Вагнер – в пламени войны

Часть первая

Декабрь 2022 года. Донбасс. Ночь. Шаг размеренный – идем друг за другом по краю лесополосы. Нагружены оружием и большими рюкзаками, к которым пристегнуты спальники. Кто несет «Корд» или «Утес», а кто и пулемет, а у кого-то рюкзак, набитый под завязку пулеметными лентами. Под ногами грязь и идти тяжело, вязнем. Иногда колонна останавливается, дублируя команды: «Стой…» или «Продолжить движение» – мы снова и снова идем. Нести рюкзаки с вещами уже сил нет, и многие их бросают прямо здесь, у тропы, пытаясь таким образом сэкономить свои силы. Главное, это оружие – эту святыню нужно дотащить. Говорят, что скоро дойдем, уже немного осталось до Курдюмовки… Однако, наверное, нужно начать свой рассказ с самого начала. А дело было так…

Август… Скоро закончится лето. 2022 год. Собираю сумку… Вроде бы все вещи собраны, вроде бы ничего не забыл. Вот теплые вещи, вот носков пар так тридцать, а вот здесь пакет с бритвенным станком и другими предметами гигиены, а вот и еще вещи в пакетах. Да уж, пытался поменьше взять с собой, а вышел целый багаж. Ладно, донесу, довезу. Главное, доехать. Жена на все эти милитаризмы мои смотрит спокойно, ни один мускул не выдает ее тревоги. Она у меня не просто жена, она у меня боевая подруга, мой надежный товарищ. Она из тех древних спартанок, которые ждут своих мужей из походов, принимают их со всеми своими мужскими играми в политику или войну. Только одним как-то раз она выдала свои мысли, когда мы за день до моего отъезда ужинали, и она спросила меня или даже предположила о том, что, «возможно, может быть», меня и «не примут в «Вагнер». Я тогда ответил: «Даже не надейся, я надолго».

Прощание на автовокзале города Йошкар-Олы было сухим. Дав ценные указания жене и пожелания, мы сдержанно обнялись, и я сел в автобус. Дорога в Казань, затем размышления на вокзале «Казань-1» о предстоящих событиях и доме, и вот я уже еду в Краснодар на поезде…

Дорога от Казани до Краснодара на поезде выдалась спокойной. Соседи были людьми семейными и ехали отдыхать. Я на вопросы своих соседей отвечал, что еду к родной тете в Краснодар в гости. Сутки в поезде пролетели быстро. Вот и железнодорожный вокзал Краснодара, а перед ним площадь Привокзальная, что отделяет сам железнодорожный вокзал от городского автовокзала. Перейдя площадь, я взял билет на автовокзале до Молькино… Автобус не заставил себя долго ждать. Доехал быстро, часа не прошло.

Крытая остановка, коих много так в России, стала последним моим «гражданским» пристанищем. На скамейку я ставлю свою сумку с вещами, достаю минералку и размышляю о том, как пройти до места назначения быстрее. Вижу, дорогу переходит здоровый детина примерно с такой же сумкой, что и у меня… Заходит на остановку и ставит свою сумку рядом с моей на скамейку. Рожа у мужика красная, сам здоровый, стрижка короткая… В общем, мужчина лет так сорока или около этого что-то. Адекватен. Разговорились.

Оказалось, что он из Протвино, что находится в Подмосковье. У меня в этом академгородке, кстати, родственники проживают, и сам я неоднократно в этом городе бывал. Мужчина, оказалось, прибыл на базу ГРУ для прохождения службы по контракту. Постояв немного и поговорив так, ни о чем, мы двинулись по тропинке под мост, затем налево, прошли шлагбаум, у которого стояли срочники… Затем дорога превращалась в развилку, уходя налево и вправо, а левее от нас у развилки красовался огромный щит, на котором изображен был воин и какая-то очень патриотическая надпись. Я начал заворачивать вправо, к Пионерлагерю. Пионерлагерь? Да, Пионерлагерь, такой позывной носила база группы «Вагнер» около хутора Молькино. Мой спутник, собиравшийся служить по контракту в подразделении ГРУ, видимо, пошел за мной, но я, повернувшись к нему, сказал:

– Думаю, тебе налево. Там база гэрэушников, а я в Пионерлагерь.

– Так ты в Пионерлагерь? – удивленно посмотрел на меня детина, и я в уме своем констатировал, что «ведь да, я не сказал ему о том, что приехал на работу именно к вагнерам». Про этот Пионерлагерь знает уже добрая часть населения страны, интересующаяся войной. Этот объект стал уже легендой, этаким призраком, летучим голландцем или несуществующим оазисом пиратов. Так его воспринимало общество, ведь в газетах, в интернете писали о нем, но всякий раз кто-то выдавал опровержение, что нет никакого «голландца», нет никакого Пионерлагеря, а есть ферма для индюков, что подтверждали в прессе какие-то там местные жители… Это потом я пойму, что нет там никаких местных жителей, так как гражданские просто по определению не могут жить на полигоне базы ГРУ под Молькино. Однако отвлеклись…

И вот, после того, как этот здоровенный детина сообразил, что идет не туда, он повернулся лицом к срочникам, проделал к ним шага четыре и спросил:

– Как в войсковую часть пройти?

На что они замахали ему рукой как раз в ту сторону дороги, что уходила влево.

– Туда иди…

Так мы разошлись, кивнув друг другу на прощание головами. Вспоминаю и сейчас этого человека. Дай ему, вселенная, добра и удачи в его нелегком военном труде, ведь эти мужики из ГРУ несут тяжелейшее бремя этой войны, на них лежат особые задачи. Итак, я продолжил движение по дороге, уходившей куда-то в лес. Дорога местами под асфальтом, а местами где-то щебень, а где-то и так, вытоптанная земля. Жарко. Сумка за спиной, которую я держу левой рукой за лямку. Мимо меня проезжает легковой автомобиль, еще один навстречу, – белая иномарка. Видно, что в ней сидят человека три, в военной полевой форме. Дорога заворачивает влево, кругом лес, зелень, и так идешь и думаешь о том, какая она, эта база… Банальное человеческое любопытство, несколько легкое тревожное состояние по поводу того, как меня там встретят и быстро ли примут в свои ряды, а также мысли о военном будущем, – все это крутится в голове. О доме же я запретил себе думать, так как мысли о прошлом могут только мешать мне сейчас. Вот еще сзади гудит мотор, это грузовой «Урал», кузов которого накрыт брезентом. Он проезжает мимо меня справа, создавая ту самую реальность скорой моей милитаристской деятельности. Не знаю по времени, но, наверное, с полчаса я шел до Пионерлагеря, притом что ходил и хожу всегда быстро. Я еще в юности своей выработал привычку ходить быстро, крупным шагом, и чтобы непременно был поднят подбородок. Временами, было и такое, ввиду гнетущей меня реальности этого мира, что моя привычка сходила на нет, но быстро восстанавливалась, как только я брал себя в руки. Привычка или дрессировка своего организма, когда приучаешь себя вести как обычно или уметь создавать бодрый вид, даже в невзгодах, – дело великое! И вот теперь, пусть даже под тяжестью бог весть чем набитой сумки, я смело и даже радостно направляюсь крупным шагом к своему новому великому будущему.

Когда дорога взяла левее, я увидел еще троих, идущих с сумками. Я быстро их нагнал, и между нами было расстояние чуть больше, может быть, шести или семи метров. Ребята о чем-то друг с другом переговаривались, а вид у них был очень обычный. Одеты они были в спортивные брюки, легкие куртки и кроссовки. То ли шли устраиваться на работу в «Вагнер», то ли из отпуска возвращались, – может, и бывалые воины… Кто их знает – курсанта от военного профессионала я и сейчас не отличу. Это только в кино сценарист или режиссер наделяют своих спецагентов или французских легионеров особыми какими-то там приметами. В жизни все проще: на войне он в бронежилете и разгрузке и с автоматом, а в мирное время в очках, строго одет в классику или шорты и похож на обычного инженера или даже на преподавателя вуза, или же на хорошего семьянина Васю из соседнего подъезда. Хотя школьных учителей вот я там встречал… но об этом потом. А сейчас вернемся или, лучше сказать, перейдем к тому самому зеленому забору.

И вот по левую руку от меня показались строения, это двухэтажные длинные здания за зеленым забором, который представлял собой металлическое сетчатое ограждение, высотой метра три. Здания были обшиты сайдингом цвета кофе с молоком. Тут же немного поодаль я увидел деревянную крытую беседку, в которой, когда подошел чуть ближе, рассмотрел молодую женщину. Вот и калитка, и рядом с ней двухстворчатые ворота, состоящие также из металлической сетки. Ребята завернули сразу к калитке, за которой чуть левее находился КПП, выкрашенный в темно-зеленый цвет. Здесь и я подошел. Ждать долго не надо было. К нам вышел из КПП мужчина лет так чуть более тридцати и спросил:

– Отпуск? На работу?

– Из отпуска.

– Проходим.

Калитка открылась. Ребята вошли и, недолго постояв у окна КПП, продолжили движение на территорию базы, вдоль двухэтажных корпусов.

– Я на работу приехал, через Саксонца, – сказал я сотруднику с КПП, назвав ему также свою фамилию, имя и отчество. На что сотрудник кивнул мне головой и сказал подождать в беседке.

Подхожу к беседке – уютное место, скамейки внутри ее по бокам, и на одной из них сидит молодая женщина. Я присел на ту левую скамейку сбоку, что была вделана в саму боковую стенку беседки, чтобы мне лучше виден был Пионерлагерь и ворота, из которых меня могли позвать в любую минуту. На противоположной стороне от Пионерлагеря, за дорогой, находилось поле. Полигон. Там, вдали, на том конце поля видны были танки. Семь или десять танков. Людей рядом с ними не было. Дорога, по которой я пришел сюда, уходила еще дальше, вдоль полигона с танками. За забором у двухэтажного длинного здания, шириной метров двадцать, стоящего ко мне торцом, я заметил вход с невысокой лестницей; ходили люди в полевой камуфлированной форме. Одни из них стояли и разговаривали друг с другом, другие входили и выходили из этого здания. Кто-то и нас разглядывал в беседке, но особого интереса у них мы, видимо, не вызывали.

Женщина, сидящая напротив меня в беседке, явно чем-то озабочена, это видно было по ее лицу. Она смотрела то на дорогу, то на танки и чаще всего вглядывалась в Пионерлагерь, иногда копаясь в своей кожаной темно-коричневого цвета сумке. На ней была надета серая кофта, черные брюки со стрелками на них, и сама она, вообщем-то, могла представлять интерес для мужчин. К тому же она была ухоженная, то есть чувствовалось, что она следит за собой… Ноготочки ровненькие и золотые колечки на пальцах правой руки, серьги под убранными в хвостик волосами. Она была из тех женщин, что не являются красавицами, но в них чувствуется та самая женственность, которая к ним и влечет мужской пол… Однако она меня не интересовала даже в качестве временной собеседницы. В тот момент я думал о Саксонце: «Какой он и когда придет, медкомиссия и экзамены…»

Сидели мы так уже минут пятнадцать, и в моей голове крутились какие-то неоднозначные мысли: «Что тут вообще делает эта женщина? Зачем здесь нужна женщина? Или мужа ждет? А зачем мужа здесь ждать? Соскучилась? На встречу с мужем или братом навряд ли сюда ездят, и так объект секретный…» – одним словом, путаясь в этих вопросах, я запретил себе думать об этой ерунде, ведь сейчас решалась моя судьба, а я себя видеть хотел непременно сотрудником «Вагнера».

И мне тогда казалось, что если меня по каким-то обстоятельствам не примут, то я рассержусь, разозлюсь или совсем буду удручен и, конечно, впаду в глубокое уныние. Ну, не мог я «побитый» уехать домой – домой я мог вернуться уже только с победой, пусть даже израненный, пусть даже убитый, но не отринутый «Вагнером». Я всем своим существом желал войны. Война выведет из застоя наше общество, – считал я. Я желал тогда всем своим существом стать полноправным сотрудником этой легендарной Конторы, ведь быть сотрудником этой организации это значит приобрести большее, чем какие-нибудь там полковничьи или генеральские звезды на погонах. Это значит обессмертить себя в веках, связав свою жизнь с Легендой. Легендой, о которой наши потомки будут писать романы, издавать фильмы, сочинять стихи и на примере вагнеровцев будут учить своих детей мужеству. Одним словом, я обязан стать одним из них. Кстати, я и сейчас, когда сижу и пишу эти строки, всецело всем своим организмом, всей своей душой ощущаю причастность свою к этой великой Легенде – я часть ее.

Так вот, идем далее… Прошло немного времени, и на дороге показались человек семь. Шестеро из них были средних лет, а один лет так за пятьдесят. Были они все бородатые, в пятнистой защитной форме, в разгрузках, на головах каски, а на боках и за спинами – калашниковы. Весело смеясь, они продвигались к беседке. Подойдя к беседке, они поздоровались с нами. Затем, один, что постарше, присел рядом со мной на скамью, а другой напротив него рядом с женщиной. Разговор они продолжили и здесь, рассуждая о том, как они пройдут «золотой километр». Затем мой сосед по беседке, что рядом со мной занял место, начал рассказывать истории из своей жизни, а вернее из жизни тех, с кем встречался на гражданке… Мне же было явно не до его рассказов. Я думал о Саксонце, через которого я и вышел на Контору, хотя разглядывать этих моих будущих коллег мне было интересно. Я размышлял:

– Наверное, они уже не в первый раз здесь, – подумал я. – Возможно, что и в Африке они уже побывали, вон какой вид у них деловой, бравый. Ну просто настоящие наемники и по виду, и по разговорам, и по поведению, ну как и представляют их все… Однако дружелюбные и культурные же – насчет дружелюбные и культурные меня этот момент порадовал своей странностью.

– Трапезников, Лев… – прокричал кто-то, заставив меня оторваться от созерцания вагнеровцев. Три шага от калитки лицом к нам стоял мужчина в камуфляже и с черной роскошной бородой – это он и вызывал меня.

– Здесь Трапезников! – громко прокричал я, быстро встав со своего места и пошагав в сторону Пионерлагеря к калитке. Когда я подошел к бородачу он подал мне свою руку, и я пожал ее. Видимо, это и был Саксонец. Лицо Саксонца было спокойным и выдавало интеллектуализм, интеллигентность, что, бывает, сразу бросается в глаза. Да, вы ведь тоже не раз ловили себя на мысли, что можете угадывать человеческую натуру только по одному лицу… Здесь так же. Правда, борода его роскошная вместе с его камуфлированной формой в зелено-коричневых цветах придавали этому интеллектуальному лицу что-то отважно-дерзко-наемническое… Именно так. Войдя затем за этим бородатым сотрудником на территорию лагеря, мы проследовали мимо КПП к деревянным прямоугольным длиннющим столам, находившимся тут же, сбоку. Так, я стою по одну сторону стола со стороны дороги, ведущей в лагерь, а по другую сторону становится Саксонец:

– Доставайте вещи и на стол. Посмотрим, что у вас там…

– Хорошо, – отвечаю я.

Поставив свою сумку на стол, я достаю пакеты с вещами, разворачиваю их и раскладываю так, чтобы можно было быстрее провести досмотр. Вот свитер, а вот и спортивные штаны, здесь предметы гигиены, блокнот, а вот и футболки, носки… Кстати, количество носков удивило Саксонца, ведь их я достал из пакета тридцать штук, на что сотрудник «Вагнера» удивленно выдал:

– Это сколько же у вас носков…

– Носки нужны всегда, – поясняю я. – Пригодятся, здесь у меня их тридцать пар.

– Тридца-ать? Так вы, может быть, на целый месяц сразу взяли, чтобы менять их каждый день? – чуть улыбается Саксонец, перебирая мои носки.

– Ну почему же каждый день, – вру я, немного смущенно смотря на Саксонца. – Возможно, кому-то и понадобятся здесь, ведь вы же писали, что брать нужно побольше, так как все пригодится Конторе.

Да, я взял целых тридцать пар! «Кто его знает, как там обстоят дела с вещами и со стиркой, вдруг все тяжко и условия совсем суровые», – думал я.

Далее сотрудник, перебирая мои вещи, предупредил:

– Так, наркотики и спиртное у нас запрещены, нож открыто на себе не носить. Телефоны сотовые запрещены, если найдется потом, то его поместят на «Столб славы», – кивает сотрудник на деревянный столб, на котором красуются прибитые, по всей видимости, гвоздями телефоны разных марок, цветов и размеров. – Сдать все. Телефон кнопочный разрешается, но ты его сдаешь тоже, получишь потом в канцелярии для звонка. Там есть дни, когда позвонить можно.

– Понятно. Телефон я не взял с собой сотовый, так как правила знаю, предупрежден. Дома оставил.

– Хорошо. Сим-карты также хранить не надо, за это наказывают. У вас нет симки с собой или других каких электронных носителей информации? Фотоаппарат, может быть? Ну, может быть, жена куда вам спрятала? Бывает и такое. Посмотрите у себя…

– Сим-карты с собой нет. Электронных носителей тоже. Условия приема на работу знаю. Нарушать правила не собирался, это глупо.

– Понятно, конечно… Просто вон там, в беседке, женщина сидит…

– Да, я видел. Еще удивился этому. Подумал, что здесь женщина делает, вроде как не место для женщины здесь, какой-то диссонанс вызывает это все.

– Так это да, вот не разберутся со своими женами, родными, а потом проблемы их сюда приходят. Сначала надо со всем разобраться за пределами лагеря, а затем уже приходить сюда… Иначе вот сидит и ждет его, сейчас он уедет, видимо. Никого не держим здесь…

– Понятно. Я воевать приехал, все обдумал, решение принял осознанно, и мои родные все предупреждены. Жена только знает, куда я поехал. Но относится к этому с пониманием, проблем не будет.

– Это ясно. Это я так, для информации, чтобы не было вопросов потом. Тут недавно было так, что жена приехала мужа забирать, а он ни в какую. Ему сказали, чтобы он сначала вопросы с женой решил, а потом только являлся на работу. Отказывался уходить к жене с базы… Пришлось вещи его за забор выкинуть, чтобы ушел решать свои семейные проблемы…

И вот, наконец, сотрудник закончил осмотр, кивнул головой.

– Собирайте сумку. И идем сейчас на фильтр, а далее у вас свой старший там будет и все вопросы к нему или ко мне, все решим, если что.

Сумку я собрал быстро.

– Готов.

Пошли по дороге дальше в лагерь. Справа от меня два маленьких ларька. Возле того, который ближе к забору, стоит очередь, человек восемь. «Наверное, это магазин», – думаю я. За ларьками длинное двухэтажное строение, я наблюдал его с торца, когда сидел в беседке, а по левую руку у меня также двухэтажка длинная. Дорога уходит куда-то далеко, и видны там по правую сторону за двухэтажкой и какой-то площадкой грузовые металлические контейнеры, а слева там еще одно длинное двухэтажное здание. Здания все однотипные, длинные корпуса со скатными крышами и стенами, покрытыми сайдингом цвета кофе с молоком.

Идем спокойным шагом по дороге, затем заворачиваем влево в том месте, где первая двухэтажка заканчивается. Там в торце здания бетонная лестница невысокая и вход в здание. Ныряем под натянутую между двухэтажными корпусами веревку, на которой красуется табличка с надписью «Фильтр», чтобы попасть на площадку. Эта площадка где-то размером двадцать на двадцать метров, грубо говоря. На ней оборудована курилка, состоящая из трех скамеек, стоящих буквой «П». Посреди этих скамеек видна большая «пепельница», или урна, вытворенная из какого-то чана или бочонка железного. На этой площадке я вижу порядка двух десятков прогуливающихся курсантов, или абитуриентов, так их назовем. Абитуриенты одеты в гражданскую одежду. По другую сторону площадки также виден вход в корпус. Что это за корпус, пока мне не известно…

Захожу вслед за Саксонцем в здание. Длинный коридор. Идем по нему, Саксонец останавливается перед дверью в кабинет, на котором висит табличка «Канцелярия», дергает за ручку двери и заходит внутрь. Затем, выйдя из кабинета, я хожу за сотрудником по кубрикам, заставленным кроватями и маленькими тумбочками. Мы ищем свободное место для меня. И вот, наконец, я располагаюсь на нижнем ярусе на кровати. Кубрики все однотипно заставлены – двухъярусные кровати по правую и левую сторону у стены от входа, и такие же кровати у окон. В проходах между кроватями тумбочки для неприхотливого скарба и предметов гигиены. Сумки с вещами поставлены под кроватями. Здесь, на фильтре, как я узнал в этот же день, некоторые сидят очень долго. Хотя старшие по фильтру нам обозначили три или четыре дня, за которые мы должны пройти все кабинеты. Народу на фильтре было предостаточно, наш кубрик, к примеру, был заполнен почти весь, а мест спальных ведь было примерно так двадцать восемь. Не меньше. Может быть, три или четыре места еще оставались свободными на вторых ярусах. Иногда, несмотря на то, что сегодня выходной день, в коридоре просто столпотворение. Люди стайками ходили на улицу, возвращались к своим спальным местам, а кто-то готовил себе чай или собирался в ларек за вкусностями.

В канцелярию меня вызвали, если мне память не изменяет, в этот же день. При этом между вызовом в канцелярию и заходом туда мне еще и предстояло отстоять очередь не плохую. Кто-то также, как я, вызывался туда в первый раз, а кто-то за телефоном своим стоял, чтобы родным позвонить. И вот захожу я в канцелярию. Сажусь за стол перед парнем лет под тридцать… (все тридцатилетние и даже те, кому под сорок, мне кажутся молодыми парнями – я сам в возрасте, а на тот момент мне было 46 лет). Так вот…

– Фамилия твоя?

