани, она помогла ему пережить трудную дорогу от моря до Кубани. А как же теперь? И только ночью — а она была опять холодной и бессонной — он придумал себе утешение. У них на хуторе в таких случаях говорили: «Поживём — увидим. Толкач муку покажет!»

…Уже неделю Вадимка был в дороге. За это время он надеялся добраться до дому, но не доехал даже до Ростова — поезд двигался медленно. Целыми днями простаивал на станциях и разъездах. Вадимка уже сутки пробыл без хлеба и очень ослабел. Ещё немного — и он сляжет! Ему очень не хотелось прерывать свою дорогу, но другого выхода мальчик не видел. Следующая станция Кущевка — последняя станция на Кубани. Вадимка знал, что за ней Батайск, а там Ростов. Ни в Батайске, ни в Ростове хлеба уже не достанешь. К тому же в Ростове надо будет искать другой поезд, а это может затянуться. Захворать в Ростове он очень боялся — этот город представлялся ему чем-то вроде бездонного водоворота, где неминуючи пропадёшь. Получалось, что сходить надо в Кущевке, рядом станица — тут можно раздобыть хлеба, а потом уже пробиваться домой через Ростов.

Хотелось попрощаться с сотником Карташовым, сказать, что насчёт доброты надо ещё посмотреть. Если сотник начнёт спорить, Вадимка приготовил ответ: «Ну, ладно. Поживём — увидим. Толкач муку покажет». Но вот поезд остановился в Кущевке, а Вадимка так и не решился заговорить с сотником. Он пошморгал носом и, насупленный, недовольный собою, слез с крыши.

…Был разгар солнечного дня, дул тёплый ветерок. В станице стояли лужи, по непролазной грязи пройти можно только около заборов и плетней. Вадимка пошёл вдоль дворов по первой же улице, он долго не решался войти в какой-нибудь дом и попросить хлеба. Стыдился смотреть в глаза встречным. Но тащить ноги по грязи было так трудно, кружилась голова, он боялся упасть. Идти дальше нет сил, пришлось завернуть в ближайшую калитку, она своим уютным домашним видом словно сама приглашала войти.

Хозяин дома с сыном поменьше Вадимки и двумя молодыми женщинами обедал за низким круглым столом.

«Этот стол у кубанцев называется сырно», — вспомнил Вадимка, а вслух сказал:

— Здорово дневали, добрые люди!

— Здорово, здорово, молодец! — ответил хозяин. — Раздевайся, гостем будешь!.. Гость на гость — хозяину радость.

Не ожидавший такого приглашения, Вадимка очень смутился.

— Да я-то… спасибо за хлеб за соль.

— Ты сначала-то руки помой, — хозяин кивнул на чугун с водой, стоявший рядом с дверью. — Ну, как? Много там ещё двигается пленного люда?

— Да до пасхи, наверно, хватит.

— Такой молодой… Ну, садись, садись.

Одна из женщин встала из-за стола, чтобы помочь гостю помыть руки. Вместо мыла была зола с песком.

Хозяева уже заканчивали обед, но из-за стола не вставали. Они с любопытством рассматривали гостя, хозяин не переставал расспрашивать его, как происходила сдача белой армии в Новороссийске, не чинят ли красные расправы над пленными, рассуждал о том, что же будет дальше. Долго говорил, что новая власть мужику не подходит, потому что мужик не любит, когда считают деньги в его кармане.

Перед гостем поставили глубокую глиняную миску с украинским борщом. Парнишка почувствовал страшный приступ голода, однако постарался не показать виду — он сам не любил смотреть на человека, который ест с жадностью. На вопросы Вадимка отвечал с большой неохотой, надеялся, что от него отстанут.

Но разговор продолжался. Хозяин стал надоедливо расспрашивать, а кто ждёт Вадимку дома. Потом вдруг сказал:

— Послушай-ка, молодец… А что ты будешь делать дома? Тягла у вас с матерью теперь нету, всё равно придётся наниматься к добрым людям в работники… Я тебе подыщу хорошую хозяйку. Вот погляди на неё, чем плоха?..

И он показал на одну из женщин.

Вадимка чуть не поперхнулся кашей. Мысль, что ему с матерью придётся идти побираться, постоянно мучила его. Теперь же его нанимают в батраки, а это ничуть не лучше. Вадимка готов был заплакать.

— …Напиши матери, нехай приезжает… Будете вместе, — откуда-то издалека доносился до него голос хозяина.

— Работа для тебя нетрудная, — говорила одна из женщин, — будешь пасти скот недалеко от усадьбы…

Вадимка молчал. Он ехал домой. Это должно быть понятно и другим людям… И нечего приставать к нему с пустыми разговорами! Парнишка украдкой глянул на приезжую тётку, как он понял, родственницу хозяев. Она была красивая, но глядела на него, будто покупала скотину. У Вадимки сжалось сердце. Он привык вспоминать добрые глаза старой женщины, приютившей его в первый день плена. А теперь на него уставились холодные, совсем не материнские глаза. «Зверюга, должно быть!» — подумал казачонок.

— А ты, молодец, не спеши… Подумай. Переночуешь у нас, а там видно будет…

И хозяева встали из-за стола.

…Вадимка проснулся среди ночи. Ныло все тело, как избитое, а главное, что мешало ему спать, был разговор за столом. Чужие люди хотят, чтобы они с матерью на них работали. Вадимка вздыхал и ворочался. Вчера он промолчал, вечером эта тётка с недобрыми глазами уехала домой. Теперь осталось только дождаться утра, собрать в кущевских дворах хоть немного хлеба и снова в путь.

Снова в путь! Но Вадимка подумал, что опять придётся ожидать товарный поезд, который ему никто не приготовил; на вагонной крыше встречать и провожать бессонные голодные ночи и дни; сутками ждать, когда поезд двинется с разъезда — он понял, что теперь у него на это уже не было сил. Ему надо отдохнуть — отоспаться, избавиться от изнуряющего чувства голода. Иначе он не доедет до дому. Как же тут быть?

Решение пришло к нему на рассвете. Он наймётся к этой бабе недели на две, отдохнёт, а тогда и домой можно ехать. В этом ничего зазорного для себя Вадимка не видел. Как он раньше не сообразил! В любое время могу взять расчёт и уйти. Кто меня держит?

Когда сели завтракать, он сказал хозяину:

— Ну, надумал я наняться к этой тётеньке… Недельки на две.

— Вот и хорошо… Недельки на две… а там, что бог даст, — остался доволен хозяин. — Выйдешь, молодец, из станицы, увидишь дорогу — она тут одна. Пройдёшь вёрст пять… ну, может быть, с маленьким гаком… Там в степи стоят четыре двора… в ряд. И во всех четырех живут Зинченки… Они родичи… Спросишь Полину Пантелевну. Она — вдова… Если считать от станицы — её двор предпоследний… Добрый тебе час!

Теперь Вадимка был в весёлом настроении. Приключение с наймом в работники ему казалось даже забавным. «Расскажу ребятам на хуторе. Вот будет потеха!» Только смущало то, что хозяйка все утро смотрела на него очень грустными глазами. Она пошла провожать его до калитки. А там вдруг расплакалась, сунула ему в руки горячую пышку, перекрестила и сказала, захлёбываясь слезами:

— Помогай тебе бог… сиротинка.

— Не надо плакать, — забормотал растерявшийся Вадимка.

— И когда же все это кончится… господи!

Он пошёл вдоль плетня, идти по грязи было очень скользко. У соседнего двора Вадимка оглянулся. Женщина все ещё стояла у калитки.

Загрузка...