– Лев Владимирович Трапезников.

– Анкетные данные заполняй… – Протягивает мне листок бумаги.

Заполняю. Обычная анкета: кто я, дата рождения, образование, участие в военных действиях и так далее…

– Позывной еще не выбрал?

– Нет еще, не успел.

– А фамилия у тебя Трапезников… – тут он поворачивается к своему соседу, который так же что-то там заполняет из документации, и говорит ему: – Трапезников! Вот уж они мне эти Трапезниковы. Подозрительно…

– А что такое? – спрашивает у него сослуживец, весело на него глядя.

– Ничего…Только вот зам по бою у меня был Трапезников. Это был ужас, еще тот, с тех пор я просто эту фамилию не выношу… – чуть улыбаясь, говорит ему этот парень, то поворачиваясь ко мне, то снова смотря на него.

– Ну, раз ты Трапезников, значит, будет позывной у тебя Провиант – это логично!

– А других нет позывных? – недовольно спрашиваю я его. – Может быть, я могу еще что-то выбрать?

– Выбирайте, но все яркие названия уже заняты. Вон там на стене висят свободные позывные… Если понравятся, то пожалуйста. А сейчас пока пишу «Провиант».

На этом и расстались с ним. Кстати, выйдя в коридор, я обнаружил интересную запись на листке бумаги, прикрепленном к стене. Текст по памяти передам здесь: «Все позывные, обозначающие известные города, страны, реки, горы, благородных животных, актеров уже забраны. Просим не требовать их».

Кстати, впоследствии я обнаружил, что многие носят очень даже интересные позывные, которые получили лишь потому, что «на ум более ничего не приходило…» Нас было много, и число наше росло, а потому и позывные были порой то странными, то очень банальными и иногда экстравагантными. Однако все всё понимали и внимания на это не обращали, ведь главное, чтобы твой позывной запоминался и четко выговаривался, а значит, был прост. Яркость позывного – это для кино, а здесь необходима рациональность и ясность. И потом, какая разница вообще, какой у тебя позывной? «Сталлоне» ты или «Маршал Жуков», ты еще оправдай свой позывной на войне… А ведь даже такой позывной, как «Ложка», что имело место быть, или там «Барсук» какой-нибудь будет звучным, уважаемым и страшным, если ты воин и отличился в войне, или же тебя уважают твои братья по оружию. Так что это все дело десятое, главное, чтобы ты сам себя и других не подвел. Работа, прежде всего.

И вот я сижу на своей кровати в кубрике, думаю.

Сегодня воскресенье, 14 августа 2022 года – этот день мне запомнится на всю жизнь. Кое-что уже успел сегодня… в канцелярию сходить, но главное… главное, что я добрался, я на базе. Теперь нужно пройти фильтр. Да, и еще надо в ларек сходить, посмотреть, может, там кофе есть и чай.

Сосед мой, который размещался также на нижнем ярусе, выражал полное спокойствие и даже апатию к происходящему вокруг него.

– Ты только прибыл? – задает он мне вопрос.

– Да, вот только сегодня.

– А я уже третий день. В выходные кабинеты не работают, устал лежать, скорее бы уже.

– В ларьке, что там? – интересуюсь я.

– Все то же самое, можно колбасу, сало или чай купить, сигареты есть, но дороговато все. Сигареты дорогие и не сказать, что самые лучшие.

– Надо сходить, пока время есть.

– Ты в штурмы?

– Хотел бы в штурмовики. А ты?

– Я в связь. Раньше по контракту служил на флоте, связист. Вон там, у окна Саня, – он был командиром роты охраны, не в первый раз уже, с ним можно поговорить, и он может тебя к себе взять в роту. Ты подумай, ведь в прошлый раз, говорят, уехало четыреста человек в штурмы, и где-то половина из них скоро пришли грузом двести.

– Подумаю, – сказал я только для того, чтобы закончить этот разговор о роте охраны, так как хотелось именно в штурмы. – А разве здесь на фильтре есть те, кто уже работал в «Вагнере»?

– Да, если человек вовремя не вернулся из отпуска, то он снова начинает фильтр проходить, медкомиссию… И спецподготовку снова проходит.

Итак, пообщавшись еще с одним соседом, который прибыл за два дня до меня, я узнал, что предстоит заполнить анкету для особистов, пройти врача, паспортный стол, сотрудника особого отдела и, если особист пошлет, то и полиграф на честность. Получалось, что если я попал на фильтр в воскресенье, то мне предстояло в выходной день балдеть на кровати, ходить в курилку и исследовать всякого рода объявления и ценные указания, в виде вывешенных бумаг на стенах коридора нашего корпуса. В ларек-магазин я все же сходил в этот день. На прилавках было все необходимое для жизни на базе. Здесь были разные сорта кофе, чай, пряники, печенье, шоколад, сгущенка, колбаса, сало, хлеб, сигареты, зубные щетки и паста, мыло и шампунь, молочные продукты, энергетические напитки и лимонад, а также все по мелочам, что может пригодиться курсанту или бойцу, хоть те же шнурки для ботинок. Кстати, сигареты были только таких марок, как «Мальборо», «Бонд», «Кэмел», и еще какие-то, не очень запомнил название… очень уж экстравагантные, пользующиеся спросом «местного населения» базы, цвета сигар и названия чего-то такого африканского или латиноамериканского.

Рядом с продовольственным ларьком стоял ларек-магазин военторговский, но в воскресенье он был закрыт. По разговорам на фильтре, в военторге продавалась форма, обувь, медицинские средства, разгрузки, бронежилеты, рюкзаки, налокотники и наколенники, ножи и другие вещи, которые могут пригодиться в зоне боевых действий. Замечу также, что расхаживать абитуриентам по базе не рекомендовалось, а значит, запрещалось, и потому, мое пространство на эти дни ограничивалось моим кубриком, туалетом, душевой комнатой и разного рода кабинетами администрации, а также площадкой фильтра и маршрутом до ларька и столовой. В корпусе для новичков, которые проходили фильтр, в общем-то было все для жизни. Душевая комната состояла из нескольких душевых кабинок и часто наполовину была пуста. Горячая вода – всегда. Здесь имеется и комната, где стоят стиральные машины, а также сушилка для одежды. Туалет – это не маленькое помещение, состоящее из кабинок для понятных надобностей, а также раковины с кранами. Обычно мыло и другие принадлежности для гигиены все у нас были с собой, но если у кого и не было, то достать их не трудно, а, в крайнем случае, можно попросить все у руководства фильтра.

Теперь о столовой. Распорядок дня столовой на базе, в том подразделении, где находится фильтр и административные корпуса, был обычным, таким же, как и в любой гражданской столовой. Кстати, в полевом лагере на полигоне, о котором речь пойдет ниже, также была столовая, но об этом потом, все по порядку… Итак, ближе к часу «фильтр» уже готовится идти в столовую. Это не было обязательным мероприятием, как в армии. Не хочешь идти – не иди, но обычно ходили все, так как кормили там очень неплохо. Некоторые, устав от сидения в фильтре, заранее готовятся к походу на обед или ужин, другие идут попозже, надеясь, что очередь станет поменьше. Кстати, такой порядок не только для новичков – так везде там и для всех. Свобода и строгие правила граничат друг с другом в этом учреждении.

В то воскресенье, когда я прибыл утром на базу, я впервые и побывал в столовой. Я пошел впервые туда со стайкой таких же новичков, как сам. Мы, нырнув за веревку, отделяющую «свободный белый мир» от нас, ушли влево, продвигаясь дальше по дороге вдоль грузовых металлических контейнеров малинового, красного, синего и зеленого цветов. Контейнеры были по правую руку от нас, а по левую руку находился длинный корпус. Дойдя до конца корпуса и там, где заканчивается ряд контейнеров, слева находился вход в этот же корпус на вещевой склад, а слева передо мной предстала столовая. Это глобальная, именно глобальная палатка, состоящая из каркаса, то ли обтянутого брезентом, то ли отделанная пластиком каким-то. Подходим к столовой. Дверь. Заходим внутрь – очередь так метров двенадцать до длинной стойки, где раздают пищу. Очередь двигается к стойке вдоль правой стенки палатки. Сам зал, скажу так навскидку, шириной метров двадцать пять и длиной сорок. Палатка высокая, с двухэтажный дом. Пространство палатки заставлено столиками в четыре ряда, за каждым столиком стоят по четыре стула со спинками и где-то без них. На столах приборы для соли и перца, подставки с салфетками. Пол в столовой деревянный, застелен досками. Рядом у входа в столовую, как войдешь – слева, сразу метрах в пяти, стоят столы для использованной посуды, подносов, а также бачки для остатков еды. Здесь же, немного подальше, метрах в четырех от бачков (пишу по памяти), находится умывальник с раковиной для мытья рук. Становимся в очередь, по правую сторону от меня край палатки, частью состоящий из брезента, а частью выделанный полупрозрачным материалом.

Жарко, поэтому часть стенки палаточной, ближе к середине зала, приоткрыта… Видна улица: все те же железные контейнеры. Оказывается, их там много, и стоят они в несколько рядов. Такой вот маленький городок из контейнеров. Очередь в столовой идет быстро, так как состав кухни, как я вижу, женский, и работают они быстро. Мужчины во всем этом задействованы только в уборке столов и работе у баков с недоеденной пищей, где они также моют и протирают подносы. Эти мужчины, как оказалось потом, стояли в наряде по кухне, куда набирали их, в общем-то, на добровольной основе, или же те, кто просто нашел свое место здесь, работая на базе. В любом случае, работа есть работа, и такой подход к зарабатыванию денег или убийству своего времени также не вызывал у нас каких-либо там неприятных эмоций – мы сами сюда только приехали… Подхожу к стойкам, где раздают пищу. Длинная стойка, на правом конце которой лежат стопки подносов, а с краю от стойки, ближе к стенке палатки стоят лотки, в них буханки черного и белого хлеба. Все это режется за стойкой. На стойке хлеб – бери, сколько тебе надо, черного или белого… Ложки и вилки одноразовые здесь же, а по продвижению очереди далее каждый берет себе второе блюдо, состоящее, к примеру, из каши гречневой, овсяной, рисовой или вермишель бывает, – блюда, кстати, разные по дням бывают. Салат всегда есть – из капусты или моркови, или свеклы. Салат или в тарелке уже лежит, или же сам его из лотка накладываешь. Подливу с мясом или там лук в лотке нарезанный, маринованные овощи или рыбу, когда как, добавляешь сам – все тут же. Далее первое, это суп. И, кроме того, сок в коробочке или же стакан чая, или компота. Да, кстати, отвлекусь, для тех, кто там был, это и не интересно, что я дотошно описываю. Однако же читателю с «гражданки» будет все интересно знать о базе «Вагнера», и потому читатель, побывавший там, пусть меня сильно не корит за подробности. Но идем далее…

Поставив все на поднос и донеся до свободного места за столиком, принято всем сидящим за столиком пожелать приятного аппетита. Так принято, и это правило никем обычно не игнорируется. В целом, попадая уже в фильтр, чувствуешь достаточно доброжелательную обстановку внутри коллектива абитуриентов и старшего состава. Всех интересуют только будущие события, и все знают, ради чего сюда пришли.

Старшим по фильтру был актер Андрей Мерзликин. Шучу, конечно. Просто этот бравый командир, который всех строил в коридоре и что-то все время объявлял, кого-то все время вызывал к себе, ходил с бумагами, а вида он был весьма делового, очень походил на актера Андрея Мерзликина. То есть не какие-то там черты лица схожие имел, а, что называется, один в один. Я сначала все понять не мог, где его видел? Даже пытался вспомнить, но не смог… Разумеется, не смог, и не встречались мы ранее с ним никогда, ведь он похож был именно на Мерзликина, или Мерзликин, скорее всего, похож был на него. Это меня несколько забавило тогда и почему-то вызывало к командиру особое уважение. Встречается в жизни и такое.

Итак, вот настал понедельник. Сегодня буду проходить кабинеты. У меня на руках обходной листок, который я получил в канцелярии вчера. В обходном листке графы с кабинетами: графа врача, которую необходимо подписать, графа особиста, полиграф, графа психолога, графа на сдачу физо, и, по-моему, все. После завтрака проходит еще какое-то время. Нас выстраивают перед корпусом на площадке. Выходит «Мерзликин» со своим замом и объявляет:

– Сейчас вновь прибывшие, кто кровь не сдавал, строимся и организованно все вместе быстро проходим на сдачу. Затем по кабинетам в течение дня, и заполняем анкеты.

Обходные листки у нас на руках. Строимся и заходим за «Мерзликиным» в соседнее здание, которое стоит напротив по другую сторону площадки фильтра. Там, внутри, оказывается, множество кабинетов, здесь администрация базы. Нас ведут на второй этаж, сначала проходим длинный коридор по первому этажу, в конце его налево лестница ведет на второй этаж, там находится медик. Проходя мимо кабинетов по первому и второму этажу, запоминаешь таблички на дверях: «Бухгалтерия», «Касса», «Паспортный стол», «Особый отдел», «Вход только для персонала…» и так далее, и все кабинеты также имеют свой номер. Вот и кабинет для забора крови. На двери кабинета висит расписание работы врача. Мы выстраиваемся вдоль стены в очередь, справа от двери вешалка, приделанная к стене. Пройти сразу нашим не удается, так как перед нами еще стоит стайка людей, готовящихся войти в кабинет…

– Здорово, пацаны, – говорит нам один из тех, кто раньше нас пришел сюда. – Там врач очень строгая. На порог не вступайте, ругается, и от нее в лоб можно получить. Она просто человеконенавистник.

Сегодня мы должны были сдать кровь. Затем она же, этот врач, должна была при удовлетворительном результате на кровь подписать нам документ и далее потом провести осмотр наших тел. Очередь двигалась быстро. Похоже, работу свою она знала. Кто-то даже сказал в очереди, что врач работала ранее в чеченскую кампанию и была настоящим профессионалом, определявшим чуть ли не с первого взгляда достоинства и недостатки человеческого организма. Очередь доходит и до меня, уже скоро входить, и вот… Вхожу.

– На порог, сказала же, не вставать!!! – раздается сразу же в мой адрес, как только я попытался войти в кабинет. Ловлю себя на мысли, что задел все же порог кабинета. – Проходим. Садись. Руку!

Кладу руку свою на подушку.

– Сжать в кулак, – при этих словах она завязывает мне круглый жгут на руке выше локтя.

– А когда результаты будут готовы? – спрашиваю я. На что мне командным голосом отвечают:

– Не разговаривать. Обо всем скажут.

Я «беру под козырек», отвечаю «Есть» и далее сижу уже молча. Нет, не обижаюсь, а очень даже понимаю ее, ведь ей приходится пропускать через свой кабинет огромное количество абитуриентов. Люди разные, задача перед ней поставлена тоже не из легких – взять кровь, определить, годен ли абитуриент к работе, и все это необходимо делать быстро, правильно и четко, так как поток большой. Понятно и то, что эта женщина, врач, привыкла работать с военными. Она знает, как надо общаться с контингентом, который не прочь поговорить о прекрасном с женщиной за счет ее же драгоценного времени. Своей строгостью она мне сразу понравилась: лицо ее выражает ту самую цель, ради которой она здесь. Кажется, что выше нас, выше всего, что ее окружает, есть только ее работа, или, так скажем, ее сверхзадача, которая должна быть выполнена ею в любом случае. Она русская, классическая русская городская женщина, – лицо у нее далеко не полное, и фигура как у девочки, нос прямой, как у древней гречанки, а все ее движения выверены и следуют своей рабочей логике. Честно сказать, про нее легенды ходили среди курсантов, которые ее и сейчас на гражданке, а может быть и в Африке вспоминают. А ведь плохого никто о ней не скажет – вспоминают с улыбкой.

Кровь она взяла и вот разливает куда-то ее сразу по каким-то то ли склянкам, а то ли маленьким стеклянным емкостям. В голове у меня почему-то возникают слова: лейкоциты, эритроциты, тромбоциты, главное, чтобы все в норме было, иначе домой отправят, наверное.

– Следующий. Выходим! – приказ ясен, встаю и иду на выход. Выйдя за дверь, обдумываю, что и как далее проходить предстоит, а результаты уже завтра готовы будут, если судить по разговорам на фильтре. «Это ладно, – думаю я. – Сейчас надо к себе в корпус, а там спрошу анкету».

Прежде чем зайти в свой корпус, я завернул в курилку. Здесь мужики собрались вокруг троих ребят, в неуставной военно-полевой форме, которые вели рассказы о боевых действиях. Меня привлекли у ребят на рукавах шевроны, на которых был изображен боец с автоматом и в каске, который выбивает дверь ногой. Мне еще подумалось тогда, что «знак очень для шеврона сложный, но ведь сделали же». Каждый из этих боевых молодых мужиков что-то рассказывал про свое. Один из них – как я потом узнал, он был дагестанцем – обратился к своему товарищу:

– Помнишь, того? Он погиб в день своего рождения? Так вот он, – снова обращаясь к окружившим его абитуриентам, продолжил дагестанец, – спустя четыре дня после смерти выглядел так, как будто спал. Обычно человек сразу чернеет или бледнеет, а этот как будто спит.

– Они обороняются, ведут огонь из окон, – объясняет другой. – Мы наступаем, с боков у нас танки идут…

Признаться, мне стало скучно. Докурив сигарету, я отправился в свой кубрик. Меня интересовала анкета и когда я смогу все пройти. В кубрике была, в общем-то, тишина. Я сел на свою кровать, достал из тумбочки коробку с чайными пакетами, положил два пакетика чая в свою большую кружку. Затем пошел к электрическому чайнику. Чайник наш стоял под кроватью, которая находилась у самого окна, у стены справа. При этом ставили или нагревали чайник прямо здесь же на полу, предварительно вытащив его из-под кровати. Так удобно – нагрел быстро, налил себе воды в кружку, задвинул чайник под кровать и ушел. Все, что и надо. Нагрев воды и залив свой пакетик в кружке, сел на свою кровать и начал размеренно потягивать чай, созерцая Саню, который сидел на своей кровати, находившейся у окна напротив меня через проход в кубрике.

Саня необыкновенно здоров. Щеки у него не щеки, а целые щечища, руки у него как у богатыря, а все тело его походило на здоровенную бочку из-под какого-нибудь вина, что хранятся в подвалах французских замков. Так я воспринимал его. Вы видели фильмы про бандитов из девяностых? Такие вот здоровенные, лысые парни там показывались… Саня был такой же, только за одним исключением, так как любого бандита из кинофильма он все же был здоровее в два раза как минимум. И вот этот Саня, как я понял, был командиром роты охраны, и охранять ему приходилось не только оружие, но и военнопленных украинцев. Теперь ты, читатель, представляешь весь ужас русского плена для украинца, когда тот только видит этого Саню? То-то же…

Так вот, Саня что-то перебирал из своего рюкзака, который был сам размером с туловище Сани. Большой рюкзак. А ведь к нему еще пристегнут спальник. Рядом с рюкзаком лежала разгрузка, пятнистая форма и бронежилет Сани. На другом конце нашего кубрика шел разговор о базе и ее порядках… Саня отреагировал, уселся поудобнее, вполоборота к рассуждальщикам, и вмешался в разговор:

– Я на этой базе с тех времен, когда еще дорожки вот те не протоптаны были. Здесь корпусов-то не было еще столько. Корпусов не было, а ларек вот был. И вот так берешь под мышку красную папку, и идешь в ларек деловым шагом. Только деловым, и чтобы под рукой папка красная была. Все думают: по делам идет! – а ты в ларек за энергетиком или чаем.

– А ты снова фильтр проходишь. И спецподготовку будешь проходить? – послышался вопрос из того края кубрика.

– Да. Буду.

– А налокотники и наколенники у тебя… Ты их здесь в военторге брал?

– Нет. Здесь вон те совсем не годятся, – кивает Саня на лежащие на соседней кровати наколенники. – Я у себя дома брал. В Самаре.

Наколенники у Сани вставлены и вшиты в его боевые штаны. И все у Сани с собой, все у него подшито и собрано как надо, и разгрузка у него какая-то особенная, какой-то натовской окраски.

– Сань?

Но Саня занят, он что-то все выворачивает из сумки, пакует в нее.

Я иду в душ. Стою долго под горячей водой. Горячий душ, по моему мнению, нормализует все функции организма, приводит в норму мозг и тело в целом. После такой процедуры чувствуешь, что из тебя вышла вся «порча». «Порча» здесь – это условность, ведь я материалист, и все, что есть в мире, по-моему, материально и пусть даже если есть вещи, невидимые человеческому глазу, считаю я, то они так же состоят из материи. Или, так скажем, по убеждениям своим, я стоик.

Стоическая философия близка мне: встречать удары судьбы или ее подарки, не испытывая особых эмоций – все, что окружает нас, приходящее и уходящее, но есть главное, твоя цель в жизни, и законы вселенной, или Логос.

А сейчас я стою под горячим душем, чувствуя то, как с меня, вместе с водой, стекают скрытые болезни, ошибки и все те нецелесообразности, от которых я хотел бы освободиться. Да, это своего рода психологическая установка, которую я сейчас себе даю на будущее.

«У меня все всегда хорошо, и жизнь моя под контролем моего сознания, ведь только нечистоты внутренние и внешние могут причинить мне вред, а если их смыть, то удача и сила будут мне сопутствовать всегда», – медленно текут такие мысли у меня в голове.

Да, от внутренней установки многое зависит. Такая установка придает уверенности и стойкости перед этим агрессивным миром, полным лжи и ненависти. Человек, если он желает перенести трудности или лишения, просто обязан, хоть немного, но быть философом. Все начинается с философии, любая наука начинается с философии, и человеческая жизненная позиция не исключение. Вы должны создать в себе тот образ своих действий или выработать ту позицию, которой затем будете придерживаться в жизни. И ваша позиция или поможет вам в такой ситуации, как война, или, если она окажется слабой, погубит вас. Многое зависит от нас самих, ведь потом мне предстоит сохранять спокойствие тогда, когда ситуация уже выйдет из-под моего контроля полностью, и мне придется собирать себя в кулак тогда, когда необходимо будет наступать. Многое будет зависеть от тренировки организма, от моей жизненной позиции и моего отношения к окружающей меня действительности, а также от умения создать в своем сознании образ «друга» и образ «заклятого врага», образ «Отечества», за которое можно получать раны, и образ «вселенского зла», которое необходимо уничтожить.

Так вот, за всей беготней, хождениями, построениями в коридоре, где старший по фильтру «Мерзликин» время от времени формировал группы для прохождения кабинетов, незаметно прошло полдня, затем мы сходили на обед. Так, захожу в свой кубрик, а там уборка идет – один домывает шваброй под своей кроватью и в своем проходе у тумбочки, а другой ждет швабру. Вот кто-то с ведром пошел за водой. Оказывается, здесь каждый у себя моет пол, уборку каждый делает на своем участке, где живет, а дежурных, как в армии, не назначают. Протираю и я свой участок, где живу, затем передаю своему соседу эстафету…

– Надо проход весь промыть, чего всем швабру передавать… давай ее сюда, швабру! Делов-то, – говорит мужчина в очках.

– На, бери, только мораль нам не читай и долгих наставлений, – ухохатывается один из абитуриентов. Оказалось, что этот мужчина в очках, стройный и с выправкой, с интеллигентным лицом, был когда-то замполитом в армии, а здесь, прибыв в Контору на фильтр, он успел уже несколько раз устроить своим будущим коллегам промывку мозгов по поводу того, как надо жить и, видимо, только недавно читал им ценные наставления. Ну, замполит! Замполиту помогают, воду подносят, и всем весело, так как уборка несколько разбавляет однотипное существование на фильтре. После уборки люди расходятся по своим местам. Лежу на кровати, думаю, а кто-то разговаривает о банальном, кто-то пьет чай или кофе. В кубрик заходит один из сотрудников канцелярии, мужчина за сорок.

– Приветствую всех. Как вы тут? – Ответ постояльцев кубрика, видимо, ему и не нужен был. – Завтра к нам придут ребята, медики с боевым опытом. Лекция будет по поводу оказания первой медицинской помощи раненым, и вы можете им задать любые вопросы. Очень просто и интересно рассказывают. Думаю, что и вам интересно будет послушать их, – заканчивает он свое объявление.

Кубрик одобрительно и негромко гудит. Это интересно. Следующий день начинается все так же с гигиенических процедур, затем завтрак, и мы на площадке фильтра или в кубриках своих ждем дальнейшего развития событий. Сижу на своей кровати и вижу, как заходит в кубрик мой сосед – военный связист, в руках держит какие-то листки бумаги или документы. Заходит в наш проход между кроватями и объявляет:

– Анкета. Заполнять надо.

– В канцелярии, значит, можно взять, – резюмирую я.

– Да. Заполнять сейчас буду. Это для проверки, для особистов. Потом после фильтра еще контракт будем заключать.

Я встаю и иду к канцелярии. Выждав все так же очередь, но небольшую, захожу, спрашиваю анкету, и мне, как бы даже не замечая меня, так как людей много и все сотрудники чем-то особенным заняты, протягивают листы анкеты. Три листа. Вернувшись на свое место в кубрике начинаю разглядывать графы-вопросы в анкете. Мой сосед уже заполняет бумаги на своей тумбочке. Достаю шариковую ручку из своей сумки и принимаюсь за дело… Кроме фамилии, места рождения и жительства, профессии и образования, данных родственников, а также ряда вопросов, которые задаются в обычных анкетах при приеме на работу в гражданских организациях, как говорят монахи, в миру, есть графы и об участии в боевых действиях, службе в армии, есть ли награды, какая-нибудь спецподготовка, категории на вождение транспорта, спортивные разряды и подобное этому. Есть вопрос о прохождении службы в органах – пишу, что «проходил службу в органах ФСНП на должности дознавателя, исполняющего обязанности следователя». Затем дошел до графы, в которой нужно написать о том, есть ли родственники и знакомые в ФСБ, в МВД… Нет у меня родственников и знакомых там. Думаю и смотрю на соседа. Спрашиваю его:

– ФСБ, графа… МВД?

– Да-а, не пиши там ничего. И особисту скажи, если спросит, что никак не связан, так как если есть родственники или знакомые в ФСБ или в МВД, то откажут в трудоустройстве сюда. Проверено.

– А что у них с ФСБ такое связано, что нельзя?

– Не знаю. Наверное, конкурирующая фирма, – чуть улыбается сосед, и не понятно, шутит он или нет.

Заполняю дальше графы в анкете. Кстати, немного отвлекусь и отмечу для читателя тот факт, что позже, когда прибыл уже снова в 2023 году в следующую свою командировку, требования по родственникам и знакомым стали еще строже. Заполняю графы. Вот графа о том, болел ли чем-то… «гепатит, состоял ли на учете…» – пишу, что нет. Вот графы, где вопрос о поддержке действующей власти – задумываюсь, так как Ротенберга и либералов, мягко сказать, не люблю, но пишу, что поддерживаю, так как мне сейчас необходимо попасть в «Вагнер». «Есть ли родственники на Украине?» – так и задан вопрос. Нет родственников на Украине и не было – пишу, что «нет». Вот графа: «состояли в каких общественных организациях?». Здесь я пишу, что состоял в Национальной демократической партии и проводил в составе этой организации пропаганду по сбору гуманитарной помощи Донбассу с 2014-го и последующих лет. Дохожу до момента «что хотели бы о себе еще добавить?» – так формулировался вопрос или примерно так. Добавляю в графе, что «сам воспитывал своего ребенка с четырех лет, родной дядя – заместитель командира дивизии, зав военной специализированной кафедрой строительного института города Вильнюса, полковник советской армии в отставке», полагая, что такая информация будет служить для «ОсО» моментом, говорящим о моей надежности и преданности России. Сосед мой задумался, улыбается… вдруг встает и направляется с бумагами в сторону выхода из кубрика, смешливо вещая:

– Вот, ведь еще и обещают меня похоронить по всем правилам где-то там. Да, мы вас, Александр Николаевич, пустим на перегной и не беспокойтесь…

Ему аж смешно, и от этого его настроения также становится легко и как-то даже очень здорово. Это он говорит о графе в анкете. Так, согласно анкете, Контора обещает в случае смерти сотрудника вернуть тело в Россию, передать тело родственникам или захоронить в своей стране, а если, как там же говорится, не будет возможности вывезти тело с территории выполнения заданий (не точно передаю формулировку), то тело Контора обещает уничтожить, захоронить прямо на чужой территории. Смысл таков. Одним словом, сотрудник должен быть со всеми этими вещами ознакомлен и дать свое согласие по этому поводу в виде своей подписи в определенной графе анкеты.

Анкету я сдал в этот же день. Кстати, при кажущемся хаосе на фильтре и в канцелярии, работали сотрудники администрации Конторы весьма эффективно, и оформляя своевременно документы на абитуриентов, и ведя учет людей, и проводя работу по поводу прохождения кабинетов новичками. Все было отработано по максимуму, никого не забывали, все делалось добросовестно, и волокиты бюрократической потому на фильтре не было. Уже потом, когда я вернусь из-за ленточки в большую Россию и снова окажусь на базе «Вагнера», снова отмечу тот факт, что все конторские бюрократы являются по-настоящему эффективными менеджерами (в хорошем смысле этого выражения), а для создания волокиты здесь нет просто условий.

Еще тогда подумалось так, что ведь и гражданский чиновник может работать хорошо, но необходимо на прохождение службы в муниципальные и государственные ведомства вести отбор людей согласно их моральному и психологическому портрету, а также устранять механизмы, порождающие то, что называется в народе «класть в долгий ящик». Все зависит от людей и самого механизма работы с людьми. Кстати, чиновников бы поменьше нужно в государстве, а систему, которая обслуживает гражданина, надо строить проще, осуществляя также жесточайший контроль за деятельностью бюрократического аппарата, как это и делалось в «Вагнере» особистами. Тогда и жалоб на чиновников поубавится от граждан страны. Я убежден, что чиновники должны жестко контролироваться правоохранителями. И коррупция чиновников, пусть даже, к примеру, ущерб им нанесен государству и обществу не в особо крупном размере, должна караться смертной казнью. Чиновник отвечает за жизнь людей, от него зависит материальное и духовное состояние общества также, и потому спрос с чиновника иной, чем с простого гражданина. Я уверен в этом.

В этот же день я сдал физо в этой же канцелярии, сделав 30 отжиманий от пола, и мне подписал один из сотрудников графу в обходном, поставив в этой же графе цифру «3». Или, так скажем, предварительно принял решение, что я буду работать в «Тройке». Третий штурмовой отряд. Здесь же сотрудник проверил мою анкету, принял ее. Людей было очень много, началась война, и понятно было, что полноценное физо будет только на спецподготовке. Именно там будет отсеиваться народ. А сейчас на фильтре им надо быстро укомплектовать штат. Народ прибывал. Добровольцев, прибывающих на фильтр, совсем не мало… После канцелярии я вышел на улицу покурить. Народ на площадке не расходился, они все слушали рассказы своих бывалых коллег. Медленно тяну дым из сигареты и разглядываю людей: кто стоит и слушает рассказы, а кто-то прохаживается, устав сидеть в кубрике, а другие по два или три человека стоят и о чем-то своем ведут беседы. Что-то обсуждают. Люди разные – низкие ростом и высокие, молодые, лет тридцать, есть постарше – кому-то за сорок, а кто-то выглядит, как и я, под пятьдесят. Здесь подавляющее большинство все в гражданской одежде. А вот там, справа от входа в наш корпус, около самого забора, турник. У турника двое, они по очереди делают на нем подъем с переворотом. Видно, по общению, что они знают друг друга уже давно. Один из них, который поменьше и поупитанней, судя по лицу, откуда-то с Кавказа, а другой, высокого роста, точно русский. Мужикам лет за сорок с небольшим. Они, находясь здесь, не тушуются и даже не присматриваются к обстановке, которая их окружает. Это в их поведении сразу бросается в глаза. И что-то подсказывает мне – они уже бывалые бойцы. Возможно, они пришли в «Вагнер» из ополчения или из министерства обороны, или же они конторские сотрудники, которые вернулись с отдыха. Все может быть.

Ближе у забора стоит мужчина лет сорока пяти, на нем черная кепка и легкая серая ветровка. А на лице так и написано: «я человек культурный». Курит тоже. Подхожу.

– Здравствуйте, – приветливо и чуть с улыбкой на лице говорю я ему.

– Здравствуй.

– Как вам все это?

– Нормально.

Разговорились. Нашли даже общую тему. Оказывается, у нас с ним жены в детском саду работают. И сам этот мой новый знакомый работал в детском саду, пока не решил пойти на войну.

– Я в детсаде занимал две должности. Сторожем работал и сантехником. Постоянно там и находился, и жена тоже там же работала, воспитателем.

– Так, у меня тоже жена воспитатель. Раньше была в школе социальным педагогом. А что вас потянуло на войну?

– А какая разница когда идти? Лучше сейчас, потом все равно мобилизуют иначе. Лучше самому. Все равно воевать рано или поздно будем. А давить их надо.

– Надо, – соглашаюсь я. – Если не начать давить их сейчас, они укрепятся, и потом будет создан плацдарм для НАТО для вхождения их сил к нам в Россию. Навсегда потеряем Украину, и из детей своих они сделают врагов для нас. А ты откуда родом?

– Я местный. Из Краснодарского края. Здесь недалеко живу. Два часа езды.

– Так ты совсем дома, – заулыбался я. – А я вот с Волги. С Приволжского федерального округа, чтобы понятнее было. Республика Марий Эл.

– Это где? Знакомое что-то…

– Йошкар-Ола. Я из этого города. Республика наша находится между… с одной стороны Татарстан, с другой стороны Нижегородская область и с другой еще Кировская, – поясняю я ему. – А вот родом ближе я к Кировской, родился в Сернуре, а живу в Йошкар-Оле сейчас.

– Далеко. А мне всего-ничего. Заказал здесь жене вещи теплые, чтобы привезла. Пригодятся там.

– Не жалеешь?

– Нет.

Наш разговор прервал «Мерзликин», стоявший у входа в корпус:

– Та-ак. Сейчас те, чьи позывные называю, проходят по кабинетам. Нужно все делать быстро.

– По крови когда результаты скажут? – раздается вопрос с площадки фильтра.

– Завтра результаты будут готовы… проходим по кабинетам. Анкету заполнили?

– Нет.

– Получаем анкеты и заполняем. Остальные слушают: Береза!

– Здесь!

– Волк!

– Здесь!

– Кинжал! Кинжал?!

– Я!

Началась перекличка по позывным, а мы тем временем продолжили свой разговор о предстоящих событиях, о доме и в целом ни о чем… Захожу в свой кубрик… Вижу, что вся левая половина кубрика занята людьми, которые собрались вокруг бойца, ведущего лекцию. В то время как раз, когда я зашел, он держал в руках жгут и объяснял собравшимся о том, как его следует правильно применять. Руководство фильтра организовало такие лекции не только чтобы занять новобранцев, но и наполнить их головы полезной для них информацией. И это правильно. Здесь можно было задавать любые вопросы лектору. Выступал боец-медик, прошедший командировку на СВО. Потом уже там, в учебном полевом лагере, с нами будут работать военные врачи с такими знаниями, которые нам, людям, от медицины далеким, и не всегда удавалось в полной мере усвоить. Запоминали главное по оказанию первой медпомощи, но давали лекторы нам и сверх того немного, от чего у меня, вспоминаю сейчас то время с юмором, ум за разум заходил, и я понимал, что не смогу вот так взять и залезть рукой куда-то там в тело, чтобы схватить какую-то там артерию.

– Жгут, – медик вертит в руках резиновый жгут кирпичного цвета и накладывает его добровольцу, вызвавшемуся помогать лектору. – Его накладывают выше раны и максимально по возможности ближе к ней, вот так… Аккуратно накладываем, затягиваем до талого[1]. Главное, в бою, чтобы человек не истек кровью. Помните, что накладывается вот такой жгут поверх одежды.

– Сколько, повторите еще раз… Снимать когда?

– Снимаем жгут через полчаса. Надо снять, иначе конечность отомрет. А потому пишем время наложения жгута. Пишите на бумаге и можно эту бумагу сунуть под сам жгут, можно на руке написать ручкой, фломастером, маркером, или используйте лоб, щеки, чтобы врач потом видел.

– А турникеты?

– Вот турникет, – копается медик в сумке и спустя секунды вынимает его оттуда. – Будем и его разбирать.

Штука удобная, и можно накладывать его и на голую поверхность. Дальше… Затем перевязываем. Эластичный бинт лучше всего. Здесь в военторге много есть чего из медицинских средств. Посмотрите. Есть там и пакеты, которые останавливают кровь, если рана в тело получена, в грудь, например. Да, там все есть на позициях, но нужно понимать, что надежнее, если у вас аптечка уже с собой и искать не надо ничего. Выдадут здесь же на базе вам что-то из аптечки… самое необходимое, перед отъездом за ленточку старшие отрядов. И еще… не надо раны прижигать прокаленным на огне ножом и пытаться их зашить, черт побери, ведь вы не Рембо, и это не кино, сепсис заработаете, а потому перевязываете и уходите на эвакуацию. Мелкие царапины разные обрабатываем зеленкой обычной.

– Жгуты там дают?

– Жгуты, да. Бинты также. Проблем с ними нет. Если есть возможность, то берите отсюда обезбол. Трамадол или промедол там применяется, а вот кеторол… он слабый. Кеторол здесь приобрести сможете. Написали время наложения жгута… здесь же в скобках поставьте букву препарата. Это «Т» или «П», например. Врач поймет сразу, какой вам препарат кололи.

– В ампулах?

– И в ампулах стеклянных, и военные, пластмасса, – очень удобно. Там вкрутить иглу надо и затем выдавить. И все. Научат в полевом лагере. Но сначала жгут и перевязка, а потом обезбол. Важно, напоминаю, поставить рядом со временем на щеке или на лбу «трехсотого» букву препарата, который вкололи!

– Почему?

– Так вот, был случай такой. Лежит боец раненый, стонет. Подбегает медик к нему, оказывает помощь и ставит ему обезболивающее. Медик убегает, так как, видимо, ему надо к раненым, вызвали. Проходит совсем немного времени, и группа эвакуационная напоролась на этого «трехсотого». А он не только не сказал, что уже ему поставили обезболивающее, но и еще попросил обезбола поставить. Так ему вкололи еще и дальше пошли. Боец вырубился, и ладно хоть его смогли заметить потом – лежит, балдеет, говорить не может. Вырубился. Могут не заметить в этой суматохе вас. Вы раненые, а не «двухсотые», и вас забрать надо сразу. Ситуации разные будут у вас. Поставили вам укол, и это вам часа на три-четыре. Смотрите, так что… У кого-нибудь есть медицинское образование или участие в боевых? Нужны люди в эвакуации будут.

– А куда ставить лучше обезбол?

– Если в правую руку ранили, то делайте укол в левую ногу, в бедро. Если в левую, то в правое бедро. То же самое ноги. Рана в правую ногу – укол в левую руку, в предплечье, – показывает на себе медик. – Затем, чем больше вы двигаетесь, тем быстрее препарат расходится по организму.

– А если в раненую руку ставить обезбол?

– Не надо, у вас кровотечение. Вместе с кровью, проще говоря, препарат вытечет, пользы не будет.

– Больно?

– Больно, но в бою болевые ощущения снижены. Может быть так, что придется перевязывать себя самому, и жгут накладываем так вот, – показывает лектор укладку жгута на себе, держа в зубах часть края жгута, а другой рукой наматывая его себе на предплечье левой руки. Раненый будет просить вас снять его, так как затянутый жгут доставляет ему неудобства. Он чувствует недомогание, ему плохо. Не все выдерживают долго со жгутом, ругаются, просят ослабить его, но если сильное кровотечение у бойца, то не ослабляйте.

Здесь, при этих словах, я вспомнил спецкурс в последнем семестре своего университета. Тогда меня врач вызвала выйти перед всеми и наложила мне жгут на правую руку выше локтя. Помню, как я стоял с затянутым на руке жгутом и чуть не терял сознание, мне так казалось. А она, врач, преподававшая нам спецкурс, и говорит аудитории:

– Вот посмотрите на него… Жгут наложен на руку, стоит он чуть ничего, недолго, а лицо его и рука, посмотрите, уже белые как лист бумаги. Долго он не должен вот так выдержать. Но стоит, держится, – со смехом резюмировала она, поглядывая то на меня, то на аудиторию.

Этот случай про жгут в университете я до сего дня помню и рассказывал уже не раз о нем жене и дочери своей. Стоит, кстати, заметить, что вся лекция медика происходила в достаточно дружеской, неформальной обстановке, которая позволяла наладить контакт медику с его слушателями. И лицо медика, несмотря на всю его отважность, было располагающим к себе, добрым, он часто улыбался. Рассказывая о серьезных вещах, просто необходимых на войне, медик не выглядел суровым и не внушал будущим бойцам превосходство над ними. Наоборот, перед нами стоял полностью свой человек, обычный молодой мужчина, который все же больше нас знает, и потому мы с уважением его слушали и задавали вопросы.

А насчет уважения я немного здесь остановлюсь… Так вот, сама Контора тем и интересна, что в ней могут быть командиры достаточно молодые, а подчиненные у них, как говорят, в возрасте. Это никого не пугает, так как не видел я ни здесь, на базе, ни на передовой потом, чтобы кто-то тешился властью. Власть в Конторе еще оправдать нужно, ведь власть – это большая обязанность, и порой за этими обязанностями и прав-то командира не видно. Да, есть права у командира. Право вести в бой, право отвечать за наличие вверенных тебе людей, право организовывать людей на позиции, право организовать питание личного состава и так далее, и попробуй это право не оправдай на передовой, тогда за свою слабость или проявленное «слабоумие» ответишь своей жизнью. Власть в «Вагнере» сопряжена с большой, глобальной ответственностью за жизни людей и за выполнение поставленных перед вверенным подразделением боевых задач.

Прошел ужин. Вечером я прогуливался на площадке фильтра, разговаривая со своим новым знакомым, или лежал на кровати, время от времени заваривая чай или кофе. Иногда мы с соседом перебрасывались мыслями, но говорили о чем-то банальном… Так и наступило время спать, но спать не хотелось, и потому я, мой сосед Саня и его друг, такой же сотрудник из роты охраны Коля, что называется, сползлись вместе у окна, там, где проход между коек был шире. Мы решили попить кофе вместе, вытащив все свои съедобные припасы и поставив их на тумбочку. Заварив кофе и выпив по хорошей, большой кружке, мы расслабились. Кофе ударил в голову. Крепкий и если его много, то действует кофе на организм человека как легкое вино, веселит. И здесь вот нам стало хорошо и весело. Там за окном тишина, свет погасили и горит только дежурный светильник, хождения по коридору закончены, а мы вот сидим здесь и мирно пьем кофе. Мы все свои, мы все братья.

– А это у тебя откуда такое? – спросил вдруг Саня у моего соседа, военного связиста, показывая рукой на небольшой шмат сала.

– Из дома привез, только все никак не съедается.

– И ты-ы, один ел все это время? О-один? – парировал Коля, и видно было, что он просто ржет. Плечи его немного вздрагивали от смеха. – Помните, как в молодости…

При этих словах смешно уже стало всем. И глупостью казались все понятия юности и молодости. Какими же глупыми мы были тогда, впитывая в себя порой всю эту чепуху, которая шла к нам из всех щелей. Телевизор, боевики из видаков, рассказы старших «товарищей» о жизни и всякие сборы молодняка, копировавшего «героев» из каких-нибудь стрелялок, и все это тогда впитывали мы, кто больше, а кто меньше, но впитывали всю эту ерунду. И вот эта вся ерунда, вся эта чепуха, о которой напомнил нам Коля, здесь нам казалась сейчас большой глупостью:

– Один съел и не поделился ни с кем! – хохотал, откашливаясь от смеха, Саня. – И не делится ведь, и не пригласил откусить хоть кусочек.

Затем мы начали друг другу рассказывать истории из своей жизни. Еще кофе! Весело было. Но чем веселее нам было, тем громче были и наши голоса.

– Ну, ребят, спим мы. Неужели непонятно. Давайте потише, а? – донеслось до нас из другой половины кубрика. Сначала перейдя на полушепот, мы решили как-то все сразу, исходя из ситуации, разойтись все же по своим кроватям. Да, кстати, забыл сказать, что в корпусе фильтра, в отличие от корпуса отряда, куда нас после фильтра должны были перевести, нельзя было выходить на улицу после отбоя. Поэтому… спать! Завтра новое утро и новые дела.

Утро началось с того же… Гигиенические процедуры, прогулки по улице на площадке перед входом в корпус на фильтр, чай, а затем мы посетили столовую. Как я и говорил, кормили в столовой хорошо и разнообразили меню. Кстати, около столовой жили коты. Такие жирные, упитанные коты и кошки разных расцветок. Относились к ним сотрудники бережно, ведь чем-то домашним от них веяло, и, наверное, именно поэтому часто их подкармливали вкусным. Коты совершенно не боялись людей и смотрели на них как на данность, разгуливая среди стоявших в кружке сотрудников и разговаривающих о чем-то своем. Территория лагеря и самого фильтра не была беспризорной, так как она денно и нощно контролировалась какими-то людьми. Здесь сотрудники Конторы заступали в наряды или в дежурные смены по Пионерлагерю. Камеры наблюдали за всем, что происходит на территории этого секретного объекта. И даже малое нарушение новобранцами правил поведения на фильтре строго пресекалось.

«Не курить. Штраф 50 тысяч рублей» – висела табличка справа у входа в корпус, где находились кабинеты администрации. А мы знаем уже с читателем, я писал ранее об этом, что вход в администрацию Конторы был с площадки фильтра. Так вот, если в неположенном месте кто-то решил покурить, конечно, не сразу выписывали штраф, так как не такие уж злые были эти старые вагнеровцы по отношению к своим за такие просчеты, однако же дежуривший по лагерю сотрудник сразу мог прибыть и громким голосом потребовать прекратить курение в неположенном месте. Мог еще и пару ласковых сказать, сравнив курящего с каким-нибудь совсем не умным животным (с рогами). Никому не хотелось, чтобы ему делали замечания, возраст не тот и глупо это все выглядит. Правил старались не нарушать. Кстати, сотрудники, следящие за порядком, были одеты в форму по расцветке африканскую. Наверное, точно сказать не могу, эти люди прибыли из Африки. Загорелые и в форме светлых тонов, они выглядели совсем не похожими на тех, кого я видел около того корпуса, что был ближе к главному входу в лагерь. Кстати, да, ходить по территории лагеря в тапочках, в незакрытой обуви запрещалось также. Любая обувь, берцы, кроссовки, ботинки или туфли, но не домашние тапочки, и никаких банных пластиковых тапочек для хождения по территории. Это также отслеживалось руководством лагеря, и если и были нарушения по этому поводу, то явно только единичные. Никому не хотелось получить штраф, – это во-первых, а во-вторых, не дети маленькие, если так положено, значит так надо. В конце концов, не курорт здесь. А вот к форме одежды вопросов не возникало ни у кого, все равно прыгать, ползать и бегать по учебному лагерю придется в полевой форме, так как это удобнее, а за ленточку для выполнения боевых задач только кретин может явиться в гражданке. Полевая форма выдавалась в этом же корпусе, административном, что находится напротив нашего фильтра, только вход с торца, с другой стороны.

Итак, снова построение перед корпусом фильтра на площадке, и снова «Мерзликин» говорит свою короткую речь:

– Сейчас проходим врача, кто не прошел. Зачитываю список сдавших анализы – Аляска!

– Здесь!

– Алтай.

– Здесь!

Дожидаюсь своего позывного Провиант и кричу: «Я!» Наконец-то перекличка закончена, и «Мерзликин», складывая бумаги, продолжает разговор с нами.

– Сейчас проходим кабинеты. Врач. Обходной документ у вас на руках, – объясняет нам «Мерзликин» ситуацию.

– А те, у кого подпись особиста есть уже? – спрашивает мужчина в серой футболке с какой-то особенно интересной патриотической надписью на ней. Присматриваюсь и вижу на футболке у него изображение бурого медведя, а рядом с изображением медведя букву «Z».

– У кого имеется подпись особого отдела, тем подойти ко мне в канцелярию. Я скоро буду. Еще хотелось бы сказать вот что… Вам лучше делаешь, а вы вот обижаетесь. Вчера кровь сдавали. Результаты почти у всех хорошие. Но есть кое-кто, у кого выявлены противопоказания к работе. Так вот один просто ругался с нами. Требовал его пропустить вопреки результатам. Обиделся, видите ли. Да, мы не пропустили его, он поедет домой. А вы знаете, что главное в жизни? Главное, это информация, это ваши знания, ваша информированность. Побеждает тот, у кого больше информации о мире. Далее… Ругался с нами. Но ведь теперь этот человек знает, что у него есть вот такая-то болезнь, и по приезде домой ему нужно идти к врачу, чтобы не запускать болезнь, а лечить ее. Он даже не знал, что болен, а мы бесплатно сделали здесь анализы и выявили его опасное состояние организма. Врач выявил. Так благодарным нужно быть, а не обижаться, не ругаться с нами. Где еще вы так сможете анализы сдать? Вы же не обращаете порой внимания на свои болячки или на свой организм. Ну, все… Ладно с этим. Надеюсь, все вы поняли. У всех обходной на руках?

– Да, да, есть, тут, – послышался ряд голосов из массы построившихся людей.

– Кабинеты проходим организованно. Прошу не отставать. Кто пройдет сейчас врача, тот может самостоятельно далее идти по обходному листу по кабинетам. Номера кабинетов в обходном стоят. Готовы?

На этом «Мерзликин» рывком двинулся от входа в корпус фильтра, к противоположному входу в административное здание. Все устремились за ним. Снова длинный коридор. Мы идем быстрым шагом, по дороге к лестнице на второй этаж, проносимся быстрым шагом мимо дверей кабинетов с табличками на них: «Бухгалтерия», «Касса», «Вход для персонала»… и другими, порой не понятными названиями в виде набора каких-то букв – аббревиатур. Вот второй этаж, заворачиваем налево и, пройдя шагов десять, останавливаемся у двери медика. Здесь всего три человека сейчас. Это немного совсем. Нас же сегодня человек двадцать или двадцать пять, это много что-то. Строимся в ряды вдоль левой и правой стен. Ждем.

– Да, пацаны, это… Про порог не забываем! – кто-то снова решил предупредить нас. Всех это предупреждение несколько развеселило. Стоим и улыбаемся. Встреча с этой женщиной-врачом для нас является неким даже развлечением. Она своим поведением как бы разгружает наше напряжение или нашу повседневность на фильтре, ведь ждать, догонять и если еще все одно и то же каждый день, пусть даже этих дней и немного совсем, ужасно.

– На порог сказала же не ступать… – снова слышим родной голос врача. Понимаем, что опять кто-то ноги не смог правильно поднять и задел порог кабинета.

Нет-нет, вы не подумайте только, что этот порог был слишком огромный, слишком высокий. Обычный порог, какие бывают при входе в любой кабинет. Ну, видели порог при входе в кабинет в каком-нибудь учреждении городском или в поликлинике? Такой же. Но явно этот порог у медицинского кабинета уже не раз сносили, и потому к нему, к порогу этому, теперь особое отношение. Стою вот и размышляю, и больше думаю не о том, как пройду врача, а о том, как правильно подниму обе ноги, чтобы не получить в лоб от врача. Смешно, но об этом думают и другие, ведь как-то не хочется снова услышать замечание от этой милой женщины. Подходит моя очередь, и я раздеваюсь до трусов, вешая одежду на вешалку возле кабинета. Теперь надо заходить. Захожу в кабинет…

– Порог! Вы его все не видите? Становимся у стены здесь.

– Документы?

– Сюда на стол…

Кладу документы, свой обходной и ксерокопию паспорта на стол и становлюсь к стене. Врач что-то фиксирует в бумагах у стола, затем берет фотоаппарат, отходит от меня на несколько шагов и фотографирует.

– Теперь поворачиваемся направо. Теперь правым боком.

Потом меня фотографируют со спины, приказывают поднять руку вверх, вторую руку, затем врач подходит к столу и что-то пишет. Вижу, как ставит подпись и печать в моем обходном.

– Все. Выходим…

Я пытаюсь ее спросить о своей дальнейшей судьбе, но она, как бы даже не замечая меня, обрывает:

– Выходим, следующий.

Выхожу из кабинета. Одеваюсь и где-то там слышу знакомое: «Порог!» Теперь, когда врач мне подписала графу в обходном листе, мои крылья на спине чуть выросли, я это почувствовал. Просматривая графы в своем листе и обдумывая дальнейший план действий, я продвигался по коридору. Стоят три очереди, подхожу к одной из них и вижу, что очередь в кабинет с табличкой «Начальник особого отдела». Я к другой очереди, там тоже люди к особисту. Оказалось, что три кабинета принадлежат «ОсО» (Особый отдел). В результате, подумав немного, решил все же не ходить на собеседование к начальнику, а пойти к обычному сотруднику (если они вообще обычными людьми бывают). Занял очередь.

– Давно стоите? – спрашиваю одного из тех, кто был поближе к кабинету «ОсО».

– Так нет. Быстро идет очередь.

– А полиграф тоже проходить надо будет?

– Не всегда, только если, я слышал, вопросы возникнут у особиста к тебе. Ну, если ты ему подозрительным покажешься или он будет думать, что ты что-то скрываешь, недоговариваешь. Тогда да, посылают на полиграф. Здесь ходил один.

– Прошел?

– Да, все в порядке.

Кстати, потом уже, в кубрике, в самом отряде, мне даже объяснили, как проходится полиграф и как его можно пройти, даже если говорить неправду. Оказалось, что кофе или там употребление особенных препаратов и другие способы, рекомендуемые в интернете «знающими людьми», собаку съевшими на контрразведке, ничего общего не имеют с реальностью. Видел, помнится, фильм про советского разведчика, который обманул американский детектор лжи, устроив психоз – теперь смешно вспоминать этот наивный фильм.

Дошла и до меня очередь к особисту. Вхожу в кабинет. За столом сидит сотрудник. Напротив стола, в метрах так в двух, стоит стул. Лицо особиста располагает к общению, бросается в глаза и его черная ровно постриженная борода, занимающая его подбородок, верхнюю часть над губами и не выходящая за пределы щек. Интеллектуал, характер, приближающийся к нордическому – характеристики человека я без особого труда улавливаю.

– Здравствуйте, – говорю я и прохожу к его столу. Кладу свой обходной лист на его стол и жду реакции.

– Очень хорошо, садитесь.

Я присаживаюсь на стул. Смотрю на сотрудника, который перелистывает какие-то бумаги на своем столе. Еще секунд пять, и он поднимает голову, отрываясь от бумаг, смотрит на меня, и наш диалог начинается:

– Кто вы у нас?

– Трапезников Лев Владимирович. Позывной Провиант.

– Решили, Лев Владимирович, участвовать в СВО?

– Да.

– Чем занимались ранее? – сотрудник смотрит в бумаги, и я понимаю, что там имеются данные на меня, хотя кабинет «ОсО» я выбрал сам.

– В последнее время работал в Клиническом госпитале в Лапино, под Москвой. Осуществлял обеспечение безопасности автотранспорта на территории объекта, сидел за монитором. А еще ранее занимался охраной труда, вел документацию предприятия по ОТ.

– Образование?

– Высшее юридическое. Закончил МОСУ в 2003 году, уголовно-правовая специализация, но мне более интересен предмет «Теория государства и права», это математика права, основы, с чего необходимо изучать любые правовые дисциплины.

– Хорошо, хорошо… А почему ушли из ФСНП? – поглядывая то на меня, то в свои бумаги, лежащие на столе, любопытствует особист.

– Я перешел в администрацию района, в отдел соцзащиты, где получил должность специалиста по охране труда по району. Выполнял проверки по предприятиям и организациям района. Тогда я еще заочно учился на юрфаке. А в ФСНП я был дознавателем, исполняющим обязанности следователя, но у меня были отказные материалы. Основная работа – это дознание.

– Могли уйти и по сокращению из ФСНП в ОБЭП?

– Кто-то из полицейских ушел в ОБЭП или в смежные организации полиции. Но это они, я ушел раньше, и потом, я себя видел в жизни на гражданской службе все-таки. Хочу вот, например, после «Вагнера» стать депутатом.

– Родственники на Украине есть?

– Нет.

– Знакомые, может быть, с Украины?

– Нет таких знакомых.

– Ваши родственники знают, где вы?

– Жена знает, что я поехал на СВО. Мать и дочь думают, что я буду служить по контракту в армии, и все.

– Жена знает, что вы поехали на работу в «Вагнер»?

– Нет. Она думает, что я иду на СВО через министерство обороны.

– Страницы в соцсетях есть?

– Нет. Страницы были, но я их удалил, так как по правилам организации я не имею права иметь страницы в соцсетях.

При этих словах особист взялся за компьютер, набивая что-то по клавишам клавиатуры и смотря в свой монитор. Это продолжалось не сказать, чтобы долго… минуты четыре. И тут он выдает, смотря на меня:

– Родственники у вас есть те, кто работает в ФСБ?

– У меня нет родственников в ФСБ, – отвечаю я на вопрос.

– Может быть, знакомые?

– Нет.

– Вы внештатный сотрудник ФСБ?

– Нет. Я не являюсь внештатным сотрудником ФСБ.

– Вы штатный сотрудник ФСБ? – удивленно и так многозначительно задает мне вопрос особист. На что я ему с невозмутимым видом, с тем же невозмутимым, каким и отвечал на все его вопросы до этого, говорю:

– Нет. Я не являюсь штатным сотрудником ФСБ, – и тут, закончив эту фразу, я рассмеялся, и смех мой подхватил сам сотрудник «ОсО». Так аж секунд пять мы дружески смеялись, так же вместе в одно мгновение прекратив смех. Лица наши стали серьезными, но теперь между нами установилась невидимая связь на каком-то ином, особенном уровне понимания, на уровне товарищеском.

– Так, я подписываю, теперь идите в паспортный стол, – сказал особист и начал шариковой ручкой что-то писать в бумагах на своем столе.

Я попрощался и вышел из кабинета особиста. Смотрю в обходной лист, а там стоит подпись в графе «ОсО», стоит подпись его в графе «Психолог» и прочерк в графе «Полиграф». А внизу документа написано особистом за его же подписью так: «Годен!!! Добро!» Кстати, таких записей с «Годен» и «Добро», да еще и с восклицательными знаками, я не видел больше ни у кого, хотя, не знаю – может быть, у кого-то все-таки было. Выйдя на улицу и повернув направо в курилку, вынимаю сигарету и не спеша закуриваю. Паспортный стол теперь. Сейчас покурю и сдам документы свои. Особист подписал – это значит, все. Я в деле!

В курилке на скамейке сидят Саня, Коля и еще ряд уже узнаваемых лиц, которые постоянно с ними здесь. Один бородатый. И кажется, что кроме бороды в нем ничего и нет, кажется, что этот человек состоит из одной бороды, которая доходит у него аж до груди. Одет он в защитную пятнистую полевую форму. И видно, по тому, как с ним общаются Коля с Саней, что он тоже старый воин. Похож он на былинного богатыря, только немного постаревшего. Ну, представьте себе Илью Муромца или Добрыню Никитича с картины Васнецова. Представили? Вот такой же, только этот Муромец будто на пенсии. Силы чувствуются, все та же форма в нем, энергия, но на пенсии – постарел немного, но печенегов еще бить может. Докуриваю сигарету и направляюсь в административный корпус. Дохожу до паспортного стола. Ждать не долго пришлось перед дверью. Вхожу в кабинет, заставленный столами. Передо мной сразу стол, на нем невысокие стопки бумаг, далее, чуть левее к окну, стоит большой шкаф, за ним сотрудники что-то раскладывают. А слева от меня сидит за компьютером также сотрудник. Я интуитивно направляюсь сразу к нему, протягиваю ему свой обходной, паспорт и говорю:

– Здравствуйте. Я Провиант.

– Нет, не позывной ваш… ваша фамилия, мне необходимы имя и отчество, – говорит сотрудник, глядя на меня приветливо.

– Лев Владимирович Трапезников.

Сотрудник набивает пальцами что-то на клавиатуре, прямит спину, смотрит на меня и с улыбкой, с расстановкой слов, отвечает мне:

– Что? Лев Владимирович! Решили теперь сами взять оружие в руки? – при этих словах какие-то смутные подозрения у меня возникли в голове.

«Ведь я блогер, и блогер-то оппозиционный в общем-то. Если делали проверку по мне, то не трудно было найти мои эссе и статьи на разных сайтах и в блогах. Статей и разных заметок-то под тысячу, и еще книга целая, и все под моей настоящей фамилией. Особист… все они как-то ко мне радушны. С другой стороны, я всегда выражал интересы своего народа, и по этой причине ко мне вопросов быть не может. Их взгляды и мои взгляды на страну и ее будущее в общих чертах совпадают, если не брать детали», – все это просто молниеносно проносится у меня в голове в виде букв, а то и образов… И я продолжаю диалог с ним.

– Да. Теперь сам решил взяться за оружие! Пришло время самому участвовать в войне, – объясняю я свою позицию по поводу прибытия сюда.

– Хорошо, – чуть улыбается сотрудник паспортного стола, набивая что-то пальцами на клавиатуре и поглядывая в монитор компьютера. – Позывной будем выбирать?

– Можно…

– Какой хотите?

– Я шахматами занимался. Могу быть «шахматистом».

– Хороший позывной, – набивает на клавиатуре и смотрит в монитор. – Занят позывной, к сожалению.

Мы после «шахматиста» перебрали еще штуки четыре позывных, и все они были заняты кем-то уже. Тут вдруг паспортист сжал правую ладонь в кулак, посмотрел на меня серьезно и говорит так угрожающе:

– А-а, может быть, вот такой выбрать… Будешь не «Провиант», а «Проп**дант»! Это звучит очень. Вот представь себе, ты на войне, и пришел всем хохлам делать «Проп**дант»?

При этих словах я чуть не чертыхнулся, сдержался и спокойно с улыбкой отвечаю, что «не надо мне Проп**данта, и я согласен на Провиант и дело вообще не в позывном. Есть он у меня и есть. Все пока на этом, и я доволен всем». На это кадровик как-то сник и заулыбался. Еще немного что-то набивал, записывал, поставил отметку у меня в обходном и наконец-то поднял на меня свое лицо.

– Все! Принял. Паспорт будет здесь, у нас, а обходной старшему отдадите, – объяснил мне он.

– Спасибо, – говорю я ему. На этом мы дружелюбно распрощались с ним, и я, с чувством выполненного долга перед самим собой, вышел из кабинета и направился в канцелярию. В канцелярии как обычно полно народа, и сотрудник, которому я сообщил о том, что прошел все кабинеты и подпись «ОсО» у меня имеется в обходном, кивнул мне на шкаф.

– Положите вот туда наверх бумагу.

– Там не потеряется? Здесь и так много лежит всего?

– Здесь ничего не теряется, – убедительно пояснил сотрудник, и я, положив свой обходной на невысокий шкаф, где-то по мое плечо, вышел из канцелярии.

Душ. На меня льется горячая вода. Сначала горячий душ жжет, затем привыкаешь к этому обжигающему ливню, тело медленно расслабляется, и мысли теперь текут плавно, умиротворенно:

«Все в твоей жизни было правильно и все теперь есть правильно, и будет правильно. Все, что ты имеешь сейчас, это итог прошлых событий, ведь вся жизнь состоит из алгоритмов, созданных самой природой, чем-то высоким и еще не познанным человеком. Весь мир состоит из борьбы, и чтобы утвердиться в этом мире, мы должны бороться, а высшей точкой является борьба насмерть. Только в смертельной схватке рождается величие, и только прошедший смертельную схватку по-настоящему достоин руководить массами людей. Ставка моя сегодня – это жизнь, а награда моя, если я одержу в этой борьбе победу, если выживу, – признание. Нет… Признание не в шоу политическом, а признание на ином, ментальном уровне, на уровне органическом, биологическом. Стая, и пусть в ней даже десятки миллионов особей, признает по-настоящему только на уровне биологии. Общество всегда благоволило тем, кто умеет убивать, сражаться или организовывать войны за красивые идеи. Общество их ставило выше поэтов, выше серых чиновников, выше всех тех, кого принято считать авторитетом в человеческих сообществах, – их ненавидят, их боятся, с ними пытаются вступить в спор, к ним всегда есть вопросы у общества, им завидуют, и их превозносят на внутреннем, ментальном уровне. Они, прошедшие войны, естественно отделяются от общества, а ведь отделившись от общества, ты возносишься над ним или падаешь вниз, но никогда уже потом ты не будешь одним из тех, кто есть обыватель. Это как закон природы. И здесь, каждому свое».

Попав на эту базу «Вагнера», я уже не вернусь в свой мир прошлого, отсюда начинается неизведанное новое.

Однако… впереди должна быть у меня война, а не тыл на «фронте», все должно быть реальным, а не для красного словца. Иначе не стоит и начинать все это… Мало статей и книг, мало речей, обращенных к людям, и даже для меня недостаточно того, что я вырабатываю какую-то мысль для общества, – мне просто необходима сейчас смертельная схватка. Я должен пройти и это. Я должен понять то, как устроена жизнь, и скоро философ станет воином. Или воином-философом, совместив в себе эти два великих качества. Удача всегда будет со мной, ведь сама природа, вселенная устроили все так, что я здесь и что я обязан понять то высокое, что понять можно только на войне.

Возвращаюсь в свой кубрик. Вещи соседа моего, связиста, уже собраны и лежат в пакете на его койке, тут же у тумбочки стоит его рюкзак. Понятно, что собирается в роту, в отряд. Видимо, время пришло. Сегодня или завтра и я уйду из фильтра. Улегся на свою кровать. Решил заснуть. Не знаю, сколько я в полудремоте пребывал, но меня разбудил достаточно громкий голос.

– На инструктаж!

Встаю, присаживаюсь на койку, в коридоре беготня и хождение. Выхожу в коридор и иду за всеми на улицу. Здесь зам у «Мерзликина» зачитывает позывные. Меня также назвали.

– А теперь, кого зачитал, строимся и организованно идем за мной на инструктаж.

Толпа людей рассосалась, кто в курилку, а кто зашел внутрь. Мы, чьи позывные назвали, остались на площадке фильтра.

– Идемте, – мягко скомандовал «Мерзликин», и мы двинулись в административный корпус. Второй этаж, аудитория, заставленная в три ряда партами и стульями к ним. Лекторский стол для инструктора стоит посредине, ближе у стены. Ну, как в школе или университете. Рассаживаемся. Я нашел место в первом ряду в середине у окна. Аудитория разговаривает, абитуриенты несколько даже увлечены происходящим и не прочь послушать кого-нибудь из умных. Это любопытно. Заходит среднего роста мужчина. Крепкого телосложения, плотный, лицо по-настоящему волевое. Если воля, смешанная с интеллектом, как-то и выглядит, то выглядит именно так, как лицо этого вошедшего сотрудника. Все его движения, все, до миллиметра, были уверенными, и в них чувствовалась какая-то особая сила. Как говорится, характер нордический, стойкий, беспощаден к врагам Родины, спортсмен, с товарищами по работе поддерживает ровные, дружеские отношения, за время работы в организации компрометирующих поступков выявлено за ним не было, предан делу Конторы, – так и хотелось тогда ему написать такую характеристику. И ведь все это правда, и если у нас есть такие вот люди, то даже если нас в России всех останется от населения процентов десять, то и это не беда, и тогда мы сможем поставить США на место. Главное, чтобы на нашей стороне, среди нас, были вот такие львы.

Так вот, мужчина, который, как мы поняли из ситуации, будет нам читать инструкцию, усаживается на лекторское место, за стол лицом к нам.

– Приветствую всех! – Ответа от нас он явно не ждал и всем видом показывал, что возражений не потерпит. – Сейчас многие уже прошли фильтр и пойдут по своим отрядам. Другим надо будет все завершить. Еще ранее, предупреждаю вас, здесь был жесточайший отбор. Вас здесь сидит пятьдесят человек, и еще два месяца назад из вас пятидесяти осталось бы человек семь, а остальные не прошли бы конкурс по своим физическим или морально-психологическим качествам. Но идет война, и мы сейчас набираем людей.

Нужны люди. Планка отбора намного понижена. Всем понятно?

– Понятно, – киваем мы головами.

– Вам предстоит скоро воевать. Сначала спецподготовка. Слушаем своих старших, своих инструкторов, так как из-за халатности и самонадеянности потом бывают трупы. И даже сейчас в учебном полевом лагере у вас обязательно будут трехсотые. Это точно. Кто-то в ногу выстрелить себе даже сможет, если будете относиться ко всему самонадеянно, поверхностно. Относиться к работе требуется серьезно. Раньше сюда нельзя было подойти как минимум без военного билета. Теперь обучаем людей порой с нуля.

– А разрешите вопрос? – спросил молодой мужчина, сидящий за второй партой соседнего ряда.

– Спрашивайте.

– А сколько времени будем проходить спецподготовку?

– Две недели будете проходить. Ранее сюда приходили бывшие контрактники, офицеры, люди с боевым опытом и две недели было достаточно, чтобы их привести в нужную физическую форму и где-то подкорректировать их знания. Кому мало этих двух недель, можете еще неделю, если этого мало, значит еще. Как готовы, значит, уезжаете. Проходите в полевом лагере общий курс, потом по группам: минометы, техника, обучают в группах пулеметчиков, артиллеристов и так далее. Скоро увидите. Обращаю ваше внимание на то, что спиртное на территории базы запрещено, как запрещено оно и за ленточкой, куда вы едете. Если кто попадется в нетрезвом виде здесь, посадим в контейнер, и будете там сидеть неделю или две, а потом вас выгонят. Там, за ленточкой, за спиртное расстрел. Пьяный человек или под наркотой – опасен. Пьяный подведет всех. Он будет вести себя неадекватно: вылезет из окопа и по вам всем прилетит из минометов. Из-за одного придурка убьют всех, – инструктор не менял выражения лица, рассказывая нам все это, то пальцы его были сложены в замок, то руки ложились ладонями вниз на стол. – Вы должны себе отдавать отчет в том, куда приехали. Вы не обязаны тащить на себе того, кто вдруг где-то там, на боевом задании, напился. Счет часто идет на минуты и секунды. Например, вам уходить надо, хохлы рядом, накрыть артой вас могут, а он как свинья лежит и идти не может. В таком случае, не тащите его, он сам виноват, не тратьте сил, выстрелите этой свинье в голову и уходите без него. Каждый должен отвечать за свои действия и понимать, что от него зависит жизнь других людей.

– А как расстрелять? А если командир пьян? – прозвучал вопрос из зала.

– В таком случае, если командир придурок, то и командира пристрелите. Я вам здесь дал понять, что алкоголь исключается как правило. Это правило! За употребление алкоголя карать будем жестоко. И в принципе эту заразу пить не надо и на гражданке. Сколько совершается преступлений в нетрезвом состоянии? Человек иногда не помнит, что он совершил в пьяном угаре. Не нужно этого и на гражданке, советую не баловаться спиртным. А здесь, и за ленточкой, и на боевом задании, алкоголь запрещен, его быть не должно, так как человек в нетрезвом состоянии становится легкомысленным, выдает свое местонахождение и совершает необдуманные поступки. Это поняли?

– Понятно, да, – послышалось из аудитории.

– Теперь о местном населении. Сразу говорю, местное население не трогать. К примеру, если вы вырежете глаз мирному, то мы вам вырежем также глаз – око за око. Там вырежем, за ленточкой, или здесь вырежем, или найдем вас по месту жительства и вырежем вам глаз этот. Что вы сделаете мирному, то и мы сделаем вам. Не трогать мирных жителей! Иначе будем карать. Сломаете руку ему или прострелите ногу мирному, то и мы вам прострелим ногу или сломаем руку. Так и знайте. Понятно все?

Аудитория молчала, кто-то медленно кивал головой в знак согласия. И всем было понятно, что он точно уж не шутит. И тут послышался в адрес инструктора вопрос от молодого парня, лет так тридцати:

– А как определить, мирный житель или не мирный? Только по гражданке? А с мирными как общаться надо? – на этот вопрос сосед парня, сидевший спереди от него, повернулся к парню лицом и неодобрительно замахал рукой. Я понял, он требует или просит не задавать ненужных, глупых вопросов. Но парень все равно не унимался:

– Ну, вот, мирные… Я должен что-то спросить у них?

– Не надо ничего спрашивать у мирных жителей. И вступать с ними в контакт не нужно, только по крайней необходимости. Там все поймете. У вас будут командиры, – ответил инструктор этому парню и продолжил свой монолог-инструкцию:

– Теперь, перейдем к плену. В плен лучше не попадаться. Запытают до смерти. Подумайте. В плену не пронесет. Дальше. Родственники ваши. Ваши родственники, даже те, кто знает, где вы находитесь, должны уяснить, что вы можете не вернуться из командировки. Они должны свыкнуться с той мыслью, что вы можете погибнуть. Есть случаи, когда нам просто не дают покоя жены или матери тех, кто сюда приехал работать. Сначала вы разбираетесь с родственниками, а потом являетесь сюда на работу, принцип такой. Понятно?

Все кивают головами в знак понимания ситуации и согласия со словами инструктора.

– Далее, приведу пример. Есть такой один придурок. Так вот у него жена каждый день выходит на лавочку к соседям и жалуется, что его Ваню забрали в «Вагнер» и не отпускают. У нас имеется хорошая агентура везде, и мы знаем о таких фактах. Пусть ваши родственники хоть за Уралом живут, мы узнаем, что они говорят. Приедет этот Ваня сюда, и мы за вот это, что нам устроили, сломаем его: в контейнер сидеть на неделю отправим. Всех предупреждали, чтобы родственники молчали. Украинские спецслужбы, а это ГУР, СБУ и другие, ищут на наших сотрудников и их родственников данные. Потому храним секретность, и родственники ваши также должны молчать. ГУР или СБУ могут в качестве мести вам вырезать ваших родственников, все очень серьезно. Но если вас начали спецслужбы украинские шантажировать вдруг, выйдя на ваших родственников в России, то не надо идти у них на поводу, не надо молчать. Сразу доложите об этом нам, в особый отдел, и мы решим вопрос. У нас есть возможности решить такие вопросы с шантажом и угрозами там за ленточкой и здесь в России. Это понятно?

Слышатся от кого-то утвердительные выражения, а другие в знак понимания кивают головами. Мы слушаем. Нам интересно, и нам это необходимо. Лекция оказалась интересной. А тем временем инструктор продолжает:

– Насчет мародерства. У мирных жителей ничего не брать. За это будем карать. Расстрел или контейнер, где из вас грушу сделают. Ничего, запомните раз и навсегда, у мирных не берем. Не грабим мирных, не ходим по домам и не отбираем имущество. Часы, прабабушкин будильник если отобрали, накажем жестоко. Пожалеете. Еду у мирного населения не брать. Могут отравить вас. Такие случаи бывали уже. Помните, что вы не на своей территории, кругом враг, и вы не можете знать того, что за человек перед вами. Этот человек может быть гражданским обычным жителем, а может быть и диверсантом, он может работать на разведку украинскую, может по заданию хохлов находиться там для диверсий или сбора информации. Это нужно учитывать при общении с местными. И не думайте, что вас там очень ждут, многие вас там ненавидят. Исходим из этого.

– А вопрос вот… Если убитый хохол лежит и у него разгрузка, бронежелет, то можно брать или это тоже мародерство?

– Если вы в бою уничтожили противника, то все, что у него есть, ваше. Телефоны противника все сдаем. Бывает так, что они выключены, и при включении срабатывает автоматика, электроника, а значит, по вам может быть прилет. Все телефоны сдаем командиру или старшему своему. Информация, хранящаяся в них, может быть ценна для нас. Документы, записные книжки, любые бумаги противника также сдаем командиру, они могут быть нам полезны. Остальное все, деньги, одежда, разгрузки, бронежелеты, оружие, продовольствие – все ваше. Это вы взяли в бою, и мародерством это не является. Но надо учесть, что объекты, которые вы будете занимать, могут быть заминированы. Лежит красивый автомат или отличная разгрузка, вы поднимаете, там граната без чеки под разгрузкой, и вы убиты. Они специально оставляют ценные вещи, чтобы вы их тронули, подняли, эти вещи могут быть заминированы. Об этом вам расскажут ваши инструкторы на спецподготовке. Насчет мин и как вести себя за ленточкой – все расскажут инструкторы на спецподготовке. Короче, что брать или не брать, вы поняли, надеюсь?

– А срок контракта когда начинается? – слышится вопрос с задних парт.

– Вы подписываете контракт в отряде. Сейчас в отряде вам выдадут контракт, его заполняете, в контракте стоит 4+, то есть указан срок работы в командировке, для вас за ленточкой. Почему плюс? Может так случиться, что не всегда вас смогут вывести в Россию вовремя по окончании этого срока по каким-либо причинам или согласно боевой задаче. По контракту Контора имеет право прибавить к четырем месяцам еще два месяца, итого полгода.

– А телефоны разрешаются там?

– Телефоны все оставляем здесь. Туда никто ничего не везет. Вам телефоны там не нужны.

– Позвонить домой нельзя будет с Украины?

– Можно позвонить. Добираетесь до штаба, там дадут позвонить с разрешения старшего. Информации никакой по телефону не передавать, это запрещается и все отслеживается. Это опасно, в том числе для вас и ваших товарищей.

– Если я позвоню, то не смогу сказать жене, где нахожусь? – не унимается один из новобранцев.

– А зачем тебе говорить жене, где ты находишься? Вы в своем уме? Ты на войне находишься. Говоришь ей, что все хорошо, жив, здоров. И не надо, когда звонить будете, устраивать секс по телефону. Позвонили и сказали, что у вас все в порядке. На этом все. Там время ваше будет ограничено. А если у кого-то найдут телефон, будет жестоко наказан. Телефоны запрещены. Смартфоны, айфоны и любые телефоны, которые имеют подключение к сети интернет, запрещены за ленточкой для вас, по ним противник выявляет ваше местоположение. Следующий вопрос: кражи, воровство. Пресекать кражи сразу, не ждать, пока найдут вора, не покрывать вора. Сейчас он у вас крадет здесь, а потом что будет в боевых условиях? Если уже здесь он ведет себя как скотина, то там как он будет вести себя, уже в критической обстановке? На него там вы положиться сможете? Нет, он предаст и продаст вас. Потому, если заметили такие случаи, докладывать сразу Еще раз повторяю, вы едете на войну и должны быть хоть немного уверены в тех, кто с вами рядом там. Вы из разных мест, из разных городов, и вы не знаете здесь друг друга. Человек с вами рядом живет, ест, спит, вы с ним разговариваете, но он может оказаться такой сволочью, таким подонком, что вы и не думали. Потому надо быть осторожными. Ладно, если вы из одной деревни, там еще знают друг друга все. Но даже если из одного города, вроде бы земляки, но человека-то вы не знаете. Это я к тому, что учитесь оценивать людей и обстановку. Будьте осторожными. А воровство сами пресекайте. Те, кто у своих товарищей крадет вещи, будет посажен в контейнер, а я вам скажу, что выдержать контейнер очень сложно. Там жара стоит, будете потом, как из ведра обливаться, воды нет, кормить вас никто не будет, и могут еще из вас сделать грушу. А потом вас через недели две выгонят из лагеря.

Кстати, отвлечемся немного, и я скажу, что про контейнер этот слышали уже все, кто был на фильтре впервые. Контейнер был не просто неприятен, он отпугивал своим позором и всякого рода лишениями. Хотя ходили разговоры, о которых мы уже успели услышать от старых работников Конторы, что кто-то вот на днях залетел в этот самый контейнер. Человек в увольнение пошел и вернулся в неадекватном состоянии, пьяный пришел в лагерь. Его, по этим же слухам, и посадили в контейнер. Напомню, поясню читателю, что под контейнером здесь имеется в виду «железный морской грузовой контейнер». Вещь эта применялась на базе «Вагнера» не только для хранения вещей или документации, но и для содержания не совсем адекватных антиобщественных элементов, которые в силу обстоятельств также имели место быть, хоть и являлись редкостью. Контейнеры такие на базе образовывали целый маленький городок, располагающийся сразу через дорогу напротив административного корпуса. Однако продолжим…

– Переходим к следующему вопросу, – заявил нам инструктор. – Будут бои, боевые операции. В бою своих не бросаем. Ранили человека, значит, этого человека вытаскиваем, тащим до эвакуации или до места, где его потом заберут медики, эвакуационная группа. Раненых не бросаем! Если узнаем, что вы бросили раненого бойца, мы вам в наказание устроим… пошлем все ваше подразделение туда, откуда вы все не выберетесь живыми. За вас накажем все ваше подразделение. А узнать… обязательно узнаем, вся информация, так или иначе, но выходит к нам. Подумайте.

– У меня медицинское образование. Медколледж заканчивал. Есть практика. Я могу медиком стать?

– Да, можете. Вас будут формировать по специальностям во время спецподготовки. И да, еще вот что… Многие из вас будут удостоены государственных наград и внутренних наград Конторы. Если с наградами Конторы все понятно, то о госнаградах речь особая. В контракте вы подписываете отказ от госнаград. Вы будете представлены к медалям, орденам, но отказ от госнаград подпишите. У вас будут медали «За отвагу», ордена «За мужество», другие награды, но эти награды вы не надеваете дома. Вы их не носите на улице, и не надо в них выходить на 9 Мая. Награды ваши идут по секретным спискам, а потому ничего вы потребовать из льгот за них не сможете. Вы если придете в военкомат, предположим только, и покажете там свой орден, то наличие такового в военкомате не подтвердят, он по их документам проходить не будет. Да, награды за подписью Президента России, но все награды, повторяю, идут по секретным спискам. Что касается ведомственных наград, то и их надевать не надо. Все хранится дома. Можете их показать матери, жене, детям и рассказать о том, за что они получены. Это возможно. Да, предполагаю, что через десять лет, так грубо говоря, будет снята секретность, и вы сможете их надеть, сможете о них рассказать. Сейчас, в данный момент, этого делать нельзя. Я объяснил по наградам все, и потом не жалуйтесь нигде, что у вас льгот нет или чего-то еще там. Все сюда пришли добровольно. Контора засекречена. Нас официально нет.

Итак, на этом моменте, пожалуй, я закончу. Было и еще, что говорил инструктор, но в основном он давал наставления морального характера, и я их не запомнил в деталях. Потому идем далее… К вечеру на построении был назван мой позывной, как и позывные тех, кто должен уходить с фильтра по отрядам, в другие корпуса. Нас в 3-й ШО уходило человек семь всего. Мы приготовили рюкзаки и сумки, поставив их сразу возле входа в корпус фильтра, чтобы сразу можно было их взять и организованно выдвинуться на новое место нашей дислокации. Успели сходить на ужин, вернулись, и я начал прохаживаться по площадке фильтра. Теперь, прохаживаясь по территории фильтра на улице, я думал о спецподготовке в полевом лагере, о заключении контракта с Конторой и получении жетона, а также о жене, но с домом у меня все в порядке было и никаких волнений по этому поводу быть не могло, и даже если бы что-то не так дома, то я все равно запретил бы себе даже думать здесь о доме плохо. Здесь нельзя думать о доме, а если иногда и думать, то только хорошее. Снова зачитывают список. Прозвучал мой позывной. Беру свою спортивную походную сумку в руки, закидываю ее за левое плечо и направляюсь за старшим, который пришел за нами. Нас семь человек, идем за старшим по дороге в сторону главного входа в Пионерлагерь. Доходим чуть ли не до КПП и заворачиваем налево, проходим мимо продуктового ларька – вот и торец двухэтажного корпуса. Становимся перед входом в корпус, спуская на землю сумки и рюкзаки. Старший наш заходит в корпус отряда. Долго стоять не пришлось. В дверях появился мужчина лет сорока пяти, в мягкой военной куртке для осени и спортивных брюках, не толстый и не худой, ладный, только в глазах его что-то такое необычное; в них я увидел какую-то человечность и в то же время тревогу. Глаза добрые, а внутри его глаз, как за стеклом, как бы поселилась тревога или что-то такое… если выразиться более понятным языком, в них были какие-то воспоминания, поселившиеся там насовсем. Наверное, читатель не совсем меня понимает… Просто посмотрите в глаза тем, кто когда-то штурмовал высоты, здания или окопы противника, или был под минометными ударами врага, и вы, может быть, тоже увидите что-то необычное, особенное в их глазах.

Мужчина быстро сошел со ступенек, ведущих к входу в корпус, и молодцевато, очень даже браво так, поприветствовал нас:

– Пополнение! Я ваш старшина на время вашего нахождения здесь. Приветствую вас, гвардейцы! Теперь вы штурмовики третьего гвардейского штурмового отряда! – сказал старшина, осматривая нас с головы до ног.

– Здравствуйте, – послышалось от тех, кто был со мной вместе, а я еще подумал насчет слова «гвардейцы». «Почему гвардейцы? – думал я. – Он шутит так или издевается немного над нами, несмышленышами?»

Откуда мне тогда было знать, что третий штурмовой отряд недавно только понес потери, и эти потери были более шестидесяти процентов от численности отряда. А если подразделение понесло такие потери, то подразделению присваивается «Гвардия». Так что старшина наш совсем не шутил. Именно поэтому «Тройку» будут потом отправлять не в свое время, ее будут пополнять.

Заходим за старшиной в корпус, где расположены были, как оказалось, несколько отрядов. Там в конце коридора «Десятка», а «Тройка» в середине коридора, кубрик направо. Заходим в кубрик. Справа в три ряда стоят двухъярусные кровати, у самого входа, между кроватями и входом находится железный шкаф. Две двухъярусные кровати стоят слева, как войдешь, и напротив входа во всю длину кубрика у окон также двухъярусные кровати. Справа, в конце прохода между кроватями стоит стол, на котором всякая всячина в виде кофе, чая и еды. Вверху, над столом, не маленький телевизор, прикрепленный к стене. Плазма. Я нашел свободное место у окна по правую сторону кубрика, на втором ярусе. Кровать примыкала к стене. Подойдя к проходу, я поздоровался с постояльцами, которые там отдыхали, и сказал им с очень деловым выражением лица, что я тут ненадолго и что у меня дела большие скоро начнутся. Нижний ярус занимал боец, на лице которого было просто написано, что он всей этой окружающей обстановкой очень доволен. Лицо его так и говорило: «А теперь посмотрим, что еще дальше нам покажут интересного!» Кстати, я его за день до этого на фильтре видел. Он тоже был новобранец.

Я залез на верхний ярус, на котором был мягкий, какой-то воздушный матрац, и поудобнее там устроился. С этого моего места открывался интересный обзор, видно было почти весь кубрик, и можно было смотреть телевизор, даже не вглядываясь в детали, настолько он близко находился ко мне. Это меня радовало. Не скучно. И еще я планировал сходить за чаем или энергетиком, который был очень популярен среди местного населения базы.

Да, кстати, около кубрика «Тройки» располагалась канцелярия. В канцелярии работают наши старшие отряда – старшина и еще человек, вроде его заместителя, тоже важная персона. Еще дальше к входу, только с противоположной нам стороны, находится комната, где стоят стиральные машины, далее туалет на четыре кабинки с дверьми, а также раковины с кранами, причем вода горячая есть в них всегда. Кабинки для отправления естественных надобностей и раковины с кранами занимают далеко не тесную комнату, и мы там никогда друг другу не мешали. Бывало, раковины были заняты, но ждать долго не приходилось, так как какая-то из них все равно скоро освобождалась. Рядом с этой комнатой, где находились туалеты и раковины для умывания, на стене прикреплен был стенд с разного рода приказами, ценными указаниями и объявлениями. Да, еще, кстати, в комнате у самих туалетов рядом с окном висело объявление или предостережение, изложенное на объемном бумажном листе. На этом листе значилось: «Завелся у нас петушара!», и рядом еще надпись: «Кто кидает пластик в унитаз – тот петушара!»

Я, когда это все увидел, даже задумался насчет того, что вот ведь как здесь все строго: кинь в неположенном месте мусор, и все, ты крылатый. Однако просто старшие отрядов замучились, видимо, с новым пополнением, которое нет-нет да правила общежития нарушить было все же не прочь, и потому, рассердившись по-настоящему, руководство решило повесить угрожающее, очень нехорошее объявление, ведь никому не хочется чувствовать себя курицей или петухом. Это, так сказать, был психологический ход старших отрядов против разгильдяйства. Кстати, это помогало, видимо, так как не видел я того, чтобы где-то было замусорено в туалете или в раковинах. На улице, кстати, рядом с корпусом нашего отряда, около курилки, что находилась от угла корпуса в сторону забора, стояли контейнеры, в которые бросался пластик. Мусор же на территории лагеря конечно же запрещалось кидать, и штраф за это был 50 тысяч рублей, но кидать мусор просто было не принято. На ум это не приходило и без угрожающих табличек о штрафах. В общем, здесь собрались культурнейшие люди, которые разве что только на пианино не играли и оперу здесь не слушали.

По прибытии в новый корпус я посвятил все свое время изучению территории пребывания. Изучил стенд в коридоре, сходил в душ, осмотрел территорию на улице, сидя в курилке, а также успел сходить и в продовольственный ларек, купив там кофе, пачку чая и сигарет. Теперь я чувствовал себя сверхсвободным человеком. Я уже не житель какого-то там фильтра, а курсант лучшего учебного заведения России – так я считал по крайней мере. Мне все нравилось в тот вечер. А когда мне сказали еще, что здесь отбоя нет, и я могу выходить на улицу, к примеру, в курилку, хоть ночью и в любой час, так я вообще себя почувствовал полноправным сотрудником «Вагнера», хоть и прошло совсем ничего, как я здесь. Этим же вечером мне и другим моим товарищам, только что прибывшим со мной с фильтра, выдали контракты, которые мы должны были сегодня заполнить и сдать на проверку. Выдавая нам контракты, старшина напутственно сказал:

– Заполняйте. Потом мне сначала покажите, прежде чем в канцелярию нашу сдавать. Все равно ведь ошибок наделаете. Ни один еще при мне не сделал ни одной ошибки. Я помогу, в случае если чего-то не знаете, спрашивайте.

Мы получили листы с графами и пошли заполнять. Кто-то нашел шариковую ручку, а у кого-то она была с собой из дома, и у меня вот была своя, и, рассевшись поудобнее кто где, начали писать. Я занял место на нижнем ярусе, поставив перед собой деревянную табуретку, на которой и разложил листы контракта. Вопросы были не трудные и повторяли все то, что мы писали до этого в анкете на фильтре. Однако заполнить нужно было понятно и без помарок. Напротив меня расположился курсант лет так сорока пяти, с большой бородой и хитрыми глазами. Рядом, в проходе между кроватями сидел на стуле, положив на другой стул свои бумаги, еще один курсант. Вот мы сидим и заполняем. Слышу от бородатого:

– Ой, черт его побери, запорол, наверное… Адрес вот как писать, ведь я не прописан нигде… – смотрит он на меня.

– А ты где живешь? – спрашиваю.

– Самара. С женой живу.

– А я из Йошкар-Олы.

– У меня жена из Йошкар-Олы, – радуется он. – Я бывал в этом городе. Красиво.

– Тебе, наверное, у старшины надо спросить то, как лучше и правильно будет написать место жительства.

Немного посидев и подумав, бородатый, не выпуская бумаг из рук, поднялся с места и направился к выходу из кубрика. Разговорились с курсантом, который сидел в проходе между койками. Оказалось, что он студент-заочник одного из вузов страны и сейчас взял академический отпуск. Этому заочнику было что-то около тридцати лет, и он, по его словам, уже ранее участвовал в боевых действиях, в Чечне. Позывной у него был «Слава». Бородатый, будем звать его для удобства здесь «Борода», скоро вернулся и принялся снова заполнять графы контракта. Через некоторое время заходит в кубрик старшина, или так его назовем, если правильно, «старший по набору», находит нас взглядом, где мы сидим, и подходит к нам:

– Ну, давайте посмотрим у вас, что вы там заполнили, – мягко так говорит он, проходя в проход между коек и садясь ближе к стене на нижний ярус, на койку, на которой я также сижу. Со старшим по набору заполнять контракт легче, ведь возникают все равно вопросы, и в случае неправильного заполнения никому переписывать не хочется. Хотя вопросы в общем-то простые.

– А если я хочу, чтобы жена получала деньги, то доверенность надо писать? – спрашиваю я у старшины. Этот вопрос многих из нас интересует.

– Да, доверенность, но вы ее заполните перед отъездом и сдадите нам. Необходимы полные паспортные данные на тех, кто будет по вашей доверенности получать ваши выплаты. Так что, если у кого нет данных, надо позвонить и узнать, пока время есть.

– А жетоны когда выдадут? – спрашивает Борода. – В полевом лагере?

– Контракты заполните и потом сразу через несколько дней выдадим. Месяцы у вас пойдут по контракту с момента, когда вы пересечете границу, как попадете за ленточку.

– А здесь сколько платят, пока на базе находишься?

– Две с половиной рублей для вас. Это за день рабочий.

И вот я сдаю свои листы контракта старшине. Он просматривает, кивает, поднимает голову и задает мне вопрос:

– Специальную подготовку проходил до этого?

– Что имеется в виду?

– В боевых действиях до этого не участвовал?

– Нет.

– В таком случае, вот здесь прочерк поставь, – протягивает мне лист контракта старшина, и я, найдя нужное место, ставлю ручкой прочерк.

После того, как старшина ушел, мы еще сидели, писали и проверяли затем свои бумаги. Вроде бы все заполнил. Иду и сдаю свой контракт в канцелярию. Затем выхожу на улицу. Уже темно, справа горит фонарь над КПП, там люди, дежурят, за забором тишина. Спускаюсь вниз по лестнице, заворачиваю налево к курилке и ухожу в ночь. Там можно посидеть, там еще кто-то есть, виден огонек сигареты. Скамейки, поставленные буквой «П», в середине скамеек большой чан или обрезанная бочка, куда кидается весть мусор: это пустые пачки от сигарет, остатки от сигарет и всякие бумажки, обертки от вкусностей, что брались курсантами в продовольственном ларьке. Сел на скамейке, закурил сигарету. Хорошо на улице. Август, Краснодарский край, Пионерлагерь – и все в моей жизни правильно. И этот «курорт» мне сегодня очень нравится. Мечта любого мужика. Звезды. Яркие звезды над моей головой. Там сбоку двухэтажный длинный корпус, кое-где горит тусклый свет в окнах. Это или светильники, или телевизоры включены. Вот еще кто-то выходит из нашего корпуса. Человек шесть, они направляются в мою сторону, в курилку. Люди присаживаются на скамейки. Я различаю старшину. Закуривают. Старшина продолжает беседу или рассказ свой, начатый, как я понимаю, еще по дороге сюда:

– Когда я приехал сюда из-за ленточки, запах был ужасающим от меня. Пропах весь. Я его не замечал, привык к нему. Всю одежду скинул сразу с себя. Там запах стоит трупный. Много скота валяется мертвого. Корова лежит там, разлагается, или еще что, все впитываем в себя.

– А там командир у нас кто будет? – спрашивает один из прибывших с фильтра.

– Саратов – позывной. Он хороший командир. Когда надо, поддержит и психологически тебя подготовит.

– А ты сейчас домой уезжаешь?

– Нет. Я по ранению здесь. Осколок попал в спину, легкое задел. И сейчас еще беспокоит, не могу стоять долго, начинает мучить. Я в госпитале уже отлежался. Сейчас еще немного и поеду снова.

– А тебе сколько заплатили за ранение?

– Мне пятьдесят тысяч дали. У меня легкое ранение. Здесь или легкое, или тяжелое, средней тяжести у нас нет. От трехсот тысяч, что ли, за тяжелое ранение выплачивают. А платят вовремя, и премиальные хорошие идут.

– А ты кем дома был? – спрашивает старшину кто-то сидящий там, на скамье сбоку.

– Я водитель. Всю жизнь проработал дальнобойщиком. На КамАЗе в последнее время работал. Где только не побывал за всю жизнь свою. Я сам из Саратова, а побывал, считай, везде, разве что на Дальнем Востоке не был.

Докурили. Не спеша двинулись в сторону входа в корпус.

Утро. Сразу подумалось, что вот «жене не звонил же, да и не надо пока об этом думать, ведь она у меня еще и боевая подруга в жизни, а значит, все понимает». Гигиенические процедуры, а это чистить зубы и бриться, пока есть возможность, а затем в душ. Я решил, что бриться буду до того момента, пока можно. Не надо бросать то, к чему привык и делал всю жизнь. Не будет возможности бриться, значит, не будет, это уже другой разговор. Сегодня, думается, уйдем в полевой лагерь, на учебу. Это меня радует. В этот день получали на складе полевую форму, в которой предстояло тренироваться в полевом лагере, а затем отправиться в командировку, за ленточку. Однако получить по размеру форму мне не удалось. На складе, перемерив два комплекта формы, я сказал кладовщику, что мне ничего не подходит и с такими размерами я не пойду в бой:

– Ну, не подходит ничего. Как можно привозить пятьдесят шестой размер? Мы здесь все верзилы, что ли?

– Форма будет. Все укомплектованные уезжают туда, – отвечает мне кладовщик. – Приходите завтра, узнавайте, всех одеваем.

– Хорошо. Завтра, так завтра. А вот панаму возьму.

Итак, рюкзак, такой длинный, камуфлированный и с разными кармашками, шнурами и ремешками, я получил. Выглядел он внушительно, красиво и озадачивал своим устройством. Панаму, две футболки защитного цвета, двое трусов, а также берцы африканские, светлые такие, легкие, замшевые, наверное (я так подумал), все это я так же получил. Кстати, старший по набору меня спросил тогда в роте:

– А как тренироваться будешь?

– В джинсах, – отвечаю я. – Найду в чем, и водолазка, и куртка есть.

– Тогда вопросов нет! – отвечает мне старшина.

Да, днем же, построив всех, кто вчера прибыл с фильтра, и еще часть тех, кто ранее прибыл за день до нас, рассчитали. Затем, уже к позднему вечеру, построив всех со своими вещами, скомандовали на выход. К нам подошли еще группы людей на выход. Мы, проследовав рядом с КПП, вышли за калитку Пионерлагеря. Уходили направо, за ту деревянную беседку по дороге дальше полигона, где стояли танки. Шли долго, взяв с собой и баллоны воды. Баллон? Баллон – это шесть бутылок, каждая из которых по полтора литра, они в пластике, народ их зовет «хершами». Я иду по дороге впереди всех, закинув свою сумку за левое плечо, а колонна движется сзади. С нами еще идут люди из других отрядов. Видимо, выход в полевой лагерь был организован сверху, и мы идем. Идем все. Нас человек тридцать пять. По дороге встречаются щиты с фото и надписями о боевой подготовке, с патриотическими лозунгами и инструкциями о том, как устроена граната.

Мы на полигоне. Вот срочники сбоку от дороги, они в касках и бронежелетах. Совсем юнцы. Некоторые из нас пожимают им руки, здороваемся. Переходим мост. Речушка так себе и название не помню, какое-то совсем деревенское. В гору идем. Еще шагов десять, и задние ряды завопили, что нужно баки с водой нести попеременно. Хорошо, я интеллигентный человек, как и рядом идущие со мной впереди, и мы перенимаем баки у них. Несу два бака. В одной руке шесть хершей и в другой. Идем. Дорога уходит куда-то туда, вьется поворотами, кругом лес, зелень, и если бы не эти баки, то прогулка могла показаться даже очень приятной. Но теперь я несу баки. Там вдалеке уже видны постройки, слева от меня проходит длинный корпус, и я мельком улавливаю надпись на нем: «Танковый полигон». Окна у здания большие, состоят из таких стеклянных кубиков, синего цвета и бесцветные, как у старых советских гаражей. Баки не тяжелые, но чем дальше идем, тем вес их становится все ощутимее. Кто-то несет их на плече, кто-то перенимает бак из одной руки в другую руку, а затем обеими руками прижимает баки к телу. Кто как. Я же, чтобы не напрягать руки, чтобы легче было, просто удерживаю баллоны на пальцах, и получается, что мускулы мои не напрягаются, а баллоны просто свисают у меня на пальцах. Так я с ними очень долго пройду.

Закат. Вдали багровый закат перед нами. Красиво, мы идем к этому закату в колонне, нагруженные сумками, водой и продуктами из продовольственного ларька. Несмотря на груз, все равно нельзя не замечать той красоты, что окружает тебя. Дорога, вдоль которой по правую сторону деревья, покрытые зеленой-зеленой листвой. Все зеленое, живое и прекрасное, и не чувствуешь в этом крае, на Кубани, что лето заканчивается. И вот так идешь и думаешь: «А если бы не война и просто здесь отдыхать среди всего этого рая?» Но нет, мысли все равно возвращаются к тому, что предстоит еще совершить впереди. Однако нельзя не видеть этих прекрасных деревьев, этого багряного заката, который умиротворяет тебя, и нельзя не замечать этого прекрасного неба над тобой. Чувствуется, что скоро наступят сумерки, но еще светло, и эта грань между сумерками, которые вот-вот наступят, и светом, который не покинул еще нас и не ушел за садящимся солнцем, – прекрасна, эта грань восхитительна. Поэзия природы, поэзия уходящего лета… Бездонное небо, закат и деревья, то прямые в своих стволах, а то и в причудливых формах. Птицы… как кстати вот это их чириканье здесь во всем этом. Их чириканье – это просто оркестр классической музыки. Пение птиц кажется музыкой Мессиана или Рамо, а зелень деревьев, багряный закат и бездонное небо для этой птичьей музыки как будто служат чем-то вроде великолепных театральных декораций.

Вся эта окружающая меня действительность воскресила в моей памяти те дни юности, когда я возвращался к своему деду и бабушке от брата, с которым мы часто ходили в лес на прогулки. Вот так же тогда я шел по дороге, вдоль деревянных домиков, которые были окружены цветущими деревьями… Яблони, разросшаяся у забора сирень и чудный ее запах – все это всколыхнулось в моей памяти, и все это казалось таким близким всей той обстановке, которая меня сейчас окружала. Еще немного, и я уйду на войну, но не тревога в моей душе сейчас, а счастье, ликование души я ощущаю сегодня, идя по этой дороге вместе со своими товарищами. Где-то временами справа за деревьями видны пустыри – это площадки для тренировок, ведь дорога идет по полигону. И в этих местах я различаю деревья… здесь они не сливаются в общей массе зелени, не утопают в своих листьях, как в море. Вот высокие тополя раскинули свои ветви, похожие на ручищи великанов, они держат веники с множеством листьев, а вот и здоровенный дуб, которому, наверное, сто лет есть от роду А здесь… А здесь откуда ни возьмись кедр. Да, точно кедр – ливанский кедр! Откуда ты здесь, дружище? И вот снова по правую руку от нас начинается гряда зелени. Заканчивается и эта зеленая гряда, и мы теперь идем по дороге вдоль поля. Огромное, долгое поле по левую и правую руку от нас, и закат… Русский закат (!) и русское поле (!), – и этот закат, и это поле, все кажется мне особым знаком, ведь за ними, наверное, и начнется для нас что-то совершенно новое.

И вот впереди уже совсем близко показалось двухэтажное здание из красного кирпича. Это учебное здание, на котором отрабатываются учебные штурмы. Подходим ближе. Тут же рядом со зданием, немного подальше, по левую сторону находятся учебные брусья, турник, бревно для прохождения, там далее длинная ровная площадка, покрытая травой и заканчивающаяся зарослями. Вдоль площадки идет наша дорога, а за дорогой маленькое строение, крыша которого держится на железных колоннах или железных круглых профилях. За строением также полигон, поле. От главной дороги, покрытой асфальтом, по которой мы идем, отходит второстепенная дорога. Это протоптанная людьми и «наезженная» машинами лента земли, которая временами где-то состоит из щебня. Мы сворачиваем на нее вправо, направляемся к шлагбауму, который находится между двухэтажным зданием из красного кирпича с левой стороны, и зеленым одноэтажным и длинным КПП, образованным из вагончика с длинными окнами. Мы останавливаемся около этого КПП, а наши старшие подходят к окошечку. Мы видим трех дежурных, это мужчины сорока и пятидесяти лет, в полевой форме и с автоматами Калашникова. Слышим у КПП:

– Тройка.

– Сколько вас?

Видно, что дежурный что-то передает по рации, ему отвечают, он что-то записывает, и минут через семь дежурный, махнув рукой в сторону полевого лагеря, за шлагбаум, пропускает нас:

– Проходим, джентльмены.

Кстати, обращение на базе друг к другу «джентльмены», «господа» и более распространенное «братья». Это уместно, и в общем-то именно такие выражения и приняты здесь. Это не только никого не удивляло, но и было само собой разумеющимся. Итак, проходим шлагбаум – кто слева, а кто справа, направляясь в сторону полевого лагеря. Справа стоит большая палатка, такая же по размерам, какая стоит в Пионерлагере, на базе, где расположен административный корпус. Похоже, что эта палатка тоже является столовой. Слева через дорогу расположены столы, наверное, для разборки и чистки оружия. Столы находятся под крышей, которая держится на круглых железных профилях. Дальше за столами виднеются грузовые морские контейнеры, окруженные забором, состоящим из металлической сетки. Мы проходим мимо столовой, мимо грузового морского контейнера темно-малинового цвета и направляемся к входу в палаточный городок. Ворота распахнуты, территория полевого лагеря, где расположен палаточный городок, обнесена металлическим сетчатым зеленым забором. Справа у входа скамейка, рядом с которой, видимо, оборудован пост. Здесь стоят два молодых мужчины, они здороваются с нами. Многие из нас в ответ поднимают в знак приветствия руку. Проходим ворота. Дорога уходит вдаль, справа и слева палатки, палатки, палатки… Длинные палатки, шириной так метров пять или шесть, длиной метров пятнадцать или двадцать. Нужно отметить, что уже темнело, и вот, представьте, мы идем по дороге вдоль палаток.

– Десятка, – раздается голос из нашей команды идущих. – Сюда, в эту палатку заходим.

Одним словом, часть людей рассосалась по разным палаткам, по своим штурмовым подразделениям, по отрядам. Мы же, семь человек, дошли почти до конца палаточного городка. Нас встретил мужчина где-то около сорока лет. Это был человек высокого роста, немного худощавый и с маленькой белой бородкой. Как потом оказалось, он являлся командиром учебной роты. Будем далее здесь называть его просто «Ротный». Он провел нас на маленькую полянку или площадку между палатками. Получалось, что палатка справа от поляны, где жил Ротный, и слева также принадлежали нашему штурмовому отряду.

– Заселяемся вот в эту палатку все, – показал Ротный на палатку слева. – Там матрацы есть, и место себе найдете.

Было еще не темно, и палатка не пустовала. В ней еще кто-то был, судя по храпу и доносившимся звукам кроватных пружин. Я сразу занял место слева от входа, чтобы не блуждать в потемках в поисках матраца. Вот проход между стенкой палатки и двухъярусной кроватью, внизу которой кто-то уже спал, а вот тумбочка в конце прохода. Верхний ярус был не занят, и там был матрац. Нащупав под нижним ярусом свободное место, я сунул туда свою сумку. Положил в изголовье кровати в сторону стены палатки одежду и залез на верхний ярус. Теплая краснодарская ночь не заставила меня даже думать тогда о том, что мне понадобится одеяло.

«До утра доживем и потом посмотрим, что и как у них здесь», – подумал я.

Заснул быстро. Примерно к шести утра я уже начал замерзать, отчего и проснулся. Накрылся своей летней ветровкой, что позволило мне поспать еще полчаса. Но более не спалось. Захотелось встать. Слезаю со второго яруса, сосед еще спит, укутавшись в верблюжье одеяло. Достаю свою сумку, вытаскиваю полотенце, а также зубную пасту, мыло, зубную щетку и шампунь. Шампунь сую в тумбочку, а со всем остальным выхожу на улицу. Здесь рядом стоит столик и вокруг него скамейки, а далее идут длинным рядом вагончики. В этих вагончиках, насколько я слышал, душевые кабинки и раковина с краном. Направляюсь к двери вагончика, расположенного напротив нашей палатки. Захожу внутрь. Три душевые кабины, а сразу влево раковина с краном. Я к раковине. Горячая вода. Я в душ, здесь также горячая вода. Отлично. Теперь вытереть себя полотенцем и кофе попить. Взбодриться. Захожу в палатку, чтобы положить предметы гигиены в тумбочку. Сосед уже встал, и на плечах его свисает полотенце.

– Здравствуйте! Я ваш сосед. Вот здесь расположился…

Сосед улыбается и протягивает руку. Поздоровались.

– А меня Толя зовут.

– Штурмовик?

– Пулеметчик.

– Здорово. Вот это да.

– Мне потяжелее надо что-нибудь. Люблю пулемет еще с армии.

Вот так мы и познакомились. А пулеметчик мне запомнился сильно, он и сейчас в моей памяти улыбается своей здоровой, задорной улыбкой.

К девяти часам назначено построение. Нужно выйти за ворота палаточного городка, и там, на длинном, так назовем, «плацу» мы и должны быть к девяти часам. А сейчас скоро пойдем на завтрак. Идем к той же большой палатке, мимо которой мы сюда проходили. Да, нужно пройти снова ворота, завернуть налево и потом, пройдя шагов двадцать, еще налево. А там… А там нас ждет очередь. Все здесь так же, как и в столовой, где расположены фильтр, администрация и роты. Все те же столики, все тот же рацион, все та же поварская длинная стойка, где накладывают еду в тарелки, только стойка здесь находится слева.

Я понимаю, что читателя интересует более, как проходило обучение в лагере, но… Нет. Нет же, не имею я права всего полностью рассказывать о том, как проходила спецподготовка, не имею права писать о том, как готовили и кто готовил. Не время сейчас об этом – права такого не имею. Но общее представление о спецподготовке в Молькино я все же здесь в книге дам. Однако прежде чем продолжить свой рассказ, сразу дам общее представление читателю о Пионерлагере. А затем пойдем далее.

Итак, скажу, что все, что знал еще со времен службы в армии, предстояло забыть – переучивали, доносили то новое, что должно сейчас эффективно работать в боевых условиях. Учили в ходе спецподготовки многому: медицина, штурм зданий, работа в малых группах в полевых условиях, тропа разведчика, работа наводчика, связь, командирский курс – так готовили штурмовиков. Кто-то ушел в специализированные группы, готовившие пулеметчиков, снайперов, специалистов на АГС и другие специальности. Я же решил стать штурмовиком и желал непосредственного контакта с врагом – морально готов был истреблять их… Хотя если говорить о моральной стороне дела, то мои товарищи по оружию знали, куда и зачем пришли и иллюзий по поводу предстоящих событий не имели явно. Интересно отметить также, что рядом со мной, а это сотни людей, были мне близкие в идеологическом и мировоззренческом плане люди. Эти люди долго ждали момента, когда они смогут деятельно послужить русской идее. Этот момент представился им. Умные книги, статьи в интернете о Золотом русском веке, который вот-вот должен наступить в России, когда права русских людей будут подняты на щит в идеологии самого государства, – все это явно было в их прошлом. А сегодня? А сегодня есть только настоящее, и это настоящее выражено в оружии, оружии и оружии, с помощью которого только сегодня представлялось возможным для многих завоевать свободу и процветание для всех русских людей. Сыны русского народа не могли оставаться в стороне от этих суровых, грозных событий, развернувшихся на Донбассе в 2022 году. Мы все здесь, в этом учебном лагере ЧВК, были идейно друг другу близки. Все мы были братьями, и сама обстановка, царившая в лагере, говорила: мы едины. Большое ночное небо Кубани, звезды – ах, какие большие звезды здесь. Это счастье для меня и для многих других моих товарищей оказаться здесь, готовясь к смертельной схватке с врагом. Счастье и тепло там, где твои единомышленники – мы, курсанты этой спецшколы, и были единомышленниками. Нас не страшила смерть – к ней мы были готовы. Мы страшились только бесславия, и только бесславием и трусостью нас можно было напугать и пристыдить, морально мы готовы к лишениям, невзгодам, к смерти и ранениям.

Человек пятнадцать из нашей палатки в это утро, откушав в столовой и попив на дорожку чая или кофе, упаковав себя для учебных испытаний, отправились по дороге к воротам на построение. Одеты все в основном в полевую защитную форму, все в панамах, и только я, как личность, которой по размеру, видите ли, не подошла полевая форма, вышагивал теперь вместе со всеми в достаточно дорогих потертых джинсах, в которые вдет был толстый кожаный ремень с простой пряжкой. Еще я был в черной футболке и в африканской панаме! Строимся на импровизированном плацу, представляющем собой пустырь, находящийся между палаточным городком и строением для чистки оружия.

– Тройка! Строимся здесь, – слышу командный голос. Идем на голос. Становимся в шеренгу по четыре.

– Арбузы! Ар-рбузы сюда! – кричит бородатый командир.

– Где мандарины?

– Здесь. Мы мандарины!

– Ягодка?

– Ягодка здесь строится. Я говорю здесь. Ягодка!

– Малина!

– Черника!

– Где Арбузы?

– Арбузы?

– Да, здесь мы! Макар, иди сюда! Здесь уже стоим. Мы Арбузы!

– На минометы! – справа от нашего строя кричит крупный мужик. Мужик лысый, без фуражки, и одет в розовый поношенный полевой костюм. Чем-то африканским от него тянет. Рядом с ним стоят 82-й и 120-й миномет и буссоль. На его голос сходятся мужики.

Все это садоводство и фруктовый джем меня несколько удивил. Я тогда думал: «Понятно, что у людей свое представление о страшном и грозном, и, наверное, они так и представляют себе самые угрожающие названия отрядов, которые просто вселят в нас дух превосходства над врагом… Но, наверное, Тройку тоже разобьют на фрукты».

Ну, разумеется, я так думал с иронией, и мне было просто интересно узнать то, в какой команде я окажусь. Малина я или же Черника? Наконец-то все построились, разобрались, и все утихло. Нет, не утихло:

– Всем дать вправо на пять шагов вот отсюда. Вправо, Черника! Все вправо.

На это отряды группы начали сдвигаться вправо, и наша малочисленная на тот момент «Тройка» также начала сдвигаться вправо.

– Малинка! Сюда становимся! – кричал мужик с черной большущей бородой, которая ему спускалась аж до груди. Вид его был мужественным и угрожающим, лицо, что называется, деловым, и думалось, что он весь в том, что сейчас делает. Наконец, все построились. К бородачу-командиру подошли еще двое, в руках у них были какие-то папки, листы бумаги.

– Кто только первый день сегодня? – спросил бородатый командир, оглядывая строй. – Поднять руки!

Мы, из «Тройки», девять человек, подняли руки. Где-то еще из других групп также поднялись руки вверх.

– Называю позывные, и расходитесь по группам, – громко сказал командир. Кстати, кричать здесь было не принято; как я потом понял, здесь говорили громко, но не кричали. Здесь объясняли, а не требовали. Здесь пытались научить, а не наслаждались властью над подчиненными. Чувствовалось во всей этой организации что-то такое другое, что-то из того мира, еще невиданного, но рвущегося в Россию откуда-то оттуда, из давно увиденного когда-то в юности фильма про бравую армию, но армию не старорусскую и не советскую. Так вот, в итоге, оказался я и еще трое моих товарищей по «Тройке» в группе «арбузов». Мы перестроились каждый по своим «фруктовым группам». Командир начал зачитывать:

– Арбузы! – к «Масту», идете на стойки.

– Черничка! – Стрельбы.

– Малинка! – На медицину!

Итак, все группы были перечислены.

– Получаем оружие и расходимся по спискам, – скомандовал бородатый, и наш командир-инструктор «арбузов», дав нам команду направо, повел нас в сторону строения для чистки оружия. Наш инструктор был одет в камуфляж, в полевой фуражке, с АК-74 и в черных очках от солнца. Лет ему навскидку – сорок, не больше.

За строением со столами для чистки оружия находился металлический сетчатый забор с маленькими воротами. За забором, как войдешь внутрь, слева стоял металлический морской контейнер и чуть подальше, справа, метрах в пятнадцати от ворот, еще один такой же контейнер. Контейнеры были выкрашены в малиновый цвет. Когда мы прибыли со своим инструктором к воротам этого объекта, там уже стояла очередь к входу дальнего контейнера. «Арбузы» разобрались по одному человеку в очередь. Те, кто получил оружие в контейнере, не спеша вышли за пределы объекта через эти же маленькие ворота. Видно, что в руках несут подсумки с магазинами и АК-74 с деревянным цевьем. Понятно становится, что учиться будем с такими модификациями автоматов. Очередь двигается быстро. И вот мы стоим ближе к середине очереди, вот уже скоро вход в контейнер, из которого доносятся голоса:

– Берем, берем и выходим. Подсумки вон там берем! Не задерживайте! Проходим. Магазины! С краю!

Дошла очередь и до меня. Вхожу. Здесь ружпарк. В пирамидах по правую и левую сторону стоят автоматы Калашникова. Иду за своими товарищами дальше в глубь контейнера, справа беру автомат из пирамиды, а там, в конце контейнера, подсумки и отдельно разложены магазины. Дохожу до конца контейнера и забираю причитающееся мне сегодня. Быстро иду на выход. По дороге снимаю ремень автомата со ствола, ремень через голову, и автомат у меня оказывается сзади, так, чтобы можно его было применить с правой стороны руки. Быстрым шагом пробираюсь к столам для чистки оружия. Около этих столов вставляю в свой ремень с правой руки подсумок и вкладываю в него два пустых магазина. Патронов сегодня не дали. Хорошо. Через некоторое время слышу:

– Арбузы!

Иду на голос. Собрались вроде все. Рассчитались по количеству и по позывным, построившись затем в три шеренги, двинулись в сторону шлагбаума. Ну, туда, где КПП. Огибаем справа шлагбаум по тропинке и направляемся вдоль двухэтажного здания из красного кирпича к полигону для занятий. Огибаем здание, проходим спортивные снаряды и направляемся к площадке для упражнений. Построились в две шеренги, перед нами инструктор. Сзади нас заросли кустарника и деревья, а впереди маленькое поле до дороги, за которой полигон для стрельб и метания гранат.

– Сегодня первое занятие. У вас у всех до обеда физо, а после обеда теория. Будем отрабатывать стойки для стрельбы. Стойка стоя, стойка для стрельбы сидя и лежа. И да, вы все пришли сюда добровольно, в ходе подготовки некоторые из вас уйдут. Такое будет. А после первой командировки, кто вернется сюда снова, значит, это его работа. Каждый сюда приходит пусть и поздно, но если он чувствует, что жизнь наемника это его, то тут его место. Времени у нас мало, инструкторы сливают всю воду, и оставили мы самое главное для вас, то, что может пригодиться непосредственно в бою. Все, что вы получите в лагере, там, в командировке, ваш организм вспомнит, и даже учебный обобщенный материал будет на военных операциях применим вами. Времени мало, а потому, – приступим, господа!

Здесь несколько остановлюсь и скажу читателю, что до обеда, а это час дня, мы отрабатывали стойки для стрельбы:

– На шесть!

– Шесть! Держу!

– Двенадцать!

– Двенадцать! Держу!

– Девять!

– Девять! Держу!

– На три!

– Три! Держу!

И вот так, в стойке стоя для стрельбы и держа автомат уже изнемогающими руками, прыгая-поворачиваясь по команде инструктора, мы прыгали целыми часами. Здесь же мы отрабатывали стойки для стрельбы сидя, и все по таким же командам, и лежа, и все по таким же командам. В один из дней, когда я выполнял стойку сидя при стрельбе, ко мне обратился инструктор:

– Послушай, – сказал он. – А где у тебя форма?

– Я пока без формы, – кричу я. – По размеру не подошла, а времени нет сходить на склад.

Инструктор, при этих моих словах увлеченно разглядывая то, как я, будучи в синих потертых джинсах, черной куртке с завернутыми по локоть рукавами и в панаме, делаю стойку с автоматом Калашникова, только и смог с ухмылкой произнести, отворачиваясь от меня:

– Ну, вот это что-то криминальное…

Да, и правда, вид у меня тогда был более чем криминальный. Представьте себе человека в потертых джинсах, в черной джинсовой куртке и африканской панаме, который при этом делает выкрутасы с боевым оружием. Мне даже самому смешно стало, когда я себя представил со стороны. Однако мне было по большому счету плевать, так как на первом месте у меня стояла учеба, учеба и еще раз учеба, а с формой… разберемся.

Но идем далее… Здесь же, на этой учебной площадке, нас учили делать перезарядку.

– Зеленый!

– Держу!

– Красный! Держу!

И так далее, и так далее… Здесь, по учебному полю, мы ползли на время, и здесь мы проходили в зарослях кустарника и деревьев «Тропу разведчика».

Вспоминаю… Мы ползем на время. Необходимо с автоматом проползти за установленное время 80 метров. Ползем. Инструктор, весело расхаживая между ползущими, отблескивая на солнце своими модными солнцезащитными очками, командует.

– Времени остается мало, господа! Нужно торопиться! Подтянитесь там! Время, господа, время! Господа, немного, осталось четыре минуты!

Я помню все. Я помню, как мы отрабатывали взаимодействие в бою тройками. Тройка? Это командир и два бойца. Здесь уже у нас были боевые патроны. Помню, как учили нас кидать гранату, как мы проходили «тропу разведчика», как мы вновь и вновь «штурмовали» здание, как мы учились наводить арту по азимуту, как нас учили ориентироваться на местности, как мы изучали минно-взрывное дело, как нас учили пользоваться рацией, и как мы учились на время окапываться. Я помню, вот мы сидим на командирском курсе, а вот мы бежим строем со своим инструктором.

– Кто ослаб и бежать кому трудно – тех вперед никого не бросаем! – командует инструктор.

Кстати, мне хоть и было на тот момент сорок шесть лет, но в беге на длинные дистанции я еще фору молодым мог дать. Здесь главное – не сдаться внутренне. Как только ты сказал себе, что не можешь больше бежать или совершать другие нагрузки, то считай конец, все пропало. Но пока в тебе горит огонь, устремляющий тебя к победам, огонь, как маяк к цели, то сил в тебе не убавится, и будешь ты непобедим физически. Нельзя, главное, внутренне сдаваться, и пусть делаешь уже «через не могу», но организм твой, если духом ты не пал, сможет найти для тебя еще и еще резервов, чтобы ты смог достичь желаемого. Я знаю, о чем говорю.

Я помню все. Я помню медицинский курс, на который я ходил, как говорится, надо и не надо. Кстати, медицинский курс мне очень пригодился, так как мне пришлось чуть ли не в первые же дни перевязывать раненого, и потом я также оказывал своим товарищам по оружию медицинскую помощь, о чем напишу еще в этой книге. На медицинском курсе преподавали военные врачи. Бывало и такое, что мне, человеку, который не имеет медицинского образования, не всегда было понятно то, как я смогу совершить вещи, которые для них являются естественными. Все эти вены, жилы, артерии… Рукой возьмите за артерию? Ум за разум заходил у меня, когда я слушал преподавателя, но для меня это было крайне интересно. Многие вещи я не смог бы проделать, но врачи все равно объясняли. Однако я уловил главное, и даже кровь у оторванной ноги я могу теперь остановить с помощью своего кулака, нажав в определенное место тела. А работу со жгутом, обезболивающими препаратами, перевязки и многое другое еще я усвоил на отлично. И не зря. И если кому-то придется принимать участие в боевых действиях, то обязательно обратите внимание на медицину, не игнорируйте медицинские курсы и слушайте преподавателя внимательно. Это вам пригодится.

После занятий, которые у нас заканчивались в пять или шесть вечера, мы занимались своими делами. Кстати, нужно повториться и сказать, что я попал еще в тот период подготовки состава курсантов «Вагнера», когда у нас преподавали по преимуществу африканские инструкторы, а график и программа учебы были старыми. Это потом под новые условия войны график и программа изменятся. А мы работали по старой программе. Дело все в том, что, как я и говорил выше, в группу «Вагнер» приходили бывшие военные из министерства обороны, спецназовцы из различных ведомств, бывшие милиционеры и тому подобный контингент. Многие из них уже несколько потеряли физическую форму, так как, возможно, многие после увольнения из армии и профильных структур жили какое-то время на «гражданке», хотя навыки боевой работы остались. И задача этой учебной программы была, во-первых, привести их быстро в нужную физическую форму, а во-вторых, дать то новое, что появилось в военной науке, или же просто подготовить человека по новой специальности. А военные, например, пулеметчик, или же гранатометчик, быстро, разумеется, осваивали «Корд» или «Утес», или же могли быстро овладеть специальностью, которая была на тот или иной момент востребована в экипаже БТР. Вот так. Потому курс был две недели. Но еще раз повторюсь, что курсант, если он считал, что не готов к командировке, мог продлить курс обучения еще на неделю, или еще потом на неделю, и так до полугода. За каждый трудовой день платили деньги, а рабочими днями считались все дни, кроме воскресенья. Ну, суббота была укороченным днем, так скажем.

Здесь, в учебном лагере, имею в виду палаточный городок, у меня появились хорошие товарищи, с которыми я мог посидеть после работы, попить кофе, покурить сигареты и даже получить наставления. Да, именно наставления, ведь в одном строю с нами стояли и офицеры, за плечами которых были уже боевые действия, да еще какие… Так, вспоминаю, назовем его Дмитрием… Познакомились мы с ним после работы в первый же день около нашей с ним палатки. Как-то сразу по взгляду как будто узнали друг друга, как будто давно не виделись, а теперь встретились, хотя никогда до этого знакомы друг с другом не были. Так бывает. Мы сначала с ним обменивались дежурными фразами, а затем, в один из вечеров, после трудового дня взяли кофе и уселись на траве у стенки палатки, как раз с той стороны, где у нас был импровизированный плац, на котором нам делали объявления и на котором проходила вечерняя перекличка. Так вот, сидим, кофе пьем, хорошо нам.

– Меня Провиантом назвали.

– А у меня позывной Догэн.

– Догэн? – спрашиваю я его, смотря на него вопрошающе. – Это кто?

– Это японский философ. Я изучал его труды. Читаю его часто.

– Интересно?

– Его философия помогает жить. Поучительно и даже необходимо бывает.

– А ты сам издалека?

– Я местный. Из Сочи. Мать туда переехала с Кубани, а я за ней. Вот живу, и мне нравится.

– Я из Йошкар-Олы, это республика Марий Эл. На Волге находимся, а вернее сама Йошкар-Ола стоит на Кокшаге, река такая. Многие не знают, хотя все больше людей узнает теперь нашу республику. Раньше город наш, Йошкар-Ола, был закрытым городом. Время изменилось. Мы находимся между Татарстаном, Кировской и Нижегородской областями. Там у меня жена и дочь.

– По-онятно, – констатировал Догэн. – А я привык в Сочи. На туристах город живет. У меня там тоже семья. Но мне не сидится, решил вот снова пойти.

– Снова? А ты казак?

– Да. В станице вырос.

– Так у тебя дед или прадед красных, поди, рубал? – увлеченно спрашиваю я. – Все у вас там за белых были, и как только ваши в школах при СССР про гражданскую войну рассказывали детям, не пойму?

Догэн улыбается. Вот сидит и лыбится. Ему смешно, но вижу, что приятно.

– Да. Казаки. А сам я ничего не сказал в Конторе и не написал о себе в анкете, кто я и как.

– Ну, а я написал как есть. Юрист по образованию, специалистом по охране труда работал. Так и написал. Наверное, спецпроверку сейчас проводят, пока мы здесь тренироваться будем, ведь времени на фильтре мало для хорошей проверки.

– Пусть проводят. Все равно не сказал.

– У тебя высшее образование. Видно все равно по лицу и манере говорить.

– Да. Высшее. Заканчивал институт военный. Я военный психолог.

– Вот как… Психология масс?

На это Догэн посмотрел на меня понимающе, что говорит не с колхозником из глухого леса, и ответил:

– Да, и психология масс. Я уже потом заканчивал, после чеченской.

– Воевал, – констатировал я скорее, чем спросил его. – У меня вот не было опыта боевых действий, впервые иду.

– Ничего. Конечно, естественный отбор, но ты выживешь, – при этих его словах я сразу вспомнил Сергея из ГРУ, который меня провожал на СВО. Сергей бывал в разных местах и, как говорят, всю жизнь бегал с автоматом. Кого-то все время ловил, где-то все время воевал. Он был уже на пенсии, когда мы с ним познакомились. Так вот, Серега взял мою руку тогда, в тот вечер, когда мы с ним сидели и разговаривали обо всем, и посмотрел на ладонь. Сергей сказал, что он понимает в этом и видит, что выживу, только ранение легкое будет. Вот так сказал Серега, а Догэн продолжал:

– По тебе видно, что выживешь. Половина, кого видим здесь, вон они ходят, умрут. Ты знаешь, что… Там на войне народ еще какой понятливый, и ты им скажи, что сейчас сразу в бой не можешь психологически просто. Тебе надо абстрагироваться там, привыкнуть. Там раненые, мертвые, и не все сразу выдержать могут все, если неожиданное такое свалится на человека. Тебе надо недели две раненых потаскать. Попросись в эвакуационную команду. Там всегда обычно люди нужны. Пообвыкнешь, а потом можно уже на передовую. Так и сделай.

– Хорошо. А бой?

– В первом бою обычно никто ничего не понимает. Теряются. Второй бой важен. Все команды, которые здесь даются на полигоне, мы там не услышим, там трескотня будет большая, и никто друг друга не услышит. Просто стреляют. Бегов на большие дистанции нет, но важны перебежки, а понятнее, если, то быстро, молнией от места к месту надо уметь пробегать. Там нужно это будет очень. Вот только оружие…

– А что оружие? Я автоматом Калашникова не плохо владею.

– Да, тут, думаю, лучше винтовка. Что строчить-то в них, винтовка вернее бьет. Главное ведь точность, а не трескотня. У меня там винтовка была. Вот и думаю…. Надо винтовку достать, как приеду за ленту.

Догэн наставлял меня не раз. Бывало, наши разговоры заходили и о философии, и литературе, и женщинах. О женщинах мы говорили не в пошлом варианте, возраст у нас был не таков, а говорили мы о них как бы с точки зрения той же философии и познания их внутреннего мира. Он был начитан, увлекался серьезно восточной философией и все время возвращался к одному и тому же:

– Первые две недели потаскать бы раненых тебе. Я вот нож купил в ларьке, когда ходили к саперам мины изучать. Нож необходим на войне. Я первый раз убил человека ножом… Когда стреляешь в человека на войне, то это ерунда, это на психику никак, а вот ножом, это вот да. Тут понимаешь, что живого человека жизни лишил, здесь эмоции сильные.

И смотрел я на то, как рассуждает Догэн, и думал, что вот бороду бы ему еще, черкеску и саблю кубанскую, казачью и хоть кино снимай. Был Догэн не то чтобы толст, нет, совершенно не толст, а сказать лучше так, что он был в меру упитан, ладен, и видел я то, как он великолепно передвигается по полигону, как занимает позиции, штурмует здания. И думал я тогда, глядя на него, что вот он, тот самый белый казак из кино, что я смотрел когда-то в юности… Наверное, вот также когда-то сто с лишним лет назад белые добровольцы сидели на закате дня, когда уже солнца на небе совсем не видно и только багряный закат лелеет душу, и разговаривали кто о чем.

Мы готовились к боям, но нам и тогда не чужды были красота мысли и интеллектуальные беседы. Наверное, путь воина – это не только путь к смерти, но нечто большее, это путь философа, взявшего в руки оружие. Наверное, воин и должен быть философом, ведь если человек идет убивать других людей только ради жратвы, то это грязное животное, а вот если его влечет в смертельный бой философия, или, так скажем, идея какая-то, и он готов ради этой философии или же согласно этой философии умирать, то перед нами непременно воин. Точно воин. Наверное, именно так.

Так, за занятиями пролетела неделя. В одну из ночей, а вернее ближе к 12 ночи, когда уже обычно все спят, нас подняли и построили. Зачитали по списку позывные. Оказалось, что эти люди будут сейчас получать жетоны. Я тогда еще жетон не получил, как и до формы полевой не добрался, так как все некогда было: то занятия, то выход из палаточного городка запрещен старшим по набору… Но нас, то есть остальных, уверили, что мы получим жетоны на днях. Кстати сказать, через неделю нас было уже не с десяток с лишним, а не менее 50 человек. Наш штурмовой отряд пополнялся новыми людьми. В один из дней мы выдвинулись в лагерь, где располагался фильтр и администрация. Нас было примерно человек пятнадцать или восемнадцать, не меньше. Кто-то в ларек пошел за продуктами и сигаретами, а мы, восемь человек, пошли получать долгожданные жетоны. Мы как дети ждем этот день. Смешно, но ведь правда, как дети. Дорога снова уходит вдаль, вдоль деревянных щитов, где изображены бравые бойцы и прославленные генералы, строений полигона и постов, на которых стоят, а иногда и очень сильно (улыбаюсь, пока пишу) дремлют храбрые срочники. Вот речка, вот дорога поднимается в гору, скоро уже покажутся строения лагеря. Я вышагиваю один по краю дороги, за мной еще куча людей, а вот идут трое впереди, от которых я отстал. Я дышу свежим краснодарским утренним воздухом, хорошо и весело идти вместе с теми, кто тебе единомышленник. Тепло там, где твои друзья, где твои братья по духу. И мне с ними здесь хорошо. Мне хорошо идти среди них, и веселит их разговор ни о чем. Ну, обо всем плетут – от женщин, какие они бывают, до НАТО и гранат. Вот появились легковые машины, они стоят в ряд вдоль забора лагеря. Дошли почти. Вот и наша беседка, которая вызывает воспоминания о том, как я сидел в ней и ждал Саксонца. Приближаемся к калитке лагеря, к нам подходит сотрудник, дежурящий около КПП.

– Куда?

– Тройка, – отвечает старший. – Идем на получение формы.

– Все на форму?

– Все-е, – чуть не хором и вяло, тягуче отвечаем мы, ведь мы все хотим еще и сигарет купить, так как за неделю закончились и теперь в последние дни пришлось экономить. А какой же кайф кофе без сигареты?

– Проходим, – открывает калитку сотрудник. – Записываемся.

Старший подходит к КПП, называет свой позывной и сколько нас человек, и мы все идем кто куда, а большинство в ларек за энергетическими напитками, кофе, сигаретами и за чем-нибудь вкусным. Мы же, восемь человек, двигаемся сразу к входу в корпус нашей «Тройки», так как наш приз сегодня – это жетоны! Заходим в корпус, тот же коридор, по которому ходят туда-сюда люди. У дверей канцелярии стоит очередь.

– Мы за жетонами, – говорю я, обращаясь ко всей очереди. – А вы за чем стоите?

– Я за жетоном, а вот они за телефонами.

– А телефоны быстро? – спрашивает один из наших.

– Да здесь быстро все идет. Только сами копаются некоторые.

– Так телефоны все вроде на полигон унесли?

– У нас там. Позвонить надо жене, – отвечает боец, стоящий у стены в очереди и похожий, наверное, на такого какого-то очень стального парня. Ну, или такое впечатление, как будто он высечен из кремня, нет же, наверное, он из стали. Так мне подумалось тогда, а вернее просто сознание быстро выдало ответ по облику этого человека. Да, и такое часто бывает, когда мозг быстро выдает синоним или так скажем аналог предмета, которому человек как бы соответствует. Интересное наблюдение. Одним словом, что тут еще рассказывать, дошла очередь и до меня, разумеется, и я вхожу в канцелярию. Сидят наш старшина и зам его.

– Провиант. За жетоном.

– Садись давай, что встал.

Сажусь. Смотрю на них, как зам перебирает какие-то бумажки на столе, а вот старшина ищет что-то в наших контрактах.

– Так. Провиант… – смотрит старшина на зама. – Он единственный, кто с первого раза анкету заполнил.

При этих словах он передает заму контракт мой, и зам, немного порыскав в коробке, кладет на стол жетон. Я гляжу на жетон, на котором значится буква «А», и номер, который по понятным причинам я не буду называть в книге. Далее, старшина переписывает к себе данные жетона и подвигает рукой мне поближе его.

– Бери. Давай там следующего.

Я выхожу сразу, понимая, что времени у них нет, и очередь у канцелярии ни днем, ни вечером не исчезает, так как всем от этих деловых людей что-то надо. Выхожу. И сразу получаю вопрос:

– Покажи…

Показываю. Ей-богу, все мы как дети. Ждать своих товарищей я не стал и вышел на улицу в курилку. Вот, думаю, покурю и пойду в ларек за припасами, так как карта у меня с собой и наличка есть, и потому человек я состоятельный, а здесь, чтобы себя состоятельным человеком чувствовать, не надо совсем много капиталов. Сел на скамейку рядом с бойцами. Нас много здесь сидит, и Саня здесь, тот самый, из нашего кубрика на фильтре, бывший или будущий командир роты охраны. Вид у него помятый, лицо невыспавшееся, сидит в камуфляже в том самом своем, который из дома привез, и отвечает медленно так, нехотя, на вопросы соседей:

– Да-а, вчера на полигоне. Встать и сесть, стойки. Бега целый день.

– И долго вас так будут, – спрашивает его сосед по курилке. – Ты же уже старый воин?

– Им все равно. Еще неделю, это точно. Потом отправка.

Сане совершенно не хочется отвечать на вопросы. Он рад, что теперь наконец-то спокойно сидит на скамье и не прыгает с автоматом. Кто-то разговаривает о своем, а кто-то просто слушает и потягивает энергетик. Я же, не спеша, с чувством удовлетворения, что теперь я здесь точно уж свой, вдеваю шнурок от ботинка в жетон. Завязываю шнур на три узла крепко-крепко, чтобы не дай бог не развязался, и, достав зажигалку, подпаливаю лишние концы шнура. Пробую шнур на крепость, подергивая его.

«Теперь крепко, теперь не развяжется, – думаю я. – Теперь я сотрудник группы ”Вагнер”».

И вот, жетон на мне. Конечно, хорошо здесь, но надо идти дальше, делать свои дела. А дела у меня – это ларек, это получить форму, если есть по размеру, и это военторг, так как мне нужен хороший нож и часы, которые меня за лентой не подведут. План намечен, то есть наши задачи ясны, – цели определены, на сегодня.

Опять иду по дороге вдоль двухэтажных корпусов, склад находится в административном корпусе, только вход не со стороны фильтра, а с торца, там, где столовая. Нет же, этот лагерь мне несомненно нравится, в нем чувствуется симбиоз жесткого порядка и свободы, именно такие ощущения у меня вызывал лагерь в Молькино. Это тот мир, о котором я и мечтал. Ладно, вот дохожу до конца административного корпуса и вижу, что слева у входа на склад очередь. И не какая-нибудь человек там пять, а в человек двадцать, не меньше. Четверо ждут у самой двери своей очереди, семь человек на ступеньках стоят, а остальные прохаживаются или сидят на ящиках на территории перед входом. Ну, думаю, наверное, все же займу очередь, а как займу, так пойду в военторг. Так и сделал. Очередь занял, дождался того, чтобы и за мной заняли. Затем направился в военторг. В военторг тоже очередь, но цивилизованная. Подходишь к военторгу, а там около двери висит листок бумаги, в который вписываешь свой позывной. И согласно этому списку на листке бумаги проходишь уже внутрь здания военторга. Получается, куда бы ты не отлучился, очередь сохраняется и не надо искать человека, за которым занял свое место. Иначе бывает, что кто-то ушел в курилку, кто-то в ларек, а кто-то решил вдруг получить форму на складе, а кому-то надо в туалет. И вот я наконец-то внутри. Прилавок слева, сразу передо мной, и вправо это все стойки для одежды в три ряда. Здесь тебе и летняя форма, и демисезонная. Далее за стойками для одежды, ближе к стене, висят разгрузки, рюкзаки, а вот и наколенники, и другие вещи, которые могут быть нужны военному человеку в командировке. Мне лично нужен нож и часы. Ножи лежат на витрине. Витрина такая, как стеклянный шкаф, внутри которого полочки, а на полочках и расположены разной конфигурации ножи. Длинные и короткие, блестящая такая сталь и сталь каленая, темная, все там есть. Выбрал себе нож с каленой сталью. Темный такой клинок, и не длинный, и не короткий, а сантиметров десять, грубо говоря. Такой и таскать удобно с собой, и лезвие с рукоятью удобное для рукопашного боя, если придется в таком участвовать. Часы? Подхожу к прилавку.

– У вас часы есть?

– Есть. Вот они. Касио, – показывает на часы защитного темно-зеленого цвета мужчина-продавец.

– Хороши? – спрашиваю я его.

– У нас сейчас такие только. Будет завоз еще на днях. Но марка только такая, – говорит он и тянется рукой под прилавок, достает часы и протягивает их мне. Я беру часы в руку, смотрю, поворачиваю, нажимаю на кнопки. Это электроника, часы с подсветкой. Нажимаешь на кнопку, и арабские цифры циферблата загораются ярким зеленым светом.

– Беру. Записывайте под жетон. Ведь под жетон можно записать?

– Можно, – кивает мне продавец. – Еще что?

– Нож, вон тот, – отхожу я к витрине с ножами и показываю ладонью на понравившийся мне нож. – Такой выбрал. И еще вон тот тактический ремень, что сзади вас.

– Хорошо, – отвечает мне продавец, доставая ремень и направляясь к витрине с ножами. Одним словом, все оформили, и я с чувством отлично проделанной работы выхожу из военторга.

«Теперь у меня имеются часы, нож, тактический ремень, а форму я заберу, наверное, позже, так как стоять такую очередь не намерен. Понятно, что ребята уезжают вот-вот сейчас и пришли за формой, и мне выдадут перед отъездом, – рассуждаю я. – Мне и в джинсах неплохо, а берцы у меня вообще класс».

Возвращались в палаточный городок уже вечером в составе той же группы, за исключением нескольких человек, которые, видимо, раньше нас выдвинулись к учебному лагерю. По пути разговаривали. Я шел рядом с бывшим военным летчиком, которого комиссовали, и потому летать на самолетах он не мог. Нет, у него все хорошо вроде бы было с организмом, но, как он объяснил, комиссия у летчиков очень жесткая, а ему перегрузки вредны. Об этом он по дороге нам и рассказывал:

– Я тогда только летное закончил. Лейтенантские погоны получил, домой приехал. Как-то вечером за брата своего родного заступился, драка была. Удар пропустил, и меня с ног сбили. Ударился о бордюр тротуара. Оказался в больнице, оказалось, что сотрясение.

– А в военкомате нельзя было работать, – спросил кто-то из наших. – Там работают офицеры с ограничениями, с болезнями даже.

– Можно было, но мне движуха нужна. Я двигаться должен. Кабинетная работа не для меня, и потому решил в «Вагнер». Я ничего не сказал врачу здесь, да и в порядке все у меня. Головных болей уже давно нет. Все восстановилось, но комиссию летную не пройду.

– Трудно учиться там?

– Летных часов мало. И потому ребята боялись на экзамен идти даже, ведь если не сдашь, то придется возмещать затраты на полет, а это большие деньги. А я отличником ведь был. Я все на пятерки сдавал. И всегда зачет.

Сзади шел Догэн, он шел молча, выражая спокойствие, какую-то умиротворенность, которая вроде бы и не покидала его лицо никогда. Вернее, даже не выражал умиротворенность, а был в своем естественном состоянии умиротворенности и довольствия всем. Именно «довольствия», или лучше сказать, удовлетворения. Я сбавил шаг, чтобы поравняться с Догэном, который с удовольствием как бы, и это было заметно, вступил со мной снова в невидимый зрению контакт. Вот мы идем вместе, он по краю обочины, а я по дороге:

– Догэн? Здесь меня на философию опять потянуло.

– Ну-у, – чуть улыбается мне Догэн.

– Что такое цель? Вот здесь я подумал о цели человека в жизни.

– Цель? Наверное, у каждого своя. Кто-то вон машину купить захотел или квартиру. Другие детей хотят иметь, но не могут.

– А я вот думаю, что цель – это не то же самое, что необходимость бытовая. Цель – это из высших материй. Читал я Шлахтера, зовут его, по-моему, Вадим. Да, Вадим Шлахтер. Он кандидат психологических наук, читает лекции. Читал я также книги профессора, доктора биологических наук Сергея Савельева. Этот ученый заведует лабораторией в Институте морфологии человека РАН. И вот что я понял, читая их труды…

– И?.. – чуть увлеченно смотрит на меня Догэн.

– Так вот. Мысль такая… – чуть подумав и помявшись, говорю я. – Тут важно вот что. Например, что мы можем считать целью и что мы можем считать необходимостью? Необходимость, которую многие воспринимают ошибочно за цель, связана с обезьяньей потребностью кушать, есть или наслаждаться своим величием, или же размножаться. Да, один захотел детей или красивую женщину в жены. Ну и что здесь такого особого? Все так делают. Мир не вымер не потому, что такие цели ставили люди, а потому, что на то, чтобы иметь женщин и детей, их толкала похоть. Им секса хотелось. У них гормоны играли. Сама природа брала верх над ними, и химические реакции в мозгу требовали женщину, и, разумеется, от женщин происходят дети. Это потом лирики в красивую обертку все это оденут, в любовь обрисуют, страдания, как все в ту же суть человеческие эмоции, или потребности.

– А власть?

– Стремление доминировать в обществе, руководить пусть даже миллионами, все это так же из обезьяньих стай. В стае обезьян есть вожаки, субдоминанты, альфы и подчиненные им. Все так же и здесь, у нас в обществе. Должности, красивое слово менеджмент и всякого рода игры в псевдопатриотизм и фонды для бедных, это все суть желание прибрать под себя материальные ресурсы, а проще сказать, нажраться, причем нажраться так, чтобы и впрок, и еще чтобы припрятать на следующий и последующие годы этой жратвы. Разве великим словом «Цель» можно назвать обезьяньи потребности в пище, доминантности и размножении?

– Ну, допустим, – улыбается уже совсем весело Догэн. – И что же такое цель настоящая?

– А настоящая цель – это нечто большее, чем обыденная, обывательская потребность в пище или размножении. Вот война, к примеру. Здесь нет обывателей, так как добровольно рисковать жизнью обыватель не может. Его для этого необходимо в военкомат вызывать под угрозой УК или проводить для него специальные мероприятия эмоционального характера, с песнями, плясками, с зажигательными речами, которые суть только пропаганда обычная. Обыватель должен быть напуган или эмоционально взбодрен аж до слезы, чтобы на войну пойти, а здесь у нас добровольцы только. Здесь у многих из нас есть какая-то цель. Кроме денег, как аналога еды, есть высокая цель у каждого. Простой пример или история. Представь себе, вот как писал Шлахтер тоже, что два бойца должны выступить на ринге. Ну, пусть это будут боксеры. Один из них подготовленный до ужаса, этакий просто Сталлоне из фильма или там Жан-Клод Ван Дамм какой-нибудь. Или, если это боксеры, то, наверное, какой-нибудь Рокки Марчиано, только другой. Или пусть лучше это будет Конор Макгрегор. Допустим, бой без правил.

– Та-ак, – кивает мне Догэн, и я вижу, что он совсем увлекся, даже перестал по сторонам смотреть.

– Так вот. Дело в том, что один боец, а это Конор, очень подготовлен, профессионал и все бои до этого выигрывал.

– А другой?

– А другой простой мужик. Разве что рукопашным боем занимался и выносливый очень. Крепкий, я думаю, конечно, мужик, раз на бои пошел, на ринг вышел. Кто победит? Разумеется, Конор победит этого мужика, так как Конор мастер, а мужик по сравнению с ним ученик простой. Пусть мужик этот будет Василием. Так звать его будем. А вот тебе и боевая вводная: этот Василий заслан в США из одной латиноамериканской страны, в которой кровавый диктатор весь народ замучил и налоги дерет с населения, что и кормить нечем детей трудовым людям.

– Допустим! – уже чуть не смеется в голос Догэн, и ему, вижу, мой ход мыслей очень интересен.

– Так вот! Диктатор в этой стране, в какой-нибудь, Латуасии, всех достал. И люди трудовые создали подпольную организацию. Революционную организацию, так как они, согласно резолюции ООН, имеют право защищать себя и других от тиранов. Ушли в горы Латуасии и создали там военный революционный лагерь. А денег на оружие нет. Вот этот русский эмигрант Вася, тоже подпольщик, вызвался денег на винтовки и патроны достать. Хоть кровь из носу, но достать.